Новая земля (Новь). Часть I.
Глава IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая земля (Новь). Часть I. Глава IV. (старая орфография)

IV.

Вечер опускается на город. Дела. кончаются, магазины закрываются, газ потушен. Старые, поседевшие хозяева запираются в свои конторы, зажигают лампы, достают бумаги, справляются в толстых кассовых книгах, заносят число, сумму и задумываются.

Между тем с пароходов доносится непрерывный шум, - они до самой поздней ночи нагружаются и выгружаются.

Десять часов, одиннадцать. Кофейни битком набиты, наплыв посетителей громадный; по улицам ходят всевозможные люди в лучших своих одеждах, провожают друг друга, свистят женщинам и исчезают под воротами и в погребках. Извозчики стоят у подъездов и следят за малейшим знаком проходящих, болтают между собой о своих лошадях и от нечего делать посасывают свои короткия трубки.

Проходит мимо женщина - дитя ночи; ее все знают; за ней идеть матрос и господин в цилиндре, - оба быстро шагают, каждый хочет первым догнать ее. Затем проходят с сигарами в зубах два молодца, они громко говорят, лержа руки в карманах; а за ними снова женщина; вслед за ней опять два господина, быстро шагающих, чтоб настигнуть ее.

В гавани с пароходов все еще раздается шум лебедок, и дрожки стучат по улицам; в отдаленных конторах один купец за другим покончили со своими бумагами и мыслями; седые господа захлопывают кассовые книги, снимают шляпы с гвоздей, тушат лампы и идут домой.

Гранд также выпускает своих последних гостей, - компанию, оставшуюся до самого конца, молодых, веселых людей. В разстегнутых пальто, с тросточками под мышкой и со шляпами набекрень, плетутся они вниз по улице, громко разговаривают, напевают модную песенку и шикают одинокой забытой женщине в боа и белой вуали. Общество поднимается к университету; говорят о литературе, о политике и, хотя среди них нет разногласия, они все-таки все очень возбуждены:

"Хо-хо, разве Норвегия не самостоятельная страна! Разумеется."

"Так разве она не имеет права выступить самостоятельно. Подождите, президент обещался взяться, как следует, за это дело; кроме того, скоро будут выборы."

У университета трое из мужчин прощаются, и каждый идет своей дорогой домой, оба же оставшиеся ходят взад и вперед, останавливаются перед Грандом и обмениваются своими мнениями. Это Мильде и Ойэн. Мильде все еще разгорячен.

"Я говорю, что если Стортинг и на этот раз будет колебаться, то я отправлюсь в Австралию; здесь немыслимо будет оставаться".

Ойэн молод и нервен; у него маленькое, круглое женственное лицо, бледное и усталое. Он прищуривает глаза, как близорукий, хотя видит хорошо; голос у него мягкий и слабый.

"Я совершенно не понимаю, как может все это вас так интересовать. Для меня это безразлично". И Ойэн пожал плечами; ему надоела политика. У него покатые плечи, как у женщины.

"Ну хорошо, я не буду больше тебя задерживать", сказал Мильде. "Кстати, написал ты что-нибудь?"

"Да, несколько стихотворений в прозе", отвечает Ойэн, тотчас же оживившись. "Между прочим, я очень жду того времени, когда попаду в Торахус, - тогда я серьезно примусь за работу. Ты прав, в городе немыслимо оставаться".

"Ну да, но я подразумевал всю страну, но... Да, значит, в четверг вечером в моей мастерской?... Скажи, старый друг, не найдется ли у тебя кроны?"

Ойэн разстегивает пальто и достает крону.

"Спасибо, друг, значит до четверга вечером. Приходи пораньше, чтоб помочь мне немного устроить... Боже мой, шелковая подкладка! И у тебя я просил лишь одну крону! Пожалуйста, прости меня, если я тебя этим оскорбил". Ойэн улыбается и не обращает внимание на шутку.

"Я бы сказал, можно ли встретить теперь не на шелковой подкладке? Чорт возьми, почем ты платишь за это?" И Мильде щупает костюм.

"Ну, этого я не помню, я никогда не могу запомнить цифр. Это не по моей части. Счета от портных я откладываю в сторону и всегда нахожу их, когда переезжаю".

"Ха-ха-ха, практический способ, замечательно практично. Итак, ты не платишь?"

"Нет, это в руках Божьих. Да, когда я разбогатею, тогда... Однако тебе нужно итти, я останусь дома".

"Конечно, покойной ночи. Но слушай, совершенно серьезно, если у тебя есть еще крона..."

"Большое, большое спасибо. Да - вы поэты! Куда ты направляешься, например, сейчас?"

"Я здесь похожу немного и буду разсматривать дома. Я не могу спать, буду считать окна, - иногда это бывает совсем не глупо. Это даже настоящее наслаждение, когда глаз покоится на квадратах, на чистых линиях.-- Да в этом ты ничего не понимаешь".

"Напротив, я тоже в этом кое-что смыслю. Но я думаю, что люди... прежде всего, люди. Мускулы и кровь, не правда ли? Ведь это тоже имеет интерес?"

"Нет, мне надоели люди. Я должен сознаться в этом к своему стыду. Так, например когда всматриваешься в красивую пустынную улицу, ты не замечал, сколько в ней красоты?"

"Замечал ли я? Ведь я не слепой, говорю тебе. Красота пустынной улицы, её чары имеют прелесть своего рода. Но все в свое время. Да... однако я не буду дольше тебя задерживать. До свиданья, до четверга".

Мильде поклонился, приложив трость к шляпе, повернулся и пошел снова вверх по улице. Ойэн продолжал свой путь один. Несколько минут спустя он понял, что еще не окончательно потерял интерес к людям; он сам себя обманывал, Первой попавшейся девушке, которая его все стихло.

Работа в гавани прекратилась. Город успокоился. Где-то там, вдали, раздаются глухие шаги одинокого человека, но только нельзя разобрат, где именно. Газ безпокойно мигает в фонарях; двое полицейских стоят и разговаривают между собой. По временам они стучат сапогами, потому что ногам холодно. И так проходить вся ночь. Человеческие шаги то там, то здесь, изредка полицейский стучит сапогами и мерзнет.