Фантазер
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Фантазер

У окна, въ кухне приходскаго дома, стоитъ барышня-экономка, Марiя фонъ-Лоосъ. Взоръ ея блуждаетъ далеко, вдоль дороги, подымающейся кверху. Она знаетъ техъ двухъ, тамъ наверху, у забора: это не кто иной, какъ телеграфистъ Роландсенъ, ея собственный женихъ, и Ольга, дочь кистера. Уже второй разъ за эту весну видитъ она ихъ вместе; что бы это значило? Если бы фрекенъ фонъ Лоосъ въ эту минуту не была такъ занята, она прямехонько направилась бы къ этой парочке и потребовала бы объясненiя.

Но есть ли у нея время? Съ часу на часъ ждали новаго пастора съ семьей, и всюду въ обширномъ доме чувствовалось величайшее напряженiе. Маленькаго Фердинанда поставили сторожить у слухового окна на чердаке; онъ обязанъ былъ не спускать глазъ съ бухты, чтобы возвестить о прибытiи путешественниковъ, которыхъ долженъ ожидать горячiй кофе. Имъ, можетъ быть, понадобится и чего-нибудь прохладительнаго; Росенгордъ, пароходная пристань, находится въ целой миле разстоянiя, а оттуда ихъ должна доставить лодка.

Кое-где на поляхъ еще лежитъ снегъ и ледъ, но на дворе уже май и погода стоитъ прекрасная, а день за Нордандомъ въ это время года дологъ и ясенъ. Сороки и вороны усердно поработали надъ своими гнездами, а на открытыхъ бугоркахъ уже зеленеетъ трава. Лилiи въ саду пустили ростки среди самаго снега.

Однако, интересно знать, какого рода человекъ новый пасторъ? Весь приходъ заинтересованъ въ высшей степени этимъ вопросомъ. Правда, место пастора будетъ занято пока только временно. Но такое временное исполненiе должности можетъ продлиться и очень долгiй срокъ въ этой области. Рыбачье населенiе бедно, а поездки въ соседнiя, не имеющiя своихъ пасторовъ, церкви каждое четвертое воскресенье довольно-таки затруднительны. Поэтому этотъ приходъ не изъ такихъ, чтобы его другъ у друга стали оспаривать.

Повидимому, временный пасторъ - богатый человекъ, которому не приходится дрожать надъ каждымъ грошомъ. Экономка и две служанки уже наняты; не пожалели запастись и другими вспомогательными силами для усадьбы: наняли двухъ работниковъ; взяли, кроме того, и маленькаго Фердинанда, который долженъ быть всегда наготове, чтобы проворно выполнять порученiя каждаго. На общину произвело самое благопрiятное впечатленiе то, что пасторъ кажется такимъ состоятельнымъ. Авось, онъ не станетъ постоянно принимать подношенiя и мзду, а взаменъ того самъ будетъ немножко помогать беднымъ людямъ. Напряженiе ожиданiя было велико. Оба помощника пастора и два-три другихъ рыбака въ тяжелыхъ башмакахъ, собрались для встречи внизу, у навеса для лодокъ; они жевали табакъ, поплевывали и болтали.

Вотъ, наконецъ, и высокiй Роландсенъ легко спустился по тропинке, разставшись съ Ольгой, и фрекенъ фонъ Лоосъ отошла отъ окна. Ужъ какъ-нибудь потомъ да выскажетъ она ему свое мненiе; нередко приходится ей привлекать къ ответу Ове Роландсена. Она была голландскаго происхожденiя, говорила по бергенски и была такь быстра на языкъ, что собственный ея женихъ нашелъ нужнымъ дать ей прозвище, основанное на остроумной игре словъ въ ея фамилiи. Вообще, высокiй Роландсенъ - человекъ остроумный и дерзкiй.

Куда это онъ теперь направляется? Или у него въ самомъ деле намеренiе встретить семью пастора? Разумеется, онъ и сегодня не трезвее, чемъ это съ нимъ часто бываетъ; въ петличке его торчитъ веточка лилiи въ бутонахъ, а шляпа сидитъ на голове немного криво; и вотъ такомъ-то виде онъ явится! Разумеется, тамъ внизу, у навеса, помощники предпочли бы, чтобы въ этотъ часъ - въ этотъ важный часъ - онъ вовсе бы не показывался.

Да и хорошо ли, въ самомъ деле, иметь такой видъ, какой у него? Его крупный носъ слишкомъ нескроменъ для такого незначительнаго положенiя, какое занимаетъ онъ въ жизни его хозяина; къ тому же случилось, что всю зиму онъ предоставилъ своимъ волосамъ расти безпрепятственно, отчего голова его все более и более стала походитъ на голову артиста. Невеста его, чтобы отомстить за себя, говорила, что онъ имеетъ видъ художника, кончившаго темъ, что принялся за фотографiю. Теперь онъ былъ уже тридцатичетырехлетнимъ малымъ, холостякомъ; онъ игралъ на гитаре и проникновеннымъ голосомъ пелъ церковныя песни; въ трогательныхъ же местахъ онъ такъ смеялся, что слезы такъ и текли у него. Вотъ, каковъ онъ былъ въ такихъ вещахъ! Онъ былъ смотрителемъ телеграфной станцiи и уже десять летъ жилъ въ здешнихъ местахъ. Роландсенъ былъ, крупнаго и сильнаго сложенiя; ему нечего было безпокоиться о томъ, какъ бы не попасть въ драку, если обстоятельства его вызывали на это.

Маленькiй Фердинандъ вдругъ вздрогнулъ. Изъ слухового окна ему видно, какъ носъ белой лодки торговца Мокка огибаетъ косу; въ то же мгновенье онъ въ три отважныхъ прыжка спускается съ лестницы и кричитъ въ кухню: "Ну вотъ, они прiехали!"

"Батюшка! Они ужъ прiехали!" кричатъ пораженныя девушки-служанки. Но экономка не теряетъ разсудка; она уже служила здесь у предыдущаго пастора и знаетъ свое дело, какъ умная и практичная девушка. "Подавайте кофе", вотъ все, что говоритъ она.

Маленькiй Фердинандъ бежитъ со своей новостью дальше къ работникамъ. Те бросаютъ все, что въ данную минуту находится у нихъ въ рукахъ, проворно напяливаютъ праздничныя куртки и спешатъ къ навесу, чтобы предложить свои услуги. Въ общемъ, встречать незнакомцевъ собралось человекъ десять.

"Здравствуйте!" говоритъ пасторъ изъ лодки, слегка улыбаясь, и снимаетъ свою мягкую шляпу. И все люди на берегу почтительно обнажаютъ головы, а помощники кланяются такъ низко, что ихъ длинные волосы спускаются на самые глаза. Высокiй Роландсенъ придаетъ всему этому немного меньше важности, чемъ прочiе; онъ стоитъ прямо, какъ свечка; однако, и его шляпа наклоняется низко.

Пасторъ - еще молодой человекъ съ рыжеватыми бакенбардами и въ веснушкахъ; ноздри его почти закрыты светлыми волосами. Жена, изнемогшая отъ морской болезни, лежитъ въ каютке.

"Вотъ мы и прiехали!" говоритъ пасторъ въ отверстiе дверки въ каютку и старается помочь жене. На нихъ обоихъ надето удивительно старое толстое платье, которое не придаетъ имъ особеннаго привлекательнаго вида. Это, вероятно, верхнее платье, надетое ими для путешествiя, а красивые наряды ихъ упакованы. У жены шляпа спустилась на затылокъ; ея бледное лицо съ большими глазами привлекаетъ взгляды мужчинъ. Помощникъ Левiанъ идетъ въ бродъ и переноситъ ее на землю, между темъ какъ пасторъ справляется безъ посторонней помощи.

"Мое имя Роландсенъ, телеграфистъ", говоритъ высокiй Роландсенъ, выступая впередъ. Онъ здорово выпилъ, и глаза у него стеклянные, но, такъ какъ онъ обладаетъ большимъ уменьемъ жить, то походка его еще довольно уверенна. О, этому дьяволу Роландсену не приходится запинаться, когда ему случается вращаться среди великихъ мiра сего, и онъ распространяется въ красноречiи, какъ это тамъ полагается. "Осмелюсь ли я", - продолжаетъ онъ, обращаясь къ пастору, - "представить вамъ всехъ. Вотъ эти двое, кажется, помощники пастора, это - оба ваши работника; это - Фердинандъ."

И пасторъ, и жена его киваютъ: "Здравствуйте, здравствуйте", - скоро все они научатся узнавать другъ друга. Да, да, а теперь дело въ томъ, чтобы перетащить вещи на берегъ.

"Разве тамъ нетъ детей?" спрашиваетъ онъ.

Никто не отвечаетъ ему, и все смотрятъ на супруговъ.

"Разве нетъ детей?" настаиваетъ помощникъ.

"Нетъ", отвечаетъ лодочникъ.

Лицо жены зарумянилось. Пасторъ сказалъ:

"Мы только одни... Такъ заходите же получитъ на чаекъ, господа."

Разумеется, онъ богатъ. Это не такой человекъ, чтобы задерживать у бедныхъ людей то, что они заслужили. Предыдущiй пасторъ никогда не думалъ о "чайкахъ", онъ только всегда говорилъ: "Ну, вотъ и спасибо пока".

Они стали подыматься наверхъ, и Роландсенъ взялъ на себя роль провожатаго. Онъ шелъ по снегу возле тропинки, уступая место другимъ; на немъ были лакированные ботинки, но это не заботило его, а куртку свою онъ разстегнулъ, несмотря на майскiй ветеръ.

"А вотъ, верно, и церковь!" сказалъ пасторъ.

"Она, кажется, ветхая. Наверно, въ ней нетъ печи?" спросила жена. "Ну, ужъ вы слишкомъ многаго отъ меня требуете", отвечалъ Роландсенъ: "я не знаю; но, кажется, действительно, нетъ."

Пасторъ былъ озадаченъ. Онъ, стало-быть, виделъ передъ собою не прихожанина, а такого субъекта, для котораго нетъ никакой разницы между буднями и праздниками. И пасторъ сталъ сдержаннее съ незнакомцемъ.

Экономка стояла на крыльце; Роландсенъ и ее представилъ. Сделавъ это, онъ откланялся и хотелъ уйти... "Подожди немножко, Ове!" шепнула юмору фонъ Лоосъ. Но Роландсенъ не сталъ ждать, онъ снова поклонился и, пятясь, спустился съ лестницы. "Вотъ, должно быть, чудакъ", подумалъ пасторъ.

Жена была уже въ комнатахъ. Она несколько оправилась отъ морской болезни и уже осмотрела помещенiе. Она просила, чтобы самая светлая и красивая комната была рабочимъ кабинетомъ пастора; затемъ для себя выбрала комнату, которую до сихъ поръ занимала юмфру фонъ Лоосъ.

Роландсенъ не сталъ ждать: онъ зналъ юмфру фонъ Лоосъ, а потому зналъ и то, что это значило. А онъ такъ неохотно делалъ что-нибудь, кроме того, что ему самому хотелось сделать.

Наверху на дороге встретилъ онъ рыбака изъ общины, который торопился, чтобы встретить пастора. Это былъ Енохъ, тихiй и кроткiй человекъ, всегда ходившiй съ опущенными глазами и обвязывавшiй платкомъ голову изъ за болезни ушей.

"Ты опоздалъ", сказалъ Роландсенъ мимоходомъ.

"Онъ уже прiехалъ?"

"Прiехалъ. Я пожалъ ему руку." И, обернувшись, Роландсенъ крикнулъ черезъ плечо: "Заметь себе, что я скажу тебе, Енохъ: я завидую, что у него такая жена."

Это былъ самый верный, легкiй и дерзкiй способъ довести, что следуетъ по адресу. Ужъ Енохъ-то позаботится о томъ, чтобы это дошло до людей.

Роландсенъ шелъ все дальше и дальше и дошелъ до водопада. Здесь была расположена маленькая фабрика рыбьяго клея купца Мокка; на ней работало несколько девушекъ, надъ которыми Роландсенъ охотно подшучивалъ, когда ему случалось проходить мимо. Онъ былъ, действительно, сумасброднымъ малымъ въ этомъ отношенiи, - это всякiй признаетъ. Сегодня онъ былъ въ превосходномъ настроенiи духа и простоялъ здесь дольше обыкновеннаго. Девушки, разумеется, заметили, какъ славно онъ подвыпилъ.

"Ну-ка, Рогна, скажи, какъ ты думаешь: почему собственно я такъ часто сюда прихожу?" спросилъ Роландсенъ.

"А я почемъ знаю?" отвечала Рогна.

"Ты, конечно, полагаешь, что меня привлекаетъ старый Лованъ."

Девушки разсмеялись.

"Онъ сказалъ Лованъ, а подразумевалъ Адама."

"Я хочу спасти тебя", сказалъ Роландсенъ. - "Ты должна намотать себе на усъ, что эти рыбаки все страшные волокиты."

"Вы сами самый большой волокита", сказала другая девушка. "У васъ ведь двое детей. Постыдились бы!''

"Такъ-то, Николина; такъ вотъ, что ты говоришь? Ты всегда была шиломъ въ моемъ мешке, Николина, это тебе самой известно. Но тебя, Рогна, я спасу, во что бы то не стало."

"Ступайте лучше въ юмфру фонъ Лоосъ", сказала Рогна.

"Какъ же плохо ты поняла меня", продолжалъ Роландсенъ. "Сколько, напримеръ, часовъ тебе требуется, чтобы закоптить рыбныя головы, прежде чемъ ты завинтишь клапанъ?"

"Два часа", отвечала Рогна.

И Роландсенъ кивнулъ головой. Это онъ и самъ разсчиталъ. О, этотъ дьяволъ Роландсенъ прекрасно зналъ, зачемъ онъ каждый день является на фабрику, шныряетъ тутъ и выспрашиваетъ у девушекъ.

"Не снимай же крышку, Пернилла, ты съ ума сошла!" воскликнулъ онъ.

Пернила краснеетъ. "Фридрихъ сказалъ, что я должна помешивать въ котле", говоритъ она въ ответъ.

"Каждый разъ какъ ты подымаешь крышку, теплота испаряется", поясняетъ Роландсенъ.

Но, когда вскоре подошелъ Фридрихъ Моккъ, сынъ хозяина, Роландсенъ снова принялъ обычный тонъ всеобщаго смутьяна.

"Не ты ли, Пернилла, служила одинъ годъ у фохта? Ты была тамъ такъ зла и сердита, что не била въ дребезги разве только одне подушки?"

Все окружающiе расхохотались. Пернилла была ведь смиреннейшей душой въ мiре. Она къ тому же жила въ нужде; впрочемъ она была дочерью раздувателя меховъ въ церковномъ органе, такъ что слегка принадлежала къ священству.

Когда Роландсенъ снова вернулся на дорогу, онъ опять увидалъ дочь кистера Ольгу. Она, конечно, ходила въ мелочную лавочку. Ну, и спешила, какъ только могла, чтобы уйти подальше, - стыдно было бы, если бы Роландсенъ подумалъ, что она ждала его.

Но Роландсенъ ни о чемъ подобномъ не думалъ; онъ зналъ: если бы они какъ разъ не подошли другъ къ другу вплотную, юная особа попыталась бы бежать отъ него и исчезнуть. И Роландсенъ ничего не имелъ бы противъ того, чтобы она отъ него ускользнула. Ужъ она-то ни въ коемъ случае не интересовала его.

сослуживцемъ. Онъ заперся въ своей комнате, куда не было доступа никому, кроме старухи прислуживавшей ему. Здесь онъ жилъ и здесь спалъ.

Это помещенiе - мiръ Роландсена. Роландсенъ понимаетъ кое-что и кроме пустяковъ да водки: онъ великiй мечтатель и изобретатель. Въ комнате его пахло кислотами, лекарствами и аптекарскими снадобьями. Этотъ запахъ чувствовался уже на пороге его комнаты, и каждый постороннiй человекъ долженъ былъ замечать его. Роландсенъ объяснялъ, что держитъ въ своей комнате все эти медикаменты для того только, чтобы парализовать запахъ того большого количества водки, которое онъ привыкъ употреблять. Но Ове Роландсенъ лгалъ въ своей великой скрытности.

На самомъ деле все эти жидкости въ стаканахъ и кружкахъ употреблялъ онъ для своихъ опытовъ. Химическимъ путемъ открылъ онъ новый способъ производства рыбьяго клея; этотъ способъ долженъ былъ совершенно стереть съ лица земли способъ купца Мокка. Моккъ устроилъ свою фабрику съ большими расходами, транспортъ совершался съ трудомъ, а полученiе сырого матерьяла ограничивалось перiодомъ лова; къ тому же дело эксплоатацiи отдалъ онъ своему сыну, а тотъ не былъ деловымъ человекомъ. Роландсенъ могъ получать рыбiй клей изъ множества другихъ вещей, кроме рыбьихъ головъ, а также и изъ многихъ отбросовъ, негодныхъ для Мокка, Кроме того, онъ нашелъ способъ добывать изъ этихъ отбросовъ превосходное красящее вещество.

Если бы телеграфисту Роландсену не приходилось бороться съ бедностью и безпомощностью, его открытiя наверно давно получили бы важное значенiе. Но здесь, въ этомъ крае, разъ навсегда деньги можно было достать только черезъ купца Мокка, а у Роландсена было полное основанiе не желать обращаться къ нему. Однажды онъ имелъ смелость заметить, что клей тамъ вверху на фабрике при водопаде добывается слишкомъ дорогимъ способомъ, но Моккъ на это только махнулъ рукой, заявивъ, что его фабрика - золотое дно. Роландсонъ горелъ желанiемъ выступить съ результатами своихъ изследованiй. Онъ уже посылалъ образцы своихъ открытiй химикамъ внутри страны и заграницу и получилъ известiя, что начало даетъ надежду на будущее. Но дальше онъ не шелъ. Ему еще оставалось представить всему свету чистую, прозрачную жидкость и добыть патентъ для всехъ странъ.

Разве Роландсенъ такъ, ни съ того, ни съ сего, появился тамъ у навеса, чтобы встретить пастора? У господина Роландсена были свои соображенiя при этомъ. Если пасторъ действительно богать, то онъ легко могъ бы ссудить ему сколько-нибудь денегъ для важнаго и чреватаго будущностью открытiя. "Ужъ если никто другой не хочетъ этого сделать, такъ сделаю я!" скажетъ, вне всякаго сомненiя, пасторъ. Роландсенъ надеялся.

Ахъ, Роландсенъ тамъ легко предавался надежде по самому незначительному поводу. Однако и разочарованiе привыкъ онъ выноситъ мужественно и стойко; онъ былъ гордъ, и ничто не могло сломить его. Вотъ, напримеръ, и дочь Мокка, Элиза, она тоже не могла сломить его. Она была высока и красива, у нея была темноволосая смуглая голова и алыя губы, и насчитывала она двадцать три года. Были толки, будто капитанъ съ берегового парохода Генриксенъ является ея тайнымъ поклонникомъ; однако шли годы и годы, а ничего изъ этого не выходило. Какая была этому причина? Уже три года тому назадъ Ролансенъ, по юношеской глупости, бросилъ свое сердце къ ея ногамъ. Она была такъ любезна, что пожелала поднять его. Роландсену следовало бы остановиться и отойти назадъ, а онъ пошелъ дальше и въ прошломъ году началъ было объясненiе. Она не нашла ничего лучше, какъ разсмеяться въ лицо самонадеянному телеграфисту, и этимъ ясно указала ему, какое разстоянiе ихъ разделяетъ. Разстоянiе между нимъ и ею, которая целый годъ заставляетъ ждать своего "да" даже капитана Генриксена. После этого случая Роландсенъ бросился, словно ужаленный, и сделалъ предложенiе юмфру фонъ Лоосъ. Онъ хотелъ доказать, что отказъ въ более высокой сфере еще не смертеленъ для него.

Но вотъ теперь снова пришла весна. А передъ весной сердцу почти невозможно устоять при всемъ желанiи. Она до последней степени будоражила все живущее, своимъ ароматнымъ дуновенiемъ проникая въ самыя целомудренныя ноздри.

Съ моря идетъ весенняя сельдь. Рыбаки лежатъ въ своихъ лодкахъ и целый день осматриваютъ морскую даль въ подзорныя трубы. Где птицы слетаются стаями и то тутъ, то тамъ комкомъ устремляются книзу, тамъ держится сельдь: хотя въ глубине и можно ее уже вылавливать сетью, но вотъ въ чемъ главный вопросъ: будетъ ли она искать мелкихъ местъ, закоулковъ и фiордовъ, где все теченiе загораживаютъ мели. Потому что ведь именно тамъ, где теснятся мели, замечается и оживленiе, слышны громкiе крики, появляется на поверхности моря много рыбаковъ и торговыхъ судовъ. А барышъ былъ бы, какъ песокъ морской.

Уловъ рыбы - игра счастья. Рыбакъ ставитъ свою сеть и ждетъ результата, бросаетъ жребiй и предоставляетъ исходъ судьбе. Часто одна потеря следуетъ за другой, его состоянiе возрастаетъ или понижается и гибнетъ въ бурю; но онъ снова чинитъ лодку и снасти и выходитъ въ море. Иногда рыбакъ совершаетъ долгiй путь до техъ местъ, где другимъ везло счастье, и крепится и гребетъ целую неделю по суровому морю и, наконецъ, приплываетъ на театръ действiй слишкомъ поздно: игра кончена. Но главный выигрышъ еще, можетъ быть, где-нибудь тутъ же у него на пути и ждетъ это и остановитъ и наполнитъ его лодку талерами. Никто не знаетъ, кому улыбнется счастье, и все надеются съ одинаковымъ правомъ...

Купецъ Моккъ былъ на посту, его рыбакъ съ неводомъ былъ уже въ лодке, и не отнималъ подзорной трубы отъ глазъ. У Мокка въ бухте была одна лодка и две яхты. Оне какъ разъ закончили свою поездку въ Лофоденъ за камбалой, вернулись, разгрузились и почистились; теперь Моккъ собирался грузить сельдь; для нея его палубы были завалены пустыми бочками. Онъ хотелъ также скупить сельдь, сколько удастся; съ этой целью онъ запасся деньгами, чтобы воспользоваться временемъ, пока цены не поднялись.

Въ половине мая купцу удалось кое-что выловить неводомъ. Это было не Богъ весть что, всего полсотни бочекъ, однако, происшествiе это получило огласку и, несколько дней спустя, на всехъ удобныхъ местахъ стояли невода.

Однажды ночью случилось въ конторе Мокка на фабрике воровство со взломомъ. Это было очень дерзкое преступленiе, потому что ночи теперь стояли совершенно светлыя отъ вечера до утра, и все можно было разобрать и видеть на далекое разстоянiе. Воръ взломалъ две двери и укралъ двести талеровъ.

Для всего прихода это было деломъ неслыханнымъ, котораго никто не могъ взять въ толкъ. Даже старожилы въ первый разъ въ жизни слышали о воровстве со взломомъ у Мокка. Еще маленькiе грешки по силе возможности могли водиться за жителями прихода, но воровство, да еще не простое, а со взломомъ, - этого никогда еще не случалось. Тутъ-то и появился чужой отрядъ рыбаковъ, на который и пало у всехъ подозренiе.

Однако, этотъ чужой отрядъ имелъ доказательства, что въ ночь совершенiя кражи онъ со всеми своими людьми на борту стоялъ въ целой миле разстоянiя отъ фабрики и сторожилъ сельдь.

Моккъ былъ этимъ душевно опечаленъ. Итакъ, дело сделано кемъ-нибудь изъ общины.

Въ этомъ случае купца не такъ интересовалъ вопросъ о деньгахъ; нетъ, онъ даже тутъ же заявилъ, что воровство совершено глупо, потому что воръ не взялъ больше. Но огорчало влiятельнаго торговца и покровителя общины то, что его обокралъ одинъ изъ прихожанъ. Не онъ ли принялъ на себя половину расходовъ по налогамъ на разныя нужды общины? И разве контора его хоть когда-нибудь отказывала въ помощи нуждающемуся, достойному помощи?

Моккъ назначилъ награду за поимку преступника. Почти ежедневно появлялись въ этихъ местахъ новые рыбаки, и на всехъ этихъ людей должно было производить странное впечатленiе то, что купца Мокка могли такъ обокрасть. Какъ местный король торговли, онъ назначилъ четыреста талеровъ вознагражденiя. Пусть весь мiръ видитъ, что дело тутъ не въ крупной сумме денегъ.

Новый пасторъ принялъ горячее участiе въ исторiи похищенiя, и въ Троицынъ день, когда проповедь должна была касаться Никодима, пришедшаго къ Іисусу ночью, пасторъ решилъ воспользоваться этимъ обстоятельствомъ, чтобы напасть на вора. "И вотъ вы приходите ночью", сказалъ онъ, "и вламываетесь въ домъ и похищаете наше имущество. У Никодима не было зла въ сердце, онъ былъ трусливъ и выбралъ ночь для своего посещенiя; но шелъ онъ къ Іисусу ведь ради души своей. А что ныне сделали вы? Ахъ, какая дерзость овладела ныне мiромъ! Пользуются ночью для грабежа и греховъ. Да постигнетъ же наказанiе виновнаго, выведемъ его на светъ Божiй!"

Новый пасторъ словно постепенно вылуплялся изъ яичка, подобно турухтану. Это была его третья проповедь, а онъ уже многихъ привелъ къ покаянiю. Когда онъ стоялъ на кафедре, онъ былъ такъ бледенъ и страненъ на видъ, что походилъ на безумнаго. Нашлись въ общине такiе люди, которымъ достаточно было и одного воскресенья, чтобы они уже не посмели более вернуться къ дурной жизни. Да, даже юмфру фонъ Лоосъ смирилась, эта въ панцырь одетая девица со всею ея резкостью и угловатостью. Обе девушки поставленныя подъ ея начало, заметили это къ большой своей радости.

Много народу стояло теперь въ бухте; и многiе изъ нихъ порадовались ущербу, нанесенному купцу. Моккъ ужъ больно много власти забралъ, по ихъ мненiю, со своей торговлей въ двухъ местечкахъ, своей рыбной ловлей, своей фабрикой и многочисленными судами; чужiе рыбаки придерживались своихъ собственныхъ торговцевъ, которые были обходительны и благодушны и не носили ни белыхъ воротничковъ, ни перчатокъ изъ оленьей кожи, какъ делалъ Моккъ. Покража была ему поделомъ за его высокомерiе. Да и не сталъ бы этотъ "добрый" Моккъ назначать ужъ такъ много денегъ ради чего-либо подобнаго; скорее же берегъ бы онъ эти денежки на покупку сельдей въ случае хорошаго улова. Ужъ не такъ же онъ богатъ, чтобы деньги его было нельзя и пересчитать, какъ звезды на небе. Воръ, можетъ быть, окажется Богъ знаетъ кемъ, можетъ быть, имъ самимъ, или его сыномъ Фридрихомъ, а пока людямъ будетъ казаться, что онъ можетъ швырять деньги, словно сено, хотя на самомъ деле онъ находится въ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Толкамъ не было конца и на земле, и на суше.

и вширь разнесется молва о томъ, что такое представляетъ, изъ себя этотъ Моккъ изъ Росенгорда.

Въ следующiй разъ, когда Мокку нужно было съездить на фабрику, онъ нанялъ для этой поездки пароходъ. Отъ стоянки парохода фабрика была въ миле разстоянiя, и стоило это ему не малыхъ денегъ, но для Мокка деньги были наплевать. Много взглядовъ съ бухты привлекло это зрелище, когда Моккъ проследовалъ на пароходе со своей дочерью Элизой на борту. Онъ былъ, такъ сказать, господиномъ корабля, когда стоялъ на мосткахъ въ своей шубе и съ роскошнымъ краснымъ шарфомъ на поясе, несмотря на летнее время. Когда отецъ и дочь высадились на беретъ, судно тотчасъ повернуло и совершило обратный путь: каждый могъ видеть, какое именно единственное значенiе имело это путешествiе. За это многiе изъ чужихъ рыбаковъ преклонились предъ могуществомъ Мокка.

Но Моккь сделалъ и больше того. Онъ не могъ забытъ оскорбленiя, нанесеннаго ему. И онъ вывесилъ новый плакатъ, обещая тотчасъ же отдать самому вору эти четыреста талеровъ, если онъ явится. Подобнаго рыцарства никогда и никому не случалось видеть. Не долженъ ли каждый признать теперь, что Моккъ стремится не къ тому, чтобы спасти какiе-то несчастные украденные пфенниги? Однако, молва не вполне улеглась: если воръ тотъ, котораго подозреваютъ, то ужъ онъ-то не явится и на этотъ разъ - нетъ!

Великiй Моккъ попалъ такимъ образомъ въ безвыходное положенiе. Подкапывались подъ каждый его планъ. Двадцать летъ былъ онъ великимъ Моккомъ, и все почтительно уступали ему дорогу; теперь, очевидно, люди кланялись ему уже не съ такимъ уваженiемъ какъ прежде. А между темъ онъ ведь былъ кавалеромъ, королевскаго ордена. Какимъ бариномъ онъ сделался! Онъ былъ покровителемъ общины, рыбаки боготворили его, мелкiе торговцы ему рабски подражали. У Мокка была болезнь желудка, вероятно явившаяся последствiемъ его знатнаго, княжескаго образа жизни, и какъ только они обострялась, онъ надевалъ свой широкiй красный шарфъ на животъ. И вотъ торговцы соседнихъ местечекъ тоже завели себе красные шарфы, эти жалкiе выскочки, которымъ Моккъ давалъ жить лишь изъ милости и состраданiя. Они словно хотели хвалиться, какъ признакомъ высшаго благосостоянiя, темъ, что отъ вкусной и обильной пищи якобы прiобели катарръ.

Моккъ пришелъ какъ то въ церковь въ скрипучихъ башмакахъ и прошелъ впередъ съ резкимъ шумомъ; и что же - многiе побросали свою обувь въ воду и къ воскресенью высушили ее, чтобы она хорошенько поскрипывала на церковномъ полу. Во всемъ Моккъ являлся великимъ примеромъ, которому все подражали.

Роландсенъ сидитъ въ своей комнате и делаетъ опыты. Изъ окна ему видно, что знакомая ему ветка на известномъ дереве въ лесу покачивается вверхъ и внизъ. Кто-нибудь, верно, качается на дереве, но листва слишкомъ густа, чтобы можно было что-нибудь разсмотреть за ней. И Роландсенъ продолжаетъ свою работу.

Сегодня работа что-то не идетъ. Онъ пробуетъ взять гитару и сыграть жалобную песенку, но и это не удается. Пришла весна, и кровь у Роландсена кипитъ.

Прiехала Элиза Моккъ, онъ ее встретилъ вчера вечеромъ. Онъ былъ гордъ, держалъ носъ кверху и сумелъ сдержатъ себя; повидимому, она хотела ему доставить маленькую радость какимъ-нибудь дружескимъ словомъ, но онъ отнесся къ этому холодно.

"Я привезла вамъ поклонъ отъ телеграфистовъ изъ Росенгорда", сказала она.

Роландсенъ не поддерживалъ дружбы съ телеграфистами, онъ не былъ склоненъ къ товариществу. Она, вероятно, хотела этими словами опять подчеркнуть разстоянiе между ними; о! онъ попомнитъ ей это, онъ ей за это еще заплатитъ.

"Вы должны когда-нибудь принести мне свою гитару", сказала она.

Это могло озадачить другого, не уклониться же было отъ такой чести; однако, Роландсенъ уклонился. Въ свою очередь онъ решилъ сейчасъ же отплатить ей. Онъ сказалъ.

"Съ удовольствiемъ. Вы получите мою гитару когда угодно".

Изъ этого можно было видеть, какъ онъ на нее смотритъ. Словно это вовсе не Элиза Моккъ, особа, которая можетъ добыть себе хоть десять тысячъ гитаръ.

"Нетъ, благодарю васъ", отвечала она, "но мы все же могли бы поупражняться немножко".

"Я вамъ ее доставлю".

Тогда она закинула голову назадъ и сказала:

"Мне ея вовсе не нужно съ вашего позволенiя".

Его дерзость подействовала. Мстительное чувство улеглось въ немъ, онъ пробормоталъ:

"Я только хотелъ отдать вамъ единственное, что у меня есть".

Онъ пошелъ къ квартире кистера. Ему хотелось навестить его дочку Ольгу. Весна пришла и Роландсену необходимо было иметь возлюбленную; ведь не легко было справляться съ такимъ большимъ сердцемъ. Къ тому же у него были свои соображенiя, чтобы ухаживать за Ольгой. Ходили слухи, будто Фридрихъ Моккъ засматривается на дочку кистера, и Роландсенъ хотелъ оттереть его; да, этого ему хотелось. Фридрихъ былъ братомъ Элизы; еслибы онъ остался съ носомъ, это было бы не дурно для всей семьи. Съ тому же Ольга и сама по себе во всякомъ случае стоитъ того, чтобы за ней поухаживать. Родандсенъ зналъ ее еще совсемъ маленькой девчуркой; доходы ея семьи были довольно-таки скромны, такъ что она должна была до конца донашивать свои платьица, прежде чемъ получить новыя, но она была свежа и хороша, и ея обносочки очень шли къ ней.

Роландсенъ два дня подъ рядъ навещалъ ее. Это было возможно только вследствiе того, что онъ прямо шелъ къ ней въ домъ и каждый разъ вручалъ отцу ея какую-нибудь книгу. Ему непременно нужно было всучить эту книгу старику кистеру, который не просилъ о ней, да и не желалъ ея. Роландсенъ же стоялъ на своемъ и выказывалъ величайшую горячность по поводу книги. "Это самыя полезныя книги на свете", говорилъ онъ, "и я добьюсь, чтобы оне получили самое широкое распространенiе; вотъ, пожалуйста".

Онъ спросилъ кистера, понимаетъ ли онъ что нибудь въ стрижке волосъ. Но кистеръ во всю свою жизнь никогда не занимался волосами; вотъ Ольга, та гораздо больше въ этомъ смыслитъ, потому что она следитъ въ этомъ отношенiи за всемъ домомъ. Тогда Роландсенъ обратился съ самыми убедительными просьбами къ Ольге, чтобы она подрезала ему волосы. Она покраснела и спряталась. "Я не могу", сказала она. Но Роландсенъ снова нашелъ ее и такъ просилъ, что ей пришлось сдаться.

"Какъ вы хотите подстричься?" спросила она.

"Какъ вы хотите", отвечалъ онъ: "иначе не можетъ и быть".

Онъ обернулся къ кистеру, и старичку стало такъ не по себе отъ его дерзости, что онъ быстро утомился и удалился въ кухню.

Роландсенъ, оставшись одинъ съ Ольгой, прикинулся высокопарнымъ и сталъ говорить возвышеннымъ слогомъ:

"Когда вы изъ темноты улицы въ ветреный вечеръ входите въ освещенную комнату, то светъ отовсюду такъ и струится вамъ въ глаза, не правда ли?".

Ольга не поняла, что онъ подразумеваетъ подъ этимъ, но отвечала: "Да".

"Да, сказалъ Роландсенъ. "Такъ случается и со мной, когда я прихожу къ вамъ".

"Что, здесь ужъ не нужно стричь больше?" спросила Ольга.

"Отчего же, стригите, стригите себе смело. Вамъ самимъ лучше знать. Видите: вы хотели убежать и спрятаться. Но сталъ ли бы я лучше отъ этого? Разве молнiя можетъ погасить искру?".

Онъ, должно быть, совсемъ съ ума сошелъ.

"Если бы вы не шевелили головой, я бы лучше могла справиться", сказала она.

"Я, стало быть, не долженъ смотреть на васъ? Послушайте, Ольга, вы помолвлены?".

Ольга не была готова къ этому вопросу. Она къ тому же была не такъ ужъ смела и опытна, чтобы выслушать что-нибудь подобное безъ смущенiя.

"Я? нетъ", - вотъ все, что она ответила. - "Да мне, думается, и такъ живется, какъ нельзя лучше. Ну, теперь мне остается только подравнять".

Ей хотелось дать ему почувствовать, что она подозреваетъ его въ нетрезвости. Но Роландсенъ не былъ пьянъ, а только немного утомленъ: ему пришлось здорово поработать последнее время; все чужiе рыбаки задавали большую работу телеграфу.

"Нетъ, только не кончайте", взмолился онъ! "подстригите меня еще разикъ или два и довольно".

"Да нетъ, ведь это же смысла не имеетъ".

"Ахъ, ваши глаза, словно звезды-близнецы", сказалъ онъ. "А вашъ смехъ такъ действуетъ на меня словно солнце".

Она сняла съ него покрывало, почистила его щеткой и стала собирать волосы съ пода. Онъ бросился помогать ей, руки ихъ встретились. Она была молоденькая девушка, ея дыханiе обвевало его и обдавало жаромъ. Схвативъ ея руку, онъ заметилъ, что платье ея на груди заколото только обыкновенной, дешевой булавкой.

"Нетъ, зачемъ вы это делаете!" сказала она, заикаясь.

"Ни зачемъ. Да, то-есть, я хотелъ поблагодарить васъ за вашу услугу. Если бы я не былъ окончательно помолвленъ, я бы влюбился въ васъ".

Она поднялась съ полу, собравъ въ руки его волосы; онъ же все еще оставался на полу.

"Вы испортите свое платье", сказала она и вышла...

Когда кистеръ вернулся, Роландсенъ снова старался выказать оживленiе; показалъ свою остриженную голову, и напялилъ шляпу до самыхъ ушей, чтобы видно было, какъ она стала велика ему. Затемъ вдругъ, взглянувъ на часы, объявилъ, что ему пора въ контору, и ушелъ.

Роландсенъ отправился въ лавку, где попросилъ показать ему булавки и брошки, и притомъ на самыя высокiя цены. Выбралъ онъ имитацiю камеи и попросилъ отсрочки платежа, но не получилъ на это согласiя, такъ какъ долгу-де за нимъ и такъ достаточно. Тогда, взявъ дешевенькую стеклянную булавочку подъ агатъ и уплативъ за нее несколько шиллинговъ, Роландсенъ ушелъ изъ лавки.

Это было вчера вечеромъ...

Теперь Роландсенъ сидитъ въ своей комнате и не можетъ работать. Онъ беретъ шляпу и выходить изъ дому посмотреть, кто это качается на дереве въ лесу. Тотчасъ же его охватываетъ львиное бешенство: это юмфру фонъ-Лоосъ подаетъ ему знаки и теперь ждетъ его. Какъ бы ему укротить ея жадность!"

"Здравствуй", сказала она. "Какъ ты обкорналъ себе голову!"

"Я всегда стригу волосы къ весне", возразилъ онъ.

"Въ прошломъ году я тебя стригла. На этотъ разъ я ужъ оказалась не нужна".

"Я не хочу съ тобою спорить", сказалъ онъ.

"Не хочешь?"

"Нетъ. И нечего тебе стоять тутъ и трясти весь лесъ до самыхъ корней, чтобы весь светъ тебя виделъ".

"Да и тебе, собственно, нечего стоять и ломаться передо мной", сказала она.

"Тебе следуетъ, наоборотъ, стоять внизу, на дороге, и махать мне оливковой ветвью", продолжалъ Роландсенъ.

"Ты самъ остригъ себе волосы?"

"Нетъ, это Ольга".

Да, Ольга, которая, можетъ быть, станетъ когда нибудь женою Фридриха Мокка, остригла ему волосы. Онъ вовсе не желалъ скрывать этого, наоборотъ, онъ хотелъ это выставить на видъ.

"Какъ, Ольга?"

"Ну, такъ что же? Ведь не отцу же ея было это делать?"

"Ты доведешь до того, что въ одинъ прекрасный день все разстроится между нами", сказала юмфру фонъ-Лоосъ.

Съ минуту онъ постоялъ въ раздумьи. "Можетъ быть, это было бы и лучше", отвечалъ онъ, наконецъ.

Она воскликнула: "Что ты говоришь!"

"Что я говорю? Я говорю, что весной окончательно теряешь голову. Посмотри на меня: ну, заметно ли, что весна хотъ сколько-нибудь тревожитъ меня?"

"На то ты и мужчина", отвечала она коротко и добавила:

"Но я не желаю соперничать съ Ольгой".

"Правда, что пасторъ богатъ?" вдругъ спросилъ онъ.

Юмфру фонъ-Лоосъ отерла глаза и стала снова практичной и благоразумной какъ всегда.

"Богатъ? Я думаю, онъ беденъ, какъ церковная крыса".

Еще одна надежда погибла для Роландсена.

"Посмотрелъ бы ты всю его одежду", продолжала она. "А потомъ посмотрелъ бы одежду его жены. У нея есть две нижнiя юбки, которыя... Но онъ безподобный пасторъ. Слыхалъ ты, какъ онъ проповедуетъ?"

"Нетъ".

"Онъ проповедуетъ, какъ лучшiе проповедники, какихъ я только слышала".

"Такъ ты уверена, что онъ не богатъ?"

"Во всякомъ случае, онъ просилъ отпускать ему въ кредитъ въ лавке".

"Ты уходишь?" спросила она.

"Да чего ты собственно отъ меня хочешь?"

Такъ вотъ какъ обстояло дело! Новый пасторъ наполовину возродилъ ее, и она вооружилась кротостью, но прежняя природа въ ней проснулась.

"Я одно скажу тебе", заявила она: "ты слишкомъ далеко заходишь".

"Хорошо", сказалъ Роландсенъ.

"Ты наносишь мне кровную обиду".

"Тоже хорошо", опять сказалъ Роландсенъ.

"Я не выдержу этого, я покончу съ тобой".

Роландсенъ опять задумался. И, подумавъ, сказалъ:

"Я когда-то думалъ, что это ужъ навсегда. Съ другой стороны я не Богъ, я не могу этому помочь. Делай, какъ хочешь".

"Ну, вотъ и прекрасно", сказала она горячо.

"Въ первый вечеръ тутъ въ лесу ты не была такъ равнодушна. Я целовалъ тебя и ничего не слыхалъ отъ тебя, кроме легкаго визга".

"Я вовсе не визжала", протестовала она.

"И я люблю тебя больше жизни и думалъ, что ты будешь моей собственностью, моей славной... Гм-гм! Такъ-то".

"Не огорчайся изъ-за меня, - сказала она съ горечью, - но съ тобою-то что будетъ?"

"Со мной? Какъ знать. Это не интересно".

"Только ты не думай, что у тебя что нибудь выйдетъ съ Ольгой. Она выйдетъ за Фридриха Мокка".

"Ахъ, вотъ какъ", подумалъ Роландсенъ: "весь мiръ это знаетъ". Полный раздумья, двинулся онъ впередъ, и юмфру Лоосъ последовала за нимъ. Они дошли до нижней дороги и пошли дальше.

"Тебе идутъ короткiе волосы", сказала она; "но какъ они скверно острижены, совсемъ неровно".

"Не можешь ли ты одолжить мне триста талеровъ?", спросилъ онъ.

"Триста талеровъ?"

"На шесть месяцевъ".

"Я все-таки не дала бы ихъ тебе. Ведь все кончено между нами".

Онъ кивнулъ головой и сказалъ: "ну, вотъ и прекрасно".

Однако, когда они дошли до забора приходской усадьбы, где Роландсену нужно было повернуть, она сказала: "Къ сожаленiю, у меня нетъ трехсотъ талеровъ для тебя; будь здоровъ, до скораго свиданiя". Сделавъ несколько шаговъ, она еще разъ обернулась и спросила:

"Нетъ ли у тебя еще белья, которое нужно пометить".

"Откуда?", отвечалъ онъ, "я съ техъ поръ не получилъ ничего новаго".

Она ушла. Роландсенъ чувствовалъ облегченiе и думалъ: "Если бы ужъ это былъ последнiй разъ!"

На столбе забора былъ прибитъ плакатъ, и Роландсенъ прочиталъ его: это былъ плакатъ коммерсанта Мокка: четырехсотъ талеровъ за открытiе вора. Даже самъ воръ долженъ былъ получить это вознагражденiе, если явится.

"Четыреста талеровъ!", подумалъ Роландсенъ.

Нетъ, семья новаго пастора не была богата, она была дальше отъ богатства любой семьи. Бедная молодая женщина принесла съ собою только легкомысленныя аристократическiя привычки и хотела иметь такой большой штатъ прислуги. А ведь ей и самой-то нечего было делать, такъ какъ въ доме не было детей. Хозяйству же она никогда не обучалась, и ея маленькая детская головка полна была разныхъ смешныхъ и нехозяйственныхъ выходокъ. Милый, прелестный крестъ семьи, вотъ что такое она была.

Господи Боже мой, съ какой кротостью затеялъ добрый пасторъ эту смешную борьбу со своей женой, чтобы внести въ домъ немного порядка, немного осмотрительности. Четыре года тщетно бился онъ съ нею. Онъ подбиралъ съ полу нитки и бумажки, клалъ каждую вещь на свое место, закрывалъ за нею двери, смотреть за печами и следилъ за вентиляторомъ. Когда жена выходила изъ дому, онъ обходилъ все комнаты, чтобы посмотреть, въ какомъ виде она ихъ оставила; повсюду находилъ онъ ея шпильки; гребень былъ весь въ волосахъ, носовые платки валялись по угламъ, а стулья были завалены платьемъ. Пасторъ огорчался и приводилъ все въ порядокъ. Въ юности своей, когда онъ жилъ въ одной убогой комнатке, у него больше было уютности, чемъ теперь.

Сначала его просьбы и упреки действовали на жену, она признавала, что онъ правъ, и обещала исправиться. Она тогда на следующiй же день съ ранняго утра принималась за уборку всего дома съ верху до низу; серьезное отношенiе мужа къ жизни трогало и потрясало это дитя: теперь и оно должно было вырости, и дитя доходило до крайности, но вскоре снова опускалась, и черезъ несколько дней домъ приходилъ въ такое же состоянiе, какъ и прежде. Она вовсе не замечала, что все снова принимало такой безпорядочный видъ и поражалась, когда мужъ опять начиналъ указывать ей на ея вечныя ошибки. "Я разбила эту чашку, она ведь недорогая", говорила она. - "Но ведь осколки лежатъ здесь уже со вчерашняго утра", отвечалъ онъ.

Однажды она пришла и заявила, что служанку Олину нужно разсчитать: служанка Олина ворчала на то, что госпожа пасторша уноситъ изъ кухни всевозможныя вещи и бросаетъ ихъ, где попало.

Затемъ пасторъ сталъ все больше и больше ожесточаться; онъ пересталъ упрекать ее ежедневно; съ сжатыми губами, стараясь меньше терять словъ, ходилъ онъ по комнатамъ и давалъ всевозможныя распоряженiя. И жена не препятствовала этому: она привыкла къ тому, чтобы кто-нибудь стоялъ за нею и наводилъ порядокъ. Но зачастую пасторъ отъ души жалелъ ее. Добродушная и худенькая, въ плохонькихъ платьицахъ, ходила она взадъ и впередъ, никогда не вздыхая о своей бедности, хотя съ детства привыкла къ хорошей жизни. Она могла сидеть и шить и переделывать свои много разъ переделанныя платья и быть довольной и щебетать песенки, какъ молоденькая девушка. Затемъ въ ней снова просыпалось дитя, и добрая жена оставляла свою работу, бросала все, какъ было, и уходила на волю. День и два столы и стулья могли оставаться заваленными скомканными полотнищами платьевъ. Куда она ходила? Отъ прежней жизни дома сохранила она любовь къ хожденiю по лавкамъ; ей доставляло удовольствiе что-нибудь выбрать. Ей всегда необходимо было купить какой-нибудь платочекъ, остатокъ ленты, гребенку, цветочную воду, зубной порошекъ, или что-нибудь вроде спичечницъ или дудочекъ. "Купи лучше что-нибудь одно крупное", думалъ пасторъ, "хотя бы это было дорого, введи меня въ долги. Я попробую написать для народа коротенькую назидательную книжку, чтобы уплатить этотъ долгъ".

Целые годы они проспорили. Бывали частыя столкновенiя между ними, но супруги любили другъ друга, и, когда пасторъ не слишкомъ вмешивался во все, то все шло, какъ по маслу. Но у него была утомительная привычка зорко смотреть за всемъ, даже издали, даже изъ окна своего рабочаго кабинета; вчера онъ заметилъ, что дождь мочитъ две подушки, выставленныя на дворъ. "Позвать что-ли?" - подумалъ онъ. Вдругъ онъ увидалъ, что жена, которая выходила, возвращается, спасаясь отъ дождя. "А ведь она не возьметъ подушекъ!", подумалъ пасторъ. И жена побежала наверхъ въ свою комнату, Пасторъ крикнулъ въ кухню, тамъ никого не было, и онъ слышалъ, что юмфру копошится въ молочной. Пасторъ отправился самъ и внесъ въ домъ подушки.

На этомъ дело могло бы и кончиться. Но пасторъ не въ состоянiи былъ удержать своего языка, этакой былъ онъ ворчунъ. Вечеромъ жена хватилась подушекъ. Ихъ уже внесли. "Оне мокрыя", сказала она. "И были бы еще мокрее, если бы я не внесъ ихъ", сказалъ пасторъ. Тогда жена переменила тонъ, сказала: "Это ты ихъ внесъ? Напрасно: я бы приказала девушке". Пасторъ горько усмехнулся: "Тогда оне и теперь висели бы подъ дождемъ". Жена обиделась. "Изъ-за несколькихъ капель дождя не стоило бы тебе такъ ворчать. Целый день не знаешь, что делать съ тобой, ты суешь свой носъ повсюду!" - "Мне, конечно, еще можно было бы оставить это", продолжалъ онъ, "но посмотри: вотъ и сейчасъ бельевая лоханка на постели!" Жена отвечала: "Я ее сюда поставила, потому что не было другого места". "Если бы у тебя былъ спецiальный столъ для стирки, то и онъ былъ бы заваленъ посторонними вещами", возразилъ онъ. Жена потеряла терпенiе и сказала: "Господи, какъ ты не сносенъ, ты, должно быть, боленъ, право. Нетъ, я больше этого не вынесу!" Она отвернулась, села и надулась.

Но она долго этого не выдержала. Черезъ минуту все, уже было забыто, ея доброе сердце все простило. Ужъ такая счастливая у нея была натура.

А пасторъ все больше сиделъ въ своемъ кабинете, где не такъ заметны были разные домашнiе безпорядки. Онъ былъ выносливъ и крепокъ, настоящiй рабочiй конь. Онъ разспросилъ помощниковъ относительно частной жизни прихода, и все, что онъ узналъ, было весьма не утешительно. Затемъ онъ писалъ строгiя или увещевательныя письма то тому, то другому изъ членовъ общины; и если это не помогало, отправлялся самъ навестить грешника. Его опасались, боялись. Онъ никого не щадилъ. Самостоятельно выследилъ онъ, что у его собственнаго помощника, по имени Левiана, есть сестра, легкомысленная и слишкомъ любезная съ парнями-рыбаками девушка. Онъ позвалъ ея брата и послалъ его къ ней съ письмомъ и съ такимъ наставленiемъ: "Отдай ей и скажи, что я зоркими глазами буду следить за ней..."

и сердечно порадовался. Если онъ раньше не зналъ этого, то теперь онъ долженъ былъ получить уверенность, что Моккъ изъ Росенгорда является покровителемъ каждаго человека. Какой богатый и важный этотъ Моккъ; онъ внушилъ почтенiе даже пасторше - горожанке; - ужъ наверно въ булавке, которую онъ носитъ въ галстухе, настоящiе камни.

"Съ ловомъ сельдей дело идетъ хорошо", сказалъ Моккъ: "мне опять досталась одна заводь, хотя, положимъ, всего въ двадцать бочекъ; но все-таки это будетъ маленькимъ толчкомъ для следующаго лова. Вотъ я и подумалъ, что не следуетъ пренебрегать и своими обязанностями по отношенiю къ ближнимъ".

"Это верно!" - сказалъ пасторъ. "Такъ и следуетъ!... Двадцать бочекъ, разве это немного? Я такъ мало понимаю въ этихъ делахъ".

"Да, вотъ тысяча бочекъ, это побольше".

"Подумай только: тысяча!", сказала жена.

"А чего я самъ не доловлю, я у другихъ скупаю", продолжалъ Моккъ. "Чужому отряду посчастливилось вчера въ ловле: я тотчасъ и скупилъ у нихъ все. Я хочу нагрузить все свои барки сельдями".

"У васъ большiя предпрiятiя", сказалъ пасторъ.

Моккъ согласился, что предпрiятiя его начинаютъ расширяться. "Это собственно старыя, наследственныя предпрiятiя, но я расширилъ ихъ и открылъ новыя отделенiя. Все это для детей".

"Господи, такъ сколько же собственно у васъ мастерскихъ, фабрикъ и лавокъ?" оживленно спросила пасторша.

Моккъ засмеялся и ответилъ:

"Да, право, я и самъ не знаю, сударыня; это еще нужно подсчитать".

И Моккъ на минутку забылъ въ этой болтовне свои огорченiя и заботы; онъ очень любилъ, когда его разспрашивали о его делахъ.

"Хорошо-бы было, если бы ваша большая булочная, что въ Росенгорде, была поближе!" - сказала пасторша, выказывая этимъ свою хозяйственность: "мы здесь печемъ такiя плохiя булки".

"У фохта живетъ будочникъ".

"Да, но онъ не продаетъ хлеба".

Пасторъ при этомъ заметилъ: "Къ сожаленiю, онъ слишкомъ неумеренно пьетъ. Я написалъ и ему наставленiе.

Моккъ просиделъ съ минуту, молча. "Ну, такъ я открою здесь отделенiе моей пекарни", сказалъ онъ.

Онъ былъ всемогущъ и делалъ, что хотелъ. Одно слово - и явилась булочная.

"Подумай только!" - воскликнула пасторша, выражая глазами изумленiе.

"Погодите, мы доставимъ вамъ хлеба, сударыня. Я тотчасъ телеграфирую рабочимъ, это будетъ недолго: всего недели две".

"Мне нужно поблагодаритъ васъ за то, что вы такъ любезно открыли мне кредитъ въ своихъ лавкахъ", сказалъ пасторъ.

"Да!" сказала жена и этимъ снова выказала свою хозяйственность.

"Ну! это само собою разумеется. Все, что вамъ угодно - къ вашимъ услугамъ!"

"Это удивительно, какъ все и все находятся въ вашей власти", сказала жена.

Моккъ возразилъ: "Не совсемъ все къ моей власти. Я, напримеръ, никакъ не могу найти своего вора".

"Это, прямо, невероятная исторiя!" воскликнулъ пасторъ. "Вы даже самому вору обещаете вознагражденiе, а онъ не является".

Моккъ покачалъ головой.

"Обокрасть васъ - это самая черная неблагодарность!" сказала жена.

Моккъ ухватился за это. "Съ вашего позволенiя, сударыня, я никакъ не ожидалъ этого. Нетъ, никакъ не ожидалъ. Я не зналъ, что я такъ поставилъ себя въ народе".

Пасторъ заметилъ: "Вероятно, дело въ томъ, что обокрали того, у кого было, что украсть. Воръ зналъ, куда ему итти".

Такимъ образомъ пасторъ очень наивно высказалъ правду. Купца опять направили-было на путь истины. Если бы все смотрели на дело такъ, какъ пасторъ, то какъ сильно сократилось бы оскорбленiе, нанесенное воромъ.

"Однако, люди бродятъ вокругъ да около и сплетничаютъ", сказалъ онъ. "Это меня огорчаетъ, мне это больно. Здесь такъ много чужихъ людей, которые не щадятъ меня. И моя дочь Элиза принимаетъ это такъ близко къ сердцу. Ну, да впрочемъ", прибавилъ онъ, вставая: "все это только эпизодъ. Да, такъ вотъ: если вы, господинъ пасторъ, наткнетесь где-нибудь на бедность въ общине, будьте такъ добры, вспомните меня".

Моккъ вышелъ. Пасторская чета произвела на него очень прiятное впечатленiе, и онъ будетъ рекомендовать ее всемъ, кому придется. Ведь это во всякомъ случае не повредитъ имъ? Или какъ? Какъ далеко зашли толки въ обществе? Его сынъ Фридрихъ вчера пришелъ и разсказалъ, что пьяный рыбакъ крикнулъ ему съ лодки: "Ну, что! ты явился самъ, да и получилъ награду?"

Дни стояли теплые, пойманную сельдь нельзя было вынимать изъ воды, чтобы она не портилась; вынимать можно было только въ дождливую погоду и въ холодныя ночи. Затемъ время лова и совсемъ прошло, рыбаки стали сниматься. Дома къ тому же уже ждали полевыя работы и нельзя было обойтись безъ нихъ.

А ночи были такiя же светлыя и солнечныя. Погода была точно нарочно устроена для прогулокъ и мечтанiй. Всю ночь напролетъ молодежь была на дороге и пела и махала въ воздухе ивовыми ветками. Со всехъ острововъ и островковъ неслось птичье пенiе: тутъ были и пыжики, и морскiя сороки, и чайки, и гагары. И тюлень высовывалъ изъ воды свою насквозь мокрую голову и снова погружался въ свое подводное царство.

И Ове Роландсенъ тоже размечтался по-своему. По ночамъ доносилось изъ его комнаты пенiе, игра на гитаре, а большаго нельзя было и требовать отъ человека его летъ. Онъ пелъ и перебиралъ струны не изъ чистаго восторга, а только желая разлечься и облегчить душу въ ея великой работе по открытiямъ. Роландсенъ поетъ и поетъ изо всехъ силъ, онъ въ большомъ огорченiи, и надо же найти этому исходъ. Разумеется юмфру фонъ-Лоосъ опять приходила, она не хотела унизить ихъ любовь пустяками, она крепко держалась за ихъ помолвку. Съ другой стороны Роландсенъ ведь не Богъ, онъ не умелъ сдерживать своего широкаго сердца, весной всегда срывавшагося съ цепи. Не легко было коротко и ясно порвать съ невестой, когда она этого не понимала.

Роландсенъ опять пошелъ внизъ къ квартире кистера. Ольга сидела снаружи у дверей. Но теперь сельдь стояла въ цене, восемь оръ за тонну, времена были хорошiя, и въ общину притекли добрыя денежки. Ольга, должно быть, отлично это знала. Или что нибудь другое запало ей въ голову? Но разве Роландсенъ былъ изъ техъ людей, которыми можно пренебрегать? Она вскользь посмотрела на него и снова принялась за свое плетенье.

Роландсенъ сказалъ: "Какой у васъ видъ! Ваши взгляды - стрелы, они ранятъ меня".

"Я васъ не понимаю", возразила Ольга.

"Такъ. Или вы думаете, что самъ-то я себя лучше понимаю? Вотъ я стою передъ вами и этимъ несколько облегчаю вамъ задачу вскружить мне голову".

"Тогда вамъ ужъ лучше бы не стоять здесь", сказала Ольга.

"Сегодня ночью я подслушалъ кое-какiя слова въ своей душе, но они остались недосказанными. И вотъ не долго думая, я решилъ принести сюда разгадку ихъ значенiя. Если вы согласны, вы можете помочь мне въ этомъ".

"Я? Что я могу тутъ сделать?"

"Такъ, такъ", сказалъ Роландсенъ. "Вы не ласковы сегодня, вы постоянно прячетесь въ свою раковину. И все-таки волосы ваши скоро откажутся держаться на вашей голове, такъ они пышны".

Ольга смолчала.

"Слыхали вы, что у органиста Борре есть дочь, на которой я могъ бы жениться?"

Тутъ Ольга разразилась хохотомъ и взглянула на него.

"Нетъ, вамъ бы, право, не следовало смеяться. Я отъ этого только еще больше съ ума схожу по васъ".

"Вы сумасшедшiй!" тихо заметила Ольга и лицо ея вспыхнуло.

"Я даже думаю: очень можетъ быть, что она нарочно смеется, чтобы еще больше вскружить мне голову. Ведь прежде чемъ убить гуся или утку, имъ вкалываютъ въ голову маленькую булавочку, чтобы они распухли и стали вкуснее!"

Ольга быстро возразила: "Нетъ, я совсемъ не такая, не думайте такъ обо мне!" Она встала и хотела итти домой.

"Если вы войдете въ домъ, я тоже пойду за вами и спрошу вашего отца, прочиталъ ли онъ мои книги", сказалъ Роландсенъ.

"Отца нетъ дома".

"Такъ. Я, собственно, не хочу итти къ вамъ. Но какъ вы жестоки и неприступны сегодня, Ольга! Мне не удается вытянуть изъ васъ ни одного дружелюбнаго слова. Я для васъ - ничто; вы уничтожаете меня".

Ольга снова разсмеялись.

"Итакъ, у Boppe есть дочь", сказалъ Роландсенъ, "ее зовутъ Перниллой. Я ужъ походилъ кругомъ да около и осведомился. Ея отецъ - раздуватель меховъ въ церкви".

"Да что у васъ: на каждомъ пальце по возлюбленной, что-ли?" простодушно спросила Ольга.

"Мою невесту зовутъ Марiей фонъ-Лоосъ", отвечалъ онъ. Но мы порешили, что все должно быть кончено между нами. Можете ее спросить. Она верно теперь скоро уедетъ".

"Да, мама, я иду", крикнула Ольга, обращаясь къ окну.

"Ваша мать не звала васъ, она только взглянула въ окно.

"Да, но я знаю, что я ей нужна".

"Ага! Ну, такъ теперь я пойду. Видите ли, Ольга, бы также отлично знаете, что вы и мне нужны, однако, не говорите мне: да, я иду".

Она открыла дверь. Теперь она наверно думаетъ, что онъ, Роландсенъ, уже не высшее сравнительно съ нею существо, а это надо было снова поправить. Пристало ли ему терпеть такой грубый отказъ? И онъ началъ говорить о смерти, высказывая довольно странныя мысли. Что означало для него теперь: смерть! Смерть вовсе ужъ не такъ противна ему. А вотъ похороны, те хотелось бы ему обставить по своему. Онъ самъ отлилъ бы колоколъ для погребальнаго звона, и языкомъ этого колокола былъ бы бычачiй хребетъ - вотъ какъ онъ былъ бы глупъ. А пасторъ долженъ былъ бы произнести самую короткую речь въ мiре, онъ просто поставилъ бы ногу на его могилу и сказалъ бы: признаю тебя умершимъ и сгнившимъ отныне и во веки!

Но Ольга заметно скучала и ужъ не робела. На воротничке красовалась у нея сегодня красная лента, придавая ей видъ настоящей дамы; никто уже не могъ бы разглядеть и обычной булавки на ея груди.

"Я еще основательнее возстановлю свою репутацiю", подумалъ Роландсенъ. "А я думалъ, изъ этого что-нибудь выйдетъ. Моя прежняя невеста, что въ приходе, пометила начальными буквами массу моихъ вещей, такъ что все мое имущество помечено теперь какъ будто Ольгой Роландсенъ. Это показалось мне небеснымъ знаменiемъ. Однако теперь я прошу прощенья и возблагодарю себя за сегодняшнiй день". Сказавъ это, Роландсенъ приподнялъ шляпу и ушелъ. Вотъ какъ хорошо онъ кончилъ этотъ разговоръ. Однако, будетъ странно, если она по этому случаю немного не помечтаетъ о немъ.

Что же это такое? Даже дочь кистера отвергла его. Прекрасно! Но разве не всякому ясно, что все это - только кривлянье. Зачемъ же иначе она сидела у двери, когда видела, что онъ подходить? И зачемъ она украсила себя этимъ шелковымъ бантомъ, словно благородная дама?

Черезъ несколько вечеровъ спустя самомненiе Роландсена, однако, было опять посрамлено. Изъ своего окна онъ увиделъ, какъ Ольга направилась къ складамъ Мокка. Она оставалась тамъ до поздняго вечера, а на обратномъ пути Фридрихъ и Элиза провожали ее. Гордый Роландсенъ, конечно, долженъ былъ бы спокойно усидеть на месте, долженъ былъ бы просто подобрать какую-нибудь мелодiю или пробренчать на струнахъ какой-нибудь маршъ, и ужъ во всякомъ случае думать о своихъ собственныхъ делахъ; вместо всего этого онъ схватилъ шляпу и бросился въ лесъ. Сделавъ большой крюкъ, онъ много ниже техъ троихъ вышелъ на дорогу. Тутъ онъ остановился, перевелъ духъ и медленно пошелъ къ нимъ навстречу.

Но те трое необычайно долго не показывались; Роландсенъ не видалъ и не слыхалъ ихъ. Онъ посвистывалъ и напевалъ про себя, какъ будто они были где-нибудь тутъ въ лесу и могли наблюдать его. Наконецъ онъ увидалъ ихъ; они безъ стыда медленно шли себе въ этотъ позднiй часъ, и никто изъ нихъ, очевидно, не торопился домой. Съ длинной соломенкой въ зубахъ и ивовой веточкой въ петлице пошелъ онъ къ нимъ навстречу; оба кавалера раскланялись мимоходомъ, а барышни кивнули ему въ ответъ на его поклонъ.

"Какъ вы разгорячены", сказалъ Фридрихъ, "где это вы были?"

Роландсенъ ответилъ ему черезъ плечо: "Это все весна, я приветствую весну въ своихъ скитанiяхъ".

Это вовсе не была болтовня, а чистейшая истина! Ого, какъ медленно, равнодушно и непреклонно прошелъ онъ мимо нихъ; онъ даже былъ въ силахъ отнестись сверху внизъ къ Элизе Моккъ. Но едва скрылись они у него изъ глазъ, онъ бросился въ лесу на землю и чувствовалъ себя только смущеннымъ и побитымъ. Ольга-то Богъ съ ней, и разъ она отъ него ускользнула, то... онъ досталъ изъ кармана агатовую булавочку, старательно переломилъ ее на две части и бросилъ. Но тамъ была дочь Мокка, Элиза, которая была высока и загорела на солнце, и, когда улыбалась, то слегка видны были ея белые зубы. Ее самъ Богъ послалъ ему на пути. Она не сказала ему ни слова и, можетъ быть, завтра уже уедетъ домой, и всякая надежда погибнетъ.

Такъ было хорошо.

Но тамъ дома у станцiи стоитъ юмфру фонъ-Лоосъ и ждетъ его. Онъ уже повторилъ ей однажды: то, что прошло, прошло и что ей лучше уехать. И юмфру фонъ-Лоосъ отвечала, что она не заставить его дважды повторять это, потому, прощай! Но вотъ она теперь снова стоитъ и ждетъ его.

"Вотъ тебе кисетъ для табаку, который я тебе обещала", сказала она. "Если только ты примешь его".

Онъ не взялъ его, а ответилъ: "Кисетъ? Я кисетовъ не употребляю".

"Вотъ какъ!" сказала она и опустила руку.

И онъ принудилъ себя смягчить свои слова:

"Вы, можетъ бытъ, кому-нибудь другому обещали кисетъ. Подумайте: можетъ быть, пастору? Женатому человеку".

Она не поняла, какъ дорого стоила ему эта маленькая шутка, и не могла воздержаться, чтобы не сказать ему: "Я видела на дороге двухъ дамъ: изъ-за нихъ, конечно, ты и былъ тамъ?"

"Что вамъ за дело до этого?"

"Ове!"

"Отчего вы не уезжаете? Ведь вы же видите, что такъ продолжаться не можетъ".

"Все шло бы такъ прекрасно, если бы ты не былъ такимъ сокровищемъ, которое бегаетъ за каждой юбкой".

"Или вы хотите совсемъ взбесить меня?" закричалъ онъ. "Прощайте!"

Юмфру фонъ-Лоосъ крикнула ему вследъ: "Да! ужъ хорошо гусь, нечего сказать! Я слышу о тебе самыя, что ни на есть, скверныя вещи."

Ну, имеетъ ли смыслъ подобное чрезмерное безсердечiе? И не выиграла ли бы во стократъ такая-то вотъ бедная душа, если бы она хоть немного опечалилась истинной скорбью любовной? Словомъ, Роландсенъ отправился въ бюро, тотчасъ же привелъ въ действiе аппаратъ и попросилъ одного коллегу со станцiи Росенгордъ прислать ему съ ближайшей оказiей полъ-боченка коньяку. Потому что, право, эти колебанiя, эта вечная суета такъ безсмысленны!

На этотъ разъ Элиза Моккъ не жалеетъ времени для посещенiя фабрики. Она оставляетъ обширный Росенгордъ и ездитъ туда только изредка, чтобы немножко смягчить въ глазахъ отца долгое пребыванiе здесь; тотъ едва ли и одной ногой бывалъ бы въ приходе, если бы могъ избежать этого.

Элиза Моккъ все пышнее и пышнее цвела годъ отъ года; платья у ней были красныя, белыя и желтыя, и ее стали называть "фрекенъ", хотя отецъ ея не былъ ни священникомъ, ни докторомъ. Она была, подобно солнцу и звездамъ, выше всехъ.

Она какъ-то прiехала на станцiю, чтобы отправить несколько телеграммъ; Роландсенъ былъ дежурнымъ. Поклонившись ей, какъ знакомой и разспрашивая ее, какъ она поживаетъ, онъ въ то же время быстро покончилъ съ деловой стороной и при томъ не наделалъ ошибокъ.

"Тутъ два раза поставлено одно за другимъ слово: "страусовыя перья". Я не знаю, нарочно это?"

"Два раза?" спросила она. "Покажите-ка. Господи Боже! ведь и въ самомъ деле. Одолжите, пожалуйста, перышко."

Снимая перчатку и переписывая, она продолжала: "Этотъ купецъ въ городе наверно посмеялся бы надо мною. Ну, теперь, кажется, хорошо?"

"Теперь хорошо."

"А вы все еще здесь?" сказала она, оставаясь сидеть на томъ же стуле. "Изъ года въ годъ я вижу васъ здесь."

"Надо же быть где-нибудь", отвечалъ онъ.

"Вы бы могли перевестись въ Росенгордъ. Тамъ все же лучше!"

Однако, едва заметный румянецъ залилъ ея щеки, такъ что она, пожалуй, ужъ пожалела о сказанномъ.

"Мне не дадутъ места на такой большой станцiи."

"Это правда, вы еще слишкомъ молоды."

Онъ слегка улыбнулся жалкой улыбкой. "Во всякомъ случае, очень любезно съ вашей стороны думать, что причина именно въ этомъ."

"Если бы вы перебрались къ намъ, у васъ все-таки было бы побольше общества. Доктора, живущiе по соседству, бухгалтеры и конторщики. И потомъ туда постоянно прiезжаютъ всевозможныя диковинныя суда, и разные люди снуютъ по пристани."

"Капитанъ Генриксенъ съ берегового парохода," подумалъ Роландсенъ.

Однако, какую цель могла иметь такая безмерная любезность? Или Роландсенъ вдругъ сталъ совершенно другимъ? Онъ ведь зналъ, что его дурацкая любовь была совершенно безнадежна, къ этому ведь ужь нечего прибавить. Уходя, она протянула ему руку, даже предварительно не натянувъ перчатку. Шелкъ такъ и шуршалъ, когда она спускалась по лестнице.

не все еще обстоитъ такъ скверно; открытiе могло принести большiя денежки, если бы онъ только смогъ достать где-нибудь триста талеровъ. Онъ - обанкротившiйся миллiонеръ. Но ведь въ одинъ прекрасный день онъ еще можетъ найти выходъ изъ своего положенiя!

Пришла жена пастора, она хотела отправить телеграмму отцу. Ко времени этого посещенiя Роландсенъ оправился и уже чувствовалъ себя не ничтожествомъ, а большимъ бариномъ. Онъ обменялся съ пасторшей лишь несколькими незначительными фразами. Зато пасторша оставалась на станцiи дольше, чемъ это было необходимо; приглашала его къ себе поговорить.

Вечеромъ онъ опять встретилъ пасторшу на дороге къ станцiи, и она не пошла дальше, а остановилась. Верно, ей ничего здесь не нужно было, разъ она остановилась.

"Вы ведь играете на гитаре?"

"Да. Подождите немножко, тогда вы услышите, какъ я играю."

Пасторша ждала. Значить, ей собственно ничего не было нужно, разъ она ждала.

Роландсенъ спелъ ей нечто о своей милой и о своемъ друге, верномъ, какъ золото; песенка была простенькая, но голосъ у него былъ большой и прекрасный. У Роландсена была своя цель, задерживая пасторшу на дороге: ведь могло же случиться, что кто-нибудь пройдетъ въ это время по дороге, гуляя. Случалось же это раньше.

Они снова стали разговаривать другъ съ другомъ, такъ что прошло не мало времени. Онъ иначе говорилъ, чемъ ея мужъ, пасторъ; его речь звучала, словно голосъ изъ чуждаго мiра, а, когда онъ вдавался въ свои возвышенныя фразы, она широко открывала глаза, словно прислушивающаяся девочка.

"Да, да. Господь съ вами!" сказала она, уходя.

"Должно быть, именно онъ со мной," отвечалъ онъ.

Она изумилась: "Вы такъ въ этомъ уверены? Почему это?"

"У него есть на то основанiе. Разумеется, онъ Богъ надъ всемъ творенiемъ; но ничего божественнаго нетъ въ томъ, чтобы разыгрывать изъ себя Бога надъ зверьми и камнями. Мы, люди, одни делаемъ его темъ, что онъ есть. Отчего бы ему и не быть съ нами."

И, пуская въ светъ эту великолепную речь, Роландсенъ имелъ очень довольный видъ. Пасторша размышляла о немъ, идя домой. Ого! голова, которую онъ носитъ на плечахъ, не случайно же сделала такое открытiе.

Однако, вотъ явился и коньякъ. Роландсенъ самъ притащилъ боченокъ съ маленькой пристаньки подъ навесомъ; онъ не пошелъ со своей ношей въ обходъ, а шелъ прямо среди бела дня, неся боченокъ подъ своей сильной рукой. Такъ былъ онъ близокъ его сердцу. И, однако же, пришло время, когда Роландсенъ пострадалъ за всю неосторожность. Наступили ночи, когда онъ всюду сталъ разыгрывать роль большого барина и вместе съ темъ разгонять чужихъ рыбаковъ, которые, какъ водится, подстерегали девушекъ.

они все больше напивались и оскорбляли прохожихъ. Вверху на дороге пасторъ беседовалъ съ ними, но ничего изъ этого не вышло; позднее явился и фохтъ въ фуражке съ золотымъ кантомъ. Тогда некоторые изъ нихъ ушли къ берегу, но трое, и между ними большой Ульрихъ, не пожелали уступить. - Надо заметить, что они на берегу, - кричали они, - а потому девушки имъ принадлежатъ. - Въ середине стоялъ Ульрихъ, а Ульриха знаютъ и въ Коротене и въ Финмаркене. Попробуй-ка кто-нибудь подступиться!

Многiе жители прихода собрались на шумъ: одни, похрабрее, стояли поодаль отъ дороги, другiе лежали между деревьями въ лесу, все съ жаднымъ любопытствомъ глядели на большого Ульриха, когда тотъ выкидывалъ свои штуки.

"Я прошу васъ вернуться въ лодки", сказалъ фохтъ, "не то мне придется иначе заговорить съ вами."

"Позаботьтесь о томъ, чтобы вернуться домой въ фуражке", отвечалъ Ульрихъ.

Фохтъ подумывалъ о томъ, чтобы взять несколькихъ человекъ и связать этихъ сумасшедшихъ

"Берегись сопротивляться мне, когда на моей голове эта фуражка", сказалъ фохтъ.

Тогда Ульрихъ и товарищи его схватившись за бока расхохотались чуть не до дурноты. Въ дело вмешался отважный парень рыбакъ, онъ получилъ ударъ въ голову и его сильно поколотили. Ульрихъ говорилъ: "Теперь следующiй!"

"Подайте веревку", закричалъ фохтъ, увидавъ кровь. "Сбегайте кто-нибудь и принесите скорее веревокъ. Его надо арестовать".

"А сколько васъ?" кричалъ непобедимый Ульрихъ. И снова все трое захохотали до коликъ.

Но вотъ пришелъ большой Роландсенъ; спускаясь внизъ по дороге, онъ шелъ спокойнымъ, увереннымъ шагомъ, и глаза у него были стеклянные. Онъ совершалъ свой обычный обходъ. Онъ поклонился фохту и занялъ твердую позицiю.

"А! вотъ Роландсенъ!" воскликнулъ Ульрихъ.

"Хотите видетъ Роландсена, дарни?"

Фохтъ сказалъ: "Онъ совсемъ озверелъ. Онъ одного ужь избилъ до крови. Но теперь мы его свяжемъ."

"Свяжемъ?"

Фохтъ кивнулъ: "Я не хочу больше этого видеть."

"Это глупости", сказалъ Роландсенъ: "къ чему связывать? Вамъ только стоитъ позволить мне сказать ему словечко."

Ульрихъ подошелъ, обратился къ Роландсену съ фамильярнымъ приветствiемъ и затемъ нанесъ ему ударъ. Онъ, правда, почувствовавъ, что наткнулся на нечто крепкое и массивное, немного отодвинулся, но все таки продолжалъ кричать: "Здравствуй, телеграфистъ Роландсенъ! Я называю тебя твоимъ полнымъ именемъ и званiемъ, чтобы ты зналъ, кто ты таковъ". На этомъ дело пока и остановилось. Роландсену уже не хотелось пропустить случая подраться и онъ сталъ жалеть, что такъ не кстати промедлилъ и не нанесъ перваго удара самъ. Онъ долженъ былъ ответить своему противнику, чтобы не дать борьбе на этомъ прекратиться. Они переругивались и хвастались оба, словно по нотамъ, какъ это делаютъ между собою пьяные, когда одинъ говоритъ: "Ну-ка, подойди, я-те такъ садану, что..." а другой отвечаетъ: "Да ужъ коли ты сунешься, такъ такую сдачу получишь..." Окружающiе ихъ находили, что съ обеихъ сторонъ недурно сказано. Пока фохтъ смотрелъ, какъ гневъ и недовольство все сильнее и сильнее разбирали телеграфиста, тотъ смеялся въ промежуткахъ своихъ хвастливыхъ речей.

Вдругъ Ульрихъ ущипнулъ его за носъ, и лишь тогда Роландсенъ вышелъ изъ себя. Вытянувъ руку впередъ, онъ схватилъ врага за куртку. Но это былъ промахъ: разорвавъ ее, онъ выпустилъ Ульриха; разве можно было удержать его за куртку? Онъ сделалъ несколько прыжковъ вследъ врагу, скрежеща и обнажая зубы. Тутъ, наконецъ, и вышло кое-что изъ всего этого.

Когда Ульрихъ попробовалъ нанести ему ударъ по затылку, Роландсенъ сразу узналъ спецiальность своего противника. Но Роландсенъ въ свою очередь былъ мастеромъ и спецiалистомъ въ размашистомъ, тяжеломъ плоскомъ ударе всей ладонью по челюсти; ударъ сворачивалъ челюсть на сторону. Последствiемъ такого удара являлось страшное головокруженiе, такъ что и нельзя было устоять на ногахъ. Ничего не сломаешь при этомъ, и крови нетъ, разве немного въ носу и во рту. После такого удара, некоторое время человекъ не въ состоянiи двинуться съ места.

Вотъ такой ударъ вдругъ и поразилъ Ульриха, онъ покатился къ самому краю дороги. Ноги ослабели, подкосились подъ нимъ, какъ у мертвеца, и головокруженiе оглушило его. Роландсенъ же, хорошо усвоившiй языкъ этихъ забiякъ, крикнулъ: "Ну, теперь следующiй!" Онъ делалъ видъ, что ему страшно весело, словно ничего не зная о томъ, что и его рубашка разорвана у ворота.

"следующими" явились товарищи Ульриха, которые оба теперь присмирели, смутились и уже не держались за бока отъ хохота.

"Ахъ, вы, - детки!" крикнулъ имъ Роландсенъ. "Я могу раздавить васъ, такъ что только мокренько будетъ."

Фохту удалось вразумить этихъ двухъ чужаковъ, поднять своего товарища и стащить его на бортъ, на нейтральную почву. Роландсену онъ сказалъ: "А васъ я долженъ поблагодарить".

Но когда Роландсенъ увидалъ, что трое чужаковъ вопреки его желанiю удаляются внизъ по дороге, то онъ до последней минуты не переставалъ кричать имъ: "Приходите-ка опять завтра вечеромъ. Разбейте только стекло на станцiи въ окне, я ужъ буду знать, что съ вами делать. Прощалыги!"

Какъ всегда, онъ придалъ этому слишкомъ много важности, и, не переставая, болталъ и хвастался. Зрители мало-по-малу стали расходиться по своимъ деламъ. Въ это время вдругъ подходитъ къ Роландсену дама, глядя на него блестящими глазами, и протягиваетъ ему руку. Это была пасторша. Она тоже стояла здесь и видела всю эту сцену.

"Какъ это было хорошо!" сказала она: "Ульрихъ не забудетъ этого."

Она заметила, что рубашка его разорвана. Солнце выжгло у него на шее коричневый обручъ, но подъ нимъ видно было голое белое тело.

Роландсенъ собралъ на груди рубашку и поздоровался. Ему было прiятно, что жена пастора на глазахъ у всехъ такъ внимательна къ нему; укротитель буяновъ теперь могъ пожать и плоды своего торжества. Въ благодарность онъ решилъ, что нелишне будетъ немного обласкать словами этого ребенка. Кроме того, какая она бедная женщина! башмаки, надетые на ней, долго не прослужатъ, и вообще, кажется, не очень-то о ней заботятся.

"Не злоупотребляйте такими глазами", сказалъ онъ.

Это навело краску на ея щеки.

"Вы верно скучаете здесь по городу?"

"О, нетъ", - возразила она, - "здесь тоже хорошо. Послушайте, не можете ли вы сейчасъ итти со мной и зайти къ намъ?"

Онъ поблагодарилъ: нетъ, ему нельзя. Контора открыта по воскресеньямъ, какъ и по понедельникамъ. "Но я очень вамъ благодаренъ", сказалъ онъ. "Есть одна вещь, въ которой я завидую пастору; это - вы".

"Что?"...

"При полномъ почтенiи къ нему, я поневоле и вполне завидую ему."

"Вы шутникъ!" отвечала она, оправившись.

Роландсенъ, идя домой, разсуждалъ, что онъ во всехъ отношенiяхъ можетъ быть доволенъ сегодняшнимъ днемъ. Въ приподнятомъ и победоносномъ настроенiи онъ благодарилъ самого себя за то, что юная пасторша такъ часто съ нимъ разговариваетъ: онъ хитеръ, онъ лукавъ. Онъ сумеетъ отшить юмфру фонъ-Лоосъ, и разорвать все ея женскiя сети. Онъ не смеетъ этого сделать прямо; нетъ, нетъ, но есть и другой путь. Какъ знать, можетъ быть, пасторша и окажетъ ему эту услугу, разъ они стали добрыми друзьями.

Ночью пасторскую чету разбудило пенiе. Никогда не переживали они ничего подобнаго; пенiе доносилось снизу со двора. Солнце уже озаряло землю, чайки проснулись; было три часа.

"Мне, кажется, кто-то поетъ", крикнулъ пасторъ жене въ ея комнату.

"Это у меня подъ окномъ", отвечала она.

Она прислушивалась. Она прекрасно узнала голосъ этого сумасшедшаго Роландсена, и слышала его гитару тамъ внизу; однако, онъ ужъ черезчуръ дерзокъ: поетъ о своей несравненной возлюбленной, а обращается прямо къ ней. Она горела негодованiемъ.

Пасторъ вышелъ въ комнату и выглянулъ въ окно.

"Это, какъ я вижу, телеграфистъ Роландсонъ", сказалъ онъ нахмурившись. "Онъ недавно получилъ полъбоченка коньяку. Просто срамъ, что делается съ этимъ человекомъ."

Но жена не смогла такъ сурово взглянуть на все это: этотъ славный телеграфистъ могъ драться, какъ крючникъ, а петь какъ божественный юноша; этимъ онъ значительно разнообразилъ ихъ тихую и благонравную безжизненность.

"Это, какъ видно, серенада", сказала она и засмеялась.

"Которую ты не можешь же принять благосклонно", прибавилъ пасторъ. "Или ты думаешь иначе?"

Вечно нужно ему къ чему-нибудь придраться. Она ответила: "Ну, это ужъ не такъ опасно. Это просто забавная шутка съ его стороны, вотъ и все!"

Въ душе же добрая жена решила никогда впередъ не строить глазки Роландсену и не увлекать его на такiя безумныя выходки.

"Вотъ, онъ, кажется, начинаетъ ужъ новую песню"! воскликнулъ пасторъ, подойдя къ окну и забарабанивъ по стеклу пальцами.

со двора.

Пасторъ сказалъ: "Гмъ, а какъ спокойно безъ него было бы!" - Онъ далеко не былъ опечаленъ темъ, что лишь однимъ своимъ появленiемъ, уже достигъ такихъ благихъ результатовъ. "А теперь онъ завтра же получитъ отъ меня и посланiе", сказалъ онъ: "я ужъ давно обратилъ вниманiе на его неприличный образъ жизни."

"А не лучше ли будетъ, если я скажу ему, что мы вовсе не желаемъ слушать по ночамъ его пенiе."

Пасторъ продолжалъ, не обращая ни малейшаго вниманiя на предложенiе своей жены.

"А затемъ я отправлюсь къ нему и поговорю съ нимъ!" Пасторъ сказалъ это такъ многозначительно, словно Богъ знаетъ, что могло случиться, если онъ пойдетъ къ Роландсену.

выходками. Онъ не станетъ делать различiя между людьми, а будетъ посылать обличенiя, какъ Петру, такъ и Ивану, требуя отъ всехъ къ себе уваженiя. Нужно просветить эту темную общину. Онъ, напримеръ, не забылъ сестру своего помощника Левiана. Она не исправилась, и пасторъ не считалъ возможнымъ больше держать ея брата въ качестве помощника. Горе посетило домъ Левiана: его жена умерла; и на похоронахъ ея пасторъ окончательно понялъ этого человека. Это была такая исторiя, отъ которой волосы могли встать дыбомъ: когда добрый Левiанъ долженъ былъ опустить свою жену въ могилу, онъ вспомнилъ, что запродалъ тушу теленка Мокку. Амбары Мокка были по дороге на кладбище; дни стояли уже недостаточно холодные, чтобы сохранить мясо свежимъ, онъ и захватилъ тушу теленка съ собою. Пасторъ узналъ объ этомъ отъ Еноха, этого глубоко смиреннаго человека съ ушной болезнью, и тотчасъ позвалъ къ себе Левiана.

"Я не могу дольше держатъ тебя помощникомъ". сказалъ пасторъ. "Твоя сестра живетъ и погибаетъ у тебя въ доме, а ты не следишь за ней, спишь всю ночь, между темъ какъ мужчина шляется къ тебе въ домъ."

"Къ сожаленiю," согласился помощникъ, "иногда это бываетъ."

"А къ этому еще и другое: ты везешь жену свою въ могилу, а съ нею вместе везешь и тушу теленка! Простительно ли это?"

Рыбакъ взглянулъ на пастора, виднью ничего не понимая, и нашелъ его неправымъ. Его покойная жена была такой заботливой, она первая напомнила бы ему, если бы могла, чтобы онъ захватилъ съ собою теленка. - Ведь дорога то одна, сказало бы это усопшее дитя человеческое,

"Если господинъ пасторъ предъявляетъ такiя требованiя, то никогда не найдетъ порядочнаго помощника."

"Это ужъ мое дело," продолжалъ пасторъ, "во всякомъ случае ты освобождаешься отъ должности."

Левiанъ опустилъ голову и взглянулъ на свою фуражку. Право, эта обида напрасно стряслась надъ нимъ, соседи будутъ злорадствовать по этому случаю.

Пасторъ пришелъ въ негодованiе: "Господи Боже мой! неужто ты не можешь, наконецъ, заставить этого человека жениться на твоей сестре?!"

"Какъ вы можете, господинъ пасторъ, думать, что я не старался объ этомъ!" отвечалъ Левiанъ. "Да дело въ томъ, что она не совсемъ то уверена, который именно."

"Который именно?.."

А когда онъ, наконецъ, понялъ, онъ всплеснулъ руками. Потомъ онъ еще разъ кивнулъ головой:

"Итакъ, я возьму себе другого помощника."

"А кого же именно?"

"Я не обязанъ сообщать тебе объ этомъ, но это будетъ Енохъ."

"Такъ это будетъ Енохъ!" - вотъ все, что онъ сказалъ на это, выходя.

Енохъ занялъ его место. Это была скрытная натура; онъ никогда не ходилъ, выпрямившись, а постоянно опускалъ голову на грудь, и основательно смотрелъ на вещи. Поговаривали, будто онъ не очень-то честный товарищъ на море: много разъ ловили его на томъ, какъ онъ подставлялъ ножку другимъ. Но это наверно была только клевета и наветы. Съ внешней стороны онъ, правда, не походилъ ни на графа, ни на барина, - платокъ на ушахъ безобразилъ его. Къ этому у него была скверная привычка, встретивъ кого-нибудь на дороге, прикладывать палецъ сначала къ одной ноздре, потомъ къ другой и при этомъ фыркать. Но Господь Богъ не обращаетъ вниманiя на внешнiй обликъ человека, а у этого смиреннаго его служителя, конечно, было лишь похвальное желанiе немножко почиститься, прежде чемъ подходить къ людямъ. Когда онъ приходилъ куда-нибудь, то говорилъ: "Миръ вамъ!" а, уходя, провозглашалъ: "Миръ да будетъ съ вами!" Все, что онъ носилъ, было основательно обдумано. Даже большой ножъ, висевшiй у пояса, носилъ онъ съ такимъ видомъ, какъ будто хотелъ сказать: а ведь, къ прискорбiю, есть и такiе люди, у которыхъ нетъ даже пояса. Въ последнiй жертвенный день Енохъ обратилъ на себя общее вниманiе крупнымъ приношенiемъ: онъ положилъ на алтарь банковый билетъ. Неужто онъ столько заработалъ за это время? Конечно, могло быть и такъ, что высшая сила присоединила свою лепту къ его шиллингамъ. У Мокка въ лавке онъ ничего не былъ долженъ, его сети висели безъ употребленiя, а семья его была прилично одета. Дома онъ за всемъ следилъ строго. У него былъ сынъ, истинный образецъ юноши хорошаго, кроткаго поведенiя. Этотъ юноша плавалъ на рыбную ловлю въ Лофоденъ, такъ что имелъ полное право вернуться домой съ синимъ якоремъ на руке, однако, онъ этого не сделалъ. Отецъ съ раннихъ летъ научилъ его страху Божiю и смиренiю: благодать покоится надъ темъ, кто ведетъ себя тихо и скромно, думалъ Енохъ.

Пока пасторъ размышлялъ такимъ образомъ, лежа въ постели, настало утро. Этотъ несносный телеграфистъ Роландсенъ совершенно разрушилъ его ночной покой, и въ шесть часовъ онъ, наконецъ, всталъ. Оказалось, что жена его тихонько оделась и уже вышла.

Позднее, въ то же утро, она пришла къ телеграфисту Роландсену и сказала: "Вамъ бы не следовало петь у насъ по ночамъ".

"Я ужъ самъ вижу, что сделалъ оплошность; я думалъ застать юмфру фонъ-Лоосъ, а ея и не было."

"Такъ вы пели для юмфру?"

"Да. Это была неудавшаяся маленькая утренняя серенада, вотъ и все."

"На этотъ разъ я спала въ этой комнате", сказала пасторша.

"А прежде, до вашего прiезда тамъ помещалась юмфру."

"Да, да, благодарю васъ," сказала она, уходя, "это такъ славно звучало, но вы не должны больше этого делать."

"Я обещаю вамъ, что не буду. Если бы я зналъ... я бы, конечно, не осмелился..." Роландсенъ, казалось, готовъ былъ провалиться сквозь землю.

Вернувшись домой, пасторша сказала:

"Меня что-то сегодня ко сну клонитъ!"...

"Это не удивительно", отвечалъ пасторъ. - "Ты почти глазъ не сомкнула изъ-за этого крика сегодня ночью."

"Лучше всего будетъ отпустить юмфру", сказала жена.

"Юмфру?"

"Ведь онъ ея женихъ, ты знаешь. У насъ никогда не ночамъ не будетъ покоя."

"Я сегодня же напишу ему."

"Проще всего было бы отпустить юмфру."

Пасторъ подумалъ, что это вовсе не было бы проще всего, потому что эта перемена повлечетъ за собою только новые расходы. Кроме того юмфру фонъ-Лоосъ была очень старательна; безъ нея не было бы никакого порядка. Онъ вспомнилъ, какъ было вначале, когда его жена хозяйничала сама; да, этого онъ никогда не забудетъ.

"А кого ты возьмешь вместо нея?" спросилъ онъ.

Жена ответила: "Я лучше сама стану выполнять ея работу."

Пасторъ горько засмеялся и сказалъ: "Да, тогда-то работа ужъ будетъ выполнена."

"Ведь я же все время свободна, мне больше и делать нечего, какъ заниматься хозяйствомъ. Ничего особеннаго нетъ въ томъ, что делаетъ юмфру."

Пасторъ умолкъ. Не было никакого смысла спорить, да поможегъ ему Господь! "Нельзя отпустить юмфру", сказалъ онъ. Тутъ онъ заметилъ, что жена сидитъ передъ нимъ въ своихъ стоптанныхъ башмакахъ, ему стало больно смотреть на нее и, уходя, онъ добавилъ: "надо бы намъ, право, пойти выбрать тебе при первой возможности пару башмаковъ".

"Ну, да ведь теперь лето", возразила она.

Последнiя рыбачьи лодки были готовы съ отплытiю, ловъ подходилъ къ концу. Купецъ Моккъ скупилъ всю сельдь, где только могъ, и никто не слыхалъ, чтобы онъ где-нибудь задержалъ уплату; только последняго рыбака попросилъ онъ о краткой отсрочке, пока телеграммой выпишетъ деньги съ юга. Однако, люди тотчасъ зашептались: - "Ага, вотъ и онъ сидитъ на мели!"

Но купецъ Моккъ былъ такъ же могуществененъ. какъ и раньше. Среди другихъ своихъ предпрiятiй обещалъ онъ булочную пасторше; и вотъ булочная уже строилась, прiехали рабочiе, фундаментъ былъ уже заложенъ. Пасторше доставляло истинное наслажденiе ходить туда и наблюдать, какъ ея булочная подымается отъ земли. Но теперь надо было приступать къ кладке стенъ, а для этого необходимо было иметь другихъ рабочихъ; вотъ уже послана телеграмма, говорилъ Моккъ.

"Если публике нуженъ хлебъ, такъ будетъ хлебъ и безъ булочной", говорилъ булочникъ. Однако люди прекрасно понимали, что несчастный тщетно пытается бороться: Моккъ задавить его.

Роландсенъ сидитъ въ своей комнате и пишетъ пространное объявленiе за собственной своей подписью. Онъ несколько разъ перечитываетъ его и приходитъ къ заключенiю, что все въ немъ въ порядке. Затемъ онъ суетъ его въ карманъ, беретъ шляпу и направляется къ конторе Мокка.

Родандсенъ все ждалъ и ждалъ, не уедетъ ли, юмфру фонъ-Лоосъ; но она не уезжала, пасторша не отказала ей. - Роландсенъ разсчиталъ неверно, когда надеялся, что пасторша окажетъ ему эту услугу; тогда онъ снова сталъ разсудителенъ и подумалъ: спустимся же на землю, мы никого не обморочили.

Къ тому же Роландсенъ получилъ отъ пастора письмо весьма серьезнаго и строгаго содержанiя. Роландсенъ не утаивалъ, что оно разстроило его, разсказывая объ этомъ повсюду. "Письмо это вполне заслуженное", говорилъ онъ, "и оно принесло ему пользу; ни одинъ пасторъ не принимался за него съ самой конфирмацiи".

Роландсенъ шелъ даже дальше и утверждалъ, что пастору следуетъ побольше обличать къ усовершенствованiю и благодати каждаго.

плановъ. "Сделать мне это или не делать?" бормоталъ онъ про себя. А, когда его объявленная невеста, юмфру фонъ-Лоось, сегодня съ ранняго утра явилась подсматривать за нимъ и снова стала его корить этой дурацкой серенадой въ пасторате, онъ оставилъ ее съ многозначительными словами: "Хорошо же, я это сделаю!"

Роландсенъ вошелъ въ комнату Мокка и поклонился. Былъ онъ совершенно трезвъ. Отецъ и сынъ стоять, каждый у своей стороны конторки, и пишутъ. Старый Моккъ предложилъ ему стулъ, но Роландсенъ отказался присесть.

"Я пришелъ только вотъ зачемъ: это я сделалъ взломъ у васъ."

Отецъ и сынъ пристально и изумленно оглядываютъ его.

"Я пришелъ сознаться. Было бы нехорошо съ моей стороны еще дольше скрываться; и безъ того дело достаточно скверно".

"Оставь насъ однихъ", говоритъ старый Моккъ.

Фридрихъ выходить.

Моккъ спросилъ: "Вы въ своемъ уме сегодня?"

"Это я сделалъ!" вскрикнулъ Роландсенъ. Оказывается голосъ его хорошъ не только для пенiя, но и для крика.

Прошло несколько минутъ. Моккъ мигалъ глазами и размышлялъ: "Вы говорите, это вы?"

"Да."

Моккъ продолжалъ думать. Его крепкому лбу пришлось не мало разрешить задачъ въ продолженiе его жизни, онъ привыкъ быстро взвешивать все.

"Вы и завтра не откажетесь отъ своихъ словъ?"

"Да. Теперь я не намеренъ далее скрывать своего проступка. Я получилъ отъ пастора наставленiе, которое сделало меня другимъ человекомъ."

Началъ ли Моккъ верить телеграфисту? Или онъ беседовалъ съ нимъ только ради формы?

"Когда сделали вы взломъ?" спросилъ онъ

Роландсенъ назвалъ ночь.

"Какъ вы сделали это?"

Роландсенъ точно показалъ, какъ онъ это сделалъ.

"Въ ящике, вместе съ банковыми билетами лежало несколько бумагъ; видели вы ихъ?"

"Да. Тамъ были какiя-то бумаги."

"Вы взяли ихъ вместе съ билетами. Где оне?"

"У меня ихъ нетъ. Бумаги? Нетъ."

"Это былъ полисъ на страховку моей жизни."

"Полисъ на страховку жизни? Верно. Теперь я вспомнилъ. Я долженъ сознаться. что я сжегъ его."

"Такъ. Вотъ это вы напрасно сделали. Мне стоило большихъ хлопотъ получить другой полисъ."

"Я былъ самъ не свой, у меня ни одной ясной мысли не было. Я прошу васъ простить мне все."

"Тамъ былъ другой ящикъ со многими тысячами талеровъ, отчего вы не взяли ихъ?"

"Я ихъ не нашелъ."

Моккъ кончилъ свои размышленiя. Сделалъ ли телеграфистъ это, или не сделалъ, но всякомъ случае для Мокка это былъ превосходный преступникъ, какого лучше и не придумаешь. Онъ, разумеется, не станетъ молчатъ объ этомъ, а, наоборотъ, станетъ говорить о немъ каждому, кого встретитъ; оставшiеся здесь еще чужiе рыбаки увезутъ эту новость съ собою и распространятъ ее между торговцами вдоль всего побережья. Моккъ былъ спасенъ.

"Я никогда не слыхивалъ, чтобы вы такъ у кого-нибудь... чтобы вы что-нибудь раньше такое делали", сказалъ онъ.

На это Роландсенъ ответилъ отрицательно: нетъ, у рыбаковъ никогда онъ ничего не бралъ. Онъ не ощипывалъ голаго. Ужъ брать, такъ брать въ банке.

"Такъ вотъ оно какъ! Но какъ вы могли сделать въ у меня?" спросилъ Моккъ задушевнымъ тономъ.

Роландсенъ продолжалъ: "Я набрался храбрости. Къ сожаленiю, это случилось со мною въ пьяномъ виде."

Не было ничего невозможнаго въ томъ, что признанiе это покоится на истине.

"Къ сожаленiю, приходится еще добавить", сказалъ Роландсенъ: "что у меня ничего не осталось отъ этихъ денегъ, чтобы вернуть вамъ."

Моккъ сделалъ равнодушное лицо. "Это не важно", возразилъ онъ. "Меня огорчаютъ только все эти низкiя сплетни, которыя вы возбудили вокругъ меня, все эти толки и подозренiя, какъ относительно меня, такъ и семьи моей."

"Въ этомъ отношенiи я думаю кое-что сделать."

"Что же вы можете сделать?"

"Я сорву вашъ плакатъ со столба у прихода, а на его место наклею мой собственный."

Опять проявилось все безстыдство этого парня.

"Нетъ, этого я не требую", сказалъ Моккъ. "Вамъ и такъ уже тяжело придется, несчастный вы человекъ. Но не хотите ли вы вместо этого написать здесь объясненiе?" и Моккъ указалъ на место Фридриха.

Пока Роландсенъ писалъ, Моккъ сиделъ и разсчитывалъ. Все это важное происшествiе повернулось къ лучшему. Это стоитъ денегъ, но деньги пропадутъ недаромъ, имя его станетъ еще более уважаемымъ въ стране.

Моккъ прочиталъ объясненiе и сказалъ: "Да, такъ хорошо. Ну, само собою разумеется, я не имею намеренiя злоупотреблять этимъ."

"Это въ вашей власти", отвечалъ Роландсенъ.

"У меня нетъ никакихъ причинъ разглашать эту исторiю съ деньгами. Она останется между нами".

"Въ такомъ случае я самъ долженъ буду выступить съ объясненiемъ", сказалъ Роландсенъ: "въ письме пастора ясно сказано, что нужно приносить покаянiе."

Моккъ открылъ свой несгораемый шкафъ и досталъ оттуда множество банковыхъ билетовъ. Теперь-то и представляется ему случай показать, кто онъ таковъ. И никто, разумеется, не узнаетъ, что внизу, въ бухте, ждетъ чужой рыбакъ, какъ разъ разсчитывающiй за проданную Мокку сельдь на эти деньги, безъ которыхъ онъ и не можетъ уехать.

Моккъ отсчиталъ четыреста талеровъ и сказалъ:

"Я не хочу обижать васъ, но я привыкъ всегда исполнять свое слово. Я назначилъ четыреста талеровъ, они принадлежатъ вамъ."

Роландсенъ направился къ двери. "Я заслужилъ ваше презренiе", тихо произнесъ онъ.

"Мое презренiе!" воскликнулъ Моккъ. "Постойте! два слова..."

"Ваше благородство уничтожаетъ меня. Вы не только не требуете моего наказанiя, но еще награждаете меня."

Моккъ не могъ пощеголять темъ, что лишился двухсотъ талеровъ изъ-за воровства. Но, если онъ наградитъ вора суммою вдвое большей, все дело прiобрететъ истинный блескъ.

"Васъ постигло несчастье, Роландсенъ. Вы потеряете место. Я ничего не потеряю изъ-за этихъ денегъ, для меня это пустяки, а для васъ оне будутъ на самомъ деле поддержкой на первое время. Подумайте же объ этомъ."

"Не могу", сказалъ Роландсенъ.

Тогда Моккъ взялъ банковые билеты и положилъ ихъ въ карманъ его куртки.

"Пусть это будетъ въ долгъ", попросилъ Роландсенъ.

И этотъ рыцарь среди королей торговли пошелъ на это. "Хорошо, пусть это будетъ въ долгъ!" Хотя онъ прекрасно зналъ, что никогда не получитъ этихъ денегъ обратно.

"А теперь возвращайтесь снова на путъ истинный", сказалъ Моккъ, ободряя его: "эта ошибка вполне поправима."

Роландсенъ въ глубочайшемъ смиренiи поблагодарилъ за все и вышелъ. "Я воръ!" заявилъ онъ фабричнымъ девушкамъ, проходя мимо. И во всемъ имъ сознавался.

Онъ направился къ церковному забору. Тамъ онъ сорвалъ плакатъ Мокка и заменилъ его своимъ собственнымъ. На немъ было написано только, что воръ - онъ, а не кто другой. А завтра - воскресенье; много прихожанъ пройдетъ тутъ.

Повидимому, Роландсенъ погрузился въ раскаянiе. Когда плакатъ прочитанъ былъ всемъ приходомъ, онъ сиделъ у себя одинъ и избегалъ показываться людямъ на глаза. Это производило смягчающее впечатленiе; удрученный своимъ преступленiемъ, телеграфистъ не бравировалъ своей порочностью. Истина же заключалась въ томъ, что у Роландсена теперь не было времени шататься по дороге, онъ по ночамъ проявлялъ неутомимую деятельность въ своей комнате. Множество лекарственныхъ пузырьковъ съ образцами должны были быть упакованы въ ящички и разосланы по почте и на востокъ, и на западъ. Телеграфъ тоже былъ у него въ ходу днемъ и ночью. Надо было это сделать, пока его не прогнали со станцiи.

продолжительное отеческое объясненiе.

Юмфру фонъ-Лоосъ отправится къ телеграфисту и покончитъ съ нимъ, слуга покорная!

Она застала Роландсена въ смиренномъ и покаянномъ настроенiи, но это ея не тронуло.

"Хорошихъ новостей я наслушалась о тебе", сказала она.

"Я надеялся, что вы придете, я хотелъ просить васъ иметь ко мне снисхожденiе", отвечалъ онъ.

"Снисхожденiе? Нетъ, знаешь ли! Я скажу тебе, Ове, что у меня голова изъ-за тебя пошла кругомъ. И я не потерплю, чтобы ты делалъ видъ, что мы съ тобой знакомы. Я не хочу иметь дела съ негодяями и мошенниками, я пойду своей прямой и честной дорогой. Разве я не предупреждала тебя въ свое время, а ты не хотелъ меня слушать? Разве помолвленные люди бегаютъ за чужими горничными и ведутъ себя, словно сокровище, которое еще нужно завоевать? И, наконецъ, ты воруешь у людей деньги и на большой дороге виситъ твое покаянiе на показъ всемъ. Мне такъ стыдно, что я места не нахожу, я готова провалиться сквозь землю. Нечего разговаривать, я хорошо тебя знаю, ты ничего не сумеешь сказать, кроме наглостей или безсмысленныхъ восклицанiй. Я-то любила тебя чистосердечно, а ты по отношенiю ко мне былъ словно прокаженный, ты всю жизнь мою осквернилъ своимъ воровствомъ. Все, что ты теперь хочешь сказать, ничего не стоитъ. Слава Тебе, Господи! Теперь все говорятъ, что ты соблазнилъ и обезчестилъ меня. Пасгоръ говоритъ, что я тотчасъ же должна бежать отъ тебя, такъ неодобрительно смотритъ онъ на это. Не пробуй только теперь запираться, Ове; потому что ты все равно останешься грешникомъ передъ Богомъ и передъ людьми, и на самомъ деле ты пропащiй человекъ и извергъ рода человеческаго. И если я еще говорю тебе "Ове", то ты ни въ коемъ случае не надейся, что все можетъ опять возобновиться между нами. Я полагаю, мы и незнакомы больше теперь, а темъ более незнакома я съ вами. Никто столько не сделалъ для тебя, сколько я, это ужь я верно знаю; но легкомыслiе не оставляло тебя въ покое, ты постоянно меня обманывалъ, хотя, къ сожаленiю, и я не безъ греха была, смотря на все сквозь пальцы и не желая открытъ глаза на тебя."

И вотъ этотъ жалкiй человекъ стоялъ и не смелъ оправдываться. Никогда не видывалъ онъ ея въ такомъ возбужденiи, такъ сильно потрясло ее его неслыханное преступленiе. Покончивъ съ этой речью, она была въ совершенномъ изнеможенiи.

"Я исправлюсь", сказалъ онъ.

"Ты? исправишься?" подхватила она и горько засмеялась. "Но даже и это не поможетъ. Потому что ты не можешь уничтожить того, что было, а я изъ благородной семьи, я не могу допустить, чтобы ты замаралъ меня. Я говорю именно то, что есть. После завтра я уезжаю съ почтовой лодкой, но я не желаю, чтобы ты приходилъ къ навесу провожать меня, и пасторъ то же говоритъ. Я сегодня разъ навсегда прощаюсь съ тобою и благодарю тебя за хорошiя минуты, какiя были между нами, а o злыхъ не хочу помнить."

Она энергично повернулась и пошла къ двери. У двери она сказала: "Но ты можешь, если хочешь, спрятаться тамъ наверху, противъ навеса, въ лесу и помахать мне платкомъ на прощанье. Но мне это все равно".

"Дай же мне руку", сказалъ онъ.

"Нетъ, этого я не сделаю. Ты самъ ведь лучше меня знаешь, что ты сделалъ своей правой рукой".

Роландсенъ пригнулся чуть не до земли. "Но разве мы не будемъ переписываться?" сказалъ онъ. "Хоть два-три слова?"

"Я писать не буду. Никогда въ жизни! Какъ часто ты въ шутку говорилъ, что все должно бытъ кончено, а теперь я стала достаточно хороша для тебя. Но теперь все это ложь. Адресъ мой - Бергенъ, домъ моего отца, - на случай, если ты напишешь; но я не прошу тебя объ этомъ".

Когда Роландсенъ поднимался по ступенькамъ въ свою комнату, у него было, наконецъ, ясное сознанiе, что онъ уже не женихъ больше. "Какъ странно", подумалъ онъ, "еще секунду назадъ я былъ съ ней внизу на дворе".

переселенiю. Всемогущiй телеграфный инспекторъ былъ уже на пути къ нимъ.

Разумеется, Роландсену дадутъ решительную и немедленную отставку. Относительно службы упрекнутъ его не въ чемъ, и купецъ Моккъ, влiятельный человекъ во всехъ ведомствахъ, тоже не станетъ ему поперекъ дороги. Однако, справедливость должна итти своимъ порядкомъ.

Трава теперь уже покрывала поляны, и лесъ оделся листьями, теплыя ночи воцарились кругомъ. Бухта опустела, все рыбаки снялись, и суда Мокка отправились съ сельдью къ югу. Наступило лето.

Сiяющая погода по воскресеньямъ вызывала изъ домовъ прихожанъ целыми толпами, множество народа сновало и по воде и на суше. У берега стояли суда и яхты изъ Бергена и Гаугезунда, а хозяева ихъ сушили камбалу. Изъ года въ годъ прiезжали они и занимали свои места. Въ церковь ходили они во всемъ параде, въ цветныхъ рубахахъ изъ домашней ткани, съ цепочками для часовъ, сплетенными изъ волоса, на груди. Но благодаря сухой погоде изъ глубины фiорда приходили печальныя вести о лесныхъ пожарахъ; летнее тепло несло съ собою не одне только радости.

Енохъ вступилъ въ свою должность и былъ съ вечными своимъ платкомъ на ушахъ настоящимъ пасторскимъ помощникомъ со всею подобающей серьезностью. Молодежь забавлялась этимъ зрелищсьгъ, но старики находили, что царскiя врата посрамлены подобной обезьяной во образе человека, и обращались къ пастору съ предложенiемъ помочь горю. Разве не могъ Енохъ затыкать уши ватой? Енохъ объявилъ, что онъ никакъ не можетъ освободиться отъ повязки на ушахъ, такъ какъ страдаетъ отъ ревматизма всей головы. Устраненный помощникъ Левiанъ злорадно смеялся надъ своимъ заместителемъ Енохомъ, говоря, что тому, должно быть, изрядно жарко среди дня носитъ повязку на ушахъ.

Еноха и этимъ мешалъ последнему удить. Если ему нужна была мачта или деревянный ковшъ, онъ отправлялся за деревомъ въ сосновый лесъ Еноха у берега моря. Вскоре стало известно, что юмфру фонъ-Лоосъ отъ стыда покидаетъ приходъ. Купецъ Моккъ соблаговолилъ пожалеть погибшаго телеграфиста и решилъ сделать попытку предотвратить этотъ разрывъ. Собственными руками снялъ онъ признанiе Роландсена со столба и заявилъ, что повешено оно было здесь совершенно противъ его воли. Затемъ онъ явился во дворъ пастората. Моккъ былъ вполне удовлетворенъ, онъ уже услышалъ о томъ подавляющемъ впечатленiи, которое произвело на всехъ его отношенiе къ вору; теперь люди снова кланялись ему, какъ въ добрые старые дни, - да, его почитали даже больше, чемъ прежде. Ведь одинъ только и былъ такой Моккъ на всемъ побережьи!

Его вмешательство оказалось безуспешнымъ. Юмфру фонъ-Лоосъ плакала отъ умиленiя, что Моккъ явился собственной своей особой; но никто не былъ бы въ состоянiи заставить ее забыть все происшедшее съ Роландсеномъ; никогда въ жизни не можетъ наступить примиренiе. Моккъ получилъ такое впечатленiе, что подъ этимъ решительнымъ заявленiемъ кроется влiянiе пастора.

Когда юмфру спустилась внизъ подъ навесъ для лодокъ, пасторъ и его жена сопровождали ее. Оба пожелали ей добраго пути и смотрели, какъ она усаживалась въ лодку.

"О Боже! а я уверена, что онъ тамъ лежитъ въ лесу наверху и сожалеетъ обо всемъ", сказала юмфру фонъ-Лоосъ и вытащила платокъ изъ кармана.

Лодка отчалила и понеслась подъ сильными ударами веселъ.

"Вотъ я его вижу!" закричала юмфру, приподымаясь наполовину. Словно она хотела броситься на берегъ. Затемъ она начала изо всехъ силъ махать платкомъ по направленiю кь лесу. И лодка исчезла за косой.

Роландсенъ пошелъ домой лесомъ, какъ онъ всегда это делалъ за последнее время; но на полпути, у забора пастората, онъ снова вернулся на дорогу и пошелъ ею. Итакъ, все образцы были разосланы, ему нечего больше делать, оставалось только ждать результата. Не всякомъ случае это не продлится долго. Чувствуя особенно хорошее настроенiе духа, онъ пощелкивалъ пальцами.

На некоторомъ разстоянiи впереди его дочь кистера Ольга сидела у дороги на камне. Чего ей тамъ нужно? Роландсенъ задумался. Она верно идетъ изъ лавки и теперь ждетъ кого-нибудь. Черезъ несколько минутъ къ ней подошла Элиза Моккъ. Что же это: неразлучны что ли оне стали обе? Эта тоже остановилась у дороги и, казалось, ждала.

"Обрадуемъ-ка барышенъ своимъ униженiемъ и провалимся сквозь землю", сказалъ себе Роландсенъ и углубился въ лесъ. Подъ ногами его затрещали сухiе сучья, шаги его были слышны, это былъ непрiятный выходъ, и онъ отвергъ его. "Можетъ быть, следуетъ снова выйти на дорогу", подумалъ онъ: "не стоитъ слишкомъ восхищать ихъ своимъ бегствомъ." И онъ опять вышелъ на дорогу.

Но теперь это былъ действительно смелый шагъ - лицомъ лицу встретиться съ Элизою Моккъ. Его сердце забилось тяжелыми ударами, горячая волна обдала его съ ногъ до головы, и онъ остановился. Онъ и раньше то ничего не могъ добиться, а съ техъ поръ обнаружился такой большой проступокъ съ его стороны. Пятясь назадъ, онъ опять отступилъ въ лесъ. Если бы онъ, по крайней мере, очутился вне этого нерасчищеннаго пространства, трескъ сучьевъ прекратился бы, а тамъ начинался и верескъ. Въ два прыжка онъ перепрыгнулъ черезъ хворостъ и былъ спасенъ. Но вдругъ онъ остановился. Что за дьяволъ заставляетъ его скакать здесь? Или онъ уже не Ове Роландсенъ? Онъ съ упорствомъ вернулся къ тому же месту и сталъ шагать по сухимъ сучьямъ, сколько душе его было угодно.

"Я воръ", думалъ онъ, "какъ можетъ у меня хватить дерзости показаться? Кланяться мне что ли, чтобы барышни кивнули мне?" И онъ еще разъ скользнулъ въ лесъ. Какой же онъ круглый дуракъ, что все еще носится со своими чувствами; или ему не о чемъ думать больше? Черезъ два-три месяца онъ будетъ богатымъ человекомъ: наплевать ему на любовь. И онъ отправился домой.

Можетъ ли быть, чтобы оне все еще тамъ же сидели? Онъ вернулся и сталъ высматривать. Къ нимъ присоединился Фридрихъ, все трое шли къ нему навстречу. Онъ бросился обратно, сердце словно подпрыгнуло у него въ груди до самого горла. Хорошо, если они не видали его! Они остановились; онъ слышитъ, какъ Фридрихъ говоритъ:

"Шш! Мне послышалось, кто-то есть въ лесу!"

"Нетъ, это такъ", отвечаетъ Элиза.

"А, можетъ бытъ, она сказала это нарочно, потому что видела!" подумалъ Роландсенъ. "Разумеется, онъ еще ничто пока; но мы еще поговоримъ черезъ два месяца! А что такое сама-то она представляетъ собою? Деревянную Мадонну, дочь какого-то Мокка изъ Росенгорда! Богъ съ ней совсемъ!"

пропеть. Такъ ему и надо стоять. Такъ-то лучше!

Наступило время, когда дни тянулись вяло: только жалкая рыбная ловля для домашняго обихода, - вотъ и все, чемъ люди вознаграждаютъ себя въ теплыя светлыя ночи. Ежевика и картофель растутъ, а луговая трава волнуется; въ каждомъ доме изобилiе сельдей, а коровы и козы даютъ молоко ведрами и все-таки остаются тучными и гладкими.

Моккъ со своею дочерью Элизой уехалъ домой, Фридрихъ снова одинъ распоряжается на фабрике и въ лавке. И распоряжается Фридрихъ неважно: онъ воспламенился любовью къ морю и въ высшей степени неохотно прозябаетъ на земле. Капитанъ Генриксенъ съ берегового парохода почти обещалъ доставить ему место штурмана на своемъ пароходе; но, кажется, изъ этого ничего не выйдетъ. Спрашивается, не можетъ ли Моккъ купить своему сыну пароходъ въ собственное его распоряженiе? Онъ это сделаетъ и часто говоритъ объ этомъ, но Фридрихъ боится, что это невозможно. Фридрихъ умеетъ взвешивать обстоятельства. У него отъ природы мало свойствъ моряка, онъ - типъ осторожнаго и положительнаго юноши, который въ будничной жизни делаетъ всякаго дела ровно столько, сколько это необходимо. Онъ заимствовалъ свои качества отъ матери и не является уже настоящимъ Моккомъ. Но ведь такимъ-то и следуетъ быть, если хочешь съ блескомъ пройти свое житейское поприще: не делать слишкомъ много, а, наоборотъ, немного меньше того, что признано будетъ нужнымъ.

Какъ это могло случиться съ Роландсеномъ, этимъ дерзкимъ сорванцомъ, даже при всей его эксцентричности? Теперь онъ сталъ воромъ въ глазахъ людей и, наконецъ, потерялъ место. И вотъ пошелъ онъ по свету со своей обремененной совестью, и полинявшее пальто его все больше и больше изнашивается, и ни у кого другого не могъ онъ найти себе комнатки, кроме какъ у раздувателя меховъ Борре. Тутъ Ове Роландсенъ и поселился. Борре могъ бы быть славнымъ малымъ, но онъ былъ очень беденъ и въ хижине его было меньше, чемъ у другихъ, запасовъ сельди. Кроме того, его дочь Пернила была убогимъ созданьемъ, а потому на домъ его не обращали большого вниманiя. Приличному человеку и не пристало жить у него.

Говорили, будто Роландсенъ, можетъ быть, и смогъ бы сохранить свое место, если бы явился къ инспектору телеграфа съ более сокрушеннымъ сердцемъ, но Роландсенъ съ темъ и пришелъ, чтобы ему дали отставку, и у инспектора не было повода помиловать его. А стараго Мокка, посредника, не было въ это время.

"Я слышалъ, что онъ меньше сталъ пить", говорилъ онъ, "и я не смотрю на него, какъ на совсемъ ужъ безнадежнаго. Онъ, напримеръ, самъ утверждаетъ, что мое письмо побудило его сознаться въ преступленiи. Иногда порадуешься, видя, что твоя деятельность не безъ результата".

Пришелъ канунъ Иванова дня. На всехъ возвышенностяхъ зажглись вечеромъ костры; вся рыбацкая молодежь собралась вечеромъ у костровъ, и по всему приходу раздавались звуки гармоникъ и скрипокъ. Огонь въ кострахъ не долженъ былъ сильно разгораться, но отъ нихъ по обычаю долженъ былъ распространяться сильный запахъ, это было самое важное; поэтому въ огонь кидали сырого мху и можжевельнику, чтобы шелъ густой дымъ съ прiятнымъ запахомъ. У Роландсена теперь, какъ и въ прежнiя времена, не хватило стыда, чтобы держаться подальше отъ этого народнаго праздника; онъ сиделъ на высокомъ пригорке и бренчалъ на гитаре и пелъ, такъ что пенiе его раздавалось по всей долине. Когда онъ спустился къ кострамъ, все заметили, что онъ пьянъ, какъ сапожникъ;

Онъ сталъ ломаться, выкрикивая свои громкiя фразы. Какимъ онъ былъ, такимъ и остался.

Внизу по дороге прошла Олъга. Она вовсе не намерена была остаться тутъ, проходя только мимо по дороге. Ахъ, она, разумеется, могла бы выбрать другую дорогу, но Ольга была такъ молода, призывъ гармоники поднялъ ее; ея ноздри дрожали, буря счастья обнимала ее, она была влюблена. Раньше, днемъ она ходила въ лавку; Фридрихъ Моккъ и сказалъ ей такъ много, что она должна была понять его, хотя онъ говорилъ очень осторожно. Не могло разве случиться, что и онъ, какъ она, выйдетъ вечеромъ погулять?

Она встретила пасторшу. Оне обнялись и заговорили ни о комъ иномъ, какъ о Фридрихе Мокке. Онъ былъ королемъ въ приходе, такъ что даже сердце пасторши втайне склонялось къ нему; онъ былъ такой славный, осторожный человекъ и каждымъ шагомъ своимъ показывалъ, что стоитъ на земле, а не витаетъ въ облакахъ. Въ конце концовъ пасторша заметила, что юная Ольга сильно смущена.

"Однако, милочка, что это ты такъ притихла? Ужь не влюблена ли ты въ молодого Мокка?"

"Вотъ именно", прошептала Ольга и залилась слезами.

Пасторша остановилась. "Ольга, Ольга! Ну, а онъ тоже къ тебе хорошо относится?"

"Мне кажется."

Тогда глаза пасторши стали снова неподвижны и безсмысленны и тупо смотрели въ пространство.

"Да, да", сказала она, наконецъ, улыбнувшись. "Дай Богъ тебе счастья. Вотъ увидишь, все пойдетъ хорошо." И она удвоила свою любезность по отношенiю къ Ольге.

Когда оне подошли къ пасторату, пасторъ растерянно метался тамъ взадъ и впередъ. "Тамъ лесъ горитъ", крикнулъ онъ, "я увидалъ изъ моего окна!" И онъ сталъ собирать топоры, заступы и людей и готовитъ свою лодку подъ навесомъ. Горелъ лесъ Еноха.

Но раньше пастора поспелъ бывшiй его помощникъ Левiанъ. Левiанъ возвращался съ рыбной ловли; онъ, какъ и всегда, заселъ передъ лесомъ Еноха немного поудитъ. На обратномъ пути онъ увидалъ, что маленькое, светлое пламя бежитъ по мысу и растетъ. Онъ тряхнулъ головой и, повидимому, понялъ, что означаетъ это пламя. А когда внизу у приходскаго навеса онъ увидалъ озабоченно суетящихся людей, то понялъ, что это едутъ на помощь; онъ сейчасъ повернулъ лодку и сталъ грести обратно, чтобы явиться на место первымъ. Это былъ очень достойный поступокъ со стороны Левiана - позабыть всякую вражду и торопиться на помощь въ своему врагу.

Онъ причалилъ и направился вверхъ къ мысу, прислушиваясь къ треску огня. Левiанъ, не торопясь, подвигался впередъ, осторожно оглядываясь на каждомъ шагу; вскоре увидалъ онъ Еноха, подбегавшаго туда же, где былъ и онъ. Величайшее любопытство охватило Левiана, онъ спрятался за кустъ и сталъ наблюдать. Енохъ, бы имея определенную цель къ виду, не глядитъ ни вправо, ни влево, а только бежитъ и бежитъ впередъ. Или онъ открылъ своего противника и теперь хочетъ разыскать его? Когда онъ былъ совсемъ близко, Левiанъ выскочилъ. Енохъ вздрогнулъ и остановился. Онъ растерянно засмеялся и сказалъ:

"Горитъ... жалко... несчастье!"

"Это верно перстъ Божiй."

Енохъ нахмурился: "Зачемъ ты здесь?" спросилъ онъ.

Вся ненависть Левiана вспыхнула: "Ага! Жарко тебе приходится здесь съ твоей повязкой на ушахъ!"

"Убирайся-ка ты отсюда", сказалъ Енохъ, "это верно ты и поджегъ."

"Берегись!" закричалъ Левiанъ. "я уже оторвалъ тебе одно ухо, какъ бы не сделалъ того же и съ другимъ."

"Убирайся!" повторилъ Енохъ и бросился на него.

Левiанъ заскрежеталъ зубами отъ ярости. Онъ громко крикнулъ: "Вспомни-ка ту ночь на фiорде. Ты вытаскивалъ мои удочки и я тебе взялъ да и оторвалъ ухо!"

Вотъ почему Енохъ вечно носилъ на ушахъ повязку: у него было одно только ухо. Оба соседа имели зубъ другъ противъ друга и оба имели достаточное основанiе молчать объ этомъ деле.

"Ты все равно, что убiйца", сказалъ Енохъ.

Слышно было, какъ пасторская лодка шумно причалила къ берегу; съ другой стороны слышенъ былъ трескъ все приближающагося пожара. Енохъ оглянулся и, желая устранитъ Левiана, выхватилъ ножъ; у него былъ великолепный ножъ.

"Левiанъ вытаращилъ глаза и закричалъ: "Если ты только осмелишься грозить мне ножомъ, тебя увидятъ. Вотъ люди! Они ужъ прiехали."

Енохъ спряталъ ножъ. "Зачемъ тебе стоятъ здесь. Уйди!" сказалъ онъ.

"А чего ты именно здесь ищешь?"

"Это тебя не касается. Я на этомъ месте кое-что спряталъ. А теперь сюда подходить огонь."

Но Левiанъ не хотелъ уступить изъ упорства ни на пядь! Вотъ приближается и пасторъ; онъ, конечно, слышалъ ихъ ссору съ берега; но что за дело было теперь Левiану до пастора?

Лодка причалила, все люди выскочили на берегъ съ топорами и заступами, пасторъ мимоходомъ поздоровался и сказалъ несколько словъ:

"Эти костры въ Ивановъ день преопасная штука, Енохъ; искры разлетаются во все стороны. Ну, где намъ начинать?"

Енохъ совсемъ потерялъ голову; пасторъ схватилъ и потащилъ его, такъ что онъ не могъ продолжать свою ссору съ Левiаномъ.

"Откуда ветеръ?" спрашивалъ пасторъ. "Пойдемъ, покажи намъ, где рыть канаву?"

Но Енохъ стоялъ, какъ на угольяхъ, ему нужно было не спускалъ глазъ съ Левiана, и онъ отвечалъ пастору, словно помешанный.

"Не давай несчастью побеждать тебя", продолжалъ пасторъ: "опомнись! Надо же тушить огонь!" и онъ взялъ Еноха подъ руку.

Некоторые ушли впередъ и стали, несколько отступя отъ огня, рыть канаву сами. Левiанъ все еще стоялъ на томъ же клочке и переводилъ духъ; онъ ступилъ ногой на каменную плитку, лежавшую у скалы. Ничего онъ тутъ не спряталъ, все это враки, - подумалъ онъ, нагибаясь. Но, покопавшись немножко въ земле подъ плитою, онъ увидалъ платокъ. Этотъ платокъ принадлежалъ Еноху, это былъ тотъ самый платокъ, который тотъ раньше носилъ на ушахъ. Левiанъ поднялъ его, въ немъ лежалъ пакетъ. Онъ развязалъ платокъ, развернулъ бумагу - въ ней были деньги, много денегъ. Банковые билеты. А среди банковыхъ билетовъ большой белый документъ.

Левiанъ въ высшей степени пораженъ: да это краденыя деньги! Онъ развертываетъ бумаги и разбираетъ по складамъ.

"Енохъ! Енохъ!" кричалъ пасторъ, стараясь догнать его.

"Вотъ онъ воръ!" кричитъ Левiанъ имъ навстречу.

Пасторъ думалъ, что Енохъ такъ пораженъ пожаромъ, что не соображаетъ, что делаетъ. "Спрячь ножъ!" сказалъ онъ ему.

Левiанъ продолжалъ:

"Вотъ преступникъ, обокравшiй Мокка!"

"Что такое?" спросилъ пасторъ, ничего не понимая.

Енохъ тогда мгновенно бросился на своего врага, стараясь овладеть пакетомъ.

"Я это отдамъ господину пастору", воскликнулъ Левiанъ, "пусть увидитъ господинъ пасторъ, что за человекъ у него въ помощникахъ!"

Обезсиленный Енохъ прислонился къ дереву; лицо его было серо. Банковые билеты, платокъ и документъ ничего не сказали пастору.

"Вотъ где я ихъ нашелъ!" говорилъ Левiанъ, дрожа съ головы до ногъ: "онъ ихъ спряталъ подъ каменную плитку. Тамъ имя Мокка, бъ этой бумаге."

Пасторъ прочелъ. Онъ не зналъ, что и думать; онъ взглянутъ на Еноха и сказалъ: "Это полисъ страхованiя жизни, который Моккъ потерялъ, не такъ ли?"

"Но тутъ и деньги, которыя тоже онъ потерялъ", сказалъ Левiанъ.

Енохъ собрался съ силами. "Это, наверно, ты положилъ ихъ туда."

Свистъ и шумъ горящаго леса приближались, кругомъ становилось все жарче и жарче, но эти трое людей не двигались съ места.

"Я ничего не знаю", повторилъ Енохъ, "это Левiанъ положилъ сюда."

"Здесь двести талеровъ. Откуда у меня можетъ быть двести талеровъ? А платокъ разве не твой? Разве ты не носилъ его на ушахъ?" спросилъ Левiанъ.

"Да. Разве не носилъ?" сказалъ и пасторъ.

Енохъ молчалъ.

Пасторъ перелисталъ банковые билеты. "Здесь не хватаетъ до двухсотъ талеровъ", сказалъ онъ.

"Онъ ужъ сколько-нибудь истратилъ", прибавилъ Левiанъ.

Енохъ стоялъ, тяжело дыша, цедя сквозь зубы:

"Я ничего не знаю; однако, заметь себе, Левiанъ, я тебе этого никогда не забуду."

У пастора въ глазахъ зарябило. Если воръ былъ Енохъ, то Раландсенъ только игралъ комедiю съ письмомъ, въ которомъ пасторъ увещевалъ его. И зачемъ онъ это делалъ?

Жаръ сталъ такъ силенъ, что все трое спустились къ морю, огонь настигалъ ихъ и здесь. Имъ пришлось сесть въ лодку и отчалить.

"Во всякомъ случае это полисъ Мокка", сказалъ пасторъ. "Мы заявимъ объ этомъ. Греби къ дому, Левiанъ."

Енохъ казался равнодушнымъ и смотрелъ прямо передъ собой, какъ ни въ чемъ не бывало.

"Да, да, заявимъ обо всемъ, я тоже на этомъ настаиваю", сказалъ онъ.

Пасторъ спросилъ уныло: "Вотъ какъ?" и невольно закрылъ глаза отъ ужаса передъ всеми этими исторiями.

Жадный Енохъ! Онъ былъ слишкомъ простъ: заботливо спряталъ онъ эту обличительную бумагу, значенiя которой онъ не понялъ. На ней было много штемпелей и говорилось въ ней о большой сумме денегъ; онъ думалъ, что черезъ несколько времени можно будетъ уехать и разменять бумагу. Онъ былъ не такъ богатъ, чтобы бросить ее.

"Огонь угаснетъ самъ собою", сказалъ Левiанъ.

"Ты думаешь?"

"Какъ дойдетъ до березоваго леса, такъ и прекратится."

И лодка съ тремя людьми плыла въ самую глубину бухты, ко двору фохта.

сильно нужны: придется отдать крупную жертву, принесенную на алтарь Господу Богу Енохомъ, потому что это были деньги краденыя. И пасторъ тогда опять прогоритъ.

Онъ тотчасъ поднялся наверхъ, къ своей жене. Ужъ на пороге охватилъ его порывъ негодованiя и отчаянiя. Его жена шила. Вокругъ нея на полу валялись куски матерiи; кухонная тряпка и вилка лежали на кровати вместе съ газетами и лоханкой. Одна изъ ея ночныхъ туфель валялась на столе. На комоде лежали березовая ветка, покрытая листвой, и огромный булыжникъ.

Пасторъ, по старой привычке, сталъ подбирать вещи съ полу и укладывать все на место.

"Напрасно ты это делаешь", сказала она: "я бы сама поставила туфлю на место, когда покончила бы съ шитьемъ."

"Ну какъ ты можешь сидеть въ такомъ хаосе и шить?"

"Зачемъ здесь этотъ камень?" спросилъ онъ.

"Такъ, я нашла его внизу, на дороге, онъ мне понравился!"

Онъ взялъ пучки увядшей травы, лежавшiе у зеркала, и собралъ ихъ въ газетную бумагу.

"Можетъ бытъ, и это на что нибудь нужно?"

"Нетъ, эта трава ужъ слишкомъ завяла. Это щавель, я хотела приготовить изъ него салатъ".

"Ужъ онъ съ неделю пролежалъ здесь", сказалъ пасторъ.

"Онъ оставилъ следъ на политуре."

"Да, вотъ видишь, полированной мебели никому не следовало покупать, это все ни къ чему."

Тогда пасторъ разразился злымъ смехомъ. Жена бросила шитье и вскочила.

между ними съ некоторыми промежутками. Пасторъ пришелъ лишь затемъ, чтобы попросить жену согласиться на отсрочку въ покупке башмаковъ. Досада разбирала его. Да ведь и шло же все по-дурацки съ техъ поръ, какъ юмфру фонъ-Лоосъ уехала и жена взяла на себя управленiе домомъ.

"Вотъ что еще: не можешь ли ты, наконецъ, немножко благоразумнее распоряжаться въ кухне?" сказалъ онъ.

"Благоразумнее? Мне кажется, я распоряжаюсь благоразумно. Разве дело идетъ хуже, чемъ прежде?"

"Вчера, я виделъ, помойное ведро было полно кушанья."

"Тебе не следовало бы совать носъ во все, тогда дело шло бы лучше."

"Намедни я замегилъ, что въ ведро выброшено огромное количество сливочной каши, оставшейся отъ обеда."

"Да, девушки такъ отвратительно объели ее, что я не могла больше подать ее на столъ."

"А еще я виделъ тамъ массу киселя."

"Молоко скислось. Ну, что же я могла противъ этого сделать?"

"Дня два тому назадъ я виделъ вареное и очищенное яйцо въ помойномъ ведре."

"Ведь мы совсемъ не въ такихъ блестящихъ обстоятельствахъ", сказалъ пасторъ, "а за яйца, какъ тебе известно, мы платимъ деньги. А тутъ на дняхъ еще отдали кошке яичное пирожное."

"Это осталось отъ обеда. Однако, я должна сказать, что ты не своемъ уме, тебе бы следовало обратиться къ доктору."

"Я самъ виделъ, какъ ты держала кошку на рукахъ и поднесла къ ея морде сливочникъ. И все это ты делаешь при прислуге. Потихоньку оне смеются надъ тобой."

"Оне вовсе не смеются. А ты, ты душевно-больной."

На следующее утро за завтракомъ ни одна изъ служанокъ не могла заметить, чтобы она была сердита или печальна. Всякая забота словно соскочила съ нея; казалось, она, благодаря Бога, забыла всю ссору. Счастливая легкость ея характера помогла ей во всемъ и давала возможность переносить житейскiя невзгоды. Пасторъ снова почувствовалъ себя умиленнымъ. Ужъ лучше бы ему держать языкъ за зубами и не касаться хозяйственныхъ делъ; новая экономка, которую они выписали, ужъ наверно находится теперь на дороге къ северу.

"Къ сожаленiю, тебе невозможно будетъ купить башмаки. Пожертвованiе, полученное мною отъ Еноха, придется вернуть обратно: онъ укралъ эти деньги."

"Что ты?!"

"Да, подумай только: это онъ совершилъ кражу со взломомъ у Мокка. Вчера онъ въ этомъ самъ сознался у фохта." И пасторъ разсказалъ все.

"Такъ Роландсенъ вовсе не сделалъ этого?" сказала жена.

"А ужъ этотъ. Этотъ безпутный, шутъ гороховый!.. Но ужъ съ башмаками придется тебе подождать."

"Ну, такъ что жъ такое!"

Она всегда была такова: доброе, безпредельно великодушное дитя! И никогда не слышалъ пасторъ, чтобы она пожаловалась на свою бедность.

"Право если бы ты только могла надеть мои башмаки", сказалъ онъ, и у него было такъ мягко на сердце.

"Да! А ты - мои! Ха-ха-ха!.." Она толкнула его тарелку, такъ что та упала на полъ и разбилась; вместе съ нею упала и холодная котлетка.

"Постой, я принесу тебе другую тарелку", сказала жена и выбежала изъ комнаты.

"Ни малейшаго сожаленiя объ убытке!" подумалъ пасторъ: "ни тени подобной мысли! А ведь тарелка денегъ стоитъ!"

"Ты ведь не станешь есть эту котлетку?" воскликнула жена, вернувшись.

"А что же намъ съ нею делать?"

"Ну, ужъ ее-то, право, можно кошке отдать".

"Однако, я не въ такихъ хорошихъ обстоятельствахъ, какъ ты", сказалъ онъ, омрачаясь снова. И опять разыгралась бы настоящая ссора, если бы жена не смолчала. Но радость обоихъ была все же испорчена.

День спустя опять распространиласъ крупная новость: Роландсенъ исчезъ.

Узнавъ о находке въ лесу и о сознанiи Еноха, онъ сказалъ съ большимъ раздраженiемъ: "Ну, ужъ это слишкомъ! Хотъ бы месяцемъ позднее!" Раздуватель меховъ Борре слышалъ это. После этого вечеромъ Роландсена не могли найти ни въ доме, ни на улице. А лодка Борре, вытащенная на берегъ у пастората, пропала вместе съ веслами, рыболовными принадлежностями и всемъ, что въ ней было.

Моккъ въ Росенгорде тотчасъ получилъ известiе о томъ, кто былъ истиннымъ воромъ, но, странное дело, онъ совсемъ не торопился прiехать и разобрать дело снова. Можетъ быть, старый Моккъ зналъ, что делаетъ. Телеграфистъ Роландсенъ вытянулъ у него вознагражденiе, которое теперь ему придется снова выдать, а это самомъ деле было ему неудобно. Онъ быть настолько "истиннымъ Моккомъ", что не могъ затрудняться разными мелочами въ делахъ чести; но въ данную минуту онъ былъ въ стесненныхъ обстоятельствахъ. Многiя дела, предпринятыя Моккомъ, требовали большихъ расходовъ, а чистыя деньги ужъ не текли рекой. Главный запасъ сельди. лежалъ у агентовъ въ Бергене, но цены стояли низкiя, онъ не продавалъ. Съ нетерпенiемъ ждалъ Моккъ конца лета; тогда вся рыбная ловля прикончится и цены станутъ повышаться. Кроме того, Россiя затеяла войну, земледелiе падетъ въ этой громадной стране и населенiю понадобятся сельди.

Фундаментъ стоялъ, и все было распланировано, но дома все-таки не было. Опять начались сплетни, будто Моккъ затрудняется довести до конца постройку для булочной. Зашло такъ далеко, что придворный булочникъ фохта сталъ снова пить. Онъ чувствовалъ себя спокойнее, булочная не будетъ готова въ какую-нибудь неделю, у него есть еще время погулять. Пастору донесли о томъ, какъ этотъ человекъ опустился, и онъ собственной особой явился къ нему; однако, и это, повидимому, не помогло, такъ твердо булочникъ чувствовалъ почву подъ ногами.

И, въ самомъ деле, пастору, этому работнику на ниве Господней, много было дела; несмотря на то, что онъ не щадилъ себя, работы скоплялось все больше и больше. Вотъ теперь пришлось устранить еще одного помощника самаго усерднаго изъ всехъ, Еноха. Несколько дней спустя после приключенiя съ нимъ, Левiанъ снова пришелъ и выказалъ сильное желанiе снова занять прежнее место.

"Теперь, я полагаю, господинъ пасторъ, вы видите, что никто не способенъ быть лучшимъ помощникомъ, чемъ я."

"Тебя подозреваютъ въ томъ, что ты поджогъ тогда лесъ."

"Это все лгутъ разные плуты и мошенники", возразилъ Левiанъ.

"Пусть такъ. Ты все равно не будешь помощникомъ."

"Кто же будетъ имъ на этотъ разъ?

"Никто. Я обойдусь безъ помощника."

Такъ силенъ и твердъ и справедливъ былъ пасторъ во всехъ отношенiяхъ. А теперь у него было особенное основанiе безпощадно относиться къ себе: вечная нужда въ доме и неудачи на службе могли совершенно деморализовать и ослабить его, временами онъ допускалъ себя до такихъ преступныхъ мыслей! Не заключить ли ему, напримеръ, миръ съ Левiаномъ, который со своей стороны докажетъ ему такъ или иначе свою благодарность? Далее: Моккъ изъ Росенгорда предложилъ ему свою помощь на случай чьей-нибудь нужды въ приходе; хорошо; но разве онъ самъ не беднее всехъ; отчего же ему не обратиться къ Мокку на помощью для одной бедной семьи и не взять этой поддержки для себя? Тогда и башмаки явились бы у жены. Да ему и самому кое-что нужно: несколько книгъ кое-какой философiи; ведь онъ изсыхаетъ, вертясь, какъ белка въ колесе, и ни на шагъ не развивается. А тутъ еще тотъ фанфаронъ Роландсенъ внушилъ, видите ли, жене, что это люди сделали Бога темъ, что онъ есть. Онъ при случае еще вмешается въ это дело и заткнетъ ротъ, кому следуетъ.

что онъ уклоняется отъ своего обещанiя. Пасторша спросила о булочной. Моккъ объяснилъ, что ему не было никакой возможности торопиться съ постройкой: булочная все равно не можетъ быть пущена въ ходъ въ этомъ году, такъ какъ надо дать фундаменту осесть. Тутъ пасторша испустила восклицанiе разочарованiя, пасторъ же чувствовалъ некоторую радость.

"Спецiалисты объяснили мне это", сказалъ Moккъ, "вотъ я и долженъ воздержаться. Къ следующей весне фундаментъ осядетъ на несколько дюймовъ. А что тогда делать со срубомъ, если поставить его теперь же?"

"Да, что делать тогда со срубомъ?" повторилъ пасторъ.

Впрочемъ, Моккъ далеко не былъ въ подавленномъ настроенiи. Летнее время проходило, рыбная ловля совершенно окончилась, и агенты только что уведомили его по телеграфу, что цены быстро подымаются. Моккъ не могъ утерпеть, чтобы не разсказать этого пастору и его супруге. Зато пасторъ могъ въ свой очередь сообщить ему новость о томъ, где находится Роландсенъ: на острове, далеко на мире, на западе, живетъ онъ, совершенно какъ дикiй. Эту новость принесли пастору некiе мужъ съ женой.

Моккъ немедленно послалъ лодку, чтобы привезли Роландсена.

лодку Борре съ сетями и со всеми принадлежностями и уехалъ. Полторы мили плылъ онъ по открытому морю, гребъ всю ночь и утромъ прiискалъ себе уединенный островокъ, къ которому и причалилъ. Всевозможныя морскiя птицы кружились надъ нимъ.

Роландсенъ былъ голоденъ; сначала онъ думалъ набрать себе чайковыхъ яицъ на завтракъ, но оказалось, что изъ яицъ уже вылупились птенчики. Тогда онъ выплылъ на рыбную ловлю, и это удалось ему лучше. И вотъ изо дня въ день сталъ онъ жить, питаясь рыбой, скучая и царствуя на островке. На случай дождливой погоды онъ нашелъ прiютъ подъ выступомъ необычайно красивой скалы. Ночью онъ спалъ на зеленой лужайке, и солнце никогда не заходило для него.

Прошли две, три недели; онъ страшно исхудалъ, но взглядъ его становился все благороднее отъ развивавшейся въ немъ твердости духа, и онъ не намеренъ былъ сдаваться. Онъ ничего не боялся, кроме того, что кто-нибудь явится и обезпокоитъ его. Ночи две тому назадъ къ острову причалила лодка; на ней сидели мужчина и женщина, собиравшiе пухъ. Они хотели высадиться на островъ, но Роландсенъ ни за что не хотелъ допуститъ этого; онъ издали заметилъ ихъ, у него было время прiйти въ неистовство, и, съ маленькимъ якоремъ въ рукахъ, онъ проявилъ такое искусство въ фехтованiи, что испуганная пара тотчасъ отъехала отъ островка. Тогда Роландсенъ захохоталъ и похожъ былъ въ это время на страшнаго дьявола со своимъ исхудалымъ лицомъ.

Однажды утромъ птицы зашумели сильнее обыкновеннаго и разбудили Роландсена, а было такъ рано, почти ночь. Онъ увидалъ лодку уже совсемъ близко. Роландсену было очень досадно, что онъ не заметилъ ее раньше. И явилась эта лодка совершенно не кстати для него; прежде, чемъ онъ окончательно приготовился прикинуться бесноватымъ, она уже причалила и ему нельзя уже было оттолкнуть ее и забросать людей каменьями.

Двое людей съ фабрики Мокка, отецъ и сынъ, сошли на берегъ, и старикъ поздоровался съ Роландсеномъ.

"Я совершенно не радъ тебе и что-нибудь съ тобой сделаю", заявилъ Роландсенъ.

"А что же именно?" спросилъ старикъ и взглянулъ на сына съ некоторымъ опасенiемъ.

"Само собой разумеется, я тебя задушу. Что ты на этотъ счетъ думаешь?".

"А мы прiехали съ порученiями, которыя далъ намъ къ тебе самъ Моккъ".

"Ну, разумеется, Моккъ самъ далъ вамъ порученiе. Я знаю, что ему надо".

Роландсенъ воскликнулъ съ горечью: "Вотъ какъ? Да что онъ, съ ума что ли сошелъ? А я то что же стану делать? Я живу на пустомъ острове, мне нужна же будетъ лодка, когда я решусь вернуться къ людямъ, а удочкой я долженъ ловитъ рыбу, чтобы не умереть съ голоду. Передайте ему мой поклонъ".

"А кроме того новый телеграфистъ велелъ вамъ передать, что на ваше имя пришли и ждутъ важные телеграммы."

Роландсенъ такъ и подскочилъ. Какъ! Уже?! - Онъ сталъ разспрашивать обо всемъ, получилъ ответы и ужъ больше не отказывался ехать съ ними. Парень гребъ въ лодке Борре, а Роландсенъ поехалъ со старикомъ.

На носу стояла корзина для провизiи; въ Роландсене проснулась надежда, нетъ ли тамъ чего нибудь съестного. Онъ хотелъ спросить: - Есть у тебя еда съ собою? - Но изъ сильнаго самолюбiя удержался и болтовней старался заглушить въ себе голодъ.

"Какъ Моккь узналъ, что я здесь?"

"Объ этомъ заговорили въ округе. Одинъ мужчина съ женой видели васъ здесь разъ ночью; вы ихъ страшно напугали".

"Да чего имъ было здесь нужно!.. Ты подумай: я нашелъ у острова новое место для рыбной ловли, и вотъ мне приходится уезжать отсюда."

"А сколько же вы хотели прожить тамъ?".

"А что тебе?", возразилъ коротко Роландсенъ.

"Какая у тебя отвратительная корзина. Едва ли въ ней можно хранить что-нибудь нужное. Что въ ней такое?".

"Если бы у меня было столько мяса, и сала, и масла, и сыра, сколько перебывало въ этой корзине, мне бы хватило этого на многiе и многiе годы", отвечалъ старикь.

Роландсенъ харкнулъ и сплюнулъ въ море.

"Когда пришли телеграммы?", спросилъ онъ.

"Да ужъ давненько"

"У насъ тутъ кое-какая еда, не хотите ли?" И онъ протянулъ корзину Роландсену.

Тотъ отстранилъ ее рукою и ответилъ: "Я елъ всего съ полчаса назадъ и притомъ поелъ всего, необходимаго для человека. Впрочемъ ты едва ли имеешь хоть некоторое понятiе, до чего аппетитный видъ имеетъ эта поджаристая булочка. Нетъ, спасибо; я только посмотрю, только понюхаю!" И Роландсенъ продолжалъ болтать и посматривать на все стороны: "Да, да, мы-таки въ довольстве живемъ тутъ на севере. Я убежденъ, что у каждаго найдется мясной окорочекь въ запасе. Да и сальца вволю. Но въ этой жизни есть что-то животное!" Роландсенъ принялъ мрачный видъ и сказалъ: "Ты спросилъ, сколько я разсчитывалъ таме остаться? Конечно, я остался бы тамъ до жатвы и посмотрелъ бы на паденiе звездъ. Я большой любитель явленiй природы и мне нравится, когда целый мiръ разбивается на кусочки."

"Да, это что-то такое, чего мне не понялъ."

"Целый мiръ. Когда одна звезда вышибаетъ другую звезду съ ея пути и сбрасываетъ ее въ пространство." Они все еще продолжали свой завтракъ.

"Вы едите совсемъ, какъ свиньи; право", сказалъ наконецъ, Роландсенъ, "и какъ это помещается въ вашихъ чревахъ вся эта пища!"

"Ну, вотъ мы и кончили!" сказалъ старикъ добродушно.

Лодки разъехались, и люди снова взялись за весла. Роландсенъ улегся на дне лодки, чтобы заснуть.

Они прiехали после полудня, и Роландсенъ прямо отправился на станцiю за телеграммами. Это были прекрасныя новости относительно его открытiя. Новое предложенiе патента изъ Гамбурга и еще более выгодное предложенiе изъ другого торговаго дома черезъ контору. Но Роландсенъ былъ такой странный чудакъ, что бежалъ въ лесъ и долго сиделъ тамъ одинъ прежде, чемъ добыть себе что-нибудь поесть. Восторгъ сделалъ его мальчишкой, ребенкомъ съ безпомощными руками.

Онъ направился къ конторе Мокка и вошелъ туда съ видомъ человека, возстановившаго свое доброе имя, съ видомъ льва. Его видъ, наверно, теперь поразитъ семейство Моккъ въ самое сердце; Элиза поздравитъ его, можетъ быть, а чистосердечная дружба такъ нужна была ему теперь!

и ничего не спросилъ о старомъ Мокке, а прямо прошелъ наверхъ въ контору и получалъ въ дверь. Она была заперта. Онъ снова спустился внизъ и сказалъ: "Вашъ отецъ посылалъ за мной, где я могу его видеть?"

Оба они не торопились отвечать ему, а сперва покончили свою беседу, и затемъ только Фридрихъ сказалъ: "Отецъ тамъ наверху у шлюзовъ".

- Они могли бы сказать мне это раньше, какъ только я пришелъ - подумалъ Роландсенъ. Оба были полны равнодушiя къ нему; они допустили, чтобы онъ напрасно пошелъ въ контору, и не предупредили его.

"Нельзя ли послать за нимъ?" спросилъ Роландсенъ.

Фридрихъ медленно ответилъ: "Если отецъ ушелъ къ шлюзамъ, то это значитъ, что ему нужно тамъ быть."

"Вамъ придется еще разъ прiйти", сказалъ Фридрихъ.

И Роландсенъ согласился съ этимъ, сказавъ только: "да, да!" и ушелъ.

Однако, сделавъ несколько шаговъ, онъ сжалъ губы и одумался. Вдругъ онъ вернулся назадъ и сказалъ безъ всякихъ предисловiй: "Если я пришелъ, то не затемъ, чтобы видеть кого-либо, кроме вашего отца; поняли?"

"Приходите позже", сказалъ Фридрихъ.

"И если я пришелъ еще разъ, то только затемъ, чтобы сказать, что въ третiй разъ я ужъ не приду."

Фридрихъ пожалъ плечами.

"Вотъ идетъ отецъ", сказала Элиза.

Старый Моккъ подошелъ. Онъ нахмурился и съ раздраженнымъ видомъ прошелъ въ контору впереди Роландсена. Тамъ онъ сказалъ: "Прошлый разъ я предложилъ вамъ стулъ, теперь я этого не сделаю."

"Нетъ, разумеется, нетъ", сказалъ Роландсенъ. Однако, онъ и теперь не принималъ къ сердцу этого гнева.

Онъ сказалъ: "Вы, конечно, знаете, что произошло?"

Роландсепъ отвечалъ: "Меня здесь не было, могло произойти многое, что вы знаете, а я нетъ."

"Такъ я сообщу вамъ", сказалъ Моккъ. И въ эту минуту онъ являлъ собою подобiе маленькаго бога, въ руке у котораго судьба человека. "Сожгли ли вы на самомъ деле мой полисъ?" спросилъ онъ.

"Вернее всего то", началъ Роландсенъ, "что, если вы желаете меня допрашивать..."

"Вотъ онъ", сказалъ Моккъ и показалъ бумагу.

"Деньги также нашлись. Все это лежало въ платке, который принадлежалъ не вамъ."

Роландсенъ не возражалъ.

Моккъ продолжалъ: "Онъ принадлежалъ Еноху."

Эта торжественность поневоле разсмешила Роландсена, и онъ сказалъ, шутя: "Вотъ увидите, что воръ Енохъ."

Но шутка его не понравилась Мокку, это была далеко не почтительная шутка. "Вы оставили меня въ дуракахъ", сказалъ онъ, "и наказали меня на четыреста талеровъ."

"Давайте разберемтесь въ этомъ немножко."

Тогда Моккъ заговорилъ резко: "Прошлый разъ я простилъ васъ, теперь я этого не сделаю."

"Я пришелъ уплатить вамъ деньги."

Это взорвало Мокка: "Эти деньги не имеютъ для меня больше значенiя. Вы обманщикъ, знаете ли вы это?"

"Позволите вы мне дать вамъ объясненiе? Нетъ? Но ведь это же ужъ слишкомъ неразумно. Чего же вы въ такомъ случае отъ меня хотите?"

"Я хочу преследовать васъ судомъ", сказалъ Моккъ.

Вошелъ Фридрихъ и занялъ свое место у конторки. Объ услыхалъ последнiя слова и увидалъ отца въ раздраженiи, что съ нимъ случалось очень редко.

Роландсенъ сунулъ руку въ карманъ за телеграммой и сказалъ: "Такъ разве вы не желаете получить ваши деньги?"

"Нетъ", возразилъ старый Моккъ. "Вы можете внести ихъ на суде."

Роландсенъ остановился. Онъ уже не походилъ на льва; при ближайшемъ разсмотренiи онъ былъ въ некрасивомъ положенiи, и его могли схватить крепко на крепко. Хорошо же! Когда Моккъ бросилъ на него вопросительный взглядъ, словно недоумевая, зачемъ Роландсенъ все еще стоитъ здесь, онъ ответилъ; "Я жду, чтобы меня арестовали."

"Здесь? Нетъ, вы можете итти домой и приготовиться."

"Очень вамъ благодаренъ. Мне еще нужно послать несколько телеграммъ."

Эти слова смягчили Мокка; ведь не людоедъ же онъ былъ. "Вы можете располагать и сегодняшнимъ и завтрашнимъ днемъ, чтобы собраться и привести ваши дела въ порядокъ", сказалъ онъ.

Роландсенъ поклонился и вышелъ.

Внизу все еще стояла Элиза, и онъ прошелъ мимо, не кланяясь. Что потеряно, то потеряно, съ этимъ ужъ ничего не поделаешь. Она тихонько окликнула его, и онъ вытаращилъ на нее глаза, смущенный и пораженный.

"Я только хотела сказать вамъ, что... это не такъ ужъ опасно."

Онъ не понялъ ни единаго словечка, какъ не понялъ и того, что теперь она сдалась ему. "Мне нужно итти домой послать несколько телеграммъ", сказалъ онъ.

Она подошла къ нему, грудь ея дышала тяжело, она оглядывалась и, казалось, опасалась чего-то. Она сказала: "Отецъ, можетъ быть, былъ ужь очень строгъ. Но это пройдетъ."

Роландсену было досадно. "Это ужъ, какъ отцу вашему будетъ угодно", отвечалъ онъ.

Вотъ оно какъ! Однако, она все еще тяжело дышала: "Что вы на меня такъ смотрите? Или вы меня ужъ не узнаете?"

"Узнаютъ или не узнаютъ людей, смотря по тому, какъ они сами того желаютъ."

Пауза. Наконецъ Элиза проговорила: "Вы должны, однако же, признаться, что то, что вы сде... Ну, да вы сами больше всехъ отъ этого страдаете."

"Пусть, пусть я страдаю отъ этого больше всехъ. Я только совершенно не желаю вмешательства всехъ и каждаго. Отецъ вашъ только долженъ арестовать меня."

Не говоря ни слова, она отошла отъ него.

Онъ ждалъ два, онъ ждалъ три дня, но никто не являлся за нимъ въ домикъ Борре. Онъ жилъ въ величайшемъ напряженiи. Онъ приготовилъ свои телеграммы и хотелъ отправить ихъ въ тотъ самый моментъ, когда его схватятъ; онъ хотелъ принять наиболее выгодное предложенiе и продать патентъ. Темъ временемъ онъ не оставался празднымъ: онъ сносился съ иностранными домами относительно того - другого, велъ переговоры о покупке водопада противъ фабрики Мокка, о страхованiи транспортовъ. Все эти заботы лежали на его плечахъ.

телеграмма его агентовъ изъ Бергена поставила его въ известность о томъ что сельдь его продана въ Россiю. Если Мокку нужны деньги, то ихъ тотчасъ же можно выслать. Итакъ, онъ снова былъ на высоте величiя.

Когда, после целой недели ожиданiя ничего не изменилось въ положенiи вещей, Роландсенъ снова отправился къ конторе Мокка. Напряженiе и неизвестность изнурили его, и онъ хотелъ добиться решенiя.

"Я ждалъ целую неделю, а вы все не сажаете меня подъ арестъ", сказалъ онъ.

"Молодой человекъ, я взвесилъ это дело", снисходительно ответилъ Моккъ.

"Старый человекъ, вы должны немедленно привести это дело къ концу!" горячо сказалъ Роландсенъ. "Вы полагаете, что можете целую вечность раздумывать и заставлять меня ждать и любоваться на ваше великодушiе; но я приму, наконецъ, меры: я самъ отдамся правосудiю."

"Сегодня я во всякомъ случае ожидалъ отъ васъ иныхъ речей."

"Я покажу вамъ, какихъ именно речей вамъ ждать отъ меня", воскликнулъ Роландсенъ съ излишней высокопарностью и бросилъ передъ Моккомъ свои телеграммы на столъ. Носъ его казался еще больше прежняго, потому что лицо его очень исхудало.

Моккъ скользнулъ взглядомъ по телеграммамъ. "Вы пустились въ изобретенiя?" сказалъ онъ. Однако, чемъ дальше онъ просматривалъ телеграммы, темъ внимательнее онъ къ нимъ относился и былъ, повидимому, уже серьезно заинтересованъ. "Рыбiй клей?" сказалъ онъ, наконецъ, и снова сталъ перечитывать телеграммы сначала.

"Это, повидимому, нечто много обещающее?" продолжалъ онъ и взглянулъ на Роландсена. "Это фактъ, что вамъ предлагаютъ такую высокую сумму за изобретенiе этого клея?"

"Да."

"Въ такомъ случае поздравляю васъ. Но тогда вы, показавшiй себя съ такой почтенной стороны, темъ более не должны быть невежливы со старикомъ."

"Въ этомъ вы, разумеется, правы. Но напряженiе этихъ дней страшно меня разстроило. Вы обещали арестовать меня, а между темъ ничего изъ этого не вышло."

"Я долженъ объяснить, какъ это случилось: въ это дело вмешались другiе. Я и хотелъ было арестовать васъ."

"Кто вмешался?"

"Женщины, знаете ли. У меня есть дочь. Элиза сказала: не нужно."

"Это очень странно", сказалъ Роландсенъ.

Моккъ снова заглянулъ въ телеграммы. "Это прекрасно. А не можете ли вы немного познакомить меня съ вашимъ открытiемъ?"

И Роландсенъ немного его познакомилъ.

"Итакъ, мы въ некоторомъ смысле конкурренты", сказалъ старый Моккъ.

"Не въ некоторомъ смысле только. Съ того момента, какъ я отошлю свой ответъ, мы становимся конкуррентами въ самомъ деле."

"Вотъ какъ?" сказалъ Моксъ пораженный. "Что вы хотите этимъ сказать? Разве вы хотите открыть фабрику?"

"Да. Противъ вашего водопада есть другой, гораздо больше вашего. Шлюзовъ тамъ не понадобится."

"Это водопадъ Левiана."

"Я его купилъ."

Моккъ нахмурился и сталъ соображать. "Въ такомъ случае мы действительно станемъ конкуррентами", сказалъ онъ.

"При чемъ вы потеряете."

Однако, разговоръ этотъ возбуждалъ все большее и большее раздраженiе въ крупномъ барине, который не привыкъ къ этому и не могъ этого хладнокровно выноситъ. "Вы, однако, удивительно часто забываете, что вы еще въ моихъ рукахъ", сказалъ онъ.

"Укажите только на меня. Потомъ будетъ и мой чередъ."

"Ахъ, что же вы хотите сделать?"

Роландсенъ отвечалъ: "Я разорю васъ."

Роландсенъ громко сказалъ: "Я предлагаю вамъ следующее: мы используемъ изобретенiе сообща. Мы будемъ содержать фабрику вместе, и я буду руководить ею. Мое предложенiе потеряетъ силу черезъ двадцать четыре часа." Съ этимъ Роландсенъ вышелъ изъ комнаты, оставивъ на столе свои телеграммы.

Начиналась осень, лесъ шумелъ, море было желто и холодно, и звезды на небе казались больше. Но у Ове Роландсена уже не было времени наблюдать звездопада, хотя онъ все еще оставался любителемъ природы. На фабрику Мокка за последнее время ежедневно приходило много крестьянъ; тутъ они разрушали, тамъ строили сообразно съ распоряженiями Роландсена, руководившаго всемъ. Онъ превзошелъ все трудности и пользовался теперь величайшимъ почетомъ.

"Я всегда, собственно говоря, ценилъ этого человека'', говорилъ старый у Моккъ.

"А я нетъ", возражала Элиза изъ гордости, "подумаешь, какъ онъ сталъ важенъ. Точно онъ спасъ насъ, право".

"Ну, ужъ до такой-то степени дело не доходило..."

"Онъ поклонится и даже не ждетъ ответа. Идетъ себе мимо."

"У него много дела."

"Онъ втерся въ нашу семью, вотъ это верно", говорила Элиза и губы ея бледнели. "Где бы мы ни были, и онъ тутъ. Но, если только онъ что нибудь думаетъ на мой счетъ, такъ въ этомъ то, по крайней мере, онъ ошибается."

Элиза уехала въ городъ.

давать себе времени мечтать о другомъ. Можно помечтать весной, а потомъ и довольно! Но некоторые люди всю жизнь мечтаютъ и неисправимы въ этомъ отношенiи. Такой была юмфру фонъ-Лоосъ изъ Бергена. Роландсенъ получилъ отъ нея письмо о томъ, что его она ни чуть не меньше уважаетъ, чемъ себя, потому что онъ не замаралъ себя воровствомъ, а только разыгралъ комедiю. И что она беретъ назадъ свой разрывъ съ нимъ, если только еще не поздно.

Въ октябре Элиза Моккъ вернулась. Говорили, что помолвка ея окончательно решена, и ея женихъ Генрикъ Бурнусъ Генриксенъ, капитанъ съ берегового парохода, прiехалъ въ гости къ Мокку. Въ большой зале въ Росенгорде долженъ былъ состояться балъ; немецкiй оркестръ, бывшiй въ Финмаркене и возвращавшiйся домой, былъ приглашенъ туда играть на флейтахъ и тубахъ. Весь приходъ приглашенъ былъ на балъ, Роландсенъ, какъ и прочiе, а также дочь кистера, Ольга, которая должна была явиться туда въ качестве будущей супруги Фридриха. Но пасторской чете нельзя было попасть къ Мокку на балъ: назначенъ былъ новый пасторъ, и его со дня на день ждали; а добраго временнаго пастора отправляли въ другой приходъ на северъ, где другая община осталась безъ пастора. Онъ со своей стороны ничего не имелъ противъ того, чтобы сеять и жать на новой ниве; здесь работа его не всегда сопровождалась удачей. На одно плодотворное дело могъ онъ во всякомъ случае оглянуться съ отрадой: онъ настоялъ на томъ, чтобы сестра Левiана вспомнила, наконецъ, о томъ человеке, который имелъ намеренiе на ней жениться. Это былъ приходскiй плотникъ, при томъ же плотникъ, хранившiй немало шиллинговъ въ изголовье своей постели. Когда они стояли передъ алтаремъ и пасторъ венчалъ ихъ, онъ испытывалъ чувство живейшаго удовольствiя. Путемъ неутомимаго усердiя все-таки совершенствуешь такъ или иначе нравы.

"Ахъ, все постепенно устроится, благодаря Бога!" думалъ пасторъ. Въ собственномъ его хозяйстве опять стало немного больше порядка; прiехала новая экономка; она была въ летахъ и солиднаго нрава, такъ что онъ собирался взять ее съ собою и на новое место. Все, повидимому, шло къ лучшему. Хотя пасторъ былъ строгимъ наставникомъ, однако, на него, не сердились за это: когда онъ спустился къ пристаньке, многiе, оказалось, собрались тутъ для проводовъ. Что касается Роландсена, то онъ не хотелъ упустить этого случая, чтобы показать свою любезность; лодка Мокка уже стояла тутъ съ тремя гребцами, ожидая его, но онъ не хотелъ отчалить раньше, чемъ пасторская чета благополучно пустится въ путь. Пасторъ почувствовалъ къ Роландсену благодарностъ за это вниманiе, несмотря на все происшедшее между ними. И, какъ въ свое время помощнику Левiану было предоставлено вынести пасторшу на беретъ, такъ теперь пасторъ предоставилъ ему же и внести ее въ лодку. Судьба, повидимому, хотела улыбнуться и ему, такъ какъ пасторъ обещалъ со своей стороны сделать все возможное, чтобы онъ получилъ снова место помощника.

Итакъ, повидимому, все шло къ лучшему.

"Если бы мне не нужно было на югъ, а вамъ на северъ, то мы могли бы отправиться вместе", сказалъ Роландсенъ.

"Да", отвечалъ пасторъ. "Однако, позвольте намъ думать, дорогой Роландсенъ, что, несмотря на то, что одинъ изъ насъ идетъ на югъ, а другой на северъ, мы все-таки въ конце концовъ встретимся все въ одномъ месте!" Такъ постоянно держалъ свое знамя этотъ добрый пасторъ, не зная усталости.

Жена его сидела на носу въ своихъ неказистыхъ старыхъ башмакахъ; они были починены, но тотчасъ опять стали отвратительно гадки на видъ. Но это не печалило пасторшу; глаза ея еще больше блестели, она радовалась, что едетъ на новое место, где можно будетъ посмотреть, что тамъ такое. Съ некоторымъ горемъ думала она объ одномъ большомъ булыжнике, укладке котораго съ собой пасторъ решительно воспротивился, хотя камень былъ такъ красивъ.

Они отчалили. И все стали махать шляпами, фуражками и платками; и съ берега и съ лодки звучали прощальныя приветствiя.

Затемъ Роландсенъ тоже селъ въ лодку. Ужъ сегодняшнiй-то вечеръ ему придется провести въ Росенгорде, где празднуется двойная помолвка. Онъ не хотелъ пропустить этого случая оказать свою любезность. Такъ какъ на лодке Мокка не было вымпела на мачте, онъ досталъ у лодочниковъ великолепный красный съ белымъ вымпелъ, который и велелъ прикрепить на мачту передъ отплытiемъ.

Онъ прiехалъ къ вечеру. Сразу видно было, что торговый домъ справляетъ праздникъ: окна въ обоихъ этажахъ ярко светились, а въ гавани и на судахъ всюду виднелись флаги, хотя было ужъ совсемъ темно. Роландсенъ сказалъ гребцамъ: "Теперь ступайте на берегъ и пошлите трехъ другихъ на смену: въ полночь я опять еду на фабрику."

Старый Моккъ тоже былъ доволенъ и наделъ орденъ, которымъ наградилъ его король, когда ездилъ въ Финмаркенъ. Что же касается Элизы и капитана Генриксена, то, конечно, на нихъ стоило посмотреть, но они, наверно, ворковали где-нибудь въ укромномъ уголке.

Роландсенъ выпилъ два стакана и старался запастись спокойствiемъ духа. Со старымъ Моккомъ нужно было ему побеседовать о делахъ: онъ изобрелъ краску. Эта краска казалась сущимъ пустякомъ, а между темъ, быть можетъ, ей то и суждено быть именно самымъ доходнымъ продуктомъ; кроме того Роландсену нужны машины и аппараты для дезинфекцiи. Пришла Элиза. Она взглянула прямо въ лицо Роландсену и громко съ нимъ поздоровалась, кивнувъ головой.

Онъ всталъ и поклонился, но она уже прошла мимо.

"Она такъ занята сегодня", сказалъ старый Моккъ.

"Итакъ, это решено и подписано, какъ только начнется ловъ въ Лофодёне", сказалъ Роландсенъ, снова усаживаясь. - О, какъ мало это его безпокоило. - "Еще, я думаю, намъ нанять бы пароходъ, которымъ могъ бы управлять Фридрихъ."

"Можетъ быть, Фридрихъ получитъ теперь другое место. Но мы еще поговоримъ объ этомъ; до утра у насъ есть еще время."

"Я уезжаю въ полночь."

"Ну, послушайте!" воскликнулъ Моккъ.

Роландсенъ всталъ и коротко сказалъ: "Въ полночь!" Вотъ какимъ непоколебимымъ и твердымъ хотелъ онъ быть.

"Я, право, думалъ, что вы хоть переночуете здесь. По такому-то случаю! Ведь можно же действительно сказать, что случай не совсемъ обыкновенный."

видели другъ друга. Капитанъ былъ добродушнымъ, несколько тучнымъ господиномъ.

Тутъ заиграла музыка: обедали въ трехъ комнатахъ, и Роландсенъ такъ ловко устроился, что очутился у стола, у котораго не было никого изъ важныхъ гостей. Старый Моккъ, обходя столы, нашелъ его и сказалъ: "А вы здесь? Ну, что жъ. А я думалъ..."

Роландсенъ ответилъ: "Очень вамъ благодаренъ, вашу речь мы и отсюда услышимъ."

Моккъ покачалъ головой: "Нетъ, я не скажу никакой речи!" Онъ удалился съ лицомъ, выражавшимъ величайшую озабоченность; повидимому, что-нибудь это да означало.

Обедъ шелъ своимъ чередомъ; вина лилось много, и много было шуму. Когда подали кофе, Роландсенъ отошелъ въ сторонку и написалъ телеграмму. Это былъ ответъ на письмо юмфру фонъ-Лоосъ: "Вовсе не поздно. Прiезжай, какъ можно скорее. Твой Ове."

меняли места. Элиза подошла къ нему и протянула руку. Она извинилась, что раньше прошла мимо него.

"Если бы вы только знали, какъ вы опять хороши сегодня", сказалъ онъ, принимая светскiй и любезный тонъ.

"Въ самомъ деле?"

"Да, я впрочемъ всегда это думалъ. Ведь я старый вашъ поклонникъ, знаете. Нетъ, вы только вспомните, что не далее, какъ въ прошломъ году, я даже прямо-таки сделалъ вамъ предложенiе."

Такой тонъ, конечно, могъ ей не понравиться, она вскоре ушла. Но черезъ несколько минуть онъ снова очутился рядомъ съ нею. Фридрихъ открылъ танцы со своею невестой, балъ начался, такъ что никто не заметилъ, какъ они разговаривали.

"Да! я могу передать вамъ приветъ отъ одной вашей доброй знакомой: отъ юмфру фонъ-Лоосъ."

"Вотъ какъ?"

Она услыхала, что я выхожу замужъ и желала бы быть у меня экономкой. Она, кажется, очень старательна. Вамъ впрочемъ лучше знать, чемъ мне."

"Да, она, кажется, очень старательна; но она не можетъ быть экономкой у васъ."

"Нетъ?"

"Потому что я только что послалъ ей телеграмму и предложилъ ей другое место. Она моя невеста."

Гордая Элиза изумленно взглянула на него. "Я думала, между вами все кончено", сказала она.

"Ну, все-таки, знаете ли, старая любовь... Оно, правда, было все кончено, но...."

"Да... такъ", сказала она опять.

"Я долженъ сказать, что вы никогда не были такъ очаровательны, какъ сегодня!" продолжалъ онъ съ величайшей любезностью. "И потомъ это платье, этотъ темно-красный бархатъ!" И этими словами остался онъ тоже доволенъ; кто бы заподозрелъ за ними хотя какое-нибудь замешательство.

"Особенно-то вы ее никогда не любили", сказала она.

Онъ заметилъ, что глаза ея увлажнялись и поразился этимъ; этотъ глухой голосъ тоже смущалъ его, и лицо его вдругъ изменилось совершенно.

"Где же ваше великое спокойствiе?" воскликнула она, улыбаясь.

Онъ пробормоталъ: "Вы его отняли у меня."

Тогда она только одинъ разъ провела рукой по его руке и ушла. Она бежала дальше черезъ всю комнату, никого не видала, ничего не слыхала, а только все бежала и бежала. На пороге стоялъ ея братъ, онъ окликнулъ ее; она прямо повернула къ нему свое смеющееся лицо, а по щекамъ ея текли крупныя слезы; затемъ она скользнула вверхъ по лестнице прямо въ свою комнату.

"Нетъ, я не могу."

"Такъ! Ну, такъ не надо. Но тебе нужно все-таки прiйти опять и потанцовать; про тебя спрашиваютъ. И что такое ты сказала Роландсену? Онъ такъ переменился. Ты опять была невежлива съ нимъ?"

"Нисколько, нисколько." ,

"Такъ ты должна сейчасъ же какъ-нибудь поправить это. Въ полночь онъ уезжаетъ."

"Въ полночь?" Элиза тотчасъ оправилась и сказала: "Сейчасъ иду."

"Я не могу!" сказала она.

Онъ ничего не ответилъ.

"Можетъ быть, я виновата, но я не могу иначе."

"Да, да", вотъ все, что онъ сказалъ ей.

Она не могла объясняться больше, и, такъ какъ капитанъ оказался совсемъ скупъ на слова, то съ нимъ на томъ и было покончено. Элиза пошла на станцiю и телеграфировала юмфу фонъ-Лоосъ въ Бергенъ, чтобы она "не верила предложенiю Ове Роландсена, потому что онъ опять только пошутилъ. Письмо следуетъ. Ольга."

"Это правда?" спросила она Роландсена.

"Да."

"Я еду съ вами на фабрику. У меня тамъ есть дело."

И она снова погладила его по руке.