| Автор: | Вернер Э., год: 1887 |
| Категория: | Роман |
Глава 20
Профессор Велау сидел у себя в кабинете, но на этот раз не работал, как обыкновенно, а читал газету, в которой было напечатано, должно быть, что-то очень неприятное для него, так как старик опять был "окружен грозовыми облаками".
Действительно, самая крупная и популярная газета города напечатала огромную статью об "Архистратиге Михаиле", первом большом произведении молодого художника, ученика профессора Вальтера. Критик, побывавший в мастерской еще до публичной выставки картины, говорил о ней с искренним восхищением и не упустил случая возвестить публике, что картина уже продана, предназначена для церкви в Санкт-Михаэле и будет торжественно помещена там в Михайлов день. Последнее обстоятельство больше всего рассердило профессора, и он, в бешенстве скомкав газету, бросил ее на пол и крикнул:
- День ото дня хуже! Если уже теперь начинают забивать парню голову всякими пустяками, то с ним окончательно сладу не будет! "Великолепный, потрясающий замысел", "блестящая разработка", "высокодаровитый художник, талант, перед которым открыты широкие горизонты"... А тут еще... да, да! Опять! "Гениальный сын знаменитого отца"! Черт бы побрал всех этих крикунов!
Велау взволнованно заходил взад и вперед по комнате. Он принадлежал к числу людей, которые не могут примириться со своей неправотой. Он готов был скорее утверждать, что белое - черное, чем признать ошибочность своего мнения о характере и способностях сына. Раз Ганс оказался неспособном стать учеником и последователем отца, значит, он ветрогон, не имеющий вообще никакого серьезного призвания.
Вдруг дверь в кабинет открылась, и на пороге появился старый садовник, которого Ганс взял для своих надобностей при мастерской, разумеется, опять-таки не спрашиваясь отца.
- Что нужно? - зарычал на него профессор. - Ведь вы же знаете, Антон, что я запрещаю входить ко мне без зова в часы моих занятий. Что вам нужно?
- Простите, мой господин, - сказал, старик-садовник, лицо которого отражало сильную тревогу, - я пришел из мастерской, от молодого господина...
- Это не оправдание! На следующий раз я запрещаю вламываться ко мне, поняли?
- Но, господин профессор, молодому господину так плохо, так плохо!.. Я уж боялся, как бы он не умер на моих руках!
- Что такое? - испуганно крикнул Велау. - Что с ним случилось?
- Не знаю. Я работал в саду, вдруг он открыл окно, кликнул меня, и, когда я пришел, он уже был полумертвым. "Позовите отца!" - с трудом прошептал он. Ну, тогда я и кинулся сломя голову сюда!
- Господи, да ведь мальчишка до сих пор чувствовал себя как рыба в воде! - крикнул Велау, бросаясь к двери.
Забыто было все прежнее раздражение, забыта клятва никогда не переступать порога мастерской. Велау бегом бросился через сад к ателье.
Когда Антон распахнул дверь мастерской перед профессором, последнему представилась печальная картина. Молодой художник лежал, запрокинув голову, в кресле, его глаза были закрыты, рука судорожно держалась за грудь, лица почти не было видно, так как тяжелые гардины на окне были спущены и в мастерской царил полумрак.
Велау торопливо подошел к сыну и нагнулся к нему.
- Ганс, что с тобой? Надеюсь, ты не заболел? Это - единственная глупость, которой ты до сих пор пока еще не делал и которую я категорически запрещаю тебе! Да говори же, по крайней мере!
Ганс с трудом открыл глаза и проронил слабым голосом:
- Это ты, отец? Прости, что я тебя позвал, но...
- Да что с тобой случилось?
При этих словах профессор хотел взять сына за руку, чтобы, пощупать пульс, но Ганс словно нечаянно заложил руку за голову.
- Не знаю... у меня вдруг закружилась голова... Мне стало отчего-то страшно, и я лишился сознания. Ужасное состояние...
- Все это происходит от проклятой пачкотни! - крикнул Велау. - Антон! Откройте окно, подайте воды, скорее! - теперь профессор опять схватил больного за руку. Ганс хотел проделать тот же маневр, но на этот раз отец опередил его. - Что такое! Пульс совершенно нормален! - подозрительно буркнул он и быстрым движением отдернул занавеску.
В мастерскую хлынули потоки дневного света и залили лицо молодого человека, самым откровенным образом дышавшее здоровьем.
- Но ты все-таки у меня, папа! - смеясь, ответил Ганс, видя, что ему не удастся выдержать дольше роль больного. - И теперь ты во всяком случае не уйдешь отсюда, не кинув взгляда на моего "Архистратига Михаила". Вот он, там, у стены, тебе стоит только обернуться! - и, говоря это, Ганс проворно вскочил и встал в дверях.
- Ты хочешь таким путем насиловать мою волю? - вне себя от бешенства крикнул профессор. - О твоей выходке мы с тобой еще поговорим, а теперь дорогу!
Однако вместо того, чтобы повиноваться, Ганс запер дверь на замок перед самым носом старого Антона, который прибежал с водой и теперь остановился, недоумевая.
- Тебе ничего не поможет, отец, - сказал художник, - отсюда ты не выйдешь! Здесь - мое царство, я по всей форме захватил тебя в плен и не выпущу, пока ты не взглянешь на картину!
Это было уж чересчур, и буря разразилась со всей силой. Но Ганс оставался непоколебимым и обнаружил в то же время такой стратегический талант, который сделал бы честь его другу Михаилу. Не переставая дискутировать с отцом, он оттеснял его все дальше и дальше от двери и заставлял отступать к задней стене, мастерской, где висела картина. Когда же, подвигаясь таким образом, профессор очутился совсем близко от картины, Ганс неожиданно взял отца за плечи и повернул лицом к стене.
- Ганс, если ты позволишь себе еще раз... - воскликнул профессор и вдруг замолчал: невольно взглянув на картину, он был явно поражен. Еще раз глянул, смущенно кашлянул и подошел поближе.
В глазах Ганса сверкнул луч торжества. Теперь он был уверен в успехе, но все же из предосторожности стал, как часовой, за спиной отца.
- Это мое первое большое произведение, отец! - тихо сказал он. - Я никак не мог отдать его на общественный суд, не показав предварительно тебе. Ты не должен сердиться на мою военную хитрость, ведь это была единственная возможность.
- Молчи и не мешай мне смотреть! - сердито оборвал профессор, стараясь найти место, с которого картину было бы видно лучше всего.
Так прошло несколько минут. Затем послышалось какое-то ворчание.
Наконец профессор оглянулся на сына и буркнул:
- И ты будешь уверять, что совершенно самостоятельно написал эту картину?
- Конечно, отец.
- Не верю! - категорически заявил Велау.
Опять послышалось какое-то неопределенное ворчание, но на этот раз оно звучало уже как будто примирительно.
- Гм... вещь неплоха... чувствуются сила и жизнь... Откуда ты взял сюжет?
- Из головы, отец.
Велау снова посмотрел на картину, затем еще раз оглянулся на сына, в голове которого, по мнению старика, могли найтись только глупости и дурацкие шуточки. Он отказывался понимать, как это возможно, чтобы...
Что-то дрогнуло в лице профессора. Видно было, что ему чрезвычайно хотелось опять начать ворчать и ругаться. Но это ему не удалось, и он нашел компромисс:
- На будущее время я запрещаю тебе писать запрестольные образа!
- Нет, папа, в самом ближайшем будущем я нарисую естествоиспытателя в лице знаменитого исследователя Велау! Когда ты можешь начать позировать мне?
- Оставь меня в покое! - буркнул Велау.
- Черт возьми, да, если иначе никак нельзя!
- Победа! - закричал Ганс и бурно обнял отца.
На этот раз профессор не стал вырываться. Наоборот, он тоже крепко обнял юношу и, глядя в его лучистые, ясные глаза, сказал в неожиданном порыве сердечности:
- Паренек! В ученые ты не годишься, это я теперь и сам вижу, но все-таки, может быть, несмотря ни на что, из тебя и выйдет кое-что путное!