Пан
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Пан

Эти последнiе дни я все думаю и думаю о безконечномъ дне севернаго лета. Я сижу здесь и думаю о немъ и о той хижине, въ которой я жилъ, и о лесе, тамъ за хижиной, и вотъ я принялся писать для собственнаго удовольствiя и для того, чтобы скоротать немного время. Время для меня такъ долго тянется, оно идетъ не такъ быстро, какъ бы я этого желалъ, хотя я живу весело и беззаботно. Я всемъ доволенъ, а мои тридцать летъ ведь не старость; несколько дней тому назадъ я получилъ издалека пару птичьихъ перьевъ отъ кого-то, кто мне вовсе не былъ ихъ долженъ, два зеленыхъ пера въ конверте съ короной и печатью. Меня забавляло смотреть на эти два чортовски яркихъ пера. И вообще я не испытываю никакихъ страданiй, если не считать небольшой ломоты въ левой ноге - последствiе одной старой огнестрельной раны, давнымъ давно зажившей.

Я знаю еще, что два года тому назадъ время шло очень быстро, несравненно быстрее, чемъ теперь; не успелъ я и оглянуться, какъ лето уже пришло къ концу. Это было два года тому назадъ, въ 1855 году; я хочу писать объ этомъ ради собственнаго удовольствiя; въ то время что-то случилось со мной или, можетъ-быть, все это мне пригрезилось. Теперь я многое забылъ изъ пережитыхъ мною тогда впечатленiй, потому что съ техъ поръ я почти совсемъ не думалъ объ этомъ, но я помню, что ночи были тамъ такiя светлыя. Многое представлялось мне въ такомъ измененномъ виде; годъ имелъ двенадцать месяцевъ, но ночь превратилась въ день, и не было видно звездъ на небе.

И люди, съ которыми я сталкивался, были тамъ такiе особенные, совсемъ другiе, чемъ те, съ которыми я встречался раньше; иногда имъ бывало достаточно одной ночи, чтобы вдругъ вырасти и созреть во всемъ ихъ великолепiи. Тутъ не было никакого колдовства, но я раньше никогда не переживалъ ничего подобнаго. Никогда.

Внизу у моря, въ одномъ большомъ беломъ оштукатуренномъ доме, я встретилъ человека, который на некоторое время занялъ мои мысли. Я не думаю постоянно о ней, нетъ, теперь нетъ, я совсемъ забылъ о ней; но зато я думаю обо всемъ другомъ о моихъ ночахъ, техъ жаркихъ летнихъ часахъ; впрочемъ и познакомился я съ ней совершенно случайно, - не будь этого случая, она ни на одинъ часъ не овладела бы моими мыслями...

Изъ моей хижины видны были островки, шхеры, кусочекъ моря, синеющiя вершины скалъ, а за хижиной лежалъ лесъ, громадный лесъ. Моя душа исполнялась чувствомъ радости и благодарности, когда я вдыхалъ этотъ запахъ листвы и корней, жирное испаренiе сосенъ, напоминающее запахъ мозга; только въ лесу я обреталъ покой, моя душа приходила въ равновесiе, становилась мощной. Каждый день я отправлялся туда въ горы, несмотря на то, что земля была еще наполовину покрыта льдомъ и рыхлымъ снегомъ. Моимъ единственнымъ товарищемъ былъ Эзопъ; теперь у меня Кора, но тогда былъ еще Эзопъ, собака, которую я впоследствiи пристрелилъ.

Часто вечеромъ, когда я возвращался после охоты въ свою хижину, уютное ощущенiе, что ты у себя дома, разливалось по всему телу, и я началъ болтать съ Эзопомъ о томъ, какъ намъ хорошо живется. А когда мы оба кончали нашу еду, Эзопъ забивался на печку, на свое любимое место, а я зажигалъ трубку, ложился на нары и прислушивался къ глухому шуму леса. Пробегалъ легкiй ветерокъ; онъ дулъ какъ разъ по направленiю къ хижине, и я ясно могъ различить токъ глухарей, оттуда съ горъ.

А кругомъ все было тихо. И я часто засыпалъ такъ, не раздеваясь, и не просыпался, пока морскiя птицы не начинали кричать.

Если я смотрелъ въ окно, я виделъ вдали большiя белыя зданiя торговаго местечка, амбары Сирилунда и бакалейныя лавки, где я покупалъ хлебъ; и я продолжалъ лежатъ еще некоторое время, удивляясь тому, что лежу здесь, на севере, въ какой-то хижине, на краю леса.

Тамъ за печкой Эзопъ вздрагиваетъ всемъ своимъ длиннымъ худымъ теломъ, его ошейникъ скрипитъ, онъ зеваетъ и виляетъ хвостомъ. Я вскакиваю на ноги и чувствую себя после этого трехъ-четырехъ часового сна отдохнувшимъ и исполненнымъ радостью ко всему, ко всему.

Такъ проходила не одна ночь.

Пусть будетъ буря, дождь - все равно; и въ дождливый день человекомъ часто овладеваетъ маленькая радость и онъ со своимъ счастьемъ тихо отходитъ въ сторону. Выпрямляешься, смотришь прямо передъ собой, порой тихонько смеешься и оглядываешься по сторонамъ. О чемъ думаешь въ эту минуту? Какой-нибудь светлый кружокъ на окне, видъ маленькаго ручейка, а можетъ-быть, голубая полоска на небе. И ничего больше не нужно. А въ другое время даже и необыкновенныя ощущенiя не могутъ вывести человека изъ равнодушнаго скучнаго настроенiя. И можно быть среди бала спокойнымъ, равнодушнымъ и безучастнымъ. Потому что источникомъ радости или горя является наше внутреннее состоянiе.

Я вспоминаю одинъ день. Я спустился къ берегу, меня захватилъ дождь, я зашелъ подъ навесъ и уселся тамъ. Я напевалъ что-то, но безъ всякой охоты, безъ радости, только, чтобы скоротать время. Эзопъ былъ со мной, онъ селъ и начиналъ прислушиваться. Я перестаю напевать и тоже прислушиваюсь - слышны голоса, приближаются люди. Случай, вполне естественный случай.

Двое мужчинъ и одна девушка вбежали подъ навесъ сломя голову. Они смеялись и кричали: "Скорей, здесь мы найдемъ прiютъ!" Я всталъ. На одномъ изъ мужчинъ была сорочка съ белой накрахмаленной грудью; она размокла отъ дождя и села, какъ мешокъ; на этой мокрой рубашке торчала бриллiантовая застежка. На ногахъ у него были длинные франтовскiе сапоги съ острыми носками. Я поклонился ему; это былъ купецъ, господинъ Макъ; я зналъ его по магазину, где я покупалъ хлебъ. Онъ даже какъ-то разъ пригласилъ меня въ свою семью, но я до сихъ поръ еще не былъ у него. "А, знакомый! - сказалъ онъ, увидя меня. Мы шли къ мельнице; но намъ пришлось вернуться. И что за погода? Но какимъ образомъ вы, старый, очутились въ Сирилунде, господинъ лейтенантъ?" Онъ представилъ мне маленькаго господина, съ черной бородой, бывшаго съ нимъ, - это былъ докторъ, жившiй на церковномъ дворе. Девушка подняла до половины лица вуаль и начала разговаривать вполголоса съ Эзопомъ. Я обратилъ вниманiе на ея кофточку. По подкладке и петлямъ я могъ видеть, что она крашеная. Господинъ Макъ представилъ также и ее. Это была его дочь, Эдварда. Эдварда взглянула черезъ вуаль, но она продолжала шептаться съ собакой и читала на ея ошейнике.

- Ахъ, вотъ какъ, - тебя зовутъ Эзопомъ, да?.. Докторъ, кто былъ Эзопъ? Единственное, что я о немъ знаю - это, что онъ писалъ басни. Ведь онъ былъ фригiецъ? Нетъ, я не знаю.

Ребенокъ - девочка школьнаго возраста! Я посмотрелъ на нее, - она была большого роста, но не съ развившимися еще формами; ей было приблизительно такъ 15, 16 летъ; у нея были длинныя смуглыя руки безъ перчатокъ.

Можетъ-быть, сегодня вечеромъ она развернула справочный словарь на слове Эзопъ.

Что я больше всего стреляю. Одна изъ его лодокъ всегда къ моимъ услугамъ; мне стоило только сказать. Докторъ не сказалъ ни слова. Когда компанiя удалялась, я заметилъ, что докторъ немного хромалъ и опирался на палку.

Съ темъ же чувствомъ пустоты, какъ и раньше, я возвращался домой и что-то напевалъ про себя со скуки. Эта встреча подъ навесомъ не произвела на меня никакого впечатленiя; лучше всего я запомнилъ промокшую насквозь грудь рубашки господина Мака, на которой торчала бриллiантовая застежка, тоже мокрая и безъ блеска.

Передъ моей хижиной былъ камень, высокiй серый камень.

У него было выраженiе благожелательства ко мне; казалось, онъ видитъ меня и знаетъ, когда я; прохожу по дороге. Я охотно направлялъ свой путь мимо этого камня, когда я по утрамъ выходилъ изъ дому, и мне казалось, что я оставляю за собой добраго друга, который будетъ дожидаться моего возвращенiя.

Наверху, въ лесу началась охота. Можетъ-быть, я стрелялъ что-нибудь, можетъ-быть, и нетъ. А тамъ, за островами лежало море въ тяжеломъ покое.

Часто я стоялъ на верху на холмахъ и, взобравшись очень высоко, я смотрелъ внизъ; въ тихiе дни парусныя суда совсемъ не двигались впередъ; тогда я могъ видеть въ теченiе трехъ дней одинъ и тотъ же парусъ, маленькiй и белый, какъ чайка на воде. Но порой, когда поднимался ветеръ; горы исчезали вдали, поднималась непогода, югозападный вихрь, и разыгрывалось зрелище. Я былъ зрителемъ. Все было въ тумане, земля и небо сливались въ одно, море вздымалось, въ извивающихся воздушныхъ танцахъ создавая людей, лошадей и развевающiяся знамена. Я стоялъ подъ защитой скалы и думалъ обо всемъ; моя душа была напряжена. Богъ знаетъ, думалъ я, что еще сегодня увижу и зачемъ море открывается передъ моими глазами. Можетъ-быть, я увижу сейчасъ, въ эту минуту, недра, мозгъ земли, увижу какъ тамъ происходитъ работа, какъ тамъ все кипитъ

Эзопъ былъ неспокоенъ, по временамъ онъ поднималъ морду и нюхалъ воздухъ. Онъ страдалъ отъ непогоды, его ноги дрожали; такъ какъ я ему ничего не говорилъ, онъ улегся между моихъ ногъ и тоже какъ и я пристально смотрелъ на море. И не слышно было нигде ни звука, ни слова, только глухой шумъ вокругъ моей головы.

Далеко на море стояла скала. Она стояла отдельно. Когда море бросалосъ на эту скалу, она казалась какимъ-то чудовищнымъ винтомъ, она становилась на дыбы; нетъ, это былъ морской богъ, который приподнимался весь мокрый, и смотрелъ и фыркалъ, такъ что волосы и борода становились колесомъ кругомъ его головы.

Затемъ онъ опять погружался въ кипящiй круговоротъ.

И среди этой бури на море показался маленькiй черный, какъ уголь, пароходъ.

Когда я вечеромъ отправился на пристань, маленькiй черный пароходъ былъ уже въ гавани; это былъ почтовый пароходъ. Много народу собралось на набережной, чтобы посмотреть на редкаго гостя; я заметилъ, что у всехъ безъ исключенiя были голубые глаза, хотя и разнаго оттенка.

Въ некоторомъ отдаленiи стояла молодая девушка съ белымъ шерстянымъ платкомъ на голове; у нея были очень темные волосы, и платокъ какъ-то особенно резко выделялся на ея волосахъ. Она съ любопытствомъ смотрела на меня, на мой кожаный костюмъ, на мое ружье; когда я съ ней заговорилъ, она смутилась и отвернула лицо. - Ты всегда должна носить белый платокъ, - сказалъ я: - онъ тебе очень идетъ.

Въ эту минуту къ ней подошелъ широкоплечiй человекъ въ исландской рубашке; онъ назвалъ ее Евой. Вероятно, это была его дочь. Я зналъ широкоплечаго человека, это былъ кузнецъ, местный кузнецъ. Несколько дней тому назадъ онъ ввинтилъ въ мое ружье новую капсюльку.

А дождь и ветеръ продолжали свою работу и согнали весь снегъ. Въ продолженiе несколькихъ дней надъ землей веяло враждебное и холодное настроенiе, ломались сухiя ветви, и вороны слетались стаей и каркали. Но это продолжалось недолго; солнце было близко, и въ одно прекрасное утро оно взошло изъ-за леса. Когда всходитъ солнце, мне кажется, будто нежная полоса пронизываетъ меня съ головы до ногъ. Съ тихой радостью я вскидываю ружье на плечо.

Въ эту пору не было недостатка въ дичи; я стрелялъ все, что мне хотелось, - зайцевъ, тетеревовъ, белыхъ куропатокъ, а если мне случалось бывать на берегу и какая-нибудь морская птица приближалась ко мне на разстоянiе выстрела, я стрелялъ также и ее. Хорошiя были времена: дни становились длиннее, воздухъ прозрачнее; я снарядился на два дня и отправился въ горы, на вершины горъ; я встретилъ тамъ горныхъ лопарей и получилъ у нихъ сыръ, маленькiй, жирный кусокъ, отзывавшiйся травой. Я не разъ бывалъ тамъ. Возвращаясь домой, я всегда подстреливалъ какую-нибудь птицу и совалъ въ свой ягдташъ. Я садился и привязывалъ Эзопа веревкой. Въ миле отъ меня лежало море; отвесы скалъ были черные и мокрые отъ воды, которая струилась по нимъ, капала и струилась все съ темъ же тихимъ звукомъ. Эти маленькiя горныя мелодiи развлекали меня въ то время, когда я сиделъ и смотрелъ вокругъ. Вотъ струится этотъ маленькiй, безконечный звукъ здесь въ одиночестве, подумалъ я, и никто не слышитъ его, никто не думаетъ о немъ, а онъ журчитъ себе и журчитъ.

И когда я слышалъ это журчанiе, горы не казались мне такими пустынными. Порой что-то происходило. Громъ потрясалъ землю; какой-нибудь кусокъ скалы отрывался и летелъ внизъ въ море, оставляя за собой дорожку каменной пыли. Въ эту минуту Эзопъ поднималъ голову и удивленно нюхалъ непонятный для него залахъ гари. Когда растаявшiе снега образовали расщелины въ горахъ, достаточно было выстрела или громкаго крика, чтобы оторвать громадную глыбу, которая затемъ катилась внизъ...

Такъ проходилъ часъ, а можетъ-быть, и больше: время шло такъ быстро. Я освобождалъ Эзопа, перебрасывалъ ягдташъ на другое плечо и возвращался домой. День кончался. Внизу, въ лесу, я непременно выходилъ на свою старую знакомую тропинку, на узкую ленту тропинки съ удивительными изгибами. Я обходилъ каждый изгибъ: у меня было время, не нужно было спешить, дома меня никто не ждалъ. Какъ властелинъ свободно бродилъ я по мирному лесу. Я шелъ медленно. Мне это нравилось. Все птицы молчали, только глухарь начиналъ токовать вдали. Они ведь всегда токуютъ.

Я вышелъ изъ лесу и увидалъ передъ собой двухъ людей, двухъ гуляющихъ людей. Я догналъ ихъ. Это была Эдварда. Я зналъ ее и поклонился. Ее сопровождалъ докторъ. Я долженъ былъ показать имъ свою сумку. Они осмотрели мой компасъ и ягдташъ. Я пригласилъ ихъ въ свою хижину. Они обещали какъ-нибудь зайти.

Наступилъ вечеръ. Я пошелъ домой и развелъ огонь, изжарилъ птицу и поужиналъ. Завтра опять будетъ день... Тихо и спокойно кругомъ. Весь вечеръ я лежу и смотрю въ окно; лесъ и поле покрыты какимъ-то волшебнымъ блескомъ. Солнце зашло и окрасило горизонтъ жирнымъ краснымъ светомъ, неподвижнымъ, какъ масло. Небо повсюду открытое и чистое. Я пристально смотрелъ въ это ясное море, и мне казалось, что я лежу лицомъ къ лицу съ основой мiра, и сердце мое стучится навстречу этому небу, какъ-будто тамъ нашъ прiютъ. Богъ знаетъ, подумалъ я про себя, зачемъ горизонтъ одевается сегодня въ лиловое и въ золото; можетъ-быть, тамъ наверху праздникъ съ музыкой звездъ и съ катанiемъ на лодкахъ внизъ по теченiю рекъ. Похоже на это. И я закрылъ глаза, и мысленно присутствовалъ на этихъ катаньяхъ, и мысли за мыслями сменялись въ моемъ мозгу... Такъ проходилъ не одинъ день. Я бродилъ и наблюдалъ какъ растаяли снега, какъ сошелъ ледъ. Несколько дней я не разряжалъ своего ружья, такъ какъ у меня были запасы. Свободный, я бродилъ по окрестностямъ и предоставлялъ времени итти своимъ чередомъ. Куда я направлялся, везде было на что посмотреть, что послушать, за день все понемногу изменялось, даже ивнякъ и можжевельникъ ждали весны. Я спускался, напримеръ, къ какъ-будто среди людей; на стенахъ было вырезано много буквъ и чиселъ. Ну, хорошо!

Нужно ли мне продолжать писать? Нетъ, нетъ. Только немножко, для моего собственнаго удовольствiя и потому, что это помогаетъ мне коротать время, когда я разсказываю о томъ, какъ наступила весна два года тому назадъ и какой видъ имела земля въ то время. Отъ моря и земли распространялся запахъ увядшей листвы, гнившей въ лесу, слащаво пахло сернистымъ водородомъ, а сороки летали съ веточками въ клювахъ и вили свои гнезда. Еще несколько дней, и ручьи начали вздыматься и пениться; то здесь, то тамъ можно было увидать капустную бабочку, а рыбаки возвращались со своей ловли. Пришли две купеческiя яхты, нагруженныя рыбой, и стали на якорь противъ рыбосушильни; и тогда появилась вдругъ и жизнь и движенiе на самомъ большомъ изъ острововъ, где сушилась рыба. Все это видно было изъ моего окна.

Но шумъ не доносился до моей хижины, и я какъ прежде былъ одинъ. Порой приходилъ кто-нибудь мимо; я виделъ Еву, дочь кузнеца; носъ у ней былъ въ веснушкахъ.

- Ты куда идешь? - спросилъ я ее.

- Въ лесъ, за дровами, - ответила она спокойно. Въ рукахъ у нея была веревка для дровъ, а на голове белый шерстяной платокъ. Я посмотрелъ ей въ следъ, но она не обернулась.

После этого прошло несколько дней, и я никого не виделъ. Весна приближалась, и лесъ светился. Мне доставляло большое удовольствiе следить за дроздами, какъ они садились на верхушку деревьевъ, смотрели на солнце и кричали. Иногда я вставалъ въ два часа утра, чтобы принять участiе въ этомъ радостномъ настроенiи, овладевавшемъ птицами и животными, когда восходило солнце. Весна пришла и для меня, и въ моей крови застучало что-то, какъ чьи-то шаги. Я сиделъ въ своей хижине, думалъ о томъ, что мне нужно привести въ порядокъ мои лесы и удочки, и темъ не менее я и пальцемъ не шевельнулъ, чтобы что-нибудь сделать: радостная, смутная тревога зародилась въ моемъ сердце. Вдругъ Эзопъ вскочилъ, замеръ на своихъ вытянутыхъ ногахъ и отрывисто залаялъ. Къ хижине подошли люди; я быстро снялъ свою шляпу и слышалъ уже въ дверяхъ голосъ фрёкенъ Эдварды. Она и докторъ зашли ко мне запросто, подружески, какъ они обещали. Я слышалъ, какъ она сказала: - Да, онъ дома! И она вошла и протянула мне руку, совсемъ какъ маленькая девочка. - Мы здесь и вчера были, но васъ не было дома, - объяснила она.

Она села на мое одеяло, на нарахъ, и осмотрелась кругомъ; докторъ селъ рядомъ со мной на длинную скамейку. Мы разговаривали, болтали; я разсказалъ имъ, какiе звери водятся въ лесу и какую дичь я теперь не могу стрелять, потому что на нее наложенъ запретъ. Въ данное время нельзя было стрелять глухарей.

Докторъ и теперь говорилъ немного; но когда онъ случайно заметилъ мою пороховницу, на которой была изображена фигура Пана, онъ началъ разсказывать мне о Пане.

- Но чемъ же вы питаетесь, когда на всю дичь наложенъ запретъ? - спросила вдругъ Эдварда.

- Рыбой, - отвечалъ я, - большей частью рыбой. Всегда найдется, что поесть.

- Но ведь вы можете приходить къ намъ и обедать у насъ, - сказала она. - Въ прошломъ году въ вашей хижине жилъ одинъ англичанинъ; онъ часто приходилъ къ намъ обедать.

Эдварда посмотрела на меня, а я на нее. Въ эту минуту я почувствовалъ, что что-то шевелится въ моемъ сердце, какъ-будто легкое дружеское приветствiе. Это сделала весна и ясный день; съ техъ поръ я такъ думалъ объ этомъ. Кроме того, я любовался ея изогнутыми бровями.

Она сказала несколько словъ о моемъ жилище. Я увешалъ все стены шкурами и птичьими крыльями, такъ что моя хижина внутри имела видъ мохнатой медвежьей берлоги. Ей понравилось.

- Да, это - берлога! - сказала она.

Мне нечего было предложить моимъ гостямъ. Я подумалъ и решилъ подаритъ какую-нибудь птицу ради шутки; она будетъ имъ подана по-охотничьи; и они должны будутъ есть ее пальцами. Это будетъ маленькимъ времяпрепровожденiемъ.

Я изжарилъ птицу.

Эдварда разсказывала про англичанина. Это былъ старый, страшный человекъ, всегда разговаривавшiй громко самъ съ собой. Онъ былъ католикъ, и куда бы онъ ни шелъ, где бы онъ ни находился, при немъ всегда былъ его маленькiй молитвенникъ съ кривыми красными буквами,

- Онъ былъ, по всей вероятности, ирландецъ? - спросилъ докторъ.

- Вотъ какъ? ирландецъ?

Эдварда покраснела. Она запнулась и стала смотреть въ сторону.

- Ну, да, можетъ-быть, онъ былъ и ирландецъ.

Съ этой минуты она потеряла свою веселость. Мне было ее жаль и мне хотелось все это загладить; я сказалъ:

- Нетъ, разумеется, вы правы; ирландцы не ездятъ въ Норвегiю.

Мы уговорились отправиться на лодкахъ въ одинъ изъ ближайшихъ дней посмотреть на рыбосушильни...

Проводивъ своихъ гостей часть дороги, я вернулся домой и снова занялся своими рыболовными снастями.

Мой садокъ виселъ на дверяхъ, на гвозде, и многiя петли пострадали отъ ржавчины; я отточилъ несколько крючковъ, крепко привязалъ ихъ и принялся разсматривать лесы.

Какъ мне сегодня трудно что-нибудь делать. Мысли, совсемъ не относящiяся къ делу, проносились у меня въ голове; мне показалось, что я сделалъ ошибку, позволивъ Эдварде сидеть все время на нарахъ вместо того, чтобы предложить ей место на скамейке. Я вдругъ снова увиделъ ея смуглое лицо, ея смуглую шею; она ниже завязала передникъ спереди, чтобы талiя казалась длиннее, по моде; непорочное, девическое выраженiе ея большого пальца какъ-то умилительно, именно умилительно действовало на меня, а две складки за сгибе ея руки были полны приветливости. Ротъ у нея былъ большой, съ красными губами. Я всталъ, открылъ дверь и сталъ прислушиваться. Я ничего не слышалъ, да и не къ чему было прислушиваться. Я снова закрылъ дверь; Эзопъ всталъ со своего места и смотрелъ на мое безпокойство. Мне пришло въ голову, что я могъ побежать за Эдвардой и попросить у нея несколько шелковинокъ, чтобы привести въ порядокъ свой садокъ; это не было бы простымъ предлогомъ, я могъ выложить передъ ней садокъ и показать ей заржавленныя петли. Я былъ уже у двери, когда вспомнилъ, что у меня у самого есть шелкъ въ моей книге съ мухами, и даже гораздо больше, чемъ мне нужно. И я тихо и уныло вернулся опять къ себе. Ведь у меня у самаго былъ шелкъ.

Когда я вошелъ, чье-то постороннее дыханiе повеяло на меня въ хижине, и я уже не былъ больше одинъ.

Одинъ человекъ спросилъ меня, почему я больше не стреляю; онъ не слыхалъ больше въ горахъ ни одного выстрела, несмотря на то, что онъ стоялъ въ бухте и ловилъ рыбу въ продолженiе двухъ дней. Нетъ, я ничего не стрелялъ, я сиделъ дома, въ своей хижине до техъ поръ, пока у меня не осталось больше никакой еды.

На третiй день я пошелъ на охоту. Лесъ былъ зеленъ, пахло землей и деревьями. Зеленый порей выглядывалъ изъ замерзшаго мха. Я былъ полонъ мыслей и часто присаживался. Въ теченiе трехъ дней я никого не виделъ, кроме одного человека, того рыбака, котораго я встретилъ вчера; я подумалъ: можетъ, я встречу кого-нибудь сегодня вечеромъ, когда буду возвращаться домой, тамъ, на опушке леса, где встретилъ последнiй разъ Эдварду и доктора. Можетъ случиться, что они опять тамъ гуляютъ, можетъ-быть, а можетъ-быть, и нетъ. Но почему я думаю именно объ этихъ двухъ? Я подстрелилъ пару куропатокъ и тотчасъ же зажарилъ одну; затемъ я крепко привязалъ Эзопа. Я елъ лежа на просохшей земле. На земле было тихо. Лишь легкiй шелестъ ветра да порой крикъ птицы. Я лежалъ и смотрелъ на ветви, которыя легко качались отъ движенiя воздуха; а легкiй ветерокъ делалъ свое дело и переносилъ цветочную пыль съ ветки на ветку, наполнялъ ею невинныя цветочныя рыльца, весь лесъ стоялъ въ очарованiи. Зеленая гусеница, землемеръ, ползетъ по ветке, ползетъ, не переставая, какъ-будто ей нельзя отдохнуть. Она почти ничего не видитъ, хотя у нея есть глаза. Она иногда совершенно выпрямляется и нащупываетъ что-нибудь въ воздухе, за что ей можно было бы уцепиться; она походитъ на короткую зеленую нитку, которая медленно стежками делаетъ шовъ вдоль ветки. Къ вечеру она, можетъ-бытъ, доползетъ туда, куда ей нужно. Все попрежнему тихо. Я встаю и иду, опять сажусь и опять иду; теперь около четырехъ часовъ; когда будетъ шесть, я пойду домой, можетъ-быть, кого-нибудь и встречу. Мне остается еще два часа, но я уже не спокоенъ и счищаю верескъ и мохъ со своей одежды. Мне хорошо знакома дорога, по которой я иду. Деревья и камыши стоятъ тамъ попрежнему въ своемъ одиночестве, листья шуршатъ подъ ногами. Однообразный шелестъ, знакомыя деревья и камни много значатъ для меня; какое-то странное чувство благодарности овладеваетъ мною, все связывается, смешивается со мной, я люблю все. Я поднимаю сухую ветку, держу ее въ руке и разглядываю, продолжая сидеть и думая о своихъ обстоятельствахъ: ветка почти уже совсемъ сгнила, ея несчастная кора производитъ на меня впечатленiе, въ сердце зарождается жалость. И когда я встаю, чтобы итти дальше, я не отбрасываю отъ себя ветки, я кладу ее на землю, стою надъ ней и нахожу въ этомъ удовольствiе. Наконецъ, прежде, чемъ покинуть ее, я смотрю на нее въ последнiй разъ влажными глазами.

Было пять часовъ. Солнце неверно показываетъ мне время. Я шелъ весь день въ западномъ направленiи и я, можетъ-быть, опередилъ солнечныя отметки на моей хижине на полчаса. Все это я принимаю во вниманiе; темъ не менее, остается еще целый часъ до шести, такъ что я опять встаю и иду немного. А листья шуршать подъ ногами. Такъ проходитъ еще часъ. Я вижу тамъ внизу подъ собой маленькую речку и маленькую мельницу, которая зимой была покрыта льдомъ. Я продолжаю стоять. Мельница работаетъ, ея шумъ пробуждаетъ меня; вдругъ я останавливаюсь. Я опоздалъ! говорю я вслухъ; боль пронизываетъ меня; я моментально поворачиваюсь и иду домой; но я знаю, что опоздалъ, я начинаю итти скорей, бежать; Эзопъ понимаетъ, что что-то случилось, онъ тянетъ меня за ремень, тащитъ меня за собой, визжитъ и спешитъ. Сухiе листья поднимаются вокругъ насъ. Но когда мы спустились внизъ, къ опушке леса, тамъ никого не было, нетъ, все было тихо, никого не было.

- Никого нетъ! - сказалъ я, но лучшаго я и не ждалъ. Но я долго не колебался. Увлекаемый своими мыслями, я прошелъ мимо хижины внизъ въ Сирилундъ съ Эзопомъ, съ охотничьей сумкой и со всеми своими принадлежностями.

Господинъ Макъ принялъ меня очень любезно и пригласилъ меня на вечеръ.

Мне кажется, что я немного могу читать въ душахъ людей, окружающихъ меня; а можетъ-быть, и нетъ. О! когда я въ настроенiи, тогда мне кажется, что я могу бросать глубокiй взглядъ въ людскiя души, хотя я не могу назвать себя мудрецомъ. Насъ несколько человекъ въ комнате, несколько мужчинъ и несколько дамъ, и мне кажется, что я вижу, что происходитъ внутри этихъ людей и что они обо мне думаютъ. Я вкладываю что-нибудь въ каждое движенiе ихъ глазъ; порой кровь бросается имъ въ голову, и они краснеютъ; затемъ они делаютъ видъ, что смотрятъ въ другую сторону, но темъ не менее они сбоку видятъ меня. Сижу я тамъ и наблюдаю, и никто не подозреваетъ, что я вижу насквозь каждую душу. И въ продолженiе несколькихъ летъ я думалъ, что могу читать въ человеческихъ душахъ. Но, можетъ-быть, это и не такъ...

Я провелъ весь вечеръ у господина Мака. Я бы свободно могъ уйти оттуда, потому что тамъ сидеть не представляло для меня никакого интереса. Но ведь я пришелъ потому, что меня влекли сюда мои мысли. Такъ разве могъ я тотчасъ же опять уйти? Мы играли въ вистъ и запивали еду - тодди. Я уселся спиной къ другой комнате и наклонилъ голову; сзади меня входила и выходила Эдварда. Докторъ уехалъ. Господинъ Макъ показывалъ мне устройство своихъ новыхъ лампъ, первыя параффиновыя лампы, попавшiя сюда, на северъ; это были великолепныя вещи на тяжелыхъ свинцовыхъ ножкахъ; во избежанiе несчастья онъ самъ зажигалъ ихъ каждый вечеръ. Несколько разъ онъ начиналъ говоритъ о своемъ деде, консуле.

- Мой дедъ, консулъ Макъ, получилъ эту застежку изъ собственныхъ рукъ короля Карла Іоганна, - говорилъ онъ и показывалъ при этомъ свою бриллiантовую застежку, - Его жена умерла. - И онъ показывалъ мне въ соседней комнате масляный портретъ почтенной женщины въ чепце изъ блондъ и съ приветливой улыбкой.

Въ той же самой комнате стоялъ книжный шкапъ, въ которомъ были даже французскiя книги, и видно было, что они достались по наследству: переплеты были изящные, съ позолотой, и многiе владельцы написали въ нихъ свои имена. Среди книгъ были также и научныя сочиненiя; господинъ Макъ былъ человекомъ мысли.

Я опрокинулъ свой стаканъ и, почувствовавъ себя очень несчастнымъ по этому поводу, я всталъ.

- Ну вотъ, я опрокинулъ свой стаканъ! - сказалъ я.

Эдварда разразилась громкимъ смехомъ и отвечала на это:

- Да, это мы видимъ.

Все уверяли меня, смеясь, что это ничего не значитъ. Мне подали полотенце. чтобы вытереться, мы продолжали игру. Было 11 часовъ.

Мною овладело смутное чувство неудовольствiя при смехе Эдварды; я посмотрелъ на нее и нашелъ, что у нея некрасивое и ничего не говорящее лицо. Господинъ Макъ прекратилъ, наконецъ, игру подъ темъ предлогомъ, что обоимъ приказчикамъ пора спать. Затемъ онъ откинулся къ спинке дивана и началъ говорить о томъ, что онъ хочетъ сделать вывеску на своемъ магазине, и просилъ у меня совета, какую краску ему выбрать для этого. Мне было скучно. Я отвечалъ наугадъ, что черную; и господинъ Макъ тотчасъ же сказалъ: - Черную краску; то же самое я думалъ. "Складъ соли и пустыхъ бочекъ", жирнымъ, чернымъ шрифтомъ, это будетъ самое благородное. Эдварда, не пора ли тебе итти спать?

Эдварда встала, подала намъ обоимъ руки, пожелала покойной ночи и вышла. Мы остались одни, и говорили о железной дороге, которая была кончена въ прошломъ году, о первой телеграфной линiи.

- Богъ знаетъ, когда у насъ, на севере, будетъ свой телеграфъ! - пауза. - Вотъ посмотрите, - сказалъ господинъ Макъ, - мне 46 летъ и у меня поседели волосы и борода. Да, да, я чувствую, что состарился. Вы видите меня только днемъ и считаете молодымъ; но когда наступаетъ вечеръ и я остаюсь одинъ, тогда я совсемъ плохъ. Я сижу вотъ здесь въ комнате и раскладываю пасьянсъ, а если сплутуешь немного, то они выходятъ.

- Пасьянсы выходятъ, если плутовать! - спросилъ я. - Да. - Мне казалось, что я могу читать въ его глазахъ.

Онъ всталъ, подошелъ къ окну и посмотрелъ въ него; онъ стоялъ нагнувшись, его шея и затылокъ были покрыты волосами. Я тоже всталъ. Онъ повернулся и пошелъ ко мне навстречу въ своихъ длинныхъ, съ острыми носками, сапогахъ; онъ засунулъ свои оба большiе пальца въ карманы жилетки и махалъ руками, какъ крыльями; при этомъ онъ улыбался, потомъ, онъ еще разъ предложилъ мне лодку въ мое распоряженiе и протянулъ мне руку, - Впрочемъ, позвольте, я васъ провожу, - сказалъ онъ и потушилъ лампу.

- Да, мне хочется немного пройтись, еще не поздно.

Мы вышли.

Онъ указалъ мне на дорогу, идущую мимо кузницы, и сказалъ: - Эта дорога - кратчайшая!

- Нетъ, - сказалъ я, - кратчайшая дорога идетъ мимо амбаровъ.

Мы обменялись несколькими словами по этому поводу, но не пришли къ соглашенiю. Я былъ убежденъ въ томъ, что я правъ, и не понималъ его упорства. Въ конце-концовъ онъ предложилъ, каждому итти своей дорогой: кто придетъ первый, будетъ ждать у хижины. Мы отправились. Онъ быстро исчезъ въ лесу.

Я пошелъ своимъ обыкновеннымъ шагомъ и разсчитывалъ, что приду по крайней мере на 5 минутъ раньше его, но когда я подходилъ къ хижине, онъ уже стоялъ тамъ и кричалъ мне:

- Ну, вотъ видите! Нетъ, я всегда хожу этой дорогой, это въ самомъ деле кратчайшая.

Я посмотрелъ на него, очень удивленный. Онъ не былъ разгоряченъ, значитъ онъ не бежалъ. Онъ тотчасъ же простился со мной, поблагодарилъ за мое посещенiе и пошелъ по той же дороге, по которой онъ пришелъ. Я стоялъ и думалъ: "какъ странно! Я долженъ бы немного понимать въ разстоянiяхъ, а я уже несколько разъ проходилъ по этимъ обеимъ дорогамъ. Милый человекъ, ты опять плутуешь!.. Не было ли все это лишь предлогомъ?" Я опять виделъ, какъ его спина скрылась въ лесу.

съ него глазъ и виделъ, что онъ остановился у дома кузнеца. Я спрятался и виделъ, какъ открылась дверь, и господинъ Макъ вошелъ въ домъ. Былъ часъ. Я могъ видеть это по траве и по морю.

Прошло несколько дней. Моей единственной радостью былъ лесъ и уединенiе. Боже мой, я никогда еще такъ не старался быть более одинокимъ, какъ въ первый изъ этихъ дней. Весна была въ разгаре. Я нашелъ въ поле тысячелистникъ и звездчатку; прилетели зяблики и синицы, я зналъ всехъ птицъ. Иногда я вынималъ изъ кармана двадцатишиллинговыя монеты и стучалъ ими, чтобы нарушитъ уединенiе. Я думалъ: "А что, если придутъ сюда Дидерикъ и Изелина".

Ночей больше не было; солнце опускало свой дискъ въ море и снова появлялось красное, обновленное, какъ-будто оно было тамъ внизу и напилось. Какъ страшно бывало мне по ночамъ, этому не поверятъ ни одинъ человекъ.

Вероятно, Панъ сиделъ на дереве и смотрелъ, что я буду делать. И онъ сиделъ съ открытымъ животомъ и такъ скрючившись, что, казалось, онъ пилъ изъ своего собственнаго живота, но все это онъ делалъ для того, чтобы украдкой смотреть на меня и не спускать съ меня глазъ, и все дерево тряслось отъ его беззвучнаго смеха, когда онъ виделъ, что все мои мысли бегутъ. Везде въ лесу было движенiе: животныя искали, птицы звали другъ друга, ихъ призывы наполняли воздухъ. Это былъ хорошiй годъ для майскихъ жуковъ; ихъ гуденiе смешивалось съ порханiемъ ночныхъ бабочекъ, то здесь, то тамъ по всему лесу поднимался шопотъ. Было что послушать. Три ночи я не спалъ и все думалъ о Дидерике и Изелине.

Вотъ посмотри, думалъ я, ведь они могутъ притти, и Изелина поманитъ Дидерика къ дереву и скажетъ: - Останься здесь, Дидерикъ, сторожи Изелину, тотъ охотникъ долженъ завязать мне ремень у обуви. - А охотникъ этотъ - я, и она дастъ мне знакъ глазами, и я пойму его. Она идетъ, и сердце мое все понимаетъ; оно не стучитъ больше, оно бьетъ тревогу. Подъ своимъ покрываломъ она нагая съ головы до ногъ, и я трогаю ее рукой.

- Завяжи мне ремень! - говоритъ она и щеки у нея алеютъ и тотчасъ же она шепчетъ у самаго моего рта, у самыхъ моихъ губъ:

- О, ты не завяжешь мне ремня, мой милый, нетъ, ты не завяжешь... ты не завяжешь...

Но солнце опустило свой дискъ въ море и снова вышло, красное, помолодевшее, какъ-будто налилось вина тамъ внизу. И шопотъ наполняетъ воздухъ. Часъ спустя она говоритъ мне у самаго моего рта:

- Теперь я должна тебя оставить. - И она киваетъ мне, уходя, ея лицо еще горитъ, ея лицо такое нежное, такое восторженное. И она снова оборачивается ко мне, манитъ меня рукой.

Но Дидерикъ отходитъ отъ дерева и говоритъ:

- Изелина, что ты делала? Я виделъ.

Она отвечаетъ:

- Дидерикъ, что ты виделъ, я ничего не делала.

- Изелина, я виделъ, что ты делала, - говоритъ онъ опять. - Я виделъ, Изелина.

Тогда раздается по лесу ея громкiй веселый смехъ, и она уходитъ съ нимъ сiяющая и грешная, съ головы до ногъ. И куда она идетъ?

Къ следующему другу, охотнику въ лесу.

Была полночь. Эзопъ отвязался и охотился одинъ, я слышалъ его лай тамъ въ горахъ, и когда онъ опять былъ со мной, былъ часъ. По дороге шла пастушка, она вязала свой чулокъ, напевала песенку и смотрела по сторонамъ. Но где же было ея стадо?

И что она искала въ лесу въ полночь? ничего, ничего.

Отъ безпокойства, можетъ-быть, отъ радости, да. Я подумалъ: "Она слышала лай Эзопа и знала, что я въ лесу". Когда она подошла, я всталъ и посмотрелъ на нее; она была такая молоденькая, нежная. Эзопъ тоже всталъ и посмотрелъ на нее.

- Какъ это ты не боишься ходить такъ поздно ночью, въ лесу, - сказалъ я, - ты, такая нежная и молодая?

Она разсмеялась и отвечала: - Я уже не такъ молода, мне девятнадцать летъ. - Но ей не могло быть девятнадцати летъ, я убежденъ, что она набавила два года, и ей всего было семнадцать летъ. Но зачемъ она себя старила? - Садись, - сказалъ я, - и разскажи, какъ тебя зовутъ. - И она села, краснея, рядомъ со мной и сказала, что ее зовутъ Генрiетой.

Я спросилъ: - У тебя есть милый, Генрiета, и обнималъ ли онъ тебя? - Да, - отвечала она и смущенно улыбнулась. - Много разъ? - Она молчитъ. - Много разъ? - повторилъ я. - Два раза, - сказала она тихо.

Я привлекъ ее къ себе и спросилъ: - Какъ онъ делалъ? Вотъ такъ?

- Да, - прошептала она, вся задрожавъ. Было пять часовъ.

У меня былъ разговоръ съ Эдвардой: - Пожалуй, скоро пойдетъ дождь, - сказалъ я. - Который теперь часъ? - спросила она. Я посмотрелъ на солнце и отвечалъ: - Около пяти.

Она спросила:

- Разве вы можете определить это такъ точно по солнцу?

- Да, - сказалъ я, - это я могу. - Пауза.

- Ну, а если вы не видите солнца, какъ тогда вы можете знать, сколько времени? - Тогда я руковожусь другими явленiями. Морскимъ приливомъ или отливомъ, травой, которая ложится въ определенное время, пенiемъ птицъ, постоянно меняющимся; некоторыя птицы начинаютъ тогда петь, перестаютъ другiя. Потомъ я вижу время по цветамъ, которые после полдня закрываются, по листве то светло-зеленой, то темной; кроме того, я просто это чувствую. - Неужели? - сказала она.

Я зналъ, что скоро будетъ дождь, и потому не хотелъ задерживать ее дольше на дороге; я взялся за фуражку. Но она задала мне еще новый вопросъ, и я остался. Она покраснела и спросила меня, зачемъ, собственно говоря, я здесь, зачемъ я хожу на охоту, зачемъ то, зачемъ это. Я стрелялъ ведь только необходимое для пропитанiя, я ведь давалъ Эзопу отдыхать. Она покраснела и слушала. Я виделъ, что кто-то говорилъ обо мне, она что-то слыхала; это не были ея собственныя слова.

Она возбуждала во мне волненiе, она была такая покинутая. Я вспомнилъ, что у нея не было матери, ея худыя руки придавали ей видъ такой заброшенной. Это трогало меня.

Ну да, я стреляю не для того, чтобы убивать, я стреляю - чтобы жить. Мне сегодня нуженъ одинъ тетеревъ, и я стреляю не двухъ, а одного, другого оставляю на завтра. И къ чему мне убивать больше? Я живу въ лесу, я сынъ лесовъ; съ iюня наложенъ запретъ также и на зайцевъ и на куропатокъ; такъ что мне почти нечего стрелять; прекрасно, тогда я ловлю рыбу и питаюсь ей. Ея отецъ даетъ мне лодку, и я буду выезжать въ море. Во всякомъ случае я охотникъ не для того, только, чтобы стрелять, но для того, чтобы жить въ лесу. А тамъ мне такъ хорошо. Я обедаю сидя на земле, а не вытянувшись на стуле; я не опрокидываю стакановъ. Въ лесу я ни въ чемъ себе не отказываю. Я могу ложиться на спину и закрывать глаза, если мне этого захочется. И говорить я могу тамъ все, что мне угодно; часто хочется что-нибудь сказать, громко разговаривать, и речь звучитъ въ лесу, какъ изъ глубины сердца...

Когда я ее спросилъ, понятно ли ей это, она отвечала: - Да.

Я продолжалъ говорить, такъ какъ ея глаза были устремлены на меня. - Если бъ вы только- знали, чего я только не насмотрюсь въ поляхъ, - сказалъ я. - Зимой, идешь себе по полю и видишь на снегу следы тетерева. Вдругъ следы исчезаютъ, птица улетела. Но отпечатку крыльевъ я вижу, въ какомъ направленiи полетела дичь, и черезъ некоторое время я нахожу ее. И каждый разъ что-нибудь новое. Осенью я наблюдаю за падающими звездами. Неужели, думаю я тогда въ своемъ одиночестве, это былъ мiръ, который содрогнулся? Мiръ, который вотъ у меня на глазахъ разбивается вдребезги. И я, я виделъ паденiе звездъ! Ну, а когда наступаетъ лето, тогда чуть ли не на каждомъ листочке есть маленькое живое существо; у некоторыхъ изъ нихъ нетъ крыльевъ, они никуда не могутъ уйти, они должны жить и умереть на томъ же маленькомъ листочке, на которомъ они появились на светъ Божiй. Представьте себе только! Иногда увидишь голубую муху. Да, объ этихъ вещахъ такъ мало приходится слышать, что я, право, не знаю, понятно ли вамъ все это?

- Да, да, я это понимаю!

- Ну вотъ иногда смотришь на траву и трава тоже, можетъ-быть, видитъ меня, кто знаетъ? Я смотрелъ на отдельную травку, она дрожитъ немного, и мне кажется, что это что-нибудь да значитъ; я думаю про себя: вотъ стоитъ травка и дрожитъ. Смотришь на обыкновенную сосну, и тамъ найдется ветка, которая заставитъ тебя задуматься, но иногда въ горахъ я встречаю и людей, случается.

Я посмотрелъ на нее. Она стояла, согнувшись, и внимательно смотрела, я не узналъ ее. Она была до такой степени сосредоточена, что совсемъ не обращала на себя вниманiе. У нея былъ глупый, противный видъ; ея нижняя губа отвисла.

Упали первыя капли дождя.

- Дождь идетъ, - сказалъ я тогда.

- Да, подумайте-ка: дождь, - сказала она и тотчасъ же пошла.

Я не провожалъ ее домой. Она одна пошла своей дорогой, я же поспешилъ къ своей хижине. Черезъ несколько минутъ дождь пошелъ сильнее. Вдругъ я слышу, кто-то бежитъ за мной; я останавливаюсь и вижу Эдварду. Она покраснела онъ усилiя, чтобы догнать меня, и смеялась. - Я совсемъ забыла, - сказала она, съ трудомъ дыша, - объ этой поездке въ рыбосушильни. Докторъ прiезжаетъ завтра, вы будете свободны? - Завтра? хорошо. У меня есть время. - Я совсемъ забыла объ этомъ, - сказала она опять и улыбнулась

Когда она пошла, я обратилъ вниманiе на ея красивыя, стройныя ноги; оне высоко намокли. Башмаки ея были стоптаны.

Я помню очень хорошо одинъ день. Это былъ день, когда наступило для меня лето. Солнце теперь светило и по ночамъ и къ утру высушивало землю. Воздухъ былъ мягкiй и свежiй после последняго дождя.

Было послеобеденное время, когда я явился на пристань. Вода была совершенно неподвижна. Были слышны смехъ и болтовня съ острова, где мужчины и девушки были заняты рыбой. Веселый былъ этотъ день.

Да, разве было не весело? У насъ были съ собой корзины съ едой и виномъ; насъ было большое общество, разместившееся въ двухъ лодкахъ; молодыя женщины были въ светлыхъ платьяхъ. Я былъ такъ доволенъ, я напевалъ что-то про себя.

Когда я сиделъ въ лодке, я думалъ, откуда набралась вся эта молодежь. Тутъ были дочери участковаго доктора, приходскаго фогта, несколько гувернантокъ, дамы съ церковнаго двора; я никогда ихъ раньше не виделъ, оне были для меня чужiя, а между темъ оне относились ко мне такъ доверчиво, какъ-будто мы давно уже были знакомы. Со мной случилось несколько неловкостей, я совсемъ отвыкъ обращаться съ людьми и часто говорилъ "ты" молодымъ дамамъ; но на меня за это не сердились. Разъ я даже сказалъ "милая" или "моя милая", но мне и это простили и сделали видъ, какъ-будто я этого не говорилъ.

На господине Маке, какъ всегда, была его ненакрахмаленная рубашка съ бриллiантовой застежкой на ней. Онъ, кажется, былъ въ превосходномъ настроенiи и кричалъ другой лодке. - Поберегите же корзины съ бутылками, эй, вы сумасброды! Докторъ, вы ответите мне за бутылки!

- Ладно! - отвечаетъ ему докторъ. И эти два возгласа на море отъ лодки къ лодке звучали для меня такъ празднично и весело. На Эдварде было вчерашнее платье, какъ-будто у нея не было другого, или она не хотела его переменить. И башмаки на ней были те же, что и вчера. Мне показалось, что ея руки не совсемъ были чисты; Но на голове у нея была совершенно новая шляпа съ перомъ. Она захватила съ собой свою перекрашенную кофточку, чтобы на ней сидеть.

По желанiю господина Мака, я разрядилъ свое ружье, когда мы выходили на берегъ; два выстрела изъ обоихъ стволовъ; потомъ прокричали ура. Мы пошли на островъ; люди, занятые сушкой рыбы, всемъ намъ кланялись, а господинъ Макъ разговаривалъ со своими рабочими. Мы нашли гусиную травку и лютикъ, вдели ихъ въ петлицы; некоторые изъ насъ нашли колокольчики. Многочисленныя морскiя птицы гоготали и кричали въ воздухе и на берегу.

Мы расположились на зеленой лужайке, где росло несколько кривыхъ березокъ съ белой корой; открыли корзины; а господинъ Макъ занялся бутылками. Светлыя платья, голубые глаза, звонъ стакановъ, море, белые паруса. Мы начали петь.

Лица разгорелись.

И часъ спустя мои мысли все еще исполнены ликованiя: всякая мелочь действуетъ на меня: на шляпе развивается вуаль, коса распускается, два глаза жмурятся отъ смеха, и я тронутъ. Ахъ, этотъ день, этотъ день!

- Я слышала, у васъ маленькая престранная хижина, господинъ лейтенантъ?

- Да, настоящее гнездо. Боже, какъ я его люблю. Загляните какъ-нибудь ко мне, фрёкэнъ: существуетъ лишь одна хижина въ такомъ роде, а за хижиной большой лесъ.

Другая подходитъ во мне и приветливо говоритъ:

ночью, когда все спятъ, и утромъ оно уже тутъ какъ тутъ. Я смотрелъ въ окно и самъ это виделъ. У меня два маленькiя окна.

Подходитъ третья. Она очаровательна съ ея прелестнымъ голосомъ и крошечными руками. Какiя оне все очаровательныя!

Третья говоритъ:

- Поменяемтесь цветами. Это приноситъ счастiе.

- Да, - сказалъ я и протянулъ руку. - Обменяемтесь цветами, благодарю васъ. Какъ вы красивы, у васъ очаровательный голосъ, я все время васъ слушалъ. - Но она отнимаетъ свои голубые колокольчики и говоритъ: - Что съ вами? Я совсемъ не васъ имела въ виду.

Она имела не меня въ виду! Мне стало досадно, что я ошибся; мне захотелось домой, подальше отсюда, въ мою хижину, где говорилъ со мной лишь одинъ ветеръ. - Виноватъ, - сказалъ я, - простите меня! Остальныя дамы переглядываются и удаляются, чтобы не смущать меня еще больше.

Въ эту минуту кто-то быстро подошелъ ко мне; все видели ее, это была Эдварда.

Она подошла прямо ко мне, она говоритъ- что-то, бросается мне на грудь, крепко обнимаетъ мою шею руками и целуетъ меня несколько разъ въ губы.

Она каждый разъ говоритъ что-то, но я ее не понимаю. Я вообще ничего не понялъ, сердце мое перестало биться, у меня осталось только впечатленiе отъ ея жгучаго взгляда. Когда она меня оставила, ея маленькая грудь поднималась и опускалась. Она продолжала тамъ стоять, высокая, стройная со смуглымъ лицомъ и шеей, съ сiяющими глазами, и ни на что не обращала вниманiя. Все смотрели на нее. Тутъ меня во второй разъ поразили ея черныя брови, изогнутыя на лбу. Но, Боже мой, она ведь поцеловала меня въ присутствiи всехъ. - Что съ вами, фрёкэнъ Эдварда? спрашиваю я ее, и чувствую, какъ глубоко въ горле у меня бьется кровь, и это мешаетъ мне говорить отчетливо.

- Ничего, ровно ничего, - отвечаетъ она. - Просто мне такъ захотелось. Это пустяки.

Я снимаю шляпу и машинально откидываю волосы назадъ, продолжая стоять и смотреть на нее. - Ничего, - подумалъ я.

Въ это время раздается голосъ господина Мака съ другой стороны острова. Онъ что-то говоритъ, но мы не можемъ разобрать что; и я съ радостью думаю о томъ, что господинъ Макъ ничего не виделъ, ничего не знаетъ. Какъ хорошо, что онъ какъ разъ въ это время былъ на той стороне острова. Я чувствую себя облегченнымъ. Я подхожу къ компанiи и говорю, смеясь, стараясь быть равнодушнымъ: - Могу я васъ всехъ просить извинить мне мое неприличное поведенiе; я самъ въ отчаянiи отъ этого, я воспользовался той минутой, когда фрёкэнъ Эдварда хотела поменяться со мной цветами, чтобы оскорбить ее; я у всехъ васъ прошу прощенiя. Встаньте на мое место; я живу одинъ, я не привыкъ обращаться съ дамами; къ этому нужно еще прибавитъ, что я выпилъ сегодня вина, къ чему я также не привыкъ, окажите мне снисхожденiе. Я смеялся и казался равнодушнымъ къ этому пустяку, чтобы онъ скорей былъ позабытъ; но въ глубине души я былъ серьезенъ. Мои слова не произвели никакого впечатленiя на Эдварду, она и не старалась скрывать свой поступокъ или сгладить впечатленiе своего опрометчиваго поведенiя; напротивъ, она села около меня и все время смотрела на меня. Временами она заговаривала со мной. Когда мы потомъ стали играть во "вдову", она громко сказала: - Я хочу лейтенанта Глана. Я не буду бегать за кемъ-нибудь другимъ. - Чортъ возьми, да замолчите же вы! шепнулъ я ей и топнулъ ногой.

Удивленiе появилось на ея лице; она скорчила болезненную гримасу и смущенно улыбнулась.

Я былъ глубоко тронутъ; я не могъ противостоять этому выраженiю робости въ ея глазахъ и во всей ея худенькой фигуре; я почувствовалъ къ ней любовь и взялъ ея длинную, узкую руку.

- Потомъ! - сказалъ я. - Теперь не нужно больше. Мы можемъ встретиться завтра.

Я слышалъ ночью, какъ Эзопъ вышелъ изъ своего угла и заворчалъ; я слышалъ это сквозь сонъ; но такъ какъ мне какъ разъ въ эту минуту снилась охота, то это ворчанье подошло къ моему снуя и я не проснулся. Когда въ два часа утра я вышелъ изъ хижины, на траве были следы двухъ человеческихъ ногъ; кто-то былъ здесь, подошолъ сперва къ одному окну, потомъ къ другому. Следъ исчезъ внизу по дороге.

Она пришла ко мне съ разгоряченными щеками и сiяющимъ лицомъ.

- Вы ждали? - спросила она. - Я боялась, что вы будете ждать.

- Хорошо вы спали? - сказалъ я. Я почти не зналъ, что ей сказать.

- Нетъ, я совсемъ не спала, - отвечала она. И она разсказала, что ночью она совсемъ не спала и просидела все время на стуле съ закрытыми глазами. И потомъ она прошлась немного.

- Кто-то былъ ночью у моей хижины, - сказалъ я, - сегодня утромъ я виделъ следы на траве. - Она меняется въ лице; она беретъ меня тутъ же на дороге за руку и ничего не отвечаетъ. Я смотрю на нее и спрашиваю:

- Можетъ-быть, это были вы?

- Да, - отвечала она и прижалась ко мне, - это была я, но ведь я васъ не разбудила, я шла такъ тихо, какъ только могла. Да, это была я. Я еще разъ была недалеко отъ васъ. Я люблю васъ.

Я встречалъ ее каждый, каждый день. Я признаюсь, мне доставляло удовольствiе встречаться съ нею, да, мое сердце льнуло къ ней. Это было два года тому назадъ; теперь я думаю объ этомъ, когда мне вздумается; все это приключенiе забавляетъ и разсеиваетъ меня. А относительно двухъ зеленыхъ птичьихъ перьевъ я разъясню въ скоромъ времени. У насъ было несколько местъ, где мы встречались: у мельницы, на дороге, да даже у меня въ хижине; она приходила, куда мне хотелось.

- Добрый день! - кричала она мне всегда первая, и я отвечалъ: - Добрый день!

- Ты сегодня доволенъ, ты поешь, - говоритъ она, и ея глаза блестятъ.

- Да, я доволенъ, - отвечаю я. - У тебя пятно на плече, это пыль, а можетъ-быть грязь съ дороги: я хочу поцеловать это пятно, да, позволь мне его поцеловать. Все, что на тебе, вызываетъ во мне такую нежность. Ты смущаешь меня. Я не спалъ всю ночь.

И это была правда; и уже не одну ночь пролежалъ я безъ сна. Мы шли рядомъ вдоль дороги.

- Ну какъ по-твоему, я веду себя такъ, какъ тебе этого хочется? - говоритъ она. - Быть-можетъ, я черезчуръ много болтаю. Нетъ? Но ты долженъ мне сказать, что ты вообще думаешь. По временамъ мне кажется, что это не можетъ такъ долго продолжаться.

- Что не можетъ продолжаться? - спрашиваю я.

- Да вотъ съ нами. Намъ не будетъ такъ хорошо. Веришь ли ты мне или нетъ; сейчасъ меня знобитъ, ледяная дрожь пробегаетъ у меня по спине, когда я подхожу къ тебе. Это все отъ счастiя.

- Да, такъ и со мной, - отвечаю я, - и меня пронизываетъ ледяная дрожь, какъ только я тебя вижу. Но нетъ, все будетъ хорошо, хочешь, я; похлопаю тебя немного по спине, чтобы согреть тебя.

Неохотно она соглашается на это. Ради шутки я похлопалъ ее немного посильнее, чемъ нужно, ради шутки; я смеюсь и спрашиваю, не помогло ли это.

- Ахъ, нетъ, будь такъ добръ, не колоти меня больше по спине.

Эти слова! Это прозвучало такъ безпомощно, когда она сказала:

- Будь такъ добръ...

Зачемъ мы пошли дальше по дороге. Можетъ-быть, она недовольна мной, моей шуткой? - сказалъ я про-себя и подумалъ: - посмотримъ. - Я сказалъ:

я велю его вымыть. Нетъ, отвечала она, дайте мне его теперь, я хочу сохранить его такъ, какъ онъ есть, въ томъ виде, какимъ онъ былъ у васъ. И она взяла платокъ. Три года спустя, я встретилъ опять молодую даму. А платокъ? - спросилъ я. - Она принесла платокъ. Онъ лежалъ въ бумаге, немытый. Я виделъ его собственными глазами.

Эдварда мелькомъ взглянула на меня.

- Да? и что же изъ этого вышло?

- Ничего, ровно ничего, - сказалъ я, - но мне кажется, это прекрасная черта.

Пауза.

- А где теперь эта дама?

- За границей!

Мы больше не говорили объ этомъ, но когда ей нужно было уходить домой, она сказала: - Ну, покойной ночи. Не думай больше объ этой даме! - Я ни о комъ не думаю, кроме тебя.

Я верилъ ей, я виделъ, что она говоритъ то, что думаетъ, и этого было для меня совершенно достаточно; только бы она думала обо мне... Я пошелъ за ней.

- Благодарю, Эдварда! - сказалъ я. Немного спустя я прибавилъ отъ всего сердца: - Ты черезчуръ добра ко мне, но я тебе благодаренъ за то, что ты меня любишь. Богъ наградитъ тебя за это! Я не такъ великолепенъ, какъ многiе другiе, которыхъ ты могла бы избрать; но я весь твой, безпредельно твой, душой и теломъ. О чемъ ты думаешь? У тебя слезы на глазахъ.

- Это ничего! - ответила она, - это звучитъ такъ странно, что Богъ наградитъ меня. Ты говоришь такъ, какъ-будто... Я тебя такъ люблю! - И вдругъ она бросилась мне на шею тутъ же на дороге и крепко поцеловала.

Когда она ушла, я свернулъ съ дороги и пробрался въ лесъ, чтобы спрятаться и остаться Одному со своей радостью. Потомъ, взволнованный, я снова вышелъ на дорогу, чтобы посмотреть, не виделъ ли кто, что я вошелъ въ лесъ; но я никого не увиделъ.

Летнiя ночи, тихое море и безконечно спокойный лесъ. Ни крика, ни шума шаговъ съ дороги. Мое сердце было какъ-будто наполнено темнымъ виномъ. Моль и ночныя бабочки безшумно влетаютъ ко мне въ окно, привлеченныя светомъ очага, и запахомъ жареной дичи. Оне ударяются съ глухимъ шумомъ о потолокъ, летаютъ около самого моего уха, такъ что меня пронизываетъ дрожь, и садятся на белую пороховницу на стене.

Я наблюдаю за ними; оне сидятъ, дрожатъ и смотрятъ на меня; это - шелкопряды, древоточицы и моль. Некоторые изъ нихъ похожи на летающiе анютины глазки.

Я выхожу изъ хижины и прислушиваюсь. Ничего, ни малейшаго шума. Все стоитъ. Воздухъ светился отъ летающихъ насекомыхъ, отъ мирiадъ чиркающихъ крылышекъ... Тамъ, на опушке леса растетъ папоротникъ и борецъ, цвететъ верескъ; я люблю его маленькiе цветочки. Хвала тебе, Господи, за каждый виденный мной цветокъ! Они были маленькими розами на моемъ пути, и я плачу отъ любви къ нимъ. Где-то вблизи растетъ дикая гвоздика, и я ее не вижу, но я чувствую ея запахъ. Но теперь, въ ночные часы, въ лесу развернулись большiе белые цветы; ихъ рыльца открыты; они дышатъ; мохнатыя бабочки опускаются на ихъ листья, и все растенiе содрогается. Я хожу отъ одного цветка къ другому; они опьянены; это опьяненные цветы, и я вижу, какъ они опьяняются.

Легкiе шаги, чье-то дыханiе, радостный приветъ.

Я откликаюсь, бросаюсь на дорогу, обнимаю колени, ея скромное платье.

- Какъ ты меня любишь! - шепчетъ она.

- Какъ я долженъ быть благодаренъ тебе! - отвечаю я. - Ты моя; весь день мое сердце спокойно и думаетъ о тебе. Ты прекраснейшая девушка на земле, и я целовалъ тебя. Часто при мысли, что я целовалъ тебя, я начинаю краснеть отъ радости.

- Почему ты меня такъ сильно любишь именно сегодня вечеромъ? - спрашиваетъ она.

На это иного есть причинъ; стоило мне только о ней подумать, и я уже любилъ ее. Этотъ взглядъ изъ-подъ высоко изогнутыхъ бровей и эта смуглая милая кожа!

- А разве я не долженъ тебя любить? - говорю я.-- Вотъ я здесь брожу одинъ и благодарю каждое деревцо, что ты молода и здорова. Однажды на одномъ балу была одна молодая дама; она сидела все танцы, и никто не приглашалъ ее. Я ее не зналъ, но лицо ея произвело на меня впечатленiе, и я поклонился. - Ну? - Нетъ, она покачала головой. - Фрёкэнъ не танцуетъ? - сказалъ я. - Можете вы это понять, - отвечала она, - мой отецъ былъ такой стройный, моя матъ была безупречной красоты, и отецъ сразу победилъ мою мать. А я - хромая.

Эдварда посмотрела на меня.

- Сядемъ, - сказала она. Мы сели на верескъ.

- Знаешь что моя подруга про тебя говоритъ? - начала она. - Она говоритъ, что у тебя взглядъ зверя, и когда ты на нее смотришь, она совсемъ теряетъ разсудокъ. Она говоритъ, что это такое ощущенiе, какъ-будто ты прикасаешься къ ней.

Во мне промелькнула какая-то особенная радость, когда я это услыхалъ, не за себя, а за Эдварду; и я подумалъ: "Мне только до одной дело, а что говоритъ эта про мой взглядъ?" Я спросилъ: - Кто была эта подруга?

- Этого я тебе не скажу, - отвечала она, - но это одна изъ бывшихъ съ нами на рыбосолильне.

- Да, да, - говорю я.

Мы заговорили о другихъ вещахъ.

- Мой отецъ на-дняхъ уезжаетъ въ Россiю, - сказала она, - и тогда я устрою праздникъ. Ты былъ когда-нибудь на Кухольмене? Мы возьмемъ съ собой две корзины съ виномъ; съ нами поедутъ опять дамы съ церковнаго двора; отецъ далъ уже мне вино. Не правда ли, ты больше не будешь смотреть такъ на мою подругу? Нетъ, будешь? Ну, тогда я не приглашу ее.

И, не говоря ни слова, она бросилась мне на грудь и смотрела на меня, пристально смотрела мне въ лицо, и слышно было, какъ она дышала.

Ея взглядъ былъ совсемъ черный.

Радость опьяняетъ. Я разряжаю свое ружье, и неизменное эхо отвечаетъ отъ одной горы къ другой, несется надъ моремъ и раздается въ ушахъ заспавшагося рулевого. Чему я радуюсь? Мысли пришедшей мне въ голову, воспоминанiю, лесному звуку, человеку. Я думаю о ней; я закрываю глаза, стою неподвижно на дороге и думаю о ней; я считаю минуты.

Меня мучитъ жажда, и я пью изъ ручья; теперь я отсчитываю сто шаговъ впередъ и сто шаговъ назадъ. "Теперь уже поздно, думаю я. - Не случилось ли чего-нибудь? Прошелъ месяцъ, а ведь месяцъ ужъ не такъ много времени". За это время ничего не случилось. Но ночи бываютъ иногда такими длинными, и

Я считалъ время по ночамъ.

Иногда наступала ночь, и Эдварды не было; разъ она не приходила две ночи подъ рядъ. Две ночи. Ничего не случилось, но мне казалось, что мое счастiе достигло уже своей высшей точки.

А разве этого не было?

- Эдварда, ты слышишь, какъ неспокойно сегодня въ лесу? Что-то шевелится, не переставая, въ большихъ земляныхъ кучахъ, и большiе листья дрожатъ. Можетъ-бытъ, что-нибудь происходитъ; впрочемъ, я не то хотелъ сказать. Тамъ, въ вышине, я слышу, какъ поетъ птица; это просто синица; но она вотъ ужъ две ночи сидитъ все на одномъ и томъ же месте и манитъ къ себе. Слышишь какой своеобразный, своеобразный звукъ?

- Да, я слышу. Но почему ты меня объ этомъ спрашиваешь?

- О, просто такъ. Она сидитъ тамъ уже две ночи, я только это хотелъ сказать... Благодарю, благодарю тебя, что ты пришла сегодня вечеромъ, моя возлюбленная! Я сиделъ и ждалъ тебя сегодня или завтра вечеромъ, я такъ радъ, что ты пришла.

- И я тоже не спала. Я постоянно думаю о тебе. Я собрала и сохранила осколки стакана, который ты однажды опрокинулъ, помнишь? Отецъ уехалъ сегодня ночью. Ты долженъ простить, что я такъ долго не приходила, мне такъ много нужно было уложить, о многомъ напомнить. Я знала, что ты былъ здесь, въ лесу, и ждалъ меня, и я плакала и укладывала.

"Но ведь прошло две ночи, подумалъ я, что же она делала первую ночь? И отчего нетъ прежней радости въ ея глазахъ?"

Прошелъ часъ. Синица умолкла. Лесъ былъ мертвъ. Нетъ, нетъ, ничего не случилось, все было попрежнему, она пожала мне руку, пожелала покойной ночи и съ любовью посмотрела на меня.

-- Завтра? - сказалъ я.

- Нетъ, не завтра.

Я не спросилъ, почему.

- Завтра ведь будетъ нашъ праздникъ, - сказала она, смеясь. - Я хотела тебя поразитъ, но ты сделалъ такое грустное лицо, что я должна была сказать тебе сейчасъ. А то я пригласила бы тебя письмомъ.

У меня стало несказанно легко на душе. Она пошла и кивнула мне на прощанiе головой.

- Одна вещь, - сказалъ я, не двигаясь со своего места.

- Да, этому, можетъ-быть, неделя, две недели!.. Да, можетъ-быть, две недели тому назадъ. Но почему ты спрашиваешь объ этомъ? Нетъ, я скажу тебе: правду, я сделала это вчера. - Она сделала это вчера; еще вчера она думала обо мне. Ну, тогда все хорошо!

Обе лодки были спущены, и мы сели въ нихъ. Мы пели и болтали. Кухольменъ лежалъ за островами, и нужно было порядочно времени, чтобы до него доехать; въ это время мы разговаривали другъ съ другомъ съ одной лодки на другую.

Докторъ былъ одетъ въ светлое, какъ и дамы; я еще никогда не виделъ его такимъ довольнымъ; онъ все время принималъ участiе въ разговоре, онъ не былъ больше молчаливымъ слушателемъ. На меня онъ произвелъ такое впечатленiе, будто онъ выпилъ и навеселе. Когда мы пристали къ берегу, онъ овладелъ на некоторое время вниманiемъ общества. Онъ приветствовалъ насъ. Я подумалъ: "Ишь ты, Эдварда выбрала его хозяиномъ".

Онъ въ высшей степени былъ любезенъ съ дамами. По отношенiю къ Эдварде онъ былъ вежливъ, дружески, часто отечески предупредителенъ и, какъ уже не разъ бывало, педантически поучителенъ.

Она заговорила о какой-то даме. - Я родилась въ 38 году, - сказала она вдругъ. А онъ переспросилъ: - Вы хотите сказать, въ тысяча восемьсотъ тридцать восьмомъ году? - Когда я что-нибудь говорилъ, онъ слушалъ вежливо и внимательно.

Молодая девушка подошла ко мне и поклонилась. Я не узналъ ея.

Я не могъ вспомнить ея и сказалъ несколько удивительныхъ словъ, надъ которыми она разсмеялась.

Это была одна изъ дочерей пробста; мы были съ ней вместе въ рыбосушильне, и я пригласилъ ее къ себе въ хижину. Мы поговорили съ ней некоторое время. Проходитъ часъ, два. Мне скучно; я пью вино, которое наливаютъ, присоединяюсь къ компанiи, болтаю со всеми.

Но темъ не менее я делаю несколько ошибокъ, теряю почву подъ ногами и не знаю, какъ мне ответить на любезность въ данную минуту; я говорю какъ-то несвязно, или даже молчу и сержусь на себя. Тамъ, у большого камня, который служитъ намъ столомъ, сидитъ докторъ и жестикулируетъ.

- Душа! что такое, въ сущности, душа? - говоритъ онъ. Дочь пробста обвиняла его въ томъ, что онъ - вольнодумецъ; такъ, значитъ, нельзя думать свободно. Адъ представляютъ себе чемъ-то въ роде дома подъ землей, где сидитъ дiаволъ въ роли столоначальника; нетъ, онъ ведь его величество. Ему бы хотелось поговоритъ объ алтарномъ изображенiи Христа въ филiальной церкви; фигура Христа, несколько iудеевъ и iудеянокъ, превращенiе воды въ вино; хорошо. Но у Христа сiянiе вокругъ головы. Что такое это сiянiе? Желтый обручъ, покоящiйся на трехъ волоскахъ.

Две дамы въ ужасе всплеснули руками. Но докторъ зналъ, какъ выпутаться, и сказалъ шутя: - Не правда ли, это звучитъ ужасно? Я согласенъ съ этимъ. Но если повторяешь это себе, повторяешь семь, восемь разъ и размышляешь объ этомъ, то это начинаетъ звучать уже немного лучше... Осмелюсь я просить чести выпить съ дамами.

И онъ всталъ на колени, на траву, передъ обеими дамами, но не снялъ шляпы и не положилъ ее передъ собой, но держалъ ее высоко въ воздухе левой рукой и опустошилъ стаканъ, опрокинувъ голову. Его непоколебимая уверенность и меня одушевила, и я выпилъ бы съ нимъ, если онъ не осушилъ уже своего стакана.

Эдварда следила за нимъ глазами; я подошелъ къ ней и сказалъ: - Будемъ мы сегодня опять играть во вдову?

Она немного вздрогнула и встала. - Не забудь, что мы теперь не говоримъ больше другъ другу "ты"! - шепнула она.

Но я вовсе и не думалъ говорить ей "ты". Я отошелъ.

Проходитъ еще часъ. День кажется такимъ длиннымъ. Я давнымъ-давно уехалъ бы къ себе домой, если бы у меня была третья лодка; Эзопъ лежитъ привязаннымъ къ хижине и, можетъ-быть, думаетъ обо мне. Мысли Эдварды, вероятно, очень далеко отъ меня; она говоритъ о счастiи уехать прочь въ другiя места, ея щеки разгорелись, и она начала даже делать ошибки.

- Никто бы не былъ более счастливее, чемъ я въ этотъ день...

- Более счастлива, - говоритъ докторъ.

- Более счастливее.

- Этого я не понимаю.

- Вы сказали "более счастливее"; больше ничего.

- Разве я такъ сказала? Извините; никто не былъ бы счастливее меня въ тотъ день, когда я стояла бы на палубе корабля. Иногда меня тянетъ въ такiя места, о которыхъ я даже ничего не знаю.

Она куда-то стремилась, она больше не думала обо мне.

Я виделъ по ея лицу, что она совсемъ забыла меня. Ну что же объ этомъ говорить? Ведь я, самъ виделъ это по ея лицу! И минуты тянулись грустно, медленно. Я многихъ спрашивалъ, не пора ли намъ ехать домой. Теперь уже поздно! говорилъ я, а Эзопъ лежитъ въ хижине, привязанный. Но никому не хотелось домой.

Я пошелъ третiй разъ къ дочери пробста, я подумалъ: "Это она говорила о моемъ звериномъ взгляде". Мы чокнулись съ ней; у ней были бегающiе глаза; они никогда не были спокойны. Она смотрела все время на меня.

- Скажите мне, - началъ я, - вамъ не покажется, фрёкэнъ, что люди здесь подобны короткому лету? Они минутны и очаровательны, какъ и оно.

Я говорилъ громко, очень громко, и делалъ это съ целью. Я продолжалъ громко говоритъ и еще разъ попросилъ фрёкэнъ посетить меня, посмотреть мою хижину. - Богъ наградитъ васъ за это, - говорилъ я, чувствую себя совсемъ несчастнымъ. И я думалъ про-себя, что я, можетъ-быть, найду что-нибудь подарить ей, если она придетъ, но у меня, кажется, ничего другого и нетъ, кроме моей пороховницы.

Фрёкэнъ обещалась притти. Эдварда сидела отвернувшись и предоставляла мне говоритъ сколько угодно. Она прислушивалась къ тому, что говорили, и время отъ времени вставляла свое слово. Докторъ гадалъ молодымъ дамамъ по руке и давалъ свободу своему языку; у него у самого были красивыя маленькiя руки и на одномъ пальце было кольцо.

Я чувствовалъ себя лишнимъ и селъ поодаль на камень. День клонился къ вечеру. - Вотъ я сижу здесь одинокiй на камне, - сказалъ я про-себя, - единственный человекъ, который могъ бы меня отсюда увезти, оставляетъ меня преспокойно сидеть. Впрочемъ, все равно. Чувство безконечнаго одиночества овладело мной. До меня доносился разговоръ, и я слышалъ, что Эдварда смеялась; услышавъ этотъ смехъ, я вдругъ поднялся и подошелъ къ компанiи; раздраженiе исчезло.

- Одну минутку, - сказалъ я. - Пока я сиделъ тамъ, мне пришло въ голову, что можетъ-быть, вы хотите посмотреть мою книгу съ мухами. - И я досталъ свою книгу. - Извините, что я не вспомнилъ этого раньше, будьте добры и просмотрите мою книгу, вы сделаете мне удовольствiе, вы должны все посмотреть, здесь есть красныя, желтыя мухи.

Говоря кто, я снялъ свою шляпу; это было совсемъ лишнее, и я снова наделъ ее. Несколько минутъ царило молчанiе, и никто не бралъ у меня книги. Наконецъ докторъ протянулъ руку и вежливо сказалъ:

- Благодарю васъ, позвольте намъ посмотреть эти вещицы. Для меня всегда было загадкой, какъ составляются такiя книги.

- Я самъ ихъ составляю, - сказалъ я, исполненный къ нему благодарности. И я тотчасъ же началъ объяснятъ, какъ я это делалъ. Это такъ просто. Я покупалъ перьевъ и крючковъ; они не особенно хорошо были сделаны, но ведь, это для собственнаго употребленiя. Можно было покупать готовыя мухи, оне были очень красивы. Эдварда бросила равнодушный взглядъ на меня и на мою книгу и продолжала разговаривать со своими подругами.

- Вотъ здесь и матерiалъ, - сказалъ докторъ. - Посмотрите, какiя красивыя перья!

Эдварда взглянула.

- Оставьте ихъ себе, - воскликнулъ я, - прошу васъ объ этомъ. Это два зеленыя птичьи пера. Доставьте мне это удовольствiе, это будетъ для васъ воспоминанiемъ.

Она посмотрела на нихъ и сказала: - Они кажутся то зелеными, то золотыми, смотря по тому, какъ ихъ держать на солнце. Хорошо, благодарю, если вамъ такъ хочется мне ихъ отдать.

- Да, я хочу вамъ ихъ датъ, - сказалъ я. Она взяла перья. Тотчасъ после этого докторъ вернулъ мне книгу и поблагодарилъ. Онъ поднялся и спросилъ, не пора ли намъ подумать о возвращенiи домой.

Я сказалъ:

- Да, Бога ради. У меня дома осталась собака; да, видите ли, эта собака - мой другъ; она лежитъ и думаетъ обо мне, а когда я прихожу, она кладетъ переднiя лапы на подоконникъ и встречаетъ меня. День былъ такой прекрасный, онъ скоро кончится; поедемте домой. Благодарю васъ всехъ за компанiю.

Я стоялъ поодаль, чтобы видеть, какую лодку выберетъ Эдварда: я решилъ ехать въ другой. Вдругъ она позвала меня. Я съ удивленiемъ посмотрелъ на нее, ея лицо пылало. Потомъ она подошла ко мне, протянула мне руку и нежно сказала:

- Благодарю за перья!... Мы ведь поедемъ въ одной и той же лодке?

- Если хотите, - отвечалъ я.

Мы сели въ лодку, она села рядомъ со мной на скамейке, такъ что касалась меня своимъ коленомъ. Я посмотрелъ на нее и она посмотрела на меня одно мгновенiе. Мне было прiятно прикосновенiе ея колена, я чувствовалъ себя вознагражденнымъ за этотъ неудавшiйся день, и ко мне возвращалось радостное настроенiе, какъ вдругъ она переменила положенiе, повернулась ко мне спиной и начала говорить съ докторомъ, сидевшимъ у руля. Въ продолженiе целой четверти часа я вовсе не существовалъ для нея. Тогда я сделалъ то, въ чемъ я потомъ очень раскаивался, и до сихъ поръ не могу забыть. У нея упалъ съ ноги башмакъ, я схватилъ его и швырнулъ далеко въ воду, отъ радости ли, что она была такъ близко ко мне, или желая обратить на себя ея вниманiе и напомнить ей о моемъ существованiи - не знаю. Все это произошло такъ быстро, я и не думалъ, я поддавался какому-то внушенiю. Дамы подняли крикъ, я самъ былъ словно раздавленный темъ, что я сделалъ; по какая была въ томъ польза? Дело было сделано. Ко мне пришелъ на помощь докторъ, онъ крикнулъ: "Гребите" и сталъ править къ башмаку. Въ следующее мгновенiе гребецъ уже схватилъ его, какъ разъ когда башмакъ уже исчезалъ подъ водяной поверхностью. Гребецъ измочилъ рукавъ по самый локоть.

Тогда раздалось въ обеихъ лодкахъ громогласное ура по случаю спасенiя башмака.

Я былъ пристыженъ и чувствовалъ, что меняюсь въ лице въ то время, какъ я вытиралъ башмакъ носовымъ платкомъ. Эдварда взяла его у меня молча. И, спустя лишь некоторое время, она сказала: - Никогда ничего подобнаго я не видела.

- Да, не правда ли? - сказалъ я тоже. Я улыбнулся и принялъ важный видъ; я старался показать, что эту шутку я выкинулъ потому, что что-то подъ этимъ кроется. Но что могло подъ этимъ крыться? Докторъ въ первый разъ посмотрелъ на меня съ презренiемъ.

Прошло некоторое время, лодки плыли домой, непрiятное настроенiе общества исчезло, мы пели, приближаясь къ пристани.

Эдварда сказала:

- Знаете, мы ведь еще не все вино выпили, осталось еще много. Мы устроимъ еще праздникъ, второй праздникъ, попозже; мы будемъ танцовать, мы дадимъ балъ въ нашемъ зале.

Когда мы вышли на берегъ, я началъ свои извиненiя передъ Эдвардой.

- Какъ мне хочется скорей назадъ въ свою хижину, - сказалъ я. - Это былъ мучительный для меня день.

- Разве это былъ мучительный для васъ день, господинъ лейтенантъ?

- Я полагаю, - сказалъ я и отвернулся въ сторону, - я полагаю, что испортилъ день себе и другимъ. Я бросилъ вашъ башмакъ въ воду.

- Простите меня, - сказалъ я.

Богъ мне свидетель, я решилъ сохранить спокойствiе, что бы ни случилось. Разве я навязывался на знакомство съ ней?

Нетъ, нетъ, никогда; я очутился лишь въ одинъ прекрасный день на ея дороге, когда она проходила. И что за лето здесь, на севере. Майскiе жуки уже перестали летать, и люди становились для меня все менее и менее понятны, хотя солнце освещало ихъ и день и ночь. На что смотрели ихъ голубые глаза и какiя мысли таились за ихъ страшными лбами? Впрочемъ, они все были для меня безразличны. Я бралъ свои удочки и ловилъ рыбу два дня, четыре дня; по ночамъ я лежалъ въ своей хижине съ широко раскрытыми глазами...

- Я четыре дня не виделъ васъ, Эдварда?

- Четыре дня, верно. Но, послушайте, у меня много было дела. Вотъ подите, посмотрите!

Она повела меня въ залъ.

Столы были вынесены, стулья были разставлена по стенамъ; каждая вещь была переставлена съ своего места; люстра, печь и стены были фантастически задрапированы черной матерiей изъ лавки и убраны верескомъ, рояль стоялъ въ углу.

Это было ея приготовленiе къ "балу". - Какъ вы это находите? - спросила она.

- Чудесно, - отвечалъ я. Мы вышли изъ комнаты.

Я сказалъ:--Но, послушайте, Эдварда, вы совершенно и окончательно забыли меня?

- Я васъ не понимаю, - отвечала она удивленно. - Разве вы не видите, все это я сама сделала. Такъ возможно ли мне было притти къ вамъ? - Нетъ, - сказалъ я, - вы, можетъ-быть, не могли ко мне притти. - Я былъ утомленъ и измученъ безсонницей, слова мои безсмысленны и безсвязны, весь день я чувствовалъ себя несчастнымъ. - Да, вы не могли ко мне притти. Что я хотелъ сказать: однимъ словомъ произошла какая-то перемена между нами, что-то случилось. Да, но по вашему лицу я не могу прочесть, что именно. Какой у васъ страшный лобъ, Эдварда. Я сейчасъ только это заметилъ.

- Но я васъ не забыла! - воскликнула она покрасневъ и взявъ меня вдругъ подъ руку.

- Нетъ, нетъ, можетъ-быть вы и не забыли меня. Но тогда я совсемъ не знаю, что говорю. Одно изъ двухъ!...

- Завтра вы получите приглашенiе. Вы должны со мной танцовать. Какъ мы будемъ танцовать?!

- Вы проводите меня кусочекъ дороги? - спросилъ я.

- Сейчасъ? Нетъ, я не могу, - отвечала она. - Сейчасъ прiедетъ докторъ и долженъ мне кое въ чемъ помочь, тамъ нужно кончить. Да, такъ на находите, что комната такъ сойдетъ? Но не думаете ли вы...

Передъ домомъ остановился экипажъ.

- Докторъ сегодня прiехалъ въ экипаже? - спрашиваю я.

- Да, я послала за нимъ экипажъ, я хотела...

На улице, у крыльца, я обернулся еще разъ. Эдварда стояла у окна и смотрела мне вследъ; она раздвинула обеими руками гардины, чтобы видеть; выраженiе ея лица было задумчивое. Смешная радость овладеваетъ мной, я быстро удаляюсь отъ дома, легкой походкой, съ потемневшимъ взглядомъ; ружье въ моей руке казалось легкимъ, какъ тросточка. "Если бы я ею обладалъ, я былъ бы хорошимъ человекомъ", подумалъ я. Я достигъ леса и продолжалъ думать: "Если бы я ею обладалъ, я служилъ бы ей неустанно, какъ никто, и если бы она оказалась недостойной меня и требовала бы отъ меня невозможнаго, я бы сделалъ все, что могъ, да даже больше чемъ могъ, и я радовался бы тому, что она моя..."

Я остановился, всталъ на колени и въ порыве смиренiя и надежды сталъ целовать какiя-то травки на краю дороги, потомъ я снова всталъ.

Въ заключенiе я почувствовалъ въ себе уверенность.

Ея изменившееся за последнее время поведенiе было просто ея манерой; она стояла и смотрела мне вследъ, когда я уходилъ, она стояла у окна и следила за мной взглядами, пока я не исчезъ, что же она могла сделать большаго.

Мой восторгъ совершенно смутилъ меня, я былъ голоденъ, и я не чувствовалъ этого.

Эзопъ бежалъ впереди; минуту спустя, онъ началъ лаять. Я поднялъ голову; женщина, съ белымъ платкомъ на голове, стояла на углу, около хижины; это была Ева, дочь кузнеца.

- Здравствуй, Ева! - крикнулъ я.

Она стояла около высокаго сераго камня, лица у нея было красное, она сосала свой палецъ.

- Это ты, Ева. Что тебе нужно?

- Эзопъ меня укусилъ, - отвечала она и потупила глаза.

Я осмотрелъ ея палецъ. "Она сама себя укусила". У меня мелькнула мысль, и я спрашиваю:

- Ты уже давно здесь стоишь и ждешь?

- Нетъ, не долго, - отвечаетъ она.

И прежде, чемъ кто-нибудь изъ насъ сказалъ еще слово, я беру ее за руку и веду ее въ хижину.

Я пришелъ какъ всегда прямо съ рыбной ловли и очутился на "балу" съ ружьемъ и ягдташемъ, только на этотъ разъ я наделъ свою лучшую кожаную куртку. Было уже поздно, когда я пришелъ въ Сирилундъ; я слышалъ, что въ доме танцовали; немного спустя, раздались возгласы: "Охотникъ пришелъ, лейтенантъ!" Меня окружили несколько молодыхъ людей и хотели видеть мою добычу; я подстрелилъ пару морскихъ птицъ и поймалъ несколько вохнъ. Эдварда, улыбаясь, поздоровалась со мной, она танцовала передъ этимъ и раскраснелась.

- Первый танецъ со мной, - сказала она.

И мы начали танцовать. Никакого несчастiя не случилось; у меня кружилась голова, но я не упалъ. Мои высокiе сапоги скрипели, я самъ слышалъ этотъ скрипъ и решилъ не танцовать больше, кроме того, я поцарапалъ крашеный полъ. Но я радовался, что не наделалъ еще чего-нибудь хуже.

Оба приказчика господина Мака были налицо и танцовали основательно и серьезно, докторъ усердно принималъ участiе въ тяжелыхъ танцахъ. Кроме этихъ мужчинъ были еще четыре молодыхъ человека, сыновья первыхъ лицъ при главной церкви, пробста и окружного врача. Потомъ пришелъ туда незнакомый торговый агентъ, онъ отличался красивымъ голосомъ и напевалъ въ тактъ съ музыкой; временами онъ сменялъ дамъ у рояля.

Я уже не помню, какъ прошли первыя часы, но изъ второй части ночи я все помню. Красное солнце все время светило въ комнату, и морскiя птицы спали. Насъ угощали виномъ и пирожками, мы громко разговаривали, пели; смехъ Эдварды весело и беззаботно раздавался по комнатамъ.

мной? Я подошелъ къ ней и хотелъ сказать любезность, какую только могъ; на ней было черное платье, можетъ-быть это было ее конфирмацiонное платье, оно стало коротко для нея, но оно шло къ ней, когда она танцовала, и это я хотелъ ей сказать...

- Какъ это черное платье... - началъ я. Но она встала, обняла одну изъ своихъ подругъ и ушла съ ней. Это я повторилъ несколько разъ.

- Ну, хорошо, - подумалъ я, - что же съ этимъ поделаешь? Но почему тогда она стоитъ у окна и грустно смотритъ мне вследъ, когда я отъ нея ухожу?

Одна дама пригласила меня танцовать. Эдварда сидела недалеко, и я громко ответилъ: - Нетъ, я сейчасъ уйду.

Эдварда вопросительно посмотрела на меня и сказала: - Уйдете? О, нетъ, вы не уйдете.

Я остолбенелъ и чувствовалъ, что стиснулъ зубами губы.

- То, что вы сейчасъ сказали, кажется, очень многозначительно, фрёкэнъ Эдварда, - сказалъ я мрачно и сделалъ несколько шаговъ къ двери.

Докторъ загородилъ мне дорогу, и сама Эдварда быстро подошла.

- Не понимайте меня неправильно, - сказала она горячо. - Я хотела сказать, что вы, вероятно, будете последнимъ, который уйдетъ, самымъ последнимъ. И кроме, всего того только часъ... Послушайте, - продолжала она съ блестящими глазами, - вы дали нашему гребцу пятъ талеровъ за то, что онъ спасъ мой башмакъ отъ потопленiя. Но это черезчуръ большая цена.

И она искренно разсмеялась, обернувшись къ остальнымъ.

Я стоялъ съ широко раскрытымъ ртомъ, обезоруженный и смущенный.

-- Вамъ угодно шутитъ, - сказалъ я, - я не давалъ вашему гребцу пяти талеровъ.

- Вотъ какъ, вы не давали? - Она открыла въ кухню дверь и позвала гребца. - Іаковъ, ты помнишь нашу поездку въ Кухольменъ? Ты спасъ мой башмакъ, упавшiй въ воду?

- Да, - отвечалъ Іаковъ.

- Ты получилъ пятъ талеровъ за то, что спасъ мой башмакъ?

- Да, вы дали мне...

- Хорошо. Ты можешь итти.

Чего она хочетъ достигнуть этой выходкой? - подумалъ я. - Хочетъ ли она меня пристыдить? Это ей не удастся, я не краснею отъ такихъ вещей. Я сказалъ громко и ясно:

- Я долженъ всемъ сказать, что это или ошибка или обманъ. Мне и въ голову не приходило давать гребцу пять талеровъ за вашъ башмакъ. Я можетъ-бытъ, долженъ былъ это сделать, но пока этого не было.

- Она должна мне дать объясненiе, - сказалъ я про-себя; я пошелъ и началъ выжидать минуты, когда бы я могъ съ ней поговорить. Она пошла въ соседнюю комнату, я за ней.

- Ваше здоровье! - сказалъ я и хотелъ съ ней чокнуться.

- У меня пустой стаканъ, - ответила она коротко.

- Я думалъ, что это вашъ стаканъ!

- Нетъ, это не мой, - сказала она и отвернулась къ своему соседу.

- Въ такомъ случае извините меня!

Многiе изъ гостей заметили этотъ маленькiй инцидентъ. Сердце заколотилось у меня въ груди; я сказалъ, задетый за живое:

- Но все-таки вы должны дать мне объясненiе...

Она встала, взяла меня за обе руки и сказала убедительно:

- Но не сегодня, не сейчасъ, мне такъ грустно. Боже, какъ вы на меня смотрите! А когда-то мы были друзьями...

Пораженный, я отвернулся и пошелъ къ танцующимъ.

Вскоре после этого вошла и Эдварда; она встала у рояля, где сиделъ торговый агентъ и игралъ танцы; ея лицо въ эту минуту было полно тайной грусти.

- Я никогда не училась играть, - говорила она, съ потемневшимъ взглядомъ смотря на меня. - Ахъ, если бы я умела.

На это я ей ничего не могъ ответить. Но сердце мое снова стремилось къ ней и я спросилъ:

- Отчего вы вдругъ стали такой печальной, Эдварда? Если бы вы знали, какъ я страдаю отъ этого.

- Не знаю почему, - отвечала она. - Можетъ-быть, отъ всего, вместе взятаго. Если бы эти люди могли бы сейчасъ же уйти, все до одного. Нетъ, не все; не забудьте, вы должны быть последнимъ.

И снова я ожилъ при этихъ словахъ, и глаза мои заметили светъ въ комнате, наполненной солнцемъ. Ко мне подошла дочь пробста и начала со мной разговоръ; я бы хотелъ, чтобы она была далеко, далеко отъ меня, и отвечалъ ей коротко. Я все время не смотрелъ на нее, потому что, вероятно, это она говорила о моемъ звериномъ взгляде.

Она обратилась къ Эдварде и разсказала ей, какъ однажды за границей, кажется въ Риме, ее преследовалъ на улице какой-то господинъ.

- Изъ одной улицы въ другую онъ все бежалъ за мной и улыбался, - говорила она.

Молодая дама тотчасъ же поняла мой грубый намекъ и отвечала:

- Да, по всей вероятности, разъ онъ могъ преследовалъ такую старую и отвратительную особу, какъ я.

Но не добился отъ Эдварды благодарности, она увела свою подругу; оне шептались между собой и качали головой. Съ этой минуты я былъ вполне предоставленъ самому себе.

Проходитъ еще часъ, морскiя птицы тамъ, на шхерахъ, уже начинаютъ просыпаться, ихъ крикъ доносится до насъ черезъ раскрытыя окна. Радость охватываетъ меня, когда я слышу эти первые крики, и меня тянетъ туда, къ шхерамъ...

Докторъ опять пришелъ въ хорошее настроенiе духа и сосредоточилъ на себе всеобщее вниманiе. Дамамъ не надоедало быть все время около него. "Это мой соперникъ" думалъ я и я думалъ также о его хромой ноге и жалкой фигуре. Онъ выдумалъ новое остроумное проклятiе, онъ говорилъ: - Смерть и глупецъ! - и каждый разъ, когда онъ употреблялъ это проклятiе, я громко смеялся. Среди моихъ терзанiй мне пришла въ голову мысль оказывать всевозможныя любезности этому человеку, потому что онъ былъ моимъ соперникомъ. Докторъ постоянно былъ у меня на первомъ плане, я кричалъ - слушайте же, что говоритъ докторъ! - и я заставлялъ себя громко смеяться надъ его выраженiями.

- Я люблю мiръ, - говорилъ докторъ, - я цепляюсь руками и ногами за жизнь. И когда я умру, я надеюсь получить свое место въ вечности какъ разъ надъ Лондономъ или Парижемъ, чтобы я могъ постоянно, постоянно слышать шумъ человеческаго канкана.

- Великолепно! - воскликнулъ я и закашлялся отъ смеха, хотя я былъ совершенно трезвый.

Эдварда, кажется, тоже была въ восторге. Когда гости начали уходить, я забрался въ маленькую соседнюю комнату, селъ и началъ ждать. До меня доносилось съ лестницы одно "прощайте" за другимъ, докторъ тоже простился и вышелъ. Скоро замерли все голоса. Сердце мое сильно билось, пока я дожидался.

Эдварда вернулась назадъ. Увидя меня, она, удивленная, остановилась, затемъ, улыбаясь, сказала:

- Ахъ, такъ это вы. Это было любезно съ вашей стороны дождаться до самаго конца, я до смерти устала.

Она продолжала стоятъ. Я сказалъ, вставая:

- Да, вамъ нужно теперь отдохнуть. Надеюсь, ваше дурное настроенiе прошло, Эдварда? Вотъ незадолго передъ темъ вы были такая печальная, и это огорчало меня.

- Это все пройдетъ, если я высплюсь.

Мне нечего было больше говорить, я направился къ двери.

- Благодарю васъ за сегодняшнiй вечеръ, - сказала она и протянула мне руку. Но когда она хотела меня проводить до лестницы, я старался отклонить это.

- Это совсемъ ненужно, - сказалъ я, - не безпокойтесь, я могу; прекрасно одинъ!.... - Но она все-таки проводила меня. Она стояла въ сеняхъ и терпеливо ждала, пока я отыскивалъ свою шляпу, ружье и ягдташъ. Въ углу стояла трость; я прекрасно виделъ ее, я пристально смотрю на нее и узнаю, эта трость принадлежитъ доктору. Когда она замечаетъ направленiе моего взгляда, она краснеетъ отъ смущенiя; по ея лицу можно было ясно видеть, что она нетерпелива и ничего не знаетъ про палку. Проходитъ целая минута! Наконецъ, бешеное нетерпенiе овладеваетъ ею, и она говоритъ, вся дрожа:

- Ваша палка, не забудьте же вашей палки. - И я вижу собственными глазами, что она подаетъ мне палку доктора,

Я посмотрелъ на нее, она все еще держала палку, ея рука, дрожала. Чтобы положить этому конецъ, я взялъ палку и, поставивъ ее опять въ уголъ, сказалъ:

- Ведь это - палка доктора. Я не могу понять, какъ этотъ хромой человекъ забылъ свою палку.

"хромымъ человекомъ!" - воскликнула она озлобленно и сделала шагъ ко мне. - Вы не хромаете, нетъ, но если бы вы сверхъ всего еще хромали, то вы передъ нимъ не устояли бы. Вотъ что!

Я искалъ ответа, но мне нехватало словъ, я молчалъ. Съ глубокимъ поклономъ я вышелъ, пятясь, изъ дверей на лестницу. Я постоялъ здесь немного, напряженно смотрелъ прямо передъ собой, потомъ ушелъ оттуда.

- Да, итакъ, онъ забылъ свою палку, - подумалъ я, - и онъ пойдетъ за ней; этой дорогой. Онъ не хочетъ, чтобы я вышелъ последнимъ изъ этого дома... - Я медленно тащился по дороге и смотрелъ по сторонамъ; на опушке леса я остановился.

Наконецъ, после получасового ожиданiя показался докторъ, шедшiй мне навстречу, онъ увидалъ меня и пошелъ быстрее. Онъ не успелъ еще ничего сказать, какъ я снялъ фуражку, чтобы его остановить. Онъ тоже снялъ шляпу. Я пошелъ прямо на него и сказалъ: - Я не кланялся. - Онъ отступилъ шагъ назадъ и пристально посмотрелъ на меня.

- Вы не кланялись?

- Нетъ, - отвечалъ я.

Пауза.

-- Да, впрочемъ, мне совершенно безразлично, что вы тамъ сделали, - возразилъ онъ, побледневъ. - Я шелъ за своей палкой, которую забылъ.

На это я ничего не могъ сказать; но я отмстилъ за себя другимъ способомъ; я вытянулъ передъ нимъ ружье, какъ-будто онъ былъ собака, и сказалъ:

- Прыгай, ну!

И я свистнулъ и манилъ его перепрыгнуть.

Несколько минутъ онъ боролся самъ съ собой; выраженiе его лица какъ-то странно менялось, губы его были сжаты, онъ пристально смотрелъ на меня, полуусмешка прояснила его черты, и онъ сказалъ:

- Зачемъ вы все это делаете, собственно говоря?

Я ничего не отвечалъ, но его слова произвели на меня впечатленiе. Онъ вдругъ протянулъ мне руку и глухо сказалъ:

- Съ вами что-то не въ порядке. Если вы мне скажете, что съ вами, то можетъ-быть...

Стыдъ и отчаянiе овладели мной; эти спокойныя слова заставили меня потерять равновесiе. Я хотелъ примириться съ нимъ, я обнялъ его за талiю и сказалъ:

- Послушайте, простите меня!? Нетъ, что же можетъ быть у меня не въ порядке? Все въ порядке, и я не нуждаюсь въ вашей помощи. Вы, можетъ-быть, ищите Эдварду? Вы найдете ее дома. Но поспешите, а то она ляжетъ спать до вашего прихода; она очень устала, я самъ это виделъ. Я говорю вамъ сейчасъ лучшее, что я знаю, вы найдете ее дома, идите же! и я повернулся и поспешилъ уйти отъ него, я помчался большими шагами черезъ лесъ, домой, въ свою хижину. Некоторое время я просиделъ на своихъ нарахъ въ томъ же виде, какъ вошелъ, съ ягдташемъ на плече и ружьемъ въ руке. Странныя мысли зарождались у меня въ голове. Зачемъ я доверился доктору! Меня злило, что я его обнялъ и смотрелъ на него влажными глазами; онъ обрадовался этому, подумалъ я, можетъ быть онъ сидитъ въ данную минуту съ Эдвардой, и они смеются надо мной.

Онъ оставилъ свою палку въ передней. Не правда ли, если бъ я въ довершенiе всего еще хромалъ, я не устоялъ бы передъ докторомъ, это были ея собственныя слова...

после этого кто-то стучитъ въ дверь. Это былъ докторъ, возвращающiйся домой.

- Простите, если я вамъ помешалъ, - началъ онъ. - Вы такъ скоро ушли, а я подумалъ, что намъ не мешаетъ поговорить немного другъ съ другомъ. Мне кажется, что здесь пахнетъ порохомъ? - Онъ держалъ себя очень просто.

- Видели Эдварду? Получили вы вашу палку? - спросилъ я.

- Я досталъ свою палку. Нетъ, Эдварда уже легла... Что такое? Но, Боже мой, у васъ идетъ кровь.

- Нетъ, это пустяки. Я хотелъ отставить ружье, а оно выстрелило; это ерунда. Но, чортъ возьми, разве я обязанъ сидеть и давать вамъ всякаго рода объясненiя... Вы ведь достали вашу палку?

Онъ съ безпокойствомъ уставился на мой прострелянный сапогъ и на текущую кровь. Быстрымъ движенiемъ онъ бросилъ свою палку и снялъ перчатки.

- Сидите смирно, нужно снять вашъ сапогъ, - сказалъ онъ. - Такъ, значитъ, правда, мне показалось, что я слышалъ выстрелъ.

Какъ я потомъ раскаивался въ этомъ безумномъ выстреле! Это не стоило всего, вместе взятаго, это ни къ чему не повело, это приковало меня только къ хижине на несколько недель. Все огорченiя и непрiятности стоятъ еще, какъ живыя, у меня передъ глазами; моя прачка должна была каждый день приходить ко мне въ хижину и находиться тамъ почти все время, она должна закупать провизiю, вести мое хозяйство.

Прошло несколько недель хорошо.

Докторь заговорилъ въ одинъ прекрасный день объ Эдварде.

Я слышалъ ея имя, слышалъ, что она сказала и что сделала: и это не имело для меня никакого значенiя, казалось, онъ говорилъ о чемъ-то далекомъ, совсемъ меня не касавшемся.

- Какъ можно скоро забыть? - подумалъ я съ удивленiемъ.

- Ну, а что вы сами думаете объ Эдварде, разъ вы меня спрашиваете? По правде сказать, я не думалъ о ней все эти недели.

- Послушайте, мне кажется, что между вами что-то было, вы часто бывали вместе, вы были во время одной прогулки хозяиномъ, а она - хозяйкой?

- Не отрицайте, докторъ, ведь было что-то, вы сговорились. Нетъ, Бога ради, не отвечайте мне; ведь вы не обязаны давать мне какiя-либо объясненiя; я спрашиваю васъ не затемъ, чтобы что-нибудь разузнать; давайте говорить о чемъ-нибудь другомъ, если вамъ угодно. Когда я смогу ходитъ со своей ногой?

Я продолжалъ сидеть и раздумывать о томъ, что сказалъ. Почему въ глубине души я боялся, что докторъ, выскажется? Какое мне дело до Эдварды. Я забылъ ее. И какъ-то разъ еще разговоръ зашелъ объ Эдварде, и я опять прервалъ доктора; Богъ знаетъ, что я боялся услыхать?

- Скажите мне, - спросилъ я, - какое, собственно говоря, ваше мненiе о фрёкэнъ Эдварде? Мне очень интересно знать.

Онъ посмотрелъ на меня недоверчиво.

-- Мое собственное мненiе?

- Вы, можетъ-бытъ, можете сообщитъ мне какiя-нибудь новости; вы, бытъ-можетъ, просили ея руки и получили согласiе. Можно васъ поздравить? Нетъ? Самъ чортъ вамъ не доверитъ, ха-ха-ха.

- Такъ, значитъ, вотъ чего вы боялись.

- Боялся? Милейшiй докторъ!

Пауза.

- Нетъ, я не просилъ ея руки и не получалъ согласiя, - сказалъ онъ. - Быть-можетъ, вы это делали. За Эдварду не посватаешься, она беретъ сама, кого ей вздумается. Вы думаете, что это деревенская девушка? Вы встретили ее здесь, на далекомъ севере и сами убедились въ этомъ.. Это ребенокъ, котораго мало секли, и вместе съ темъ женщина съ разными прихотями. Холодна? Этого можете не бояться. Пылкая? А я вамъ скажу, это ледъ. Что же она въ конце-концовъ? Девочка шестнадцати, семнадцати летъ, не правда ли? Но попробуйте иметь влiянiе на эту девочку и она высмеетъ все ваши старанiя. Самъ отецъ не можетъ съ ней справиться; она какъ-будто повинуется ему, но въ действительности всемъ вертитъ она. Она говоритъ, что у васъ звериный взглядъ...

- Вы ошибаетесь, это кто-то другой говоритъ, что у меня звериный взглядъ.

- Другой? Кто же другой?

- Этого я не знаю. Кто-нибудь изъ ея подругъ. - Нетъ, Эдварда этого не говорила. Но подождите - можетъ-быть это и въ самомъ деле Эдварда...

- Она говоритъ, что когда вы на нее смотрите, это производитъ на нее впечатленiе. Но вы думаете, что вы отъ этого хоть на волосокъ будете ближе къ ней? Едва ли. Смотрите на нее; не щадите своихъ глазъ; но какъ только она заметитъ, что вы на нее смотрите, она скажетъ про-себя: взгляни, вонъ тамъ стоитъ человекъ, смотритъ на меня и думаетъ, что выигралъ игру. И однимъ взглядомъ, однимъ холоднымъ словомъ она отброситъ васъ отъ себя на десять миль. Вы думаете, я ея не знаю. Ну, сколько ей по-вашему летъ?

- Она ведь родилась въ 38-мъ? - Ложь, шутки ради я справлялся объ этомъ. Ей двадцать летъ. Хотя она легко могла бы сойти за пятнадцатилетнюю. Но ее нельзя назвать счастливой, въ ея маленькой головке постоянная борьба. Когда она стоитъ и смотритъ на горы, на море, около ея рта, вотъ тутъ, появляется черточка, болезненная черточка, тогда она несчастна, но она черезчуръ горда и упряма, чтобы заплакать. Она довольно-таки сумасбродна, у нея пылкая фантазiя, она ждетъ принца. А помните исторiю съ пресловутыми пятью талерами, которые вы должны были подарить?..

- Это шутка. Нетъ, это пустяки...

-- Это имело значенiе. Она проделала и со мной нечто подобное. Это было съ годъ тому назадъ. Мы были на палубе почтоваго парохода, пока онъ стоялъ здесь въ гавани; шелъ дождь и было холодно. Какая-то женщина съ маленькимъ ребенкомъ сидитъ на налубе и мерзнетъ. Эдварда спрашиваетъ ее: - Вамъ холодно? - Да, женщине было холодно. - И маленькому тоже холодно? - Конечно и маленькому тоже холодно. - Почему же вы не идете въ каюту? - спрашиваетъ Эдварда. - У меня место на палубе, - отвечаетъ женщина. Эдварда смотритъ на меня. - У, женщины место только на палубе, - говоритъ она. Что же поделаешь, говорю я самъ себе. Но я прекрасно понимаю взглядъ Эдварды. Я не богатъ, я вышелъ въ люди изъ ничтожества, у меня все деньги на счету. Я отхожу отъ женщины и думаю: если нужно за нее заплатить, пусть заплатитъ сама Эдварда, у нея и у ея отца побольше денегъ, нежели у меня. И Эдварда платитъ сама. Въ этомъ отношенiи она удивительна, никто не скажетъ, что у нея нетъ сердца. Но такъ верно, какъ вотъ я сижу, она ждала, что я заплачу за место въ каюте для женщины и для ребенка, я виделъ это по ея глазамъ. Что же дальше? Женщина встала и поблагодарила за такую большую помощь.

- Не меня благодарите, а вонъ того господина, - отвечаетъ Эдварда и спокойно указываетъ на меня. Какъ вы это находите? Я слышу, что женщина благодаритъ также и меня, и я ничего не могу на это сказать, я предоставляю всему итти своимъ чередомъ.

Видите, это одна только черта, но я могъ бы разсказать много другихъ. А что касается пяти талеровъ на чай гребцу, то она сама дала эти деньги. Если бъ вы это сделали, она бросилась бы къ вамъ на шею; вы были бы тогда знатной особой, потому что выкинули такую несуразную штуку изъ-за стоптаннаго башмака, это было бы ей по душе, она всегда мечтала объ этомъ. Такъ какъ вы этого не сделали, то она сделала это сама отъ вашего имени. Вотъ какая она неразумная и расчетливая въ то же самое время.

- Такъ, значить, никто не можетъ ею овладеть? - спросилъ я.

- Съ ней нужно быть построже, - отвечалъ уклончиво докторъ; это нехорошо, что она ведетъ такъ свободно игру, она делаетъ все, что ей угодно, и одерживаетъ победы, сколько ей хочется. Все ею заняты, никто не обнаруживаетъ къ ней равнодушiя, всегда есть кто-нибудь подъ рукой, на комъ она можетъ делать свои испытанiя. Заметили ли вы, какъ я съ ней обращаюсь? Какъ съ школьницей, какъ съ маленькой девочкой, я руковожу ею, исправляю ея языкъ, слежу за ней и ставлю ее въ затруднительное положенiе. Вы думаете, она этого не понимаетъ? Ахъ, она горда и упряма, это ее оскорбляетъ; но она черезчуръ горда, чтобы показать, что это ее оскорбляетъ. Но съ ней нужно именно такъ обращаться. Когда вы явились, я уже целый годъ держалъ ее въ повиновенiи; это имело свое действiе, она плакала отъ

- Ого, у доктора есть за что мстить, - подумалъ я и сказалъ:

- Скажите мне теперь, докторъ, зачемъ вы старались и утруждали себя сообщать мне все это? Долженъ я вамъ помочь опять привести въ повиновенiе Эдварду?

- Въ довершенiе всего она пламенна, какъ вулканъ, - продолжалъ онъ, не обращая вниманiя на мой вопросъ.

- Вы спрашиваете, можетъ ли кто-нибудь овладеть ею. Конечно, да, почему же нетъ. Она ждетъ своего принца, онъ еще не явился, она делаетъ ошибку за ошибкой, она думала, что вы - принцъ, темъ более, что у васъ такой звериный взглядъ, ха-ха! Послушайте, господинъ лейтенантъ, во всякомъ случае вы должны были захватить хоть свою форму. Она имела бы теперь значенiе. Почему же кому-нибудь я не завладеть ею. Я виделъ, какъ она ломала руки въ ожиданiи того, кто долженъ былъ притти и взять ее, увезти и владеть ея душой и теломъ. Да, но онъ долженъ притти извне, вывернуть въ одинъ прекрасный день, какъ совершенно особое существо. Мне кажется, что-то кроется въ томъ, что господинъ Макъ отправился въ экспедицiю. Уже разъ было, что господинъ Макъ отправился, въ путешествiе, а когда онъ вернулся, его сопровождалъ какой-то господинъ.

- Его сопровождалъ господинъ?

- Но, увы, онъ не годился, - сказалъ докторъ, горько усмехнувшись. - Это былъ человекъ моихъ летъ; онъ и хромалъ, такъ же какъ я. Но то не былъ принцъ.

- А куда онъ уехалъ? - спросилъ я, пристально посмотревъ на доктора..

- Куда онъ уехалъ? отсюда? Этого я не знаю, - отвечалъ онъ, смутившись.

- Но мы совсемъ заболтались, черезъ неделю вы сможете ступать на вашу ногу. До свиданiя.

Я слышу около своей хижины женскiй голосъ, кровь бросается мне въ голову; это - голосъ Эдварды.

- Что я слышу, - Гланъ, Гланъ боленъ?

И моя прислуга отвечаетъ за дверью:

- Теперь онъ уже почти поправился.

Этотъ "Гланъ, Гланъ" потрясъ меня до мозга костей, она два раза повторила мое имя; это подействовало на меня, ея голосъ былъ ясный и взволнованный. Она отворила дверь, не постучавшись, поспешно вошла и взглянула на меня. И вдругъ мне стало такъ, какъ въ былые дни; на ней была ея перекрашенная кофточка, а фартукъ былъ завязанъ ниже талiи, чтобы талiя казалась длиннее. Я все это тотчасъ же заметилъ, ея взглядъ, ея смуглое лицо съ бровями, высоко изогнутыми на лбу, удивительно нежное выраженiе ея рукъ, все это съ силой ворвалось въ меня и такъ смутило. "Ее я целовалъ", подумалъ я. Я всталъ и продолжалъ стоять.

- Вы встаете, вы, можете стоять, - сказала она. - Садитесь же, у васъ болитъ нога, вы ее прострелили. Боже мой, какъ это случилось? Я только. что узнала объ этомъ. А я все время думала: где же Гланъ? Онъ совсемъ больше не приходитъ. Я ровно ничего не знала. Вы ее прострелили несколько недель тому назадъ, какъ я слышу, а я ни слова объ этомъ не знала. Ну какъ вы теперь? Вы ужасно побледнели, я совсемъ васъ не узнаю. А нога? Вы останетесь хромымъ? Докторъ говоритъ, что вы не будете хромать. Какъ искренно я рада за васъ, что вы не будете хромымъ, я благодарю Бога за это. Надеюсь, вы извините меня, что я пришла сюда, не долго думая, я не шла, а бежала...

Она нагнулась ко мне, она была близка ко мне, я чувствовалъ на своемъ лице ея дыханiе, я протянулъ къ ней руки. Тогда она отошла назадъ. Ея глаза были еще влажны.

- Это вотъ какъ произошло, - бормоталъ я. - Я хотелъ поставить ружье въ уголъ, я держалъ его обратной стороной, дуломъ внизъ; вдругъ я услышалъ выстрелъ. Несчастный случай.

- Несчастный случай, - сказала она въ раздумье и кивнула головой.

- Да, случайность, - перебилъ я ее. - Какъ я могу знать, почему это оказалась именно левая нога? Вотъ видите, я вотъ такъ держалъ ружье, такъ что выстрелъ не могъ попасть въ правую ногу. Да, не очень-то было прiятно.

Она задумчиво посмотрела на меня.

-- Ну, значить вы теперь поправляетесь, - сказала она и посмотрела кругомъ въ хижине;. - Почему вы не посылали вашей женщины къ намъ за едой? Чемъ вы жили все это время?

Мы поговорили еще несколько минутъ. Я спросилъ ее:

- Когда вы вошли, ваше лицо было оживленно и ваши глаза блестели, вы протянули мне руку. Теперь ваши глаза стали опять равнодушны. Я не ошибаюсь.

Пауза.

- Нельзя же бытъ всегда одинаковой...

- Скажите мне, хотъ только этотъ разъ, - сказалъ я, - что я въ данномъ случае сказалъ или сделалъ такое, что могло возбудить ваше недовольство. Это послужитъ мне руководящей нитью на будущее время.

Она смотрела въ окно, на далекiй горизонтъ, она стояла и смотрела задумчиво прямо передъ собой и отвечала, продолжая стоять ко мне спиной:

- Ничего, Гланъ. Ведь приходятъ иногда некоторыя мысли въ голову. Вы сейчасъ не въ духе? Не забудьте, некоторые даютъ мало, но для нихъ это много, другiе отдаютъ все, но это имъ ничего не стоитъ; кто же далъ больше? Вы за вашу болезнь стали такой грустный. Но зачемъ мы свели на это нашъ разговоръ? И вдругъ она смотритъ на меня, радость окрашиваетъ ея лицо, она говоритъ.

- Выздоравливайте скорее. Мы будемъ опять видеться.

И съ этими словами она протянула мне руку.

Тутъ мне пришло въ голову не принять ея руки. Я поднялся, заложилъ руки за спину и низко поклонился; этимъ я хотелъ поблагодарить ее за ея любезное посещенiе.

- Извините, что не могу проводить васъ дальше. Когда она ушла, я селъ, чтобы все это хорошенько обдумать.

Я написалъ письмо, где требовалъ, чтобы мне выслали мундиръ.

Первый день въ лесу. Я былъ веселъ и утомленъ, все звери подходили ко мне и осматривали; на листве деревьевъ сидели жуки, букашки ползали по дороге. - Приветствую всехъ васъ! - сказалъ я мысленно. Настроенiе леса овладевало моими чувствами; я плакалъ отъ любви, и при этомъ мне было радостно, я весь былъ исполненъ благодарности.

Мой милый лесъ, мое убежище, Божья благодать, я скажу тебе отъ полноты моего сердца... Я останавливаюсь, смотрю по сторонамъ, я со слезами на глазахъ называю по имени птицъ, деревья, камни, траву, пчелъ, оборачиваюсь и называю ихъ всехъ по порядку. Я смотрю на горы и думаю. - Да, я сейчасъ приду, - какъ-будто отвечаю на чей-то зовъ.

Тамъ, наверху, сидятъ на яйцахъ соколы, я зналъ, где находятся ихъ гнезда. Но мысль о соколахъ, высиживающихъ яйца тамъ, наверху, въ горахъ, далеко умчала мою фантазiю. Въ полдень я выехалъ въ море; я присталъ къ маленькому острову къ скале, тамъ, за пристанью. Тамъ росли на длинныхъ стебляхъ лиловые цветы, доходившiе мне до коленъ; я бродилъ среди странныхъ растенiй, кустовъ малины, шероховатой морской травы, тамъ не было никакихъ животныхъ, можетъ-быть, и людей тамъ никогда не бывало. Море слегка пенилось у острововъ и окутывало меня туманомъ шумовъ; тамъ, высоко кричали и летали прибрежныя птицы. Море со всехъ сторонъ заключило меня точно въ объятья. Благословенна будетъ жизнь и земля, и небо, благословенны мои враги. Въ этотъ мигъ я былъ бы милостивъ со своимъ злейшимъ врагомъ и

Громкая песнь доносится до меня съ одной изъ лодокъ господина Мака, и душа моя наполняется солнечнымъ светомъ при этихъ знакомыхъ звукахъ. Я гребу къ пристани, прохожу мимо рыбачьихъ хижинъ и возвращаюсь домой. День прошелъ, я принимаюсь за свой ужинъ, разделяю свою трапезу съ Эзопомъ и снова возвращаюсь въ лесъ. Нежные ветерки беззвучно веютъ мне въ лицо. - Благословенны будьте вы, - говорю я ветеркамъ, - за то, что веете мне въ лицо, благословенны будьте вы, моя кровь исполняется благодарности къ вамъ. - Эзопъ кладетъ свою лапу ко мне на колени.

Мною овладеваетъ усталость, и я засыпаю.

Люль, люль! Колокольчики звучатъ? Несколько миль дальше въ море стоитъ гора. Я творю две молитвы, одну за свою собаку, другую - за себя, и мы входимъ въ гору. За нами запираются ворота, дрожь пронизываетъ меня, и я просыпаюсь.

Огненно-красное небо, солнце стоитъ и попираетъ земли передъ моими глазами. Ночь; горизонтъ дрожитъ отъ света. Эзопъ и я переходимъ въ тень. Вокругъ все тихо. - Нетъ, мы не будемъ больше спать, - говорю я Эзопу, - завтра мы будемъ охотиться. - Красное солнце светитъ намъ. Мы не вошли внутрь горы!... Странное настроенiе овладеваетъ мною, кровь бросается мне въ голову.

Разгоряченный и еще слабый, я чувствую, что меня кто-то целуетъ, и поцелуй остается на моихъ устахъ. Я осматриваюсь, никого не видно. - Изелина! - говорю я!.. Что-то шуршитъ въ траве, можетъ быть это листъ упалъ на землю, можетъ быть шаги. Какой-то трепетъ проносится по лесу; - бытъ-можетъ, это дыханiе Изелины, - думаю я. По этимъ лесамъ ходила Изелина, здесь внимала мольбамъ охотниковъ въ желтыхъ сапогахъ и зеленыхъ плащахъ. Она жила въ своей усадьбе полмили отсюда, она сидела у своего окна, тому уже будетъ четыре человеческихъ возраста, и слушала звукъ роговъ кругомъ по лесу. Здесь водился и олень, и волкъ, и медведь, и много здесь было; охотниковъ и все видели, какъ она росла, и каждый изъ нихъ дожидался ея. Одинъ виделъ ея глаза, другой слышалъ ея голосъ; но однажды одинъ безсонный юноша всталъ ночью и пробуравилъ дыру въ комнату Изелины и онъ виделъ ея белое бархатистое тело. Когда ей исполнилось 12 летъ, явился Дундасъ. Онъ былъ шотландецъ, торговалъ рыбой и у него было много кораблей У него былъ сынъ. Когда Изелине исполнилось 16 летъ, она въ первый разъ увидела молодого Дундаса. Это была ея первая любовь...

И такiя странныя ощущенiя овладеваютъ мной, и моя голова становится тяжелой, пока я тамъ сижу, я закрываю глаза и снова чувствую поцелуй Изелины. - Изелина, неужели это ты, ты, возлюбленная жизни? - говорю я; - а Дидерика ты оставила за деревомъ?.. - Но голова моя становится все тяжелее и тяжелее, и я плыву по волнамъ сна.

- Люль, люль! - говоритъ чей-то голосъ, кажется, будто семизвездiе поетъ у меня въ крови. Это голосъ Изелины.

- Спи, спи; я буду разсказывать тебе о своей любви, пока ты спишь, и разскажу тебе о моей первой ночи. Я еще помню, что забыла затворить свою дверь; мне было тогда шестнадцать летъ, была весна, дулъ теплый ветеръ; явился Дундасъ. Онъ казался орломъ, который съ шумомъ примчался. Я встретила его въ одно прекрасное утро передъ охотой, ему было двадцать пять летъ, онъ возвратился изъ далекаго путешествiя; онъ весело шелъ рядомъ со мной по лесу, и, когда онъ коснулся меня своей рукой, я начала его любить. На лице у него появились два лихорадочныхъ пятна и мне хотелось целовать эти пятна. Вечеромъ, после охоты, я пошла и искала его въ саду, и я боялась найти его; я тихонько, про-себя, называла его имя и боялась, что онъ можетъ его услыхать.

И вотъ онъ выходитъ изъ кустовъ и шепчетъ: сегодня ночью, когда пробьетъ часъ. После этого онъ исчезаетъ.

Сегодня ночью, когда пробьетъ часъ, что онъ хотелъ этимъ сказать? Я ничего не понимаю. Онъ, должно-бытъ, хотелъ сказать, что сегодня ночью, въ часъ онъ отправляется въ путешествiе; но какое мне дело до того, что онъ уезжаетъ.

И случилось, что я забыла запереть свою дверь...

Бьетъ часъ и онъ входитъ.

- Разве моя дверь не была заперта? - спрашиваю я.

- Я ее запру, - отвечаетъ онъ.

И онъ закрываетъ дверь, и мы оба заперты. Я боялась шума его огромныхъ сапогъ.

- Не разбуди моей прислуги! - сказала я. Я боялась скрипящаго стула и сказала. - Нетъ, нетъ, не садись на тотъ стулъ, онъ скрипитъ!

- Могу я тогда сесть на твою постель? - спросилъ онъ.

- Да, - сказала я.

Мы сидели на моей постели. Я отодвигалась отъ него, но онъ подвигался ко мне. Я смотрела въ землю.

- Тебе холодно, - сказалъ онъ и взялъ мою руку. Немного спустя, онъ сказалъ: - Какъ ты замерзла! - и онъ обнялъ меня рукой. Мне стало тепло въ его рукахъ. Мы сидимъ такъ некоторое время.

Кричитъ петухъ.

- Ты слышала, - сказалъ онъ, - петухъ прокричалъ. Скоро утро.

И онъ обнялъ меня и сделалъ меня этимъ счастливой.

- Если ты вполне уверенъ, что прокричалъ петухъ.... - бормочу я.

Я опять увидела оба лихорадочныхъ пятна на его лице и я хотела встать. Онъ удержалъ меня; я поцеловала оба милыя пятна и зажмурила передъ ними глаза...

Наступилъ день, было уже утро. Я проснулась и не узнала стенъ своей комнаты; я встала и не узнала своихъ маленькихъ башмачковъ; что-то струилось во мне; - что это такое струится во мне? - подумала я, улыбнувшись, и который это часъ пробило? Я ничего не знала, но я поняла только, что я забыла запереть у себя дверь.

Приходитъ моя девушка. - Твои цветы не были сегодня политы, - говоритъ она. Я забыла о своихъ цветахъ.

- Ты измяла свое платье, - продолжаетъ она.

- Где бы это я могла измять свое платье? - думала я съ смеющимся сердцемъ, - это, вероятно, случилось со мной сегодня ночью.

Въ ворота въезжаетъ экипажъ.

- И кошку свою ты сегодня не накормила, - говоритъ девушка. Но я забываю про свои цветы, про платье и кошку, и спрашиваю. - Это Дундасъ остановился у дома? Скажи ему, чтобъ онъ сейчасъ же пришелъ ко мне, я жду его, что это... что это такое... - И я думаю про-себя, - запретъ ли онъ опять дверь на ключъ, когда придетъ?

Онъ стучится, Я впускаю его и запираю дверь, чтобы оказать ему маленькую услугу.

- Изелина! - восклицаетъ онъ и целуетъ меня въ губы въ продолженiе целой минуты. - Я никого не посылала за тобой, - шепнула я.

- Ты никого не посылала? - спрашиваетъ онъ.

Я опять чувствую въ себе робость и отвечаю: - Нетъ я посылала за тобой гонца, мне такъ ужасно хотелось видеть тебя. Побудь немножко здесь.

И я закрыла глаза отъ любви. Онъ не пустилъ меня, я опустилась и прижалась къ его груди!

говорилъ, я какъ можно поспешнее перебила его и возражала.

- Нетъ, какъ можешь ты думать, что опять поютъ петухи, никто не кричалъ.

Онъ поцеловалъ меня въ грудь.

- Это курица кудахтала, - сказала я въ последнюю минуту.

- Подожди, я хочу запереть дверь, - сказалъ онъ и хотелъ подняться.

Я удержала его и шепнула:

- Она заперта...

Наступилъ опять вечеръ, и Дундасъ уехалъ. Точно что-то золотистое струилось во мне. Я встала передъ зеркаломъ, два влюбленныхъ глаза смотрели на меня напротивъ; что-то шевельнулось во мне при моемъ взгляде и заструилось заструилось вокругъ моего сердца. Боже мой, я никогда не смотрела на себя такими влюбленными глазами, и я поцеловала отъ любви свои собственныя губы въ зеркале...

Ну вотъ я разсказала тебе о моей первой ночи, объ утре и вечере после нея. Когда-нибудь потомъ я разскажу тебе о Свенде Херлуфсене! Его я тоже любила, онъ жилъ въ миле отсюда на острове, который вонъ виденъ тамъ вдали и въ тихiя летнiя ночи я сама приплывала къ нему, потому что я его любила.

- Я разскажу тебе также и о Стамере. Онъ былъ священникъ, я любила его, я всехъ люблю...

Сквозь сонъ я слышу, какъ кричитъ петухъ тамъ внизу, въ Сирилунде.

- Ты слышишь, Изелина, и намъ тоже пропелъ петухъ, - радостно восклицаю я и протягиваю руки. Я просыпаюсь. Эзопъ уже на ногахъ.

- Прочь! - говорю я въ жгучей тоске и осматриваюсь по сторонамъ: здесь никого, никого нетъ!

Разгоряченный и возбужденный я возвращаюсь домой. Уже утро, петухъ все еще поетъ въ Сирилуиде. - Около хижины стоитъ женщина, стоитъ Ева. Въ руке у нея вязка, она собирается въ лесъ. Утро жизни покоится на молодой девушке, ея грудь опускается и поднимается, солнце золотитъ ее.

- Вы не должны думать... - бормочетъ она.

- Что я не долженъ думать, Ева?

- Я не пришла сюда, чтобы васъ встретить, я шла мимо...

И густая краска заливаетъ ея лицо.

я не сталъ хромымъ.

Дни шли.

Господинъ Макъ вернулся, и мне пришлось скоро узнать о его возвращенiи. Онъ взялъ у меня лодку; онъ поставилъ меня въ затруднительное положенiе; время охоты еще не наступило, и я ничего не могъ стрелять. Но отчего онъ, ни слова не говоря, отнялъ у меня лодку? Двое изъ служащихъ господина Мака возили въ море какого-то незнакомца. Я встретилъ доктора.

- У меня взяли мою лодку, - сказалъ я.

- Сюда прибылъ какой-то иностранецъ, - сказалъ онъ. - Каждое утро нужно вывозитъ его въ море и вечеромъ опять привозитъ обратно. Онъ изследуетъ морское дно.

Незнакомецъ былъ финляндецъ; господинъ Макъ встретилъ его случайно на корабле; онъ вернулся съ Шпицбергена съ коллекцiей раковинъ и морскихъ животныхъ; его называли барономъ. Въ доме господина Мака онъ занималъ большую комнату и еще залу... Онъ обращалъ на себя всеобщее вниманiе.

"У меня не хватаетъ мяса, и я попрошу сегодня вечеромъ Эдварду датъ мне поесть", подумалъ я.

Я отправляюсь внизъ въ Сирилундъ. Я тотчасъ же заметилъ, что на Эдварде было новое платье; она кажется выросшей; платье у нея очень длинное.

- Простите, что я сижу, - сказала только и протянула мне руку.

- Да, къ сожаленiю, моей дочери нездоровится, - сказалъ господинъ Макъ. - Это простуда, она была неосторожной... Вы, вероятно, пришли ради вашей лодки? Я принужденъ одолжить вамъ другую, шлюпку; она немного течетъ, но если вы будете прилежно вычерпывать... Видите ли, у насъ сейчасъ въ доме человекъ науки, а вы понимаете, что такой человекъ... У него нетъ свободнаго времени; онъ работаетъ целый день и домой возвращается лишь къ вечеру. Не уходите до его прихода, тогда вы его увидите; вамъ будетъ интересно познакомиться съ нимъ. Вотъ его карточка... корона... баронъ. Очень приветливый господинъ. Встретилъ я его совершенно случайно.

- Ага! - подумалъ я, - тебя не приглашаютъ на вечеръ. Ну и слава Богу; я пришелъ сюда съ визитомъ, я могу отправиться домой, у меня есть немного рыбы въ хижине. Да ужъ какая-нибудь еда найдется. Баста!

Вошелъ баронъ. Маленькiй мужчина, летъ подъ сорокъ; длинное узкое лицо съ выступающими скулами и жидкой черной бородой. Взглядъ у него былъ острый и пронзительный, но онъ носилъ очень сильные очки, на запонкахъ у него была корона съ пятью зубцами, такъ же какъ и на карточке. Онъ держался немного сутуловато, а на его худыхъ рукахъ были синiя жилы; а ногти словно изъ желтаго металла.

- Очень прiятно, господинъ лейтенантъ. Вы, господинъ лейтенантъ, давно уже здесь?

- Несколько месяцевъ. Прiятный человекъ.

Господинъ Макъ предложилъ ему разсказать о раковинахъ и маленькихъ морскихъ животныхъ, и онъ сделалъ это очень охотно. Онъ объяснилъ намъ раньше, какiе сорта глины на холмахъ, пошелъ въ залу и принесъ образецъ водорослей изъ Белаго моря. Онъ постоянно поднималъ указательный палецъ и передвигалъ на носу толстые золотые очки. Господинъ Макъ интересовался этимъ въ высшей степени.

Прошелъ часъ.

Баронъ заговорилъ про мое несчастiе, мой несчастный выстрелъ.

- Я уже совсемъ оправился.

- Въ самомъ деле? Очень прiятно.

"Кто разсказалъ ему о моемъ несчастiи?", подумалъ я. Я спросилъ:

- Отъ... да кто же мне сказалъ? Фрёкэнъ Макъ, кажется. Не правда ли, фрёкэнъ Макъ?

Эдварда вспыхнула, какъ огонь.

Я пришелъ сюда такимъ жалкимъ; въ продолженiе многихъ дней мрачное отчаянiе уничтожило меня, но при этихъ последнихъ словахъ незнакомца радость овладела мной; я не посмотрелъ на Эдварду, но я подумалъ:

"Благодарю тебя, что ты говорила обо мне, называла мое имя, хотя оно навсегда потеряло для тебя всякое значенiе". Покойной ночи.

Я простился. Эдварда и теперь продолжала сидеть, извиняясь темъ, что нездорова. Она подала мне руку съ полнымъ равнодушiемъ. А господинъ Макъ стоялъ, занятый горячимъ разговоромъ съ барономъ. Онъ говорилъ о своемъ деде, консуле Маке.

- Я не знаю, разсказывалъ ли я господину барону, что эту пряжку Карлъ Іоганнъ собственноручно прикрепилъ на груди моего деда.

Я вышелъ на лестницу, никто не провожалъ меня. Я взглянулъ мимоходомъ въ окно залы; тамъ стояла Эдварда, выпрямившись во весь ростъ; она раздвинула обеими руками гардины и смотрела въ окно.

Я забылъ поклониться, я все забылъ. Какая-то волна подхватила меня и быстро унесла оттуда.

"Остановись, подожди минутку!" сказалъ я себе, когда дошелъ до леса. Боже мой, этому долженъ быть положенъ конецъ! Мне вдругъ стало жарко отъ бешенства; я застоналъ. Ахъ, у меня нетъ въ груди ни малейшаго чувства чести; самое большее съ неделю я пользовался благосклонностью Эдварды, но все это давно прошло, и я никакъ не могъ съ этимъ помириться. Отныне мое сердце должно было бы взывать къ ней; прахъ, воздухъ, земля у меня на пути, Боже милосердый... Я дошелъ до хижины, отыскалъ свою рыбу и поужиналъ.

Ты все ходишь вокругъ и прожигаешь свою жизнь изъ-за школьницы, и твои ночи полны ужасныхъ сновиденiй. И тяжелый воздухъ окутываетъ твою голову, затхлый, вековой ветеръ. А небо трепещетъ въ чудесной синеве, и горы зовутъ. Идемъ, Эзопъ, идемъ!

Прошла неделя. Я нанималъ лодку у кузнеца и ловилъ себе рыбу на обедъ. Эдварда и прiезжiй баронъ бывали всегда вместе по вечерамъ, когда онъ возвращался съ моря; разъ я ихъ виделъ у мельницы.

Однажды вечеромъ они прошли мимо моей хижины; я отошелъ отъ окна и тихонько закрылъ дверь на всякiй случай. То, что я ихъ виделъ вместе, не произвело на меня решительно никакого впечатленiя; я пожалъ плечами.

Въ другой разъ вечеромъ я встретилъ ихъ на дороге, и мы поклонились другъ другу.

Я далъ барону поклониться первому, а самъ лишь двумя пальцами взялся за фуражку. Я спокойно прошелъ мимо и равнодушно посмотрелъ на нихъ.

Прошелъ еще день.

Много ужъ длинныхъ дней теперь пробежало! Подавленное настроенiе овладело мной, мое сердце какъ-то безцельно размышляло о вещахъ; даже дружелюбный серый камень около моей хижины стоялъ какъ олицетворенiе страданiя и отчаянiя, когда я проходилъ мимо. Можно было ждать дождя; жара стояла въ воздухе, и, куда ни повернешься, обдавало тебя горячимъ дыханiемъ; ногу ломило; утромъ я виделъ, какъ одна изъ лошадей господина Мака сломала оглобли; все это имело для меня значенiе.

"Лучше всего запастись пищей для дома, пока держится хорошая погода", подумалъ я.

Я крепко привязалъ Эзопа, взялъ свои удочки и ружье и отправился къ пристани.

Я чувствовалъ себя необычайно утешеннымъ.

- Почтовый пароходъ? онъ придетъ черезъ три недели, - отвечалъ онъ.

- Я жду свой мундиръ, - сказалъ я.

Тутъ я встретилъ одного изъ приказчиковъ господина Мака. Я взялъ его за руку и сказалъ:

- Скажите мне, Бога ради, вы больше никогда не играете въ вистъ въ Сирилунде?

- О, нетъ, часто, - возражаетъ онъ.

Пауза.

- Я все не могъ собраться последнее время, - сказалъ я.

Я поплылъ къ своему обыкновенному месту рыбной ловли. Въ воздухе было душно. Комары собирались въ целые рои, и я долженъ былъ все время куритъ, чтобы спасаться отъ нихъ. Треска клевала, я ловилъ двойными крючками, уловъ былъ удачный. На обратномъ пути я убилъ двухъ гагарокъ.

Когда я былъ на пристани, тамъ стоялъ кузнецъ. Онъ былъ за работой. У меня мелькаетъ мысль, я спрашиваю его:

- Нетъ, - отвечаетъ онъ, - господинъ Макъ надавалъ мне работы до самой полуночи.

Я кивнулъ и подумалъ про-себя, что это хорошо.

Я взялъ свой уловъ и пошелъ по дороге, которая шла мимо дома кузнеца. Ева была одна дома.

- Я ужасно тосковалъ по тебе, - сказалъ я ей. Я былъ взволнованъ при виде ея, а она съ трудомъ могла смотреть на меня отъ удивленiя.

- Я люблю твою молодость и твои хорошiе глаза, - сказалъ я. - Накажи меня сегодня за то, что я о другой думалъ больше, чемъ о тебе. Послушай, я пришелъ къ тебе только, чтобы посмотреть на тебя, мне хорошо съ тобой, я влюбленъ въ тебя. Ты слышала, какъ я тебя звалъ сегодня ночью?

- Нетъ, - отвечала она въ ужасе.

- Я звалъ Эдварду, подъ фру Эдварду, но я подразумевалъ тебя. Я проснулся отъ этого; конечно, я имелъ въ виду тебя; это была отговорка, когда я сказалъ "Эдварду". Но не будемъ больше говорить о ней. О, Боже, ведь ты моя возлюбленная Ева! у тебя сегодня такiя красныя губы; у тебя нога красивее, чемъ у Эдварды, вотъ посмотри сама. - Я приподнялъ ея платье и показалъ ей на ея собственную ногу.

Радость, которой я еще никогда не замечалъ въ ней, залила ея лицо. Она хочетъ отвернуться, но раздумываетъ и обнимаетъ одной рукой меня за шею.

Проходитъ некоторое время. Мы разговариваемъ, сидимъ все время на длинной скамейке и говоримъ о всевозможныхъ вещахъ. Я сказалъ:

- Поверишь ли, фрёкэнъ Эдварда совсемъ не умеетъ говорить, она говоритъ, какъ ребенокъ; она говоритъ: "более счастливее". Я самъ это слышалъ. Ты находишь, что у нея красивый лобъ? Этого я не нахожу. У нея мрачный лобъ. Она даже не моетъ рукъ.

- Да, правда. Я забылъ.

Опять проходитъ некоторое время. Я о чемъ-то размышляю, я молчу.

- Почему у тебя влажные глаза? - спрашиваетъ Ева.

- У нея, впрочемъ, красивый лобъ, - говорю я, - и руки у нея всегда чистыя. Это случайно какъ-то разъ оне были грязны. Я не хотелъ сказать ничего другого. - И я продолжалъ горячо и стиснувъ зубы: - Я все время сижу и думаю о тебе, Ева; но мне приходитъ въ голову, что ты, можетъ-быть, не слыхала, что я сейчасъ хочу разсказать тебе. Когда Эдварда въ первый разъ увидела Эзопа, она сказала: "Эзопъ былъ мудрецъ, онъ былъ фригiецъ родомъ". Разве это не смешно! Она въ тотъ же день вычитала это изъ книги, я въ этомъ убежденъ.

- Да, - сказала Ева, - а что же дальше?

- Насколько мне помнится, она говорила также о томъ, что у Эзопа учителемъ былъ Ксанфъ.

- Ха-ха-ха.

- Вотъ какъ.

- И на кой чортъ разсказывать въ обществе, что учителемъ Эзопа былъ Ксанфъ? - спрашиваю я. - Ахъ, Ева, ты сегодня не расположена, а то ты до боли хохотала бы надъ этимъ.

- О, нетъ, я тоже нахожу, что это смешно, - говоритъ Ева и начинаетъ принужденно, недоумевая, смеяться, - но я не понимаю этого такъ хорошо, какъ ты.

Я молчу и думаю, молчу и думаю. - Тебе будетъ прiятнее, если мы тихо будемъ сидеть и ничего не говоритъ, - тихо спросила Ева. Доброта светилась въ ея глазахъ; она проводила рукой по моимъ волосамъ.

- Добрая, добрая душа! - воскликнулъ я и крепко прижалъ ее къ себе, - я уверенъ, что изнываю отъ любви къ тебе, я все больше и больше люблю тебя; ты ведь поедешь со мной, когда я уеду отсюда? Подумай. Ты ведь можешь поехать со мной?

- Да, - отвечала она.

Я почти что не слышалъ это "да", но я чувствую его въ ея дыханiи, я замечаю это по ней; мы бешено обнимаемъ другъ друга, и она беззаветно отдается мне.

Часъ спустя, я целую Еву на прощанье и иду. Въ дверяхъ я встречаю господина Мака. Самого господина Мака.

Онъ вздрагиваетъ, пристально смотритъ въ комнату, останавливается на пороге, продолжая пристально смотреть.

- Ну-ну! - говоритъ онъ и больше ни звука не можетъ издать; онъ совсемъ смутился отъ внезапности этой встречи.

- Вы не ожидали найти меня здесь? - говорю я, кланяясь.

Ева не двигается съ места. Г-нъ Макъ приходить въ себя, удивительная уверенность овладеваетъ имъ; онъ отвечаетъ:

и кладки яицъ. Сегодня вы застрелили двухъ птицъ около острова; эта видели люди.

- Я застрелилъ двухъ гагарокъ, - говорю я, совершенно уничтоженный. Мне совершенно ясно, что человекъ этотъ правъ.

- Двухъ гагарокъ или двухъ гагаръ, это совершенно безразлично. Вы были въ местности, подлежащей охране.

- Я согласенъ, - сказалъ я. - Мне это только сейчасъ пришло въ голову.

- Но вамъ это должно было раньше притти въ голову.

- Въ мае месяце я выстрелилъ изъ обоихъ стволовъ, приблизительно на томъ же самомъ месте. Это было во время одной поездки на острова. Это было сделано согласно вашему собственному требованiю.

- Это совсемъ другое дело, - сказалъ резко господинъ Макъ.

- Но, чортъ возьми, вы-то знаете ваши обязанности?

- Вполне, - отвечалъ онъ.

Ева была наготове. Когда я вышелъ, она пошла вследъ за мной; она повязала платокъ и вышла изъ дому. Я виделъ, какъ она отправилась до дороге къ амбарамъ. Господинъ Макъ пошелъ къ себе домой. Я обдумывалъ все это. Вотъ хитрость, суметь такъ вывернуться! Какъ онъ уставился на меня! Выстрелъ, два выстрела, пара гагарокъ, денежный штрафъ, уплата. Вотъ теперь все кончено съ господиномъ Макомъ и его домомъ. Собственно говоря, дело шло необыкновенно хорошо и быстро. Уже началъ накрапывать дождь большими, мягкими каплями. Сороки начали летать низко надъ землей, и когда я вернулся домой и отвязалъ Эзопа, онъ бросился жевать траву. Ветеръ началъ шуметь.

Въ миляхъ полутора отъ меня я вижу море. Идетъ дождь, а я въ горахъ! Нависшая скала защищаетъ меня отъ дождя. Я курю свою короткую трубку, курю одну за другой и каждый разъ, когда я ее зажигаю, табакъ ползетъ маленькими раскаленными червячками изъ золы. Такъ и мысли у меня въ голове. Передо мной на земле лежитъ связка сухихъ ветокъ изъ разореннаго гнезда. И душа моя подобна этому гнезду.

Я помню и теперь каждую малейшую мелочь изъ пережитаго мной въ эти последующiе дни. Охъ!

Я сижу здесь въ горахъ. Море и воздухъ шумятъ, ветеръ и непогода бурлятъ и жалобно воютъ у меня въ ушахъ. Далеко въ море виднеются суда и яхты съ зарифленными парусами; на корме люди, они все стремятся куда-то; "и, Богъ знаетъ, куда хотятъ все эти жизни", думалъ я.

Море, пенясь, вздымается и движется, движется, точно оно населено громадными, бешеными существами, которыя сталкиваются телами и рычатъ другъ на друга; нетъ, это праздникъ десяти тысячъ визжащихъ чертей; они прячутъ голову въ плечи и рыскаютъ кругомъ и концами своихъ крыльевъ взбиваютъ пену на море. Далеко-далеко въ море лежитъ подводная шхера; белый водяной встаетъ съ этого острова и трясетъ головой около погибшаго корабля съ парусами; ветеръ гонитъ его въ море, туда, въ пустынное море... Я радуюсь, что я одинъ, что никто не можетъ видеть мои глаза; я доверчиво прислоняюсь къ скале; я знаю, что никто за мной не стоитъ, никто не можетъ за мной наблюдать. Птица пролетаетъ надъ головой, испуская надорванный крикъ; въ эту самую минуту немного дальше отрывается кусокъ скалы и катится въ море. И молча я продолжаю сидеть тамъ некоторое время; я погружаюсь въ покой; теплое чувство удовольствiя овладеваетъ мной при мысли, что я могу безопасно сидеть въ моемъ укромномъ уголку въ то время, какъ тамъ, наружи, не переставая, идетъ дождь. Я застегиваю свою куртку и благодарю Бога за свою теплую куртку. Прошло еще некоторое время, я заснулъ.

Полдень. Я иду домой, дождь все еще идетъ. Вдругъ мне попадается навстречу что-то необыкновенное: на тропинке передо мной стоитъ Эдварда. Она вся промокла насквозь, какъ-будто она уже давно была подъ дождемъ, но она улыбается.

"Ну, вотъ еще", подумалъ я, и злоба овладеваетъ мной; я бешено сжимаю пальцами ружье и такъ иду къ ней навстречу, хотя она улыбается.

- Добрый день, - говоритъ она первая.

Я дожидаюсь, пока не подойду еще на несколько. Шаговъ ближе и говорю:

- Приветствую васъ, прекрасная дева!

- Вы были сегодня въ горахъ? - спрашиваетъ она. - Вы весь промокли. У меня есть здесь платокъ; если хотите, возьмите его, я могу обойтись безъ него... Нетъ, вы меня не узнаете. - И она опускаетъ глаза и качаетъ головой.

- Платокъ? - возражаю я и скрежещу зубами отъ злобы и удивленiя. - А вотъ у меня есть здесь и куртка, хотите вы взять ее у меня? Я могу безъ нея обойтись; я каждому охотно бы ее отдалъ, и такъ что вы можете спокойно взять ее себе. Я съ удовольствiемъ отдалъ бы ее жене какого-нибудь рыбака.

Я виделъ, что она напряженно слушала, что я говорилъ; она слушала съ такимъ вниманiемъ, что стала противной и забыла закрыть ротъ. Она стоитъ съ платкомъ въ руке; это белый шелковый платокъ; она сняла его съ шеи. Я тоже стаскиваю съ себя куртку.

- Бога ради, наденьте ее! - восклицаетъ она. - Вы не должны этого делать. Неужели вы такъ на меня злы. Нетъ, наденьте же куртку, пока вы еще не совсемъ промокли.

Я снова наделъ куртку.

- Куда это вы? - спросилъ я глухимъ голосомъ.

- Такъ, никуда... Я не понимаю, какъ вы могли снять вашу куртку...

- Где сегодня баронъ? - спрашиваю я. - Въ такую погоду графъ не можетъ быть въ море...

- Гланъ, я хотела сказать вамъ одну вещь...

Я перебиваю ее:

- Могу я васъ просить передать герцогу мой поклонъ.

Мы смотримъ другъ на друга. Я готовъ и дальше перебивать ее, какъ только она откроетъ ротъ. Наконецъ, по ея лицу скользить страдальческое выраженiе; я отворачиваюсь и говорю:

- Откровенно говоря, откажите вы вашему принцу, фрёкэнъ Эдварда. Этотъ человекъ не для васъ. Уверяю васъ, онъ все эти дни расхаживаетъ и размышляетъ, жениться ли ему на васъ или нетъ, а этимъ вамъ нельзя ведь услужить.

- Нетъ, не будемъ объ этомъ говорить, не правда ли? Я думала о васъ. Вы могли снять свою куртку и промокнуть ради другой; я пришла къ вамъ...

Я пожимаю плечами и продолжаю:

- Я предлагаю вамъ взять доктора вместо него. Въ чемъ вы можете его упрекнуть? Мужчина въ цвете летъ, прекрасная голова. Подумайте объ этомъ.

- Послушай меня, хоть минуточку...

- Эзопъ, моя собака, ждетъ меня въ хижине. - Я снялъ шляпу, поклонился и опять сказалъ:

- Приветъ вамъ, прекрасная дева. - Съ этими словами я пошелъ.

- Нетъ, не вырывай у меня сердца изъ груди. Я пришла къ тебе сегодня, караулила здесь тебя и улыбалась, когда ты шелъ сюда. Теперь я чуть было съ ума не сошла, потому что ни о чемъ другомъ я думать не могла; все кружилось вокругъ меня, и я все время думала о тебе. Сегодня я сидела у себя въ комнате; кто-то вошелъ; я подняла глаза, хотя я все равно знала, кто пришелъ. - Я вчера гребъ четверть мили, - сказалъ онъ. - Вы не устали? - спросила я. - Ахъ, конечно, я очень усталъ, и у меня на рукахъ образовались волдыри, - сказалъ онъ и казался очень огорченнымъ этимъ последнимъ обстоятельствомъ. Я подумала: "Вотъ чемъ онъ огорченъ!" Немного времени спустя, онъ прибавилъ: - Ночью я слышалъ шопотъ подъ моимъ окномъ, это ваша горничная была занята интимной беседой съ однимъ изъ вашихъ приказчиковъ. - Да, они намереваются вступить въ бракъ, - сказала я. - Да, но это было въ два часа ночи. - Ну такъ что же? - спросила я и тотчасъ же прибавила: - ночь принадлежитъ имъ. - Онъ поправилъ на носу свои золотые очки и заметилъ: - Но, не правда ли, вы находите это все-таки неудобнымъ такъ поздно, ночь? - Я не поднимала глазъ, и такъ мы просидели десять минутъ. - Не могу ли я накинуть вамъ шаль на плечи? - спросилъ онъ. - Нетъ, благодарю васъ, - отвечалъ я. - Кто-то завладеетъ вашей маленькой ручкой? - сказалъ онъ. Я не отвечала, мои мысли были далеко. Онъ положилъ мне на колени маленькую коробочку; я открыла коробку и нашла въ ней булавку; на булавке была корона, и я насчитала въ ней десять камней... Гланъ, булавка у меня здесь, хочешь ее посмотреть? Она растоптана... Подойди сюда и посмотри, какъ она растоптана... - Ну, что мне делать съ булавкой? - спросила я. - Она должна украшать васъ, - отвечалъ онъ. Но я протянула ему булавку обратно и сказала! - Оставьте меня въ покое, я думаю больше о другомъ. - О комъ? - спросилъ онъ. - Объ одномъ охотнике, - отвечала я; - онъ подарилъ мне на память всего два птичьихъ пера; возьмите же вашу булавку. - Но онъ не хотелъ брать обратно булавки. Я въ первый разъ взглянула на него, его глаза были такiе пронизывающiе. - Я не возьму обратно булавки, делайте съ ней что хотите; растопчите ее, - сказалъ онъ. - Я встала, положила булавку подъ каблукъ и наступила. Это было сегодня утромъ... Целыхъ четыре часа я все здесь хожу и жду; после обеда я ушла. Онъ встретилъ меня наверху, на дороге. - Куда вы идете? - спросилъ онъ. - Къ Глану, - отвечала я! - я хочу попросить его не забывать меня... - Вотъ ужъ съ часъ, какъ я жду тебя здесь, я стояла подъ деревомъ и видела, какъ ты шелъ, ты былъ точно Богъ. Я люблю твою осанку, твою бороду и твои плечи, все въ тебе я люблю... Теперь ты нетерпеливъ, ты хочешь уйти, я для тебя безразлична, ты даже не смотришь на меня...

Я остановился. Когда она замолчала, я опять пошолъ. Я обезумелъ отъ отчаянiя и улыбался, мое сердце было ожесточено.

- Да, не правда ли, - сказалъ я и опять остановился. - Вы что-то мне хотели сказать?

Эта шутка заставила ее утомиться мной.

- Я хотела вамъ что-то сказать? Да, но ведь я уже вамъ сказала; разве вы не слыхали? Нетъ, больше ничего, ничего мне не остается вамъ сказать... - Ея голосъ какъ-то странно дрожитъ, но это меня не трогаетъ.

Когда я выхожу на следующее утро, Эдварда стоитъ у хижины. Въ теченiе ночи я все обдумалъ и принялъ решенiе. Нетъ, зачемъ мне ослепляться этой своенравной рыбачкой, этой необразованной девчонкой; уже не достаточно ли долго ея имя сидело у меня въ сердце и сосало его? Довольно мне этого. Мне пришло въ голову. что я можетъ-быть темъ сталъ ей ближе, что показывалъ ей полнейшее равнодушiе и высмеивалъ ее. Ахъ, какъ восхитительно я ее высмеивалъ. После того, какъ она въ теченiе несколькихъ минуть держала свою речь, я говорю ей преспокойно:--Да, правда, вы хотели мне что-то сказать... - Она стояла около камня. Она была очень возбуждена и хотела побежать ко мне навстречу, она ужъ протянула было руки, но остановилась, ломая руки. Я взялся за фуражку и молча поклонился ей.

- Сегодня мне нужно отъ васъ, Гланъ, только одного, - сказала она настойчиво.

Но я не тронулся съ места, хотя бы только для того, чтобы услышать, что она хотела мне сказать.

- Я слышала, что вы были у кузнеца. Это было однажды вечеромъ, когда Ева была одна дома.

Я смутился и возражалъ.

- Отъ кого вы имеете такое сведенiе?

-- Я не шпiоню, - воскликнула она. - я слышала это вчера вечеромъ, мне разсказалъ это мой отецъ; когда я вчера вечеромъ, промокшая насквозь, вернулась домой, отецъ сказалъ: Ты смеялась сегодня надъ барономъ. - Нетъ, - отвечала я. - Где ты сейчасъ была? - продолжалъ онъ спрашивать: - Я отвечала: - У Глана. - Тогда отецъ разсказалъ мне все это.

Я преодолеваю отчаянье и говорю: - Ева и здесь была.

- Она и здесь была? въ хижине?

- Несколько разъ я заставлялъ ее войти. Мы разговаривали.

- И здесь тоже!

Пауза. "Будь твердъ!" - думаю я и говорю:

- Такъ какъ вы такъ любезны, что вмешиваетесь въ мои дела, то и я не хочу отставать. Вчера я вамъ предлагалъ доктора; вы подумали объ этомъ? Принцъ просто невозможенъ.

Гневъ вспыхиваетъ въ ея глазахъ.

обращаться съ людьми: А вы смешны, мне стыдно за васъ, вы невыносимы, понимаете ли вы это?

Ея слова глубоко оскорбили меня; я наклонилъ голову и отвечалъ:

- Въ этомъ вы правы, я не умею обходиться съ людьми. Но будьте ко мне снисходительны; вы меня не понимаете, я все живу въ лесу, это моя радость. Здесь, въ моемъ уединенiи, я никому не могу причинить вреда темъ, что я такой, какой есть. Но когда я сталкиваюсь съ людьми, я долженъ употреблять все свои усилiя, чтобы быть такимъ, какъ нужно. За последнiе два года я такъ мало бывалъ въ обществе людей...

- Отъ васъ всегда нужно ждать самаго сквернаго, - продолжала она, - въ конце-концовъ, становится утомительнымъ иметь съ вами дело.

Какъ безжалостно она это сказала! Какая-то непривычная горечь пронизываетъ меня; я почти отшатнулся передъ ея вспыльчивостью. Но Эдварда еще не остановилась; она прибавила:

- Можетъ-быть, вамъ удастся заслужить вниманiе Евы. Жалко только, что она замужемъ.

- Ева? Вы говорите, что Ева замужемъ? - спросилъ я.

- Да, она замужемъ.

- За кемъ же она замужемъ?

- Это вы должны же знать. Ева замужемъ за кузнецомъ.

- Разве она не дочь кузнеца?

- Нетъ, она его жена. Можетъ-быть, вы думаете, что я вамъ лгу?

Я ровно ничего не думалъ, но мое удивленiе было очень велико. Я продолжалъ стоять и думалъ: "Неужели Ева замужемъ?"

- Вашъ выборъ, однако, удаченъ, - говорить Эдварда.

Я задрожалъ отъ злости и сказалъ:

- Но возьмите же доктора, какъ я вамъ говорю. Послушайте совета друга; принцъ ведь просто старый дуракъ. - И я началъ высмеивать его въ своемъ раздраженiи, преувеличивалъ его возрастъ, сказалъ, что онъ плешивый, почти совсемъ слепой; я утверждалъ также, что онъ носитъ корону на своихъ запонкахъ единственно изъ-за того только, чтобы повеличаться своимъ дворянствомъ. - Впрочемъ, у меня не было желанiя поближе познакомиться съ нимъ, - сказалъ я, - въ немъ нетъ ничего такого, что выделяло бы его; ему не достаетъ характерныхъ чертъ, это полнейшее ничтожество.

- Нетъ, онъ представляетъ изъ себя нечто, представляетъ нечто! - кричала она, и голосъ прерывался у нея отъ гнева. - Онъ представляетъ изъ себя нечто гораздо большее, нежели это думаешь ты, лесной житель. Но подожди, онъ поговоритъ съ тобой, я попрошу его объ этомъ. Ты не веришь, что я его люблю, но ты увидишь, что ошибаешься; я выйду за него замужъ, я буду днемъ и ночью о немъ думать. Помни же, что я говорю: я люблю его! Пусть только Ева сюда придетъ, ха-ха, Богъ свидетель, пусть приходитъ, мне это совершенно безразлично. Да, я вижу, что мне нужно отсюда уйти...

Она пошла отъ хижины внизъ по тропинке, сделала несколько маленькихъ, поспешныхъ шаговъ, повернулась еще разъ съ мертвенной бледностью въ лице и простонала:

- Никогда не попадайся мне больше на глаза...

высокое небо, прохладныя ночи, ясные гулы и милые звуки въ лесахъ и поляхъ. Широкiй и мирный покоился мiръ...

- Я больше ничего не слышалъ отъ господина Мака относительно двухъ гагарокъ, которыхъ я подстрелилъ, - сказалъ я доктору.

- Этимъ вы обязаны Эдварде, - отвечалъ онъ. - Это я наверное знаю, я слышалъ, она воспротивилась этому...

"Я не обязанъ ей", подумалъ я.

Бабье лето, бабье лето! Тропинки лежатъ точно полосы среди увядающаго леса. Каждый день появляется новая звезда. Месяцъ мерцаетъ какъ тень, золотая тень, погруженная въ серебро...

- Богъ съ тобой, Ева, ты замужемъ?

- Разве ты этого не зналъ?

- Нетъ, я этого не зналъ.

Она молча сжала мне руку.

- Богъ съ тобой, дитя, что намъ теперь делать?

- Что хочешь. Можетъ-быть, ты еще не уедешь; я буду счастлива, пока ты здесь.

- Нетъ, Ева!

- Нетъ, да, да! Ну, хоть пока ты здесь.

У нея безпомощный видъ, и она все время сжимаетъ мою руку.

- Нетъ, Ева, уходи! Никогда больше!

И ночи проходятъ и дни наступаютъ; уже третiй день со времени того разговора. Ева идетъ съ ношей черезъ дорогу. И сколько дровъ переноситъ этотъ ребенокъ за лето изъ лесу!

- Оставь свою ношу, Ева, и дай мне посмотреть такiе ли у тебя голубые глаза?

Глаза у нея были красные.

- Нетъ, улыбнись мне опять, Ева. Я не могу дольше противостоять тебе, я твой, я твой...

Вечеръ. Ева поетъ; я слышу ея пенiе, и теплота разливается у меня по телу.

- Да, мне весело.

И такъ какъ она меньше меня ростомъ, она подпрыгиваетъ, чтобъ обнять меня за шею.

- Но, Ева, ты поцарапала свои руки? Боже мой, зачемъ ты ихъ исцарапала?

- Это пустяки.

Ея лицо удивительно сiяетъ.

- Ева, ты говорила съ господиномъ Макомъ?

- Да, одинъ разъ.

- Что ты сказала и что онъ сказалъ?

- Онъ ужасно жестокъ съ нами, онъ заставляетъ моего мужа день и ночь работать въ амбаре и меня тоже онъ приставляетъ къ всевозможнымъ работамъ.

- Зачемъ онъ это делаетъ'?

Ева уставилась въ землю.

- Почему онъ это делаетъ, Ева?

- Потому, что я тебя люблю.

Но откуда онъ это можетъ знать?

- Я ему это сказала.

Пауза.

- Дай Богъ, чтобы онъ не былъ жестокъ съ тобою, Ева!

- Но это ничего не значитъ, ничего не значитъ!

И голосъ ея звучалъ въ лесу, какъ тихая, дрожащая песня.

въ лесу. Каждое дерево стояло и думало. Ягоды созрели.

И вотъ наступило двадцать второе августа я вместе съ нимъ три железныхъ {Въ железныя ночи между 22 и 25 августа въ этой широте начинаются первые морозы.} ночи.

Первая железная ночь. Въ 9 часовъ заходитъ солнце. Матовая темнота ложится на землю, показываются две звезды, а часа два спустя слабый светъ луны. Я брожу по лесу со своимъ ружьемъ и со своей собакой, набирая костеръ, и светъ моего огня падаетъ между стволами сосенъ. Мороза нетъ.

- Первая изъ железныхъ ночей! - говорю я. И сильная, смущающая душу радость проникаетъ меня насквозь при мысли о времени и месте...

Люди, птицы, звери до здравствуетъ эта одинокая ночь въ лесу, въ лесу! Да здравствуетъ мракъ и шопотъ Бога среди деревьевъ, нежное, простое благозвучiе тишины, зеленая листва и желтая листва! Да здравствуютъ звуки жизни, собака, фыркающая въ траве, нюхающая землю!

Да здравствуетъ дикая кошка, которая вытянулась всемъ теломъ и прицеливается, готовая прыгнуть на воробья, въ темноте, въ темноте!

Да здравствуетъ кроткая тишина земли, да здравствуютъ звезды, серпъ луны! Да, я пью за нихъ и за него!..

Я встаю и прислушиваюсь. Никто меня не слышалъ. Я снова сажусь.

Благодаренiе тебе, уединенная ночь: и вамъ, горы, мракъ и шумъ моря; оно шумитъ въ моемъ сердце. Благодаренiе за жизнь, за дыханiе, за милость жить сегодня ночью, я благодарю изъ глубины моего сердца!

Послушай на востокъ и послушай на западъ, нетъ, послушай только, это вечный Богъ. Эта тишина, что шепчетъ мне на ухо - кипучая кровь всей природы. Богъ, пронизывающiй весь мiръ и меня. Я вижу блестящую паутину при свете моего костра, я слышу плывущую по морю лодку тамъ, на севере; северное сiянiе ползетъ по небу. О, клянусь моей безсмертной душой, я благодаренъ отъ всей души, что это я здесь сижу!..

Тишина. Еловая шишка глухо падаетъ на землю. "Упала еловая шишка", думаю я. Месяцъ высоко на небе, огонь мигаетъ на полусгоревшихъ поленьяхъ и хочетъ потухнуть. Поздней ночью я возвращаюсь домой.

Вторая железная ночь. Прежняя тишина и мягкая погода.

Моя душа созерцаетъ. Я машинально подхожу къ дереву, надвигаю шляпу на лобъ, прислоняюсь спиной къ этому дереву, заложивъ руки за голову. Я пристально смотрю въ одну точку и размышляю; светъ отъ моего костра ударяетъ мне прямо въ глаза, но я этого не чувствую. Я долго остаюсь въ этомъ положенiи, безъ всякихъ мыслей, и смотрю на огонь: ноги устали и отказываются служить; совсемъ оцепеневъ, я сажусь.

И только теперь я думаю о томъ, что я сделалъ. Зачемъ я такъ долго смотрелъ на огонь?

Эзопъ поднимаетъ голову и прислушивается, онъ слышитъ шаги. Является Ева.

- Сегодня вечеромъ я безконечно печаленъ и задумчивъ, - говорю я.

И отъ состраданiя она ничего не отвечаетъ.

- Я люблю три вещи, - говорю я тогда. - Я люблю тогъ любовный сонъ, который я разъ виделъ, люблю тебя и вотъ этотъ кусокъ земли.

- А что ты больше всего любишь?

- Сонъ.

- Я виделъ сегодня на дороге девушку: она шла водъ руку со своимъ возлюбленнымъ. Девушка глазами указала на меня и съ трудомъ могла удержаться отъ смеха, когда я прошелъ мимо.

- Надъ чемъ же она смеялась?

- Этого я не знаю, вероятно, она смеялась надо мной.

- Ты ее зналъ?

- Да, я ей поклонился.

- А она тебя не знаетъ?

- Нетъ... Но зачемъ ты сидишь и выспрашиваешь меня? Это скверно съ твоей стороны. Ты не заставишь меня назвать ея имя.

Пауза.

Я опять бормочу:

- Надъ чемъ она смеялась? Она кокетка, но, все-таки надъ чемъ же она смеялась? Боже мой, что же я такое ей сделалъ?

Ева отвечаетъ:

- Это было не хорошо съ ея стороны смеяться надъ тобой.

- Нетъ, это не было скверно! - кричу я. - Ты не должна меня ругать; она была права, что смеялась надо мной. Замолчи, чортъ возьми, и оставь меня въ покое, слышишь?

И Ева испуганная оставляетъ меня въ покое. Я смотрю на нее и въ ту же минуту раскаиваюсь въ своихъ жестокихъ словахъ; я падаю передъ ней на колени и ломаю руки.

- Иди домой, Ева! Ты та, кого я люблю больше всего; какъ могъ я любитъ сонъ? Это была только шутка; это тебя я люблю. Но ступай теперь домой; завтра я приду къ тебе; думай о томъ, что я твой! Не забывай это! Покойной ночи!

И Ева идетъ домой.

Третья железная ночь. Это ночь крайняго напряженiя. Хоть бы легкiй морозъ! Вместо мороза неподвижная теплота. После дневного солнца ночь похожа была на тепловатое болото. Я развелъ костеръ...

- Ева, иногда можно найти наслажденiе въ томъ, что тебя таскаютъ за волосы. Такъ извращенъ, можетъ-быть, духъ человеческiй. Тебя будутъ таскать за волосы внизъ въ долину и потомъ опять на гору, и если кто-нибудь спроситъ, что здесь происходить, человекъ въ состоянiи ответить въ восторге:

- Меня таскаютъ за волосы!

- Не помочь ли тебе, не освободить ли? - Ответишь:

- Нетъ

А если спросятъ:

- Но какъ же ты это выносишь?

- Да, я это выношу, потому что я люблю руку, которая меня таскаетъ!..

- Знаешь ли ты, Ева, что значитъ надеяться?

- Да, кажется.

- Видишь ли, Ева, надежда это - что-то чудесное, да, что-то совершенно особенное. Такъ, напримеръ, можно итти въ одно прекрасное утро по дороге и надеяться встретить человека, котораго любишь. И что же, встречаешь этого человека? Нетъ. Почему нетъ? Потому, что этотъ человекъ въ это утро занятъ где-нибудь въ другомъ месте... Въ горахъ я познакомился съ однимъ старымъ лопаремъ. Тогда ему было 58 л., онъ уже больше ничего не виделъ, а теперь ему за семьдесятъ, но ему кажется, что время отъ времени онъ лучше видитъ; дело идетъ на улучшенiе, думаетъ онъ; если ничто не помешаетъ, онъ будетъ въ состоянiи черезъ несколько летъ увидеть солнце. Волосы у него еще совсемъ черные, но глаза его были совершенно белые. Когда мы сидели въ его землянке и курили, онъ разсказываетъ мне обо всемъ, что виделъ, когда не былъ еще слепымъ.

Онъ былъ крепкiй и здоровый, долговечный, и надежда сохраняла его.

Когда я вышелъ, онъ проводилъ меня и началъ показывать мне въ различныхъ направленiяхъ:

- Тамъ вотъ югъ, а тамъ северъ; сперва ты пойдешь въ этомъ направленiи, а когда спустишься немного съ горы, пойдешь по тому направленiю.

- Совершенно верно, - отвечалъ я.

Тогда лопарь разсмеялся и сказалъ.

- Видишь ли, четырнадцать - пятнадцать летъ тому назадъ я этого не зналъ, значитъ я вижу теперь лучше, чемъ тогда; дело идетъ на улучшенiе. - Потомъ онъ нагнулся и снова вползъ въ свою землянку, въ свою вечную землянку, и свою земную обитель.

И онъ снова уселся у огня, полный надежды, что черезъ несколько летъ онъ снова увидитъ светъ солнца...

- Ева! какая странная вещь - надежда. Такъ, напримеръ, я надеюсь забыть того человека, котораго я не встретилъ сегодня на дороге.

- Ты говоришь такъ странно.

- Сегодня третья Железная ночь. Я обещаю тебе, Ева, завтра быть совсемъ другимъ человекомъ. Оставь меня теперь одного, завтра ты меня не узнаешь; когда я приду, я буду смеяться и целовать тебя, мое дорогое дитя. Подумай, мне осталась только эта ночь; а тамъ я буду совсемъ другимъ человекомъ; черезъ несколько часовъ я буду другимъ. Покойной ночи, Ева.

- Покойной ночи.

Я закрываю глаза.

Черезъ часъ мои чувства начинаютъ колебаться определеннымъ ритмомъ. Я образую одно созвучiе съ великой тишиной, одно созвучiе; я смотрю на полумесяцъ; онъ стоить на небе, подобно белой чешуе. Я чувствую что-то въ роде любви къ нему, я чувствую, что краснею.

"Это - онъ, месяцъ, говорю я тихо и страстно, это - месяцъ!" И сердце мое бьется ему навстречу тихими ударами. Это продолжается несколько минутъ. Слабое дуновенiе, какой-то странный ветеръ дуетъ на меня, странный потокъ воздуха.

Что это такое? Я оборачиваюсь, но никого не вижу. Ветеръ зоветъ меня, и моя душа доверчиво склоняется на этотъ зовъ. Я чувствую, что потерялъ равновесiе, я прижатъ къ чьей-то невидимой груди, мои глаза становятся влажными, я дрожу, - Богъ стоитъ поблизости и смотритъ на меня.

Это продолжается несколько минутъ. Я поворачиваю голову, странное движенiе воздуха исчезаетъ, и мне кажется, какъ-будто я вижу духа, повернувшагося ко мне спиной и безшумно шагающаго черезъ лесъ...

Я борюсь некоторое время съ тяжелымъ оцепененiемъ, я совсемъ изнемогъ отъ этихъ ощущенiй, я смертельно усталъ и я засыпаю.

Когда я проснулся, ночь была на исходе. Ахъ, я долго бродилъ въ мрачномъ настроенiи, весь въ лихорадке, все ожидая, что вотъ, меня поразитъ какая-нибудь болезнь. Все кружилось передо мною, я на все смотрелъ воспаленными глазами! Глубокая грусть овладела мной.

Теперь все это прошло.

Осень. Лето прошло, оно исчезло такъ же быстро, какъ и пришло; ахъ, какъ быстро оно прошло.

Наступили холодные дни; я охочусь, ловлю рыбу и пою песни въ лесу. Бываютъ дни съ густымъ туманомъ; онъ несется съ моря и все покрываетъ мракомъ. Въ одинъ изъ такихъ дней случилось нечто.

Я углубился въ своихъ странствованiяхъ въ лесу и, попавъ въ приходскiй лесъ, подошелъ къ дому доктора. Тамъ были гости, молодыя дамы, съ которыми я раньше встречался, танцующая молодежь, настоящiе саврасы безъ узды.

Подъехалъ экипажъ и остановился у садовой ограды; въ экипаже сидела Эдварда.

Она удивилась, увидя меня.

- Прощайте, - сказалъ я тихо. Но докторъ удержалъ меня.

Эдварда вначале была смущена моимъ присутствiемъ и опустила глаза, когда я заговорилъ; но потомъ она успокоилась и обратилась даже ко мне съ некоторыми короткими вопросами. Она была поразительно бледна; холодный, серый туманъ окутывалъ ея лицо. Она не выходила изъ экипажа.

- Я прiехала по порученiю, - сказала она, смеясь, - я изъ церкви, где никого изъ васъ не нашла; мне сказали, что вы здесь. Целый часъ проездила, чтобы отыскать васъ. Завтра вечеромъ у насъ собирается небольшое общество, - поводомъ къ этому служитъ отъездъ барона на следующей неделе, - и мне поручено пригласить всехъ васъ. Мы будемъ также танцовать. Итакъ, до завтрашняго вечера.

Все поклонились и благодарили. Мне она сказала кроме того:

- Будьте такъ добры и приходите. И не посылайте въ последнюю минуту записку съ извиненiями.

Я былъ такъ тронутъ этой неожиданной любезностью; я отошелъ на минуту въ сторону и радовался. Потомъ я простился съ докторомъ и его гостями и пошелъ обратно домой. Какъ она была ко мне благосклонна, какъ она была благосклонна! Чемъ я могу отблагодарить ее за это? Руки у меня ослабли, прiятный холодъ чувствовался въ кистяхъ. Боже мой, вотъ я иду и, совершенно обезсиленный, шатаюсь изъ стороны въ сторону; я не могу сложитъ рукъ, и отъ чувства безпомощности у меня появляются слезы на глазахъ; что съ этимъ поделаешь?..

Лишь поздно вечеромъ я вернулся домой.

Я направился по дороге къ гавани и спросилъ одного изъ рыбаковъ, будетъ ли почтовый пароходъ завтра вечеромъ. Нетъ, почтовый пароходъ будетъ только на следующей неделе.

Я поспешилъ къ хижине и занялся осмотромъ лучшей своей одежды. Я вычистилъ ее и привелъ въ порядокъ, въ некоторыхъ местахъ оказались дыры, и я плакалъ, штопая эти дыры.

Покончивъ съ этимъ, я улегся на нарахъ. Этотъ покой продолжался съ минуту; вдругъ мне приходитъ мысль, я вскакиваю и останавливаюсь пораженный среди комнаты. - Все это опять какая-нибудь проделка! - прошепталъ я. Я не былъ бы приглашенъ, если бы я случайно не очутился тутъ же, где приглашали остальныхъ; и, кроме того, она ясно мне намекнула, что я могу не приходить и могу послать записку съ извиненiями...

Я всю ночь не спалъ, и когда наступило утро, я пошелъ въ лесъ, озябшiй, не выспавшiйся, дрожа въ лихорадке. Гм... вотъ теперь идутъ приготовленiя къ вечеру въ Сирилунде! Что же дальше? Я не пойду и извиненiй не пошлю. Господинъ Макъ необыкновенно умный человекъ, онъ даетъ этотъ праздникъ въ честь барона, но я не явлюсь, понимаете ли вы это?..

Туманъ густо лежалъ надъ долиной и горой, холодная, влажная изморозь оседала на мою одежду и делала ее тяжелой, мое лицо было холодное и влажное. Порой налеталъ порывъ ветра и заставлялъ подниматься и опускаться спящiе туманы.

Было далеко за полдень, смеркалось, туманъ все скрывалъ у меня передъ глазами, и я не могъ орiентироваться по солнцу.

Целый часъ шелъ по направленiю къ дому, но мне нечего было торопиться; преспокойнымъ образомъ я пошелъ въ обратномъ направленiи. Я пришелъ къ неизвестному мне месту въ лесу. Наконецъ, я прислонилъ ружье къ стволу и обращаюсь за советомъ къ своему компасу. Я точно определяю дорогу и снова начинаю итти. Теперь, вероятно, 8 или 9 часовъ.

Тутъ случилось нечто.

Спустя полчаса я слышу сквозь туманъ музыку; еще несколько минутъ, и я узнаю местность: я стою вплотную у главнаго зданiя Сирилунда. Компасъ ошибочно привелъ меня какъ разъ къ тому месту, которое я хотелъ обойти. Знакомый голосъ окликаетъ меня; это голосъ доктора. Немного спустя меня вводятъ въ домъ.

Можетъ-бытъ, стволъ моего ружья подействовалъ на компасъ и ввелъ его въ ошибку. Это случилось со мной еще одинъ разъ недавно, въ этомъ году. Я не знаю, что и подумать.

Въ продолженiе всего вечера у меня было горькое чувство, что мне не место здесь, въ этомъ обществе.

Мое прибытiе осталось почти незамеченнымъ, все были такъ заняты другъ другомъ. Эдварда едва поздоровалась со мной. Я принялся много пить, потому что я понялъ, что былъ лишнимъ, и вместе съ темъ я все-таки не уходилъ.

Господинъ Макъ часто улыбался и делалъ всемъ приветливое лицо; онъ былъ во фраке и имелъ очень хорошiй видъ. Онъ появлялся то тутъ, то тамъ въ комнатахъ, смешивался съ этой полусотней гостей, иногда танцовалъ какой-нибудь танецъ, шутилъ и смеялся. Въ его глазахъ было что-то таинственное.

Шумъ отъ музыки и голосовъ раздавался по всему дому; все пять комнатъ были полны гостей, и, кроме того, танцовали въ большой зале. Я пришелъ во время ужина. Озабоченныя девушки бегали со стаканами и винами, съ блестящими медными кофейниками, съ сигарами, трубками, пирожными и фруктами. Не жалели ничего. Въ люстрахъ были необыкновенно толстыя свечи, вставленныя спецiально для этого случая, кроме того горели новыя парафиновыя лампы.

Ева помогала въ кухне, я лишь мелькомъ виделъ ее.

съ Эдвардой, следилъ за ней глазами, чокался съ ней и называлъ со фрёкенъ, точно такъ же какъ и дочерей пробста и участковаго врача. Я испытывалъ къ нему неудержимое отвращенiе и не могъ взглянуть на него, чтобъ не отвернуться съ грустной и глупой гримасой. Когда онъ обращался ко мне, я отвечалъ коротко, сжимая губы.

Кое-что мне вспоминается изъ этого вечера. Я стоялъ и разговаривалъ съ молоденькой девушкой, блондинкой, и вотъ я что-то ей сказалъ или разсказалъ какую-то исторiю, которая разсмешила ее. Едва ли это была чемъ-нибудь замечательная исторiя; но можетъ-бытъ я разсказалъ ей въ своемъ опьяненномъ состоянiи смешнее, чемъ я могу теперь припомнить, во всякомъ случае, теперь это улетучилось изъ моей памяти. Когда я обернулся, за мной стояла Эдварда. Она бросила мне признательный взглядъ. После этого я виделъ, что она увлекла за собой блондинку, чтобъ узнать, что я такое сказалъ. Я сказать не могу, какъ благотворно подействовалъ на меня взглядъ Эдварды, после того какъ я весь вечеръ ходилъ изъ одной комнаты въ другую, какъ отверженный; стало веселей на душе, я началъ болтать и сталъ более занимательнымъ.

Насколько мне помнится, я не совершилъ никакой погрешности въ этотъ вечеръ...

Я стоялъ на лестнице. Ева вышла изъ одной комнаты и пронесла какiя-то вещи. Она посмотрела на меня, вышла на лестницу, поспешно провела рукой по моимъ рукамъ, улыбнулась и вошла въ комнаты.

Никто изъ насъ не сказалъ ни слова. Когда я хотелъ пойти за ней, Эдварда стояла на пороге и смотрела на меня. Она прямо смотрела мне въ глаза. Также и она ничего не сказала. Я вошелъ въ залу.

- Представьте себе, лейтенантъ Гланъ занимается темъ, что устраиваетъ свиданiя съ прислугой тамъ, на лестнице, - сказала вдругъ громко Эдварда.

Она стояла въ дверяхъ. Многiе слышали, что она сказала. Она смеялась, какъ-будто она шутила, но лицо у нея было очень бледное. Я ничего не ответилъ на это, я пробормоталъ только:

- Это было совершенно случайно, она вошла, и мы встретились въ передней...

Прошло некоторое время, можетъ-быть часъ. Одной даме пролили на платье вино. Увидя это, Эдварда воскликнула:

- Что тамъ такое? Это сделалъ, вероятно, Гланъ?

Я этого не сделалъ, я стоялъ въ другомъ конце зала, когда это случилось.

Съ этой минуты я опять началъ много пить и держался больше у дверей, чтобы не мешатъ танцующимъ.

Баронъ собралъ около себя дамъ; онъ сожалелъ, что его коллекцiи были уже сложены, такъ что онъ ничего не могъ показать, ни водорослей изъ Белаго моря, ни глины съ Кухольмовъ, ни необыкновенно интересныхъ каменныхъ образованiй на морскомъ дне. Дамы съ любопытствомъ смотрели на его запонки - эти короны съ пятью зубцами, обозначавшiя баронство. Благодаря этимъ обстоятельствамъ, доктору не везло, даже его остроумное проклятье не имело никакого успеха. Но когда говорила Эдварда, онъ попрежнему волновался, исправлялъ ея речь, смущалъ ее своими оборотами речи и принижалъ ее своимъ превосходительствомъ.

Она говорила:

-... до техъ поръ, пока мне не придется итти черезъ долину смерти?

И докторъ спрашивалъ:

- Черезъ что такое?

- Черезъ долину смерти. Разве нельзя сказать - черезъ долину смерти?

- Я слыхалъ про реку смерти. Вы, вероятно, это хотите сказать?

Потомъ она начала говоритъ о томъ, что она приказала стеречь какую-то, вещь...

- Ну да, какъ драконъ, - отвечала она.

Но докторъ сказалъ:

- Вы должны быть мне благодарны, что я васъ спасъ. Я убежденъ, что вы хотели сказать - какъ Аргусъ.

Баронъ поднялъ брови и бросилъ удивленный взглядъ черезъ свои толстые очки; но докторъ сделалъ видъ, что онъ ничего не замечаетъ; какое ему дело до барона!

Я попрежнему стою у дверей. Въ зале танцуютъ. Мне удалось завести разговоръ съ приходской учительницей. Мы говорили о войне, о положенiи делъ въ Крыму, о событiяхъ во Францiи, о Наполеоне - какъ императоре, о туркахъ, которымъ онъ оказалъ помощь; эта молодая особа читала летомъ газеты и могла сообщить мне кое-какiе новости. Мы уселись въ конце-концовъ на диване и разговариваемъ. Эдварда проходитъ мимо. Она останавливается передъ нами.

Вдругъ она говоритъ:

- Господинъ лейтенантъ долженъ простить меня, что я застала его врасплохъ тамъ, на лестнице. Я никогда больше этого не сделаю.

Она и теперь смеялась и не смотрела на меня.

- Фрёкэнъ Эдварда, перестаньте хоть теперь, - сказалъ я.

Она говоритъ мне въ третьемъ лице. Это было не къ добру; и выраженiе лица было злое.

Я подумалъ о докторе и пожалъ плечами, какъ онъ бы это сделалъ.

Она сказала:

- Но отчего вы не выйдете на кухню? Ева тамъ. Мне кажется, вамъ следовало бы тамъ быть.

После этого она съ ненавистью посмотрела на меня. Я сказалъ:

- Не подвергайте себя опасности быть плохо понятой, фрёкенъ Эдварда!

- Нетъ, какъ это? Это возможно, мой какъ именно?

- Вы говорите иногда такъ необдуманно. Вотъ сейчасъ, напримеръ, мне показалось, что вы совершенно серьезно отсылаете меня на кухню, но это, вероятно, недоразуменiе. Я прекрасно знаю, что у васъ не было намеренiя показаться нахальной.

Она отошла отъ насъ на несколько шаговъ.

Я виделъ, что она все время обдумываетъ то, что я ей сказалъ. Она повертывается и возвращается назадъ; она говоритъ, съ трудомъ переводя дыханiе:

- Нетъ, Эдварда! - воскликнула испуганная учительница.

И я опять началъ говоритъ о войне, о положенiи делъ въ Крыму; но мысли мои были далеки отъ всего этого. Я больше не чувствовалъ опьяненiя, я былъ ошеломленъ, почва ускользала у меня изъ-подъ ногъ, и я терялъ равновесiе, какъ это уже случалось много разъ. Я поднимаюсь съ софы и хочу итти. Меня задерживаетъ докторъ.

- Я сiю минуту слышалъ хвалебную речь по вашему адресу.

- Хвалебную речь? Отъ кого?

- Отъ Эдварды. Она стоитъ вонъ тамъ въ углу и съ жаромъ смотритъ на васъ. Я никогда этого не забуду, у нея были совершенно влюбленные глаза, и она громко заявила, что любуется вами.

- Это хорошо, - сказалъ я, смеясь.

Охъ, въ моей голове не было ни одной ясной мысли.

Я подошелъ къ барону, наклонился къ нему, какъ-будто я хотелъ ему что-то шепнутъ, и когда я былъ достаточно близко, я плюнулъ ему въ ухо. Онъ вскочилъ и уставился на меня, какъ идiотъ. Потомъ я виделъ, какъ онъ разсказалъ случившееся Эдварде и какъ она опечалилась. Она подумала про свой башмакъ, который я бросилъ въ воду, о чашкахъ и стаканахъ, которые я имелъ несчастье разбить, и про все остальные поступки, совершенные противъ хорошаго тона; все это снова ожило въ ея памяти. Мне было стыдно, со мной все было кончено! Куда бы я ни оборачивался, я всюду встречалъ испуганные, удивленные взгляды. И я удралъ изъ Сирилунда, ни съ кемъ не простившись, никого не поблагодаривъ.

Баронъ едетъ; прекрасно! Я заряжу ружье, пойду въ горы и сделаю громкiй выстрелъ въ честь него и Эдаарды. Я заминирую глубокое отверстiе въ скале и на куски взорву гору въ честь него и Эдварды.

И большой обломокъ скалы долженъ покатиться вдоль нея и съ силой погрузиться въ море, когда его корабль будетъ проходить мимо. Я знаю одно место, одну расщелину въ скале, где уже прежде катились камни, прочистивъ себе путъ до самаго моря. Глубоко внизу - бухта для лодокъ.

- Два бурава! - говорю я кузнецу. И кузнецъ выковываетъ два бурава... Ева приставлена къ делу и должна съ одной изъ лошадей господина Мака ездить взадъ и впередъ между мельницей и амбаромъ. Она должна исполнять мужскую работу - перевозить мешки съ зерномъ и мукой. Я встречаю ее, она удивительно хороша съ ея свежимъ лицомъ. Боже мой, какъ нежно пылаетъ ея улыбка! Я встречалъ ее каждый вечеръ.

- У тебя такой видъ; какъ-будто у тебя нетъ никакихъ заботъ, Ева, моя возлюбленная!

- Ты называешь меня своей возлюбленной! Я совершенно необразованная женщина, но я буду тебе верна. Я буду тебе верна даже и въ томъ случае, если бы мне пришлось изъ-за этого умереть. Господинъ Макъ съ каждымъ днемъ становится все строже и строже, но я не думаю объ этомъ; онъ приходитъ въ бешенство, но я ему ничего не отвечаю. Онъ схватилъ меня за руку и весь потемнелъ отъ злости, у меня же лишь одна забота.

- Какая же это забота?

- Господинъ Макъ угрожаетъ тебе. Онъ говоритъ мне: - Ага, это лейтенантъ заселъ у тебя въ голове! - Я отвечаю: - Да, я принадлежу ему. - Тогда онъ сказалъ: - Ну, подожди, его-то я выживу. - Это онъ вчера сказалъ.

- Это ничего не значитъ, пусть его себе угрожаетъ... Ева, можно мне посмотреть, что твои ноги такiя же маленькiя? Закрой глаза и дай мне посмотреть!

И она падаетъ мне на шею съ закрытыми глазами. Дрожь пронизываетъ ее.

Я сижу на вершине горы и буравлю. Меня окружаетъ кристально-прозрачный осеннiй воздухъ, удары по моему бураву раздаются равномерно и въ тактъ. Эзопъ смотритъ на меня удивленными глазами. Чувство довольства пронизываетъ порою мою грудь; никто не знаетъ, что я здесь, на этой пустынной скале.

въ кустахъ: пип-пипъ... Все такъ стройно изменилось, карликовая береза - какъ кровь на серомъ камне. Здесь колокольчикъ, тамъ кулена поднимается изъ вереска, качается и тихо напеваетъ песенку: слушай! Но надъ всемъ паритъ цапля съ вытянутой шеей, она направляетъ свой путь въ горы.

И наступаетъ вечеръ; я прячу свой буравъ и долото подъ камень и отдаюсь покою. Все дремлетъ, месяцъ поднимается на севере, горы бросаютъ гигантскiя тени. Полнолунiе, оно похоже на пылающiй островъ, оно похоже на круглую загадку изъ латуни, вокругъ которой я хожу и которой я дивлюсь. Эзопъ поднимается, онъ неспокоенъ:

Чего тебе, Эзопъ? Что касается меня, то я усталъ отъ своего горя, я хочу забыть о немъ, утишитъ его. Я приказываю тебе лежать спокойно, Эзопъ, я не хочу, чтобъ меня безпокоили. Ева спрашиваетъ: - думаешь ты иногда обо мне? - Я отвечаю: - Всегда о тебе. - Ева опять спрашиваетъ: - А доставляетъ тебе радость думать обо мне? - Я отвечаю: - Прежде всего радость, никогда ничего другого, кроме радости. - Тогда говоритъ Ева: - Твои волосы поседели. - И я отвечаю: - Да, они начинаютъ седеть. - Но Ева спрашиваетъ: - Они седеютъ оттого, что ты о чемъ-то все думаешь? - На это я ей говорю: - Можетъ быть. - Наконецъ, Ева говоритъ: - Значитъ ты не обо мне одной думаешь.

Эзопъ, лежи смирно, я лучше разскажу тебе что-нибудь другое... Но Эзопъ стоитъ и нюхаетъ по направленiю къ долине, онъ визжитъ и дергаетъ меня за платье. Когда я, наконецъ, встаю и иду за нимъ, онъ бросается впередъ со всехъ ногъ. На небе, надъ лесомъ, поднимается зарево, я иду скорей; тамъ громадный костеръ представляется моимъ глазамъ. Я останавливаюсь и пристально смотрю внизъ, делаю несколько шаговъ и опять смотрю - моя хижина объята пламенемъ.

Пожаръ былъ деломъ рукъ господина Мака, я понялъ это съ перваго же мгновенья; я потерялъ звериныя шкуры, птичьи перья, я потерялъ чернаго орла; все сгорело. И что же? Я пролежалъ две ночи подъ открытымъ небомъ, я не пошелъ въ Сирилундъ проситъ убежища. Наконецъ я нанялъ заброшенную рыбачью хижину въ гавани и забилъ щели сухимъ мхомъ. Я спалъ на подстилке изъ краснаго горнаго вереска. У меня опять былъ прiютъ. Эдварда прислала посыльнаго и велела мне передать, что она слышала о моемъ несчастiи и что она предлагаетъ мне отъ имени отца комнату въ Сирилунде. Эдварда тронута! Эдварда великодушна! Я не далъ ответа. Слава Богу, у меня былъ теперь прiютъ, и мне доставляло гордую радость не отвечать на предложенiе Эдварды. Я встретилъ ее и барона на дороге, они шли рука-объ-руку. Я посмотрелъ имъ обоимъ въ лицо и поклонился мимоходомъ. Она остановилась и спросила: - Вы не хотите у насъ жить, господинъ лейтенантъ? - У меня уже готова новая квартира, - отвечалъ я и тоже остановился. Она посмотрела на меня; ея грудь поднималась и опускалась. - У насъ не случилось бы съ вами никакого несчастiя, - сказала она. Въ моемъ сердце шевельнулось что-то въ роде благодарности. Баронъ пошелъ медленно дальше. - Вы, можетъ-быть, не хотите теперь меня совсемъ видеть? - спрашиваетъ она. - Благодарю васъ, фрёкэнъ Эдварда, что вы предложили мне прiютъ, когда сгорела моя хижина, - сказалъ я. - Это было темъ более благородно, что едва ли делали это съ согласiя вашего отца. - И я благодарилъ ее, снявъ фуражку, за ея предложенiе. - Бога ради, неужели вы совсемъ не хотите больше меня видеть? - сказала она вдругъ.

- Баронъ зоветъ, - сказалъ я и снова низко снялъ фуражку.

И я пошелъ въ горы къ своей мине. Ничто, ничто не должно было лишить меня самообладанiя. Я встретилъ Еву. - Вотъ видишь! - крикнулъ я ей - господинъ Макъ не можетъ меня выжить отсюда. Онъ сжегъ мою хижину, а у меня другая... - Въ рукахъ у нея была щетка и ведро съ дегтемъ.

- Ну, что, Ева?

- Господинъ приказалъ поставить лодку въ пристани подъ скалой и просмолить ее.

Онъ следилъ за каждымъ ея шагомъ, она должна была повиноваться. Но почему именно въ этомъ месте, почему не въ гавани?

- Господинъ Макъ такъ приказалъ...

- Ева, Ева, милая, изъ тебя делаютъ рабыню, и ты не жалуешься. Вонъ смотри, ты опять улыбаешься, и улыбка твоя блещетъ жизнью, хоть ты и раба.

Когда я пришелъ къ своей мине, меня поразила неожиданность. Я увиделъ, что здесь были люди. Я началъ разсматривать следы на волнахъ и узналъ отпечатокъ длинныхъ, острыхъ сапогъ господина Мака. "Что это онъ здесь шныряетъ?" подумалъ я и огляделся кругомъ. Никого не видно. Никакого подозренiя не зародилось во мне.

И я селъ и началъ стучать по своему бураву, не предчувствуя, какое безумiе я совершалъ.

Пришелъ почтовый пароходъ, онъ привезъ мне мой мундиръ, онъ долженъ былъ увезти съ собой барона со всеми его ящиками съ раковинами и водорослями. Теперь онъ нагружался въ гавани бочками съ сельдями и ворванью; вечеромъ онъ долженъ былъ отойти.

Я беру винтовку и заряжаю оба ствола большимъ количествомъ пороху. Сделавъ это, я кивнулъ самому себе головой. Я иду въ горы и наполняю порохомъ также свою мину; я опять киваю. Ну, теперь все готово. Я ложусь и жду. Я ждалъ целые часы. Я все время слышалъ, какъ пароходъ звенелъ цепями у пристани. Начало смеркаться. На конецъ раздался свистъ, грузъ принятъ, пароходъ отходитъ. Теперь мне осталось ждать несколько минутъ. Месяцъ еще не вышелъ, и я пристально смотрелъ какъ безумный въ этотъ сумрачный вечеръ. Когда изъ-за острова показался кончикъ бугшприта, я зажегъ фитиль и быстро отошелъ назадъ. Проходитъ минута. Вдругъ раздается трескъ, снопъ каменныхъ осколковъ взлетаетъ въ воздухъ, гора вздрагиваетъ, и скала съ грохотомъ катится въ пропасть. Кругомъ въ горахъ катится эхо. Я беру ружье и стреляю изъ одного ствола, мне отвечаетъ многократное эхо. Мгновенье спустя, я разряжаю второе дуло; воздухъ дрогнулъ отъ моего приветствiя, а эхо отнесло этотъ звукъ далеко въ широкiй мiръ. Казалось, горы сговорились крикнуть вследъ уходящему кораблю. Проходитъ короткое мгновенье, въ воздухе опять все тихо, эхо замолкло въ горахъ, и земля опять лежитъ безмолвно. Корабль исчезаетъ въ сумеркахъ. Я еще дрожу отъ страннаго напряженiя, я беру свои бурава и ружье подъ мышку и спускаюсь съ горы; колени у меня ослабли. Я взялъ кратчайшiй путъ, не сводя глазъ съ дымящагося следа, оставленнаго обваломъ. Эзопъ все время идетъ, тряся головой, и чихаетъ отъ запаха гари. Когда я спустился внизъ, къ лодочной пристани, меня ждало зрелище, перевернувшее мне всю душу: лежала лодка, раздробленная скатившимся обломкомъ скалы, а Ева... Ева лежала рядомъ, раздавленная, разорванная, бокъ и животъ были до неузнаваемости истерзаны. Ева лежала убитая на месте.

Въ продолженiе несколькихъ дней я не разряжалъ ружья; мне нечего было есть, и я ничего не елъ; я сиделъ въ своемъ сарае.

Еву отнесли въ церковь въ лодке господина Мака, окрашенной въ белый цветъ. Я шелъ берегомъ и пришелъ къ ея могиле... Ева умерла. Помнишь ли ты ея маленькую девичью головку съ волосами, какъ у монашенки? Она приходила сюда такъ тихо, складывала свою ношу и улыбалась. И видела ты, какъ жизнь кипела въ этой улыбке?

Лежи смирно, Эзопъ. Мне припоминается одно странное сказанiе. Это было четыре человеческихъ возраста тому назадъ, во времена Изелины, когда священникомъ былъ Штамеръ.

Одна девушка сидела въ заключенiи въ башне, окруженной стенами. Она любила одного человека. Почему? Спроси у ветра и звездъ, спроси бога жизни, ибо никто другой не можетъ знать. И онъ былъ ея другомъ и возлюбленнымъ. Но время шло, и въ одинъ прекрасный день онъ увиделъ другую, и его чувство изменилось.

Девушку онъ любилъ юношескою любовью. Онъ часто называлъ ее своимъ благословенiемъ и своей голубкой, у нея была горячая, трепещущая грудь. Онъ сказалъ: - Дай мне твое сердце. - И она сделала это. Онъ сказалъ: - Могу ли попросить тебя о чемъ-нибудь, возлюбленная? - И, опьяненная она отвечала: - да. Она все отдала ему, а онъ не благодарилъ ее.

Другую онъ любилъ, какъ рабъ, какъ безумецъ и какъ нищiй. Почему? Спроси пыль на дороге и падающiе листья, спроси загадочнаго бога жизни, ибо никто другой не знаетъ про это. Она ничего ему не отдала, ничего, и темъ не менее онъ благодарилъ ее.

Она сказала: - отдай мне твой покой и твой разумъ! - и онъ грустилъ, что она не спросила у него его жизнь.

А девушку посадили въ башню...

- Что ты делаешь, девушка, ты сидишь и улыбаешься?

- Я думаю о томъ, что было 10 летъ тому назадъ. Тогда я встретила его.

- Ты все думаешь о немъ?

- Я все думаю о немъ. А время идетъ...

- Что ты делаешь, девушка? И почему ты сидишь и улыбаешься?

- Я вышиваю его имя на платке.

- Чье имя? Того, кто засадилъ тебя сюда?

- Да, того, кого я встретила 20 летъ тому навалъ.

- Ты все думаешь о немъ?

- Я, какъ и прежде, думаю о немъ. А время идетъ...

- Что ты делаешь, узница?

- О комъ ты говоришь?

- О моемъ возлюбленномъ, который заключилъ меня въ эту башню.

- Ты улыбаешься тому, что онъ заключилъ тебя сюда.

- Я думаю о томъ, что онъ скажетъ. "Хе-хе, скажетъ онъ, моя возлюбленная прислала мне эту кружку, она не забыла меня за эти 30 летъ".

А время идетъ...

- Что, узница, ты сидишь, ничего не делаешь и все улыбаешься?

- Я старею, я старею, мои глаза ослепли, я могу только думать.

- О томъ, котораго ты встретила 40 летъ тому назадъ?

- О томъ, кого я встретила, когда была молодая. Можетъ-бытъ тому и 40 летъ.

Вотъ видишь, какое странное сказанiе о девушке въ башне.

Подожди, Эзопъ, я что-то забылъ; она услышала однажды голосъ своего возлюбленнаго во дворе и она покраснела. Ей тогда было 40 летъ...

Я предаю твое тело погребенiю, Ева, и я со смиренiемъ целую песокъ на твоей могиле. Полное алое воспоминанiе пронизываетъ меня, когда я думаю о тебе; благословенiе снисходитъ на меня когда я думаю о твоей улыбке. Ты все, все отдала, и это не трудно было тебе, потому что ты была родное, опьяненное дитя самой жизни. Но той другой, которая скупится даже на свои взгляды, принадлежатъ все мои мысли. Почему? Спроси у 12 месяцевъ и у кораблей на море, спроси загадочнаго бога сердца.

- Вы больше не стреляете? Эзопъ бегаетъ на свободе по лесу, онъ гоняетъ зайца.

Я сказалъ:

- Ступайте и застрелите его за меня.

Прошло несколько дней. Меня отыскалъ господинъ Макъ; глаза у него ввалились, лицо было серое.

- Могу ли я действительно видеть людей насквозь или нетъ? Я самъ не знаю.

Господинъ Макъ говорилъ о катастрофе, объ обвале.

- Это несчастiе, грустная случайность. Я тутъ ни при чемъ.

Я сказалъ:

Господинъ Макъ покосился на меня недоверчиво. Онъ пробормоталъ что-то о погребенiи, для котораго ничего не пожалели. Я удивился его изворотливости. Онъ не хотелъ вознагражденiя за разбитую обваломъ лодку.

- Такъ въ самомъ деле, - сказалъ я, - вы не хотите вознагражденiя за лодку, за ведро со смолой и щетку?..

- Нетъ, милейшiй господинъ лейтенантъ, - отвечалъ онъ. - Какъ вы можете такъ думать! - и онъ посмотрелъ на меня глазами, исполненными ненависти.

Я не виделъ Эдварды въ продолженiе трехъ недель.

она подняла голову, но ничего не ответила.

Вдругъ мне пришло въ голову, что я не могу спросить себе хлеба въ ея присутствiи. Я обратился къ приказчикамъ и потребовалъ себе дроби и пороху. Пока мне отвешивали я не спускалъ съ нея глазъ.

Серое, черезчуръ узкое платье, петли были потерты; плоская грудь сильно дышала.

Какъ она выросла за лето! Ея лобъ думалъ, эти раздвинутыя изогнутыя брови были словно две загадки на ея лице, все ея движенiя стали более зрелыми. Я посмотрелъ на ея руки; ея длинные тонкiе пальцы действовали на меня съ какой-то силой и заставляли дрожать. Она продолжала рыться въ матерiяхъ.

Я стоялъ, и мне хотелось, чтобы Эзопъ забежалъ за прилавокъ къ ней и узналъ бы ее, тогда я отозвалъ бы его къ себе и извинился бы; что она ответила бы мне на это?

Я заплатилъ, взялъ свой свертокъ и опять поклонился. Она взглянула, но и теперь ничего не ответила.

"Хорошо! - подумалъ я, - она, можетъ-быть, уже невеста барона".

И я ушелъ безъ хлеба.

Когда я вышелъ, я бросилъ взглядъ въ окно. Никто не смотрелъ мне вследъ.

Осень прошла, дни становились короткими. Первый снегъ стаялъ на солнце, и земля опять лежала обнаженной; но ночи были холодныя, вода замерзала. Трава и насекомыя поумирали. Таинственная тишина окутала людей, они думали и молчали, ихъ глаза ждали зимы. Съ рыбосушиленъ не раздавалось больше криковъ, въ гавани все было тихо, все шло навстречу вечному северному сiянiю, когда солнце спитъ въ море.

Глухо, глухо раздавались удары веселъ одинокой лодки.

Въ ней ехала девушка.

- Где ты была, дитя мое?

- Нигде.

Она пристала, вышла на берегъ и привязала лодку.

- Ты была пастушкой, ты вязала чулокъ, я встретилъ тебя однажды ночью.

Слабый румянецъ доказывается у нея на щекахъ, она смущенно улыбается.

- Милая, зайди ко мне въ хижину и дай мне на тебя посмотреть. Тебя зовутъ Генрiетой.

Въ первый разъ я наделъ свой мундиръ и спустился въ Сирилундъ. Сердце стучало. Я припоминалъ все подробности того перваго дня, когда Эдварда поспешила ко мне и обняла меня въ присутствiи всехъ; и вотъ въ теченiе многихъ месяцевъ она бросала меня то туда, то сюда и сделала такъ, что мои волосы поседели. Моя вина? Да, моя звезда завела меня. Я подумалъ: "Какъ она обрадуется, если я брошусь передъ ней на колени и скажу ей свою тайну. Она предложитъ мне стулъ, велитъ принести вина, и какъ разъ въ ту минуту, когда она поднесетъ стаканъ къ губамъ, чтобы выпитъ вместе со мной, она скажетъ: - Господинъ лейтенантъ, благодарю васъ за те минуты, которыя мы провели вместе, я никогда васъ не забуду!"

Но если я обрадуюсь и возымею хоть немножко надежды, она сделаетъ видъ, что пьетъ, но стаканъ поставитъ обратно нетронутымъ. И она не будетъ скрывать отъ меня, что делаетъ только видъ, что пьетъ; она нарочно мне это покажетъ. Вотъ какая она.

Хорошо, теперь скоро пробьетъ последнiй часъ.

"Мой мундиръ произведетъ на нее впечатленiе, галуны на немъ новые и красивые, сабля будетъ звенеть по полу". Какая-то нервная радость охватывала меня, и я шепталъ про себя: - Кто знаетъ, что еще можетъ случиться!

- Я поднялъ голову и развелъ рукой. Не нужно униженiй, честь прежде всего. Мне все равно, что случится, но я не буду делать попытокъ къ сближенiю. Извините, что я вамъ не сделаю предложенiя, красавица...

Господинъ Макъ встретилъ меня на дворе, глаза его еще больше ввалились, лицо потемнело.

- Уезжаете? Ну, да, конечно. Последнее время вамъ не легко пришлось. Ваша хижина сгорела. - и господинъ Макъ улыбнулся.

И вдругъ мне показалось, что я вижу передъ собой умнейшаго человека во всемъ свете.

Онъ удалился, повесивъ голову, о чемъ-то думая и насвистывая. Эдварда была въ комнате, она читала. Когда я вошелъ, она была поражена на одно мгновенье видомъ моего мундира, она смотрела на меня какъ-то сбоку, какъ птица, и даже покраснела. Она раскрыла ротъ.

- Я пришелъ, чтобы проститься съ вами, - сказалъ я наконецъ.

Она вдругъ встала, и я виделъ, что мои слова произвели на нее некоторое впечатленiе.

- Гланъ, вы собираетесь ехать? Сейчасъ?

Я хватаю ея руку, ея обе руки, безсмысленный восторгъ овладелъ мной; я восклицаю:

- Эдварда! - и пристально смотрю на нее.

И въ то же самое мгновенiе она становится холодной, холодной и упрямой; все въ ней противилось мне; она выпрямилась. Я стоялъ передъ ней, какъ нищiй, я оставилъ ея руки, я отпустилъ ее. Я помню, что съ этого мгновенiя я стоялъ и машинально повторялъ: "Эдварда, Эдварда!" несколько разъ совершенно не думая, а когда она спросила: "Да? что вы хотите сказать?", я ничего не могъ ей сказать.

- Подумайте, вы ужъ уезжаете! - повторила она. - Кто-то теперь прiедетъ на будущiй годъ?

Пауза. Она опять взялась за свою книгу.

- Очень жалъ, что моего отца нетъ дома, - сказала она. - Но я передамъ ему вашъ поклонъ.

Я ничего не ответилъ ей на это. Я подошелъ, взялъ ее еще за руку и сказалъ:

- Прощайте, Эдварда.

Я открылъ дверь и сделалъ видъ, что ухожу. Она сидела съ книгой въ руке и читала, читала и перевертывала страницу за страницей.

Мое прощенiе не произвело на мое никакого впечатленiя. Я кашлянулъ.

Она обернулась и сказала, пораженная:

- Вы еще не ушли, а мне казалось, что вы уже ушли.

- Теперь я пойду, - сказалъ я.

Тогда она поднялась и подошла ко мне.

- Мне бы очень хотелось иметь отъ васъ что-нибудь на память, если вы теперь уезжаете, - сказала она. - Я хотела попросить у васъ кое-что, но это черезчуръ много. Дадите вы мне Эзопа?

Я, не подумавъ, ответилъ: - Да.

Я вышелъ.

Я посмотрелъ на окно. Тамъ никого не было.

Теперь все кончено...

Последняя ночь въ моей хижине. Я размышлялъ; я считалъ часы, когда наступитъ утро; я приготовилъ себе въ последнiй разъ обедъ. День былъ холодный. Почему она просила, чтобъ я самъ привелъ собаку? Хотела ли она со мной говорить, сказать мне что-нибудь на прощанье? Мне нечего было ждать. А какъ она будетъ обращаться съ Эзопомъ? Эзопъ, Эзопъ, она будетъ мучить тебя! Изъ-за меня она будетъ бить тебя, бытъ можетъ такъ же и поласкаетъ, но, во всякомъ случае, она будетъ бить тебя и за дело и не за дело и совершенно испортитъ тебя. Я подозвалъ Эзопа, погладилъ его, положилъ наши головы рядомъ и взялся за ружье. Онъ началъ визжать отъ радости, думая, что мы идемъ на охоту. Я опять положилъ наши головы рядомъ, приставилъ дуло ружья и нажалъ курокъ.

Почтовый пароходъ отходитъ после полудня.

Я спустился къ пристани, мои вещи были уже на пароходе. Господинъ Макъ пожалъ мне руку и ободрялъ меня темъ, что мне предстоитъ хорошая погода, онъ самъ бы ничего не имелъ противъ того, чтобы проехаться въ такую погоду. Пришелъ докторъ. Эдварда сопровождала его; я почувствовалъ, что колени мои начинаютъ дрожать.

- Мы хотели проводить васъ на пароходъ, - сказалъ докторъ.

Эдварда посмотрела мне прямо въ лицо и сказала:

- Я должна поблагодарить г-на лейтенанта за его собаку.

Она сжала губы; губы у нея были совсемъ белыя.

Она опять назвала меня господиномъ лейтенантомъ.

- Черезъ полчаса.

Я ничего не сказалъ.

Эдварда въ возбужденiи оборачивалась то сюда, то туда.

- Докторъ, не пойти ли намъ домой? - спросила она. - Я сделала свою обязанность. - Вы исполнили вашу обязанность, - сказалъ докторъ.

- Ну да, разве я не такъ сказала?

- Нетъ, - отвечалъ онъ коротко. Я посмотрелъ на него.

Маленькiй человекъ былъ холоденъ и непоколебимъ. Онъ составилъ себе планъ я действовалъ сообразно съ нимъ, не уклоняясь. А если онъ все-таки проигрывалъ? Въ такомъ случае, онъ не показывалъ и виду, его лицо никогда не искажалось.

Наступили сумерки.

Эдварда молча посмотрела на меня. Потомъ она отвернула голову и, продолжая стоять, смотрела по направленiю къ кораблю.

Я вошелъ въ лодку.

Эдварда продолжала стоять на пристани. Когда я былъ на пароходе, докторъ крикнулъ мне: - прощайте! Я посмотрелъ на берегъ; въ эту самую минуту Эдварда отвернулась и пошла съ набережной домой такъ торопливо, что докторъ остался далеко позади. Это последнее, что я виделъ.

Волна грусти пробежала у меня по сердцу...

Тамъ стоитъ мельница, а тамъ, тамъ лежала моя хижина, которая сгорела; высокiй, серый камень одиноко стоитъ на пожарище. Изелина, Ева...

Полярная дочь разстилалась надъ горами и долинами.

Я писалъ все это, чтобы скоротать время. Меня занимало вспомнитъ это лето, проведенное на севере. Тогда я не разъ считалъ часы, но часы летели. Все изменилось, дни не хотятъ больше проходить.

У меня бываютъ иногда веселыя минуты, но время - время стало, и я не могу понятъ, какъ можетъ оно стоять такъ неподвижно. Я теперь отставной военный и свободенъ, какъ принцъ. Все обстоитъ благополучно, я встречаюсь съ людьми, езжу въ экипажахъ. Порой я закрываю одинъ глазъ и пишу указательнымъ пальцемъ на небе; я щекочу месяцъ подъ подбородкомъ, и мне кажется, что онъ смеется, смеется во всю глотку, глупо радуясь тому, что его щекочатъ подъ подбородкомъ. Все улыбается. Я щелкаю пробкой и созываю веселыхъ людей. Что же никакихъ заботъ...

Кора лежитъ и смотритъ на меня, часы тикаютъ на камине, въ открытыя окна доносится шумъ города. Стучатъ въ дверь, и почтальонъ подаетъ мне письмо. На письме корона. Я знаю, отъ кого оно; я тотчасъ же догадываюсь, или, можетъ быть, все это приснилось мне въ безсонную ночь. Но въ письме ни слова; въ немъ лежатъ только два зеленыхъ птичьихъ пера.

Ледяной ужасъ охватываетъ меня, мне холодно. "Два зеленыхъ птичьихъ пера!" говорю я про себя. Ну, что же тутъ поделаешь!

Но отчего мне холодно?

И я закрываю окна.

И я продолжаю думать. Вотъ лежатъ два птичьихъ пера; мне кажется они знакомы, они напоминаютъ мне маленькую шутку тамъ, на севере, одно маленькое впечатленiе среди многихъ другихъ впечатленiй; прiятно увидеть снова эти перья. И вдругъ мне кажется, что я вижу лицо и слышу голосъ; и голосъ говорить: вотъ, пожалуйста, господинъ лейтенантъ, возьмите ваши птичьи перья...

Ваши птичьи перья...

Кара, лежи смирно, слышишь, я убью тебя, если ты только шевельнешься! Погода теплая, невыносимая жара; о чемъ я думалъ, когда я закрывалъ окна! Настежь окна, двери, сюда, веселые люди, входите...

Все это я написалъ ради моего удовольствiя и забавлялся этимъ, насколько могъ. Никакое горе меня не тяготитъ, но мне хочется прочь отсюда; куда, я самъ не знаю, но далеко, куда-нибудь въ Африку, въ Индiю, потому что я принадлежу лесамъ и одиночеству.

Семейству Глановъ придется делать еще много длинныхъ объявленiй по поводу исчезнувшаго лейтенанта, Томаса Глана; онъ никогда больше не вернется, потому что онъ умеръ, и я даже знаю, какъ онъ умеръ.

Я долженъ признать это, чтобы быть справедливымъ, и это, несмотря на то, что враждебное воспоминанiе о немъ вызываетъ во мне ненависть. Онъ былъ великолепенъ, полонъ молодости, въ немъ было что-то обольстительное. Когда онъ смотрелъ на кого-нибудь своимъ горячимъ взглядомъ зверя, тогда чувствовалась его сила; даже я чувствовалъ это. Одна дама сказала про него: когда онъ на меня смотритъ, я смущаюсь; у меня такое чувство, какъ-будто онъ прикасается ко мне.

Но у Томаса Глана были свои недостатки, и я не намереваюсь ихъ скрывать, такъ какъ я его ненавижу. Повременамъ онъ могъ бытъ наивенъ, какъ ребенокъ, онъ былъ такимъ добродушнымъ, и, можетъ-быть, благодаря этому онъ и очаровывалъ женщинъ. Кто знаетъ? Онъ могъ болтать съ женщинами и смеяться надъ ихъ глупостями, и этимъ онъ производилъ на нихъ впечатленiе. Онъ говорилъ про одного полнаго господина въ городе, что у него такой видъ, какъ-будто онъ носитъ жиръ въ панталонахъ, и онъ самъ смеялся этой шутке, а я на его месте постыдился бы. Потомъ однажды, когда мы жили вместе въ одномъ доме, онъ доказывалъ свою ребячливостъ: моя хозяйка вошла ко мне утромъ въ комнату и спросила, что я хочу къ завтраку; впопыхахъ я ответилъ: "Яйцо и ломоть хлеба". Томасъ Гланъ сиделъ какъ разъ у меня въ комнате въ это время. Онъ жилъ наверху надо мной, подъ самой крышей, и онъ началъ, совершенной какъ ребенокъ, смеяться надъ этой незначительной оговоркой и радоваться. "Яйцо и ломоть хлеба", - повторялъ онъ, не переставая, до техъ поръ, пока я не посмотрелъ на него удивленно и не заставилъ его замолчатъ.

Можетъ-бытъ, впоследствiи я вспомню еще другiя смешныя его стороны, тогда я ихъ запишу и не буду щадить его, потому что онъ все еще мой врагъ.

пьянство не есть уже само по себе большой недостатокъ?

Когда я встретилъ его осенью 1859 года, ему было 32 года, мы были съ нимъ ровесники. У него была въ то время борода, и онъ носилъ шерстяныя охотничьи куртки. Оне были чрезмерно вырезаны, и, кроме того, онъ еще оставлялъ верхнюю пуговицу незастегнутой. Вначале его шея показалась мне удивительно красивой, но вскоре после этого онъ сделалъ меня своимъ смертельнымъ врагомъ, и тогда я уже больше не находилъ, что его шея красивее моей, хотя я и не выставлялъ ее напоказъ.

Я встретилъ его въ первый разъ на лодке, на которой я отправлялся на охоту въ то же самое место, что и онъ, и мы решили продолжать наше путешествiе внутрь страны на волахъ, когда мы не сможемъ это делать по железной дороге. Я намеренно избегаю называть эту местность, чтобы никого не навести на следъ; но семейство Глановъ преспокойно можетъ прекратить свои воззванiя по поводу своего родственника, ибо онъ умеръ въ томъ месте, куда мы поехали и которое я не хочу назвать. Впрочемъ, я слыхалъ о Томасе Глане, прежде чемъ его встретилъ, его имя было для меня не безызвестномъ; я слышалъ, что у него была связь съ норвежской девушкой изъ хорошей семьи и что онъ скомпрометировалъ ее, после чего та порвала съ нимъ. Тогда въ своемъ глупомъ упрямстве онъ поклялся отомстить ей на самомъ себе, а она преспокойно предоставила ему делать, что хочется, какъ-будто это совсемъ ея не касалось. Съ этихъ поръ имя Томаса Глана стало известнымъ, онъ велъ себя дико, пилъ, какъ безумный, делалъ скандалъ за скандаломъ, и, наконецъ, подалъ въ отставку.

Это очень странный способъ, въ самомъ деле, мстить за отказъ.

какъ какой-то шведскiй графъ, имя котораго я не хочу называть, сделалъ ей предложенiе. Но этому последнему разсказу я мала доверяю и считаю первый более вероятнымъ, такъ какъ я ненавижу Томаса Глана и считаю его способнымъ на самое дурное. Но было ли это такъ или иначе, онъ самъ никогда не говорилъ о своихъ отношенiяхъ съ высокопоставленной дамой, и я никогда не разспрашивалъ его объ этомъ. Какое мне было до этого дело?

Когда мы сидели тамъ, на маленькомъ пароходе, я не помню, чтобы мы говорили о чемъ-нибудь другомъ, кроме маленькой деревни, куда мы ехали и въ которой никто изъ насъ раньше не бывалъ.

- Тамъ должно бытъ что-нибудь въ роде отеля, - сказалъ Гланъ и посмотрелъ на карту. - Можетъ-бытъ на наше счастье мы сможемъ тамъ остановиться; хозяйка - старая полуангличанка, какъ мне говорили. Вождь живетъ въ соседней деревне, у него должно бытъ много женъ; некоторымъ не больше 10 летъ. - Я ничего не зналъ о томъ, было ли у вождя много женъ и была ли тамъ гостиница, и я ничего не отвечалъ; но Гланъ улыбнулся, и его улыбка показалась мне прекрасной.

Я забылъ, между прочимъ, упомянутъ о томъ, что его ни въ коемъ случае нельзя было назвать красивымъ мужчиной, хотя у него и былъ очень представительный видъ; онъ самъ разсказывалъ, что на левой ноге у него была старая огнестрельная рана, которая болела при каждой перемене погоды.

Неделю спустя мы остановились въ большой хижине, известной подъ именемъ "Отель". Ахъ, и что это былъ за отель! Стены были изъ глины и дерева, и это дерево было совершенно изъедено белыми муравьями, которые повсюду ползали. Я жилъ рядомъ съ гостиной, въ комнате, въ которой было окно на улицу съ зеленымъ стекломъ и въ одну раму, такъ что въ комнате не очень-то было светло, а Гланъ выбралъ крошечную каморку на чердаке; тамъ тоже было окно въ одно стекло, выходившее на улицу, и ступени. Но что я могъ съ этимъ поделать? Я предоставилъ выборъ Глану, я сказалъ:

- Вотъ две комнаты, одна внизу, другая наверху, выбирайте сами! - и Гланъ осмотрелъ обе комнаты и выбралъ верхнюю, можетъ быть для того, чтобы оставить мне лучшую: но разве я не былъ ему: за это благодаренъ? Я не остался у него въ долгу.

Пока стояли жаркiе дни, мы оставили охоту и преспокойно сидели у себя въ хижине; жара была нестерпимая. Ночью мы спали, окруживъ нары сеткой отъ насекомыхъ; но иногда случалось, что слепая летучая мышь бешено налетала на наши сетки и рвала ихъ; это часто случалось съ Гланомъ, потому что ему приходилось постоянно держать люкъ въ крыше открытымъ изъ-за жары, но со мной этого не случалось. Дномъ мы лежали на цыновкахъ вне хижины и наблюдали жизнь у другихъ хижинъ. Туземцы были смуглые люди съ толстыми губами, у всехъ у нихъ были кольца въ ушахъ и безжизненные карiе глаза; они были почти совсемъ голые, на бедрахъ они носили полосу хлопчатобумажной ткани или плетенье изъ листьевъ, а женщины носили кроме того еще бумажную юбочку. Дети ходили и днемъ и ночью совершенно голыми, и ихъ большiе выпяченные животы лоснились отъ сала.

- Женщины здесь черезчуръ жирны, - сказалъ Гланъ.

Я тоже находилъ, что женщины черезчуръ жирны и можетъ быть это я, а вовсе не Гланъ, первый такъ подумалъ, но я не спорилъ съ нимъ объ этомъ и уступилъ ему честь первенства. Впрочемъ, не все женщины были безобразны, хотя ихъ лица были жирныя и обросшiя. Я встретилъ въ деревне одну девушку, полутамилiанку, съ длинными волосами и белоснежными зубами; она была всехъ красивее. Я натолкнулся на нее однажды вечеромъ на опушке рисоваго поля, она лежала на животе въ высокой траве и болтала въ воздухе ногами. Она могла со мной разговаривать, и я разговаривалъ съ ней, сколько мне было угодно; было уже почти утро, когда мы разстались: она пошла домой не прямой дорогой и сделала видъ какъ-будто была въ соседней деревне. Гланъ просиделъ этотъ вечеръ съ двумя молоденькими девушками посреди деревни передъ маленькой хижиной; девушки были очень молоды, можетъ-быть имъ было не больше 10-ти летъ; онъ болталъ съ ними и пилъ рисовую водку; это было въ его духе.

Мы шли мимо чайныхъ плантацiй, рисовыхъ полей и луговъ, мы оставили за собой деревню и шли вдоль реки; мы вошли въ лесъ странныхъ, незнакомыхъ намъ деревьевъ: бамбука, манговаго дерева, тамаринда, тика, маслянистыхъ и каучуковыхъ деревьевъ, да одинъ Богъ знаетъ, что это были за деревья; никто изъ насъ ничего не смыслилъ въ этомъ. Но въ реке воды было мало. Въ ней всегда было мало воды вплоть до перiода дождей. Мы стреляли дикихъ голубей и петуховъ, и въ теченiе дня мы увидели двухъ пантеръ; надъ нашими головами летали также попугаи. Гланъ стрелялъ удивительно метко, онъ никогда не давалъ промаху, но это происходило еще оттого, что его ружье было лучше моего; очень часто и я стрелялъ очень метко. Я никогда не хвастался этимъ, но Гланъ часто говорилъ: я попаду въ хвостъ, я влеплю въ голову. Когда мы натолкнулись на пантеръ, Гланъ хотелъ во что бы то ни стало напасть на нихъ съ нашими охотничьими ружьями, но я уговорилъ его отказаться отъ этого, такъ какъ начало смеркаться, и у насъ оставалась лишь пара патроновъ. Онъ кичился темъ, что выказалъ достаточно мужества, такъ какъ хотелъ стрелять по пантерамъ дробью.

- Я злюсь, что я все-таки не стрелялъ, - сказалъ онъ мне. - Отчего вы такъ дьявольски осторожны? Вы хотите долго жить?

- Меня радуетъ, что вы находите меня благоразумнее васъ самихъ.

- Да, но не будемъ ссориться изъ-за такихъ пустяковъ, - сказалъ онъ тогда.

я шелъ преспокойно по дороге съ Маггiэ, съ тамилiанкой, она была моей подругой, и мы оба были въ прекрасномъ расположенiи духа. Гланъ сидитъ передъ хижиной, онъ кланяется и улыбается намъ, когда мы проходили мимо, но Маггiэ увидела его тогда въ первый разъ и съ любопытствомъ стала разспрашивать о немъ. Онъ произвелъ на нее такое сильное впечатленiе, что, простившись, каждый изъ насъ пошелъ въ свою сторону; она не проводила меня домой.

Когда я началъ говорить объ этомъ съ Гланомъ, онъ отнесся къ этому очень легкомысленно, какъ-будто это не имело никакого значенiя. Но я этого не забылъ. Онъ смеялся и улыбался совсемъ не мне, а Маггiэ, когда мы проходили мимо хижины.

- Что это она все время жуетъ? - спросилъ онъ меня.

- Не знаю, - отвечалъ я; - на то ей и губы даны, чтобы жевать.

Между прочимъ это не было для меня новостью, что Маггiэ все время что-нибудь жуетъ; я это давно заметилъ. Но она жевала не бетель, ея зубы и безъ того были белы; напротивъ, у нея была привычка жевать всевозможныя вещи, она совала все въ ротъ и жевала, какъ-будто это было что-нибудь очень вкусное. Чтобы бы то ни было, - монеты, клочки бумаги, птичьи перья - она все жевала. Но, во всякомъ случае, это была не причина, чтобы унижать ее, она все-таки была самой красивой девушкой въ деревне; но Гланъ завидовалъ мне, вотъ въ чемъ дело. На следующiй вечоръ мы примирились съ Маггiэ и о Глане совсемъ позабыли.

винтовку къ щеке и стреляетъ. Онъ попалъ въ молодого леопарда. Я тоже могъ бы въ него выстрелить, но Гланъ оставилъ честь за собой и выстрелилъ первый. - Какъ онъ будетъ теперь хвастать! - подумалъ я. Мы подошли къ мертвому зверю, онъ убитъ наповалъ, левый бокъ разорванъ, пуля засела въ спине.

Я ужасно не люблю, когда меня хватаютъ за руку, а потому я сказалъ: - Я тоже могъ бы сделать такой выстрелъ.

Гланъ посмотрелъ на меня.

Я опять говорю:

Я смотрю на него, какъ съ неба свалившись.

- Да, - говоритъ онъ въ поясненiе, - я не хочу, чтобы говорили, что я попалъ леопарду въ бокъ. Для его тщеславiя было непрiятно, что онъ сделалъ такой простой выстрелъ; всегда онъ хотелъ бытъ первымъ. Какъ онъ былъ глупъ! Но это не мое дело, я не буду его изобличать.

Вечеромъ, когда мы вернулись съ мертвымъ леопардомъ въ деревню, собралось много туземцевъ посмотреть на него. Гланъ сказалъ только, что мы застрелили его утромъ, и больше не хвалился этимъ. Маггiэ тоже появилась.

- Кто его застрелилъ? - спросила она.

И Гланъ отвечалъ:

на рану въ боку; въ своей ребячливости онъ хотелъ оставить за мной выстрелъ въ голову.

Не стоило поправлять его, и я такъ и оставилъ. Гланъ началъ угощать туземцевъ рисовой водкой, и каждому онъ давалъ пить, сколько кто хотелъ.

- Вы оба его застрелили, - сказала Маггiэ про себя, и однако она смотрела все время на Глана.

Я отвелъ ее въ сторону и сказалъ: - Почему ты все время смотришь на него? Разве я не стою рядомъ съ тобой?

- Да, правда, - отвечала она.

Какъ разъ, на следующiй день, Гланъ получилъ то письмо. Нарочный привезъ ему письмо съ речной пристани, оно совершило обходъ въ 180 миль. Письмо было написано дамской рукой, и я подумалъ про себя, что, оно, вероятно, отъ его прежней прiятельницы, высокопоставленной дамы. Прочитавъ его, Гланъ нервно разсмеялся и далъ посыльному лишнюю бумажку за то, что онъ его принесъ. Но это продолжалось не долго, потомъ онъ сталъ молчаливымъ и мрачнымъ, и ничего другого не делалъ, какъ только пристально смотрелъ прямо передъ собой. Вечеромъ онъ напился въ обществе стараго карлика изъ туземцевъ и его сына, онъ обнималъ также и меня и хотелъ меня непременно заставить пить вместе съ нимъ.

- Вы сегодня вечеромъ такъ любезны, - сказалъ я.

Тогда онъ разсмеялся очень громко и отвечалъ.

- Вотъ мы сидимъ здесь въ самой глубине Индiи и стреляемъ дичь, не правда ли? Разве это не смешно? Такъ за здоровье всехъ царствъ и государствъ, за здоровье всехъ красивыхъ женщинъ, замужнихъ и незамужнихъ, далекихъ и близкихъ. Хо-хо! Представьте себе мужчину и женщину, которая делаетъ ему предложенiе, замужняя женщина!

Я сказалъ это очень насмешливо, это оскорбило его, онъ взвылъ, какъ зверь, такъ это его задело. Потомъ онъ вдругъ наморщилъ лобъ, и, блеснувъ глазами, началъ раздумывать, не сказалъ ли онъ что-нибудь лишнее; такъ торжественно онъ охранялъ свою крошечную тайну. Но въ то же мгновенiе появилось несколько ребятишекъ, они бежали и кричали: - Тигры, ой, ой, тигры! - почти у самой деревни въ кустарнике между селеньемъ и рекой на ребенка напалъ тигръ. Этого было достаточно для Глана, онъ былъ совсемъ пьянъ. Онъ схватилъ винтовку и бросился къ кустарнику; онъ не наделъ даже шляпы. Но почему онъ взялъ не охотничье ружье, а винтовку, разъ онъ былъ такой храбрый? Ему пришлось перейти въ бродъ реку, что было небезопасно, но, впрочемъ, река бывала почти безъ воды до самаго перiода дождей; минуту спустя я услышалъ два выстрела и непосредственно за ними еще третiй выстрелъ. "Три выстрела! - по одному зверю, - подумалъ я, - тремя выстрелами целый левъ былъ бы сокрушенъ, а тутъ всего тигръ". Но и эти три выстрела не помогли. Когда прибежалъ Гланъ, ребенокъ былъ уже разорванъ и наполовину съеденъ. Если бъ онъ не былъ пьянъ, онъ не делалъ бы и попытки спасти его.

Ночь онъ провелъ въ кутеже и пьянстве въ соседней хижине вместе со вдовой и ея двумя дочерьми; съ которой именно - Богъ весть.

Въ продолженiе двухъ дней Гланъ не протрезвлялся ни на одну минуту; онъ собралъ целую компанiю по выпивке. Тщетно онъ уговаривалъ меня принять участiе въ попойке. Онъ уже больше не обращалъ вниманiя на то, что говорилъ и упрекалъ меня въ томъ, что я ревную къ нему.

- Ваша ревность ослепляетъ васъ! - сказалъ онъ.

- Ну, знаете, - сказалъ я, - ревновать къ вамъ! И за что мне ревновать къ вамъ?

- Ну хорошо, значитъ вы не ревнуете ко мне, - сказалъ онъ. - Да, между прочимъ, я былъ сегодня у Маггiэ; какъ всегда, она жевала. - Я отошелъ въ сторону, ничего не ответивъ.

Мы снова начали ходить на охоту. Гланъ чувствовалъ, что онъ несправедливо поступилъ со мной и просилъ у меня по этому поводу прощенья.

- Впрочемъ, все это мне ужасно надоело, - сказалъ онъ; - я бы хотелъ, чтобы вы промахнулись въ одинъ прекрасный день и всадили

Быть-можетъ письмо графини всплыло опять въ его памяти, и я отвечалъ: - Что посеешь, то и пожнешь. - Онъ становился съ каждымъ днемъ все мрачнее и молчаливее, онъ не пилъ и не говорилъ ни слова, щеки у него ввалились.

Однажды я вдругъ услыхалъ смехъ и веселый разговоръ подъ нашимъ окномъ, я выглянулъ. Гланъ опять напустилъ на себя веселость, онъ стоялъ и громко разговаривалъ съ Маггiэ. Онъ пустилъ въ ходъ все свое искусство обольщенiя. Маггiэ, вероятно, шла прямо изъ дому, и Гланъ подстерегъ ее. Они нисколько не стеснялись и разговаривали подъ самымъ моимъ окномъ. Дрожь пробежала по всему моему телу; я поднялъ курокъ своего ружья, но не спустилъ его. Я вышелъ на улицу и взялъ Маггiэ за руку.

Мы молча шли по деревне; Гланъ тотчасъ же исчезъ въ хижине.

- Почему ты опять съ нимъ говоришь? - спросилъ я Маггiэ.

и я забылъ, что она была тамилiанка, я все забылъ изъ-за нея.

- Отвечай мне, - сказалъ я, - почему ты разговариваешь съ нимъ?

- Онъ мне больше нравится, - отвечала она.

- Онъ тебе больше нравится, чемъ я?

Ну вотъ, онъ ей нравился больше, чемъ я, хотя я свободно могъ бы потягаться съ нимъ! Разве я не былъ къ ней ласковъ, разве я не давалъ ей денегъ и подарковъ? А что онъ сделалъ?

Этого она не поняла, и я началъ объяснять ой, что у нея привычка все совать въ ротъ и жевать и что Гланъ поэтому смеется надъ ней. Это произвело на нее больше впечатленiя, чемъ все остальное, что я ей говорилъ.

- Послушай, Маггiэ, - сказалъ я ей потомъ, - ты должна быть моей навсегда; разве ты жить не хочешь? Я все это обдумалъ, ты должна сопровождать меня, когда я отсюда уеду, я женюсь на тебе, слышишь, и мы уедемъ на мою родину и будемъ тамъ жить. Ты ведь этого хочешь?

И это тоже произвело на нее впечатленiе. Маггiэ оживилась и много говорила во время прогулки. Она лишь одинъ разъ упомянула о Глане; она спросила:

- А Гланъ поедетъ съ нами, когда мы отсюда уедемъ?

- Нетъ, нетъ, - отвечала она поспешно, - я рада этому. - Больше она ничего о немъ не говорила и я успокоился. Маггiэ пошла со мной домой по моей просьбе. Когда она ушла отъ меня несколько часовъ спустя, я поднялся по лесенке въ комнату Глана и постучался въ камышевую дверь. Онъ былъ дома; я сказалъ:

- Я пришелъ къ вамъ сказать, что можетъ-бытъ лучше завтра намъ не итти на охоту?

- Почему такъ? - спросилъ Гланъ.

- Потому что я не ручаюсь за то, что не промахнусь и не всажу вамъ пулю въ шею.

не едетъ домой, если въ письме его действительно зовутъ? Вместо этого онъ все ходитъ стиснувъ зубы, и громко восклицаетъ: - Никогда! Никогда! Пусть лучше меня четвертуютъ! - но, утромъ, после того, какъ я ему накануне вечеромъ сделалъ предупрежденiе, онъ стоялъ у моей постели и кричалъ:

- Вставай, вставай, товарищъ! Чудесная погода, нужно немного пострелять. А это были глупости, что вы вчера вечеромъ сказали.

Было не больше четырехъ часовъ, но я тотчасъ же всталъ и собрался, потому что онъ презиралъ мое предупрежденiе. Я зарядилъ свое ружье, прежде чемъ выйти, а онъ стоялъ и смотрелъ, какъ я это делалъ. Въ довершенiе всего погода не была такой прекрасной, какъ онъ говорилъ; шелъ дождь, значитъ онъ посмеялся надо мной лишнiй разъ; но я сделалъ видъ, что ничего не замечаю и молча пошелъ съ нимъ.

Весь день мы колесили по лесу, каждый со своими собственными мыслями. Мы ничего не застрелили, мы давали промахъ за промахомъ, потому что мы думали совсемъ о другихъ вещахъ, а не объ охоте. Въ полдень Гланъ пошелъ впереди меня, какъ-будто онъ хотелъ предоставитъ мне более удобный случай сделать съ нимъ то, что мне хотелось; онъ шелъ какъ разъ передъ самымъ дуломъ ружья, но я снесъ и эту насмешку. Вечеромъ мы вернулись домой; ничего не случилось.

- Я подумалъ: - Можетъ-быть, онъ хоть теперь приметъ все это къ сведенiю и оставитъ Маггiэ въ покое.

Больше между нами ничего не было сказано.

Все последующiе дни онъ былъ въ самомъ мрачномъ настроенiи, вероятно все изъ-за того же письма. - Я этого не вынесу, нетъ, я этого не вынесу! - говорилъ онъ иногда по ночамъ, такъ что его голосъ былъ слышенъ на всю хижину. Его раздражительность доходила до того, что онъ не отвечалъ на самые дружелюбные вопросы нашей хозяйки, и онъ даже стоналъ во время сна. - У него что-то тяжелое на совести, - думалъ я; но почему же онъ не едетъ домой? Его гордость не позволяла ему, онъ не хотелъ быть изъ техъ, кто возвращается после того какъ онъ разъ былъ отвергнутъ. Я встречалъ Маггiэ каждый вечеръ. Гланъ больше съ ней не разговаривалъ. Я заметилъ, что она перестала жевать; она совсемъ больше не жевала; я порадовался этому и подумалъ: - Она больше не жуетъ, недостаткомъ меньше, и я люблю ее за это вдвое! - Однажды она спросила о Глане; она спросила очень осторожно: - Онъ нездоровъ? Уехалъ?

- то онъ, вероятно, лежитъ дома - это мне совершенно безразлично. Невозможно дольше его терпеть.

Но, проходя мимо хижины, мы видели Глана; онъ лежалъ на цыновке, на земле, подложивъ руки подъ голову, и смотрелъ въ небо.

- Да вотъ онъ лежитъ, - сказалъ я. Маггiэ пошла прямо къ нему, прежде чемъ я успелъ ее удержать, и сказала веселымъ голосомъ: - Я больше не жую, посмотрите. Ни перьевъ, вы монетъ, ни лоскутковъ - я ничего больше не жую. - Гланъ едва взглянулъ на нее и продолжалъ преспокойно лежать; и мы съ Маггiэ прошли дальше. Когда я упрекалъ ее, что она не исполнила своего обещанiя и опять заговорила съ Гланомъ, она отвечала, что хотела только его пристыдить.

- Да, это хорошо, проучи его, - сказалъ я; - но, значитъ, ты ради него перестала жевать?

- Слышишь, отвечай, это ты ради него сделала!

- Нетъ, нетъ, - отвечала она тогда, - это было ради тебя.

Я и не могъ ничего другого подумать. И зачемъ ей было делать что-нибудь ради Глана?

Маггiе обещала прiйти ко мне вечеромъ, и она действительно пришла.

что она даетъ сигналъ, разговаривая такъ громко съ ребенкомъ; я вижу также, что она смотритъ на чердакъ, на окно Глана. Быть-можетъ онъ кивнулъ ей въ окне или поманилъ ее, когда услышалъ, что она разговариваетъ на улице? Во всякомъ случае я понималъ, что совсемъ не нужно смотреть наверхъ, когда говоришь съ ребенкомъ внизу, на земле.

Мне хотелось выйти къ ней и взять ее за руку; но въ эту самую минуту она оставила руку ребенка; она оставила ребенка стоятъ у двери хижины, а сама вошла въ дверь. Ну, наконецъ-то она идетъ, я хорошенько проучу ее, когда она придетъ!

Я стою и слушаю, какъ Маггiэ входитъ въ сени, я не ошибаюсь, она почти у самой моей двери. Но вместо того, чтобы войти ко мне, я слышу ее шаги на лесенке, ведущей на чердакъ, къ конуре Глана. Я распахиваю свою дверь, но Маггiэ уже наверху, дверь захлопывается за нею, и я больше ничего не слышу.

Это было въ 10 часовъ.

Я возвращаюсь къ себе въ комнату, сажусь, беру ружье и заряжаю его, несмотря на глухую ночь. Въ полночь я поднимаюсь по лесенке и начинаю подслушивать у двери Глана. Я слышу Маггiэ, я слышу, что ей хорошо съ Гланомъ, и я опять спускаюсь. Въ часъ я опять поднимаюсь, все тихо. Я дожидаюсь у дверей, когда они проснутся; три, четыре часа, они проснулись въ пять.

Но вскоре после этого донесся до меня шумъ и суетня внизу въ хижине, изъ комнаты моей хозяйки, и я долженъ былъ поспешно спуститься, чтобы не быть застигнутымъ врасплохъ.

Гланъ и Маггiэ, очевидно, простились, и я могъ бы еще подслушивать, но мне нужно было уходить. Въ сеняхъ я говорю самому себе: Посмотри, вотъ здесь она прошла, она коснулась рукой твоей двери, но она не открыла этой двери, она поднялась по лесенке, вотъ и лесенка, она прошла по этимъ четыремъ ступенькамъ. Постель моя стояла не тронутой, я и теперь не легъ, я селъ у окна и началъ ощупывать свое ружье. Сердце не билось, а дрожало. Полчаса спустя я опять слышу шаги Маггiэ по лесенке. Я прислоняюсь къ окну и вижу, какъ она выходитъ изъ хижины. На ней была маленькая короткая бумажная юбченка, не доходившая ей даже до коленъ, а на плечахъ у нея былъ шерстяной платокъ, взятый у Глана. Въ общемъ она была почти совсемъ голая, а маленькая шерстяная юбочка была очень измята. Она шла медленно по своему обыкновенiю и даже не взглянула на мое окно. Затемъ она исчезла, повернувъ за хижину.

Скоро после этого Гланъ спустился внизъ, съ ружьемъ подъ мышкой, готовый къ охоте. Онъ былъ мраченъ и не поклонился. Онъ разоделся и приложилъ необыкновенное старанiе къ своему туалету. - Онъ нарядился, какъ женихъ, - подумалъ я.

Я тотчасъ же оделся и пошелъ за нимъ, мы оба молчали. Первыхъ двухъ петуховъ, которыхъ мы подстрелили, мы безжалостно разорвали на клочки, такъ какъ мы стреляли изъ винтовокъ, но мы зажарили ихъ подъ деревомъ, какъ смогли, и молча съели ихъ.

Гланъ крикнулъ мне:

- Вы уверены въ томъ, что зарядили ружье. Мы можемъ напасть на что-нибудь неожиданное. Зарядите на всякiй случай.

- Я зарядилъ, - ответилъ я ему.

Тогда онъ исчезъ на мгновенiе за кустомъ.

зарядилъ ли я ружье. Даже на сегодня онъ не могъ преодолеть своего чванства, онъ принарядился и наделъ чистую сорочку; его лицо выражало безконечное высокомерiе.

Около перваго часа, бледный и взбешенный, онъ всталъ передо мной и сказалъ:

- Нетъ, я этого не вынесу!

- Посмотрите, заряжено ли у васъ ружье, милый человекъ, есть ли у васъ тамъ зарядъ?

- Я попрошу васъ позаботиться о вашемъ собственномъ ружье - возразилъ я. Но я прекрасно зналъ, почему онъ все время спрашивалъ о моемъ ружье.

Некоторое время спустя я подстрелилъ голубя и опять зарядилъ ружье. Въ то время какъ я былъ этимъ занятъ, Гланъ стоялъ, спрятавшись за дерево - онъ смотрелъ, действительно ли я зарядилъ ружье, и тотчасъ после этого онъ начинаетъ громко и отчетливо петь псаломъ. Это былъ свадебный псаломъ. "Онъ поетъ свадебные псалмы и наделъ свое лучшее платье", подумалъ я. Онъ хочетъ быть совсемъ очаровательнымъ. Еще не допевъ до конца, онъ пошелъ передо мной, медленно, съ опущенной головой, и на ходу не переставалъ петь. Онъ опять шелъ передъ самымъ дуломъ моей винтовки; казалось, онъ думалъ: - Да, посмотрите, вотъ это должно сейчасъ случиться, вотъ почему я и пою свой свадебный псаломъ. - Но это еще пока не случилось. И, замолчавъ, онъ обернулся ко мне.

- Мы такъ ничего не застрелимъ, - сказалъ онъ и улыбнулся, какъ бы желая все уладитъ и извиниться, что онъ пелъ на охоте.

Но даже и въ такую минуту его улыбка была прекрасна, словно въ глубине души онъ плакалъ, и действительно губы его дрожали, хотя онъ старался показать, что онъ можетъ улыбаться въ такую серьезную минуту. Я не былъ женщиной, и онъ прекрасно виделъ, что не производилъ на меня впечатленiя; онъ былъ бледенъ, нетерпеливъ, возбужденно кружилъ около меня, появлялся то справа, то слева, порой останавливался и поджидалъ меня.

Около 5 часовъ я услыхалъ вдругъ выстрелъ, и пуля просвистела около моего леваго уха. Я поднялъ голову. Гланъ стоялъ въ несколькихъ шагахъ отъ меня и пристально смотрелъ на меня; въ рукахъ у него было дымящееся ружье. Хотелъ

- Вы промахнулись; съ некотораго времени вы плохо стреляете.

Но онъ не стрелялъ плохо, онъ никогда не давалъ промаху, онъ хотелъ только раздразнить меня этимъ.

- Чортъ возьми! мстите же! - крикнулъ онъ мне въ ответъ.

- Да, когда настанетъ мое время, - сказалъ я и стиснулъ зубы.

"Трусъ!" Зачемъ онъ назвалъ меня трусомъ? Я приложилъ винтовку къ щеке, прицелился ему прямо въ лицо и спустилъ курокъ. Что посеешь, то и пожнешь...

Семье Глановъ нечего больше разыскивать этого человека. Меня раздражаетъ, когда я наталкиваюсь постоянно на это глупое объявленiе о такомъ-то и такомъ-то вознагражденiи и за известiя о мертвомъ. Томасъ Гланъ умеръ на охоте въ Индiи, отъ случайнаго выстрела. Судъ занесъ его имя и его смерть въ протоколъ, и въ этомъ протоколе стоитъ, что онъ умеръ. Да, даже и то, что онъ умеръ отъ случайнаго выстрела.