Джек Реймонд.
ГЛАВА XIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джек Реймонд. ГЛАВА XIII. (старая орфография)

XIII.

- Джек,-- сказала Молли, входя в его убогий маленький кабинет,-- оставил бы ты свой микроскоп на полчасика; ты выглядишь до смерти усталым.

Джек поднял голову от микроскопа, над которым он портил глаза с той минуты, как возвращался из больницы. По субботам было всегда много работы в переполненных амбулаториях, а сегодня он чувствовал себя особенно усталым и больным, благодаря густому ноябрьскому туману и тяжелому запаху газа, человеческих тел и мокрых лохмотьев.

- Нечего тебе браться за препараты до обеда,-- продолжала Мошли,-- ты их, усталый, сделаешь слишком грубо, и у тебя разболится голова.

- О, я здоров, только все эти приходящие пациенты так неблагоразумны: они имеют привычку говорить все зараз, особенно в такие туманные дни. Шлепанье по грязи, кажется, приводит этих бедняков в такое же волнение, как ломовых лошадей. Я сам сегодня вернулся забрызганный с головы до ног.

Молли обвила его шею руками. Они прожили вместе почти четыре года и привыкли читать мысли друг друга, как могут их читать только самые лучшие друзья. Никто другой, кроме Молли, не увидел бы по выражению его рта, что он не только устал физически, но и нравственно угнетен.

- Дурные вести?-- спросила она тихонько, прижимаясь щекой к его волосам.

- Нет, ничего особенного. С моей стороны просто глупо вешать голову в ту минуту, когда я, наконец, добился хорошого содержания, да еще мне так повезло с медицинским конгрессом.

- А может быть, в этом-то и кроется причина твоего угнетения. В те дни, когда нам почти нечего было есть, меня никогда так не угнетали недельные счеты, как теперь, когда я могу тратить на хозяйство три фунта в неделю.

- Нечего тебе безпокоиться, родная,-- последний шиллинг долга будет уплачен в будущем месяце. Ты ведь знаешь, все наши материальные затруднения кончились, даже частная практика начинает развиваться.

Молли со смехом поцеловала брата.

- Поэтому-то ты нос вешаешь? Мы с тобой курьезные люди, Джек: нашего мужества хватает только на тяжелые времена, но при первой же удаче у нас руки опускаются.

- Ты права,-- серьезно ответил Джек,-- я не стою ни гроша. Два года тому назад, когда мальчик был так болен, а в доме не было ни копейки, мелкия заботы и туман не привели бы меня в разстройство. Я избаловался, и это твоя, вина, Молли; если ты будешь так няньчиться со мной, я растолстею, расчувствуюсь, начну капризничать, как старый богатый пациент, придумывающий болезни от нечего делать.

- Лучше и не пробуй, а то я отдам тебя на расправу Джонни. Он найдет для тебя дело!

- Да, однако, у меня и теперь есть дело, а я болтаю о пустяках и теряю время. Стоило конгрессу приглашать меня для демонстрации препаратов, если мне нечего будет показать ему. Все должно быть готово и отправлено в Эдинбург к 15-му.

Молли продолжала обнимать его.

- Постой минуточку: ты не сказал мне, какие у тебя мелкия заботы? Пациенты в больнице?

- Да, пациенты, и Тео...

- Ты получил письмо сегодня утром?

Голос её вполне повиновался ей, и она так нагнулась над Джеком, что он не мог видеть выражения её глаз.

- Да, он меня безпокоит. Он пишет из польских танцев сюиту для струнных инструментов и уверяет, что звуки облекаются в образы и всю ночь пляшут вокруг его постели. Почерк его опять стал такой нетвердый; а ты знаешь, что это у него значит.

- Тео не говорит на этот раз, кто она, но я уверен, что она существует; это неизбежное условие его творчества. Трудненько понять, чтобы привязанность человека могла так скакать с одного предмета на другой.

- Можно сказать одно: если радуга не постоянна, она все же чиста и прекрасна. Каждый артист - великое дитя; его талант защищает его от грязных увлечений.

- Тем хуже,-- мрачно прервал Джек.-- Если бы он затевал обыкновенные интриги, светский флирт, как делают 99 процентов пользующихся успехом музыкантов...

- Он никогда не написал бы "Симфонии крокусов".

- Да, правда, его музыка опошлилась бы. Но, по крайней мере, никто бы не страдал. А теперь... Молли, у меня сердце болит за тех женщин, что любили его. Например, эта молоденькая австрийская принцесса - помнишь, в тот год, как Джонни родился?-- я долго говорил с нею. Бедная девочка серьезно верила, что он будет верен ей, и что хуже всего, он сам верил этому. Я не сомневаюсь, она пережила свое разочарование и вышла замуж по желанию отца; но думаешь-ли ты, что она осталась прежней девушкой? Он разбил на куски её юность и нашел себе другую игрушку.

- Совсем так, как сделал бы Джонни, если бы ты дал ему поиграть какую-нибудь драгоценную вещь. Это привилегия младенцев и богов, всех беззащитных и божественных существ; они берут наше счастье и разбивают его, а мы утешаемся обломками.

Брат внезапно обернулся и обнял ее.

- Как ты смягчилась, Молли, после рождения ребенка! Иногда ты напоминаешь мне мать!

- Мать Тео?

- Да, или мать Христа. Она казалась мне всегда воплощением католической идеи Мадонны: всеобщая мать.

- С тех пор, как я мать Джонни, Джек, как могу я жестоко относиться к кому бы то ни было? когда у меня есть ребенок?

Она села у камина и пододвинула корзину с бельем для починки.

Джек, насвистывая, снова принялся за свои препараты, Молли начала серьезно штопать чулок; никто из них не был в настроении продолжать разговор.

- Мама!-- запищал из соседней комнаты тонкий голосок.-- Мой дом развалился!

Молли встала и открыла дверь. Кирпичики разсыпались по ковру; среди развалин сидел Джонни, с отчаянием вытаращив глаза, готовый расплакаться. Мать подхватила его и внесла в кабинет.

- Ничего, сыночек; мы завтра другой дом выстроим. Иди, играй здесь, пока твое молочко будет готово, только не толкай стола: Джек делает препараты.

Джонни вырвался из её объятий и побежал к столу, весело и вопросительно блестя синими глазками.

- Дядя!-- он протянул к микроскопу пухлую рученку,-- хочу посмотреть! Дядя!

Слово "дядя" было совершенно новое в его словаре, и он гордился им. Сусанна, служанка, только что внушила ему, что маленькие мальчики не должны звать дядю просто Джеком.

- Я хочу посмотреть!-- повелительно повторил Джонни. Он не привык ждать.

- Не надоедай Джеку, голубчик,-- сказала мать.-- Он занят.

- Он мне не мешает, я люблю, когда он со мной.

Джек наклонился и поднял ребенка на колени.

- Что ты хочешь посмотреть, буян? Сегодня нет ничего интересного.

- Заставь зверьков прыгать.

- Зверьков?

- Он хочет сказать инфузорий,-- вмешалась Молли.-- Ты на днях показывал ему каплю воды.

- А, вот что! Нет, цыпленок, сегодня у меня нет воды из канавы, а в воде из нашего графина зверькам прыгать не позволяют.

- Отчего?

- Чтобы они не прыгнули тебе в горлышко, а то оно может заболеть у тебя. Ну, влезай на этот стул и садись рядом со мной, только не толкай меня под локоть. О, чорт возьми, этот винт!

Джек нагнулся, нахмурив брови, и стал подвинчивать микроскоп. Домашний кумир критически смотрел на него.

- Ты не так вертишь,-- заметил он строгим голосом.

- Ты прав, сынок, а заслоняя головой свет, ты не можешь помочь мне.

- Кажется, идет Сусанна,-- вмешалась Молли.-- И я думаю, горячия булочки к чаю уже готовы. Беги скорей, вымой свои грязные лапки.

Она открыла дверь, и Джонни, сияющий при мысли о горячих булочках, побежал к Сусанне.

Тотчас же из кухни раздались восторженные крики.

- Молли,-- сказал Джек, низко нагнувшись над микроскопом,-- не позволяй ребенку звать меня дядей, ради Бога!

* * *

Эпидемия дифтерита, распространяясь на юге Англии, дошла до Корнуэлля. В Порткэррике и в окрестных деревушках дети заболевали и умирали один за другим. Осень была мокрая и бурная, тяжелая для рыбаков. Много жизней погибло в море, и ничтожное количество рыбы, которую по затопленным дорогам тащили на рынок, не оплачивало труда и опасности ловли.

Бедность, заботы и утомление тяжело ложились на бедные деревушки еще в сентябре, а теперь, под самое Рождество, пришла ужасная болезнь.

но как ни был он добросовестен и старателен, он ничего не мог бы сделать без поддержки более смелого человека. Викарий вербовал добровольных помощников; собирал пожертвования; без устали ходил по залитому болоту от одного коттеджа к другому, навещая больных и несчастных, разследуя положение бедняков, находя временные убежища, вдали от зараженных мест, для сестер и братьев заболевших детей. В эти тяжелые дни он с утра до ночи был на ногах, совсем седой и не такой подвижный, как в то время, когда Джек знал его, но такой же прямой и неутомимый.

Что касается до миссис Рэймонд, она осталась той же преданной женой. Она стала слишком слаба, отяжелела и страдала астмой, поэтому не могла бегать целый день по деревням, как её муж; у нея не хватило мужества для самой себя, не то что для помощи другим; она не смела искушать богов, утешая женщин, потерявших своих детей, но она без сожаления, покорно отдавала несчастным то немногое, что могла дать. Она еще раз перевернула свое старое шелковое платье, чтобы оно могло прослужить еще год, и робко сунула в руку викария скопленные на покупку платья деньги, со словами: "на угли, на одеяла, Джозана". Утро она проводила в стряпне супов и желе для больных, день - в шитье и вязанье для них же, но раздавал пособия сам викарий.

В старости, как и в молодости, она пряталась за своего господина и спрашивала его одобрения каждому своему шагу, терпеливая Гризельда, состаревшаяся в повиновении, в глазах которой постоянно мелькал призрак ужаса.

Надрывавший душу дождь, наконец, прекратился, и в одно прекрасное утро, накрывая на стол, миссис Рэймонд заметила на скатерти солнечный отблеск. Первым её движением - было вознести горячую благодарность за милосердный ответ на её молитвы: если наступить сухая погода, болезнь, может быть, наконец, прекратится. Второе - явилось следствием многолетней привычки: она разложила на полу газеты, чтобы ковер не выцвел.

Член санитарного правления в Труро зашел к викарию вместе с ним самим, чтобы наскоро закусить; они оба должны были присутствовать на заседании комитета, а потом хотели обойти несколько домов, неблагополучных в санитарном отношении.

- Я, вероятно, вернусь поздно,-- сказал викарий жене,-- недалеко от Зеннор-Кросса опять покойник, и я должен зайти туда, когда мы кончим осмотр.

- Не душите себя работой,-- заметил посетитель,-- что тогда будет с Порткэрриком?

- Надеюсь, что мы задушим дифтерит,-- мужественно ответил викарий,-- и мы очень скоро сделаем это, если Всемогущий в милосердии своем пошлет нам хорошую погоду.

Санитарный чиновник одобрительно закивал головой. Он сам был серьезный деятель и любил хороших работников. Неукротимая энергия викария приводила его в восторг. "Что за славный старик!-- говорил он д-ру Дженкинсу.-- По виду черствый и жесткий, как старый сухарь, а как работает!" Он с искренним восхищением смотрел на суровое лицо старика.

- А кстати о дифтерите,-- заговорил он.-- Не родственник-ли вам д-р Рэймонд из Блумсбери, который в последнее время делал опыты с дифтеритным ядом? Я видел об этом статью в "Ланцете"; он будет читать доклад на конгрессе в Эдинбурге. Его теория возбудила всеобщий интерес.

Если бы он обернулся к миссис Рэймонд, её испуганные глаза заставили бы его замолчать, но он смотрел на викария, в неподвижном лице которого ни один мускул не дрогнул.

- Да, это родственник.

- Неужели? Однако, как свет не велик! Я прожил целую неделю в одном пансионе с д-ром Рэймондом; прошлым летом я проводил свой отпуск на южном берегу, и он тоже был там с сестрой, молодой вдовой, я думаю, и её маленьким сыном, прелестным ребенком!

Вдруг он заметил принужденное молчание окружающих, и сам замолчал.

- Это родственники,-- повторил викарий,-- но мы не знаем их.

Разговор неловко замялся на несколько минут, потом посетитель взглянул на часы.

- Пора идти, я думаю.

В саду викарий вдруг остановился.

- Простите,-- сказал он своему спутнику,-- я забыл дать жене одно поручение. Я догоню вас по дороге.

Он вернулся в дом. Жена опустив глаза в пол, неподвижно стояла на том же месте, где он ее оставил.

- Сара,-- начал он и остановился в дверях.

- Ты забыл что нибудь?

Он медлил ответом, смотря мимо нея.

- Может быть, ты чувствуешь себя одинокой, когда я ухожу?

- Нет, Джозана, я привыкла.

- Да.-- Он снова остановился.

- Я думал... не хочешь-ли ты, чтобы к тебе иногда приходила посидеть девочка д-ра Дженкинса? Она славная, спокойная малютка, а ты всегда так любила детей... Слова замерли на устах викария, когда он увидел, как она отшатнулась от него, вытянув руки, с широко-раскрытыми глазами полными ужаса.

- Нет, нет, Джозана! О, не приводи сюда детей!

Лицо его, как будто, окаменело.

- Ты хочешь сказать, Сара...

Они стояли и смотрели друг на друга. Он оказался храбрее,-- её взгляд опустился, худые, старые руки безсильно повисли.

- Я... я не так сильна, как прежде... а дети так шумят...

Он не сдался.-- Как хочешь,-- сказал он и вышел.

Она смотрела на него из окна, пока он шел по лугу: черная, мрачная фигура на фоне пейзажа, корректная, прямая, с упрямыми плечами, которых ни года, ни тяжесть позора не могли согнуть... Потом она уселась к своему рабочему столику и стала штопать носки.

На колокольне пробили часы; двери школы раскрылись, и толпа маленьких девочек, смеясь, болтая и размахивая сумками, высыпала на улицу.

Миссис Рэймонд сложила работу.

- Что-то мои глаза ослабели за последнее время,-- сказала она вслух, точно в комнате был какой-то невидимый слушатель, перед которым она должна лицемерить.

- Они болят от шитья.-- И она украдкой провела по ним рукой. Потом встала, раздвинула накрахмаленные белые занавески, осторожно, чтобы не измять их, и выглянула в окно на детей. Оне бежали по лугу, некоторые мимо окна даже не взглянув на него, другия равнодушно глядели на нее, как она, старая и одинокая, стоит и смотрит таким взглядом, каким, бывало, смотрела на Спотти...

Миссис Рэймонд вздрогнула, как вздрагивала Спотти, когда кто-нибудь проходил мимо нея по двору, и поспешила задернуть занавески. Но бахрома занавесей не мешала ей видеть детей. Это были чужия дети, с холодными неласковыми глазами, но у многих из них были атласные щечки с золотистым загаром, и у всех - быстрые ножки и смеющиеся голоса, а у одной малютки, (но она отвернулась, когда та бежала мимо) - золотисто-каштановые локоны, блестевшие на солнце; рука другой женщины расчесывала их и связывала ленточкой.

* * *

"Джонни опасно болен. Дифтерит. Зовет тебя".

Джек еще и еще раз повторял эти слова.

тех же слов. Иногда они обрывались на минуту, и он слышал другия, едва внятные, но назойливые и несмолкающия: "ты опоздаешь, опоздаешь, опоздаешь"! Наверное это ст. Альбанс,-- этот клубок темных улиц, промелькнувший за окном. Скоро он будет дома. Но прошло уже много времени с тех пор, как телеграмма Молли вызвала его с завтрака в Эдинбурге и заставила мчаться с первым же поездом обратно в Лондон. Все могло случиться с тех пор! Если бы он только не поехал на медицинский конгресс! Если бы...

Джек опустил окно и высунулся. Уже стемнело, но зимою так рано темнеет... Там и сям на плоской равнине слабо блестели снежные пятна.

Как-то вышло, что до последняго дня он не отдавал себе отчета, чем был для него ребенок.

Ему некогда было раздумывать о своих личных привязанностях; у него всегда было так много дела: и больница, и микроскоп, и подготовка студентов к экзаменам, чтобы свести концы с концами. Нельзя же было пренеберегать представлявшимися случаями заработать несколько лишних фунтов, когда нужно прокормить три рта и еще откладывать на воспитание Джонни. Когда он, наконец, освобождался, он чувствовал себя таким усталым, а тут еще звали к пациентам, или приходилось мчаться на экспрессе через всю Европу в ответ на отчаянные телеграммы Тео. Бедный Тео! Периодическия трагедии его с графинями и герцогинями всегда случались в самое неудобное время, но он относился к ним так горячо, пока оне разыгрывались! Только год тому назад пробовал он удушить себя угаром вместе с непонятой красавицей, молоденькой женой какого-то плешивого посланника. Прощальная телеграмма его застала Джека в жестокой инфлуенции, но он вскочил с постели и с курьерским поездом помчался в Брюссель (Весьма благоразумно было со стороны природы создать его выносливым как ломовая лошадь!).

Джек приехал как раз во время, чтобы открыть окна, скрыть скандал от репортеров и подать первую помощь, а затем утешения и советы обоим взрослым детям.

Вероятно, они теперь забыли даже о существовании друг друга...

- "Ты опоздаешь, опоздаешь, опоздаешь..."

Жестоко, однако, что это дифтерит, та самая болезнь, над которой он работал в последние три года, победить которую втайне надеялся. Он был почти убежден теперь, что стоит на пороге великого открытия; но какая польза в открытиях, если они не могут спасти любимого ребенка? Какая польза в них, если уже слишком поздно.

Джек снова поднял окно, прижался в свой угол и закрыл глаза. Он чувствовал себя усталым, когда уезжал из Эдинбурга, а теперь в висках его стучало точно молотками. Надо посидеть смирно несколько минут и стараться не слышать стука колес.

А вот и лестница... дверь заскрипела, когда дядя толкнул ее... чердачная комната с покатым потолком... две балки на потолке...

Он вздрогнул и открыл глаза. Воображение перенесло его назад, к детству, в церковный дом в Порткэррике, в комнату ужасов и мучений.

Уже несколько лет к нему не возвращался тот кошмар, который мучил его после смерти Елены. Он провел рукой по лбу: лоб был мокрый.

Ведь это безсмысленно: не может же человек, у которого столько дела, распускать свои нервы и впадать в истерики, точно Тео.

- Если бы только ребенок выжил...

- Позвольте билеты!

Когда дверь распахнулась, Джек выпрямился; он смутно сознавал, что в полузабытьи торговался с каким-то неизвестным божеством, обещая забыть Порткэррик, уничтожить в своей памяти картину комнаты на чердаке, если только ребенок будет жить...

* * *

Сестра встретила его на лестнице, на перилах которой висела простыня, пропитанная дезинфицирующей жидкостью. На лице её было странное, безучастное выражение, точно ее только что разбудили и глаза её еще слипаются от сна.

- Молли,-- начал Джек, и замер; потом прошептал опять:-- Молли?..

Она опустила голову на его плечо.

- Ты опоздал...

* * *

Они вошли в комнату. Там все уже было прибрано; лампа под абажуром горела у кроватки, в которой лежал Джонни, точно большая восковая кукла; золотые локоны его разсыпались по подушке, в правую ручку был вложен букет подснежников.

Когда Джек поднимался, он задел рукавом за абажур и отодвинул его. Полоса яркого света упала на кроватку и осветила восковое личико: оно как две капли воды походило на лицо Елены.

Джек замер. Минуты медленно текли, а он все стоял и смотрел. Точно что-то оборвалось и умерло внутри его. В жизни делаешь столько ошибок, а когда оне обнаружатся, оказывается, что оне ровно ничего не значут; да разве что-нибудь в мире имеет значение?

Что-то пошевелилось по ту сторону кроватки. Это была Молли. Джек поднял голову, и глаза их встретились. Она протянула руки перед собой, точно он хотел ударить ее.

- Ах, не смотри так сурово! Он хотел сказать тебе; он не виноват, вина моя!

- Моя вина,-- устало ответил Джек и отвернулся.-- Я должен был видеть.

Джек отошел к пустому камину и облокотился на него, глядя в пустую решотку. Молли подошла к нему.

- Я не могла сказать тебе, дорогой. Ты бы возненавидел его. Никто на свете не любит его верно и преданно, кроме тебя и меня, а меня он забыл... Если ты изменишь ему...

Она остановилась. Джек не шевелился, и лицо его было попрежнему сурово. Молли обвила его шею рукой, как всегда это делала Елена.

- Вспомни, ведь он не то, что обыкновенный человек. Несправедливо порицать его, если даже он делает нам больно. Он не понимает ответственности так же, как дитя или жаворонок. Не его вина, что он гений. И если я родила ему сына, он тоже подарил мне свое дитя, свою первую симфонию. Как бы там ни было, пусть даже есть что прощать, я уже давно простила. Кто-нибудь должен платить за музыку.

Джек безнадежно покачал головой.

- Ты не понимаешь. Я не о тебе думал Ты не будешь покинута, пока я жив, и, в худшем случае, ты взрослая женщина - сумеешь отстоять себя, насколько это возможно живому созданию. Но если бы ты и я вдруг умерли, а ребенок остался бы в живых и попал в руки дяди... Подумал-ли он об этом?

Молли прижалась щекой к его лицу.

- Голубчик, это нехорошо и несправедливо, не похоже на тебя; ты всегда был справедлив. Опасности для Джонни никогда не было; наверное ты или я сумели бы спасти его, хотя бы капелькой хлороформа. Во всяком случае судьба была милосердна: что она ни сделала нам, она пощадила ребенка. Джек, ты не имеешь права ожесточаться против него: ребенок не пострадал. Он сделал зло только мне, но я не жаловалась.

В наружную дверь постучали.

- Должно быть телеграмма. Из Эдинбурга, вероятно; я должен был демонстрировать препараты сегодня вечером. Мне, Сусанна? Нет, ответа не будет.

Дверь затворилась и в комнате воцарилось молчание.

- Из Эдинбурга?-- спросила Молли. Джек все еще стоял, держа телеграмму в руках. Когда он повернулся к Молли, выражение его лица точно ударило ей по сердцу. Что-то слабое и горькое, какая-то тень улыбки мелькнула на его лице и исчезла.

Джек протянул Молли телеграмму. Она была из Парижа.

Молли молча положила бумагу на стол и вернулась к сыну.

Джек провел рукой по глазам. Слабое, смутное отражение былого детского горя вспыхнуло перед ним и исчезло, полузабытый образ птички, улетающей из открытой клетки... Он тоже подошел к кроватке.

- Три соверена и сколько-то мелочи.

Джек взглянул на часы.

- Я возьму золото и напишу тебе чек. Где карболовая кислота? Вели, дорогая, Сусанне позвать извозчика, пока я дезинфецируюсь; я только, только успею захватить курьерский поезд: он отходит в 9 часов от Чэринг-Кросса.

Он с минуту молча стоял, опустив глаза; потом наклонился и закрыл простынею личико Джонни.