Под осенней звездой.
Глава XXXIV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Под осенней звездой. Глава XXXIV. (старая орфография)

XXXIV.

Я иду на улицу Ратуши и сижу некоторое время возле извозчиков и смотрю на дверь гостинницы "Виктория". Потом я вспоминаю, что она ушла к родным. Я иду в гостинницу и вступаю со швейцаром в разговор.

- Да, барыня дома. Комната номер 12, во втором этаже.

- Так, значит, барыня не уходила никуда?

- Нет.

- Она скоро уезжает?

- Она ничего не говорила.

Я снова выхожу на улицу, и извозчики откидывают фартуки у своих экипажей и приглашают меня садиться. Я выбираю коляску и сажусь.

- Куда ехать?

- Мы будем стоять здесь. Я беру вас на часы.

Извозчики подходят друг к другу и шепчутся: один думает одно, другой - другое. Он наверное подстерегает свою жену, говорят они; она назначила свидание с кем-нибудь в гостиннице.

Да, я стерегу у гостинницы. В некоторых окнах виден свет, и мне вдруг приходит в голову мысль, что она видит меня в окно. Подождите немного, говорю я извозчику и опять иду в гостинницу.

- Где номер 12?

- Во втором этаже.

- А окна выходят на улицу?

- Да.

- Так это, значит, моя сестра махала мне, - лгу я швейцару, проходя мимо него.

Я поднимаюсь по лестнице и, чтобы не повернуть обратно, я сейчас же стучу в дверь, как только нахожу номер 12. Ответа нет. Я стучу еще раз.

- Это горничная?-- спрашивают изнутри.

Я не мог ответить "да", - мой голос выдал бы меня. Я взялся за ручку двери, но дверь была заперта. Она, вероятно, боялась, что я приду, - быть может, она видела меня в окно.

После этого я долго стою и слушаю; я слышу, что кто-то возится внутри, но мне не отпирают. Но вот внизу раздается два коротких звонка из какой-то комнаты. Это она, думаю я. Она зовет горничную, она волнуется. Я отхожу от её двери, чтобы не компрометировать её. и встречаю горничную на лестнице. В ту минуту, когда делаю вид, что собираюсь спускаться, я слышу, как горничная говорить:-- Да, это горничная, - после чего дверь отворяется.

- Нет, - говорит горничная, войдя в комнату, там только господин, который сейчас спустился с лестницы.

Я почти уже решаюсь взять комнату в гостиннице. но потом я отказываюсь от этой мысли: она не принадлежит к числу тех женщин. которые назначают свидания в гостиннице. Проходя мимо швейцара, я замечаю мимоходом, что барыня, вероятно, уже легла спать.

Я опять выхожу на улицу и сажусь в коляску. Время идет, часы бегут, извозчик спрашивает, не холодно ни мне? Да, немного. Я кого-нибудь жду? Да... Он дает мне свое одеяло с козел. Я плачу ему за его любезность папироской.

Время идет, часы бегут. Извозчики не стесняются больше и говорят друг другу, что из-за меня замерзнет лошадь.

Нет, это ни к чему не поведет! Я плачу извозчику, иду домой и пишу следующее письмо:

"Вы запретили мне писать вам, но позвольте мне только увидать вас. Я приду завтра в гостинницу в пять часов после обеда".

Не назначить ли более ранний час? Но раньше мне пришлось бы появиться при дневном свете. А когда я волнуюсь, то у меня подергиваются губы, я я буду страшен при дневном свете.

Я сам снес письмо в гостинницу "Виктория" и потом вернулся домой.

Мучительная ночь с бесконечными, долгими часами! Я хотел выспаться и подкрепиться, но об этом не могло быт и речи. Стало светать и я встал. Пробродив довольно долго по улицам, я возвращаюсь домой, ложусь и засыпаю.

Проходит несколько часов. Когда я просыпаюсь и прихожу в себя, я сейчас же в тревоге бросаюсь к телефону и спрашиваю, уехала ли барыня.

Нет, она не уехала.

Слава Богу! Она, значит, не собирается бежать от меня; она, конечно, уже давно получила мое письмо. Вчера был просто неудачный день, вот и все.

Я завтракаю и снова ложусь. Я просыпаюсь через несколько часов и снова бросаюсь к телефону.

Нет, барыня не уехала. Но уже уложила вещи.

Я одеваюсь и сейчас же бегу на улицу Ратуши. В продолжение получаса в гостинницу входит много людей и выходит также, но её не видно. Но вот бьет пять часов и я иду к швейцару.

- Барыня уехала.

- Уехала?

- Это вы спрашивали по телефону? Она в ту же минуту пришла из города и взяла свои вещи. Но у меня есть к вам письмо.

Я беру письмо, и, не распечатывая его, спрашиваю про поезд.

- Поезд отошел в четыре часа сорок пять минут, - говорит швейцар, глядя на свои часы.-- Теперь пять.

Я поерял полчаса, карауля на улице.

Я опускаюсь на одну из ступенек и смотрю в землю. Швейцар продолжает болтать. Он, конечно, понял, что в гостиннице останавливалась не моя сестра.

- Я сказал барыне, что один господин только что говорил по телефону. Но она сказала, что ей некогда, и она велела передать вам это письмо.

- С ней была еще какая-нибудь дама, когда она уезжала?

- Нет.

Я встаю и ухожу. На улице я разрываю конверт и читаю письмо: ... "Вы не должны меня больше преследовать".--

и тире...

Мне приходить в голову итти к фрёкен Елизавете, и через несколько минут я звоню у её дверей; у меня оставалась еще эта последняя надежда. Я слышу, как звонит колокольчик после того, как я нажал пуговку, мне кажется, что я стою и прислушиваюсь к завыванью ветра в пустыне.

Фрекен Елизавета уехала час тому назад.

И вот полилось вино, а потом настал черед виски. Потом полилось множество виски... Кутеж продолжался двадцать один день, и в продолжение этого времени сознание мое было погружено в непроницаемую мглу.

В таком состоянии мне однажды пришла в голову мысль послать в одну избушку в деревне зеркало в хорошенькой золоченной рамке. Зеркало предназначалось маленькой девушке по имени Ольга, которая была, как две капли воды, такая же милая и смешная, как теленок.

В моей комнате лежит машина. Я не могу со составить, так как большая часть деревянных частей осталась в усадьбе священника в деревне. Но я к этому равнодушен: моя любовь к этому изобретению прошла.

Господа неврастеники, мы скверные люди, а в животные мы также не годимся.

Вероятно, в один прекрасный день мне надоест находиться в безсознательном состоянии, и я снова отправлюсь на какой-нибудь остров.