Роза.
Глава XXIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Роза. Глава XXIX. (старая орфография)

XXIX.

Запахло весною; снег начал таять и на полях и на тресковых площадках; вороны и сороки принялись таскать сухия ветки. И мне уже недолго оставалось пробыть в Сирилунде.

Сегодня баронесса вошла ко мне в комнату и бросилась на стул. Глаза её дико блуждали, а все лицо было заплакано.

- Что случилось? - спросил я.

- Он умер,-- ответила она. Я так и знала. Ничего не случилось.

- Кто умер?

- Глан. В Индии. Напечатано в газетах. Семья извещает. В Индии - сказано.

Она с трудом выговаривала слова и кусала себе губы. Мне стало жаль ее, и я сказал:

- Печальное известие! Но не вышло-ли какой ошибки... спутали имена?

- Нет,-- сказала она и опять закусила губы, так что кровь выступила, и мне вспомнились слова Мункена Вендта, что рот её как будто расцвел.

Посидев с минуту, она встала и ушла из моей комнаты. Ей нигде не сиделось; она побывала даже в конторе у отца. После же обеда она слегла в постель, а час спустя послала за мною.

- Ничего не случилось,-- сказала она мне, когда я вошел.-- Я знала, что он умер. А теперь вот известие, что он умер в Индии. Ну, да это все равно.

- Я все думаю, что могла произойти ошибка; смешали имена,-- начал было я утешать ее.

- Нет, нет! - ответила она.-- А вот что... вы меня извините, что я так ворвалась к вам сегодня и теперь еще послала за вами... Ошибка? Какая же ошибка?

- Из Индии долгий путь; известие долго шло,-- ответил я.-- Весьма возможно, что просто спутали имена.

- Вы думаете? Может быть,-- сказала она.

Но она, видимо, уже оставила всякую надежду. Она пролежала несколько суток и, когда встала, не скоро еще оправилась. У нея появилась привычка хватать себя обеими руками за бока, и она так исхудала за это время, что длинные пальцы её почти сходились вокруг её пояса; да, она стала узка в талии, как песочные часы. Но она была хорошей породы и понемногу оправилась. Когда рыбаки стали возвращаться домой с Лофотен, в ней уже не было заметно никакой другой перемены, кроме того, что она стала еще взбалмошнее и своенравнее прежнего. Она как будто готова была схватиться и с небом, и с землей из-за судьбы Глана. Положительно, она сама себя изводила.

Суда прибыли обратно и пристали у сушильных площадок; на заливе снова закипела жизнь, стали раздаваться смех и песни. С последним почтовым пароходом с юга прибыл также неизменный англичанин, сэр Гью Тревельян. Он был пьяным-пьянешенек, по обыкновению, и опять отправился на сушильные площадки глазеть посоловелыми глазами, как промывают рыбу. Тут отыскала его баронесса и уговорила пойти вместе в Сирилунд. Просто удивительно, на что только она была способна, со своей твердой волей и властной тонкой рукой! Ведь только-что она была совсем сломлена неутешным горем по умершем Глане, а теперь опять ожила сама собою, без всякой посторонней помощи; эластичность и стойкост её натуры были поразительны. Что же до англичанина, то он задал ей большую и благородную работу, и она сама сказала мне:-- Во мне еще остался нетронутым небольшой запас нежности; теперь есть случай израсходовать его.

И вот, с сэром Гью произошла диковинная перемена: он совсем не поехал в этом году к своему сыну в Торпельвикен, только послал его матери денег, сам же остался в Сирилунде. Сэр Гью был с виду молчаливый и образованный человек, а когда редкий раз улыбался, то лицо у него становилось удивительно добрым. Он скоро совсем не мог обойтись без баронессы; в её обществе он стал улыбаться все чаще и чаще, предпринимал с нею далекия прогулки, и больше и речи не было о пьянстве.

Теперь почтовый пароход ожидался обратно с севера из Вадсё, и сэр Гью собирался отплыть с ним в Англию. Но по мере того, как время шло, стала снаряжаться в путь и баронесса, и что ни день, то на пристань отправляли по чемодану. Не было сомнения, что баронесса поедет с сэром Гью на его родину, до такой степени она покорила его сердце. Детей она оставляла на попечение Макковой ключницы.

Приближалось и для меня время ухода. Шел конец мая, и я только выжидал, чтобы лесная дорога немножко просохла. Дни стояли уже теплые, снег весь стаял, и дороге недолго было просохнуть.

Я подарил Гартвигсену свою последнюю картину - зимний вид из моего окна на мельницу и кряж, привел в порядок свое ружье и уложил котомку. Сегодня суббота; после-завтра в путь!

- Спасибо! - сказал я.

Вечером, когда почтовый пароход показался вдали за маяком, баронесса зашла ко мне и сказала:-- Займитесь с девочками сегодня. Поболтайте с ними. Я их послала гулять с Иенсом Папашей; но оне, пожалуй, скоро вернутся.

На лице у нея опять появилось её безпомощное, растерянное выражение, и она с таким измученным видом заломила руки, что я не стал ни о чем разспрашивать.

Оба они, и баронесса и англичанин, пошли вниз в контору поговорить с Макком. В это же время вернулись девочки. Первым вышел из конторы сэр Гью, прошел небольшой конец дороги к пристани и остановился в ожидании. Потом вышла баронесса; увидя идущих по двору детей, она вся сгорбилась, чтобы оне не узнали её по высокому росту. Ох, девочки были такия близорукия!

- Это ты, мама? - крикнула младшая Тонна.

- Нет! - ответила баронесса, изменив голос, и поспешила дальше.

- А ты-то думала - это мама,-- сказала старшая Алина и разсмеялась серебристым смехом, что сестра так ошиблась.

Баронессу словно толкнуло. Она наскоро бросила несколько слов сэру Гью, тот с улыбкою кивнул, и баронесса вдруг повернула назад, бросилась к детям, крепко прижала их к себе и сказала:-- Пойдемте с мамой и уедем... уедем вместе! Вон пароход. О, мои славные девочки!

И баронесса быстро двинулась, ведя за руки детей. А сэр Гью приветливо кивал им, поджидая их. Потом все четверо отправились на пристань.

Когда Макк вышел из конторы и пошел тою же дорогой, поплелся к пристани и я. Я сердечно распрощался с детьми и поблагодарил их за все приятные минуты, проведенные вместе в этом году, а оне приседали и тоже благодарили меня. Когда-же лодка отчалила от пристани, оне принялись махать платками и кричать дедушке и мне:-- Прощайте! - вот что осталось у меня в памяти от этого прощанья.

Потом я узнал, что баронесса хотела ознакомиться с положением сэра Гью в Англии прежде, чем выйти за него замуж и взять туда детей; но в последнюю минуту она не смогла уехать без них. И это делает честь её сердцу.

На другой день было воскресенье и предолгий день,-- так тихо стало в доме без детей. Макк еще с утра призвал Крючкодела и поручил ему перенести серебряных купидонов из гостиной опять к себе наверх и разставить на колонках по углам своей кровати. Все опять должно было быть по прежнему, как до прибытия баронессы. Макк сам наблюдал за перестановкой, и, наконец, тихая, степенная Маргарита Горничная была приглашена полюбоваться новым убранством кровати.

Вечером я попрощался с Макком и всем его домом, а затем отправился к Гартвигсенам. Я порешил, что прощание будет коротким; я таки научился кое-чему из прощания Николая Аренцена с Розой. "Каково, мол, будет последнее слово?" сказал он презрительно. Так отпустил он себя самого на все четыре стороны!

Гартвигсен опять поблагодарил меня за все картины, которыми я украсил его стены, и спросил моего совета, где повесить зимний вид, когда он будет вставлен в рамку. Роза была мила и приветлива; подала вина и пирожных. Мы поговорили немножко о баронессе, которая уехала не простившись, потом о сэре Гью, о его сыне, о треске и о Макке, и, наконец, о Мункене Вендте, к которому я теперь собирался отправиться. Зачем-же мне было еще сидеть? Роза, вероятно, просила мужа не уходить, когда я приду; то-есть, она, наверно, только сказала ему, чтобы он помог ей занимать меня. И Гартвигсен занимал. Наконец, он встал и сказал:

- Но вам надо-же взглянуть на прощанье на принца!

Роза тоже встала и сказала:-- Нет, лучше я сама принесу его.

- Видите, мне не доверяют! - добродушно разсмеялся Гартвигсен.

Роза вернулась с принцем, и мы еще немножко поговорили о нем. А затем я поблагодарил за все и простился. Роза встала и, держа ребенка у груди, протянула мне руку и тоже поблагодарила за все хорошее. Когда я был в дверях, она уже опять сидела себе с ребенком на коленях. Гартвигсен же вышел проводить меня и сказал еще несколько теплых слов.

Последних слов.

всего три часа, когда я взял свое ружье и котомку и побрел лесом на, север.

* * *

В этих записках говорится о многих лицах, но для меня лично только об одном.