Избранные стихотворения

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Избранные стихотворения (старая орфография)

1. Из поэмы "Оберон". - Д. Минаева

2. Из поэмы "Вастола". - ***

I.

ИЗ ПОЭМЫ "ОБЕРОН".

Когда вас развлечёт, читатель, мой рассказ,

Хоть трудно исполнять теперь задачу эту,

О рыцаре одном разскажем мы сейчас,

Ходившем в Вавилон по строгому обету.

Задуманный им путь не лёгок вовсе был

В эпоху ту, когда Великий Карл царил,

A в наши дни никто, в чём можем мы ручаться,

Опасности такой не стал бы подвергаться.

Когда, упавши ниц, пред папой паладин

Покаялся в грехах, слезами орошонный,

И ждал прощения, коленопреклонённый -

Благословив его, сказал старик: "Мой сын,

Ступай и над тобой да будет милость Бога!

Пусть не страшит тебя столь трудная дорога.

Но, главное,сын мой, направив к Яффе путь,

"

В смирении уста склонивши к туфле папской,

Поклялся паладин с покорностию рабской

Исполнить свой обет. Обязанность тяжка,

Поверил он - была в нём вера глубока -

Что кончит подвиг свой без бед и без кручины.

Прибывши в Яффу, он лишь с посохом одним

Пустился в путь пешком до самой Палестины,

Двойной надеждою и мужеством храним.

Потом он поскакал в Багдад неутомимо,

Всё думая: "где жь ты, желанная земля?"

Но впереди ещё лежал необозримо

Путь долгий чрез леса, пустыни и поля.

Всего жь печальней то, что по его дороге

Наречья окского не понимал никто.

"Проеду ль здесь в Багдад?" он спрашивал в тревоге;

Но не могли ему ответа дать на то.

Однажды он в лесу дремучем заблудился.

Ревела буря, дождь лил точно из ведра;

В потёмках целый день он по лесу кружился,

Прорубливал себе в непроходимой чаще.

Вот, наконец, на холм поднялся рыцарь - глядь!

О,ужас! тёмный бор чем далее, тем чаще;

Куда ни посмотри - за лесом лес опять.

За волшебство он счёл такой обычный случай,

Но всё жь лихой беде ничем нельзя помочь:

И днём непроходим был этот лес дремучий,

A рыцаря в лесу ещё застала ночь.

Тут положение опасней вдвое стало:

Ни звездочки сквозь бор во мраке не мерцало.

Брёл рыцарь ощупью, взяв под уздцы коня,

Рискуя лоб разбить, молчание храня.

Всё небо в облаках, как в сумрачной одежде,

Зловещий, мрачный лес, и дождь, и глушь кругом,

И смелым путником неслыханное прежде

Рыканье льва в немом безмолвии ночном

Ужаснее ещё в той тишине казалось

И эхом скал, как гром небесный, повторялось.

Безстрашный из людей наверно бы, смутясь,

И наш герой, хоть он до-ныне, без сомненья,

Был храбр, холодный пот почуял на челе

И, дрожью ледяной охваченный, к земле

Как-будто бы прирос без всякого движенья.

Но, полный мужества и духом укреплён,

Он страх минутный тот в себе осилил в пору.

За повод взяв коня, меч вынув из ножон,

Взбираться стал лесной тропинкою он в гору.

Он шол, вдрут огонёк - надежда ожила -

Пред ним блеснул вдали заметным чуть мерцаньем -

И кровь к его щекам мгновенно прилила.

Волнуемый тогда сомненьем и желаньем

Жилья и верного пути увидеть след,

В трущобе той идти он продолжал на свет,

Который исчезал и снова появлялся.

Шол рыцарь на гору, то с крутизны спускался.

И вот перед собой пещеры горной пасть

Увидел он; костёр пылал y входа с треском

И скалы, будто бы готовые упасть,

Торчали и кой-где из чорных трещин их

С трепещущей листвой кустарник прорывался -

И новым зрелищем, в местах ему чужих,

С невольным ужасом наш рыцарь любовался.

"Стой!" грянул грозный крик в пещере, словно гром -

И мрачная во след фигура показалась,

Закутанная в плащ из львиных шкур кругом,

С седою бородой, которая спускалась

До пояса волной, a мощная рука

Сжимала толстую, кедровую дубину,

Которою - как показалось паладину -

Он мог легко убить огромного быка.

Не струсил рыцарь жителя лесного

Cъ его дубиною и длинной бородой.

На окском языке (он на другом ни слова

Не знал) заговорил он с ним. Старик седой

"Что слышу?" закричал и сердцем умилился:

"Гаронны музыка мне радость принесла!

Шестнадцать раз зесля вкруг солнца обошла

"Привет вам, милый гость, среди Ливанских гор!

Конечно, в эту глушь вы не за тем попали,

Чтоб навестить меня и ночью разговор

С отшельником вести; но, рыцарь, вы устали:

Войдите жь отдохнуть среди моей норы,

Где с лёгким ужином вас ласка ожидает.

Моё вино бежит из погребов горы

И разжижает кровь и очи просветляет."

Доволен рыцарь был, найдя такой приём.

В пещеру он идёт с радушным земляком,

Снимает латы с плеч и всё вооруженье.

В доспехах он хорош, без них же - загляденье.

Как очарованный, седой старик стал нем,

Когда снял паладин с себя блестящий шлем

И волосы его густые за плечами

Упали светлыми, роскошными кудрями.

"Ах, как похож! В лице черты нет ни одной

Не схожей с ним." - "Похож?" гость молвил: "на кого же?"

--"Простите, сударь мой: я брежу стариной!

Как слепок истинный... Ей-Богу, чудеса!

Такой же точно лоб, нос тот же и глаза!

Я будто пред собой фигуру вижу ту же,

Лишь кудри посветлей, да грудь немножко уже.

"У нас один язык и, право, может-быть,

Не даром на того вы так похожи ныне,

Кого шестнадцать лет один в своей пустыне

Оплакиваю я и не могу забыть.

Зачем с ним умереть не мог я. Воля Бога!

Закрыл ему глаза я этою рукой

И в землю опустил, рыдая, на покой...

И на него, земляк, вы так похожи! Много

"В том странного - не правда ли?" - "Одна

Случайность", молвил гость. - "Вы правы, да, конечно!

Но, добрый господин, в том не моя вина,

Что привязался к вам я с первых слов сердечно.

Скажите же вы мне: я, старый Шерезмин,

Желал бы имя знать пришельца дорогого."

- "Сигвина герцога гвиеннского я сын;

" Услышав это слово,

Старик взволнованный упал к его ногам:

"О, сердце мне всю правду подсказало!

Добро пожаловать! Привет сердечный вам,

Сын храброго отца и князя! С ним не мало

Мне странствовать пришлось в минувшие года,

Изведавши людей гонения и злобу...

Лишь в первых башмачках вы прыгали тогда,

Когда мы с ним вдвоём пошли к Святому Гробу.

"Ну, кто б, скажите, мог тогда предполагать,

Что чрез шестнадцать лет, вот здесь, в горах Ливана,

В пустыне этой мы увидимся опять?

Да, нужно бодрым быть, хотя б среди тумана

Потухла в небесах последняя звезда

Надежды. Но меня за болтовню простите:

Болтаю с радости. Вы лучше разскажите,

Какая буря вас загнать могла сюда?"

У очага Гюон с пустынником садится

На мшистую скамью с поникшей головой.

Чтоб подкрепить себя, спешит он освежиться

И сотами, затем, усевшись, начинает

Перед отшельником печальный свой рассказ,

Причем старик с него своих не сводит глаз

И в сыне молодом отца припоминает.

Подробно рыцарь стал рассказывать ему

О том, как при дворе воспитывался строго

Он матерью своей; как сыну своему

Мать развивала ум при крепкой вере в Бога:

Как детство милое проѵчалось точно сон;

Как над его губой пушок едва пробился.

Наследным князем был он вдруг провозглашон

И в торжестве с крыльца палат родных спустился.

И как потом прошли два года, как два дня,

В турнирах и пирах, где рыцарь веселился.

Пока его не стал, пред Карлом очерня,

(Карл на его отца давно уже сердился)

Гнать злобный Амори, семьи давнишний враг.

Потом отшельнику рассказывал он, как

Был вызван ко двору, что к этому и средство

Как лютый этот враг, барон фон-Гогенблат.

И младший принц Шарлот, сын Карла - в мире целом

Презренный самый принц, который был бы рад

Себя обогатить наследственным уделом

Гюона - межь собой вступили в заговор

Его сгубить, едва он посетит их двор,

И как они его, выслеживая сзади,

В лесу, близь Монтлери, подстерегли в засаде.

"Мой младший брат Жерар", так рыцарь продолжал,

"Со мною был тогда. Охотой увлечённый

И с соколом в руках, вперёд он ускакал.

Подобным случаем нисколько не смущённый,

Я ехал дальше. Брат, как юноша живой,

Спустивши сокола, с поднятой головой

За ним следя, стрелы быстрей вперёд пустился

И скоро из виду за поворотом скрылся.

"Но скоро громкий крик донёсся до меня.

Мы бросились на зов в то жь самое мгновенье -

И что же? вижу брат лежит, упав с коня,

Какой-то дерзкий паж (не ведом он был мне:

До-этих-пор в глаза я не видал Шарлота)

Жерара колотить готовился за что-то,

A карлик с соколом ждал принца в стороне.

"Я вспыхнул весь. "Нахал! что тут y вас за драка?

Как мальчика ты смел обидеть?" говорю:

"Лишь пальцем до него дотронься, забияка,

Тебе своим мечём я брюхо пропорю."

- "А, это ты? Сюда!" он крикнул в изступленьи:

"Тебя-то одного и ждал я, может-быть.

Уже давным-давно я жажду наслажденья

Твоею кровью месть палящую залить.

"Ты не узнал меня? Смотри - перед тобою

Сын князя Дитриха Арденского стоит.

Родитель твой - сто раз будь проклят он судьбою!--

С моим отцом родным рубился щит на щит

И, победителем оставшись на турнире

Посредством хитрости, он бегством спасся. Сын

Ответит за отца. Пока живём мы в мире,

"

"И с этим словом он, копьё склонив отвесно,

Помчался на меня, как буря. Неизвестно,

Как отклонить копьё его мне удалось,

Но руку обернув плащом своим дорожным,

Чтоб мигом кончить бой с обидчиком ничтожным,

Я рукояткою меча ему нанёс

По правому виску такой удар, что разом

Из тела вышиб дух: он не мигнул и глазом.

"Ну, словом, он упал, чтоб не подняться вновь.

В то время всадники из рощи появились.

Хоть много было их, но отплатить за кровь

Убитого они в смущеньи не решились.

Пока Жерару мы подняться помогли,

Следили всадники за нами и вдали

Отъезда нашего они как-будто ждали;

Потом труп подняли и быстро ускакали.

"Не зная, сколько я пред Карлом виноват,

Я ехал далее спокойно, беззаботно.

Вот и конец пути. Из Сен-Дени аббат,

Представить ко двору. Карл принял сносно нас.

Казалось, хорошо до-этих-пор шло дело;

Но только мы за стол хотели сесть, в тот час

Фон-Гогенблат к крыльцу подвёз Шарлота тело.

"В одежде траурной двенадцать мрачных слуг

Парадной лестницей тихонько поднимались

И в залу шли; тогда стих говор общий вдруг;

Все двери настежь. Вот носилки показались,

Обвитые кругом кровавой пеленой.

Двор в ужасе стоял, теряя ум и голос.

Карл побледнел. У всех поднялся дыбом волос -

О разразился гром как-будто надо мной.

"Над трупом приподняв покров окровавлённый,

Стал Карлу говорить коварный Амори:

"Вот здесь твой мертвый сын, a это вот смотри -

Его убийца злой, дрожащий и смущённый!

О, горе, что к нему я поздно подскакал!

Не поединок был, не бой y них открытый:

От рыцарской руки не рыцарски принц пал,

"

"Хоть сыном редко был доволен властелин,

Всё жь он был сын его, хоть и негодный сын:

В нём кровь его текла. Карл, онемев сначала,

Вдруг с воплем "милый сын!" упал на хладный труп

И слился с ним в тоске, не отрывая губ.

Тот страшный вопль отца, как бы удар кинжала,

Меня пронзил. В тот миг - повергнут точно в ад -

Чтоб принцу жизнь вернуть, я умереть был рад.

"Я молвил: "Государь, за это преступленье

Меня не обвиняй. Себя он выдавал

За сына герцога Арденского: он лгал!

Клянусь, он вывел бы святого из терпенья!

Избивши мальчика напрасно, как наглец,

И моего отца покойного позоря,

Он на меня напал внезапно наконец.

Я ль уступить ему обязан был, не споря?"

"Злодей!" воскликнул Карл, мою прервавши речь,

Причём глаза его как уголья сверкали.

Затем он выхватил y щитоносца меч

Меня бы в бешенстве он проколол насквозь.

Но тут всё рыцарство мгновенно поднялось,

Сверкнули вкруг мечи, как молнии в тьме ночи,

И кровожадностью y всех зажглися очи.

"Треща, дрожит помост, оконницы звонят

И по палате гром как-будто прокатился.

"Измена!" слышен крик: "нас убивать хотят!"

И голос рыцарей в рев общий обратился.

Грозит, толкается их шумная орда.

Старик-аббат, безстрастно-хладнокровный

(Знать Бенедикт святой хранил его), тогда

Напомнил наконец толпе свой сан духовный.

"Во мне служителя почтите алтаря!

Повелеваю мир я вам во имя Бога!"

Он это произнёс так величаво-строго,

Что даже нехристей, по правде говоря,

Смирил бы. В миг один негодованья волны

Утихли, улеглись. Все сделались безмолвны;

Кинжалы жь и мечи средь мёртвой тишины

"И Карлу передать решился безпристрастно

Аббат всю истину. Он говорил красно,

Правдиво, горячо, но было всё напрасно.

Труп сына видел Карл и говорил одно:

"Взгляни на этот прах и смерти осужденье

Произнеси: за кровь должна пролиться кровь!

Пускай его казнят, я повторяю вновь,

И бросят труп его воронам на съеденье!"

"Я вышел из себя. "Нет, не убийца я!

Не справедлив в своём решении судья,

A обвинитель мой - изменник! Пред тобою

Стою я, государь, и, собственной судьбою

Готовый жертвовать, могу я доказать,

Что Амори злодей, достойный омерзенья,

Способный воздух лишь дыханьем отравлять.

Он, только он один виновник преступленья!

"Как он, я рыцарь сам, как он, я тоже князь

И нрава своего решаюсь, не боясь,

Потребовать y вас. Кто в этом мне откажет?

Мой враг поднять её! Пусть Божий суд докажет,

Кто прав, кто виноват: пусть кровь возопиёт

Громовым голосом, низвергнув в ад злодея.

Невинность докажу без страха на суде я."

"Князей и герцогов, собравшихся вокруг,

Позорный приговор привёл в негодованье,

И ропот поднялся, как моря рокотанье

Пред бурей. За меня все разом стали вдруг

Просить и убеждать. Напрасно! Карл, в упорстве

И с трупа не сводя недвижных глаз, молчал,

Хотя сам Гогенблат о том же умолял,

Надеясь поразить меня на ратоборстве.

"Позволь мне, государь, он произнёс тогда:

Злодея наказать. Погибнет он, конечно!"

- "Ты издевашься ещё!" Я от стыда

И гнева вспыхнул весь. "Но трепещи: не вечно

Спят громы Мстителя!" - "И эти громы я",

Ответил он, "сведу на голову твою же."

Но раздражонный Карл, гнев скрытый обнаружа,

"При этом слове всё заволновалось снова.

Вновь рыцарей мечи сверкнули из ножен:

Насилием таким весь двор был возмущён.

"Схватить его! "опять Карл закричал сурово;

Но тут же увидал, что острые клинки

Сплотились вкруг меня. Все лица рдели мщеньем,

И в давку мой аббат попавший как в тиски,

Без пользы всем грозил церковным отлученьем.

"Судьба империи тогда на волоске

Висела. Пали ниц советники в тоске

И Карла убедить старалися напрасно,

Что праву рыцарей не уступать опасно,

И только герцог Неймс (он головой ссужал

Властителя, когда в нём разум помрачится),

Два слова королю шепнувши, нам сказал,

Что Карл на Божий суд изволил согласиться."

Услышав те слова, рассказывал Гюон,

Умолкли рыцари и отступили вскоре.

Карл, жгучей злобою подавлен, раздражон

Спешил назначить срок для Божьяго суда

И стали обе стороны тогда

Готовиться к нему: весь город оживился -

И Амори вперёд победою хвалился.

Надменный тот гордец уверен был в себе,

Хоть сердце в нём, порой, сомненьем трепетало

И мужество его невольно колебало.

Ужь не одно копьё он раздробил в борьбе,

Противника в бою ни разу не пугался

И бой на смерть ему потехою казался;

Но храбрость львиная, не знавшая тревог,

На этот раз ему не послужила в прок.

"Настал и день суда. Как-будто по наряду

Все собрались на бой. Я въехал за ограду

В серебряных своих доспехах на коне.

И выразить привет все торопились мне.

Противник мой был там уже. На возвышеньи,

Князьями окружон, Карл мрачно возседал;

С фон-Гогенблатом был он в явном соглашеньи

"Мы стали по местам. Уселись судьи. К бою

Уже мой был готов нетерпеливый враг.

Раздался звук трубы. Мы понеслись и так,

Сверкая копьями, столкнулись межь собою,

Что наши лошади упали и в седле

При натиске едва могли мы удержаться.

Тут, бросивши коней и копья, на земле,

С мечами на-голо, мы начали сражаться.

"Не требуй, чтоб тебе описывать я стал

Наш бой. Противник мой, в том должен я сознаться,

Сильнее был меня и злее. Может-статься,

Дух правоты одной мне только силу дал.

Сражения успех под звон и блеск булата

Сомнителен был. Бой отчаянный кипел:

У жь кровь из многих ран лилась y Гогенблата,

И только я один был невредим и цел."

Ужасный Амори, увидя, что дымится

Кровь тёплая его из многих свежих ран,

Прпшел в неистовство и, словно ураган,

Ударить на врага и стал рубить с плеча,

Так-что Гюон едва-едва мог защищаться:

Рууа, достойная Роландова меча,

Заставила его назад не раз податься.

Уже уверенный в победе Гогенблат,

Схвативши тяжкий меч обеими руками,

Ударом роковым был битву кончить рад,

Но промах дал; тогда Гюон, сверкнув очами,

Так ловко поразил противника между

Наплечником его и шлемов, что со стоном

Тот выронил из рук оружье на ходу

И, ошеломленный, упал перед Гюоном.

Подняв свой грозный меч над сверженным врагом,

Гюон вскричал ему: "Когда в живых остаться

Желаешь, Гогенблат - по совести во всём

Публично здесь обязан ты признаться:

Иначе пощадить тебя я не могу."

"Убийца!" захрипел он только и поспешный

Удар нанёс мечём счастливому врагу:

"Вот мой ответ! Со мной иди ты в ад кромешный."

Но отразить клинок уже успел Гюон:

Меч, слабою рукой направленный, по латам

Едва скользнул и выпал. Возмущён

Противником своим, коварным Гогенблатом,

И позабыв о том, что жизнь его нужна

Для разъясненья лжи, Гюон, всё забывая,

Пронзил его мечён. Кровавая волна

Из горла хлынула, арену обагряя.

Сияет паладин, победой просветлён

И, падшого врага омытый кровью чорной,

Вздохнул вольней. Раздался трубный звон;

Окончен Божий суд, мёртв клеветник позорный.

Героя радостно приветствует народ,

A рыцарей толпа теснится вкруг Гюона,

С его доспехов кровь стирает и ведёт

Туда, где государь на бой смотрел с балкона.

"Но Карл", так продолжал наш рыцарь свой рассказ,

"Волнуясь, произнёс: "убийством этим новым

Он сына мне вернул иль нет спрошуя вас?

Убийцею? Ни чем. Отрёкся ль Гогенблат

Пред гибелью своей от тяжких обвинений?

Да будет изгнан он из наших всех владений

И пусть его наследств и титулов лишат."

"Был грозен приговор. Что делать было нам?

Лишь Карла умолять смягчиться оставалось.

Князья и рыцари, припав к его ногам,

Протёрли до крови коленки, но, казалось,

Ничто ужь не могло жестокого смягчить,

Затем-что не любил он просьб и прекословья,

Когда вдруг Карл взглянул и начал говорить:

"Я уступаю вам; но слушайте условье,

"Которого всегда держаться буду я."

Склонивши надо мной имперский скиптр, в гордыне

Он строго продолжал: "Я милую тебя,

Но изгоняешься из царства ты отныне.

Хоть будет для тебя задача не легка,

Я всё жь прощу тебя с одним лишь уговорои:

Приказа моего не выполнишь пока,

"Ты вавилонских орд вождю предстань в тот час,

Когда с эмирами пирует он надменно,

И слева от него сидящему мгновенно

Сруби с плечь голову, да так, чтобы, струясь,

Кровь хлынула на стол. Исполнив это, скромно,

Забывши всякий страх и нс боясь помех,

К Калифа дочери приблизься и любовно

Три раза поцелуй в чело её при всех.

"Когда же сам Калиф, той сценой изужмлённый,

Остолбенеет вдруг, к ногам его склонись,

Как требует того Восток непросвещённый,

И упросить его с мольбами умудрись,

При соблюдении восточных всяких правил,

Чтобы Калиф прислать мне ради дружбы мог

Три зуба собственных и к них ещё прибавил

Из бороды своей хотя единый клок.

"Ступай же, паладин; но если слово-в-слово

Не в состояньи ты исполнить мой приказ

И за предел моих владений вступишь снова,

" На этот раз

Не нужно говорить, что чувствовали все мы,

Надежду потеряв, поражены и немы.

Все ясно поняли, что милость та была

На смертный приговор похожа и могла

"Насмешкой только быть. Раздался ропот. Кто-то

Из смелых рыцарей, прославивший себя

На трудном поприще Тристана, Ланцелота,

Воскликнул, искренность в речах своих любя:

"Клянусь Георгием, не знаю страха я,

Но в этом случае обязан я признаться:

Задача такова, что за неё, друзья,

И Гавин удалой сам не посмел бы взяться."

"Напрасные слова. Все поняли тогда,

Что Карл меня сгубить решился без суда;

Но, как случилось тут, с отчаяния что ли,

С досады, может-быть, и смелый по неволе

Я Карлу отвечал, не опуская глаз:

"Не страшен, государь, мне грозный твой приказ:

Я франк! Исполнить всё, что можно, постарюсь

"

"Таким-то образом, почтенный Шерезмин

Пошол я в Вавилон", закончил паладин

"Когда из этих гор дорогу мне укажешь

То тем услугу мне большую ты окажешь,

Не то - я сам найду себе ближайший путь."

"Мой добрый господин, благословен ты будь!

Отшельник зарыдал: ты сам того не знаешь:

Из гроба ты меня вновь к жизни призываешь.

"Со мной ты встретился не даром, может быть.

Клянусь тебе моим покойным господином

С тобою, дорогим наследником и сыном

Сигвина, я готов и умереть, и жить.

Хоть труден подвиг твой и тяжела дорога

Не скрою я того, за-то в них чести много,

И я с тобой пойду делить и жизнь и честь,

Пока во мне одна хоть капля крови есть."

Князь, стариком растроганный глубоко,

Обнял его и вслед пошол на сено спать

Где, словно на пуху, в одно мгновенье ока

Тогда и рыцарь встал с приветом доброй речи,

Надел свой шлем и в латы спрятал груди

Отшельник же седой взвалил мешок на плечи

Дубину в руки взял и двинулся с ним в путь.

Д. МИНАЕВ.

II.

ИЗ ПОЭМЫ "ВАСТОЛА".

В глубокой древности во дни златого века,

Когда по воле благостных небес

Природа множеством чудес

Учила разуму младенца-человека,

В Салерно жил король, которого красам

Дивился целый мир, дивился он и сам;

Но имени его, читатель, ради Бога

Не спрашивай: его нет в свитках некролога.

Что нужды! всё равно!

Не имя в повести зерно,

А дело: без него названье не полно.

И так, кто б ни был он,

Славен, Моркбрун или Додон,

Ни между чернью, ни в боярстве

Никто по красоте равняться с ним не мог,

И - если верить небылице -

Как повествует некролог,

То описать его от головы до ног

Нельзя и на стопе, не только на странице:

Он станом и лицом был сущий полубог.

Однако жь, как всегда бывает то и с нами,

Приспели лета те - и скорыми шагами -

В которых y его величества царя

Поблёкла красоты чудесная заря.

Одна наследница престола,

Его младая дочь Вастола,

Осталась зеркалом вернейшим для него:

Все прочия царя казали не того.

Она - как-будто кто нарочно

Её скопировал резцом -

Так удивительно, так точно

Была схожа с своим отцом,

Божился целый двор;

Божба жь придворная не вздор!

Ну, как бы ни было, одно нам лишь известно,

Что от Понтийских берегов,

Из-за морей американских

И из дремучих северных лесов,

Отвсюду женихи съезжалися в Салерну

В супружество просить прекрасную царевну

А диво красоты на них и не глядело -

И то уже считалося за дело,

Когда Вастолу кто видал.

"Так", думали они, "лишь в первом детстве мира

Которых удержать объятия могли

Сильнейшого из всех героя на земли,

Любимое дитя могучого Зевеса,

Красавца дюжого - младого Геркулеса.

Дарили иногда других богатырей

В насмешку нежности их жалкой.

И между-тем, когда за прялкой,

В угодность царских дочерей,

Он между девушек сидел

И, нитки их рукой отважной

Суча, над прялкою потел,

Оне, в немейский мех закутавшись, порою,

О, сохрани нас Бог

От милых древняго покроя!

Нам, бедным комарам счастливых тех веков,

Нам, крошкам предков-великанов,

Бежим их за двадцать шагов.

Но время то прошло; теперь совсем иначе:

До росту нужды нет, a только б побогаче...

"Как быть! всему на свете есть чреда!"

Вастола, женихов следимая толпами,

Гуляла по садам, как пава меж цветами.

Краса её влекла к себе со всех сторон

Пылавшия сердца несметных легионов

Готовых позади таскать её роброн,

Готовых для нея на большее решиться:

Хотя бы в петле удавиться,

Да только б на её высочестве жениться;

Вастола смотрит не туда.

Ни кто из женихов гордянке не по нраву:

Она не хочет их любить,

И только в том находит славу,

Хотя и не было любовникам запрету

Верхом сопровождать везде её карету,

Кому жь угодно - и пешком;

Или, когда она, как сказано повыше,

Ходить за ней потише,

Свой пламень прохлаждать одним с ней ветерком

И даже иногда ворочать языком:

Но если отдохнуть ей было где угодно,