| Автор: | Вернер Э., год: 1887 |
| Категория: | Роман |
Глава 17
Дом супругов Реваль являлся своего рода сборным пунктом для столичного общества. У Ревалей всегда можно было встретить самый изысканный круг гостей, в котором родовая аристократия смешивалась с аристократией ума и таланта. И на этот раз и та, и другая были представлены в изобилии. На вечер прибыл генерал Штейнрюк со всей семьей и даже профессор Велау с обоими сыновьями, хотя старик неохотно показывался в обществе.
Ганса Велау пока еще не было видно, так как он был озабочен постановкой живых картин. Увидев Михаила, полковник Реваль сейчас же взял его под руку и, отведя в сторону, спросил:
- Скажите, милейший Роденберг, не провинились ли вы в чем-нибудь перед генералом?
- Нет, полковник, - с полным спокойствием ответил Михаил.
- Нет? Меня удивило, что в последний раз, когда я заговорил с генералом о вас, он решительно перевел разговор на другую тему.
- Ну, дело объясняется очень просто: я не имел счастья понравиться его высокопревосходительству!
- У генерала не бывает капризов, и это в первый раз, что он относится так несправедливо к дельному и талантливому офицеру. Нет, вы, наверное, что-нибудь упустили из виду!
Тем временем сам Велау подошел к графине Марианне, которая всегда относилась к старику с величайшим благоволением. После первых приветствий графиня стала жаловаться на свое нездоровье, и Велау заявил, что с удовольствием выслушает ее, так как хотя он и отказался от врачебной практики, но графиня представляет для него исключение. Словом, они вели самую мирную беседу, как вдруг графиня Штейнрюк неудачно затронула больную тему.
- Завтра я буду у вашего сына, - сказала она. - Он говорит, что его большая картина совсем готова и может быть выставлена на будущей неделе. Я хочу еще раз полюбоваться на свою собственность - ведь вам, наверное, известно, что я купила эту картину?
- Да! - лаконически отрезал профессор, хорошее расположение духа которого немедленно исчезло.
- Так что же вы скажете об этом произведении юного артиста?
- Ровно ничего. Я даже не видел его!
- Как? Но ведь мастерская находится у вас во дворе?
- К сожалению, да. Но моей ноги там не было и не будет.
- Ах, вы все еще не примирились со своим сыном? Я согласна, что он сыграл с вами дерзкую шутку, но теперь вы сами должны согласиться, что такая богато одаренная натура не годится для сухой, холодной науки!
- В этом вы правы, графиня. Мальчишка не способен ни к чему дельному и серьезному, ну, так пусть будет хоть художником!
- Неужели вы считаете, что искусство хуже науки?
- Полно, графиня! Конечно, очень приятно навесить на стены картины, и у вас в Беркгейме...
- В Беркгейме? Вы, очевидно, даже не знаете, что представляет собой картина вашего сына? Да ведь она предназначена для церкви святого Михаила!
- Для церкви?
- Ну да! Ведь это - икона!
- Ну конечно! Разве он ничего не говорил вам об этом?
- Посмел бы он только! И Михаил тоже не обмолвился ни словом, хотя он, наверное, знал обо всем!
- Это - вне сомнений, потому что капитан Роденберг позировал вашему сыну!
- Воображаю, что за святой вышел из него! - сказал профессор с желчным смехом. - Михаил как раз создан для такой роли! Да что, взбесились оба они, что ли? Вы извините, графиня, я сам чувствую, что становлюсь груб, но не могу оставить это дело так! Ведь это переходит все границы! - и профессор бегом пустился разыскивать сына.
В тот же момент складки портьеры окна за спиной графини пошевелились, и оттуда показалась голова испуганной Герлинды.
- Кто этот господин, не выносящий икон? - в ужасе спросила она.
- Один из величайших ученых нашего времени, и потому ему надо простить некоторую резкость суждений. Вообще...
Но тут послышался сигнал к началу представления, и все поспешили в зал.
В этот вечер Ганс покрыл себя славой: его живые картины имели выдающийся успех. Особенно удалась Лорелея, которую изображала графиня Герта. Она была так хороша в сказочном наряде, что даже профессор Велау на минуту забыл о своем огорчении. Но как только занавес опустился и Ганс вышел с участниками представления в зал, отец сейчас же бросился к нему. Однако добраться до Ганса было не так-то легко, потому что к нему со всех сторон теснились восхищенные зрители.
- Я должен поговорить с тобой, - сказал профессор с лицом, предвещающим мало хорошего, когда ему все же удалось добраться до сына.
- С удовольствием, отец, - ответил Ганс, следуя за стариком в ту самую оконную нишу, где перед этим пряталась Герлинда.
Лицо Ганса сияло удовольствием и радостью, и это еще более обозлило старика. Он начал без всяких околичностей:
- Правду ли сказала мне графиня, будто ты написал икону?
- Да, отец!
- И Михаил позировал тебе?
- Да, отец!
- Да что вы оба взбесились, что ли? Михаил в качестве святого! Воображаю эту карикатуру!
- Ошибаешься, отец, Михаил вышел очень хорошо в виде разгневанного архангела. Дело в том, что икона изображает архистратига Михаила.
- А по мне хоть самого сатану!
- Он тоже нарисован, и притом в натуральную величину. Кстати, какое тебе дело до того, что именно представляет собой моя картина?
- Какое мне дело? - окончательно рассердился профессор, с трудом сдерживавшийся до сих пор, чтобы не привлекать внимания общества. - Да ты же знаешь, какую позицию занимаю я по отношению к клерикалам, тебе известно, что попы травят меня из-за моих убеждений, и ты рисуешь иконы для церквей? Этого я не потерплю! Я запрещаю тебе выставить свою картину!
- Этого ты не можешь, отец, потому что картина составляет собственность графини Марианны Штейнрюк! - хладнокровно ответил Ганс. - К тому же она предназначена в церковь Санкт-Михаэля.
- Да, отец! В день архистратига Михаила!
- Ганс, ты сведешь меня с ума этим вечным "да, отец"! Значит, в храмовой праздник? В день, когда собирается все окрестное население? Конечно, клерикальные газеты сейчас же ухватятся за эту историю, и среди упоминания об обедне, причастии, крестном ходе и тому подобном будет фигурировать мое имя!
- Извини, это - мое имя! - с ударением поправил профессора художник.
- Почему я не назвал тебя Акакием или Панкратием? Тогда была бы хоть какая-нибудь разница!
- Отец, да отчего ты так бесишься? В сущности ты должен быть благодарен мне за то, что я задался целью примирить тебя с твоими противниками. Кроме того, эта картина не может, строго говоря, называться иконой. Она представляет борьбу света с мраком. Разумеется, под архистратигом я подразумевал лишь просвещение, науку, а под сатаной - суеверие, невежество. Да ведь это - воплощенная хвала твоему учению, отец!
- Молчи, ты загонишь меня в гроб! - простонал профессор, у которого все помутилось в голове при таком оригинальном повороте.
- Полно! Мы еще поживем с тобой к нашему взаимному удовольствию! А теперь ты меня извини, мне надо в зал!
Ганс вышел из ниши и отправился искать Михаила.
С этой целью он заглянул в маленький салон, помещавшийся рядом с залом, и вдруг вскрикнул от удивления:
- Баронесса фон Эберштейн!
Герлинда испуганно вздрогнула при этом окрике и, узнав вошедшего, в свою очередь воскликнула:
- Барон фон Велау-Веленберг!
- Я думал, что вы находитесь далеко отсюда, в родных горах! - сказал Ганс, поспешно усаживаясь рядом с девушкой. - Как здоровье вашего батюшки?
- Бедному папе было очень плохо всю эту зиму, - сообщила Герлинда. - Но к весне ему стало много лучше, так что я могла уехать без опасения.
- А Мукерль? Как поживает Мукерль?
Сведения о здоровье козы были вполне утешительны: Мукерль по-прежнему весела и шаловлива, и, рассказывая о проделках козы, "дворяночка" несколько отделалась от первоначальной стесненности. Она была так рада поговорить о своей родине!
- Ну, а как вам нравится у нас? - спросил Ганс, когда девушка умолкла.
- Мне здесь совершенно не нравится! - грустно ответила Герлинда. - Я охотнее осталась бы с папой и Мукерль. Я чувствую себя здесь страшно чужой и заброшенной. Никто не понимает меня, и я никого не понимаю!
- Ну, этому вы еще научитесь!
Но Герлинда снова грустно покачала головой. Она уже начала сознавать, что над ней смеются, и стала жаловаться Гансу:
- Здесь ровно никто не заботится о родословных, никто не знает, что мы происходим из десятого века и что наш род старее всех! Если я начинаю говорить об этом, Герта сейчас же замечает мне: "Дитя мое, это здесь неуместно!", а граф Рауль смеется мне прямо в глаза самым оскорбительным образом. Теперь я поняла, что он все время смеялся надо мной! Но вы, барон, наверное, не увидите тут ничего смешного? Ведь у вас, как говорит папа, очень сильно развито сословное чувство!
"Рыцарю Форшунгштейн" стало не по себе при этом призыве к его сословной гордости, и он понял, что настал час расплаты за дерзкую проделку. Все равно теперь Герлинда узнает от других, как его зовут на самом деле. Он должен был предупредить это, для чего существовало только одно средство: самому признаться во всем.
"дворяночка" и, впадая в стиль старых хроник, начала трещать: - Господа фон Веленберр - старый баронский род, севший на поместье в лето от Рождества Христова тысяча шестьсот сорок третье. Нынешний глава семьи, барон Фридрих фон Веленберг ауф Берневиц... - тут она неожиданно запнулась и заметила вполне натуральным, хотя и грустным голосом: - А Форшунгштейн мы так и не могли найти!
- Не мудрено, потому что его не существует, - решительно ответил Ганс. - Вы и ваш батюшка впали в ошибку, в которой, впрочем, виноват я сам. Я уже при первой встрече сообщил вам, что занимаюсь живописью.
Герлинда кивнула с серьезным видом.
- Да, я рассказала об этом папе, но он находит, что это неподходящее занятие для человека из старого аристократического рода!
- Да я совершенно не принадлежу к аристократии, ни к старой, ни к новой! - воскликнул Ганс и, когда Герлинда испуганно отшатнулась от него, торопливо продолжал: - Я должен во всем признаться вам, баронесса! В тот вечер я заблудился и промок под дождем. Ваш батюшка не хотел впускать меня в дом, и когда я увидел, что он окажет гостеприимство лишь аристократу или дворянину, то назвался вымышленным титулом, иначе я был бы вынужден блуждать по лесу под дождем всю ночь напролет. Но теперь я открыто признаюсь вам, что меня зовут просто Ганс Велау и что я - мещанин с головы до ног.
Герлинда была так поражена этим сообщением, - что в первый момент сидела безмолвно, с ужасом глядя на Ганса. Наконец с ее уст сорвалось:
- Это ужасно!
Ганс встал и церемонно поклонился Герлннде.
- Я отлично сознаю свою вину, однако не предполагал, что истина так испугает вас. Разумеется, теперь я потерял в ваших глазах всякое значение и, наверное, лишь исполню ваше желание, если покину вас. Прощайте, баронесса!
Он повернулся, но в самых дверях его остановил робкий оклик:
- Господин Велау!
- Баронесса?
- Может быть, вы все-таки немножко сродни барону Фридриху Веленбергу ауф Берневиц? Ну, хоть чуть-чуточку?
- К сожалению, нет. Я впопыхах придумал имя, похожее на мое собственное, и даже не подозревал, что Веленберги существуют на самом деле.
- Тогда папа ни за что не простит вам, - с отчаянием вырвалось у Герлинды, - и вам нельзя будет никогда более приехать в Эберсбург!
- А вы хотели бы, чтобы я приехал? - спросил Ганс.
Герлинда промолчала, но на ее глазах показались крупные слезы.
Это обезоружило оскорбленного юношу. Виноват ли бедный ребенок, если он с молоком матери всосал такие смешные понятия?
- А вы сами тоже сердитесь на меня за сумасбродную проделку? - снова спросил он. Герлинда ничего не ответила, но и не оказала сопротивления, когда он взял ее за руку, продолжая: - Барон фон Эберштейн крепко держится традиций своего рода. Я знаю это и не могу требовать от него, чтобы он на старости лет отказался от всего, что заполняло его жизнь. Барон душой и телом принадлежит прошлому. Но вы, баронесса, только собираетесь вступить в жизнь, а в наш век нужно считаться с духом времени и брать вещи такими, как они есть. Вы помните, о чем я говорил с вами на замковой террасе?
- Да! - еле слышно ответила она.
Ганс низко склонился к ней. Его голос снова приобрел теплый, ласковый оттенок, который так тронул Герлинду в то солнечное утро.
и светлым, солнечным будущим. Смотрите, выбирайте, как следует!
Он взял маленькую ручку девушки и поднес ее к своим губам. Прошло немало времени, пока он выпустил ее, затем он поклонился и вышел из комнаты.
- Где ты пропадала все это время, дитя мое? Я совсем потеряла тебя из вида. Наверное, ты опять просидела в одиночестве, забившись где-нибудь в уголке? Неужели ты никогда не научишься свободно вести себя в обществе, как это делают все остальные девушки?
Обыкновенно Герлинда молча и робко выслушивала упреки крестной. Но теперь она открыла рот и, к величайшему удивлению графини, разразилась следующим мудрым ответом: