Новая земля (Новь). Заключение.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая земля (Новь). Заключение. Глава III. (старая орфография)

III.

Агата и Гольдевин шли вместе по улице. Он ей не сказал, что уезжает, и она этого не знала. Великодушный человек! Она была счастлива, что идет рядом с Гольдевином, с этим человеком, отталкивающим от себя всех своими речами; она шла очень близко к нему; сердце билось в груди.

"Простите мне, Гольдевин", сказала она, "Да, да, простите мне все, что было раньше, а также и то, что было сейчас, хорошо? Еще недавно я не смела вас просить об этом, но как только я с вами, у меня является доверие. Вы не упрекаете меня, никогда? Но сегодня я ничего, ничего нехорошого не сделала... сегодня, когда я вышла, когда я была в городе я хочу сказать. Да, вы понимаете, что я хочу сказать". И она прямо посмотрела ему в лицо.

"Мне нечего вам прощать", отвечал он.

"Нет, у вас есть, что прощать мне, да, у вас есть", повторила она с ударением. "Нет, я этого не понимаю; теперь я вспоминаю только о том, как мы с вами вместе гуляли в лесу, в Торахусе. Мы ездили в море..."

"Скоро вы едете домой, фрекэн Аагата?"

"Да, я еду очень скоро... Простите меня, Гольдевин, и верьте, верьте мне, что я ничего дурного сегодня не сделала; я раскаиваюсь, раскаиваюсь во всем... Вы будите во мне столько воспоминаний. Однажды вы несли меня из пастушьей хижины домой, вы сказали, что вы скучали по мне, когда меня не было; мне кажется, будто я еще это сейчас слышу..." Она замолчала. Вдруг она сказала, улыбаясь, посмотрев на него: "должно быть давно вы не стригли своих волос".

"Да я скоро остригу их".

"Но только не бороду", сказала она, "нет, бороду не нужно, она теперь такая красивая".

На это он ответил равнодушно:

"Вы это находите? Ах нет, в ней черезчур много седых волос!"

Пауза. Потом она опять сказала:

"Да, вы во всем правы. Голубые огоньки без всякой гордости. Я не настолько глупа, чтоб не понять, кому вы это говорили".

"Но, милая Агата", воскликнул он с отчаянием: "это относилось не к вам. Я этого и не думал. И, кроме того, я ошибался, я теперь вижу, что ошибался: вы, слава Богу, совсем другая. Но мне пришло в голову, обещайте мне одно, Агата... нет, простите меня, что я назвал вас Агатой. Но обещайте мне, что вы будете осторожнее, - хорошо? Это, конечно, нисколько не касается меня, я это знаю, но вам пришлось сталкиваться с многими людьми, верьте мне, что эти люди не для вас. Фру Тидеман тоже запуталась".

Она вопросительно посмотрела на него.

"Мне вспомнилось, что я хотел вам это сказать", продолжал он. "Фру Тидеман, одна из немногих гордых людей в этом кружке, даже она! Один писатель обманул ее".

"Ах так," сказала Агата. "Да, писатели ничего и не представляют для меня, нет, вы можете мне поверить". И вдруг она взяла руку Гольдевина и прижалась к нему.

Он смутился и замедлил шаг; она это почувствовала и сказала улыбаясь: "Ах нет, я не должна этого делать".

"Нет", сказал также и он: "вы не должны этого делать".

"Нет. Но я вижу вас так редко, Гольдевин", и она опустила глаза.

"Гм. Что вы будете делать, когда вернетесь домой? Я хочу сказать, будете ли вы учиться, или что? Кстати; есть у вас какие-нибудь известия от вашего жениха?"

"Нет, нет, нет еще. Но ведь еще слишком рано. Вы боитесь, что он может быт доехал не благополучно? Милый Гольдевин, вы почему это спрашиваете?"

"Нет, нет, не безпокойтесь; он благополучно доедет... Нет, я это просто так спросил... Да, да. Благодарю вас, что вы разрешили мне вас проводить".

Они остановились перед её дверью и распрощались. Медленно, не подбирая платья, она поднялась на первые две ступени. Но потом вдруг она повернулась, снова вышла на улицу и посмотрела на него глубоко взволнованная.

"Гольдевин, как я вас люблю сейчас!" сказала она тихо. "Спасибо за сегодня".

И с этими словами она взбежала по лестнице к себе.

Инстинктивно он выбрал дорогу, ведшую в Погребок, где он имел обыкновение обедать. Он спустился и потребовал себе ест. Жадно он съел все, что ему подали, как будто очень давно он ничего не ел; он даже крошки хлеба не оставил. Когда он кончил, он достал свои десять крон из газетной бумаги и заплатил; в это время он ощупал маленький сверток в боковом кармане, - несколько серебряных крон, маленькую сумму, которую он приготовил для своего билета в Торахус.

На другой день, около пяти часов Агата шла вниз в гавань, в то же самое место, где она гуляла накануне. Иргенс был уже там и ждал ее. Она быстро подошла к нему и сказала:

"Я пришла только для того, чтобы вам сказать... Я пришла не для того, чтобы с вами оставаться, у меня на это нет времени. Но я не хотела, чтобы вы ждали меня".

"Послушайте, фрекэн Агата", сказал он вдруг, "теперь вы не должны больше делать историй".

"Я больше никогда не пойду в вашу квартиру, никогда больше. Я теперь научена. Почему вы не берете с собой фру Тидеман? Да, почему вы ее не берете?" Агата была возбуждена и бледна.

"Фру Тидеман?" сказал он, заикаясь.

"Конечно, я все знаю, я все узнала... Да, я всю ночь об этом думала, ну идите же к фру Тидеман".

Он подошел к ней вплотную:

"Фру Тидеман не существовала для меня с того дня, когда я увидел вас; она больше не существовала! Я не видел её уже несколько недель; я даже не знаю, где она живет".

"Да, но это нисколько не меняет дела", сказала она. "Но, может быть, вы можете ее отыскать... я пройду с вами немного", сказала она.

И они пошли. Агата снова успокоилась.

"Я сказала, что я всю ночь об этом думала", сказала она. "Но этого конечно я не делала. Я хотела сказать весь день. Нет, не весь день, но... нет, мне пришло в голову... Вы должны были бы стыдиться. Молодые замужния женщины. Оне не очень-то защищаются, Иргенс..."

"Я знаю, что все ни к чему".

"Нет, вы ее любите". Но так как он молчал, она сказала резко: "Вы могли бы мне по крайней мере сказать, любите ли вы ее?"

"Я люблю вас", отвечал он. "Я не лгу в данную минуту; это вас я люблю, и никого другого. Делайте со мной, что хотите, теперь вы довольны?" Он не смотрел на нее, он смотрел в землю и сжал руки...

Она почувствовала, что его волнение было искренно, и она сказала мягко:

"Да, да, Иргенс, я верю вам... Но я не пойду с вами домой!" - Пауза.

"Были научены?" сказал он. "Кто же это такой, кто настроил вас так враждебно по отношению ко мне. Может быть это тот?... Он был вашим учителем, но мне, откровенно говоря, он противен. Он грязен и страшен, как смертный грех. Непереваримый субъект!"

"Будьте добры не ругать лишь Гольдевина", сказала она твердо. "Прошу вас об этом".

"Ну хорошо, он уезжает сегодня вечером, тогда мы освободимся от него".

Она остановилась:

"Он уезжает сегодня вечером?"

"Да, с вечерним поездом".

Она была так заинтересована этим известием об отъезде Гольдевина, что ничего другого не слышала; а когда Иргенс тихонько тронул ее за руку, она машинально пошла дальше; они направлялись прямо к его квартире. Когда они остановились перед лестницей, она отступила назад и сказала несколько раз нет, смотря пристально ему в глаза. Но он продолжал просит ее, наконец он взял ее за руку и вошел с нею.

На углу стоял Гольдевин и все это видел. Когда пара исчезла, он вышел и также пошел к двери. Там он постоял некоторое время неподвижно и согнувшись, как бы подслушивая. Он страшно изменился, его лицо перекосилось; тем не менее он улыбался, он стоял и улыбался. Потом он сел на лестницу, тесно прижавшись к стене, и начал ждать.

Прошел час; пробили стенные часы; до отхода поезда оставалось еще порядочно времени. Еще полчаса; тогда раздались шаги. Прежде вышел Иргенс, Гольдевин не двинулся с места, он сидел неподвижно, спиной к двери. Потом вышла Агата; она вышла на лестницу и вдруг вскрикнула. В эту же самую минуту поднялся Гольдевин и вышел. Он не посмотрел на нее и не сказал ей ни слова; он только показал, что он тут. Он зашатался, как пьяный, и завернул за первый попавшийся угол; он все еще улыбался, как будто улыбка застыла на его лице.

"Да, положите его туда в купэ, в пустое купэ". Затем и он вошел. Он как-то сразу сломился. Он тихо плакал в своем углу, и все его худое тело вздрагивало. Несколько минут спустя он достал свой бумажник, вытащил маленькую шелковую ленточку норвежских цветов и начал ее рвать. Тихо, без слез рыдая, он сидел и рвал ленту; когда он кончил, он посмотрел на лоскутки, лежавшие в его руке. В эту самую минуту поезд свистнул и тронулся; Гольдевин опустил окно и разжал свою руку. Крошечные кусочки норвежских цветов неслись за поездом и падали на камешки под ноги прохожих.