Жизнь маленького города.
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Жизнь маленького города.

КНУТЪ ГАМСУНЪ. 

Пер. Л. А. Добровой.

ЖИЗНЬ МАЛЕНЬКАГО ГОРОДА.

Если идетъ не слишкомъ сильный дождикъ, то въ продолженiе всей недели слышишь съ утра до вечера тяжелые звучные удары молота, вколачивающiе гвозди и болты на корабельной верфи.

Это единственные звуки города, которые слышны везде, въ каждомъ доме. Это маленькое спокойное местечко, миролюбивое, консервативное гнездо съ капитанскими семьями, винокуреннымъ заводомъ и церковью.

Ночнымъ сторожамъ тутъ нечего делать; о дракахъ и нарушенiяхъ общественной тишины здесь слышно такъ редко, что постороннiе даже удивляются, а если случится, что какой-нибудь матросикъ или странствующiй подмастерье такъ разойдется, что затянетъ песню или пуститъ ругательство, то сама тишина маленькаго города смягчаетъ ихъ голоса. И ночные сторожа идутъ спокойно своей дорогой. Ночью здесь спятъ, а не бодрствуютъ и не шатаются. Вечеромъ оба сторожа встречаются на рыбномъ рынке. Это ихъ исходный пунктъ. Они здороваются, ходятъ рядомъ взадъ и впередъ, садятся на скамейку, высыпаются слегка, покуриваютъ, снова ходятъ взадъ и впередъ - и такъ проходитъ ночь. Они знаютъ поголовно въ лицо всехъ жителей, и все жители знаютъ ихъ. Если вечеромъ одинъ изъ сановниковъ города возвращается къ себе позже обыкновеннаго, то ночные сторожа знаютъ уже, что онъ идетъ съ крестинъ или мужского собранiя. А если случается, что въ темноте и ночной тишине мимо нихъ проедетъ двухколесный почтовый экипажъ, а въ немъ сидитъ женская фигура въ капюшоне и мужчина, то ночные сторожа знаютъ уже, въ чемъ дело. Они наклоняются-другъ къ другу, шепчутся и качаютъ головами, совсемъ какъ две кумушки за чашкой кофе, которыя понимаютъ другъ друга съ полуслова.

Какъ только бьетъ шесть часовъ, каждый изъ нихъ идетъ своей дорогой и распространяетъ по домамъ, среди вставшей прислуги весть, что акушерка часа два тому назадъ проехала по городу и что у жены капитана Габрiэльзена родился ребенокъ. Въ городе имеется еще двое безногихъ портныхъ, нищiй, Армiя Спасенiя, пароходная набережная и сберегательная касса. Все это имеется на-лицо. Въ центре города находится "Ферейнъ", атенеумъ и местный клубъ, где собираются отцы города и читаютъ "Новейшiя известiя" или "Утреннiй листокъ". Въ этомъ городке не принято читать до пресыщенiя и изнеможенiя; книгопродавецъ продаетъ всевозможные тозары, начиная съ гребешковъ и плитокъ шоколада и кончая учебниками и домашними проповедями. Въ этомъ городке живетъ человекъ, прочитавшiй во дни своей юности всего "Peder Paars" съ начала до конца, и съ этимъ человекомъ случилось неладное, онъ остался старымъ холостякомъ, сделался тунеядцемъ и сверхъ того былъ ненормаленъ. Этого человека зовутъ Тоннесъ Глай; но въ обеденное время его никогда не видно на улице, следовательно, онъ естъ что-нибудь въ своей древней каморке, где онъ живетъ круглый годъ одинъ одинешенекъ безъ всякаго присмотра. Это маленькiй человечекъ съ волосами и бородой рыжевато-золотисто-белокураго цвета, мало бросающiйся въ глаза, хотя за последнее время онъ сталъ слегка полнеть. Когда онъ за что-нибудь берется, то делаетъ это съ осторожностью, слегка наклоняя голову въ сторону; это происходитъ отъ начитанности и разсудительности. Въ виду того, что ему весь городъ знакомъ, онъ чувствуетъ себя обязаннымъ кланяться каждому. Большинство отвечаетъ ему на поклонъ, но консулъ прикладываетъ только къ козырьку указательный палецъ. Впрочемъ этотъ Тоннесъ Глай среди беднаго населенiя пользуется известнымъ уваженiемъ. Обыкновенные рыбаки и портовые рабочiе видятъ особую честь въ томъ, чтобы называть его своимъ другомъ и единомышленникомъ. Они думаюпь, что Тоннесъ Глай зарабатываетъ себе хлебъ какимъ-то таинственнымъ путемъ, для котораго нужна только работа головы; они думаютъ, что онъ и есть нечистая сила; никто никогда не видалъ, чтобы онъ занимался какимъ-либо ремесломъ, а между темъ онъ существуетъ и преуспеваетъ. Но Тоннесъ Глай вовсе не дьяволъ въ этомъ отношенiи. Единственное, чемъ онъ действительно походилъ на дiавола, это своей способностью быть во всякое время дня и ночи въ одно и то же самое время во всехъ местахъ города...

Если просыпаешься утромъ и не слышишь никакихъ звуковъ, доносящихся съ верфи, хотя и нетъ дождя, то все знаютъ уже, что неделя прошла - и сегодня воскресенье. И тогда все жители города отправляются въ полномъ параде въ церковь.

Дорога, ведущая въ церковь, представляетъ собой извилистую песчанную тропинку. Не мало ступней ходило по этой дорожке, тяжелыя подошвы рыбаковъ превратили маленькiе камушки въ песокъ. И этотъ песокъ поднимается при малейшемъ дуновенiи ветерка. Но несмотря на это, жена капитана Андерсена, женщина, пользующаяся большимъ влiянiемъ, сохранила моду дней своей молодости и до сихъ поръ постоянно носитъ платья съ длиннымъ шлейфомъ, и невольно каждому приходить въ голову, какую массу пыли она заметаетъ за собой, идя въ церковь. И многiе проклинаютъ ее за это. Вотъ идутъ молоденькiя девушки въ светлыхъ платьяхъ, а женщины постарше - въ темныхъ. Туда же идутъ Іенсенъ, служащiй у купца Берга, аптекарь, таможенный чиновникъ Ользенъ. А вотъ плетется фотографъ Розенъ, у котораго всего одна нога, и который никакъ не можетъ попасть въ свою колею. Но ихъ всехъ превосходитъ консулъ. У него волосы еще темные, и онъ иначе не ходитъ, какъ съ цветкомъ въ петличке, хотя у него, у молодца, уже трое взрослыхъ детей!

Капитаны собираются толпой и идутъ все вместе, какъ те, которые только что вернулись изъ путешествiя, такъ и другiе, распростившiеся навсегда съ моремъ. Они загорелы, покрыты морщинами и толсты, по походке они напоминаютъ ломовыхъ лошадей, везущихъ поклажу, но ихъ речи веселы и лица беззаботны.

Затемъ наступаетъ послеобеденное время.

Матросикъ зоветъ съ собой честнаго товарища, и они идутъ гулять на набережную передъ таможней. Обыкновенно здесь собирается весь городъ. Образуются труппы одна за другой, расходятся, снова собираются, ходятъ отъ одного къ другому и болтаютъ между собой.

Тотчасъ же начинается торговля макрелью; свежая макрель и соленая макрель, копченная макрель и маринованная макрель. Загорается споръ о макреляхъ, и онъ считается удачнымъ, если прекращается къ шести часамъ; если же къ этому времени не приходятъ ни къ какому соглашенiю, то продажа все-таки прекращается. Сигналомъ къ тому служитъ свистокъ паровой трубы, доносящiйся съ фiорда, и уже съ этой минуты никто изъ присутствующихъ ни слова не произноситъ о макреляхъ.

Почтовое судно, сильно покачиваясь, подплываетъ къ пристани, все бросаются туда, такъ какъ шесть часовъ - это самое оживленное время въ маленькомъ городе. Съ приближенiемъ почтового парохода на набережную спешатъ, ковыляя, люди на костыляхъ, сюда же привозятъ въ креслахъ на колесахъ калекъ. Четыро человека стоятъ на готове, чтобы принять канатъ; съ полдюжины молодыхъ женщинъ собрались сюда, чтобы опустить письма въ почтовый ящикъ парохода. Целая толпа женъ моряковъ явилась сюда, чтобы поглядеть, какiе купцы или комиссiонеры прiехали теперь въ городъ. И Армiя Спасенiя тутъ же на-лицо съ плакатами и воззванiями; въ руки суются записки, на которыхъ напечатано: "Торжественное молитвенное собранiе въ 7 ¹/₂. К. Ольхенъ, кадетъ I. С. Коргезенъ, майоръ. No 13. Готовься предстать передъ Господомъ Богомъ". Раздается первый свистокъ, вследъ за этимъ - второй.

По набережной несется дама, поддерживая обеими руками платье.

- Вы едете съ нами? - спрашиваетъ штурманъ съ бугшприта судна.

- Нетъ, - отвечаетъ она, задыхаясь

Она хочетъ только, подобно другимъ, присутствовать на празднестве. И она, слава Богу, пришла во-время, чтобы увидать, какъ выгружаютъ два ящика съ пивомъ для гостиницы.

Но вотъ раздается третiй свистокъ, сходни снимаются, и машина начинаетъ работать.

Теперь вся эта человеческая масса отчаливаетъ обратно и разсеивается по городу. Но те, которые заинтересованы въ этомъ, идутъ за почталiономъ; молодыя дамы, ожидающiя письма, и мужчины, получающiе "Западную газету". По прошествiи часа, целаго часа волненiй и нетерпеливыхъ ожиданiй, часа полнаго надеждъ и волненiй, каждый получаетъ свои новости. После этого все расходятся по домамъ. После ужина избранные отцы города отправляются въ "Ферейнъ", чтобы ознакомиться съ новыми газетами.

основахъ. Въ сущности только церковь да можетъ быть еще два-три учрежденiя остались неприкосновенными.

* * *

Началось это такъ естественно и незаметно, какъ начинается все на свете. Повесился фотографъ Розенъ, человекъ съ одной ногой, - ни разу въ своей жизни не попавшiй въ свою колею. Онъ вечно перебирался съ одной квартиры на другую, не находя себе постояннаго пристанища, потому что у него всюду были долги. Однажды онъ отнесъ въ закладъ все свои фотографическiе аппараты и пропилъ деньги. После этого онъ повесился. Но передъ этимъ онъ ухитрился обручиться; его невеста была дочерью мелкаго торговца. Она ходила всегда въ шляпке и съ зонтикомъ и причисляла себя къ самымъ хорошенькимъ девушкамъ города, хотя ей наверное было уже за тридцать летъ. Ходили слухи, что она не разъ выручала своего фотографа, когда онъ нуждался въ деньгахъ, такъ что теперь у нея самой оставалось чрезвычайно мало. Но незамужнiя дамы ея возраста утверждали, что она давала ему только то, что сама зарабатывала, и фотографъ долженъ былъ повеситься, бедняга, чтобы избежать свадьбы, такъ какъ, въ сущности, онъ былъ умный и образованный человекъ, прекрасно понимающiй, что его ожидаетъ.

Фотографъ Розенъ увлекъ своимъ примеромъ и таможеннаго чиновника Ользена. Ользенъ не повесился, но онъ нанесъ себе вредъ на всю жизнь. Всегда бываетъ такъ, когда люди незначительнаго положенiя и происхожденiя берутъ женъ изъ высшаго общества. Ользенъ укралъ деньги изъ таможенной кассы; было установлено, что онъ хапнулъ около трехсотъ кронъ. Оказалось, что многiе люди предвидели заранее, что это должно принять скверный оборотъ. Ведь таможенный чиновникъ Ользенъ принадлежалъ къ числу техъ людей, которые съ наступленiемъ весны обязательно ходятъ въ белой соломенной шляпе и въ светломъ костюме, и если въ городе былъ такой человекъ, у котораго изъ кармана пиджака высовывался кончикъ шелковаго платка, и который разгуливалъ съ тросточкой въ руке, то это былъ Ользенъ. А между темъ весь городъ зналъ, кто была его мать. Она была вдова, зарабатывающая свой хлебъ стиркой и чисткой. Но Ользенъ не хотелъ быть хуже остальныхъ сослуживцевъ; онъ сталъ вращаться въ обществе фотографа Розена и такихъ "собутыльниковъ", которые могли расплачиваться наличными деньгами за кегельбанъ, пиво и желтые башмаки. Да, это должно было окончиться катастрофой. Ользену отказали отъ места въ таможне.

Весь городъ былъ заполненъ сплетнями, а Іенсенъ, служащiй у Берга, сочинилъ даже по поводу этихъ двухъ событiй несколько стихотворенiй. Но тогда вмешался консулъ. Собственно говоря, консулъ выразился только неодобрительно по поводу жалкаго стихотворенiя Іенсена, хотя Іенсенъ служилъ не у него, а у купца Берга. Консулъ высказался открыто, что фоiографъ Розенъ и Ользенъ съ таможни были единственными соперниками Іенсена. Этимъ было все сказано. Следствiемъ этого было то, что Іенсенъ, служащiй у Берга, не прiобрелъ известности своимъ стихотворенiемъ. Нетъ, наоборотъ: решительно нетъ. А после этого началась исторiя изъ-за молодой жены капитана, Олавы Воллертзенъ, изъ-за того только, что за последнее время она никуда не показывалась. Не потому именно, что это было ей вменено въ обязанность появляться то тамъ, то здесь, - въ этомъ не было никакой необходимости; но съ другой стороны, ведь каждый человекъ долженъ же бывать въ магазинахъ, въ булочной, въ кружке своихъ друзей, и нельзя же было прекращать всякое сношенiе съ городомъ! А Олава Воллертзенъ оставалась все время у себя дома. Чемъ же занималась она тамъ такъ старательно?

Она, молодая и красивая, была всего три года замужемъ; мужа ея вотъ уже два года не было дома, онъ былъ въ плаванiи. Онъ былъ капитаномъ на одномъ изъ пароходовъ консула. У нихъ былъ ребенокъ. Благосостоянiе и порядокъ царили въ маленькомъ домике съ розами на окнахъ, и никому не могло бы прiйти въ голову, чтобъ тамъ могло что-нибудь случиться. Девочка-подростокъ, служившая въ доме, также не замечала, чтобы Олава была "возбуждена", или принадлежала къ Армiи Спасенiя. Она только держалась въ стороне отъ людей.

Такъ прошло несколько недель. Стояла тихая погода, и ловля макрелей была удачная, хотя дальше, на взморье бушевала сильная буря. Однажды утромъ два лоцмана привели на буксире въ бухту трехмачтовый корабль, который они нашли ночью на взморье, у маяка. Онъ блуждалъ одиноко и уже началъ тонуть. Какое великолепное, но никуда не годное судно!

Это было необыкновенное зрелище, когда этотъ трехмачтовый корабль волокли въ бухту. Эльза гуляла невдалеке со своими подругами и первая увидала его.

- Смотрите туда! - закричала она, указывая на бухту. Оне тотчасъ же увидали, что это былъ чужой корабль, не принадлежащiй городу.

- Это корабль, который они нашли сегодня ночью, - добавила она. - Они получатъ вознагражденiе!

Подруги должны были согласиться, что она была права - юркая девочка! Она все понимала, несмотря на то, что была еще очень молода.

- Пойдемте, скажемъ объ этомъ женамъ лоцмановъ, - сказала добродушно Эльза. - Ведь дело идетъ о вознагражденiи.

И оне отправились. Эльза чувствовала себя очень гордой, какъ будто она сама нашла корабль. Она важничала передъ подругами и старалась припомнить какую-нибудь новость, которой она могла бы озадачить ихъ.

Она начала:

- Знаете, Іенсенъ, служащiй у Берга, запачкалъ свои новые брюки масляной краской? Ахъ, теперь не имело больше смысла острить на счетъ Іенсена, после того, какъ консулъ высказалъ свое мненiе о немъ!

- Не можетъ быть!

- А вы этого не знали? Но это ему поделомъ, онъ вечно задираетъ носъ!

- Ха, ха, ха, какъ смешно!

- Такъ вы, можетъ быть, тоже не знаете, что Олава Воллертзенъ въ такомъ положенiи?

- Въ какомъ?

- Въ такомъ! - и Эльза выставила впередъ животъ.

Подруги въ ужасе всплеснули руками и сказали:

- Нетъ, Боже сохрани, этого не можетъ быть!

- Но ведь Воллертзенъ два года уже какъ уехалъ! Это совершенно невозможно!

- Да теперь вы можете веритъ или не верить, какъ хотите, но не забывайте, что я вамъ это сказала.

Молоденькiя девушки не могли понять, какъ это могло случиться, ведь если отецъ два года тому назадъ уехалъ, онъ никоимъ образомъ не могъ иметь ребенка; и Эльза не могла имъ этого объяснитъ, хотя она и была больше осведомлена, чемъ оне.

Отъ лоцмановъ молодыя девушки отправились прямо на набережную. Судно было уже причалено, воду выкачали, и оно красовалось, покачиваясь на воде.

Тогда консулъ отправился на бортъ. Весь городъ собрался на набережной и следилъ за нимъ. Несколько человекъ стояли у него поперекъ дороги, онъ вежливо попросилъ, чтобы его пропустили.

Онъ былъ благороденъ и черноволосъ, въ светломъ костюме, съ цветкомъ въ петличке. Подъ мышкой онъ несъ портфель. Онъ осмотрелъ корабль сверху донизу и сталъ составлять протоколъ. Онъ записалъ то, что виделъ самъ, и то, что ему разсказали лоцманы. Одного изъ зрителей, стоящихъ на набережной, позвали на корабль, чтобы онъ держалъ консулу чернильницу въ то время, какъ онъ обходилъ и записывалъ...

Этотъ годъ былъ замечателенъ темъ, что почти въ каждомъ месяце можно было отметиль какое-нибудь хотя маленькое происшествiе. Пожаръ у учителя Элiассена нельзя было причислить къ числу ежедневныхъ событiй. Добрый Эллiассенъ, ему поистине помогло Провиденiе! Этого нельзя было отрицать. Не более года тому назадъ онъ за большую сумму застраховалъ свой домъ, хозяйственныя строенiя и весь свой домашнiй скарбъ, а теперь все сгорело до тла. Учитель Элiассенъ былъ также кассиромъ "Ферейна", а при пожаре сгорела вся наличность денежной кассы. Это было самое ужасное; несколько сотъ кронъ исчезли, какъ дымъ. На общемъ собранiи "Ферейна" было предложено не взыскивать съ кассира денегъ, но Эллiассенъ всталъ со своего места и сказалъ растроганнымъ голосомъ, что пусть лучше и онъ, и его жена, и его многочисленныя маленькiя дети будутъ ходить нагими, чемъ онъ допуститъ, чтобы ему простили хотя бы единый медный хеллеръ. "Ферейнъ" якобы оказалъ ему большую честь, выбравъ его на этотъ ответственный пость, и онъ прекрасно сознаетъ наложенныя на него обязанности.

Тогда внезапно восторгъ овладелъ всеми членами "Ферейна", и они собрали между собою двести кронъ для покупки учителю домашней утвари.

* * *

Наступила осень, плохая погода, темныя ночи. Оба ночныхъ сторожа встречаются попрежнему на рынке макрелей; они здороваются, болтаютъ между собою и идутъ вверхъ по улице. Темная ночь, и только фонарь у гостиницы распространяетъ тускливый светъ. Одинъ изъ сторожей беретъ своего коллегу подъ руку и крепко держитъ его. Они стоятъ и смотрятъ...

Происходитъ нечто странное, Тоннесъ Глай идетъ спокойнымъ шагомъ внизъ по улице и направляется прямо въ конторе консула. Но ведь теперь ночь! Когда онъ доходитъ до верхушки лестницы, онъ останавливается и стоитъ несколько секундъ, наклонивъ слегка голову набокъ, благодаря мыслямъ, отягощающимъ ее. Но едва сторожа собрались поставить ему удивленный вопросъ, какъ самъ консулъ отворилъ ему дверь. Это было самое удивительное изъ того, что они пережили за те пятнадцать летъ, что охраняли городъ! Они остаются стоять тамъ, где стояли.

Тоннесъ Глай вошелъ тихонько и ждалъ пока консулъ запретъ дверь. Затемъ его повели въ самую отдаленную комнату конторы. И здесь такъ-же дверь была плотно и крепко заперта.

- Я думаю, не стоитъ зажигать огонь, - сказалъ консулъ. - Фонарь гостиницы бросаетъ сюда немного свету. Но садитесь, пожалуйста. Садитесь вотъ сюда!

Тоннесъ Глай почтительно селъ на кончикъ стула.

- Такъ вотъ, это было какъ разъ то, что я хотелъ вамъ сказать, - началъ консулъ. - Вы это уже знаете. Вы видели меня одинъ или два раза, коротко говоря, несколько разъ. Сколько разъ вы меня видели?

- Семь разъ, господинъ консулъ, - отвечаетъ Тоннесъ Глай.

- Такъ часто я не бывалъ у нея, - сказалъ консулъ. - Это было два-три раза, въ этомъ я признаюсь. Два-три маленькихъ раза.

Тоннесъ Глай возражаетъ:

- Семь разъ, господинъ консулъ. Извините меня за мое замечанiе.

Консулъ зажигаетъ сигару, но не предлагаетъ Тоннесу Глайю.

- Пусть будетъ такъ, - говоритъ онъ и пускаетъ дымъ на воздухъ. - Но я надеюсь, относительно другихъ вопросовъ, мы будемъ съ вами солидарны, мой добрый Янсенъ.

Но его не проведешь, и онъ не делается мягче отъ того, что консулъ называетъ его "добрымъ Янсеномъ".

Консулъ киваетъ головой и выпускаетъ изо рта сигарный дымъ.

- Хорошо... Ты говорилъ, что виделъ меня выходящимъ изъ ея дома. Это, во-первыхъ. Во-вторыхъ, ты сказалъ ей, что я долженъ тебя наградить. Сколько ты требуешь? - Съ этими словами консулъ предлагаетъ Тоннесъ Глайю сигару, отъ которой онъ однако отказывается. Онъ настаиваетъ, но Тоннесъ все-таки отказывается.

- Сколько я требую? - отвечаетъ онъ. - Мне нужно не много при моей бедной жизни. Это долженъ решить самъ господинъ консулъ.

- Сколько?

- Въ этомъ отношенiи я нахожусь во власти господина консула.

- Гм... Да, это возможно. Да, ты это доказываешь на деле. Мне не нужно заключать съ тобой сделки, Тоннесъ Глай. Но я не люблю, чтобъ обо мне лгали, злословили, сплетничали: у меня семья. Поэтому я хочу заткнуть тебе ротъ. Вотъ именно то, что я хочу. Я говорю достаточно ясно.

Тогда Тоннесъ Глай почтительно спрашиваетъ:

- Кто долженъ быть отцомъ, господинъ консулъ?

Консулъ отвечаетъ:

- Отцомъ? Это ужъ не мое дело.

- Женщине одной не такъ-то легко это обделать, - говоритъ Тоннесъ Глай. - Господинъ консулъ долженъ это обдумать.

- Да, что же ты придумалъ?

Тонпесъ вертитъ въ рукахъ свою шляпу и соображаетъ.

- Господинъ консулъ могъ бы меня выдать за отца, - говоритъ онъ. - Конечно, если она сама на это согласится.

Консулъ пронизываетъ его взглядомъ и чувствуетъ себя внезапно спасеннымъ.

- Я всегда говорилъ, что у тебя удивительная голова, Янсенъ. Я уже неоднократно желалъ себе твою голову, Янсенъ.

Но тотъ остается попрежнему холоденъ.

- Меня обыкновенно не зовутъ Янсенъ, господинъ консулъ. Это преувеличенiе. Мое имя Тоннесъ Глай.

-- Да, да, Тоннесъ Глай, хорошо. Но я часто желалъ себе твою голову. Твое предложенiе очень ценно. Я думаю, оно что-нибудь да стоитъ и въ денежномъ отношенiи. Сколько ты самъ думаешь?

Тоннесъ Глай обдумываетъ.

- Тысячу кронъ.

- Боже тебя сохрани! Ты знаешь, что у меня семья. Говори серьезно, парень!

- Тысячу кронъ, господинъ консулъ. Извините мое неуместное замечанiе.

- Объ этомъ не можетъ быть и речи! - говоритъ консулъ и встаетъ съ своего места. Онъ смотритъ задумчиво въ окно. Затемъ оборачивается къ Тоннесу Глайю и решаетъ: - Нетъ, тогда у насъ ничего не выйдетъ. Извини, что я тебя такъ поздно побезпокоилъ. Я поищу кого-нибудь другого.

- А что думаетъ господинъ консулъ сделать cо мною? - спрашиваетъ Тоннесъ Глай и встаетъ съ места.

- Съ тобой? Что я съ тобой сделаю, чортъ? - говоритъ консулъ, вдругъ задрожавъ отъ гнева. - Я прикажу тебя завтра же арестовать! Вонъ отсюда!

Консулъ хватается за дверь, а Тоннесъ Глай делаетъ видъ, что хочетъ уходить.

- Позвольте мне объяснить вамъ, въ чемъ дело, - говоритъ онъ смиренно. - Я все же самый удобный изъ всехъ, кого можетъ достать господинъ консулъ.

Консулу ясно, что Тоннесъ Глай правъ, но онъ золъ и возражаетъ.

- Я сказалъ, что возьму другого. А затемъ - довольно! Но слишкомъ очевидно, что Тоннесъ Глай правъ. Поэтому, когда онъ доходитъ до парадной двери, консулъ тащитъ его обратно и снова запираетъ дверь. Оба идутъ обратно въ контору.

Консулъ приказываетъ:

- Ты хотелъ мне что-то объяснить? объясняй!

- Что такое тысяча кронъ для состоятельнаго человека! - говоритъ Тоннесъ Глай.

- Конечно, я не нищiй, но тебя это не касается. Естественно, что я не могу пожаловаться на недостатокъ земныхъ благъ и надеюсь, что таково всеобщее мненiе обо мне.

- Да сохранитъ васъ Господь, господинъ консулъ!

- Значитъ такъ. Но тысячу кронъ - никогда!

-- Все это можно уладить самымъ прiятнымъ образомъ.

- Но какъ же?

- Въ разсрочку. По частямъ.

- И ты осмеливаешься мне это предлагать?

Тоннесъ Глай восклицаетъ:

- Въ разсрочку? - Господинъ консулъ! - Разрази меня Господь на этомъ месте....

- Да, разве нельзя было бы разделить эту сумму на две части? На двоихъ? Если господинъ консулъ не въ состоянiи заплатить одинъ, то она можетъ добавитъ такъ сказать, поделиться съ господиномъ консуломъ. У нея много денегъ.

Консулъ быстро встаетъ съ места. - Теперь убирайся! Вонъ! Слышишь..... Впрочемъ, ты можетъ-быть уже говорилъ съ нею объ этомъ?

- Я намекалъ ей.

Консулъ обдумываетъ и садится опять.

детей...... Сколько она думаетъ взять на себя?

- Этого она не говорила. Но она во всехъ отношенiяхъ очень добра, это известно господину консулу. Она, конечно, не будетъ скряжничать.

- Половину, - говоритъ решительно консулъ. - Ты думаешь, я торгуюсь? Больше чемъ половину она не должна платить.

Въ этомъ вопросе они оказались солидарны.

- Мою половину ты можешь получить завтра. Когда кассиръ будетъ здесь; у меня нетъ ключей.

Ночные сторожа все стояли на томъ же месте. Они видели, какъ впустили Тоннеса Глайа въ долъ и какъ его выпустили обратно. Но они ничего не слышали. И они абсолютно ничего не могли понять. Поэтому они решили нагнать Тоннеса Глайа. Но это имъ не удалось. Тоннесъ Глай увидалъ ихъ; онъ направился прямо къ гостинице, прошелъ мимо нея и скрылся по ту сторону фонаря, где его никто не могъ увидать.

* * *

И снова встречаются въ вечернiе часы ночные сторожа, устраиваются поуютнее съ трубкой во рту, ведутъ разговорь и прогуливаются.

- Я опять перешелъ на жевательный табакъ для трубки, говоритъ одинъ изъ нихъ.

- Я тоже, - отвечаетъ другоi, зажитая трубку.

- Онъ настолько дорогъ теперь, что его и не купишь.

- Все жизненные продукты растутъ въ цене. Скоро невозможно будетъ жить. Да, разве то, что я говорю, не правда?

- Это кажется богохульнымъ, Тобизенъ, но это правда, что ты говоришь! А что касается жизненныхъ потребностей, то я вижу, что все должны копить деньги и следить за темъ, чтобы "грошей хватало", какъ правильно говорить старинная пословица. Моя младшая дочь конфирмовалась весной. Ты думаешь, мы были въ состоянiи купить ей новое платье? Это такое важное и ответственное событiе, но она должна была надеть платье своей сестры.

- Люди завидуютъ намъ, чиновникамъ. Они говорятъ, что у васъ деньги верныя. Теперь я спрашиваю тебя, Маркуссенъ, какая польза мне, что я чиновникъ, если жизненные потребности такъ вздорожали, что больше жить невозможно? Едва я получу свое нищенское жалованiе, какъ, глядишь, его уже нетъ. Деньги будто уплываютъ.

- А между темъ въ этомъ году макрели совсемъ не были редкостью. Но все люди жалуются. Я слышалъ, что банкъ хочетъ отказывать въ кредите.

- Да все говорятъ. Въ скоромъ времени будетъ такъ, что никто кроме консула не будетъ пользоваться доверiемъ.

- Да, консулъ не принимается въ разсчетъ. У него, небось, изобилiе по всемъ отраслямъ. У консула такъ: если ему не повезетъ въ одномъ деле, онъ наживаетъ на другомъ и наживаетъ съ избыткомъ. А къ тому же у него еще пароходы.

- Вотъ она опять куда-то едетъ.

Они останавливаются, и акушерка проезжаетъ мимо нихъ.

- Посмотримъ, куда она едетъ, - говоритъ Маркуссенъ.

- Да, я хотелъ именно тебе это предложить, - отвечаетъ Тобизенъ.

-- Развратница! Ола вела себя непристойно для замужней женщины. Какъ ты думаешь, что скажетъ на это Воллертзенъ?

- Молчи уже лучше!

- И она еще имеетъ нахальство принимать акушерку.

- Я ничего больше не скажу. И Воллертзенъ, который вотъ уже два года, какъ уехалъ...

Но отецъ - кто былъ отецъ?

Да, Тоннесъ Глай не скрывалъ, что онъ былъ отцомъ - извините за выраженiе! И во всемъ городе не было человека, который бы этому не удивлялся. Никто не могъ этого понять. Будь это по крайней мере по влеченiю сердца, такъ какъ Олава была молода и красива. Но съ Тоннесъ Глаемъ! Это былъ одинъ развратъ!

И самъ Тоннесъ Глай удивлялся, какъ ему удалось завлечь ее. Но онъ защищалъ ее, говоря, что красивыя женщины бываютъ иногда очень странныя, имъ вдругъ начинаетъ нравиться человекъ самаго ничтожнаго положенiя и вида. Такъ, вероятно, и было въ этомъ случае.

Но Тоннесъ Глай ходилъ по прежнему скромный и тихiй, и среди своихъ "единомышленниковъ" онъ пользовался не меньшимъ уваженiемъ. Этотъ каналья Тоннесъ Глай, думали они, выказалъ себя съ совсемъ другой стороны. Онъ можетъ въ одинъ прекрасный день открыть торговлю, сделаться оптовымъ негоцiантомъ и называться Янсеномъ. У него голова ко всему приспособлена, онъ ужъ теперь выглядитъ маленькимъ купцомъ, съ каждымъ днемъ онъ становится дороднее.

векселяхъ совершенно непонятныя фамилiи; тогда коммерсантъ Бергъ внесъ предложенiе отказаться отъ подобныхъ векселей. Онъ хотелъ бы заменить этого поручителя кемъ-нибудь посолиднее. Но это было бы слишкомъ резко относительно такого человека, какъ консулъ. Если онъ находилъ фамилiю надежной, значитъ она была надежна. Коротко говоря, негоцiантъ Бергъ провалился со своимъ предложенiемъ.

Во время этого маленькаго инцидента въ присутствiи консулъ чувствовалъ себя совсемъ разбитымъ. Но онъ забралъ себя въ руки и казался спокойнымъ и хдаднокровнымъ. У него оставалась еще одна надежда, последняя, онъ ждалъ телеграммы отъ капитана Воллертзена, уехавшаго съ кораблемъ, нагруженнымъ фруктами; короткую, благопрiятную телеграмму относительно одного дела, о которомъ велись переговоры въ Нью-Іорке.

- Господинъ негоцiантъ Бергъ требуетъ более надежнаго имени, - сказалъ консулъ. - На мой взглядъ всякая фамилiя есть чистая формальность. Я буду иметь честь на следующемъ собранiи заплатить по всемъ векселямъ.

Да, видите ли, это было заслуженное наставленiе... Но состоялось следующее заседанiе, и консулъ не заплатилъ по векселямъ. Ахъ, онъ вообще не платилъ больше ни по одному векселю! Телеграмма Воллертзена была мало утешительна, напротивъ, ее можно было назвать почти безумной. Воллертзенъ покинулъ свой корабль, онъ былъ напуганъ секретнымъ письмомъ, полученнымъ изъ дому, и теперь ехалъ домой.

съ кораблями, тяжелыя времена, - все это было причиной тому, что онъ не могъ больше оставаться на своемъ посту и принужденъ сложить съ себя почетную должность.

Известiе распространилось по всему городу, все пришло въ необычайное волненiе, женщины плакали. Въ маленькомъ городке взорвалась бомба. Консулъ обанкрутился, кто же могъ тогда твердо стоять на своихъ ногахъ? Онъ былъ знатнейшимъ въ городе и его столпомъ; быть можетъ онъ и бывалъ часто упрямъ и высокомеренъ, но никто, кроме Бога, не могъ ему противоречить. И вотъ въ конце-концовъ Богъ подготовилъ ему полное пораженiе. Скоро выяснилось, что очень многiе должны были последовать за нимъ въ его паденiи.

Этотъ былъ грандiозный провалъ. Даже единственный звукъ городка замолкъ, не слышались больше удары молотка, доносившiеся съ верфи. Негоцiантъ Бергъ тотчасъ же организовалъ маленькую корабельную верфь на акцiяхъ, но молотки не прыгали уже такъ усердно, нетъ, это былъ далеко не тотъ звукъ.

Все было парализовано. Консулъ, его домъ, его дела составляли жизнь и украшенiе местечка, а теперь одно горе было видеть этого самаго консула, какъ онъ останавливался на улице и давалъ изъ своего обанкрутившаго кошелька нищему серебряную монету. Въ этомъ лежала настоящая драма и иронiя надъ самимъ собой. Когда все начало такъ рушиться, Эльза могла пасть вместе съ другими, разве она была обезпечена более другихъ отъ банкротства? Теперь она могла съ такимъ же успехомъ взять себе въ мужья Іенсена, служащаго у Берга, хотя по положенiю онъ стоялъ гораздо ниже ея. Было совсемъ грустно видеть, какъ неохотно и нерадостно шла она къ алтарю...

Коротко говоря, въ городе было подорвано почти все, кроме церкви. Только жена капитана Андерсена продолжала подметать дорожки своимъ старомоднымъ шлейфомъ, такъ какъ она была еще состоятельна, и ея средства позволяли ей это делать. И Тоннесъ Глай становился все дороднее и дороднее, но во всемъ остальномъ онъ держалъ себя попрежнему скромно и не

Теперь купецъ Бергъ выдвинулся въ знатные люди. Онъ сделался директоромъ банка и ораторомъ. Но купецъ Бергъ - это былъ не консулъ. Сущее наказанie было слушать его и видеть, какъ онъ выступалъ по городскимъ деламъ: онъ былъ такой неловкiй! Такъ напримеръ, онъ самъ называлъ себя директоромъ, а не могъ связать плавной, красивой речи, еслибъ даже вопросъ касался его жизни. Онъ работалъ надъ этимъ, работалъ, какъ волъ, чтобы научиться красиво нагибаться, кланяться и говорить, но еслибъ его манеры были бы даже вдвое изящнее, это все-таки не были манеры и речи консула. Что говорилъ консулъ, когда его кто-нибудь навещалъ? "Я радъ васъ видеть!" - говорилъ консулъ. А если купецъ Бергъ кого-нибудь принималъ, то онъ шаркалъ ногой, какъ лошадь, и говорилъ изысканно вежливо: "Здравствуйте, я радуюсь вашему присутствiю!" А когда у его жены была стирка белья, то онъ говорилъ, что у него въ доме "осветляютъ платье".

Его жена также не подходитъ къ своему новому положенiю. Во всякомъ случае, она обладала достаточной долей нахальства. Такъ, напримеръ, она получала письма, на конвертахъ которыхъ стояло: Ея Высокородiю госпоже Бергъ. Что это значило: высокородiю? Почтмейстеръ долгое время делалъ видъ, что онъ ничего не замечаетъ. Но со временемъ люди стали мириться со всемъ. Нельзя было отрицать того, что негоцiантъ Бергъ былъ действительно богатый человекъ. Съ годами онъ наживалъ все большiя суммы денегъ и велъ все большее количество делъ; въ конце концовъ онъ сделался консуломъ, а жена, его, благодаря этому - знатнейшей дамой города. И подрастающее поколенiе видело, какъ городокъ процветалъ подъ новымъ скипетромъ. А консулъ - старый консулъ - сделался агентомъ по ввозу макрелей и агентомъ страхового общества. И это въ томъ городе, где онъ когда-то былъ первымъ! Но когда онъ сделался кроткимъ и больше углубился въ себя, то Гоподь послалъ ему большую милость: его дочь Корелiя вышла замужъ за богатаго человека. И Корелiя сделалась сокровищемъ для своего мужа.