| Автор: | Гамсун К., год: 1933 |
| Категория: | Роман |
XXIX
Тут стали развёртываться события, одно за другим.
Прогулка пешком на пристань оказалась чрезвычайно полезной фру Юлии: эта "благословенная в жёнах" к утру почувствовала себя несколько странно, а когда солнце встало, она в пятый раз стала матерью. Родилась третья девочка.
- Так оно и должно быть! - сказал Август, услыхав эту новость, И он высказался насчёт благословения божия и насчёт цветов в вертограде.
А консул в одних чулках пробрался к матери и дочери, поглядел на них, с бесконечной осторожностью спросил об их здоровье, сел на край кровати и растрогался.
- Какой ты молодец, Юлия! - сказал он, совершенно так же, как говорил все предыдущие четыре раза.
И он рассказал, что только что получил письмо от англичанина: он приедет через неделю или немного позже.
- Но я не знаю, как нам быть, - сказал консул.
- Как нам быть? - переспросила фру.
- Да, ты же ведь лежишь.
- Ха-ха-ха!
- Тут не над чем смеяться. Я, наоборот, теряю голову.
- Я-то тут при чем?
- Ты же знала, что он приедет.
- Ха-ха! Не смеши меня, пожалуйста, а то я разбужу её.
Хуже всего, что и Старой Матери не было дома.
- И куда это чёрт понёс её как раз теперь? - спросил он. - И этот противный На-все-руки тоже что-то знает и не хочет сказать. Вы все с ума посходили.
Они решили вызвать по телефону Марну, которая была у своей сестры фру Кнофф в Хельгеланде.
- Впрочем, и это тоже не нужно, - сказала фру Юлия. - Через неделю я встану, всё будет хорошо.
Тут он начал шутить, что она ни с кем не хочет делить англичанина, и опять рассмешил её. Она была до того слаба, что смеялась всякому пустяку.
- Ты бы могла дать Марне возможность воспользоваться этим случаем, - сказал он.
Что же делать, Гордон ушёл, и на этот раз ему по-настоящему стало некогда. После обеда пришёл редактор и директор банка Давидсен с ключами от банка и объявил, что он отказывается ют директорства.
Консул положил перо и, как всегда, показал себя джентльменом:
- Итак, вы отказываетесь?
- Да, немедленно. Ни одного дня больше!
- Вы бы присели, Давидсен. Что же вам так не нравится?
- Август, - сказал он. - Его закупка овец.
- Н-да, - сказал консул и подождал. - Уж эти овцы!
- Потому что я не желаю больше вести расчёты по его книжке.
- Н-да, я вас понимаю.
- Сегодня он пришёл опять за деньгами, за тысячами, - рассказывал Давидсен. - Я обратил его внимание на устав, но на это он только засмеялся и отвечал: "Скоро будет ещё хуже, потому что я по телеграфу заказал мотор для яхты".
Консул: - Для моей яхты?! Я об этом его не просил.
- Я дал ему тысячу, - сказал Давидсен, - но он на это обиделся и сказал, что это пустяк. "Я не дам вам больше ни одного эре, - сказал я, - а завтра меня здесь не будет".
- Он превысил открытый ему счёт? - спросил консул.
- Нет, но он истратил почти всё. Осталось всего несколько тысяч.
- Всё это чрезвычайно грустно.
- Я глубоко сожалею, что поместил в газете заметку о пастбище, - сказал Давидсен. - Может быть, она и толкнула его на эту бессмысленную трату. Право, не знаю.
Консул не глядел на это так мрачно.
- Он ловкий парень, - сказал он. - Кто знает, к чему он всё это клонит. А деньги как были его, так его и останутся.
- Я не выдам ему больше ни одного эре, - продолжал настаивать Давидсен.
- Но оттого, что кто-нибудь другой это сделает, ничто не изменится.
Консул думал долго, моргал глазами и взвешивал.
- Но ведь не намерены же вы оставить банк навсегда?
- В том-то и дело, что намерен. Вы совершенно точно меня поняли, господин консул. Я положил ключи к вам на конторку.
Консул опять подумал.
- Вы отклоняете от себя и от своего семейства значительный доход, Давидсен.
- Я это знаю, - сказал Давидсен.
- Несколько тысяч.
- Да. Но я не гожусь для таких дел, и мои домашние это давно поняли. Правда, они купили себе кое-что из одежды за эти недели, хватит с них и этого. Мы не привыкли к крупным доходам, наше семейство скромное.
Консул задумался в третий раз и понял, что всё равно у него ничего не выйдет.
- Но ведь эти ключи в сущности нужно сдать совсем не мне. Это меня не касается. Председатель правления у нас судья.
- Это так, - сказал Давидсен. - Но я с тем условием и принял эту должность, что в любое время могу отказаться от неё. Я прошу разрешения оставить ключи в ваших руках и отныне считать себя свободным человеком. Жалко только, что вам пришлось возиться со мной и обучать меня науке, в области которой я не принёс никакой пользы...
"Речь его всё больше и больше становится похожа на его газету", - подумал, вероятно, консул, когда Давидсен ушёл. Странный в сущности человек и странное семейство! В наше время они прислушивались к внутреннему голосу, имели странность, называемую совестью. Они купили себе немного одежды и были уже довольны. Консул ничего не слыхал об этом в своих заграничных школах, но тем не менее совесть существовала.
Он опять задумался. Пожалуй, он говорил сегодня с честным и добрым человеком, и ему, как человеку и как джентльмену, импонировали и честность и доброта. Может быть, Юлия найдёт что-нибудь для фру Давидсен, не поношенное платье, конечно, а что-нибудь со склада, - зимнее пальто, например, - "пожалуйста, возьмите, мы с великой радостью..."
Но чёрт возьми, завтра ему уже, вероятно, придётся иметь дело с На-все-руки. Странно, что он не пришёл сегодня же. Гордон Тидеман был крупный человек и достаточно тонкий, но он не любил несогласий, столкновений и прочей неурядицы. Если На-все-руки придёт завтра и будет жаловаться на Давидсена, консул предпочтёт провалиться сквозь землю.
И потом эти ключи на конторке, - какое он имеет к ним отношение? Рассерженный и раздражённый, что случалось с ним редко, он подошёл к автомобилю, положил ключи на заднее сиденье и повёз их к судье, как будто бы они были пассажиры.
Но тут вмешался случай и всё перепутал. Консул сам отправился к Августу, ему было чрезвычайно некогда, он торопился и был краток:
- Приезжает англичанин. Будут ли загородки готовы через неделю?
- Мы над ними работаем, - ответил Август
- Да, но будут ли они готовы через неделю?
- Мы постараемся.
Да и Августу было теперь не до этого. Иёрн Матильдесен примчался с Овечьей горы с важным известием: нет, волков не появлялось, и ни одна овца не заблудилась и не упала в пропасть, но только он не может принять больше ни одной овцы.
Август разинул рот.
Иёрн был бы рад, видит бог, но больше совершенно невозможно прокормить на горе. Это Вальборг прислала его сказать об этом, а Вальборг ухаживает за овцами с ранних лет. Скоро овечье стадо растянется на целую милю, а овцы, которых прислали сегодня, худы и нуждаются в корме. Поэтому пусть Август извинит его, что он приходит с таким дурным известием.
Август думал долго и наконец спросил:
- Что, у тебя уже есть пятьдесят раз двадцать овец?
- Пятьдесят семь по двадцати без трех, - отвечал Иёрн.
- Ну что ж, тогда придётся приостановить покупку.
- Больше овец не будет?
- Нет.
- Я так и думал! - воскликнул Иёрн. - Я знал, что стоит только поговорить с вами...
- Да, у нас нет другого выхода, - согласился Август. И он сделал вид, что сильно задет этим известием: он закачал головой, стал тяжело дышать и схватился за грудь. Но в глубине души, может быть, он вовсе уж не так огорчался тем, что необходимо кончить закупку овец; теперь у него было более тысячи голов, круглым счётом, а в разговоре с другими - две тысячи. Для северной Норвегии такое количество было прямо-таки баснословным. Вряд ли у Кольдевина было их столько, а у Виллаца Хольмсена никак не могло быть более двух тысяч. К тому же, что же ему оставалось делать, как не подчиниться обстоятельствам? Гора была слишком мала, она не годилась для деятельности широкого размаха. Что представляет собой одна несчастная миля по сравнению с десятью милями? Кроме того, директор банка Давидсен показал ему вчера статью устава, не предвещавшую ничего хорошего, а в кармане у него была лишь одна жалкая тысяча. Да, как он сам сказал, у него не было другого выхода.
И кто знает, может быть счастье ещё раз "улыбнётся" ему, как было написано па лотерейных билетах. У него ведь было столько шансов.
- Это всё, что ты хотел мне сказать, Иёрн?
- Да. Так, значит, овец больше не будет? Август кивнул головой и ушёл.
Он решил немедленно прекратить скупку овец. И на кой чёрт этот миляга Гендрик купил этих семь раз по двадцати овец сверх тысячи?! То есть он хотел сказать: сверх двух тысяч. Эти семь раз двадцать не округляли ведь никакого числа и были брошенные деньги.
Уж не сбегать ли ему в Южную деревню сейчас же? Впрочем, нет, в этом нет никакой необходимости. К лешему всю деревню! Август ни в коем случае не был подавлен. Первым делом он разузнал часы приёма почтмейстера, а затем отправился на горную дорогу к своим рабочим. Они буравили дыры в скале; работа эта требовала много времени: так как заострённые железные прутья были диаметром в пять сантиметров, то и дыры приходилось делать того же размера.
- Не можете ли вы в течение недели поставить эти загородки? - спросил Август.
- Мы стараемся, - ответил Больдеман.
- Через неделю все будет готово? - повторил Август. Больдеман и его товарищи поговорили друг с другом, посоветовались, взвесили.
- Будет, пожалуй, трудновато.
- Мы не смеем обещать, ведь один день не рабочий - воскресенье.
- А если вы будете работать в сверхурочное время по двойной расценке?
- Ну что ж, это можно, - отвечали они.
- Ну, так и порешим. А теперь потолкуем о другом важном деле, - сказал Август. - Мне бы нужно было сломать заднюю стену подвала у нотариуса.
- Вот как! Стену подвала у Головы-трубой? Что же, он хочет заплатить?
- Да, аптекарь купил пустырь, а он-то уж заплатит, в этом не сомневайтесь.
- Как?! Аптекарь? - воскликнули они. - Аптекарь купил пустырь? Когда же он успел? Редкий, необыкновенный человек. Так, значит, он купил пустырь? Нам случалось не раз заходить в аптеку, и он всегда нам помогал. Помнишь, Больдеман, он дал тебе однажды даже две бутылки?
- Я бы мог получить четыре, - ответил Больдеман.
Август: - Можете вы сломать эту стену сегодня после обеда, от трёх до шести?
На это они отрицательно покачали головой:
- В три часа? Нет.
- Можете вы сломать её в пять часов?
- Это возможно.
- Отлично, - сказал Август. - Это нужно сделать завтра, от восьми до часу. Вы меня поняли?
Да, они отлично поняли и часы, и всё остальное. Нужно было здорово поработать, чтобы в течение пяти часов сломать стену, хотя, может быть, она ещё не успела как следует застыть и превратиться в камень; тогда это значительно облегчит дело. Они несколько раз возвращались к этому вопросу и пришли к тому заключению, что нет на земле такой вещи, которой бы они не сделали для аптекаря, этого превосходного, совершенно необыкновенного человека...
Август пошёл в Южную деревню. Он шёл туда по делу, он нёс с собой новость: судьба мешала ему развивать дальше его деятельность. Теперь он шёл главным образом за ответом; пусть она не удивляется, - он ждал достаточно долго.
Как всегда, Тобиас и жена его вышли к нему навстречу и пригласили его войти, но Корнелии не было в избе. Мальчик Маттис сообщил, что он совсем недавно видел Корнелию на соседнем дворе, где Гендрик обучал её кататься на велосипеде.
Ага! Август был доволен: это доказывало, что ему удалось отвлечь её от Беньямина. Он протянул Маттису крону и сказал:
- Пойди, приведи их.
Прошло довольно много времени, прежде чем они пришли. Август сидел молча, опираясь обеими руками на трость, ему не хотелось сообщать новость одним старикам. Они въехали во двор на велосипеде, Корнелия сидела сзади. Они здорово злоупотребляли дорогой машиной, - двое взрослых людей по неровной дороге. Но он ничего не сказал на это: маленькая Корнелия была легка и тонка, её слишком плохо кормили всю её жизнь.
- Как-так? - спросил Гендрик. - Мне хватит денег на весь завтрашний день.
- Но ведь у меня может быть и другое распоряжение.
Август обернулся к Корнелии и спросил её, любит ли она кататься.
- Да, - сказала она, - это ужасно весело, и потом Гендрик уж очень хорошо учит.
- Я подарю тебе дамский велосипед, - сказал он. - А что ты дашь мне за это?
- Мне нечего дать вам.
- А то, о чём я говорил с тобой прошлый раз?
- Он ни о чём не говорил со мной, Гендрик, - сказала она и покраснела.
Какое отношение имел к этому Гендрик? Но, чёрт возьми, они уже обменивались друг с другом загоревшимися взглядами. Да, он уже, никак, опять пользовался её милостями: велосипед и его высокая должность скупщика овец поразили её. Всё это имело крайне подозрительный вид.
Август объявил наконец свою новость, он сказал:
- Я не покупаю больше овец, Гендрик.
Все в избе разинули рты, а Гендрик воскликнул:
- Как же так?!
- Да, ты, вероятно, думал, что это будет продолжаться вечно, но этому наступил конец.
- Гм! - сказал Тобиас, - как же это может быть? Простите, что я спрашиваю.
- Дело в том, - объяснил Август, - что на горе не хватает больше корма для овец. Иёрн Матильдесен и Вальборг прибегали и предупредили меня. Ни одной овцы больше.
- Вот уж несчастье, так несчастье! - посочувствовал Тобиас.
Август очень неодобрительно отозвался о горе, здорово пробрал её: дрянная гора, пастбище всего лишь с милю, корма хватает всего лишь нескольким овцам, никуда это не годится! Ему бы ни в коем случае не следовало покидать Гардангерское плоскогорье. Когда-то там у него было тридцать тысяч овец. Пастбище простиралось на десять миль, и у него служило пятьдесят пастухов.
Опять он назвал эти крупные цифры, всё это было выше их понимания.
Гендрик, подавленный, спросил:
- Нет, ты же слышишь. И потом, каких это овец ты прислал сегодня, одна кожа да кости! Ты нехорошо поступил.
Корнелия вмешалась:
- Не мог же Гендрик рассматривать каждую овцу, которую он покупал.
- Удивительно, до чего ты сдружилась с этим Гендриком! - сказал ей Август и ещё раз заставил её покраснеть.
О, до чего всё выходило не так, как ему хотелось! Вот теперь они у него на глазах занялись любовью.
- Давай-ка я послушаю, Маттис, многому ли ты выучился по части музыки за это время, - сказал он, чтобы окончательно не пасть духом.
Маттис ничему не выучился, но он принёс гармонику и положил её Августу на колени. Какая хитрость! Это - чтобы заставить его играть! Но разве у него было подходящее настроение, разве довелось ему испытать живую радость, целовать кого-нибудь? Он положил трость на стол и стал перебирать клавиши. Он был мастером в своё время, но клавишей было много, четыре двойных ряда, а его пальцы от старости потеряли гибкость.
И вдруг с отчаяния, потеряв голову, он стал играть песнь о девушке, потонувшей в море, и запел.
Опять все разинули рты: они этого не ожидала, они ничего не ждали, и уж меньше всего, что он запоёт, но он запел. Только бы он не пел! И не оттого, чтобы это как-нибудь портило музыку, но уж очень было неуместно для старого человека: он делался похож на карикатуру, нависшие усы так жалостно дрожали.
Все немного смутились. Он увлекательно играл длинные строфы, играл трогательно и на все лады, удачно вставит между каждой музыкальной фразой несколько звучных аккордов; этим в своё время он славился повсюду. Но старец, который поёт, эти усы, водянистые глаза, вся фигура...
Корнелия, крайне сконфуженная, схватил со стола его палку, погладила её несколько раз рукой и уселась, положив её себе на колени. Он заметил, и это его подзадорило; она сидела с его палкой и смотрела прямо перед собой, стараясь, скрыть, что она растрогана. Корнелия не могла знать этой песни: её пели два-три поколения до неё, в Сальтене её пели, пожалуй, тридцать лат тому назад, теперь песенка забыта. Но Корнелия слышала слова и не могла их не понять.
Он дошёл до того места, где девушка бросилась в море.
Здесь он выкинул фокус. Август видел, и слышал многое на своём веку и он умел производить эффект: фокус заключался в том, что он внезапно остановился и пропустил такт. В течение этой неожиданной и бесконечной тишины, длившейся несколько секунд, казалось, девушка погружалась на дно моря. После этого Август взял ещё несколько протяжных аккордов, и закончил.
- Возьми её! - сказал он Маттису, отдавая гармонику; вероятно, его пальцы здорово устали.
Корнелии он сказал:
- Хочешь, возьми себе мою палку.
Видно, она не так уж сильно переживала песню, ибо тотчас спохватилась и засмеялась:
- Нет, что вы, на что она мне?.. Как это красиво, то, что вы сыграли.
- Ты находишь?
- Да, это самое замечательное, что мне приходилось слышать, - подтвердил и Тобиас.
- Да, да, мы никогда ничего подобного не слыхали.
И тут старики, стараясь поддержать его, хвалили вовсю, но это как будто бы мало действовало на дочь. Корнелия сидела и как ни в чём не бывало снимала соломинки, приставшие к нарядной куртке Гендрика.
- О, это пустяки в сравнении с тем, как я играю на рояле! - сказал Август. - Потому что тогда я играю только по нотам.
- Да, так-то оно бывает, когда человек - музыкальный гений! - поддакнул Тобиас.
Август продолжал:
- Если бы я не ходил по ночам, не размышлял бы и голова бы моя не была полна дел, я бы мог играть на рояле каждое утро.
- Вы не спите по ночам? - спросил Тобиас.
- Нет, редко. Я ведь говорил тебе, Корнелия, как обстоит со мной дело.
Она вздрогнула, словно ужаленная.
- Этого я не помню, - сказала она. - Ну, пойдём, Гендрик, поддержи меня ещё немного. Тогда я смогу сказать, что почти что выучилась.
Ну и сумасшедшая же! В такой момент учиться езде на велосипеде! Неужели же она не могла быть серьёзной хоть немного?
- Гм! - сказал Август и протянул руку по направлению к Гендрику. - Подай-ка сюда бумаги, относящиеся к твоим последним покупкам.
Гендрик стал ощупывать карманы своей новой куртки, в одном из карманов нашёл бумаги и разложил их. Август надел пенсне, просмотрел их, выписал цифры и подвёл итог. Потом он опять протянул руку и потребовал деньги, отчёт. Тогда Гендрик вынул и развернул пакет из серой бумаги: деньги тоже были в порядке. Корнелия напряжённо следила за происходившим. Август пересчитал ассигнации.
- Да, тут есть ещё и мелочь, - сказал Гендрик и схватился за карман штанов.
- Ерунда! - сказал Август. - В делах мне мелочь не нужна. А вот тебе твоё жалованье, пересчитай!
Гендрик: - Но ведь я же получил его, когда начал работать.
- Тебе сказано: пересчитай!
Вот как нужно было поступать с ними: приказывать - и всё тут! Но Гендрик был все-таки симпатичный малый, и когда он протянул руку, чтобы поблагодарить, Августу стало даже жалко Гендрика. Теперь, когда он лишится своей должности уполномоченного и своего заработка, Беньямин из Северной деревни опять возьмёт над ним перевес; Корнелия даже в данный момент как будто бы начинала меняться к нему и не снимала больше соломинок с его нарядной куртки.
- Гм! - сказал Август. - У меня есть для тебя другая должность, Гендрик. У меня столько должностей... ты ещё услышишь обо мне.
- Вот было бы хорошо! - обрадовался Гендрик.
- Нет, языков я не знаю.
- Вот это-то и плохо. Я знаю их четыре.
Тобиас, поражённый, закачал головой.
- Я бы мог сидеть здесь три недели подряд и говорить только по-иностранному.
Тобиас: - Человек, который по-настоящему человек, тот всё может!
- Ну, так, значит, я вам не понадоблюсь? - спросил, падая духом, Гендрик.
- Я же сказал, что ты услышишь обо мне. А раз я сказал, значит сделаю.
- Не сердитесь на меня! - попросил Гендрик.
- Дело в том, - объяснил Август, - что к нам в усадьбу приедет скоро знатный англичанин, лорд. Это будет приблизительно через неделю. Он будет ходить на охоту, удить форель и вообще будет гостить у нас. Тебе не придётся нести тяжёлую работу при нём, ты будешь только следовать за ним с его ружьём, тростью и трубкой, и вообще всегда будешь находиться при нём.
- Но ведь я не смогу с ним разговаривать!
- Я быстро выучу тебя самому главному. Я и тебя хотел выучить, Корнелия, но ты отказалась.
- И как тебе не стыдно! - вставила мать.
- Она другой раз бывает совсем дурой, - извинился за неё отец.
- Это будет замечательная должность для тебя, Гендрик, - продолжал Август. - Совсем не то, что рыскать кругом по деревням и скупать овец. - Я начинаю, раскаиваться в этом своём предприятии: слишком уж это мелко для меня, хотя, впрочем, не так уж мелко.
- Сколько же овец у вас теперь всего? - спросил Тобиас.
- Немногим больше двух тысяч, - равнодушно отвечал Август.
- Две тысячи! - закричал Тобиас.
Жена его не поняла этой огромной цифры, но тоже издала восклицание.
Август хвастал совсем неумно: он же мог предвидеть, что Иёрн Матильдесен с женой восстановят истину. Нет, он лгал неглубоко и непрочно, он выдумывал только на один раз, без всякой необходимости, не придавая своей лжи никакой солидности. Фантазии у него было достаточно, была также способность сочинять и придумывать хитросплетенья, но размах его не знал глубины.
Корнелия сказала, как бы в утешенье:
- Ну, а мне, что будет мне за это, Корнелия?
Тут вдруг Тобиас словно вспомнил что-то и вышел. В дверях он обернулся, позвал Гендрика и извлёк и его под тем предлогом, что должен показать ему что-то в сарае.
- Ты не отвечаешь, - продолжал Август, - но знай, Корнелия, что всё это я делаю не для него, а исключительно ради тебя.
Она стала вертеться во все стороны, показывая, что всё это ей надоело и наскучило сверх меры.
- Как тебе не стыдно! - сказала ей мать и вышла.
- Я предлагаю тебе всё то же, что предлагал и прежде, - продолжал Август, - и делаю это от всего сердца и от всей души. Нет такой вещи на всём земном шаре, в которой бы я отказал тебе: так я люблю тебя. Много раз, когда мне становилось уж очень тяжело, я подумывал уехать подальше от тебя и не мог, и мне очень трудно. Что же ты скажешь на это, я спрашиваю тебя? Или ты совсем не хочешь меня пожалеть?
Всё совершенно ясно, - нежные речи, сватовство. А так как её глаза были устремлены в окно, то она не могла заметить его дрожащих усов, которые, возможно, были противны ей.
Во дворе стояли Тобиас и Гендрик. Они побывали в сарае и вышли оттуда, они задержались возле велосипеда и разговаривали. Казалось, что Гендрик порывается уйти, но его удерживают.
его к себе.
- Оставьте меня! - резко сказала она.
Но ничто на него не действовало; он продолжал молчать, потом спросил, неужели уж ей так трудно хоть немного посидеть у него на коленях, - они были ведь одни, никто этого не увидит...
Она: - Я не хочу сидеть у вас на коленях. Этого вы от меня не добьётесь.
- Не все так говорят мне. Девушки из усадьбы, например, с удовольствием посидели бы у меня на коленях.
- Хорошо, что ты пришёл, - сказала Корнелия.
- Как? Почему? - спросил он.
- Я ничего не скажу больше, - ответила она, стараясь держаться поближе к нему.
Август встал и собрался уходить. Его сердило, что Гендрик вытеснял Беньямина, и он сказал:
Корнелия ответила:
- Я обещала ему не наверное. Я правду говорю, Гендрик.
По дороге домой Август ещё не верил, что всё потеряно, надежда бессмертно жила в нем. Она держала на коленях его палку, она сама сказала, что он играет замечательно...
Осе вынырнула из кустов и стала поперёк дороги.
избах.
Омерзительное существо! Он отнесётся к ней снисходительно, в самом деле, он будет с ней до смешного ласков, он улыбнётся ей и пошутит: "Итак, длинное чучело, ты гуляешь? Рыщешь по дворам и вынюхиваешь, нет ли где отбросов, чтобы поддержать свою собачью жизнь? Мне жаль тебя, Осе, но не обижайся, если я смеюсь, глядя на тебя. Ты до того костлява и суха, до того ничтожна, что тебе даже названия не придумаешь. Оставайся с миром!"