Накануне Мартинова дня.
Часть I.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Накануне Мартинова дня. Часть I. Глава II. (старая орфография)

II.

"Оставаться верным людям умершим не в натуре человека."

Таковы были слова, сказанные мистрис Карльтон Сент-Джон при смерти, и большей истины самим Соломоном не записано.

Времена года проходили, весна последовала за зимой, лето за весной, осень последовала за летом; но еще не исполнилось и двенадцати месяцев после смерти мистрис Сент-Джон, как стоустая молва уже стала шептать, что Джордж Карльтон Сент-Джон начал помышлять о второй супруге.

Малютка его расцветал со дня своего рождения. Мистер Сент-Джон, повидимому, имел необоримое отвращение от мысли, чтобы какая-либо женщина заняла место его матери, и потому ребенка вскармливали наиболее пригодною для него пищей, и он был здоров. Экономка сильно рекомендовала мистеру Сент-Джону свою племянницу в няньки к ребенку, и эта молодая женщина приехала в дом издалека. Она была приятная, белолицая, хорошенькая молодая женщина, по имени Гонория Триттон, и тотчас же вступила в свою должность. Все пошло как нельзя лучше, и грусть мистера Сент-Джона уступала времени и перемене, как уступает всякая грусть пред Божиим милосердием.

Летом навестили мистера Сент-Джона некоторые из его друзей. Они были ему родственники, но дальние. Они оказались людьми веселыми, остались погостить у него, а мало-по-малу в Анвик-Галле снова начались торжественные собрания, и господин его стал выезжать к своим соседям. Для того ли чтоб укрыться от тяжкой печали, лежавшей на нем после его великой потери, или для того чтобы сделать пребывание своих гостей приятным, только Джордж Сент-Джон уже не уклонялся от веселых сборищ как в своем доме, так и в другом месте. Мистрис Триттон полагала, что он с намерением пригласил своих родных пожить с ним, ибо находит теперешнюю свою жизнь в Анвик-Галле монотонно скучною. Если это действительно было так, то их приезд имел желанный успех и вывел его из задумчивости и грусти.

Удивительно, как легко устраняем мы горе, если раз сделаем такого рода усилие и очнемся от продолжительного периода тяжелой грусти. Она как будто бы незаметно ускользает от нас и мы забываем ее. С одиннадцатого ноября вплоть до июня мастер Сент-Джон, повидимому, исключительно предавался своему горю. Оно, правда, становилось все тише и тише, но он насколько не усиливался высвободиться из-под его горечи. Семь месяцев небольшой период, могут сказать мне некоторые; но позвольте заметить вам, что он очень велик, если вполне посвящен слезам и уединению. Реакция должна последовать за всякими сильными ощущениями, даже и такими, которые причинены смертью человека, нежно нами любимого; а эта реакция наступила для Джорджа Сент-Джона, наступила вместе с прибытием к нему его посетителей. Две недели, проведенные в их обществе, сделала его совершенно иным человеком: как хозяин, он должен был хлопотать, а с хлопотами явились и удовольствия. Прежде чем окончился июнь, он забыл три четверти своей печали: она, повидимому, как мог бы он объяснить самому себе, сползла с его сердца, уступив свое место исцелению и полузабвению. Он мог бы сказать вам, что он тоскует о своей супруге столько же как и всегда, но в действительности он уже не тосковал, ибо другие интересы начинали снова занимать в нем свое место. Тоска почти истощилась и уже вымирала. Не обвиняйте его: человек не может действовать против своей натуры, а менее всего во дни светлой юности.

Он не мог остаться негостеприимным относительно посетителей, приехавших издалека пожить у него, любивших свет и ожидавших радушия. Мистер Сент-Джон приглашал гостей в Анвик-Галл, чтобы разделить с ними время, а сам, в свою очередь, выезжал с ними в гости. В поле землевладельческия семейства начали возвращаться в свои поместья из лондонского житейского вихря, привозили с собою своих друзей, и веселым сборищам не было конца. Стрельба из лука, катанье в лодках, танцы на открытом воздухе, обеды,-- с каждым днем сменялись удовольствия одно другого приятнее. Мистера Карльтона настоятельно приглашали являться на них, и он, действительно, являлся на многия. Не удивляйтесь этим настояниям. Люди хорошо знают как ценят человека с видами на богатство, с надеждами наследовать баронетство, а к тому же человека привлекательного. Но этот приз уже не был так велик как прежде, ибо никакая другая женщина, которой удалось бы выйдти за него, или которую он сам бы избрал, даже без всякого искательства с её стороны, не могла основательно надеяться дать жизнь наследнику с правом получить все это. Такой наследник уже был на свете, тот самый малютка, появление которого стоило столь драгоценной жизни.

Нельзя сказать, чтобы мистер Сент-Джон имел большое право, в особенности теперь, на фамилию Карльтон. Его собственная фамилия была просто Джордж Сент-Джон, пока он не женился на богатой наследнице Каролине Карльтон, и пока вместе с её состоянием не принял её фамилии, ибо так было завещано покойным её отцом по духовной. Но по причине ожидаемого баронетства, он мог бы прибавить эту новую фамилию после своей собственной; как бы то ни было он этого не сделал. Добавочная фамилия была отчасти удобством, потому что существовало несколько отраслей фамилии Сент-Джон, а одна из них стояла на общественной лестнице света выше чем Джордж Сент-Джон Анвикский или даже сам баронет его дядя, и потому люди приобрели привычку называть его мистером Карльтоном, в виде отличия. Его маленький ребенок был окрещен тоже Карльтоном.

Итак Джордж Карльтон Сент-Джон, уступая сглаживающей руке времени, забыл до некоторой степени ту, которая лежала когда-то на его груди и кротким солнечным светом освещала его существование; он снова явился в свете, принимал у себя и снова вступил вполне в общественную жизнь.

В один прекрасный сентябрьский день Анвик-Галл блестел гостями. Главнейшим из всех празднеств, которыми отличалась эта осень и все соседство, было теперешнее последнее празднество в Анвик-Галле. Мистер Сент-Джон не жалел ни хлопот, ни денег, чтобы сделать праздник привлекательным, и он действительно успел в этом. Блестящия группы гуляли в парке, собирались в палатке временно разбитой на луговине, а равно и в самом доме; это был некоторого рода fête champêtre. Уместно ли было все это блестящее веселье после того, что случилось лишь десять месяцев тому назад? Может-статься, нет; но мысль об этом ни разу не приходила в голову Джорджу Сент-Джону. Она, по всей вероятности, не придет и теперь, когда другая начала действовать своими чарами на это сердце. Я ужь оказала, что болтливый язык молвы уже нашептывал о второй госпоже в Анвик-Галле.

В приятной комнате, отворявшейся с одной стороны в оранжерею и обращенной окнами в парк, собралось несколько дам. Оне была различного возраста и различной степени красоты. Одна из них выделялась из остальных, не красотой, хотя она была замечательна, не нарядом, хотя он заключал в себе все, что можно вообразить дорогого и изящного, но некоторого рода гордым и повелительным видом и особенным выражением по временам блестевшим в её глазах, выражением, которое замечали многие и не могли объяснить,-- каким-то диким выражением самовластной воли. Оно замечалось не часто, но теперь могло быть замечено. Вы уже прежде видели эту высокую, стройную девушку, с закинутою назад годовой и с лебединою шеей; вы уже видели эти бледные черты лица, столько же правильные как когда-либо резанные по мрамору, эти тонкия крепко сжатые губы, эти гладкие роскошные волосы, черные как вороново крыло. Спокойная до известной степени в своей поступи и приемах, не взирая на свой гордый вид, она несомненно обладала привлекательностью. Ужели справедлива молва, что лучший жених во всем графстве готов склониться к ногам Шарлотты Норрис? Если справедливо, какое торжество для её матери! какое торжество для нея самой, столь гордой и безприданной!

Мистрис Норрис (она же мистрис Дарлинг, как вы знаете) стояла возле нея, все еще красивая, но и в половину не столь величавая как её дочь. Шарлотта была прекрасивая в этот день, никогда не была она лучше, в своей хорошенькой тюлевой белой шляпке и в широком белом бурнусе, и вы никак не сказали бы, что ей далеко минуло за двадцать. Окружавшия ее дамы смотрели на нее завистливыми глазами и повторяли сами себе: "Какое торжество для мистрис Дарлинг!"

Может-быть действительно торжество, но эта леди пока еще ничего об нем не знала. Она столько же понимала, что это особенное торжество готовилось для нея или что Шарлотта даже модной народною была отдана мистеру Сент-Джону Анвикокому, сколько и маленький наследник Анвика, лепетавший теперь перед её глазами. Она сегодня явилась в Анвик-Галле в первый раз по времени своего печального вечерняго посещения в прошлом ноябре. Она только вчера возвратилась домой в свой Коттедж.

Посреди дам стояла молодая женщина державшая ребенка. Безспорно, это был славный мальчик; его нельзя было назвать красавчиком, но в чертах его липа проглядывала смышленность, необыкновенная для такого малютки, и его ясные серые глазки придавали его лицу чрезвычайную приятность. Но еслиб он обладал всею красотой, которая прославлялась и воспевалась с эпохи создания человека, то и тогда милые дамы, сменявшия одна другую вокруг него, не могли бы осыпать его большими похвалами: он был Анвикский наследник, а владелец Анвика находился тут же и не мог их не слышать.

завязанными черными лентами, а его хорошенькия, кругленькия, пухленькия ручки протягивались ко всем кто обращал на него внимание.

- Да, он славный мальчик, заметил мистер Сент-Джон, все более и более довольный, по мере того как похвалы увеличивались. - Он скоро ходить будет.

- Скажите, это его няня? спросила мистрис Норрис Дарлинг, осматривая в лорнет девушку. - Как ваше имя, моя милая?

- Мое имя Гонория, отвечала девушка, приседая с довольным видом; - но меня иногда называют Говор, для краткости: Гонория Триттон.

- А как имя этого дорогого дитяти? опросила мисс Норрис, подойдя ближе.-- Я все слышу, что его зовут малюткой.

- Его имя сокращают по той же самой причине, как и имя Гонории, смеялся мистер Сент-Джон.-- Он крещен именем Вениамина; но между нами вообще известен как Веня.

Мистрис Норрис Дарлинг (назовем ее еще раз двойною фамилией, мимоходом), продолжила осматривать няню с помощью своего лорнета. Она столько же нуждалась в лорнете, сколько вы или я, читатель, и еслибы не была окружена фашионабельною толпой, то также мало подумала бы смотреть в него на Гонорию, как и в кольцо своего зонтика. Но претензия имеет множество мелких приемов, и это один из них. Мистрис Норрис Дарлинг полагала, что лорнет в некотором отношении придает ей чрезвычайно много достоинства. Она осмотрела Гонорию в свой лорнет с головы до ног и нашла в ней очень умную, молодую девушку, чистую и бедую телом, с хорошо очертанным лбом и с ясными светло-голубыми глазами.

- Гонория Триттон? повторила она. - Вы должно-быть родственница экономки мистера Карльтона Сент-Джона.

- Я ей племянница, отвечала Гонория.-- Мне было предложено ходить за ребенком в самый день его рождения, и я занята с тех пор этою должностью.

- И это ваша единственная должность?

- Точно так, моя единственная обязанность.

- Обязанность сопряженная с большою ответственностию, заметила мистрис Норрис Дарлинг, опустив лорнет и обращаясь не к Гонории, а к дамам ее окружавшим.

Мистер Сент-Джон взял своего ребенка с рук няни и начал ласкать его. Все его действия, все его движения проявляли глубину его привязанности к нему, и колючее чувство ревности пробежало в сердце прекрасной мисс Норрис, наблюдавшей за ним. "Будет ли он любить другое дитя, как любит это?" - вот мысль внезапно явившаяся у ней в голове. Нет, никогда, мисс Норрис; об этом и не спрашивайте: человек ни какого из своих детей не может любить так как любит своего первородного.

Но её прекрасные черты лица были ровны, как полированный кристалл, когда она приблизилась к мистеру Сент-Джону. Он взглянул на нее с приветливою улыбкой.

- Позвольте мне его понянчить! сказала она тихим голосом. - Я обожаю детей; а этот, кажется, для того и создан, чтоб его любить.

Мастер Сент-Джон передал ей мальчика. Она пошла с ним в дальний угол оранжерей, села на дальнюю скамью, где её никто не видел, а там забавляла его золотою цепочкой, висевшею у ней на шее. Малютка сидел спокойно на её коленях, схватившись одною ручкой за её указательный палец, а другою за золотые звенья. Мистер Сент-Джон последовал за ней.

- Посмотрите на него, сказала она, и её спокойное лицо изобразило восторг при взгляде на мистера Сент-Джона;-- посмотрите на его проворные пальчики и на блестящие глазки! Как он счастлив!

- Счастлив во всем, кроме одного, прошептал мистер Сент-Джон, наклонившись к ребенку и смотря на нее.-- У него нет матери, которая бы любила и руководила его.

Её неизмеримые глаза опустились так, что ресницы совершенно закрыли их, и яркий румянец выступил на её постоянно бледные щеки.

- Ему не достает матери, продолжал мистер Сент-Джон;-- ему непременно нужно иметь мать. Я не стану убеждать вас в этом теперь, когда так много людей вокруг нас; но, Шарлотта, вы знаете, кого я стал бы умолять быть этой матерью и моею возлюбленною женой.

Странный порыв чувства потряс ее и не позволил ей произнесть ни одного слова. Мистер Сент-Джон заметил это и с улыбкой положил ей на плечо свою руку.

- Можете ли вы говорить о возлюбленной

- Я не любил ее так, как я буду вас любить, поспешил он сознаться, и в минуту увлечения он, может-статься, думал, что говорил правду.-- Еслиб я в то время знал вас лучше, я, может-быт, никогда бы ее не избрал.

- Однакоже, посмотрите, как вы любите её ребенка!

- И я буду страстно любить всякого, который у вас родится, Шарлотта, прошептал он.

Но самое это замечание, еслибы мистер Сент-Джон был достаточно хладнокровен или достаточно благоразумен, чтобы разобрать его, моглобы показать ему, что её сердце, даже теперь, прежде нежели она стала для него чем-нибудь, было потрясено ревностью к ребенку. Но в эту минуту в нем не было ни хладнокровия, ни благоразумия. Он опускал свою голову все ниже и ниже; он нашептывал клятвы вечной любви, он дозволил своему лицу коснуться её лица так, как некогда оно прикасалось к лицу его умиравшей жены. Она не препятствовала. Но когда толпа гостей начала приближаться, она подняла свою гордую голову и пошла с презрительною поступью, передав ребенка в руки его няни.

Джордж Сент-Джон любил свою жену свежими и восторженными чувствами, которых он никогда уже не мог испытать снова, и он любил память о ней. Однакоже прежде чем прошло десять быстротечных месяцев, он готов был клясться другой, что она первая возбудила истинную любовь в его сердце. Но Каролина Карльтон уже исчезла в его глазах, а Шарлотта Норрис стояла пред ним во всей своей красе. Так бывает всегда с мущинами и часто с женщинами. Оставаться верным людям умершим не в натуре человека.

Праздник кончился и мистрис Дарлинг с своею дочерью ехала домой. Еслибы судить по манере этих обеих женщин, то можно было бы подумать, что не дочь, а мать получала такое важное предложение. Шарлотта сидела тихо и спокойно, откинувшись в угол экипажа, а мистрис Дарлинг, раскрасневшись, была не покойна и видимо взволнована. Мистер Сент-Джон несколькими словами сделал ей намек при прощании и этим нарушил её душевное спокойствие.

- Шарлотта, начала она,-- но не прежде того как они уже находились в конце своего пути к дому, когда селение Анвик уже осталось далеко позади их,-- Шарлотта, надеюсь, что я не так поняла мистера Сент-Джона?

- Я не знаю на что вы намекаете, мама. В каком отношении вы не вполне поняли мастера Сент-Джона?

- Он намекнул мне, но намек был ясный, что завтра он приедет к нам, чтобы переговорить со мной о тебе. Шарлотта, это ни к чему не поведет; я не могу согласиться, чтобы ты вышла замуж за мистера Карльтона.

- Пожалуста не называйте его этим именем, последовал спокойный ответ.

- Ну, так за мистера Сент-Джона. Что же из этого? Я бы не желала чтобы ты за него вышла. Неужели в самом деле он просил тебя быть его женой?

- Это сделалось, следовательно, внезапно.

- Нет, не внезапно. Мне кажется, мы уже в продолжении некоторого времени понимали друг друга.

- В таком случае он часто бывал в нашем Коттедже!

- Да, часто.

к крыльцу прежде чем она заговорила снова, и голос её проявил волнение, которое она не могла сдержать.

- Я не могу с тобой разстаться, Шарлотта! Шарлотта, моя милая, я не могу с тобой разстаться! Как часто я надеялась и молилась, и уверяла себя, что ты меня никогда не покинешь, что ты останешься при мне навсегда, чтоб утешить мою старость!

Шарлотта, улыбаясь, покачала годовой. Еслибы мать её была менее взволнована, менее в действительности огорчена, она, может-быть, распространилась бы с ней о безосновательности такого желания. Как бы ни было, она только ответила шутливо, что её матери в течении двадцати лет можно еще не думать о старости.

- Ты за него из-за денег выходишь, или из-за его положения в свете? снова начала мистрис Дарлинг.

имеет почти ни одного шиллинга.

- Переставьте, мама! прервала Шарлотта, и её брови насупились как будто бы от боли.-- Толковать об этом совершенно напрасно. Я пойду за Джорджа Сент-Джона, еслибы даже знала, что мне придется в последствии ходить от одной двери к другой и просить себе куска хлеба.

У мистрис Дарлинг вырвался стон, как у человека, которому горе не дает силы говорить; она откинулась к задку кареты и сжала руки от душевного волнения.