Новая земля (Новь). Заключение.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новая земля (Новь). Заключение. Глава V. (старая орфография)

V.

Неделю спустя Олэ Генрихсен вернулся домой. Он очень безпокоился, не получая никакого ответа от Агаты, он еще и еще телеграфировал, но о ней не было ни слуху, ни духу. Вот почему он так быстро собрался и уехал. Но он был так далек от мысли о настоящей причине молчания Агаты, что еще в последний день, проведенный в Лондоне, купил для нея подарок, - маленький шарабан для её лошадки.

А там, на столе лежало уже письмо Агаты и ждало его. Кольцо было завернуто в папиросную бумагу.

Олэ Генрихсен прочел письмо, но ничего не понял. Только его руки начали дрожать и глаза широко раскрылись. Он пошел, затворил дверь в контору и еще раз прочел письмо, оно было написано просто и ясно и никаких сомнений не могло быт: она возвращала ему его "свободу". И тут же рядом лежало кольдо в папиросной бумаге: дело было ясно.

И Олэ Генрихсен начал ходить взад и вперед по конторе; он положил письмо на бюро. С заложенными за спину руками он ходил и думал, затем снова взял письмо и прочел его. Он был "свободен".

Пуст он не думает, что она его не любит, писала она; она думает о нем, так же много, как и прежде, да, пожалуй, еще больше, потому что в продолжение дня она раз сто просит у него прощения. Но разве это поможет, что она так много думает о нем, писала она дальше, она уже не была больше его, не принадлежала ему; вот до чего это дошло. Она не раз боролась, видит Бог, она любила его и не хотела принадлежать никому другому, кроме него. Но теперь она зашла черезчур далеко, и она просит его лишь об одном, не судить ее строго, хотя она этого и заслуживает! Все, что она ему сделала, пусть он забудет, да, все; и пусть он не тоскует по ней, нет, не нужно тосковать, потому что она недостойна его страданий. Она хочет сказать ему прости и благодарить за все, она посылает ему обратно кольцо; но она не хочет этим еще больше оскорбить его, ведь таков уж обычай.

Письмо было два раза помечено числом, наверху и внизу, на это она не обратила внимания. Оно было написано крупным, детским почерком Агаты, и было как-то трогательно, безпомощно; два раза она что-то вычеркнула. Итак, он, значит, верно понял это письмо; и, кроме того, при этом лежало и кольцо! Да, но кто же он был, в сущности говоря?

Он не был каким-нибудь значительным человеком, известным всей стране, или гением, которого можно безумно любить; он был простой хороший работник, купец, вот и все. Он не должен был бы воображать, что будет в тиши и спокойствии обладать сердцем Агаты; вот в чем его ошибка. Да, он хлопочет о своей торговле, работает с утра до вечера, но, Боже мой, ведь этого не достаточно, чтобы завладеть любящим сердцем. Да, да, теперь он знал, почему не было ответа на его телеграммы: он должен был бы это предчувствовать, но этого не было... Она зашла черезчур далеко, она прощается с ним и любит другого. Ах, да, ведь и это тоже ничего нельзя сказать, - если она любит другого, то... Это, по всей вероятности, Иргенс овладел ею, должно быть, что так; счастье ему улыбнулось, он такой чарующий, и кроме того, у него такое известное имя... Нет, Тидеман, значит, был прав. Прогулки и поездки на острова были опасны; Тидеман знал это по опыту. Но теперь поздно об этом думать и, кроме того, любовь, верно, была не очень сильна, раз такая поездка на острова могла заставить так забыться...

Им овладевает гнев, он начинает все быстрее и быстрее шагать, лоб его краснеет. Она зашла черезчур далеко, да, вот награда за всю его любовь. Он преклонялся перед какой-то девченкой, а между тем её жалкий любовник, в продолжение двух лет обкрадывал его товаром и деньгами. Он может доказать это своей счетоводной книгой, взгляните только, взгляните, как друг Агаты постоянно занимал то десять, то пятнадцать крон. А он еще боялся, что счет поэта в один прекрасный день может попасться ей на глаза, если она будет перелистывать его книги; и в конце концов он ради нея совсем отложил в сторону счетоводную книгу, из уважения к великому человеку. Да, они оба составят хорошую парочку; они достойны друг друга; он может воспет это в своих стихотворениях, тема вполне подходящая.

И он не должен черезчур горевать, нет, действительно, он не должен этого делать, она не может этого переносить, это лишит его сна. Нет, вы посмотрите! Но кто же сказал, что он будет горевать! Она ошибается, он преклонялся перед ней, но он не лизал её башмаков, нет он даже ни разу не стоял перед нею на коленях. Ах, нет, он не будет безутешно горевать, пусть она об этом не безпокоится, пусть она не проливает горьких слез из-за этого. Она отказывает ему, она возвращает ему кольцо. Ну и что же! Ха-ха-ха, разве это для него смертный приговор? Едва ли?! Но странно, зачем она потащила кольцо с собой в Торахус, отчего она не оставила его у него на столе, так по крайней мере, она съэкономила бы на пересылке! Нет, милая, фрекен Линум, от биения сердца не умирают, когда получают отказ на предложение. И кто знает, может быт, все это было к лучшему и отказ является спасением. С такими людьми, как она, он не хочет иметь дела, он всю жизнь старался быть честным человеком. Прощай, прощай и пожалуйста не безпокойся; к чорту с твоим белоподкладочником, и я слышать больше о вас не хочу!

Он ломал руки и ходил по конторе быстрыми большими шагами, Ну, теперь он отплатит ей, он бросит этой барышне в лицо свое кольцо и этим положит конец всей этой комедии. Он остановился у своего бюро, сорвал с пальца кольцо, завернул и сунул в конверт. Он сделал надпись большими, грубыми буквами; рука его сильно дрожала. Кто-то постучал в дверь, он бросил письмо в бюро и захлопнул крышку.

Это был один из его приказчиков, он пришел, чтоб напомнить ему, что уже очень поздно: "не пора ли закрывать магазин?"

"Ну, конечно, пора закрывать. Но впрочем нет, он сейчас кончит и уйдет. Пуст принесут сюда ключ".

Он вышел из конторы.

"Нет, никто не смеет говорит, что такой обыкновенный обман сломил его; он хочет показать людям, что он вполне владеет собой! Ему доставит удовольствие пойти в Гранд и отпраздновать свое возвращение обыкновенной кружкой пива. Хе, это будет замечательно! Нет, он совсем не намерен прятаться от людей! Правда, у него в конторе, в бюро есть револьвер, но он не собирается воспользоваться им? Разве он хот мгновение задумался над этим? Совсем нет, ни в каком случае, просто ему пришло в голову, что он, вероятно, там лежит и ржавеет. Нет, слава Богу жизнь ему еще не надоела...

Олэ Генрихсен отправился в Гранд.

Он сел около двери и потребовал себе пива. Вскоре он почувствовал удар по плечу, он взглянул, это был Мильде.

"Добрый молодец, чего же ты здесь сел и молчишь", воскликнул Мильде, "поздравляю тебя с приездом. Перейдем туда к окну, там много наших".

И Олэ Генрихсен пошел с ним к окну. Там сидели Ойэн, Норем и Грегерсен, перед ними стояли полупустые стаканы, Ойэн вскочил и сказал обрадованным голосом:

"Добро пожаловал, милый Олэ. Очень приятно тебя видеть, мне очень недоставало тебя. Да, я, впрочем, приду к тебе завтра и поздороваюсь с тобой по настоящему; у меня есть кое-о-чем переговорить с тобой".

Грегерсен равнодушно протянул ему палец, Олэ взял его, потом сел, позвал кельнера и потребовал пива.

"Как, ты пьешь пиво?" спросил Мильде удивленно. "В такую минуту нельзя пить пива, знаешь! Нет, давай пить вино!"

"Пейте, что хотите, я буду пить пиво".

В эту самую минуту вошел Иргенс, и Мильде крикнул ему:

"Олэ пьет пиво, но мы этого не хотим, что? Что ты на что скажешь?".

Иргенс глазом не моргнул, когда очутился лицом к лицу с Олэ; он кивнул ему и сказал что-то вроде с приездом, потом он сел, как-будто ничего не случилось.

Олэ посмотрел на него и заметил, что у него не совсем чистые манжеты; и вообще все его платье было далеко не с иголочки.

Но Мильде повторил свой вопрос, не хочет ли кто-нибудь выпить винца? Олэ хочет пива, но это как-то уж очень обыкновенно, в особенности по случаю двойного празднества.

"Двойного празднества?" спросил - Грегерсен.

"Да, двойное празднество. Во-первых, Олэ вернулся домой, а это в данную минуту для нас очень важно, прямо это говорю, а потом еще меня выжили сегодня из моего ателье, и это тоже имеет довольно веселое значение. "Да, можете вы себе это представит? Пришла хозяйка и потребовала денег. "Денег?" спросил я. И так далее, и так далее. Кончилось тем, что она объявила мне очень короткий срок, несколько часов. Хе-хе, я никогда еще не слышал о таком сроке. Да, правда, что она за месяц предупредила меня об этом, но, впрочем, мне пришлось оставить ей несколько кусков раскрашенного полотна... Так что, я полагаю, нам нужно побольше выпить вина. Ведь Олэ не будет иметь ничего против того, что мы пьем".

"Нет, это совсем не касается меня", сказал Олэ Генрихсен. Иргенс взял пустую бутылку со стола, довольно подозрительно посмотрел на этикет и сказал:

"Что это такое? Нет, знаете ли что, если пить вино, то по крайней мере такое, которое можно проглотить".

Принесли вина.

Иргенс был в довольно хорошем настроении, он сегодня удачно поработал, как он говорил, он написал стихотворение, несколько стихов (жизнерадостных), похожих на звонкий смех девушек. Но это было исключением; в настоящее время его произведения не были жизнерадостными и не должны быть таковыми.

Его младший коллега Ойэн тоже не был огорчен. Правда, у него не было денег и добра, но он довольствовался немногим, и добрые люди помогали ему; это было бы несправедливо, если б он утверждал что-нибудь другое. Но именно сегодня его нечто обрадовало особенно: один датский коллекционер автографов написал ему и просил у него его подпись. Это, конечно, пустяки, но все-таки доказывало, что мир не совсем забыл его. Говоря это, Ойэн посмотрел на всех присутствующих, взгляд его был открытый и прямой.

один только Норем; но по своему обыкновению он заснул.

Олэ прислушивался к разговору этих господ, порой он даже вставлял свое слово. Он чувствовал себя спокойным, но усталым, возбуждение исчезло, но им овладело какое-то злобное упорство и сделало его равнодушным ко всему. Вот он сидит в Гранде среди толпы напившихся людей, Иргенс сидел рядом с ним и радовался, может быть, своей победе над пил, а между тем он не встал и не пошел своей дорогой! Нет, он не ушел. Разве не все равно, где он проведет эти два, три часа.

Наконец, он заплатил и встал.

Кельнер задержал его.

"Извините-с, а вино... "Вино?" спросил Олэ Генрихсен, я выпил только две кружки пива".

"Но ведь за вино не заплачено!"

"Ах так, значит эти господа не заплатили за свое вино?" На минуту в нем опять поднялся гнев, он готов был сказать, что пусть счет пошлют в Торахус, там будет заплачено, но он этого не сказал, он только заметил: "Я, собственно говоря, не пил никакого вина, но тем не менее я могу вам заплатит". И при этом он вынул свой бумажник.

Кельнер начал болтать, распространяться о всякого рода гостях. Есть такие, которых постоянно нужно иметь на глазах, а то они, не заплатив, ускользают.

Конечно, он намекает не на этот случай, это не нужно так понимать, он далек от этого. Писатели и художники честны от головы до ногтей, в особенности писатели, они не опасны. Он знает их хорошо и знает, как им угодить. Это, конечно, такие люди, у них у каждого свои особенности, которые нужно принимать во внимание, когда ты кельнер: обыкновенно они забывают платит, у них голова полна других вещей, они так много изучают и думают. Но постоянно есть кто-нибудь, кто вступается за них, да, и кто делает это с радостью, нужно только напомнить об этом...

Олэ заплатил и вышел.

ли из сна что-нибудь выйдет. Он отыскал самые темные улицы, где чувствовал себя более одиноким; он был на пути домой, но вдруг резко повернул и пошел по направлению к крепости.

Тут он неожиданно встретил Тидемана, Тидемана одного - он молча стоял у темной двери и смотрел наверх на дом, напротив. Что оне тут делал?

Олэ подошел к нему. Они удивленно посмотрели друг на друга.

"Да, это моя прогулка, маленькая прогулка, я совсем случайно попал сюда", сказал Тидеман смущенно, прежде чем поздороваться, "но, слава Богу, вот и ты, Олэ, ты уже вернулся?"

"Добро пожаловать домой. Хочешь, пойдем дальше".

"Добрый вечер, Андреас".

Они пошли дальше. Тидеман не мог прийти в себя от удивления.

Ничего подобного с ним никогда не случалось; он ведь ничего не слышал о возвращении Олэ. Дома все благополучно, он часто навещал старика, как и обещал ему. И в делах все как следует.

"А твоя невеста уехала", сказал он, "я проводил ее на вокзал. Я хотел тебе сказать, у тебя удивительно милая невеста. Она стояла в купэ и была взволнована немного отъездом. Она смотрела на меня совсем влажными глазами, когда прощалась. Ты знаешь, какая она, а когда поезд тронулся, она вынула из кармана свой платок и махала им. Да, она стояла и махала платком, потому что я провожал ее на вокзал. И все это она делала так мило, ты должен был бы видеть ее!"

"Я больше не жених её", сказал Олэ глухим голосом.

было его последним долгом.

Когда он это кончил, он еще раз прочитал письмо Агаты. Он хотел разорвать его и сжечь, но удержался и положил его перед собой на бюро. Ведь это было письмо от нея, последнее письмо; она писала ему и, значить, думала о нем. Она положила свои маленькия ручки на письмо, и здесь перо писало толсто, она вытерла его, обмакнула и снова продолжала писать. Письмо ведь было к нему, ни к кому другому; может быть, это было вечером, когда все другие пошли спать, тогда она писала к нему.

Он вынул кольцо из папиросной бумаги и долго смотрел на него, прежде чем положить его обратно. Он раскаивался в том, что потерял равновесие и что сегодня вечером вспылил; он так бы хотел вернуть все свои слова.

Прощай, Агата, прощай...