Накануне Мартинова дня.
Часть I.
Глава I. Малютка-наследник.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Накануне Мартинова дня. Часть I. Глава I. Малютка-наследник. (старая орфография)

Накануне Мартинова дня 

Роман мистрис Генри Вуд.
В двух частях. 

Москва. В университетской типографии (Катков и К°), на Страстном бульваре. 1866.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 

I. Малютка-наследник.

Скучный, пасмурный свет ноябрьского послеполудня быстро уступал место сумеркам. День был дождливый и холодный, и увядшие, намокшие листья, усеявшие парк одного из прекрасных английских поместий, нисколько не придавали радости картине. Дом принадлежавший к этому поместью стоял на небольшом возвышении и отовсюду открытый для глаза, смело смотрел с высоты на прилегавшия к нему земли. Это был длинный, но невысокий, сложенный из красного кирпича и со множеством окон красивый дом, поднимавшийся позади большого, слегка покатого луга, который в этот ненастный день казался таким же несчастным как и все остальное во внешней природе.

Но ненастье, придававшее всему поместью унылый вид, не производило, повидимому, никакого действия на самый дом. Во многих из его окон мелькали огни, передвигались из комнаты в комнату и из корридора в корридор, а камины, пылавшие ярким пламенем, содействовали еще более его освещению. Посторонний зритель мог бы подумать, что в нем происходит что-то особенное, совершается какое-нибудь празднество. В этом доме, действительно, происходило что-то особенное; но празднества в нем не было, потому что бледная смерть готовилась войдти в него не с тем чтобы посетить кого-нибудь удрученного летами, но чтобы вырвать из него существо юное и милое.

Еслибы вы вошли в переднюю дома, такую ясную и светлую, то вас больше всего в ней поразила бы сдержанная и необычайная тишина. В ней собралась почти все служители дома; но они была до того безмолвны, до того неподвижны в своем бездействии, что во всем этом было что-то не натуральное. Они стояли небольшими кучками, полу-выставляясь из них и смотря на затворенную столовую, с горем и смятением, написанными на их лицах; два доктора, почти столько же сдержанные в своих движениях, как и служители, подкрепляли себя закуской; им прислуживал буфетчик, и он, выйдя от них и проходя неслышными шагами по передней, передал тут то зловещее мнение, которое слышал в разговоре медиков. Одна из женщин служанок, залившись слезами, кинулась на верх по широкой, устланной ковром, лестнице торопливыми, но тихими шагами, и за нею вслед бросилась молоденькая девушка, страшно испуганная. Оне прокрались по корридору направо и остановились у одной двери, - для чего и с какою целью, оне не были бы в состоянии сказать, потому что не смели войдти в комнату: там лежала их госпожа при смерти.

Прекрасно убранная, просторная спальня сообщалась с уборною, но дверь между ними теперь была почти совершенно затворена. Перед камином уборной стояла высокая, прямо державшая себя женщина средних лет, с виду более смышленая и почтенная чем большая часть женщин того класса, к которому она принадлежала. Пламя камина бросало свет прямо на её карие глаза и на выступившия в них слезы. Явление странное, ибо непрерывные зрелища болезней, нередко даже смерти, посреди которых проходит жизнь таких наемных сиделок, делают их равнодушными ко всем внешним впечатлениям.

Тут же находился человек невысокого роста, с румяным лицом, с резкими тонкими чертами и с поседелыми волосами на голове; он тихо и грустно ходил по ковру, опустив в думе свои глаза к земле. Это был домашний доктор, мистер Пим. Он ходил взад а вперед, закинув руки за спину и на разу не поднимал своего взгляда, утомленного и заботливого.

- Это будет второй случай в нынешнем году, вдруг шепотом заметила женщина, по фамилии называвшаяся Дед. - Что бы за причина такого несчастного года?

Доктор не дал никакого ответа. Может-статься, ему не понравилось что-нибудь в её замечании. Но он сознавал, что всегда исполнял свою обязанность по мере сил и уменья, что эта обязанность точно также была исполнена и в тех двух случаях, на которые намекала мистрис Дед, а что совесть его в этом отношении была совершенно спокойна пред Богом.

- Нет ли еще какого-нибудь средства, которое можно было бы употребить? снова начала сиделка, говоря более утвердительно чем вопросительно, а тут же взглянула по направлению немного растворенной двери, соединявшей обе комнаты.

- Никакого, был заключительный ответ. - Она быстро изнемогает.

Продолжительное молчание. Сиделка стояла неподвижно, доктор продолжал ходить тихо и без шуму. Вдруг он остановился, и обернув голову, спросил торопливым голосом:

- А где ребенок, мистрис Дед?

- Он в колыбели, сир, возле нея. Она, кажется, желала чтоб он был оставлен при ней.

Доктор сам припомнил это и снова начал ходить попрежнему. Он сделал вопрос в минуту забывчивости.

был пропитан, почти до излишества, благовонием, ибо вся комната была обильно опрыскана эссенциями, как будто бы оне могли сделать приятным путь смерти. Тяжелые синия бархатные занавесы у кровати была раздвинуты; на ней лежала молодая, прекрасная женщина с бледным и истомленным лицом. Все в комнате говорило о богатстве, комфорте и роскоши, но все богатства, вся роскошь целого мира в совокупности, еслиб она была собраны вместе, не смогли бы остановить быстро отлетавшей души. На дальней стороне кровати стояла нарядная колыбель, убранная голубою шелковою тканью и кружевами, а в ней покоилось тихим и безмятежным сном малютка-дитя, только вчера увидевшее свет Божий.

Опершись на кровать, стоял молодой человек, с привлекательными чертами лица и с благородною осанкой, но подавленный горем. Недавно сделались они мужем и женою, не более года по большей мере, и тяжело им было разставаться теперь, вдвое тяжелее при этой новой рожденной для них связи. Но они знали, что этому так быть должно, и он тихо обнял ее рукой и приложил свою смоченную слезами щеку к её щеке, напрасно думая, может статься отчасти надеясь, что теплые молитвы из глубины его души будут в состоянии возобновить в ней жизненные силы. Их обоюдное молчание было продолжительно и тягостно; сердца обоих болели мучительными мыслями; во казалось, в этот последний час они как будто бы не могли их высказать. Да ниспошлет Небо бальзам утешения при всяком таком прощании!

Он поднял свое лицо, откинул со лба волосы и посмотрел на нее, ибо она безпокойно повернулась, как будто от внезапной боли. Боли телесной не было, от этого уже была избавлена отходящая, но боль была душевная. Тягостная забота, одна из тех, которые она покидала за собою за земле, подавляла ей ум.

- Когда пройдут месяцы и годы, прошептала она, прервав молчание и простирая к нему со слабым умоляющим движением свои сложенные вместе руки, - и ты подумаешь о другой жене, то, умоляю, выбери такую, которая будет матерью моему ребенку. Не увлекись красотой, не искусись богатством, не впади в благовидный обман, но возьми такую, которая будет для него любящею матерью, какою была бы я сама, такую, которую ты хорошо знаешь и которой можешь довериться, а незнакомку не....

- Я никогда не женюсь, прервал он страстным голосом, как только позволил ему говорить первый порыв удивления. - Ты была первым и единственным предметом моей любви, и ты будешь единственною женой, припадавшею к моей груди. Никогда другая женщина не займет твоего места, и вот моя клятва....

- Постой, постой! проговорила она, задыхаясь и положив свою руку ему на губы, чтоб остановить его неосторожные слова. - С моей стороны было бы жестоко требовать от тебя такого обещания, а с твоей - было бы безполезно давать его, потому что ты никогда его не сдержишь и будешь упрекать себя. Воспоминание о настоящей минуте пройдет, точно также пройдет и воспоминание обо мне, и тогда ты спросишь самого себя, зачем должен быть осужден на уединение. Нет, нет! Оставаться верным людям умершим не в натуре человека.

Он думал в глубине своей души, честно думал тогда, что её мнение ошибочно, и удивлялся, как она могла говорить это; он был уверен, как только мог быть уверен относительно чего-либо в этом мире, что он послужит живым его опровержением. Она же, хотя умирающая, уже отчасти забывавшая и землю, и земные интересы, смотрела ясней его в человеческую натуру.

- Все-таки, умоляю тебя, не забывай меня совершенно, прошептала она. - Пусть будут у тебя краткия мгновения, когда станет возвращаться к тебе воспоминание обо мне, когда ты станешь думать обо мне, некогда любившей тебя больше всего на свете!

Снова наступило глубокое молчание, потому что он не мог отвечать; рыдания душили его, сердце его отчаянно билось. Она не говорила от изнеможения; и так прошло несколько минут.

- Как желаешь ты назвать его? спросил он отрывисто, указывая на колыбель.

- Назови его Вениамином, отвечала она после минутного молчания и выговорила это с трудом. - Он стоил жизни Рахили, также как это дитя стоит жизни мне, и молю Господа, да будет он таким же утешением для тебя, каким был Вениамин для престарелого Иакова, а ты люби и лелей этого ребенка так, как он своего любил и лелеял.

Голос постепенно изменил ей, судороги подернули черты её лица, и она тяжело опустилась на подушки. Её муж приподнял ее, прижал её едва колыхавшуюся грудь к своей собственной и в отчаянии поцеловал ее бледное лицо. Но это лицо уже теряло вид сознания, и никакая нежная ласка не могла остановить отлетавшого духа. В припадке испуга - как будто наступившее последнее мгновение захватило его врасплох как что-то неожиданное - он крикнул доктору в соседней комнате.

Мистер Ним вошел, и за ним сиделка. Он канул взгляд на постель и потом шепнул женщине, чтоб она позвала других докторов. Он знал, что их присутствие будет совершенно безполезно; но в такия минуты человек считает за нужное соблюсти все внешния формы.

Она поспешала наверх, пробыла несколько минут в комнате, потом вышла из нея, и скоро уехала из дому. Душа милой женщины покинула его прежде их.

А только лишь вчерашний день радостно перезванивали колокола в ближнем селении по случаю рождения в этом доме! И только лишь нынешним утром местная газета, мокрая из-под станка, передала миру это торжественное известие:

"Десятого текущого месяца, в Анвик-Галле, супруга Джорджа Карльтона Сент-Джона, эсквайра, разрешалась от бремени сыном и наследником." {В английских газетах постоянно печатаются известии о родившихся, браком сочетавшихся и умерших.}

И газета пошла своим путем, как обыкновенно идут своим путем все газеты, во многие соседние дома, а жильцы в них занялись толками об этой новости, более других их интересовавшей, и поздравляли друг друга с рождением Анвикского наследника, насколько не предугадывая той трагедии, которая случится в последствии.

окружавших его кустов и деревьев. Он назывался "Коттеджем". Его хозяйка придала ему это название с некоторою претензией на скромность, потому что он был лучше всякого коттеджа, даже и изысканного.

Развалившись на мягких креслах в одной из красивых гостиных и покоясь не от болезни, а от усталости, сидела хозяйка дома, когда были поданы газеты. Это была женщина лет под-пятьдесят, но казавшаяся гораздо моложе, с голубыми глазами, все еще светлыми, и с каштановыми волосами. Она была вдова, вдова во второй раз. Ей едва сравнялось двадцать лет как её первый муж, мистер Норрис, умер, и она скоро потом вышла за другого, полковника Дарлинга. Чрез десять лет она снова овдовела и осталась вдовой. Она решилась удержать за собой фамилию Норрис без всякого на это права, как по обычаю, так и почему-либо другому. На карточках её было напечатано: "Мистрис Норрис Дарлинг", и от этого люди, в особенности посторонние, едва знали как обращаться к ней и называли ее иногда Норрис, а иногда Дарлинг. Дело в том, что мистрис Дарлинг была немного притязательна, как это и бывает с женщинами, сознающими в себе или в их окружающем недостаток достоинства. Все утро она укладывала свои вещи; она хлопотала об этом сама с горничной и с двумя своими дочерьми, ибо всем им представилась неожиданная необходимость ехать из дому. Усталая, она отдыхала, погрузившись в дремоту на креслах, когда вошел лакей.

- Что такое? спросила она сердитым тоном, так что лакей, услышав это от своей по обыкновению кроткой госпожи, посмотрел на нее с удивлением.

- Это газеты, ма'ам.

- Положите их, Томкинс, сказала она, поленившись взять их. - Мне кажется, я спала. Я очень устала.

Лакей положил газеты на стол, и выходя из комнаты встретился со степенною на вид, несколько по-старомодному одетою молодою дамой, которой он и дал дорогу. Это была мисс Дарлинг, казавшаяся, по крайней мере, лет тридцати, хотя ей было только двадцать пять.

- Ну, Марианна, все ли вы кончили?

- Все, мама, Принс ждет только Томкинса, чтоб увязать ящики.

Мистрис Дарлинг снова закрыла глаза, а дочь её взяла не развернутые газеты, как другая молодая леди, очень похожая на первую и, повидимому, таких же лет, вошла в комнату. Проходя мимо окна, она вздрогнула, как будто от холоду, и начала мешать в камине.

- Какой гадкий день! Я бы желала, чтобы наше путешествие было отложено.

- Что пользы желать этого, Маргарита? сказала мисс Дарлинг. - Но день действительно гадкий. Нашла ли Шарлотта чахол на свой письменный ящик?

- Не знаю. Я не думаю, чтобы Шарлотта стала искать его. Я слышала только как она сказала, чтобы ни одна из её вещей не была забыта.

- Правда. Безпокоила ли когда-нибудь себя Шарлотта чтобы поискать что бы то ни было? отвечала Марианна Дарлинг; но она сказала это не столько в ответ, сколько самой себе.

Маргарита Дарлинг - она была одним годом моложе своей сестры - придвинула стул к камину и поставила ноги на каминную решетку. Оне у ней озябли пока она собиралась в дорогу.

- Это сегодняшния газеты? Есть ли что-нибудь новенькое, Марианна?

- Есть новость, был тихий ответ, - манеры мисс Дарлинг всегда были тихи. - В Анвик-Галле родился ребенок.

- Что? воскликнула мистрис Дарлинг, встрепенувшись при этих словах и стряхнув с себя дремоту. - Ребенок родился, Марианна?

Вместо ответа, мисс Дарлинг прочитала объявление: "Десятого текущого месяца, в Анвик-Галле, супруга Джорджа Карльтона Сент-Джона, эсквайра, разрешилась от бремени сыном и наследником."

- Как я рада что родился мальчик! воскликнула мистрис Дарлинг. - Ужь как родители-то будут гордиться этим! Десятого, значит, это вчера случилось. Поверьте, что по этому-то поводу и колокола звонили, как Шарлотта слышала.

- А Марианна говорила, что Шарлотте это только так показалось, заметила Маргарита. - Я ушам Шарлотты всегда поверю.

прежде чем я уеду.

- Для чего, мама?

- Для чего? повторила мистрис Дарлинг, повернувшись несколько к своей дочери Марианне, сделавшей вопрос. - Потому что я желаю повидаться с нею; потому что я, как соседка, должна побывать у ней, у бедненькой молоденькой матери; потому что могут месяцы пройдти, прежде чем мы воротимся назад и прежде чем представится случай увидать ее, а потому что мне любопытно послушать все интересные подробности. Вот почему, - и я непременно отправлюсь.

Мистрис Дарлинг не допускала никакого вмешательства в свою волю, по крайней мере вмешательства этих дочерей, а Марианна с покорностью замолкла.

- Я только думала, мама, что день очень неприятный и что вам будет трудно идти, сказала она тут же, - и я не знаю как вы успеете.

- Времени довольно; а что касается до неприятности ходьбы, то я мало об этом думаю; ты никогда не видала, чтоб я из-за погоды сидела дома. Милая мистрис Сент-Джон! Дайте-ка мне самой прочитать объявление.

Она взяла в руки газету и посмотрела на помещенное в ней известие с приятною улыбкой, как дверь снова отворилась, и в комнату вошла высокая, стройная девушка, повидимому, не старее двадцати трех или четырех лет, величавая, царственная, и гордая, с черными как смоль волосами, оттенявшими бледные, и правильные черты её лица, в богатом шелковом платье, блестевшем и шумевшем по мере её шагов. Кто бы мог поверить, что она была старее тремя и четырьмя годами обеих мисс Дарлинг? Кто мог бы поверить, что оне даже была её сводные сестры? она с своею величавою красой и дорогим нарядом, а оне с своими некрасивыми лицами, со старовидною наружностию, в простых зеленых мериносовых платьях. Мистрис Дарлинг имела двух дочерей которые тратила на наряды все деньги, какие только она могла сберечь: старшую, Шарлотту Норрис, а младшую, которую мы встретим в последствии. Поэтому неудивительно, что бывшия в комнате две средния дочери, Марианна и Маргарита, при их кротком нраве и тихих наклонностях, были принуждены одеваться в простой меринос.

- Шарлотта, в газетах есть новость, начала было Марианна, но мистрис Дарлинг прервала её слова, а Марианна с некоторым мимолетным удивлением увидела, что мать её скомкала газету в руках, как бы не желая чтоб ее увидели.

- Шарлотта, душечка, скажи, пожалуста, Принс, что мне нужно будет достать мое черное шелковое платье из чемодана. Поди к ней теперь, пока она не увязала его веревкой.

Масс Норрис, еще державшаяся за ручку двери, снова вышла из комнаты. Мистрис Дарлинг обратилась к своим дочерям.

- Вы об этом объявлении ничего Шарлотте на говорите. Я сама ей об нем скажу.

- Но почему же, мама? спросила мисс Дарлинг, уступив любопытству, слабости нередко в ней проявлявшейся.

- Потому что мне так угодно, отвечала мистрис Дарлинг вставая.

- Извините меня, мама, сказала Марианна; - вы, конечно, лучше знаете что делаете.

одного пункта: оне никогда не осмеливались подвергнут какому-либо сомнению действия мистрис Дарлинг по отношению к их сводной сестре и никогда ни когда допустить малейшого относительно их толкования. Мистрис Дарлинг сложила газету в меньший по возможности объем, всунула ее себе в карман и последовала наверх за Шарлоттой.

В конце дня она отправилась пешком в Анвик-Галл. Уже становилось темно, и она никак не предполагала выйдти из дому так поздно; но то одно, то другое ее задерживало. Её дочери представляли ей, чтоб она не ходила одна так поздно; но мистрис Дарлинг, привыкшая к свободе и безопасности своего отечества, спросила, что может повредить ей, и отправилась. Анвик-Галл отстоял от её дома почти на три мили по пути чрез селение; но дорога туда не была глуха. Она шла скорыми шагами, ни разу не остановившись чтобы поговорить с кем-либо из встречавшихся, миновала деревню и уже приближалась к Анвик-Галлу, как вдруг на Анвикской церкви раздался звон по умершем, но как-то не явственно, за густостою воздуха. В это время совершенно стемнело.

"Должно-быть бедная старушка Топпертон скончалась!" сказала сама про себя мистрис Дарлинг, остановившись на минутку чтобы прислушаться. "Ним говорил мне, что ей долго не прожить. Да и пора: я полагаю ей ужь восемьдесят."

Ничего другого, кроме мысли о старушке Типпертон, ей и в голову не пришло; ни малейшого подозрения, что звон колокола раздался по ком-то более молодом и прекрасном. Она продолжила идти по широкой извилистой аллее в великолепном парке и наконец достигла двери Анвик-Галла.

Ей могло бы показаться странным, однакоже не показалось, что кроме человека, отворившого ей дверь, другие служители выглянули в переднюю, как бы любопытствуя узнать что за посетитель явился. Из темноты ночи она перешагнула через порог и вошла в переднюю.

- Ах, ма'ам, она скончалась.

Мистрис Дарлинг несомненно слышала эти слова; но они, повидимому, не проникли до её чувств. Она перестала отирать ноги и во все глаза взглянула на говорившого.

- Она только что скончалась, ма'ам; часу не будет. Два доктора были при ней, кроме мистера Пима, и все-таки ничего нельзя было сделать.

Мистрис Дарлинг вдруг опустилась на скамью в передней. Может-статься, до этого она во всю свою жизнь только раз была так поражена испугом.

- Боже милосердый! А я пришла было провести с ней полчасика прежде чем уеду из Анвика, быть-может, на несколько месяцев. Это ужасно! Бедная Каролина Карльтон!

Завернувшись плотней в свой плащ, мистрис Дарлинг пошла из передней в комнату экономки, безсознательно назвав усопшую её девическим именем, под которым она долго ее знала.

- Я бы желала видеть сиделку, сказала она, если только она может уделить мне минутку и сойдти ко мне.

Экономка, полная из себя женщина, весьма почтенная, прибывшая в Анвик-Галл год тому назад, вместе с его теперь умершею госпожой, сидела за столом и писала письмо, на сколько ей дозволяли слезы, когда вошла мистрис Дарлинг. Положив перо, экономка разказала все что знала о несчастии, в ответ на сделанные тихим голосом заботливые вопросы. Но мистрис Дарлинг не вытерпела.

Полная собой старая экономка покачала головой.

- Она умерла от истощения, как говорят, ма'ам. Но она упала несколько дней тому назад, и я полагаю, что это-то отчасти и было причиною. Я до сих пор и вздумать об этом не могу. Жива, здорова и весела лишь только день или два тому назад, а теперь умерла! Как будто бы сон какой-нибудь.

Её рыдания усилились. На глазах у мистрис Дарлинг выступили слезы. Она отерла их и спросила, как предполагают вскормить ребенка. Мистрис Дарлинг была женщина практическая и никогда не позволяла своим чувствам мешаться в дело.

- В этом-то и состоит первая и главная забота, сказала в ответ экономка. - Мистер Пим никого в настоящее время не знает, кого бы можно было взять в кормилицы. Я полагаю, ребенка придется кормить с руки, и наш господин, мне кажется, этого-то и желает.

- Мистер Пим после смерти нашей госпожи раз с ним виделся, ма'ам, говорил об этом, а господин наш сказал, что он не любит незнакомых кормилиц. "В настоящем случае это ничего не значат", сказал мне мистер Пим, - "мальчик такой большой и такой сильный, что почти сам себя вскормит, хотя бы вы его за дверь на улицу выпустили." И это совершенно справедливо.

- А что, мистер Сент-Джон очень тоскует?

- Да, тоскует, был положительный ответ. - Он сидит запершись в своей комнате, где у него деловые бумаги и разные вещи хранятся; но, ма'ам, - экономка вдруг понизила голос, - всякий, кто пройдет мимо её и остановится на минуту, может в ней разслышать рыдания. Если когда-нибудь молодые мужья любили своих жен, то ужь мистер Карльтон Сент-Джон любил свою. Бедное дитя! Она слишком рано отошла к своим родителям.

Мистрис Дарлинг, имевшая порядочную долю любопытства, - какая женщина не имеет его в случаях подобных этому? - тихо пробралась наверх, чтобы взглянуть на ребенка бедной молодой матери и провести минутку-другую с сиделкой, с мистрис Дед, которая не могла сойдти к ней. Потом снова прокралась вниз, потому что время уходило.

и здоровенький, он современем будет ему утешением.

- Не желаете ли вы чего-нибудь покушать, ма'ам? был ответ экономки.

Мистрис Дарлинг ничего не желала. Она только-что пообедала перед тем как ей выйдти из дому и теперь не могла терять времени. Она объяснила свои дела экономке: ее потребовали к её больной матери, ужь очень престарелой, и потому она с своими дочерьми должна ехать из дому. Оне отправляются в этот же вечер с семичасовым поездом.

- Оне уже на станции теперь, я уверена, сказала она, - и мне нужно поскорей бежать туда. Прискорбная новость у вас и худое для меня утешение в путешествии.

Прискорбная, действительно; народ в окрестности думал об этом то же что и мистрис Дарлинг. В течение той же недели, в газетах явилось другое объявление:

"Одиннадцатого текущого месяца, в Анвик-Галле, скончалась, на двадцать третьем году, Каролина, возлюбленная супруга Джорджа Карльтона Сент-Джона."