дарских. Долго жила душа моя с
ненавидящими мир.
Ведь были же дни, когда я мог умереть легко,
Так низко смертная тьма тогда надо мною висла…
Я мог бы так и не знать, что жизнь не имеет смысла.
Были же дни, когда я мог умереть легко.
Тот солнечный полдень был, когда все дышало весною.
Я вскапывал грядки и с крокусов снег подталый снимал,
Сад приспосабливал к лету, красил, плотничал, подновлял
И верил тщеславно, что год воскрешен моею рукою.
Был день, когда в Эгдоне с нею, так далеки и все же близки,
Гуляли мы, вереск мешал нам друг друга видеть,
И мощь в ней была, которой нельзя обидеть,
Была защита в касании сильной ее руки.
И ночь была, когда, приткнувшись к камину, лежал я,
Порой засыпая, жалчайший из всех рожденных на свет,
Вращение мира, к которому мало принадлежал я.
Даже тогда! Пока опыт не мучил, пока я не знал,
Что сладкий глоток во чреве горечью обратится,
Тогда на сцене должен был занавес опуститься
«Финал».
Перевод А. Шараповой
В последней строфе вольно цитируется «Откровение св. Иоанна» (Апокалипсис, 10:9-10): «И я подошел к Ангелу и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал: возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка, как мед». В связи с этим отрывком последние строчки следует понимать как переоценку Гарди его юношеских увлечений естественными науками, греческой трагедией и т. д., принесших в зрелые годы лишь горечь разочарования.