Из Лондона в Австралию.
ГЛABА X

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Из Лондона в Австралию. ГЛABА X (старая орфография)

ГЛABА X.
Мнимый родственник короля.-- Под караулом дикарей.-- В селении островитян,-- Погребение мертвых и человеческое жертвоприношение.-- Колония белых.

Наш унтер-офицер почувствовал себя несколько неловко под этим взглядом в упор.

- Лоно?-- повторил он.-- Что это значит?... Уж не меня-ли так называет дикарь?

Но уж в следующее мгновение он получил ответ на этот вопрос. Король Ка-Мега подошел к нему еще ближе, осторожно ощупал ему глаза, бороду и руки, а затем снова повторил: "Лоно!"

- Мне кажется, он как будто знаком с вами, старина!-- шепнул лейтенант.

- И, повидимому, приятно изумлен встречей!

- Не лучше-ли оставить его в заблуждении. С этих пор вы будете мистером Лоно, сэр!

Унтер-офицер кивнул головой.-- Ка-Мега!-- произнес он, указывая на короля,-- "Идио!" - прибавил он, указывая на его спутника.

Все выразили полное удовольствие от этой выходки старика. Оба владетельные князя схватили Мульграва под руки и подвели его к пестрой цыновке, на которую и заставили его сесть, причем сами заняли места по обеим его сторонам. Затем Ка-Мега прикрыл плечи гостя полой своею плаща из перьев, между тем как многочисленные прислужники сняли с него форменную фуражку и заменили ее венком из цветов хуту.

В то же время прислуга владетельных князей отвела наших приятелей на места, где они прятались, в лагерь, воздавая при этом им почести, видимо, не совсем свободные от страха. Погасший было костер снова запылал и в листья были завернуты новые порции яств.

Островитяне, очевидно, не имели никакого понятия об огнестрельном оружии белых; все винтовки они побросали в траву, как бы это были самые обыкновенные безобидные палки.

- Вот так штука!-- бурчал Мульграв.-- Что же я собственно изображаю собой, короля, или, может быть, даже какое-нибудь божество?

- Я думаю, сэр, что короля! Но, может быть, в этом наше спасение!

Многие поспешили за кокосами и уже возвращались теперь со множеством зрелых плодов, которые они разбивали своими боевыми палицами; очистив от скорлупы сладкое ядро ореха, дикари растерли его в порошок и замешивали из него на кокосовом молоке нечто вроде полужидкого теста, которое и было поставлено на цыновку перед королем.

Мульграв тихо застонал.-- Неужели в качестве Лоно я осужден есть это противное месиво?-- прошептал он.

- По всей вероятности,-- засмеялся Аскот.-- Это вам в наказанье за ваши побасенки, сэр!

- Да ведь они многим так нравились!.. Ну, как Богу угодно. Не заставят же меня съесть больше, чем может вместить желудок... Но чего это ищут эти молодцы?.. Верно ложку? Или вилку?.. Вообще, на счет столовой утвари здесь довольно бедно.

- Вон, смотрите, один из них вырезывает раковиной нечто вроде лезвея ножа из дерева.

- Это для меня!.. Господи, помоги мне черпать таким орудием.

Но они не совсем угадали намерения дикарей. Ка-Мега встал с цыновки, опустился на колени перед старым Мульгравом и указал на его мундир. Жест его, видимо, означал: "Сними свою одежду"! Старик замялся.-- Боже сохрани,-- воскликнул он,-- что еще за выдумки? Неужели я должен раздеться при всех?

Его вопросительный тон, видимо, был правильно истолкован молодым повелителем дикарей. "Да, конечно!" слышалось в возгласе, который у него вырвался, "да, конечно!" говорили также и его жесты.

Мульграв покачал головой.-- Ну, этого-то я не сделаю, молодой человек, это ты напрасно затеял.

Король указал ему на свою ничем не прикрытую грудь.-- Ка-Мега!-- сказал он, и затем, прикоснувшись к спине унтер-офицера, прибавил:-- Лоно!

Мульграв кивнул ему головой.-- Это верно... я Лоно, но это не причина, чтобы я скинул мундир его величества короля!

Дикарь развел руками, словно желая этим сказать: "Ну, хорошо... как хочешь!.." Затем достал деревяшкой из кокосовой скорлупы немножко теста, положил его, но не на губы старика, а на лоб и темя, и стал осторожно растирать его пальцами.

Мульграв был невозмутимо серьезен.-- Не смейтесь дети мои!-- вымолвил он.-- Ведь это миропомазание, т. е.-- священный обряд.

- Миропомазание!-- повторил за ним Аскот.-- А знаете-ли как это называется на голландском языке?.. Я когда-то читал об этом. Только там мазали салом, а здесь кокосовым молоком.

- Перестань говорить глупости, Аскот,-- шепнул Фитцгеральд,-- ты хочешь всех нас погубить твоими шалостями.

Будущий пэр Англии покачал головой.-- Я думаю, этих молодцов не легко разсердить шутками,-- заметил он. - Все смотрят так приветливо на нас... Может быть они считают нас, в качестве свиты Лоно, самыми важными личностями в свете.

- Но посмотрите на старика! Теперь они мажут его достопочтенный нос!

- А как он присмирел!.. Право, Лоно очень кроток и терпелив!

- И какую массу замазки они на него потратили! У него лицо теперь все изрыто, словно у оспенного больного.

- Но, кажется, церемония кончается. Ка-Мега дошел до шеи, и здесь галстух остановил на себе его внимание: эта штука его удивила!

Молодой владетельный князь встал и с гордостью смотрел на дело рук своих. Мульграв был весь вымазан от темени до шеи до такой степени, что весь блестел и даже с трудом мог раскрывать рот.

- Придется, кажется, кормить его,-- заметил неугомонный Аскот,-- едва-ли для Лоно прилично кушать самому.

Но белые оказались избавленными от этого труда. Весь обед, состоявший из печеных плодов, был теперь уже готов. С него снимали листья, в которые он был завернут и подавали на королевский стол. Ка-Мега и Идио попеременно отколупывали от них пальцами по маленькому кусочку и засовывали их в рот унтер-офицеру, молча сидевшему между ними, и продолжали это до тех пор, пока он не показал им знаками, что он сыт; тогда остатки от королевского стола были предложены и остальным белым.

Пока они насыщались, дикари скатали пестрые циновки и собрали в одну кучу оружие князей и знатнейших лиц из их свиты. Гонцы так и бегали взад в вперед, войска строились в порядке и готовились к выступлению.

- А что же теперь будет с нашим мясом?-- спросил Антон.

- Возьмем его с собой. Единственное спасение наших товарищей, оставшихся на судне, заключается в этом провианте.

- А вот мы это сейчас узнаем!-- воскликнул лейтенант, и обратившись к солдатам он прибавил:-- А ну, ребята, собирайтесь!

Солдаты повиновались, но к ним тотчас же подбежало несколько человек дикарей с очевидным намерением воспротивиться их действиям. "Лежать!" говорили их движения. "Лежать!"

- Нет, нет,-- старался объяснить им Фитцгеральд,-- надо это взять с собою.

Он указывал на своих товарищей и, вытянув руку, делал жест, ясно говоривший:-- Мы уходим, уйдем далеко!

Король и Идио видели все это и горячо давали понять головами, руками и ногами: "Остаться здесь! Остаться здесь!"

- Я так и знал!-- вставил Аскот.

- В таком случае надо, чтобы кто-нибудь из наших ускользнул и дал весть нашим товарищам. Кто возьмет это на себя?

- Я!-- вызвался Антон.

- Хорошо!-- воскликнул Аскот.-- И я пойду с тобой. Мы будем делать зарубки на деревьях, чтобы найти дорогу назад.

Пришлось снова бросить мясо на землю и поспешно прикрыть его листьями. Оба молодые человека оставили тут же свои одеяла и котелки, чтобы было легче идти, и затем попрощались с остальными.-- - А вы тоже оставляйте на вашем пути заметки,-- просил Аскот.-- Надо же нам вырвать вас из рук дикарей.

Фитцгеральд кивнул головой.-- Я об этом постараюсь, насколько будет возможно,-- обещал он.-- Разскажите же капитану обо всем, что случилось.

- Прощайте! прощайте!

- Идите с Богом, ребята!

Оба юноши скользнули в кусты и хотели уже навострить лыжи; чтобы забежать подальше от островитян, когда перед ними словно из-под земли выросли два дикаря и с той же приветливостью и теми же усмешками, но вполне решительно, загородили им дорогу. "Нет, нет, белые должны оставаться здесь".

Лейтенант с отчаянием опустил руки.-- Неужели прибегнут к силе?-- воскликнул он.-- Быть может, наше огнестрельное оружие обратило бы этих приятелей в бегство!.. Мы могли бы легко пробиться к берегу.

- Тише, тише!-- успокаивал его унтер-офицер.-- Будьте уверены, что Ловэл пошлет людей разыскивать нас.

- Напротив, он будет вынужден отпустить преступников на волю, иначе им угрожает голодная смерть.

- Мы не будем за это в ответе, - сказал Мульграв.-- Мы и сами лишены свободы и не можем действовать по собственному усмотрению.

Лейтенант замолчал, опустил голову и решил покориться своей судьбе. Голые дикари кишели, как муравьи, всюду, сколько можно было окинуть их взглядом, и немыслимо было обмануть их бдительность.

Мясо осталось там, где его сложили и весь огромный отряд островитян и белых двинулся через лес, причем несколько человек туземцев, наигрывали левой ноздрей на флейтах, сделанных из зеленых стеблей, нечто вроде марша. Иногда к этому присоединялись резкие звуки, извлекаемые из раковин тритонов, а иногда островитяне затягивали свою боевую песнь, заглушая хор пернатых обитателей леса. Они одержали победу и радовались этому, быть может, в их настроении играла известную роль также и тайна, облекавшая появление Лоно, и это в особенности ясно выразилось, когда после двухчасового пути отряд стал подходить к деревне.

и дети усыпали путь победителей цветами и даже самих воинов осыпали букетами цветов.

Селение дикарей, состоявшее из соломенных шалашей, больше похожих на открытые навесы, чем на хижины, было расположено среди хорошо возделанных плантаций. Под этими навесами не видно было почти никакой утвари, кроме тыкв, которыми туземцы черпали воду из реки, да раковин, отточеных в виде ножей, пил, долот и топоров.

Очаг представлял собой четырехугольное возвышение, сделанное из плоских камней перед порогом шалаша; тут же лежали и связки сухих дров. Кругом все деревья были покрыты спелыми плодами. Островитяне; видимо, жили здесь, как наши праотцы Адам и Ева в раю, не зная ни труда, ни бедности, пользуясь лишь готовыми дарами роскошной природы.

Под деревьями виднелась не одна сотня шалашей. Река, вытекавшая из отдаленной цепи гор, образовала близ селения большое озеро, берега которого были покрыты целыми лесами таро. На воде плавали большие водяные розы, в перемежку с огромными стаями уток.

Из одной хижины, казавшейся больше других и обвешанной кругом пестрыми циновками, вышла молодая женщина и, увидав короля, бросилась перед ним на колени лицом к земле. Тоже самое проделывали и другия женщины, появлявшияся с разных сторон. Но услыхав заветное словечко: "Лоно!", все оне в испуге вздрагивали, словечко это передавалось из уст в уста, вызывая у всех тот же таинственный ужас, как и среди их мужей.

Король отвел унтер-офицера в свою хижину, указал ему на ложе, сделанное из цыновок, на развешанные по столбам, на которые опиралась крыша хижины, драгоценные экземпляры всякого оружия и боевых палиц, на связки раковин, и сделал грациозный жест, повидимому, означавший: "Все это принадлежит тебе!"

Мульграв только кланялся в ответ. Он пригласил короля остаться с ним, но тот отрицательно, покачал головой. В деревне уже сооружали новые шалаши, которые очень скоро могли быть для него готовы, а до тех пор он должен был приютиться с своей семьей в доме кого-либо из знатных приближенных.

Всем белым были отведены квартиры. Женщины разбивали для них кокосы, ловили рыбу корзинами и приносили охапки круглых, темного цвета корней, которые тщательно вымывались.

- Что бы это могло быть?-- спросил Аскот.-- Дети грызут эти корни прямо сырыми.

- Попробуй и ты, лакомка!

Аскот, не заставляя себя долго упрашивать, последовал совету.-- Чудесно!-- воскликнул он.-- Никогда еще не едал нечего вкуснее!

Пример его нашел многих, подражателей и вое; находили сок мягкого корня чрезвычайно вкусным.-- Аскот немедленно был снаряжен к женщинам, занятым печеньем и вареньем, выпросить у них порцию вкусного корня, да побольше. Чтобы заслужить у них, он посыпал рыбу солью, взятой из запаса белых, и предоставил в распоряжение островитянок свой топор.

Островитянки с любопытством ощупывали пуговицы его кафтана, кольца, которые он носил на пальцах, карманный нож. Все это были для них невиданные диковинки.

А он тем временем потрошил и резал на части рыбу, раскладывал огонь на очаге и разспрашивал названия всех предметов. Потом он, словно случайно, справился у женщин о взятом в плен предводителе мятежников.-- Ту-Ора?... Где он?

Он делал вид, что ищет его глазами, а пальцами давал понять:-- Мои глаза его не видят!

Женщины показывали ему на лес.-- Марай!-- шептали оне таинственно.

- Что это значит?

Вопросительный тон его был понят. Одна из женщин провела пальцем по шее, схватилась за голову и потом сделала жест, словно бросила что-то на землю.

- О, горе!-- прошептал Аскот,--Марай называется у них жертвенный камень.

- И Ту-Opa завтра должен будет взойти на этот эшафот.

- Надо бы взглянуть на это сооружение,-- сказал Аскот.-- Почем знать, может быть, где-нибудь по дороге к нему удается убежать.

Женщины поняли и этот вопрос и указали более точно направление, по которому тотчас же и двинулись Аскот и Антон. Повсюду островитяне кишмя кишели, повсюду виднелись их хижины. Во многих из них стонали раненые воины и женщины, ломая руки и со слезами на глазах, ухаживали за ними.

За самыми крайними шалашами деревни оказалась поляна, тщательно выровненная и выметенная. Здесь каждая травка была выдернута, а на всех окружавших деревьях виднелись знаки табу из двух скрещенных веток: Плоды, висевшие; на них, принадлежали богам. На задаем плане этой площадки среди густой чащи хлебных дерев, под тенью их, возвышалось каменное сооружение. С двух сторон его были высокия стены, между которыми шли до самого верха сооружения каменные ступени, и все это было обнесено кругом живой колючей изгородью.

Аскот обратился к одному из дикарей, не отстававших от белых ни на шаг, с вопросом, что это за сооружение. "Марай?" спросил он.

Дикарь ответил утвердительно.

Аскот показал на Антона, потом на себя и в заключение на храм. Жесты эти должны были означать: "Можно ли нам подойти поближе?"

И на это получился утвердительный ответ, причем дикарь подскочил к изгороде и встал возле нея. Распростертая рука его выразительно говорила: "Дальше внутрь ходить не позволяется!"

Молодые люди знаками поблагодарили его и стали разсматривать, насколько было возможно, внутренность храма, но первый же беглый взгляд, брошенный туда, заставил их с ужасом отшатнуться. У нижних ступеней храма, лежал Ту-Opa, предводитель мятежников, туго перевязанный по рукам и по ногам бечевками; несчастный не только был не в состоянии пошевельнуть пальцем, но даже и произнести слово, так как рот его был заткнут. Глаза его с, выражением страшной муки обратились на белых. Ту-Opa прекрасно знал, что его ожидает, и безнадежность и злоба душили его.

- Какой ужас,-- шепнул Антон.

- Даже не смыта с бедняги пыль и кровь!.. Я бы перелез через изгородь и вынул у него затычку изо рта!

- Ради Бога, не делай этого! За это ты сам будешь обречен в жертву ботам, да, пожалуй, и нас всех погубишь.

- Разве я не понимаю!.. Идем!.. Я не могу равнодушно видеть этих глаз.

Оба молодые человека отошли немного и издали продолжали разсматривать ступени храма. На каждой из них возвышалась на четырех жердях деревянная доска, предназначенная для возложения на нее жертвы; доски эти были разных размеров, большие размешались на нижних, меньшия на верхних ступенях. На них стояли вырезанные из дерева фигуры, небольшие лодочки и утварь, лежали сухия ветки от священных дерев и метелки из длинных белых перьев. Каждая ступень была завалена этим добром.

- Верно здесь и происходят жертвоприношения?-- прошептал Аскот.-- - Ну, я буду держаться подальше отсюда, это страшное зрелище.

Антон долго смотрел на храм и на эти доски, потом недоверчиво покачал головой.-- Во всяком случае, жертвенного огня здесь не разводят, иначе видны были бы его следы.

Они вошли в лес, но всюду за кустами, словно тени, двигались темные фигуры дикарей. О бегстве, очевидно, нечего было и думать.

Антон был грустен - и едва удерживался от слез.-- Никогда мы не доберемся до Австралии!-- сказал он с горечью.

- Почем знать? Но, послушай, что это за голоса?

Они очутились возле некоторого количества низеньких шалашей без боковых стенок, и здесь вся семейная жизнь дикарей открылась перед ними. На ложе из листьев в одном из этих шалашей лежало тело убитого воина и вокруг него на корточках сидело несколько женщин; оживленно жестикулируя, оне пели погребальный гимн. Слезы струились по их коричневым лицам, по временам оне запускали руки в волосы, то простирали руки к небу, то били себя в грудь. Каждое слово, каждый жест ясно говорили об их горе.

Труп и самое ложе, на котором он покоился, были усыпаны белыми цветами, из которых словно выглядывало мертвое лицо; на столбах хижины также виднелись знаки траура, в виде белых цветов, дети тоже держали в своих ручейках белые розы. Иногда к одру смерти пробиралась большая собака и печально глядела на закрытые глаза своего господина; потом она начинала выть, задрав голову кверху, и женщины тотчас же ее прогоняли. Бедное животное разделяло горе всей семьи, но не имело права вслух заявлять об этом.

В одном из шалашей между двумя трупами одиноко сидела старая женщина. Здесь не было ни украшений, ни посетителей, не слышно было печального пения... Эти воины принадлежали к низшему, всеми презираемому классу неимущих, и не имели права на торжественные похороны.

всякое слово замирает у нея в груди.

Оба наши друга были глубоко потрясены этим зрелищем. Бедная мать! Она потеряла все, что было у нея самого дорогого в жизни, и даже была не в состоянии выразить этого ничем.

- Давай, нарвем белых цветов,-- сказал Антон,-- это черезчур печальное зрелище.

- Я и сам подумал об этом. Но не рассказывай об этом Мармадюку, а то он опять скажет нам по этому поводу проповедь в аршин длиною. А я этих поучений терпеть не могу! Все это я давно уже слышал и это давно уже не производит на меня никакого впечатления.

- Аскот, зачем ты представляешься таким безчувственным?.. ведь, я знаю, что сердце у тебя теплое и любящее.

- Папперлапапп!.. Идем, мы хотели нарвать цветов!

Они вдвоем принялись обирать деревья хуту и кустарники роз. Не прошло и четверти часа, как оба трупа были также прекрасно убраны, как тела благородных воинов, а может быть даже и еще более пышно, так как у белых оказалось больше вкуса, чем у дикарей. Бедный шалаш, благодаря их чувству изящного, превратился в роскошную выставку цветов. Все это вскоре привлекло сюда толпу любопытных женщин, которые наблюдали за белыми и перешептывались.

Старуха попрежнему отмахивала мух, и только взгляды, полные благодарного чувства, и какие-то неясные звуки, долетавшие до белых, показывали, что доброе дело белых произвело на нее глубокое впечатление.

- Мне кажется,-- шепнул Антон,-- что ей хотелось бы, чтобы мы запели.

- Это немыслимо,-- ответил Аскот,-- что скажет Мармадюк, если услышит.

- Гм! ну, об этом я не безпокоюсь, но у меня есть выход. Наверное эти женщины поют за известное вознаграждение.

Аскот сунул руку в карман.-- Что же им дать? У меня нет ничего, кроме перочинного ножа.

- А у меня уцелела гинея, которую мне дал еще твой отец при отъезде из Англии. Я не прочь пожертвовать ее на доброе дело.

- Как и я свой перочинный нож!.. Пожалуйте-ка сюда, миледи! Если вы ходите без чулок и башмаков, то это не может повредить нашей дружбе.

Он прикоснулся к плечу одной из островитянок и показал ей употребление ножа на ветке первого попавшагося дерева.-- Видите ли, сударыня, ведь этим лучше орудовать, чем вашими раковинами?

Женщина всплеснула руками от изумления. "Табу?" спрашивала она, указывая на нож.

- О, с какой стати! Самое большое, что мои сердитый родитель не заплатил за него лавочнику, у которого я его купил, но ведь какое же вам до этого дело?

Затем он потихоньку запел и указал на хижину. "Вперед, почтеннейшия леди, присядьте-ка там, да спойте что-нибудь, а я за это подарю вам этот нож".

Островитянка быстро поняла его желание, она скользнула под навес и запела мелодию погребального гимна, не сводя, однако, глаз с лица Аскота. Её пение и плач должны были окупиться, иначе она тотчас же прекратила бы их.

- Теперь предложи ты свою гинею!-- шепнул Аскот.

пение слезы бедной старухи-матери лились как-то легче. Религиозный обряд был выполнен, телам её убитых сыновей воздавалась последняя почесть,-- а это уже облегчало грусть.

Но зато у прочих женщин, толпившихся возле шалаша, проснулась зависть. Оне теснились, протягивая руки в нашим друзьям, а когда они мимикой стали уверять, что у них больше нет ничего, островитянки. стали навязчивее и настойчивее. Оне указывали коричневыми пальцами на пуговицы кафтанов и жилетов, одна из дам даже заявила претензию на все полукафтанье Антона, другая потребовала шляпу Аскота, и дело уладилось только тем, что приятели назвали все эти вещи "табу". Тогда только коричневые дамы отдернули свои руки, точно оне боялись обжечь их.

Теперь гимн в честь воинов, павших в последней битье, раздавался уже в большей части хижин, и этим открылась предстоявшая на утро похоронная церемония. В иных шалашах возле одра болезни раненных стояли жрецы, проделывая всякого рода свои обряды с целью облегчит страдания от ран. Всюду жизнь кипела ключем. Белые, утоливши свой голод, группами прохаживались по деревне и по берегу озера, на, котором покачивалось множество лодок с боковыми брусьями. Гостям не запрещалось браться за весла и разъезжать среди диких уток и водяных роз, но при этом каждый раз и дикари следовали за ними в своих лодках, совершенно так же, как и на суше, они не отставали ни на шаг от белых.

Только один из белых оставался настоящим узником в хижине короля, Мульграв, несчастный Лоно, у которого смазка на лице медленно превращалась в сухую кору, и на которого при этом возлагалась обязанность есть и пить то одно, то другое, пока, наконец, он не начал с содроганием отворачиваться от всего съестного и не обнаружил желания вскочить и выдти прогуляться. Но и тут Ка-Мега и Идио шли по бокам, а весь народ не сводил с него глаз.

Он в отчаянии вернулся в хижину и бросился на циновку.

- Кто бы ни был этот самый Лоно,-- вздохнул он,-- я его ненавижу. Он меня погубит.

- Утешьтесь, старина!-- засмеялся Фитцгеральд.-- Капитан Ловель не оставит нас в беде.

- Но пока товарищи выручат нас, меня закормят до смерти. Вот уж подходит еще один негодяй с целой посудиной кокосового молока! Эта гадость положительно разстроит мне желудок раз навсегда!.. Чорт бы тебя добрал, образина ты этакая!-- со смехом обратился он к подошедшему к нему островитянину.-- Уже сотню раз я собирался свернуть шею тебе и всем твоим землякам, мучители вы этакие. Вот, я, по крайней мере, теперь излил свою душу, и то хорошо!,

И с покорностью судьбе он прислонился к столбу хижины. Засохшее на его лице тесто образовало корочки, которые осыпались, попадали ему то в рот, то в глаза, то за галстух, пока, наконец, он не вышел из терпения, и не начал отколупывать всю оставшуюся на лице кору.

- Пусть меня повесят,-- сказал он,-- но я не могу больше терпеть... Опять эта скотина тащит мне сладкие коренья!.. Вот наказание!

Лейтенант только отворачивался, чтобы не хохотать. В листьях на земле в хижине он нашел огромного черного журавля и чтобы не спать в таком неприятном соседстве, он распорядился устроить для себя и своих товарищей гамаки из одеял. Вскоре циновки, заменявшия собой боковые стены хижины, одна за другой стали опускаться, в лесу под деревьями стало совсем темно, птицы замолкли, насекомые забрались на сон грядущий, каждое в свой уголок, и даже проворные лазящия животные позасыпали. Только погребальное пение еще раздавалось в селении диких: оно должно было продолжаться вплоть до окончательного погребения. Мелодия гимна была однообразна, но совсем не неприятна; это не были дикие крики, не было повторения одних и тех же слогов, как у малайцев; скорее это было очень выразительное пение и в нем, казалось, можно было различит некоторое содержание.

"Ты был таким храбрым воином, верным и нежным другом. Твоя рука доставляла мне спелые плоды, ты добывал мне перья с самых редких птиц и ловил для меня самых быстрых рыб. И теперь тебя нет и мне остается лишь плакать... плакать":

Пение это убаюкало наших друзей. Когда же все затихло, они выглянули из своих гамаков и не замедлили убедиться, что кругом чуть не под каждым деревом сидело на корточках по коричневой фигуре островитянина. О бегстве нечего было и думать.

На утро все женщины с разсвета принялись, убирать все улицы и площадки. Тягостное безмолвие господствовало в деревне, не произнося ни слова, дикари подали белым завтрак, все собаки оказались привязанными к деревьям, дети засажены в хижины с опущенными боковыми циновками. Все плясуны, флейтщики и трубачи с их раковинами собрались перед хижиной короля. За ними стали в порядке в полном боевом убранстве сперва благородные, затем простые воины. Когда женщины изготовили обед, то тоже скрылись по своим хижинам; ни одной из них не было теперь видно на улицах.

- Сегодня происходит жертвоприношение,-- сказал лейтенант.-- Вероятно и нам придется присутствовать.

- Прежде всего последует казнь Ту-Оры,-- заметил Антон.

- Так ли, иначе ли, все это ужасно.

- А что будет с старым Мульгравом? Выведут ли и его? Намажут ли его снова клейстером?

- Вот уж идет один из этих парней с посудиной,-- шепнул Аскот,-- Так и есть! Опять это кокосовое тесто.

- Бедный Лоно!

- Где-то наше чудное жаркое!.. Его наверное теперь пожирают крысы.

- Право я подстрелю себе курицу или голубя и сжарю на нашем очаге. От этой растительной пищи у меня совсем живот подвело.

- Тише, вот открывается палатка короля!

- Лоно выходит из нея!

- В плаще из перьев!

- И снова вымазан клейстером!

Действительно, из-за циновочной занавески выступил наш унтер-офицер в сопровождении Ка-Меги и Идио. Высохшую мазь с него смыли и покрыли ему лицо и руки свежею; с седой головы его свешивалась и волочилась сзади по земле циновка ярко-красного цвета, а на спину был наброшен плащ из перьев. Но старик имел при всем этом великолепии такой жалкий вид, как будто именно то его и вели на заклание.

При появлении высоких особ из хижины раздались звуки флейт. Музыканты играли носами нечто в роде не то марша, не то боевой пеени, которой нельзя было отказать в известной благозвучности. В то же время двенадцать плясунов начали свой танец. Они высоко задирали свои голые, ноги, трясли головами и размахивали руками, словно задавшись целью оторвать от туловища и то, и другое, и третье.

Шествие тронулось.-- Вслед за музыкой шли три царственные оообы, за ними благородное воинство с деревянными разукрашенными луками и стрелами и, наконец, простые воины.

- Может быть мы могли бы остаться дома!-- шепнул лейтенант.

- Не думаю!.. Посмотрите-ка в ту сторону.

К ним подходили многие благородные воины, жестами приглашая всех белых следовать за ними. Они не должны были принимать участия в самой церемонии, но присутствие их в качестве зрителей было все-таки обязательно. Никакое сопротивление не помогло, они должны были отправиться за церемониальной процессией.

Таким образом они пришли к марай. Впереди танцоры и флейтщики, сзади белые с их почетным караулом.

На ступеньках храма стояли два жреца с каменными топорами в руках. У ног этих мрачных фигур, одетых в белые одежды, возвышалось нечто вроде плахи из камней. Приговоренного к казни нигде не было видно. Когда процессия остановилась, трубачи исполнили на своих раковинах в высшей степени неприятный и громогласный туш, после чего живая изгородь была снята и Ка-Мега жестом пригласил унтер-офицера войти во внутренность храма. Мульграв отшатнулся.

- Что они, совсем с ума сошли?-- подумал он.-- Неужели я должен играть у них роль божества?.. Перестрелять бы вас всех, канальи!.. Не пойду!-- энергично крикнул он им зычным голосом.

Ка-Мега еще настоятельнее повторил приглашение и произнес несколько слов, очевидно означавших: "Как хотите, это необходимо!"

- А я все-таки не пойду!-- стоял на своем Мульграв. Он нахмурился, насколько это допускал клейстер, покрывавший его лицо и бросил на молодого короля наивозможно более строгий и повелительный взгляд, причем прикоснулся кончиками пальцев к своей груди и выразительно повторил несколько раз: "Лоно!", желая дать понять этим: "Берегись, я твой повелитель".

Это так и было понято. Король почтительно отошел в сторону, и торжество началось. Выступили вперед стрелки из лука и с своим оружием в руках исполнили медленный торжественный танец, под протяжные звуки флейт.

Сильные, гибкия фигуры дикарей извивались самым странным образом, причем самые лица их сохраняли серьезное выражение, да и по всем телодвижениям видно было, что это происходит не забава, или увеселение, но религиозный обряд. Во время этой пляски один из жрецов сорвал, с дерева ветку с большими белыми цветами и положил ее. на землю среди танцоров...

Ни одна нога не наступила на эту ветку, и когда танец был кончен, жрец поднял ее и вручил королю, который, приняв ее, держал в руке.

со стороны смертных могущественному владыке мира. Кругом все сохраняли глубочайшую тишину. Повидимому, эта часть церемонии имела для бедных язычников наибольшее значение.

После того как каждый воин пустил по три стрелы, король медленно приблизился к каменной плахе, сел на нее, и бросил ветвь с цветами на ступеньки храма. Все глаза с напряженным вниманием следили за тем, как и куда упадут цветы. Ветка перевернулась в воздухе, тяжелые чашечки цветов перевесили вниз, и она, не задевши ни за, что, упала на нижнюю широкую площадку алтаря.

Крик радости, вырвавшийся из тысячи глоток, огласил воздух. Предположенная жертва оказалась приятной богам. Король встал, подошел к алтарю и прикоснулся к красным перьям, украшавшим идолов.

- Таро! Таро!-- воскликнул он.

За ним подошел Идио, а затем и все благородные воины. Они также кричали, как изступленные:-- Таро! Таро!-- и прикасались к красным перьям.

- Бедный Ту-Ора!-- шепнул Аскот.-- Теперь участь его решена.

- Неужели он так и оставался связанным и без всякой пищи?

- Наверное!-- решил Аскот.-- Ведь узы имеют значение унизительного оскорбления и это вместе с воздержанием входит, как тебе известно, в состав церемонии. Точно также я уверен, что и жрецы в последния сутки ни к чему не прикасались.

После общей молитвы с постоянным повторением слова: "Таро!" последовала снова пляска, но теперь уже в другом роде. Громко свистели флейты, раковины визжали же переставая, танцующие скакали, как бесноватые, пока пот не начинал градом лить с их лбов. При этом они обрывали на себе куски своей и без того скудной одежды, бросали на землю свое оружие, кричали и вопили изо всей мочи. В несколько минут все выбились из сил и бросились, едва переводя дух, на землю.

Жрецы видимо этого только и ждали. Они сошли со ступеней алтаря и приблизились к своей несчастной жертве, по прежнему лежавшей с заткнутым ртом и туго перетянутыми членами внутри изгороди. Теперь Ту-Opa подняли, и вынули у него изо рта затычку.

Когда его подвели к роковой плахе, его темные глаза с безпокойным блеском немедленно обратились на короля и из уст его вырвался звук, заставивший усиленно забиться сердца у белых зрителей страшной сцены. Звук этот не мог означать ничего иного, кроме проклятия, злого, жестокого, ужасного проклятия, на которое король ответил смехом.

Жрецы принесли длинную гирлянду из кокосовых листьев и укрепили один из её концов на связанных руках приговоренного, а другой дали держать Ка-Меге. Ту-Opa с презрением взглянул на эту гирлянду и сделал движение, словно желая сбросить ее с себя. Затем один из жрецов вооружился острой раковиной, громким голосом произнес несколько слов и одним взмахом разсек гирлянду пополам.

- Это, наверное, означает уничтожение всякого кровного родства между осужденным и особою короля,-- шепнул Фитцгеральд.-- - Посмотрите, как они похожи друг на друга! Наверное, они братья!

- Тем хуже!

Ка-Мега отбросил гирлянду в сторону, приговоренный бросил на него еще один взгляд, дышавший ненавистью, и затем его опрокинули на плаху, жрец высоко взмахнул каменный топор, раздался глухой удар... и голова Ту-Оры накатилась на землю. Правосудие дикарей свершилось.

Мульграв стоял, закрыв глаза от ужаса. Старый воин участвовал не в одном сражении, сотни раз в течение своей жизни глядел в глаза смерти, на море и суше, но этого зверства не мог видеть равнодушно. Сам не зная, что он делает, он стирал мазь со своего горячого лба.

Ка-Мега и Идио обменялись взглядом. Только теперь, когда мятежный любимец низшого масса их народа лежал мертвым у их ног, они могли считать победу окончательной. Один из жрецов поднял голову Ту-Оры, положил ее между двух камней и начал вырезывать у нея правый глаз.

- Мне противно смотреть,-- шепнул, отворачиваясь, Фитцгеральд.

- Но Ту-Opa уже ничего не чувствует, Мармадюк.

- Все равно... это невольно в дрожь бросает.

- И меня тоже!-- вздохнул Антон.-- И среди таких людей мой бедный отец осужден провести остаток своей жизни.

- Его помощник подал ему свежий лист!

- И он положил на него глаз Ту-Оры! Смотрите, смотрите, он подносит королю это страшное угощение!

- Господи, помилуй! Чуть-ли он не хочет проглотить его!

Но это оказалось неверно. Молодой король сделал только вид будто хочет отведать ужасного кушанья, а затем возвратил его жрецу и главная часть торжества этим закончилась. Жрецы положили тело казненного на алтарь, музыка и танцы возобновились и шествие направилось в том же порядке обратно в деревню.

Здесь боковые стенки шалашей были уже подняты, погребальное пение раздавалось отовсюду и местами уже происходили приготовления к похоронам.

- Вот уже двое суток, как мы покинули корабль, целых два дня минуло и мы не подаем товарищам никаких признаков жизни и оттуда никаких не получаем... Чего доброго там произошло еще новое несчастье!-- заметил, качая головой, Фитцгеральд.

- Быть может, дикари напали на корабль!

- Это едва-ли, но помешать высадке на берег и не допустить послать нам на помощь, это они могли.

- Но в таком случае, капитан Ловэль никогда не добудет провианта!-- воскликнул Антон.-- Корабль не доберется до Австралии!

Все призамолкли. Замечание Антона было совершенно верно, будущее было действительно мрачно и сколько ни высказывалось планов и предположений, все они казались мало утешительными.

- Будут-ли сегодня хоронить убитых?-- задал вслух вопрос кто-то из наших друзей, чтобы только отвлечь мысли в другую сторону.

- Надо думать. Трупы уже и без того изменились до не узнаваемости.

- Вот идут женщины с пищей. От всех этих сладостей меня просто тошнить начинает. Сегодня после обеда попробую наловить рыбы. Нам необходимо завести собственное хозяйство, добыть мяса и, если возможно, выручить Мульграва из его почетного рабства.

- Это не легко сделать, но не следует унывать. Пусть только кончатся их похороны и я настреляю диких кур.

- И я!-- воскликнул Аскот.-- И знаете чем я хочу еще заняться? Поучиться их языку, счислению и прочему.

- Лишь бы что-нибудь делать!-- заметил Антон.-- Сидеть сложа руки и предаваться своим печальным думам я не могу.

Они кое-как наглотались приевшихся им плодов таро и хлебного дерева, и затем лейтенанте направился в шалашу, где сидел бедный Мульграв, которого попрежнему закармливали с двух сторон Ка-Мега и Идио.

- Вам следует хоть немножко прогуляться, старина,-- сказал лейтенант,-- сделайте мне честь, пройдитесь со мной.

Унтер-офицер отодвинул в сторону кушанья, которыми его обставили.

- Я только опасаюсь за вас, сэр, и за других моих бедных товарищей!-- сказал он утомленным голосом,-- иначе я давно бы уже разделался с этими язычниками. Я просто расколол бы им их противные головы. Но, должно быть здешния божества по части обжорства представляют собою нечто ужасное! Этакий Лоно в состоянии один лишить всякой пищи население целой провинции! Саранча пустяки по сравнению с ним!

- Разумеется, сэр! это было... это было... в Египте, конечно. Там она постоянно водится и достигает величины взрослого воробья, уверяю вас.,

- Чорт побери! Как же их уничтожают?

- О, это делается очень просто. Я влезал на мачту и подставлял подлетавшим прожорливым бестиям полную чумичку самой крепкой водки. Передовые... вы знаете, впереди стая всегда летят самые крупные экземпляры!.. наглотаются водки, начнут метаться из стороны в сторону, спутают, все ряды и разстроят всю колонну. И не проходило и десяти минут, как полет этой нечисти направлялся в другую сторону!

- Наверное она возмущалась нетрезвым поведением своих предводителей?

- Надо думать, что так, сэр! Во всяком случае мы избавлялись от нея, а это самое главное!

- Конечно!-- согласился лейтенант.-- Ну, теперь я вижу, что события последних дней ничуть вам не повредили,-- прибавил он смеясь.--Идем же со-мною!

Ка-Мега и Идио знаками просили унтер-офицера остаться на своем месте, но тот строго покачал головой и обоим князьям оставалось только почтительно нести сзади Лоно его плащ из перьев и достаточный запас пищи, чтобы в каждый момент иметь возможность удовлетворить его аппетит. В деревне уже составлялась погребальная процессия, одуряющее благовоние цветов наполняло атмосферу, громче прежнего раздавались похоронные гимны.

Почти все белые присоединились к процессии, желая присутствовать при обряде погребения и таким образом ближе познакомиться с нравами и обычаями островитян. Антон и Аскот уже успели побывать и на самом кладбище.

- Для каждого покойника сложена хижина из камня,-- сообщили они,-- и перед нею вырыта яма, в середину которой вбит столб. Зачем это?

- Я знаю,-- объяснил лейтенант.-- Капитан Кук писал об этом обычае, и я сам читал его донесение. В яме закапывают грехи покойника, а столб прикрепляет их к земле, для того, чтобы они не могли вредить душе умершого на небе.

- Это довольно поэтический обряд!-- заметил Аскот.

- Я также думаю. Но дальнейшее, насколько оно касается отношений душ к вечным божествам, не отличается тонкостью чувства.

- Как так?-- спросил Аскот.

- Гм! Дело в том, что верховные боги поедают души, принадлежавшия хорошим людям, а души дурных людей отдают на съедение низшим богам,

- Надо полагать,-- заметил унтер-офицер,-- что это дело обходится не без участия Лоно. Наверное он числится у них первым едоком; по крайней мере во время его земного странствия по острову ему полагается рацион, которого хватило бы человек на пятьдесят матросов.

- Однако, слышите, какой безсмысленный крик подняли эти господа,-- заметил лейтенант.-- Можно подумать, что это празднество, а не похороны.

- Слышите, барабан!

- Вот несут какое-то осьминогое чудище!

- Это называется "пагу",-- объяснил Антон.-- Мне сказал мальчик, отец которого носит эту штуку во время процессий.

- Оно обтянуто кожей акулы!-- добавил Мульграв.

- Да, во всем этом мало уважения к смерти.

- Тише! вот идут женщины с какими-то заостренными палочками в правой руке... что это такое?

- Зуб акулы!-- пояснил Мульграв.

- Оне наносят ими себе раны по лицу и по шее. Вот когда начинается самая церемония.

К боевым кликам, мужчин, теперь присоединился плач женщин. По лицам их текла кровь, которую оне умышленно размазывали по лицу, и таким образом все оне вскоре приняли вид беснующихся демонов мщения, яростно метавшихся с развевающимися по ветру волосами.

Процессия приблизилась к озеру, по которому разъезжали взад и вперед два жреца, каждый в отдельной лодке; они гребли веслами, что было мочи. Поравнявшись с которым-нибудь из трупов, которые, несли берегом, жрец несколько раз махал на него правой рукой с зажатым в ней красным пером, и затем тотчас же усердно принимался действовать веслом. И каждый раз, при виде пера, провожавшие мужчины усиливали свои крики и кривлянья, а женщины - свой плач. Этот обряд означал, вероятно, что душа покойника милостиво принята богами; и съедена ими. В одном случае жрец, помахал на покойника дымящейся головней, и это заменило собой проклятие, так как провожатые осужденного грешника замолкли.

В месте, предназначенном для погребения, оказались низенькия, спереди открытые, каменные постройки, обвитые всевозможными цветущими вьющимися растениями. Постройки эти стояли длинными правильными рядами, многия из них уже послужили для погребения и были замурованы, другия же ожидали своих жильцов. Перед каждой находилась яма с торчавшим из нея колом.

Когда покойники были уложены каждый в свой каменный ящик, где трупы должны были оставаться в течение года, после чего кости их вынимались и переносились в марай, к могилам приблизились женщины, все с окровавленными лицами. Теперь оне уже не кричали и не неистовствовали; каждая принесла к своей могиле на деревянной дощечке свою жертву, состоявшую из орехов, цветов, плодов хлебного дерева, апельсинов и рыбы.

- Теперь души усопших кушают!-- объяснил лейтенант.-- Их кормят таким образом ежедневно в течение года.

Когда последняя могила была закрыта, процессия стала мало-по-малу расходиться, но крики и примерные поединки долго еще не прекращались. Все население участвовало в этих боях, и потому никого не поразило, когда и белые взялись за свое оружие и сделали вид, что хотят принять участие в церемонии.

Островитяне, не имевшие ни малейшого понятия о действии огнестрельного оружия, смеялись, глядя на англичан, взявшихся за свои ружья. Мульграв внимательно зарядил свою винтовку, причем Ка-Мега и Идио не сводили глаз с его рук, очевидно, считая это оружие каким-то волшебным жезлом, но не догадываясь, что он в состоянии сделать.

Высоко по небу неслась, сверкая в лучах солнца, стая голубей. Мульграв указал на лук в руках Ка-Меги и на птиц. "Стреляй!" означал этот жест.

Мульграв поднял винтовку, прицелился и выстрелил. Громко прокатилось эхо выстрела по соседним горам, и когда дым разсеялся, то оказалось, что четыре голубя трепетали, обливаясь кровью, у ног стрелка.

Мертвая тишина внезапно сменила оглушительные крики дикарей. Коричневые лица их словно окаменели от страха и удивления, женщины попадали на колени и уткнулись лицом в землю.

- Лоно!-- переходило из уст в уста.-- Лоно!

Теперь и другие белые начали стрелять. Один сбивал кокосы с вершины высокой пальмы, другой свалил пролетавшого дикого петуха.

знает до своего дворца. Теперь они не осмеливались изъявлять своего уважения к волшебнику и всей его свите, иначе, как на почтительном разстоянии.

Антон, хозяин от природы, ощипал и выпотрошил убитую птицу. Аскот развел огонь и принес воды; в суп положили соли и овощей.

сделалась живой, подскакивала и шипела, а когда очень злилась, то и выскакивала из горшка через края. Вскоре и стар, и мал пришли смотреть удивительное зрелище.

Когда же суп поспел и англичане весело принялись уплетать его за обе щеки, то ужасу и удивлению туземцев не было пределов. Белые поедают свое волшебное изделие!

В этот знаменательный момент Ка-Мега не мог внутренно не трепетать за свой престиж главы племени, и потому, пересилив свой страх, он подошел к белым, которые немедленно очистили ему место у котелка и предложили металлическую ложку.

бросились в разсыпную. Зрелище короля, принимающого пищу лично, стоит жизни каждой из них, и оне отлично это знали.

- Не устроить-ли нам завтра новый пир из общого котла?-- болтал неугомонный Аскот.-- Или, пожалуй, поищем здесь глины и займемся гончарным делом... Я начинаю чувствовать себя хозяином и ремесленником. Право, я сегодня же примусь складывать обжигательную печь по всем правилам искусства.

- Как будто мы останемся здесь надолго!-- вздохнул Антон.-- У меня просто земля горит под ногами, мне бы хотелось иметь крылья, чтобы улететь отсюда.

- Да и каждому из нас хочется того же,-- заметил лейтенант.-- Но пока это решится, почему нам не заняться полезными ремеслами. Завтра застрелим свинью, но не более одной, ибо в такую жару мясо быстро портится. Быть может, наши ружья внушат таки дикарям спасительный страх а они чаще будут, нас оставлять наедине, а это поможет нашему бегству. Надо никогда не терять головы, милый Антон.

Наш друг вздохнул, но не нашелся ничего возразить.