Два мира.
Глава 15

Глава 15

Получив от Зигварта письмо с просьбой назначить ему свидание для важных переговоров, коммерции советник Берндт наметил встречу на утро, так как в одиннадцать он должен обязательно быть в своей конторе. При разговоре присутствовал совершенно случайно явившийся Морленд. Он сделал вид, что почти не заметил Зигварта, и ответил на его поклон коротким и небрежным кивком головы, но счел себя вправе остаться в комнате и, усевшись на маленький угловой диванчик, погрузился в чтение газеты.

Герман кратко обрисовал тяжелое положение Адальберта. Берндт слушал его молча, не выказывая удивления.

- Вы не сказали мне ничего нового, тот факт, что Гунтрам постоянно нуждается в деньгах, уже давно предполагал начало катастрофы, хотя он старался скрыть от меня истину и говорил лишь о временном затруднении. Но я все-таки не думал, что он так сильно запутался и занимал еще у других.

- К сожалению, он делал это. Однако главным его кредитором являетесь вы, и вы, разумеется, знаете, как значительна эта сумма, которую сын ни под каким видом...

- Об этом не может быть и речи, - перебил банкир, - это жертва, принесенная мной на алтарь старой дружбы, и я уже давно не рассчитывал на эти деньги. Скажите Адальберту, что я не имею к нему никаких претензий и уничтожу векселя.

- Об этом мы не смели даже мечтать, - Зигварт облегченно вздохнул. - Это очень облегчит положение. Остается еще около двадцати тысяч марок. Но больше половины уже уплачено.

- Кем это уплачено? - спросил американец.

- Это не может интересовать вас, мистер Морленд, довольно того, что уплата состоялась. Остальная часть долгов будет, вероятно, покрыта распродажей имущества. Там немало художественных и ценных вещей.

- Вы, по-видимому, опекун поручика Гунтрама? - саркастически проговорил Морленд. - Смею спросить, ради чего вы так хлопочете?

- Ради чего? Мы с Адальбертом друзья детства, и в его теперешнем положении необходимо, чтобы кто-нибудь за него решал и действовал. Вот это я и делаю.

- Вероятно, в награду за то, что его отец обманул вас, вы рыцарски стараетесь за сына? Очень благородно, но несколько напоминает Дон-Кихота Ламанчского.

- Если я в этом случае кажусь вам Дон-Кихотом, мистер Морленд, то всем сердцем жалею вас за подобные взгляды. Мы иначе смотрим на вещи и называем это просто долгом дружбы.

- Ого! - воскликнул взбешенный американец, - господин художник начинает чувствовать свою силу и не позволяет делать себе замечаний.

- А разве раньше я позволял это? Вспомните нашу первую встречу, мистер Морленд! - спокойно отпарировал Зигварт и продолжал: - Адальберт, конечно, уйдет из полка, он вообще хочет покинуть Европу, и в этом я с ним согласен. Он так долго играл здесь роль блестящего, богатого офицера, что ему трудно теперь найти какое-нибудь другое место, не рискуя унизиться. Он должен уехать подальше, где его прошлое не помешает ему встать на ноги. Все дело в том, чтобы он уехал отсюда с честью. Ваше великодушие, господин фон Берндт, дает нам возможность сделать это, а с остальным мы уже сами справимся.

Морленд отложил газету и, не давая шурину возможности ответить Зигварту, спросил тоном инквизитора:

- А кто же уплатит это "остальное"? Я и мой шурин желаем это знать.

Это было произнесено так властно, что Зигварт стушевался.

- Вы непременно требуете ответа? Извольте: полученная мной премия равняется пятнадцати тысячам марок.

- Так я и думал! - сердито воскликнул американец. - Вас следовало бы за это отдать под опеку.

- А разве из него могло выйти что-нибудь другое? - защищал своего друга Зигварт. - Тщеславная, расточительная мать, слабохарактерный отец, вечно во всем уступавший ему и не имевший мужества сказать ему всю правду. Адальберт всегда считал себя сыном богатого отца, которому незачем было ограничивать свои прихоти, но теперь тяжело расплачивается за это. Ведь он готовился пустить себе пулю в лоб, чтобы искупить вину отца. Я почти насильно вернул его к жизни и теперь обязан позаботиться, чтобы он мог жить. Мне ведь, в сущности, не надо никакого капитала. Мне поручили строительство музея и этим обеспечили на несколько лет таким содержанием, которое кажется мне просто княжеским после моего эберсгофенского жалованья. Я знаю, мистер Морленд, что вы теперь думаете: "Слава тебе, Господи, что я отделался от этого человека. Он скомпрометировал бы меня и всю Америку своими глупыми выходками".

- Это уж мое дело, что я думаю, - ответил американец, очевидно, до крайности раздраженный и явно враждебно настроенный по отношению к своему любимцу.

Однако это, по-видимому, нисколько не пугало Зигварта, и он, подойдя к Морленду, произнес:

- Со времени моего отказа ехать с вами вы совершенно не хотите знать меня и довольно ясно даете мне это чувствовать. Несмотря на это, я все же хочу попытаться обратиться к вам с большой просьбой. Господин коммерции советник уже довольно многим пожертвовал, в деньгах Адальберт не будет нуждаться, если долги будут уплачены, но ему нужна работа, чтобы обеспечить себе будущее. Он хочет уехать в Америку, но, не имея средств и не зная страны и ее условий, он может там погибнуть, как гибнут многие. Мистер Морленд, вы возглавляете сеть предприятий, неужели у вас не найдется места для человека, который хочет начать новую жизнь? Вы хотели сделать для меня так много, сделайте теперь что-нибудь для того, кто очень дорог мне.

Слова Зигварта были проникнуты тем глубоким, теплым чувством, которое всегда находит доступ к человеческому сердцу. Но Морленд еще не хотел сдаваться. Он противился этому голосу и наконец прибегнул к резкой выходке:

- Не надоедайте мне со своими немецкими сентиментальностями! Мне хотелось бы дать вам хороший совет. Я сам устроил свою жизнь, и вы теперь собираетесь сделать то же самое. В таких случаях нечего церемониться, надо идти вперед, не обращая внимания на вопли и жалобы окружающих вас людей, иначе ничего не достигнете, абсолютно ничего! Но вам, конечно, этот совет не подходит?

- Нет, да и вам незачем представляться таким сердитым, я вас лучше знаю и уверен, что моя просьба уже исполнена. Я это уже давно прочел в ваших глазах. Вы позволите мне поблагодарить вас?

Морленд, внутренне бесясь, ничего не ответил, но не спускал глаз с молодого человека, а затем вдруг спросил:

- Почему вы не едете со мной?

- Потому что мое отечество призвало меня к делу, и я не имею права отказываться от него. Итак...

- Зайдите ко мне в четыре часа, мы поговорим.

Зигварт радостно вздохнул, он был уверен в победе.

- Позвольте мне проститься с вами, - обратился он к коммерции советнику, - меня ждут со страхом и надеждой, а в таком случае минуты кажутся часами.

- Идите к Адальберту, - серьезно проговорил банкир. - Он нашел в вас хорошего адвоката.

Зигварт подошел к американцу и с безмолвной благодарностью протянул ему руку.

После ухода Германа Морленд спросил вполголоса:

- Что ты скажешь об этом человеке?

- Скажу, что этот человек окончательно покорил тебя, а это нелегко сделать. Сознайся, Вильям, ты до сих пор не можешь примириться с тем, что должен отказаться от него?

- Кто тебе сказал, что я от него отказался? Я еще никогда в жизни не отказывался от того, чего хочу.

- Ну так это будет впервые. Теперь, когда Зигварт добился огромного успеха, попробуй-ка оторвать его от дела! Ты можешь предложить ему целое состояние, и он все-таки останется здесь.

и перед чем он неминуемо сдастся. Очень возможно, что я скоро произведу над ним этот опыт. Ты не понимаешь? Впрочем, это еще не настолько вызрело, чтобы говорить о нем.

В тот же самый день Морленд зашел к своей дочери и рассказал ей о том, что произошло на вилле Берндта. Графиня не удивилась этим новостям, так как Траудль уже многое ей рассказала. Раз речь шла о спасении Адальберта, она не знала страха даже перед холодной и гордой Алисой и, все рассказав ей, попросила ее помощи. Морленд узнал об этом от дочери.

- Ишь ведь какова эта маленькая баронесса! Все думали, что она только и умеет, что играть в куклы, - насмешливо заметил он, - а она ночью бежит к своему поручику и проводит с ним столь романтическую встречу. Но ты, разумеется, не поверила в револьвер и трагический исход?

- Нет, я верю и тому и другому, - решительно ответила Алиса.

- Глупости! Он-то мог серьезно отнестись к этому делу, потому что у него не было другого выхода, но семнадцатилетняя девушка вряд ли может серьезно думать о смерти.

- В ней есть что-то такое, о чем мы и не подозревали. Я убеждена, что она пошла бы на смерть с любимым человеком и разделит с ним жизнь, какова бы она ни была. Я обещала от твоего имени помочь ей, а если ты не хочешь этого, то помогу сама. Они должны быть счастливы.

- Не собираешься ли ты играть роль ангела-хранителя этой нежной парочки? Но эту роль уже взял на себя Герман Зигварт. Невозможный человек! Впервые в жизни получил маленький капиталец и немедленно расшвыривает его ради сына человека, обманувшего его.

- Но ты не допустишь этого? Ты внесешь эти деньги?

- Нет, да и тебе не советую. Зигварт настоит на том, что однажды вбил себе в голову. Он ответит тебе, что это тебя не касается и что он сам хочет спасти своего друга. Но вот в чем он прав: он просит для него не денег, а работы. В этом Гунтрам нуждается больше всего. Пусть он узнает, что у нас, в Америке, не только весело живут, но умеют и работать. Со временем выяснится, что из него выйдет. Но довольно об этом. У тебя есть известия из Равенсберга?

- Бертольд писал мне третьего дня. Он снова пытался переубедить меня.

- Это совершенно напрасно. Он отлично знает, что мы никогда не отступим от своих желаний. Сегодня истекает назначенный срок. Он не приехал, следовательно, дело решено.

Алиса быстро, с недовольным видом подняла голову.

- Он не может приехать, не может принять твое условие. Отказаться от владения Равенсбергов, формально отречься от отца, выплачивать ему ежегодно пенсию, так позорно обойтись со стариком он не может.

- Но ты уже была согласна на эти условия, - возразил Морленд. - Я действовал только от твоего имени. Во всяком случае, я того мнения, что лучше как можно скорее окончательно разорвать то, что оказалось непрочным.

- Но ведь на самом деле ты наносишь тяжелое оскорбление моему свекру.

- А знаешь ли ты, что он сделал со мной? Знаешь ли ты, что я выслушал от него во время последнего разговора? Граф знал, что было поставлено на карту, и осмелился говорить, что мы только жалкие торговцы, годные лишь для того, чтобы позолотить своими деньгами обветшавшую графскую корону, и что мы должны были считать за величавшую честь возможность породниться с Равенсбергами. Когда мы дошли до этого пункта, я просто-напросто ушел от него. Но он раскается в этом!

Алиса не возражала. Ее самолюбие тоже было уязвлено этими словами.

После короткого молчания Морленд снова заговорил:

- Теперь главный вопрос в том, решилась ли ты на развод.

- Да, - холодно и решительно ответила молодая женщина.

- Хорошо. Тогда все останется как было решено. Мы устроим свой отъезд, и ты поедешь со мной в Нью-Йорк. Оттуда ты откажешься вернуться к мужу, и он начнет дело о разводе. Относительно твоего состояния не приходится делать распоряжений, так как, согласно брачному контракту, все права на него у тебя. Как только с разводом будет покончено, мы передадим кому-нибудь закладную на Равенсберг, чтобы застраховать себя от неприятностей. Мы не ответственны за поступки других людей, и они могут сами постоять за свои права.

- Бертольд получит отступную с тем условием, что он не только не будет задерживать развода, но, напротив, будет способствовать его скорейшему окончанию. Тогда через полгода все может быть закончено.

Они говорили о разводе таким же холодным, деловым тоном, каким говорили три года тому назад о браке. Ни отец, ни дочь не придавали значения разрушению семьи, имя которой носила графиня. Они пользовались правом сильного, считая его справедливым.

- Итак, ты согласна со мной. - Морленд встал. - Во всяком случае, ты ведь сохранишь имя и титул Равенсбергов, пока не вступишь в новый брак. Ничего невероятного в этом нет. Тебе всего двадцать два года. Но, впрочем, время покажет. А теперь мне пора, сейчас четыре часа, а я назначил это время Зигварту.

Молодая женщина молча смотрела в окно. Отец подошел к ней.

- Алиса, с каких это пор у тебя завелись от меня тайны? Прежде между нами была полная откровенность.

- Тайна? Я боюсь, что для тебя это уже не тайна.

- Нет! Вы оба выдали себя тогда, когда он принес тебе известие о своей победе. Тогда я понял, почему ты так скоро согласилась на развод. Но ясно ли ты осознаешь, какую жертву приносишь человеку, которого еще месяц тому назад никто не знал.

- Но которого скоро узнает весь мир! - горячо воскликнула Алиса. - Если бы я и сомневалась в этом, то ты сам доказал мне это своими словами, папа! Ты сам теперь не возражаешь и не противоречишь тому, что прежде считал невозможным.

- А ты сама считала это возможным три года назад? Я сам начал свою жизнь с нуля, как теперь это делает Зигварт, но он не умеет наживать проценты на своем таланте, его надо этому научить, и тогда он сумеет добывать золото. Во всяком случае, он человек с будущим, а это имеет для него решающее значение.

- И для меня тоже. Что касается настоящего, то пусть он на это время довольствуется дочерью Вильяма Морленда.

- А ты уверена в его любви?

- Да, - с торжествующей уверенностью ответила Алиса.

- Тогда надо дать ему понять это, до сих пор он видел в тебе только графиню Равенсберг и не мог думать, что ты скоро будешь свободной. Но знаешь, Алиса, он не будет покорным, податливым мужем. Это равенсбергская кровь.

- Что это значит, папа? Ты уже раз сделал мне такой же туманный намек. Мы говорим не о Бертольде.

- Нет, но о сыне давно уже умершего старого лесничего Зигварта. Герман не похож на старика-лесничего, но не бросилось ли тебе в глаза другое сходство? Вспомни его энергичный профиль, лоб и глаза. Они точь-в-точь напоминают чьи-то другие черты.

- Отца Бертольда! - воскликнула Алиса, - ты говоришь про него? Ты знаешь?..

- Я ничего не знаю, - прервал ее Морленд, - я только делал предположения и напал на верный след.

- Он это знает? - тихо спросила Алиса.

- Возможно, но ничем не показывает. Во всяком случае, для всех он есть и останется Германом Зигвартом, который, на свое счастье, родился и вырос в скромных условиях. Будь он на месте Бертольда, он походил бы на старика-графа и тоже был бы уверен, что все должны преклоняться перед ним. Теперь он научился работать, жизнь для него была тяжелой школой и сделала его способным постоять за себя. Но темперамент и характер он всецело унаследовал от отца. Вредит это ему в твоих глазах или нет?

- Нет, - с глубоким вздохом сказала Алиса.

- Попросите его в мой кабинет, - сказал Морленд и снова обратился к дочери: - Ты позволишь ему проститься с тобой? Судьба еще в твоих руках. Ты приносишь в жертву графскую корону и старинное дворянское имя. Не будешь ли ты потом раскаиваться в этом?

- Никогда! - страстно воскликнула она. - Для меня уже нет выбора. Я хочу быть, наконец, счастливой.

- Тогда я пришлю его к тебе.

С этими словами Морленд вышел из комнаты и отправился к человеку, будущее которого было только что решено им и его дочерью.

Зигварт ждал американца в его кабинете, и Морленд немедленно приступил к делу.

- Вашему другу везет не по уму, - сказал он. - Теперь и моя дочь стала на его сторону. Баронесса Гельфенштейн посвятила ее в свою тайну. Вы ведь знаете, какую роль сыграла баронесса в этом деле?

- Да, - мягко ответил Зигварт, - она храбро пренебрегла приличиями и светскими правилами, чтобы спасти Адальберту жизнь. Без нее я, наверное, явился бы слишком поздно.

- Во всяком случае, Алиса на ее стороне и требует моей помощи. Ну, уж так и быть, мы дадим поручику Гунтраму возможность доказать, что он способен делать не одни только глупости. Сначала я намеревался дать ему место в одной из своих контор в Нью-Йорке или Хейзлтоне, но из офицера с его прошлым никогда не выйдет хорошего коммерсанта. Я пошлю его в девственные леса.

- Это, во всяком случае, будет для него полезнее, чем душный воздух конторы, - произнес Зигварт. - Но я и не знал, что у вас есть дела даже в девственных лесах.

- У меня дела всюду. Гидростанции в окрестностях Хейзлтона хватит для нынешних потребностей, но при быстром росте города ее мощности очень скоро окажется недостаточно. Сейчас мы строим большую электростанцию на Редривере и, чтобы обеспечить себя необходимым количеством электроэнергии, должны сделать исследование местности у самых истоков реки. Впоследствии туда будет проложена железная дорога, но пока главный инженер должен жить в глуши.

- Но у Адальберта нет никаких специальных знаний.

- Они тут вовсе не нужны. Там основывается колония, руководителем работ я назначил дельного и трудоспособного человека, но он один не в состоянии справиться со всеми возложенными на него обязанностями, и я назначаю Гунтрама его помощником. Для этой работы он не нуждается в специальных знаниях, нужны только энергия и личное мужество. Рабочие там разношерстные, их необходимо держать в ежовых рукавицах. Гунтраму, разумеется, придется считаться с кое-какими опасностями, свойственными этой глуши. Тогда мы и увидим, чего стоит ваш друг.

- Он оправдает ваше доверие, - радостно сказал Зигварт. - Он больше пригоден к этой жизни солдата в мирное время. Я знаю, это известие обрадует его. Вы мне позволите представить его вам, чтобы поблагодарить вас?

- Не нужно. Я ведь видел его в Графенау. Пусть он обратится к моему здешнему агенту, и тот его оформит. У меня нет времени, так как я уезжаю на будущей неделе в Нью-Йорк. Моя дочь тоже решила ехать со мной.

Зигварт был поражен. Это известие было так же странно, как и тон, которым оно было передано.

- Вероятно, на короткое время? - медленно произнес он.

- Нет, Алиса совсем возвращается ко мне.

"Это развод, - подумал Зигварт, побледнев. - Значит, графиня будет свободна. Но для чего и для кого ей понадобился развод?"

Вместе с этими мыслями, теснившимися в его голове, его охватило радостное предчувствие счастья.

Морленд внимательно наблюдал за ним. Он видел, что его слова вызвали в этом человеке целую бурю, которую он тщетно старался скрыть, но продолжал своим прежним спокойным деловым тоном:

я сообщаю это уже теперь, потому что мы с вами не чужие.

"Не чужие!". Этим было сказано многое, и Зигварт, очевидно, понял это, но не возразил ни слова.

- Но пока пусть это останется между нами, - заключил американец. - Если вы желаете проститься с моей дочерью перед ее отъездом, то она теперь дома.

Герман наконец овладел собой.

- Я охотно поговорил бы с графиней, еще раз, если бы она пожелала принять меня.

Морленд нажал кнопку звонка и приказал вошедшему слуге:

- Доложите графине о господине архитекторе. Мы еще поговорим с вами, мистер Зигварт, а пока - до свиданья!

Оставшись один, американец с чувством глубокого удовлетворения удобно расположился в кресле. Всем было известно, что Морленд никогда не выпускал из рук того, что хотел удержать, а этого человека он хотел удержать во что бы то ни стало, и шел к этой цели с чисто американским упорством. С этим упрямцем Зигвартом трудно было сладить, но Морленд был убежден, что при виде такого ценного приза, каким являлась Алиса, он сдастся: ведь при всем своем самолюбии и самоуверенности он вряд ли когда-нибудь надеялся достигнуть этого. Конечно, придется согласиться на три или четыре года его пребывания в Германии - вряд ли он откажется от личного руководства своей первой большой работой. Но это, в сущности, неважно, при сложившихся обстоятельствах несколько лет не имеют значения. Пожалуй, будет лучше ввести Зигберта в нью-йоркское общество уже как знаменитого строителя национального музея. Брак Алисы с графом Равенсбергом на ее родине приняли с одобрением, но на ее брак с Зигвартом многие посмотрят теперь с удивлением и даже с осуждением. В Америке, главным образом, ценится успех, на каком бы поприще он ни достигался, потому что рано или поздно этот успех оплачивается долларами. Ну, а он, Морленд, позаботится, чтобы в долларах не было недостатка.

Зигварт пошел за слугой в комнаты графини, и нескольких минут ему было вполне достаточно, чтобы прийти в себя.

Молодая женщина вышла к нему в светло-голубом шелковом платье, отделанном кружевами, удивительно шедшем ей. Перед Зигвартом стояла роскошная красавица и изящным жестом протягивала ему белую, точеную руку. Она, по-видимому, произвела желаемое впечатление, потому что он смотрел на нее, не спуская глаз. На минуту он задержал ее руку в своей, потом медленно выпустил ее.

- По какой-то странной случайности мы с вами стали сообщниками, - заговорила Алиса, когда они сели. - Вы просили моего отца помочь поручику Гунтраму, а его молодая невеста просила о том же меня. Нам придется вместе участвовать в этом деле.

- Помощь уже оказана, - возразил Зигварт, - я заручился согласием мистера Морленда, который со своей обычной проницательностью сразу нашел для Адальберта самое подходящее занятие. Мой друг, конечно, принял бы первое предложенное ему место, но конторская служба показалась бы ему очень тяжелой. А в лесах, да еще на ответственной должности, он скоро станет настоящим человеком. Я думаю, он создан именно для такой деятельности.

- Вероятно, он не долго будет занимать такое место, у нас подобные колонии растут страшно быстро. Тогда он может взять к себе свою Траудль, раз она ни за что не хочет расстаться с ним. Но, конечно, нечего и думать о ее романтической затее сразу же повенчаться со своим Адальбертом и ехать с ним в Америку.

- Почему же нет, если она решилась на это?

- Вы не знаете жизни в девственных лесах. Начальники колоний и инженеры живут в глуши, в грубо сколоченных бараках, вдали от всякой культуры. Им приходится подвергаться всевозможным лишениям и опасностям, преодолевать различные трудности. Мужчинам это под силу, но молоденькая девушка не сможет жить в подобных условиях.

- С этим мирится жена любого переселенца, следующая за своим мужем. Баронесса Гельфенштейн кажется очень юной и нежной, но она вполне здорова и душой, и телом и притом нисколько не избалована. Она выросла в маленьком заброшенном "Совином гнезде" одна, со своим старым дедом, который едва сводил концы с концами. Тогда лесничий Гофштетер взялся за ее воспитание. Ей было пятнадцать лет, когда он дал ей в руки ружье и научил стрелять. Может быть, ей скорее подойдет жизнь в лесах, чем берлинские салоны.

- Неужели вы считаете Гунтрама эгоистом, способным принять жертву? - воскликнула недовольным тоном графиня.

- Это не эгоизм и не жертва. Если двое людей любят друг друга всем сердцем, то один охотно и с радостью разделит судьбу другого. Я потребовал бы от своей жены того же самого, или... отказался бы от нее.

Молодая женщина почувствовала смутную тревогу. Что это значит? Этот разговор о Траудль и ее сердечных делах, несомненно, служил предисловием к совсем другим речам, которые она надеялась сегодня услышать. Намекнул ему отец или нет? Она решила это выяснить.

- Если Траудль действительно пожелает ехать с нами, то ей никто не помешает, - сказала она. - Я также намерена ехать с отцом в Нью-Йорк.

- Я знаю, мистер Морленд говорил мне об этом. Как я слышал, вы хотите развестись со своим мужем?

- Меня удивляет, что граф Бертольд мог дать какой-либо повод к разводу. Я считал его очень мягким и податливым человеком, - заметил Зигварт.

- Он именно таков, но его отец - прямая противоположность ему, и отношения между ним и моим отцом стали настолько невыносимыми, что мы решили порвать родственные связи.

- Боюсь, что это решение тяжело скажется на другом человеке, - медленно проговорил Зигварт.

- Может быть, но расстаться все-таки придется.

Герман не сводил глаз с ее лица, но не ответил ни слова. Снова наступило короткое, но мучительное молчание. Наконец он встал и приблизился к ней.

- Алиса! - Он впервые назвал ее по имени. Молодая женщина улыбнулась. Наконец-то! - Алиса! Перестанем играть комедию! Мы оба понимаем, какое чувство пробудилось в нас тогда, на уединенном лесном холме, под старой липой с ее цветами и ароматом. Или я только один испытывал его?

- Нет, - тихо ответила Алиса.

- Тогда вы были для меня только женой графа Равенсберга и не могли быть никем другим. Теперь вы хотите расторгнуть этот союз... ради кого?

Она молча взглянула на него, но в ее глазах можно было прочесть ответ, обещающий счастье. Однако не счастье отразилось в глазах Зигварта, когда он вдруг выпрямился, очевидно, приняв твердое решение, и сказал:

- Я не могу быть только мужем принцессы! Граф Бертольд был таким мужем, но я для такой роли не гожусь, и богатство моей жены не сможет заставить меня согнуться перед ней. Она должна довольствоваться тем, что я отдаю ей себя и свое будущее. Если она хоть раз даст мне почувствовать, что, отдав мне свою руку, оказала мне незаслуженную честь, огромную милость, между нами все будет кончено. А это случится наверняка. Боюсь, что мы слишком дорого заплатим за кратковременное счастье.

- Герман! - воскликнула Алиса, пораженная и удивленная, так как почувствовала справедливость его слов.

Разумеется, она хотела быть счастливой и любимой, но, соглашаясь быть его женой, все-таки оказывала величайшее снисхождение человеку, которому почти нечего было положить на другую чашу весов. Она и без того очень поступилась своей гордостью и самолюбием, слишком открыто идя ему навстречу. Он должен бы быть благодарным ей за это, но вместо того, чтобы обезуметь от радости и умолять о счастье, которым его манили, он, угрюмо глядя в одну точку, задал ей более чем странный для такой минуты вопрос:

- Пока вы еще графиня Равенсберг. Уверены ли вы, что ваш муж согласится возвратить вам свободу?

- Отец и я сумеем заставить его сделать это.

- Конечно, с помощью отступного. Возможно, что молодой граф и пойдет на это, но старый - никогда.

- Тогда ему придется поплатиться за несогласие, в нашей, а не в его власти решение этого вопроса.

Алиса была раздражена и глубоко обижена поведением Зигварта. Что это ему вздумалось разыгрывать из себя адвоката Равенсбергов? Что ему за дело до них? Для нее и ее отца они уже больше не существовали.

Зигварт медленно отошел от нее. Каждый нерв дрожал в нем, когда он с глубокой горечью возразил:

губите графа за то, что он не хочет подчиняться вашим условиям. Но он скорее погибнет, чем примет их.

Алиса совершенно растерялась, в эту минуту она ясно увидела то, что уже давно заметил ее отец, - чьи глаза и лоб были у Зигварта. Во всей его фигуре, даже в голосе, с поразительной очевидностью сказывалась равенсбергская кровь, пылкая и несдержанная, способная в минуты раздражения совершенно забывать даже о грозящей гибели.

- В моей любви? О да, я любил тебя, Алиса! Я боролся с этой страстью в продолжение многих месяцев, и когда твой отец рассказал мне, что вы задумали сделать, и показал мне, чего я могу добиться, внутренний голос сказал мне: "Не выпускай из рук своего счастья. Даже если оно будет кратковременным и окончится горем и страданием, ты все-таки будешь счастлив, хоть на время". Но ты сама показала мне, чего я могу ожидать от тебя, а именно такой же участи, какая выпала твоему мужу. Он исполнял каждое твое желание, подчинялся каждому капризу, графская корона больше не привлекает тебя, тебе скучно, захотелось чего-то нового. Но я не позволю отшвырнуть себя! Когда пройдет каприз царицы, ей придется расплачиваться со мной. Я не сторонник подобных опытов!

Все сказанное не оскорбило Алису, потому что доказало ей, как сильно она любима. Вот оно, наконец, это бурное признание в любви, которого она хотела добиться и добилась помимо воли Германа, она понимала, что эти безжалостные слова были подсказаны ему безумным отчаянием, она слышала муку, звучавшую в его голосе, и ее неудержимо влекло к этому упорному человеку, который даже в такую минуту не хотел покориться. Она знала, что если скажет хоть одно теплое, нежное слово, его упорство, его враждебность мгновенно будут сломлены, но все-таки, желая даже в любви остаться повелительницей, она не захотела сделать над собой усилие и ответила холодно и гордо:

- Да, я не верю в тебя, Алиса! Вы, дети золота, вообще не можете любить, у вас еще в колыбели вынимают из груди теплое человеческое сердце, вам с самого раннего детства внушают, что все на свете продажно: счастье, любовь, честь, достоинство. Так принято в вашем свете, а потому я возьму себе жену из другого мира. Она должна обладать мужеством и любовью, как маленькая Траудль, смело идущая за своим избранником в далекую чужую страну, навстречу опасностям и лишениям. Такую жену можно любить, молиться на нее и с радостью отдать за нее жизнь. Ты же ищешь в муже зависимую от жены и подчиненную ей личность, а я не хочу и не могу быть таким. Прощай!

Зигварт повернулся и направился к двери. Алисе хотелось удержать его - ведь в эту минуту решалась ее судьба, но она не произнесла ни слова. Дверь закрылась, и она осталась одна.

Когда через некоторое время Морленд вошел в комнату, Алиса все еще сидела на том же месте и, казалось, даже не заметила прихода отца.

- Что такое? - спросил он, с удивлением оглядываясь, - ты одна, где же Зигварт?

- Ушел? Разве он не говорил с тобой?

- Говорил. И даже удивительно откровенно! Он не хочет быть мужем своей жены.

Американец ошеломленно смотрел на дочь, ничего не понимая.

- Я говорю серьезно, - продолжала Алиса. - Он не хочет. Мне кажется, судьба избавила нас от величайшей глупости, которую вы собирались сделать. Мне не справиться с этим человеком, да и тебе тоже. В конце концов, так, может быть, и лучше. А теперь ни слова об этом, дело кончено.

Алиса слушала его, не прерывая и не возражая ни слова, она словно очнулась лишь тогда, когда он вынул из кармана какую-то бумагу и произнес:

- Я только что получил телеграмму, которая поставила бы нас в большое затруднение. Бертольд опомнился-таки в последнюю минуту. На, прочти!

"Выезжаю немедленно. Завтра рано буду в Берлине. Согласен на все. Бертольд", - прочла телеграмму Алиса и, с громким презрительным смехом скомкав ее и бросив на ковер, воскликнула:

Она замолчала при воспоминании, как "тот, другой" только что стоял перед ней, вступаясь за честь Равенсбергов, в глазах окружающих вовсе не касавшуюся его.

Морленд между тем овладел собой и спокойно спросил:

- Само собой, папа! Ты поедешь в Нью-Йорк один, а я останусь здесь, со своим супругом и повелителем.

- Прошу тебя, оставь меня одну, - прервала она. - Мое решение твердо. Я остаюсь графиней Равенсберг, но... Оставь меня одну, папа!

Морленд повиновался. Он привык переживать все один и не хотел отнимать у дочери это право.

Оставшись одна, Алиса быстро подошла к двери, заперла ее на ключ и безумно, судорожно разрыдалась. Она знала, что человек, которого она любила несмотря ни на что, был потерян для нее навсегда, и все-таки не позвала его обратно, но теперь, когда он ушел, в ней проснулось сердце женщины, жаждавшей любви и счастья.

Увы! Было слишком поздно!