Автор: | Вестбери Х., год: 1890 |
Категории: | Роман, Историческое произведение |
VII
Паулина шла своей мерной походкой по Палатину; впереди нее - ликтор расчищал дорогу, так как начальники, государственные люди, -- знатные и плебеи - все должны были уступать путь весталкам. Девушки, поддерживавшие священное пламя, давно уже оставили свое затворничество; их орден накопил с течением времени огромные - богатства, и его члены мало-помалу заняли выдающееся положение в общественной жизни Рима... Их древние права, личная неприкосновенность и, может быть, добросовестность, с которой почти все они соблюдали свой обет, усиливали влияние, доставляемое богатством.
Под управлением Паулины, честолюбие которой было ненасытно и хитрость равнялась разве только упорству, коллегия весталок сделалась настоящим, центром политической интриги. Это учреждение было одним из древнейших и достойнейших в городе. В эпоху, когда римский сенат превратился в раболепное орудие императоров, а императоры, в свою очередь, в игрушку отпущенников, рабов и женщин, искра старого римского духа еще тлела на алтаре Весты.
Жажда власти и страсть повелевать были главными чертами характера Паулины. Ей было приятно сознавать, что знатнейшие люди Рима должны уступать ей дорогу; она радостно всходила на священные ступени вслед за верховным жрецом для ежемесячной жертвы, зная, что вокруг нее сосредоточились все лучшие традиции римской жизни и что под ее охраной находилось все, что уцелело от крушения римской веры.
Около тридцати лет прошло с тех пор, как Паулина, на шестом году жизни, была посвящена служению Весты. Через несколько месяцев ее служение должно было кончиться, ее обеты считались исполненными, и ей предстояло или вернуться в мир, или остаться служить в том храме, над которым она владычествовала.
Смутные мечты, долго носившиеся в ее воображении, принимали теперь почти определенную форму.
Ее дорога с каждым днем становилась шире; она лелеяла гордую мысль, что почтение народа к ее сану будет перенесено на нее самое, когда она навсегда расстанется с белой одеждой весталки.
Когда она спускалась с Палатина, ей вспомнились смущение Сенеки, его покорность, и улыбка скользнула по ее надменным чертам.
Паулина дошла до рощи, окружавшей круглый храм Весты, где она жила с остальными жрецами. Она прошла в ворота и, пройдя через рощу, вошла в храм с заднего хода. Минуту спустя она вышла из храма в сопровождении ликтора через передние двери и стала спускаться по ступенькам лестницы, ведшей к Форуму.
Весталка направилась к Капитолию. Толпа праздношатающихся и торговцев почтительно расступилась перед нею: они признавали и уважали римскую доблесть суровой девы. Еще не все моральные и гражданские добродетели сделались предметом насмешки народа.
Но избалованное население Рима в большинстве состояло из неисправимых бездельников.
Слава, а еще более благосостояние столицы мира опьяняли их. Благосклонное государство кормило лентяев, и десятки тысяч здоровых людей без зазрения совести жили ежедневной раздачей бедным.
Тысячи бездельничали на службе у богатых патронов. Развращенные возбуждающими зрелищами в амфитеатре, в цирке, они, как дети, гонялись за самыми пустыми развлечениями. Собака, забежавшая на Форум, или неистовство пьяного раба могли прервать все дела и собрать огромную толпу, веселую и буйную, как школьники, вырвавшиеся из школы.
Когда Паулина выходила на Форум, шумное возбуждение царило в толпе, собравшейся перед Мамертинской тюрьмой. Хриплый смех, насмешливые восклицания, аплодисменты, шутки сыпались со всех сторон. Мясники в балаганах на нижнем конце площади вытягивали шеи и расспрашивали прохожих о причине шума. Некоторые бросили свои лавки и бежали к тюрьме, вокруг которой собиралось все больше и больше народа.
-- Пойдем, отец! -- кричал какой-то мальчик, мчась во весь дух к старику, прислонившемуся к ростре, который вместе с очень немногими оставался спокойным среди общей суматохи. -- Пойдем, сейчас поведут центуриона, который надавал пинков Цезарю; его распнут на Яникулуме. Пойдем скорей, там такая толпа, какой я никогда не видывал.
-- Центурион надавал пинков Цезарю! -- сказал старик, лениво шагая по Форуму. -- Это, конечно, выдумка; с какой стати он станет колотить славнейшего, божественного Цезаря? -- Усмешка тронула губы старика.
-- Говорят, -- отвечал мальчик, нетерпеливо дергая отца, -- будто Цезарь поцеловал его любовницу и был бы убит, если б не рабы.
-- Мне бы хотелось взглянуть на этого воина, я не думал, что еще остался такой римлянин. Распять прирожденного римского гражданина! -- воскликнул старик. -- Да это должно было бы камни побудить к восстанию!.. Во времена Мария один сенатор, заметь, сенатор из партии Суллы, сказал грубость твоей прабабке. Твой прадед пожаловался старому Марию, и сенатор был убит на улице, а его земли, имущество, рабы отданы народу. Но теперь нет более римлян; Рим превратился в псарню.
-- Да ну тебя, с твоим старым Марием! -- закричал мальчик. -- Пойдем скорей, или мы все прозеваем!
* * *
Когда к Титу вернулось сознание, он увидел, что лежит на каменной скамье в темном и незнакомом месте с тяжелым, сырым воздухом. Он хотел встать, но обе руки оказались прикованными к чьим-то чужим рукам. Он стал собираться с мыслями. Мало-помалу он вспомнил происшествие в доме Иакова и, чувствуя сильную боль в голове, догадался, что кто-то нанес ему удар сзади. Он подумал, что воры - он ни на минуту не сомневался, что это были воры, -- унесли его в свой притон. Но когда наступило утро и слабый свет проник в темницу, он убедился, что люди, к которым он был прикован, стражники. Он вскочил, заставив их тоже подняться.
-- Что это значит? -- крикнул он с негодованием. -- Где я и почему на мне эти цепи?
-- В Мамертинской тюрьме, по повелению Цезаря, господин, -- отвечали они.
-- В Мамертинской тюрьме, по повелению Цезаря? -- повторил ошеломленный центурион. -- За что?
Один из стражников засмеялся, но Тит схватил его за руку и сдавил ее так сильно, что тот вскрикнул от боли.
-- Отвечай, собака! -- крикнул центурион. -- За какое преступление я сижу здесь?
-- Твоя милость сбросила божественную особу Цезаря с лестницы, -- отвечали оба стражника и расхохотались.
-- Нерона? -- вскричал Тит вне себя от изумления.
-- Да, господин! -- отвечали они, -- Цезаря и славнейшего Тигеллина.
Тит упал на скамью, и стражники отнеслись с уважением к его горю. Может быть, они догадались, что ой сокрушается не о себе. Нерон видел Юдифь, хотел похитить ее. Центуриону вспомнилось ее пророчество! "Один, путь исчезает во мраке, другой ведет к подножию, трона".
Наконец римский стоицизм одержал верх.
-- На Яникулуме? -- спросил он спокойно.
- Да, господин, -- отвечали они.
- Когда?
-- В полдень.
После этого он сидел молча и неподвижно до тех пор, пока солнце поднялось высоко и лучи его заглянули в узкое окно в потолке тюрьмы. Вошел офицер с отрядом охраны, и минуту спустя Тит, по-прежнему прикованный к своим тюремщикам, вышел на Форум.
Легкое чувство стыда невольно зашевелилось в нем, когда он увидел шумную чернь, толпившуюся на Форуме и на ступеньках храма Согласия, оттесняя сенаторов, которые под предлогом надзора тоже тешили свое праздное любопытство.
Он был воином и всегда считал себя выше неорганизованной, беспорядочной массы. И вот он выведен на потеху толпы. Сама по себе смерть его не пугала. Тысячи римлян прошли на Яникулум до него, рано или поздно надо было умереть; а когда и как, не все ли равно. Но умереть на забаву для толпы было мучительно. Кто-то в толпе крикнул: "Ко львам! Ко львам!" Да, он служил бы таким же точно развлечением для народа в амфитеатре, как и на Яникулуме; Если бы Цезарь прислал ему кинжал, его рука не дрогнула, и он умер бы совершенно спокойно. Было тяжело умирать среди насмешек толпы, гудевшей вокруг него.
Их путь лежал через священную дорогу. Здесь толпа сгустилась до такой степени, что проход для осужденного и стражи становился все более и более затруднительным. Офицер, командовавший отрядом, был коротенький и толстый; из толпы слышались насмешки.
По команде начальника стража направила вперед щиты, и, выстроившись клином, оттеснила толпу. Солдаты колотили всех встречных рукоятками, своих коротких копий.
После минутной остановки шествие двинулось дальше, и Тит вышел на священную дорогу, когда толпа, находившаяся впереди, раздалась по обе стороны, стражники остановились и расступились, и Тит увидел перед собой величавую фигуру весталки Паулины. Толпа снова обступила их, но в ней воцарилось гробовое молчание.
Порыв удивления и надежды потряс все существо приговоренного к смерти, и он бросил на весталку взгляд, полный жаркой мольбы.
-- Кто ваш начальник? -- спросила она у стражников.
-- Я начальник, -- отвечал толстый воин, подходя к ней. -- Я веду этого человека на казнь. Зачем ты задерживаешь нас?
-- Я, Паулина, девственная жрица Весты, милую и освобождаю этого человека, приговоренного к смерти.
-- Помилование! Помилование! -- раздалось в толпе, и ветреная чернь, за минуту перед тем жаждавшая увидеть, как обезглавят или, как надеялись некоторые, -- распнут этого человека, теперь громко выражала свою радость по поводу вмешательства весталки.
Весталки с самых древних времен пользовались правом прощать преступника, случайно встреченного по пути на казнь; но этот обычай, как и многие другие, вышел из употребления, и его забыли. Паулина, видевшая в старых привилегиях некоторый противовес возрастающей власти цезарей, возобновила его и пользовалась им при всяком удобном случае: в настоящую минуту ей доставляло особенное удовольствие помешать мести Нерона.
Толстый офицер стоял разинув рот от изумления и не зная, что делать.
-- Сними с него цепи!
-- Но что же я скажу Цезарю? -- возразил он.
-- Если ты будешь медлить, тебе придется говорить с Плутоном! - гневно отвечала она.
Смущенный солдат видел, что она права. Толпа уже заволновалась. При всем упадке национальной веры и обрядов весталки еще сохранили власть над народом. Циничное остроумие, не щадившее самого верховного жреца, не осмеливалось направлять свои стрелы против охранительниц священного огня; и деспотическая власть императоров не могла бы защитить того, кто решился оскорбить весталку.
-- Долой его! Он не слушается весталки! Убьем безбожника!
Маленький отряд сомкнул щиты наподобие ограды, и даже в эту решительную минуту Тит не мог не восхищаться их непоколебимым мужеством и дисциплиной. Впрочем, вся их храбрость не привела бы ни к чему, если б Паулина, подняв руки кверху, не остановила толпы.
-- Снимите с него цепи! -- повторила она, и толстый офицер, видя, что ничего больше не остается делать, повиновался и освободил руки и ноги пленника.
Воины сомкнулись вокруг своего начальника, повернулись и пошли обратно к Мамертинской тюрьме. Вдогонку им посыпались насмешки толпы, умолкнувшие не раньше, чем последний стражник скрылся за тюремным валом.
-- Следуй за мной! -- сказала она, и они пошли вниз по Форуму, предшествуемые ликтором.
Толпа уже нашла себе новое развлечение. Два мясника побились об заклад: один говорил, что центурион будет обезглавлен, другой - что его распнут.
Я выиграл, -- сказал первый. -- Его не распяли.
-- Я выиграл, -- отвечал второй. -- Ему не отрубили голову.
Через пять минут Тит и его неожиданное помилование были забыты и на площади стоял гул от насмешек, ругательств и ударов.
Паулина остановилась под портиком храма Весты, и центурион принялся благодарить ее.
Она остановила его жестом и сказала:
-- Ты обязан благодарностью за спасение своей жизни не мне, а Сенеке.
Я пойду и поблагодарю его! -- воскликнул Тит.
-- Не трудись, -- отвечала весталка, -- слова для мудрого то же, что ветер, который пахнет на его лицо и мчится дальше. За услугу нужно платить делом, а не словами. -- Она остановилась и, пристально взглянув в лицо центуриона, сказала торопливым тоном: - В наше время никто не может пренебрегать дружбой, даже Сенека при всем своем могуществе и богатстве, может быть, будет когда-нибудь иметь нужду в дружбе простого центуриона. Ты видишь, я доверяю тебе. -- Она ласково улыбнулась. -- Согласен ли ты быть другом Сенеки?
-- Клянусь! -- горячо воскликнул Тит.
Она хотела войти в храм, но он остановил ее.
-- Почему же Сенека вздумал спасти мне жизнь?
Опроси об этом у еврейки, которая была с ним со дворце Цезаря сегодня утром, -- отвечала она.
-- Юдифь во дворце Нерона? -- воскликнул Тит с ужасом.
Весталка с любопытством взглянула на него, потом дотронулась до его руки и шепнула ему на ухо:
-- Глупый, разве у тебя нет меча, чтобы отомстить за свою любовь?
Затем она скрылась в храме, оставив его в оцепенении.
Но здесь, к его удивлению, старый привратник загородил ему дорогу; он оттолкнул его и вошел в атриум, громко призывая Юдифь.
Вместо дочери его встретил отец.
-- Где Юдифь? -- крикнул центурион.
Моя дочь под кровом своего отца, -- отвечал Иаков, -- но я не знаю, какое тебе дело до этого. Я не желаю, чтобы ты вмешивался в мои или ее дела. Я смиренный римский гражданин и не желаю принимать в свой дом беспокойных людей, которые подымают святотатственную руку на священную особу императора.
Тит как оглушенный побрел к себе в преторианский лагерь, но у ворот его остановил раб в императорской ливрее и с поклоном сказал ему:
-- Цезарь желает говорить с тобой во дворце, господин.
Тит машинально повернулся и пошел за ним.