| Автор: | Виланд Х. М. |
| Категория: | Роман |
Кристоф Мартин Виланд
История абдеритов
Книга третья. Еврипид среди абдеритов
Глава одиннадцатая. «Андромеда» Еврипида, несмотря на все препятствия, представлена его труппой. Необыкновенная чувствительность абдеритов и отступление, одно из поучительнейших во всей книге и, следовательно, совершенно бесполезное
Абдериты ожидали повой пьесы и были весьма недовольны, услыхав об «Андромеде», которую, как им казалось, уже видели несколько дней назад. Еще менее понравились им поначалу чужеземные актеры. Их интонация, игра были настолько естественными, что добрые люди, привыкшие видеть своих героев и героинь беснующимися и кричащими на сцене, подобно раненому Марсу в «Илиаде»,[258] не понимали, к чему все это.
- Что за странная игра актеров, - шептались они, - совсем и не замечаешь, что находишься в театре. Все настолько обыкновенно, словно они играют самих себя.
Тем не менее абдериты удивлялись декорациям, расписанным известным афинским мастером театральной перспективы. Большинство из них, никогда не видев ничего лучшего, были совершенно очарованы берегом моря, скалами с прикованной Андромедой, рощей нереид по одну сторону небольшой бухты, и дворцом царя Кефея,[259] видневшимся вдали, по другую сторону; все это, по их мнению, выглядело так натурально и естественно, как они себе и воображали. И если представить себе, что музыка полностью гармонировала с замыслом порта и была противоположна музыке номофилакса Грилла; что она действовала непосредственно на чувства и, несмотря на большую простоту и мелодичность, поражала новизной - то все это, вместе с живостью и правдивостью декламации и движений, с прекрасными голосами и исполнением вызвало в добрых абдеритах такую иллюзию реальности, которую им никогда не приходилось переживать ни в одной пьесе. Они совершенно забыли что находились в своем национальном театре, чувствовали себя невидимо присутствующими в центре сценического действия, принимали близко к сердцу счастье и несчастье действующих лиц, словно своих близких друзей, печалились и страшились, надеялись и опасались, любили и ненавидели, плакали и смеялись по желанию чародея, в чьей власти они находились, - короче, «Андромеда» произвела на них такое необыкновенное впечатление, что Еврипид и сам признал, что никогда еще не наслаждался такой редкостной чувствительностью зрителей во время театрального представления.
Мы просим прощения у чувствительных дам и кавалеров нашего до бесчувственности чувствительного времени![260] Мы и в самом деле не имели намерения, рассказывая о необыкновенной чувствительности абдеритов, уколоть их и тем самым вызвать, так сказать, их недоверие к своему собственному рассудку или же к рассудку других людей. Мы рассказываем совершенно серьезно о том, что произошло. И если кому-нибудь подобная чувствительность в абдеритах покажется странной, то мы покорнейше просим подумать над тем, что при всем своем абдеритстве они, в конце концов, были такими же людьми, как и все прочие. В некотором отношении они были даже более людьми… поскольку являлись абдеритами. Ибо как раз абдеритство облегчало им возможность оказываться в плену сценической иллюзии. Подобно птицам, клевавшим виноград, нарисованный Зевксисом,[261] они обладали способностью отдаваться любому впечатлению, особенно эстетическому, более непосредственно и простодушно, чем утонченные, холодные и, следовательно, рассудочные натуры, которым не так-то легко помешать трезво рассматривать вещи сквозь любой туман очарования.
Автор этой истории вынужден заметить: менее всего он готов порицать склонность абдеритов поддаваться эстетическим иллюзиям, связанным с воображением и подражанием. У него есть, пожалуй, на то свои особые причины.
В самом деле, поэты, композиторы, художники находятся в опасных отношениях с просвещенной и утонченной публикой. И как раз мнимых знатоков, составляющих всегда многолюдную толпу, трудней всего удовлетворить. Вместо того, чтобы помолчать и отдаться эстетическому впечатлению,[262] они делают все возможное, чтобы ему воспрепятствовать. Вместо того, чтобы наслаждаться произведением искусства, занимаются рассуждениями о том, что могло бы в нем быть. Вместо того, чтобы поддаваться иллюзии, - ибо разрушение чар искусства только лишает нас наслаждения, - начинают совсем некстати философствовать, видя в этом бог весть какую, прямо-таки детскую заслугу; заставляют себя смеяться там, где обычно люди, отдаваясь естественному чувству, плачут; а там, где следует смеяться, они презрительно морщат нос, желая всем своим видом показать, что они обладают достаточным присутствием духа или же слишком большой утонченностью или, наконец, ученостью,
Но и истинные знатоки портят себе наслаждение от множества вещей по-своему хороших, прибегая к сравнениям их с предметами совсем иного рода, к сравнениям, большей частью неправомерным и всегда противоречащим нашей пользе. Ибо то, что выигрывает наше тщеславие, презирая наслаждение, это всегда лишь тень, за которой мы гонимся, упуская из виду реальность.
И мы поэтому считаем, что так было всегда, даже во времена диких народов, когда сыны бога искусств свершали те великие чудеса, о которых все еще говорят и сегодня, не очень хорошо представляя себе их. Фракийские леса плясали под звуки лиры Орфея, и хищные звери покорно ложились у его ног не потому, что он был полубог, а потому, что фракийцы были медведями; не потому, что он пел божественно, а потому что его слушатели были обыкновенные, естественные люди. Короче, по той же причине, по которой (согласно Форстеру[263]) шотландская волынка привела в восхищение добрые души таитян.
Как применить это не очень новое, но весьма практическое размышление, которое часто слышат и тем не менее почти всегда оставляют безо всякого внимания, благосклонный читатель, если ему будет угодно, решит для себя сам. Пусть внутреннее чувство подскажет, должны ли мы и насколько быть более или менее абдеритами и фракийцами и в других вещах. Но если бы мы являлись ими лишь в данном отношении, то это было бы лучше для нас и, разумеется… для большинства наших литературных дударей.[264]
Примечания
258
Бог войны Марс (Apec. Арей), который принимал, согласно Гомеру, участие в битве под Троей, был ранен и закричал -
Страшно, как будто бы девять иль десять воскликнули тысяч
Сильных мужей на войне, зачинающих ярую битву.
(«Илиада», кн. V, 860, 861, перевод П. И. Гнедича).
259
Кефей
260
Выпад Виланда против модной слезливо-сентиментальной литературы, порожденной не в последнюю очередь романом Гете «Страдания молодого Вертера» (1774); характерное произведение этого рода - «Зигварт» (1776), роман И. М. Миллера (1750-1814), автора, близкого к геттингенскому кружку «бурных гениев».
261
По преданию, Зевксис изобразил гроздья винограда с такой достоверностью, что птицы слетались клевать их.
262
в угоду ему мы делали вид, будто видим то, чего он нам не показывает, переживаем те чувства, которые он в нас не вызвал.
263
Форстер «Путешествие вокруг света с 1772 по 1775 годы» (английское издание - 1777, немецкое - 1778-1780). Сопровождая своего отца, естествоиспытателя И. Р. Форстера, автор принял участие во втором кругосветном плавании Дж. Кука.
264
Появление во второй половине XVIII в. в Германии большого числа писателей-ремесленников беспокоило Виланда, озабоченного тем, чтобы гуманистические идеи и литературные достижения просветителей не погибли в атмосфере немецкого мещанства. Виланд писал об этом, в частности, в статье «Письмо к молодому поэту» (1782).