Одинокие люди

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Одинокие люди (старая орфография)

Г-жа Фок. (пожилая, видная женщина, лет за 50. Черное шелковое платье. Берет и гладит руку Кати). Он очень хорошо говорил. Не правда-ли, Катя?

Катя (21 года, брюнетка средняго роста, нежного сложения, бледная и тихая. Находится в периоде выздоровления; принужденно улыбается, машинально кивает головой и поворачивается к ребенку).

Кормилица. Ох, ты, маленький, милый мой карапузик! (качает его на руках). Ну, вот он и заснул... кш-кш! Вот и не хочет больше ничего знать (поправляет одеяльце, в которое завернуть ребенок). Вот так, вот так! Баиньки баю, дитеньку мою (напевает мелодию баю-баюшки-баю). А уж и задал он хлопот пастору - вот так! (показывает) ха, ха, ха! Пока дело не дошло до воды, все еще было ничего, но зато потом!!, (напевает) ха, ха, ха! Ну и раскричался-же он, уа, уа! Кш-кш! Баю-баюшки-баю, баю дитеньку мою! (притопывает в такт ногой).

Катя (искренно, но нервно смеется).

Г-жа Фок. Посмотри, Катюша, как он мил! Какие у него длинные ресницы!

Кормилица. Мамашины. Спи, дитятко, спи!

Г-жа Фок. Нет, право, он весь в мать.

Катя (отрицательно качает головой).

Г-жа Фок. Да право-же.

Катя (говорит с усилием). Ах, мамаша, я вовсе не желаю этого. Он совсем не должен походить на меня. Мне (не договаривает)...

Г-жа Фок. (стараясь отвлечь внимание). Здоровый ребенок!

Кормилица. Крепкий мальчишка!

Г-жа Фок. Посмотри, что за кулачки.

Катя (целует ребенка). Не правда-ли, фрау Фокерат? Какая у него крепкая грудка!

Кормилица. Да уж верьте слову, барыня, грудка что у генерала. Кш, кш! Такой с пятерыми справится.

Г-жа Фок. Нет, посмотрите... Знаете-ли... (Она и Катя смеются).

Кормилица. У него здоровая кровь, кш-кш! дети живут кровью! (напевая) но-о, но-о... Пойдем в люлечку, в люлечку... Ну, идем, идем... пора нам и в люлечку... Спи, дитятко, спи! (уходит в спальню).

Г-жа Фок. (затворяет дверь за кормилицей, оборачивается к Кате и весело качает головой). Презабавная, но славная женщина. Я рада, Катюша, что ты так удачно напала.

Катя. Генерал! Бог мой!.. (смеется, смех выходит судорожный, более похожий на плач).

Г-жа Фок. Что с тобой?

Катя (старается успокоиться).

Г-жа Фок. (обнимает Катю). Катюша...

Катя. Со мной - право ничего.

Г-жа Фок. Как ничего? Впрочем, оно и неудивительно, ты ведь еще не совсем оправилась. Поди приляг немного, отдохни.

Катя. Нет! все уже прошло.

Г-жа Фок. Все-таки приляг хоть на минутку...

Катя. Нет, нет, пожалуйста. Сейчас ведь обед.

Г-жа Фок. (подходит к столу, на котором стоит вино и печенье, наливает стакан вина и подает Кате). Выпей немного, хотя глоток. Попробуй! Это - сладкое.

Катя (пьет).

Г-жа Фок. Это подкрепляет. Не правда-ли? Милое, дорогое дитя, к чему так волноваться? Тебе еще очень нужно беречь себя. Не создавай себе лишних забот и мучений. Все, Бог даст, уладится. Теперь у вас ребенок, и все пойдет иначе. Ганс будет поспокойнее.

Катя. Ах, если-бы так, мама.

Г-жа Фок. Вспомни о том, как он радовался, когда родился ребенок. Он вообще страшно любит детей. Надейся на это. Всегда так бывает. Брак без детей - плохая вещь. Сколько раз я молила Бога, чтоб он благословил ребенком ваш союз. Знаешь, как было у нас? Первые четыре года мы едва промаялись - я и мой муж; это была не жизнь. Наконец, Господь услышал наши молитвы и послал нам Ганса. Только с тех пор началась настоящая жизнь, Катя. Пусть только пройдут первые 3--4 месяца и ты увидишь, сколько радости даст тебе ребенок! Нет, нет, ты должна быть вполне довольна своей судьбой: у тебя есть сынишка, есть муж, который тебя любит. Вы можете жить без забот. Чего тебе еще желать?

Г-жа Фок. Послушай-ка. Только не сердись на меня. Ты была-бы спокойнее, гораздо спокойнее, если-бы... Послушай, когда мне очень тяжело, я начинаю горячо молиться, высказываю милосердному Богу все, что у меня есть на душе - и мне становится так легко, так хорошо на сердце. Нет, нет, пусть ученые говорят, что хотят, но есть Бог, Катя, есть Вечный Отец на небе, уж это ты мне поверь. Мужчина без веры - и то уже плохо. Но женщина, которая не верит... Не сердись, Катюша. Хорошо, хорошо, я больше не буду об этом говорить. Я так много, так усердно молюсь. Я молюсь каждый день. Я верю, Он услышит мои молитвы. Вы оба такие хорошие люди. Когда нибудь Господь обратит вас к Себе (целует Катю, хорал кончается). Ах, Боже, а я-то заболталась с тобой.

Катя. Как-бы я хотела поскорее поправиться, мама! Тяжело смотреть, как ты одна хлопочешь.

Г-жа Фок. (в дверях ведущих в сени). Стоит об этом говорить. Здесь я просто отдыхаю. Вот когда ты совсем поправишься, я заставлю тебя ухаживать за мной (уходит).

Катя (хочет уйти в спальню. В это время из кабинета выходит Браун).

Браун. Ну, вот (вынимает сигару). Пытка и кончилась!

Катя. Но вы прекрасно выдержали ее, г-н Браун.

Браун (закуривая). Лучние было-бы рисовать. Грех и стыд не пользоваться такой погодой.

Катя. Успеете еще наверстать потерянное.

Браун. Все-то мы действуем через-пень-колоду (садится около стола). Впрочем, подобные крестины представляют большой интерес.

Катя. Смотрели-ль вы на Ганса?

Браун (быстро). Он очень волновался. Я все время боялся, не вышло-бы чего. Думал, он вмешается в речь пастора, Вышла-бы пренеприятная история.

Катя. Ах, нет, г-н Браун.

Браун. Знаете, теперь я почти доволен. Может быть я когда-нибудь нарисую нечто подобное. Замечательно тонкая вещь.

Катя. Вы говорите серьезно?

Браун. Если-бы это изобразить, на многих повеяло-бы от такой картины атмосферой, полной тяжелых воспоминаний... Подумайте, это смесь белого вина, печенья, нюхательного табаку и восковых свечей... Нет, это просто умилительно, это многим напомнит юность...

Ганс (вздыхает. Снимает перчатки).

Бгаун. Ты кажется совсем растаял.

Катя (нетвердым голосом). Я думаю... на балконе?

Ганс. Как? Там уже накрыто?

Катя (робко). Разве тебе не нравится? Я думала...

Ганс. Не бойся, Катя. Я тебя не съем. Право, это ужасно неприятно.

Катя (стараясь говорить твердо). Я велела накрыть на воздухе.

Ганс. Ну, конечно; так будет лучше. Точно я людоед какой-нибудь.

Браун. Не ворчи.

Ганс (обнимает жену, добродушно). Это верно, Катя. Ты ведешь себя так, как будто я домашний тиран, второй экземпляр дяди Отто. Отучись ты от этой манеры.

Катя. Ты так часто раздражаешься...

Ганс (снова горячо). А если бы и так, не Бог знает, какая еще беда! Защищайся и ты! Я не могу совладать со своим характером, а ты не давай себя в обиду. Я не знаю, что может быть противнее такого терпеливого, святого отношения...

Катя. Не волнуйся понапрасну, Ганс, об этом и говорить-то не стоит.

Ганс (с жаром и быстро). О, о! Ты очень ошибаешься. Я нисколько не волнуюсь, ни капельки... По вашему - я постоянно сержусь... удивительное дело! (Браун хочет говорить). Ну, хорошо. Конечно, вы лучше меня это знаете. Довольно! Поговорим о чем нибудь другом... Ах, ну да, ну да!..

Браун. Вечные вздохи в конце-концов и надоесть могут.

Ганс (хватается за грудь и морщится от боли). Ох!

Браун. Что с тобой?

Ганс. Ничего особенного. Старая история. В груди кольнуло.

Браун. Опять колет!

Ганс. Мне не до шуток. Ох. ох.

Катя. Ах, Ганс, не пугайся. Ведь ничего опасного нет.

Браун. И это еще офицер запаса!

Ганс. А что-ж мне с того?

Браун. Старый ипохондрик. Не говори глупостей. Съешь что-нибудь. Проповедь сильно разволновала тебя.

Ганс. Откровенно говоря, Брео... Ты так отзываешься о крестинах.. Ты знаешь хорошо, как я отношусь к этим вещам...

Браун (встает, несколько сконфуженный, смеется без причины).

Катя (у рабочого столика). Вы обидели его, г-н Браун.

Браун (принужденно улыбаясь, говорит резко). Ничего не поделаешь, ненавижу двойственность во всем.

Катя (после небольшой паузы). Вы несправедливы к нему.

Браун. Как, так?

Катя. Я не знаю, не умею точно выражаться. Во всяком случае Гапс борется честно.

Браун. Скажите, с каких пор он такой раздражительный!

Катя. С тех пор, как поднялся вопрос о крестинах. Я была так счастлива, так спокойна, а теперь опять все пошло вверх дном. Ведь это одна только формальность. Разве стоило из-за этого причинять горе родителям? Это было-бы совсем нехорошо. Подумайте, такие благочестивые, глубоковерующие люди! Ведь это нужно принять во внимание, г-н Браун.

Ганс (отворяет дверь и говорит). Дети, я немножко погорячился. Будем спокойны. Я справился с собой. (Уходит в сад).

Браун. Глупо.

Катя. Мне жалко его. Иногда он бывает такой трогательный!

Г-н Фок. (вводя пастора за руку, говорит слабым, мягким голосом). Очень, очень благодарен, г-н пастор. Очень благодарен за совершение таинства. Это так укрепило мою душу. Ты здесь, моя милая дочка (идет к Кане, обнимает и горячо целует ее). Ну, моя милая, дорогая Катюша. От души всего хорошого (поцелуй). Милосердный Бог еще раз открылся нам в своей великой благости... да... в своей бесконечной благости (поцелуй). Его милосердие и благость неизмеримы. Его десница будет также... да... будет охранять новорожденного (к Брауну). Позвольте, г-н Браун, пожать руку и вам. (Входит Ганс, Фок. ему навстречу). Вот и ты, дорогой Ганс. (Поцелуй. Крепкия объятия. Смеется от умиления). Радуюсь за тебя (Поцелуй). Я рад, очень рад. Не знаю, как и благодарить Бога.

Пастор (дышит коротко, говорит дрожащим голосом, жмет торжественно руку Кате). Еще раз, - да благословит вас Бог (жмет руку Гансу). И вас да благословит Бог!

Г-н Фок. Ну, любезный пастор, позвольте вас угостить? Не желаете? О!

Пастор. Не безпокойтесь, пожалуйста, не безпокойтесь.

Ганс. Какого желаете: красного или белого?

Пастор. Все равно, решительно все равно. Но послушайте. Пожалуйста, не безпокойтесь, прошу вас. (Ганс уходит). А пока я... (Ищет свои вещи. Шляпа, пальто, длинный плащ на вешалке около двери).

Г-н Фок. Вы ведь не уходите еще, г-н пастор? Но послушайте...

Пастор. А моя завтрашняя проповедь. Разве кто будет говорить за меня?

Браун (подает пастору пальто).

Пастор (надевая его). Благодарю вас, молодой человек.

Катя. Доставьте нам удовольствие... простой обед...

Пастор (занят одеваньем). Мне было-бы очень приятно, дорогая фрау, очень приятно. Но ведь...

Г-н Фок. Дорогой пастор, вы должны доставить нам это удовольствие.

Пастор (видимо колеблясь). Но послушайте, послушайте.

Г-н Фок. А если мы все будем очень просить вас?

Пастор. А слово Божие какже? хэ-хэ, ведь завтра мне говорить. Да, говорить завтра надо. (Ганс вернулся, наливает вино).

Г-н Фок. (подает пастору стакан). Ну, уж от этого вы не откажетесь.

Пастор (берет стакан). От этого? нет, нет. Итак, за здоровье... за здоровье новокрещенного... (чокаются), чтобы он был истинным сыном Божиим.

Г-н Фок. (тихо). Дай Бог!

Ганс (предлагает пастору сигары). Вы курите, г-н пастор?

Пастор. Да, благодарю (берет сигару и обрезаеть ее), благодарю. (Принимает от Ганса огонь и с большим трудом раскуривает сигару. Наконец, она разгорается. Осматривается кругом). Вы устроились очень хорошо, - с большим вкусом (осматривает картины сперва вскользь, затем внимательнее. Останавливается перед картиной, изображающей борьбу Иакова с Ангелом). "Я тебя не отпущу, пока ты не благословишь меня" (бормочет довольный пастор).

Катя (немного боязливо). Папаша, я хочу тебе предложить - в саду так хорошо. Гораздо теплее, чем в комнате. Не пойдешь-ли ты туда вместе с г-н пастором. Я велю и стаканы вынести.

Ганс (немного смущенный). Да, т. е. за исключением Дарвина, конечно.

Пастор (разсматривает портреты со вниманием). Дарвин? Дарвин? Ах. да, Дарвин. Послушайте только (медленно разбирает подпись) Геккель. Даже с автографом (не без иронии). Он тоже из числа ваших учителей?

Ганс (с жаром и быстро). Да, и я горжусь этим, г-н пастор.

Г-н Фок. Моя дочь говорит правду, дорогой пастор. На воздухе гораздо теплее. Если вы ничего не имеете против, пойдемте в сад. Я снесу вино и стаканы.

Пастор. Да, конечно, с удовольствием. Но слушайте, не надолго. (Немного обиженный, уходит вместе с Фок.). Человек, г-н Фокерат, человек более уже не подобие Бога, - слышите вы - а только обезьяна, наука, хочу я сказать, дошла до этого. (Идут на балкон, оживленно разговаривая, затем спускаются в сад).

Браун (смеется).

Ганс. Чего ты?

Браун. Я? Мне весело, я и смеюсь.

Ганс. Тебе весело?

Браун. Ну, да. Почему же мне и не смеяться?

Ганс. Пожалуйста, пожалуйста (отходит в сторону, вздыхает и вдруг обращается к Кате, которая хотела было уйти). Скажи, я вел себя прилично?

Катя. Так себе.

Ганс (пожимая плечами). Да, дети. Здесь я безсилен. Не переношу я подобных вещей. Всему есть граница. Если вы будете постоянно раздражать меня...

Катя. Но ведь дело обошлось довольно мирно.

Ганс. Правда?

Катя. Кто знает, может быть он и не заметил ничего.

Ганс (ходит по комнате, хватается за голову). Во всяком случае, все это неприятно.

Браун. Ты опять на что-то сердишься, Ганс.

Ганс (внезапно приходит в раздраженное настроение). Чорт возьми, пусть оставят меня в покое! Не выводите меня из себя, иначе, - если мое терпение лопнет...

Ганс (обращаясь к Брауну). Все то вы фанатики, больше ничего. И какой смысл говорить правду старому человеку? Что толку? Когда мне приходится сталкиваться с подобными людьми, вся моя злость проходит мгновенно. Мне тотчас становится ясно, что сердиться на них просто ребячество. Все равно, как злиться на то, что на сосне растут иглы, а не листья. Во всем необходима объективность, друг мой.

Браун. В науке, может быть, но не в жизни.

Ганс. Ах, дети! Все эти мелочи мне так противны... так противны. Вы не можете себе представить, до какой степени (Бегает по комнате).

Браун (переходит от печки к столу и бросает окурок сигары в пепельницу). А мне, ты думаешь, не противно? И я часто испытываю то-же самое. Но к чему постоянно ныть и стонать, чорт побери!

Ганс (другим тоном, со смехом). Ну вот, не кипятись ради Бога. О постоянном нытье не может быть и речи. Но почему же иногда и не повздыхать? Нечто в роде жажды воздуха, больше ничего. Мне вовсе не так плохо живется и, во всяком случае, я долго еще не буду таким банкротом, как ты.

Браун. Очень может быть.

Ганс. Ты притворяешься.

Браун. Нисколько.

Ганс. Ах, банкрот, банкрот. Что собственно значит банкрот? Ты так же мало банкрот, как и я. В чем банкротство? Неужели в том, что я не захотел портить настроение духа отцу и пастору?

Катя (обнимая Ганса). Ганс, Ганс, будь спокойнее.

Ганс. Моя работа сильно безпокоит меня. Вот уже две недели я не принимался за нее.

Браун. Ты малодушен. И не сознаешь, как унизительно это...

Ганс (не разслышав слов Брауна). Что?

Браун. Когда идет дождь, то мокро, когда снег, то все бело, когда замерзнет, то будет лед.

Ганс. Дурень!

Катя. Тише, Ганс. Вспомни о мальчике. Зимою мы устроимся здесь прелестно. Ты будешь много работать.

Ганс. Знаешь, Брео, четвертая глаза уж готова.

Браун (равнодушно). да?

Ганс. Посмотри: вот рукопись. Двенадцать страниц одних источников. Разве это не труд? Уверяю тебя: старикам придется призадуматься, натяну всем хороший нос.

Ганс. Посмотри, например (перелистывает рукопись), здесь я нападаю на Дюбуа-Реймона.

Браун. Ты не вздумай мне читать. Я не расположен, в другой раз.

Ганс (покорным тоном). Ну, конечно. Да я и не собирался. Я хотел только... (Вздыхая кладет рукопись обратно в шкап).

Катя. Успокойся, успокойся, Ганс.

Ганс. Но, Катя, я спокоен.

Катя. Нет, ты опять плох.

Ганс. Если-бы хоть один человек во всем мире интересовался мною. Для этого требуется не много: чуточку доброй воли и внимания к моей работе.

Катя. Будь благоразумен. Нечего создавать себе мнимых мучений. Подожди немного. Придет время, когда они сознают...

Ганс. А до тех пор? Ты думаешь, легко жить без всякого сочувствия... Думаешь, так можно долго выдержать?

Катя. Да, мне так думается. Слушай, Ганс, когда мысль о чем-нибудь становится в тягость, надо освободиться от нея. Пойдем посмотрим на мальчика. Как он мил, когда спит. Он лежит так (показывает, как ребенок держит ручки во сне). И складывает ручки вот этак. Презабавно. Пойдем.

Ганс. А ты пойдешь?

Браун. Ах, нет, Ганс, я не люблю маленьких детей. Лучше пойду в сад (Уходит через веранду).

Ганс. Странный человек!

Катя (осторожно отворяет дверь в спальню). Он очень мил, говорю тебе, тсс - тише, тише (На цыпочках, взявшись за руки, уходят).

Г-жа Фок. Но, Минна, вы никуда не годитесь. Каждый день вы что-нибудь да бьете. Чудесный маионез (Девушка возвращается из сеней). У меня не случается подобных вещей. Я их живо выучиваю

Ганс (из спальни, привлеченный шумом). Мамаша, что случилось? (обнимает мать, желая ее успокоить). Успокойся, не сердись.

Катя (в дверях). Что такое?

Ганс. Ничего, ровно ничего.

Г-жа Фок. Благодарю, ничего! Разбила на десять марок посуды. И это ничего!? И весь прекрасный соус... (отталкивает Ганса).

Ганс. Мама, мама, ну, останемся без соуса.

Г-жа Фок. Нет, нет, вы уж черезчур легкомысленны. Вам не из чего так швырять деньги. Вы уж очень снисходительны к прислуге. Она скоро будет просто невыносима.

Ганс. Но ведь ей все время приходится возиться с этими вещами.

Г-жа Фок. Я вовсе не тиран. Прислуга у меня живет но 6--7 лет. Но что разобьет, должна купить на свои деньги. У вас, конечно, оне едят сладкие пироги и икру, - нет, нет, оставьте меня в покое с вашими новыми идеями.

Ганс. Ну полно, мама, не сердись.

Г-жа Фок. Да я и не сержусь, мой мальчик (целует его). Сумасшедший ты, право. Ты не от мира сего. (Девушка на веранде подтирает пол и собирает осколки).

Ганс (удивленный). В самом деле, мама (веселым тоном). Но почему ты делаешь такие... такие странные, испуганные глаза?

Г-жа Фок. Я? когда-же? Я и не знала... Какие я могу делать глаза?..

Ганс. Посмотри еще раз на меня.

Г-жа Фок. Дурень! (смотрит пристально на него).

Ганс. Довольно, хорошо.

Г-жа Фок. Глупый мальчик! Мне хотелось-бы, чтобы ты всегда был доволен, чтобы ты был довольным человеком.

Ганс. Мать, этого ты никогда не дождешься. Довольные люди все равно, что трутни в улье. Жалкия созданья!

Г-жа Фок. К чему все это?..

Ганс (серьезно, немного растроганный). Мой сын должен быть тоже в роде меня, - недовольный.

Г-жа Фок. Сохрани Бог!

Ганс. Он должен быть иным человеком, чем я. Об этом я позабочусь.

Г-жа Фок. Человек предполагает, а Бог располагает. И мы делали все, что могли.

Г-жа Фок. Я и не говорю, я и не хочу этого сказать. Но ты же сам говоришь, что Филипп должен быть иным. И... и... послушай только: ты не веришь... ты не.веришь в милосердного Бога. У тебя нет религии. Ведь это большое несчастье. Ужасно досадно, что ты не остался в духовном ведомстве. Еще после твоей пробной проповеди диакон сказал...

Ганс (весело). Матушка, матушка! Дела минувших дней (Звонят). Г-жа Фок. Дверь, ведь, не заперта (Делает несколько шагов по направлению к сеням, в дверь стучатся).

Прачка Леман (в полинявшем синем платье, входит боязливо). Здравствуйте!

Ганс. Здравствуйте!

Г-жа Фок. Здравствуйте!

Леман. Я только хотела посмотреть. Извините, пожалуйста. Я уже давно ищу своего жильца.

Ганс. Г-н Браун у нас.

Леман (осматриваясь). Тсс... тсс... Скажите, пожалуйста. Кто-бы это мог знать?

Г-жа Фок. Как вы поживаете, фрау Леман?

Леман. Ах, фрау Фокерат! Мне ведь никогда хорошо не жилось. Ведь я все-таки должна была прогнать своего старика. Больше не было никакой возможности. Уж я и не знаю теперь, как я буду жить с моей пятеркой.

Г-жа Фок. Что вы говорите? Ведь...

Леман (становясь все болтливее). Да, видите-ли, фрау Фокерат, если бы я не была так слаба. Но я слишком слаба. А ведь горе-то, сами знаете, незаметно подползает к человеку. Мне, может, никто в этом не поверит. Вот я и сказала своему старику: Адольф, говорю, уходи ты, Христа-ради, к своим братьям, говорю. Ступай, говорю, к своим собутыльникам. Я и одна буду заботиться о моих ребятах. Ведь смотри, говорю, до чего ты довел себя, ведь тебя отовсюду в шею гонят. У тебя, говорю, вовсе характера нет. Кабы, говорю, у тебя характер был, ты бы не довел до нищеты детей и жену. Видите-ли, фрау Фокерат, так я ему и сказала; так, верите-ли, чего мне это стоило! Ведь это мне, как нож острый... А все-таки это помогло. Все-таки нужно сказать правду: так лучше! И думаю я себе теперь: Господь милостив, - не оставит меня с моими пятью детками. (Она сморкается и вытирает себе глаза).

Г-жа Фок. Только мы должны всегда...

Леман. Да, да, и я то же говорю. Отправляйся, говорю, в Америку. Сделай милость, ступай. Коли человек честен, говорю я, и может работать, говорю я, да копеечку бережет, так еще дело не пропащее, говорю я. А я честный человек, фрау Фокерат. Я свой дом, сине добро уберечь умею. Уж у меня из рук ничего зря не уйдет.

Ганс. Вы хотели говорить с Брауном, фрау Леман.

Леман. Ах, нет. Ведь вот, чуть я и не забыла. Там барышня одна желает видеть г-на Брауна (в дверях показывается голова фрейлен Мар, но тотчас прячется. Ганс замечает ее).

Ганс. Пожалуйста, прошу войти (Матери и -Леман, которые ее не заметили). Это та самая барышня (Леман). Вам следовало ее ввести(Отворяет дверь). Прошу вас, милостивая государыня. Вы желали видеть моего друга Брауна? Будьте любезны, войдите.

Анна (входит). Прошу извинить. Очень жаль, что безпокою вас.

Анна. Фрау Леман очень долго не возвращалась, и я хотела ей сказать, что приду в другой раз.

Ганс. Подождите, пожалуйста. Сейчас позову Брауна. Присядьте, прошу вас.

Анна. Благодарю вас (стоит); но в самом деле мне очень неловко.

Ганс. Не безпокойтесь, прошу вас. Сейчас я позову Брауна.

Анна. Но я затрудняю вас.

Ганс. Нисколько. Извините (уходит чрез веранду).

Леман (Анне). Ну, теперь я пойду, назад-то вы и одна вернетесь.

Анна. Благодарю, что проводили. Позвольте предложить вам (дает денег).

Леман. Благодарю, благодарю (К фрау Фокерат). Вот и весь мой сегодняшний заработок. Истинный Бог. Не легко это, а все-таки лучше, чем жить с пьяницей. Только уповать на Бога... Милосердный Бог не оставит меня (берется за ручку двери). Пойду теперь в мелочную. Куплю чего-нибудь своим сироткам (уходит).

Г-жа Фок. (вслед ей). Подите на кухню, - там есть остатки (Приносит стул и ставит рядом со стулом Анны, садится). Прошу вас, фрейлен, садитесь.

Анна (неохотно садясь). Право я совсем не устала.

Г-жа Фок. Вы знаете здешнюю местность?

Анна. Нет, я родом из России, из прибалтийских губерний, я". (неловкая пауза).

Г-жа Фок. Здешняя местность очень песчана. Я бываю здесь неохотно. Сама я из окрестностей Бреславля. И все то здесь дорого, вы не можете себе представить, до какой степени. Мой муж арендует там имение, так что мы можем кое-что посылать детям. Видели вы озеро? Оно действительно очень красиво. Нам очень удобно, мы как раз на берегу. У нас в саду две лодки. Но я не люблю, когда дети катаются. Уж очень я труслива. Вы теперь в Берлине, смею спросить?

Анна. Да, но я там в первый раз. Хотелось-бы хорошенько осмотреть его.

Г-жа Фок. О! да, его стоит посмотреть. Только слишком уж шумно...

Анна. Да, в нем шуму много. Особенно, когда привыкнешь к маленьким городам.

Г-жа Фок. А вы откуда, если...

Анна. Я из Ревеля. Возвращаюсь в Цюрих. Последние четыре года я провела в Цюрихе.

Анна. Нет, я учусь.

Г-жа Фок. Вы? В университете?

Анна. В университете.

Г-жа Фок. Не может быть! Значит, вы студентка. Что вы говорите? Это очень интересно. В самом деле вы студентка?

Анна. Ну да.

Г-жа Фок. Что вы говорите! И что-же? - вам нравится так много учиться?

Анна (весело). О, да! но только до известной степени.

Г-жа Фок. Весьма вероятно (Ганс и Браун показываются на веранде, дамы замечают их и встают).

Анна. Очень жалею, что побезпокоила вас.

Г-жа Фок. Ничего, милая фрейлен, я очень рада, что видела так близко настоящую студентку. У нас такия глупые представления о них. Вы родственница Брауна?

Анна. Нет, мы познакомились в Париже на выставке.

Г-жа Фок. (подает ей руку). Всего хорошого. Я очень рада.

Анна. Еще раз прошу извинить меня, г-жа Фокерат. (Уходит в сени. Ганс и Браун поговорили немного на веранде; Ганс остается там, Браун входит).

Браун (удивленный). Фрейлен Мар - вы?

Анна. Да, Надеюсь, что вы не сочтете меня безтактной. Ваша хозяйка, ваша оригинальная г-жа Леман, виновата, что я пришла сюда.

Браун. О, святой бимбам.

Анна. А "бимбам" все еще жив?

Браун. Мне и во сне не снилось, что увижу вас. Отлично.

Анна. Что? все еще "отлично"? Ведь у вас все "отлично". Вы нисколько не изменились, право.

Анна. Нет, нет. Что вы? Я хотела только посмотреть, что вы делаете (Игриво). Главное хотелось справиться о вашей большой картине. Что, можно уже на нее полюбоваться?

Браун. Ни тени, ни мысли, ни даже холста к ней еще не имеется.

Анна. Жаль, очень жаль. А вы еще так обещали мне!

Браун. Человек предполагает, а Бог располагает. Повторяю вам: раздевайтесь.

Анна. Я вас видела, и теперь...

Браун. Нет, вы должны остаться.

Анна. Здесь?

Браун. Ну да. Разве вы не знаете, где мы? У Ганса Фокерат. Из моих рассказов вы его хорошо знаете. Кстати - сегодня крестины. Вы как раз во время.

Анна. Ах, нет. Это неудобно. Да и у меня сегодня масса дел в городе.

Браун. Теперь все закрыто.

Анна. Это не беда, мне надо сделать несколько визитов. Не думайте, впрочем, что вы отделались от меня. Мне хочется подольше поговорить с вами. Я вам еще нотацию прочту: вы изменник. Вы все еще художник только на словах.

Браун. Сначала нужно достигнуть духовной ясности. Еще успею поработать в свое время.

Анна. Ну, навряд-ли.

Браун. Слушайте, но все-таки вы не смеете уйти теперь.

Анна. Ах, оставьте меня пожалуйста.

Браун. Ганс! Ганс!!

Анна. Прошу вас, оставьте меня (Входит Ганс, раскрасневшись).

Браун. Позвольте. Мой друг - Ганс Фокерат. Фрейлен - Анна Мар.

Анна, Ганс. (Одновременно.) Я уже много слышала о вас. Я уже много слышал о вас.

Ганс. Моя жена и все мы будем огорчены. Не проведете-ли вы сегодняшний день с нами?

Анна. Право, я не знаю... Впрочем, если я действительно не помешаю, я останусь...

Ганс. Ни в каком случае (помогает снять кофточку, передает ее Брауну). Повесь, пожалуйста. Я сейчас скажу жене (В дверь спальни). Катя! (уходит в спальню).

Анна (поправляя платье перед зеркалом). Ваш друг очень любезен

Браун. Пожалуй слишком.

Анна. Как так?

Браун. Я шучу. Он прекрасный малый; но как скоро заговорит о своей работе, становится невыносим. Приготовьтесь; если вы проведете здесь день, он непременно прочтет вам свое произведение.

Анна. Что это за работа?

Браун. Для меня слишком учено. Что-то философско-критико-психофизиологическое; мне недоступно.

Анна. Это меня интересует. Ведь и я сама, как говорят, немного причастна философии.

Браун. Что вы? В таком случае вы не скоро отделаетесь от него; вы приведете его в восторг.

Ганс (выходя из спальни). Браун!

Браун. Что?

Ганс. Поди к Кате. Успокой ее: по её мнению, у мальчика слишком выдается ребро.

Браун. К чему это?

Ганс. Это пустяки, но все-таки иди. Она понапрасну создает себе безпокойство.

Браун. Хорошо, хорошо. Иду (уходит в спальню).

Ганс. Жена извиняется. Она придет через несколько минут. А пока она поручила мне показать вам наш сад. Конечно, если вы не имеете ничего против этого.

Анна. О, нет, с удовольствием.

город. Мой идеал - громадный парк, окруженный высокою стеною. Так можно жить спокойно, преследуя свои цели.

Анна. Вы - эпикуреец!

Ганс. Совершенно верно. Но уверяю вас: для меня нет другого исхода. Вам не холодно?

Анна. О, нет, я закалена. (Ганс пропускает Анну вперед и следует за нею на веранду; здесь они останавливаются на несколько секунд. Ганс показывает и объясняет окрестные виды. Наконец, спускаются в сад и там исчезают. Из спальни выходит Браун в сопровождении Кати).

Браун (оглядываясь). Их уже нет?

Катя. Уже?

Браун. Нет, нет! А у ребенка все в порядке.

Катя. Подчас я совсем теряю мужество.

Браун. Почему-же?

Катя (улыбаясь). У меня сердцебиение.

Браун. У вас нервы разстроены.

Катя. Что, она очень гордая?

Браун. Кто?

Катя. Молодая девушка.

Браун. Кто? фрейлен Мар - гордая? Нисколько.

Катя. Право не знаю. Пожалуй, я-бы очень гордилась, если-бы...

Браун. Нисколько. Нет, нет. Вы о ней слишком дурного мнения.

Катя. Наоборот. Я чувствую ужасное уважение к ней.

Браун. Ну вот еще!.. Иногда она бывает очень резка, но к этому очень скоро привыкаешь. (Пауза).

Катя. Вон Ганс оставил свою рукопись. Понимает-ли она в этом что-нибудь?

Катя. Право? Ах! При столкновении с такими развитыми людьми нам, бедненьким, приходится играть очень жалкую роль.

Браун. Ну, вот еще. Я тоже не много учился. Но на меня не производит это впечатления, - эта школьная ученость.

Катя. Вероятно, она блестяще говорит?

Браун. Блестяще? О, нет! Она говорит просто, как и мы все. Она, действительно, довольно умна, но все-таки... Право, вы уж черезчур скромны и потому...

Катя (улыбаясь). Девочкой я была большою трусихой. Я боялась решительно всего и целые дни ничего не делала. Мало-по-малу я отучилась от этого, а теперь опять сделалась застенчивой и больше всего боюсь говорить (Обращаясь к г-же Фокерат). Матушка, нужно поставить еще один прибор.

Г-жа Фок. (говорит с веранды, где накрывают стол для обеда). Кто-же еще пришел?

Катя. А фрейлен?..

Г-жа Фок. Кто? Ах, да! хорошо!

Катя (Брауну со вздохом). Я совсем порченая. Стараешься исправиться, да что теперь поделаешь? уж поздно (останавливается перед букетом из роз). Посмотрите, как красиво. Розы все еще держатся (подносит Брауну понюхать) и как еще сильно пахнут!

Браун. Прелесть!

Катя (ставя букет на место). Она молода?

Браун. Кто?

Катя. Фрейлен Мар.

Браун. Право не знаю, сколько ей лет.

Катя. Мне уже 22-й. Да. да, я стареюсь.

Браун. Да, очень (смеется).

Катя. Ах, какая я ограниченная душонка!

Г-жа Фок. (просовывает голову в дверь). Дети, все готово (Прячется и с веранды кричит в сад). Папа, папа! (Г-н Фокерат и пастор, оба в прекрасном настроении духа, поднимаются по лестнице на веранду).

Г-н Фок. (у растворенной двери с пальто пастора в руках). Будьте любезны. Войдите и разденьтесь. Ха-ха-ха (смеется):

Г-н Фок. И это действительно факт, г-н пастор (вешает пальто).

Пастор. "Г-н новопредставленный" (смеется). Г-н новопредставленный, чего вы желаете? (смеется, вешает плащ и шляпу, шапочку оставляет на голове).

Г-н Фок. (тоже смеясь). "Г-н новопредставленный". (К Брауну). У нас в деревне были похороны. Носильщики стоят около гроба (изображает на лице страх); вдруг что-то шевелится. Вероятно кто-нибудь подвинулся или что-нибудь в этом роде (изображает ужас). Все отскакивают. Только сторож сбирается с духом, он храбрый, он подходит осторожно к гробу и - ха-ха-ха - стучит: (пальцем стучит по столу, подражая голосу сторожа). "Г-н новопредставленный, что вам угодно?" (Все хохочут).

Пастор. Послушайте только. Это правда. Я сам знаю этого сторожа.

Г-жа Фок. (входя). Папахен, прошу, пока суп не остыл.

Г-н Фок. Г-н пастор, пожалуйте.

Пастор. Вы меня уговорили... (бросает окурок сигары в пепельницу и подает руку г-же Фокерат).

Г-н Фок. (собираясь предложить руку дочери). А где-же Ганс?

Г жа Фок. А фрейлен? Это нехорошо со стороны Ганса, Весь прекрасный обед...

Г-н Фок. (весело). Знаете-ли вы, г-н пастор, "zwischen Lipp und. Bechersrand"? Ха-ха-ха.

Пастор. "Schwebt der finstern Mächte Hand". Xa-xa-xa!

Г-н Фок. Это была дама. Мы видели парочку на озере. Помните, г-н пастор?

Пастор. Да, да, они катались на лодке.

Г-жа Фок. Я думаю, пора начинать.

Г-н Фок. Кто не приходит во-время...

Браун (бывший на веранде). Вон они идут!

Г-н Фок. Давно пора. (Ганс и Анна входят).

Ганс. Мы опоздали?

Г-н Фок. Как раз во-время...

Г-жа Фок. Мы уже познакомились.

Ганс. Моя жена. Фрейлен Мар. (Все отправляются на веранду. Пастор с г-жей Фокерат, Катя с г-ном Фокерат, Мар с Гансом, Браун - один).

Ганс. Катя, тебе не следует так бегать. Позволь, я сделаю.

Катя. Ах, я не так уж слаба?

Ганс (горячась). Какое чудное создание! Сколько знания, какая самостоятельность во взглядах! И подумать, что такая личность едва перебивается. Ты помнишь, нам Браун рассказывал. Наша обязанность, наш долг удержать ее здесь недели на две.

Катя. Если ты хочешь...

Ганс. Нет, я не желаю. Тебе это более необходимо, чем мне; ты должна желать. От нея ты можешь многому научиться.

Катя. Иногда ты препротивный, Ганс.

Ганс. Разве я не прав? Тебе следовало-бы хвататься за каждый случай умственно развиться. Ты должна стремиться к этому. Тебе следует удержать фрейлен. Не понимаю, как можно быть такой равнодушной.

Катя. Вполне согласна с тобою, Ганс...

Ганс. Никакой искорки в вас. Никакой инициативы. Ужасно (Пастор ударяет по стакану).

Катя. Ганс, иди, иди-же. Пастор сейчас будет говорить. Я иду за тобой. Иди скорей. Я согласна с тобой. Нельзя нам обоим не быть там.

Ганс. Ну, хорошо, хорошо, Катя (целует ее в заплаканные глаза и торопится на веранду).

Г-жа Фок. Доброе утро, фрейлен.

Анна (ставит корзину, быстро подходит к г-же Фок. и целует у нея руку). Здравствуйте, матушка!

Анна. Мы снимали виноград с господином Гансом.

Г-жа Фок. Как раз время (пробует ягоды из корзины). Слаще он не будет. Но разве вам так не холодно, милая Анна (дотрогивается до голой руки Анны)? по моему, сегодня очень прохладно.

Анна. (Во время всего следующого разговора Анна заботливо разбирает ягоды и кладет их на доску). Правда, сегодня довольно холодно, но для меня это ничего не значит. Я человек привычный. Воздух чудный! Сегодня утром колья на озере, знаете там, где привязывают лодки, и те были белые совсем от инея. Замечательно оригинально. Вообще здесь прелестно. Могу я в чем-нибудь вам помочь, матушка?

Г-жа Фок. Вот передайте мне сахарницу.

Анна (ставит на стол сахарницу; наклонившись над столом, смотрит немного в сторону). Вы не сердитесь, что я вас называю матушкой?

Г-жа Фок. (смеется). Ну вот еще!

Анна. Я так рада, что вы мне это позволяете (с жаром целует г-жу Фок.). Как я вам благодарна, что вы позволяете мне оставаться у вас.

Г-жа Фок. Но, милая Анна!

Анна. В вашей семье я чувствую себя так хорошо. Вы все так сердечно относитесь ко мне. Вы вообще все такие хорошие люди.

Г-жа Фок. Ну вот еще... Сколько паутины у вас на платье (сбирает паутину с платья Анны).

Анна. Как счастливо можно жить в семье. До сих пор я не подозревала этого.

Г-жа Фок. (все еще снимая паутину). Смотрите, не накликайте чего нибудь. Подождите-ка. Посмотрите, настоящия веревки.

Анна. А вы верите в приметы?

Г-жа Фок. Ах, нет, нет, моя прелесть. Это верно - Господь Бог милостив к нам. Однако - могло бы быть и лучше.

Анна. Я этого не думала... Ведь вы же все... Ах, нет, не говорите так.

Г-жа Фок. Нет, нет, вы правы. Не следует роптать. Все-таки вы здесь очень кстати (таинственно). И для Ганса вы являетесь настоящим добрым гением.

Анна (пораженная, меняется в лице. Вдруг с жаром). Вы, на самом деле, меня немножко любите?

Г-жа Фок. Право, даже очень люблю вас.

Анна. Но не так, как я вас. Я вас люблю, как родную мать (берет пустую корзину, думает идти в сад). У г-на Ганса очень доброе сердце, даже черезчур мягкое.

Анна. Ах, вообще. Вчера, например, на улице мы встретили пьяного; в это время дети как-раз шли из школы. Даже взрослые не оставляли его в покое. Перед трактиром собралась громадная толпа.

Г-жа Фок. Да, да... Он не может выносить подобных вещей. Его нельзя тогда удержать. Сколько неприятностей он имел из-за этого!

Анна. Разве это не прекрасно?

Г-жа Фок. Прекрасно! Ах... Ну да конечно, почему же нет? Он славный малый! Но если пораздумать хорошенько, какая в том польза? Что толку во всей его доброте? Ну, положим, он добр. Но он совсем забыл Бога... Это вовсе не легко. Вы представить себе не можете, каково это для матери... для родителей, которые, можно сказать, всю свою душу положили, чтобы воспитать его честным человеком (сморкается, чтобы скрыть свое волнение). Противный насморк, уж несколько дней (стирает пыль с мебели, после небольшого молчания). Да, он добрый; все это прекрасно, но от этого вдвойне горько. Во всем видно Божье наказанье, нет благословения его деятельности: вечное безпокойство, вечная тревога, ну точно охота с борзыми. И хоть бы что из этого выходило. Но он не подвигается вперед. Какой он был прежде - ребенком... он был замечательный мальчик. Я помню, еще пастор Шмидель... Все ему удивлялись. 13-ти лет он был в четвертом классе. 17-ти окончил гимназию, а теперь? Теперь почти все перегнали его. Все, даже менее способные, давно уже получили места.

Анна. В сущности все это вполне естественно. Все это только доказывает, что г-н Ганс желает быть выше толпы. Проторенные дорожки не для всякого годны. Г-н Ганс из тех, которые ищут новых путей.

Г-жа Фок. Но, ведь, это ничего не дает, моя дорогая! Какая польза, что он мучится? Только силы понапрасну тратятся. Я лучше желала бы, чтоб он был простым земледельцем, садовником или хотя бы чиновником и бросил бы все свои фантазии. Ах, фрейлен, не портите своего хорошого настроения духа. Со мной это часто бывает. Иногда мне кажется, что все пропало. Но когда так немножко поохаешь, опять говоришь себе: "Милосердный Бог все устроит к лучшему". Да, да, вот вы улыбаетесь. Уж такая я... старомодная...

Анна. Я и не хочу этого. Смеяться я тоже не думала, матушка. Но послушайте, вы сделались немного веселее. Подойдите-ка сюда. Не желаете-ли? Как хорошо на веранде!

Г-жа Фок. Нет, нет, боюсь простудиться. Да и дела-то у меня еще много. Идите и приводите Ганса; завтрак готов (Анна уходит. Г-жа Фок. вытирает пыль; слышны трубы, барабаны. Г-жа Фок. бежит к окну; музыка мало-по-малу стихает. Катя в капоте выходит из спальни).

Катя (разстроенная). Как шумно в праздники!

Г-жа Фок. Это гуляющие из Берлина, Кэтхен. Какие молодцы! Доброе утро, Кэтхен. Ну, что? Как ты себя чувствуешь? Как спала? Хорошо? Сегодня ты не выглядишь лучше.

Катя. Маленького приносили два раза, и я после долго не могла уснуть. Подожди, мама, я должна многое сообразить. О многом подумать.

Г-жа Фок. Тебе следует уступить, дитя мое, пусть ребенок спит с нянькой.

Катя (с легким упреком). Ах, мама, ведь ты же знаешь.

Г-жа Фок. Но почему же нет?

Катя. Ты знаешь хорошо, я никогда этого не сделаю.

Г-жа Фок. В конце концов тебе все же придется согласиться.

Катя (с жаром). Но я не позволю разлучить себя с ним. Филипп мой ребенок. Такое маленькое дитя и без матери!

Г-жа Фок. Милая, милая!.. Сохрани Бог. Кто же это думает! Пойдем; я принесу тебе чего-нибудь. Кофе. Не принести-ли хлебца с маслом или...

Катя (усталая садится к столу). Ах, да! Пожалуйста (Пауза, во время которой г-жа Фок. намазывает масло). Где же Ганс?

Катя (опершись подбородком на руки, медленно). Она очень мила, не правда-ли?

Г-жа Фок. Признаться, она мне очень нравится.

Катя. Помнишь, мама, как ты всегда дурно отзывалась о студентках.

Г-жа Фок. Что правда, то правда. И действительно, я должна сказать...

Катя (медленно). Так проста и женственна; ничего навязчивого. И несмотря на то, что она очень умна и так много знает. Это так мило. Не правда-ли, мамочка? И она вовсе не желает блистать своими знаниями. Я очень рада за Ганса. Не находишь-ли ты, мама, он теперь всегда так весел?

Г-жа Фок. (удивленная). Да, да. Ты права. Он действительно теперь иногда бывает весел.

Катя. Не правда-ли, мамаша?

Г-жа Фок. Видишь, теперь ему есть перед кем выкладывать все свои учености.

Катя. Все это очень важно для него.

Г-жа Фок. Это должно быть так. Да. (Пауза).

Катя. Во многих случаях я должна отдать справедливость Анне. Как-то она сказала недавно: "мы, женщины, живем в приниженном состоянии". Она совершенно права. Сотни раз я это чувствовала.

Г-жа Фок. Ах, об этом я не забочусь. Знаешь, с подобными вещами ей не-зачем ко мне, старой опытной женщине, обращаться. Она уж это заметила. Для этого я уж слишком стара и слишком опытна.

Катя. Но ведь она права, мама. Это ясно, как Божий день, что она права. Ведь на самом деле мы презренные существа. Подумай только, в нашем законе есть статьи, рассказывала она вчера, по которым муж имеет право подвергать жену телесным наказаниям.

Г-жа Фок. Этого я не знаю что-то! Об этом я не хочу говорить. Вероятно, это не так уж скверно... Но если ты хочешь доставить мне удовольствие, Катюша, не поддавайся новым выдумкам, это только смущает людей и отнимает мир и покой. Подожди, деточка, вот я тебе кофе принесу. (Уходит).

Г-жа Фок. Ну, вот, выпей и подкрепись (Анна и Ганс входят с веранды).

Г-жа Фок. Хорошо, что пришли.

Ганс (оставляя дверь настежь). Я оставляю дверь открытой. Солнце греет уже порядочно. Сильно вы ушиблись, фрейлен Анна?

Анна (в руках несколько виноградных веток). Ах, нет, совсем нет. Лестница была мокрая, и я упала вместе с ножницами. (Подбегает к Кате, берет ее за обе руки и целует в лоб). Здравствуйте! Какие холодные руки! (трет ей руки).

Г-жа Фок. Сколько вы нанесли холода. Придется действительно скоро топить. Ну, пдите-же (Наливает всем кофе).

Анна (украшая стол ветками). Нужно немножко украсить.

Катя. Восхитительно.

Ганс (садясь). Судите-же, как выглядит фрейлен Анна теперь и как она выглядела неделю тому назад, когда только что приехала сюда?

Анна. Мне здесь слишком хорошо. Придется скоро уехать.

Г-жа Фок. Сейчас сказывается деревенский воздух.

Ганс. А кто тогда все упрямился и упрямился?

Г-жа Фок. Что-то папаша поделывает теперь?

Ганс. Думаю, сильно скучает по тебе.

Г-жа Фок. Ну, у него довольно дела. Правда, посев кончился, но он писал мне, что я могу здесь остаться, пока буду необходима.

Ганс. Он ведь заедет за тобой, мамаша?

Г-жа Фок. Да, если напишу, он приедет (к Анне). Он пользуется каждым случаем повидать детей, а тут еще внучек. Нет, если-бы вы знали, когда пришла телеграмма: "здоровый мальчик"), если-бы вы знали, он был просто вне себя от радости.

Катя. Милый папочка! В самом деле, тебе следует скорее вернуться к нему. С нашей стороны было-бы слишком эгоистично...

Г-жа Фок. Пустяки, право. Раньше нагуляй себе другия щеки.

Анна. Я могу еще побыть здесь. Что вы думаете? Я ведь тоже умею хозяйничать. И чего только я вам не настряпаю! Русския кушанья: борщ или пилав! (все смеются).

Г-жа Фок. (поспешно). Нет, нет, я ни в каком случае не уеду.

Катя. Ну, если тебе действительно все равно...

Ганс. Катя, передай мне мед..

Браун. Здравствуйте.

Ганс. Куда тебя несет так рано?

Г-жа Фок. (отмахивается салфеткой от чего-то).

Ганс. Это пчела, мама; не надо ее убивать, не надо!

Браун. Я собирался в Берлин достать красок из моей лавки, - к сожалению, опоздал на поезд.

Ганс. Эх ты! Это часто с тобой случается.

Браун. Ну завтра ведь тоже день.

Катя (поднимает руки вверх, как будто пчела летает около её тарелки). Она слышит мед.

Анна. Разве нет больше поездов? (смотрит вниз, шаловливо грозит пальцем). Пчелка, пчелка!

Браун. Те слишком дороги для меня. Я езжу на рабочем поезде.

Ганс. Но ведь они ходят очень рано. Скажи мне, ты еще можешь писать?

Браун. Без красок? Нет.

Ганс. Брео, Брео, ты меня поражаешь.

Браун. Не все-ли равно быть знаменитым днем раньше или позже... Ах, вообще, вся эта живопись...

Ганс. Лучше в шахматы играть! Не правда-ли?

Браун. Если-бы у тебя было больше понимания подобных вещей! Но в твоем море нет гаваней, мой милый. Ты живешь без передышки.

Ганс. Ах, это невозможно!

Г-жа Фок. (вскакивает с места, кричит). Оса, оса! (все машут салфетками в сторону г-жи Фок.).

Ганс. Уж улетела.

(Все садятся).

Ганс. Ну, или сюда, садись. Что у тебя там?

Браун. Ты очень хочешь знать? Интересная вещь!

Ганс. Поди, закуси еще немного!

Браун (садится за стол, передает книгу Гансу, который ее перелистывает). С большим удовольствием. Я только немножко перехватил. Отыщи-ка "Художники" Гаршина.

Ганс (перелистывая книгу). Что ты еще там выкопал?

Браун. Нечто для тебя, Ганс.

Анна. Да, это прелестный рассказ. Разве вы не читали его раньше?

Браун. Нет. Только сегодня утром начал читать, потому-то я и опоздал на поезд.

Анна. Вы за кого - за Рябинина или за Дедова?

Ганс. Во всяком случае, ты теперь больше стоишь за чтение, а не за рисование.

Браун. В настоящую минуту я ни за чтение, ни за рисование. Проникнись хорошенько содержанием этой повести. Может статься, есть вещи, которые в данное время гораздо важнее всякого писательства и художества.

Анна. Следовательно, вы за Рябинина?

Браун. За Рябинина? О нет, я не могу сказать этого так определенно.

Ганс. Что это, собственно, за история "Художники"?

Анна. Представлены два художника - один наивный, а другой так называемый мыслящий художник. Наивный был инженером, а сдедался художником. Мыслящий бросает живопись и делается сельским учителем.

Ганс. На каком основании?

Анна. Ему кажется, что деятельность учителя важнее для данного времени.

Ганс. Как-же он приходит к подобному решению?

Рябинина на чугунно-литейный завод. Люди, работающие внутри котла, через некоторое время становятся глухими от ужасного стука молотков; потому их и называют глухарями. Вот такого-то глухаря во время работы и показывает Дедов Рябинину (читает): "Он сидит в темном углу котла, в согнутом положении, покрытый лохмотьями, изнемогая от усталости. Пот струится по его темно-красному лицу, по его широкой, измученной и ввалившейся груди".

Г-жа Фок. Но вообще, зачем изображают такия ужасные вещи? Ведь это не может никому доставить удовольствия.

Ганс (смеясь, гладит нежно мать по голове). Ах, мамаша, мамаша, неужели только все смеяться?

Г-жа Фок. Я этого не говорю. Но все-таки искусство должно доставлять удовольствие.

Ганс. Но искусство может дать нечто большее, чем одно удовольствие.

Анна. И Рябинин не испытывал радостного чувства. Он был растроган и потрясен до глубины души.

Ганс. Вспомни только, мама, о сельском хозяйстве. И тут почва должна быть ежегодно вспахана плугом, если желают, чтобы выросло что-нибудь новое.

Анна. В Рябинине, например, выростает тоже нечто новое. Он говорит себе: пока существует подобное бедствие, я считаю преступлением делать что-либо, непосредственно не содействующее его облегчению.

Г-жа Фок. Горе и несчастье всегда существовали.

Ганс. Мысль быть учителем, по моему, неудачна.

Браун. Как так? Разве это не полезнее, чем сочинять книги и писать картины?

Ганс. Нужно знать, как оцениваешь свою работу! Что касается меня, то я не низкого мнения о своей.

Браун. Ты только не сознаешься, а я сознаюсь.

Ганс. Что такое? В чем я не сознаюсь?

Браун. Ну, вот в этом.

Ганс. В чем-же?

Браун. Что все твое писанье так-же безцельно, как и...

Ганс. Какое писанье?

Браун. Да ну, вся твоя психо-физиология.

Ганс (сердито). Ты ведь ничего в этом не понимаешь.

Ганс. Ну, в таком случае ты несчастный невежда, стоишь на такой степени развития...

Брлун. Да, да, выкладывай опять свои школьные познания.

Ганс. Ты прекрасно знаешь, что я плюю на свое школьное образование. Но дело в том...

Браун. Ты это говорил сотни раз, а между тем самомнение у тебя проглядывает во всем. Ах, оставим вообще этот разговор. Это такия щекотливые вещи, которые каждый в конце-концов должен решить по своему.

Ганс. Почему-же щекотливые?

Браун. Ведь все это безцельно. Ты тотчас начинаешь горячиться. Ты опять волнуешься и...

Ганс. Выскажись, мой милый! Выскажись-же яснее!

Браун. Ах, глупости! Ведь это, действительно, безцельно. Пусть каждый действует по своему.

Ганс. Да разве моя деятельность уж так плоха? Скажи-ка?

Браун. Не хуже, чем у всех остальных. Ты тоже идешь на компромиссы.

Ганс. Извини, если я тебе не отвечу на это. Все это так скучно (раздражаясь все более и более). Дело вот в чем. Вы все, мои друзья, сыпали радикальными фразами, я-же раз навсегда отказался от этого, и потому вы сочли меня идущим на компромиссы.

Браун. Ты думаешь так, а между тем дело обстоит иначе: между тем как мы, с нашими убеждениями, пробирались вперед, не обращая ни на что внимания, ты стоял всегда за старое и пережитое, в какой-бы форме оно ни проявлялось. И этим ты оттолкнул от себя всех друзей и вполне изолировался.

Катя (успокаивая его). Ганс!

Ганс. Друзья, которых я мог этим оттолкнуть... на таких друзей мне, откровенно говоря, наплевать.

Браун (встает). Ты плюешь на них? (бросает взгляд на Анну). С каких пор?

Катя (после небольшой паузы). Вы уходите, г-н Браун?

Браун (оскорбленный, равнодушным тоном). Да, у меня дела.

Ганс (добродушно). Не глупи.

Браун. Нет, в самом деле.

Браун. Прощайте (уходит).

Г-жа Фок. (собирая посуду). Я не знаю. Вы всегда так расхваливаете Брауна. Откровенно говоря, я его не очень-то люблю.

Ганс (разсердившись). Матушка, сделай мне одолжение...

Катя. Ведь, Браун, действительно, не совсем мил с тобою, Ганс.

Ганс. Дети, прошу вас, не вмешивайтесь в мои личные отношения. (Наступает снова пауза. Г-жа Фок. убирает со стола. Катя встает).

Ганс (Кате). Куда-же ты?

Катя. Маленького купать (кланяется Анне принужденно улыбаясь, уходит в спальню).

Г-жа Фок. (отвечая ей). Иду (уходит в сени).

Анна (встает, заводит часы). Который теперь час - точно? (поворачивается к Гансу, который сидит угрюмый). Ну, г-н доктор! (напевает мелодию какой-то песенки, задорно посматривает на Ганса. Оба смеются).

Ганс (вздыхает, говорит серьезным тоном). Ах, фрейлен Анна! К сожалению, это горькая истина.

Анна (грозя ему пальцем, шаловливо). Смотрите, не смейтесь.

Ганс (смеется, потом серьезно). Нет, право. Вы не знаете, что скрывается за подобными разсуждениями Брауна.

Анна. Вы слышали уже, как я играю на рояли.

Ганс. Нет. Но я думал, что вы совсем не играете.

Анна. Нет, нет. Я шучу. Ну, что-же, мы едем на лодке?

Ганс. Право, у меня ни к чему больше нет охоты.

Ганс. Я не понимаю, что такой человек, как Браун...

Анна. Итак, опять Браун! Неужели его слова произвели такое сильное впечатление на вас?

Ганс. Это старая история, которая опять всплывает наружу.

Анна. Оставьте в покое все старые истории. Пока оборачиваешься назад, невозможно подвигаться вперед.

Ганс. Вы, действительно, правы. Итак довольно. Интересно право, что люди безусловно умные иногда целыми годами возвращаются к одному и тому-же заблуждению. И знаете, это его искреннее убеждение. Мою философскую работу он ставит ни во что. Как вам это кажется?

Анна. Да, такие люди бывают.

Ганс. Необходимо выказывать себя деятельным, шуметь, либеральничать. Нельзя повенчаться, хотя-бы даже из уважения к религиозно-воспитанной невесте. Ни на что не нужно обращать внимания; а если живешь в четырех стенах для научной цели, то прослывешь за человека. изменившого своим идеалам. Разве все это не странно?

Анна. Ах, г-н доктор, не придавайте такого значения тому, что говорят ваши друзья. Если ваши взгляды могут вас удовлетворить - не огорчайтесь тем, что другие ими не удовлетворены. Все эти споры только даром силы отнимают.

Ганс. Ах, нет, нет. Конечно, нет. Не стану больше обращать внимания. Кому это не понутру, тому я помочь не могу. Конечно, невозможно относиться совершенно равнодушно к подобному разногласию. Ведь мы выросли вместе с друзьями. Мы привыкли, чтобы нас немного ценили. Если-же интерес к нам пропадает, то мы испытываем то-же, как если-бы нас заставили дышать в безвоздушном пространстве.

Анна. Но у вас есть семья, г-н доктор.

Ганс. Конечно. Да. Т.-е. нет, фрейлен Анна! Вы поймите меня. Я еще ни с кем не говорил до сих пор об этом. Вы знаете, насколько я сжился со своей семьей. Моей-же работой они нисколько не интересуются. Впрочем, Катя по крайней мере имеет добрую волю. Ведь она трогательна! Ведь она все находит прекрасным. Но я знаю, она не может иметь собственного мнения, а поэтому это не имеет для меня большого значения. Поэтому-то я буквально на седьмом небе с тех пор, как вы здесь. В первый раз в своей жизни мне пришлось встретить человека, который проявляет действительный интерес к моей работе, к тому, что я в состоянии сделать. Я снова оживаю. Я могу сравнить себя с пустыней, на которую пролился дождь. Я...

Анна. Да вы настоящий поэт, г-н доктор, право!

Ганс. Поневоле будешь поэтом. Но вы ошибаетесь. Мать моя положительно ненавидит мою несчастную работу. Она с громадным удовольствием бросила-бы ее в печку. И моему дорогому отцу она представляется не менее дикой. Итак, с этой стороны мне нечего ожидать - семья создает мне только всевозможные препятствия. Впрочем, все это меня нисколько не удивляет. Мне странно только, что друзья мои не выказывают ни капли интереса, что такие люди, как Браун...

Анна. А меня так удивляет, что именно Браун причиняет вам столько забот.

Ганс. Да... Браун... Это потому... ведь мы знакомы с детства.

Анна. То-есть вы знаете его с детства.

Ганс. Ну да, и он меня.

Анна. Он вас? Действительно?

Ганс. Ну, конечно, до известной степени.

Ганс. Ах! вы так думаете!

Анна (немного помолчав). Ведь Браун во многих отношениях так неразвит, так... Я не хочу сказать, что он вам завидует, но это его сердит... Ему не по себе ваша стойкость в убеждениях. Ему как будто боязно. Он успел кое-что усвоить: некоторые этико-социальные идеи, или как их там еще называют; и он хватается, цепляется за них, после чего не может идти самостоятельно. Как и многие художники, он не представляет из себя сильной индивидуальной личности. Он не решается стоять один. Он должен чувствовать за собою толпу.

Ганс. Как жаль, что никто так не говорил со мной несколько лет тому назад, когда я почти погибал от мнений приятелей. О еслибы хоть один человек сказал мне это в то время, когда я так изнемогал, когда я упрекал себя за то, что живу в хорошем доме, хорошо ем и пью; в то время, когда я с трепетом избегал каждого работника, когда я не мог проходить без внутренняго содрогания мимо построек, на которых они работали. Как я тогда мучил свою жену; я хотел пожертвовать всем и жить с ней в добровольной бедности. Право, если-бы мне пришлось пережить еще раз подобное состояние, то я скорей согласился-бы... право - лучше в озеро! Теперь-же мне все-таки хогелось-бы (берет шляпу) постараться убедить этого дурня Брауна.

Анна (смотрит на него и странно смеется).

Ганс. Вы не верите?

Анна. Исполняйте свою обязанность, эх вы, большой ребенок!

Ганс. Фрейлен Анна!

Анна. Сердце ваше, г-н доктор, враг ваш.

Ганс. Понимаете, я не могу быть спокоен, когда думаю о том, что он там бегает и злится.

Анна. Разве хорошо быть таким зависимым.

Ганс. (Решительно). Нет, это плохо, хотя он теперь не вернется. Ни разу он не приходил первым. Все равно, вы правы. И потому на этот раз я не пойду к Брауну. Ну, едем мы, что-ли?

Анна. Но ведь вы хотели мне прочесть третью главу.

Ганс. Можно взять с собой рукопись.

Анна. Ну, хорошо. Иду скорее одеваться (уходит).

Ганс (подходит к книжному шкапу, берет рукопись и углубляется в чтение. Г-жа Фок. входит из сеней, в руках две книги с золотым обрезом).

Г-жа Фок. Вот видишь-ли - усядусь на одном из ваших удобных стульев, надену очки и займусь утренними размышлениями. На веранде достаточно тепло.

Ганс. Конечно, тепло (поднимая глаза от рукописи). Что у тебя там?

Г-жа Фок. Слова сердца. Ты знаешь - мой любимый Лафатер. А здесь Герок, - Пальмовые листья. - Что это был за человек! Бывают хорошие люди и между учеными. О, Боже! (обнимает Ганса, кладет голову ему на грудь, нежным голосом). О ты, старый ребенок! Опять задумался! (не без юмора). Эх ты, молодой папенька!

Ганс (Разсеянно, поднимая глаза от рукописи). О, мамаша!

Ганс. Ничего особенного, мама. Как и всегда.

Г-жа Фок. Ну не говори так! То прыгал чуть не на аршин, а теперь... Ты опять чем-то разстроен, недоволен?

Ганс (смотрит разсеянно). Ах, очень доволен, мамаша!

Г-жл Фок. Скажи, почему ты все в новом платье? Неужели стесняешься Анны? Носид-бы дома старое платье.

Ганс. Но я не маленький ребенок, мама!

Г-жа Фок. Уж и разсердился (обнимает его крепче, с нежностью). Будь немножко благочестивым. Сделай это для старухи матери. Это старый Геккель и глупый Дарвин все смущают тебя - они сделают тебя несчастным. Слышишь? Сделай удовольствие матери.

Ганс (смотрит вверх). Ах, наивные люди. Про вас действительно можно сказать: Боже, прости им, ибо они не ведают, что творят. Ты думаешь, это так просто - благочестие-то?

Г-жа Фок. (уходя). Разумеется. Следует только захотеть. Постарайся немного, Ганс. Хоть раз попробуй (уходит на веранду, садится на стул и читает. Ганс углубляется в чтение, Катя приходит с письмами в руках)

Катя (читает письмо, кончив, обращается к Гансу). Ганс, письмо от банкира.

Ганс. Пожалуйста, оставь, Катюша. Мне не до того в эту минуту.

Катя. Он спрашивает, продавать-ли?

Ганс. Ради Бога, теперь не говори мне об этом.

Катя. Дела не ждут, Ганс!

Ганс (разсердившись). Здесь! Вот! (ударяет пальцем по рукописи). Мое дело еще менее ждет.

Катя. По мне, пусть ждет. Только мы опять останемся без денег завтра.

Ганс (разсердившись еще более). Право, Катя, мы не подходим друг к другу. Вы постоянно удивляетесь, почему я никак не могу успокоиться. Как только я хоть немного приду в равновесие, появляешься ты и начинаешь копаться у меня в душе.

Катя. Вовсе нет. Только что пришел почтальон, и я просто говорю тебе об этом...

Ганс. В том-то и дело. Все это только доказывает полнейшее отсутствие понимания с вашей стороны. Как будто это так просто, как шить сапоги. Пришел почтальон, и ты об этом сообщаешь мне. Естественно. Почему нет? А что этим ты, может быть, прерываешь нить моих мыслей - тебе и в голову не приходит.

Катя. Но ведь надо подумать и о материальной стороне жизни.

Или не говори ничего о практической стороне жизни. Заботься о ней сама. Не взваливай на меня...

Катя. Не могу-же я быть за все ответственна.

Ганс. Видишь, ты снова начинаешь. Никакого- самостоятельного решения ты не принимаешь на себя. Никакого самостоятельного решения! Разве вы, женщины, не употребляете всех сил, чтобы остаться в зависимости? Не стараетесь-ли вы во что-бы то ни стало оставаться несовершеннолетними всю жизнь свою?

Катя (хочет передать письмо). Ах, Ганс, ответь Что нибудь.

Ганс. Я не могу теперь, Катя.

Катя. Когда-же придти мне с этим? Ганс, неудобно-же говорить при Анне о таких вещах.

Ганс. Какая мелочность! Есть некоторые вещи... Почему-то считают нужным скрывать свои денежные дела. Это безсмысленно! Я не знаю... Все это отзывается мелкими душонками - ах!

Катя. Хотела-бы я на тебя посмотреть, если-б я начала этот разговор при Анне.

Ганс. Все Анна да Анна. Оставь Анну в покое. Она нас совсем не стесняет.

Катя. Я и не говорю, что она нас стесняет. Но не может быть, чтоб ее это очень интересовало...

Ганс. Ах Катя, Катя! Это ужасно! Постоянные денежные разсчеты, вечный страх! Будто на завтра нам угрожает голод. Это ужасно. Получается впечатление, будто твоя голова и сердце заняты исключительно деньгами. И в тебе-то я видел идеал женщины! Кого-же еще любить после этого!

Катя. Я уже о себе ничего не говорю. Но что будет с маленьким Филиппом, если... Ведь и сам ты говорил, что не можешь разсчитывать на заработок. Потому-то и необходимо заботиться о нашем состоянии.

Ганс. Ну конечно. У тебя только семейные интересы, у меня-же общественные. Я вообще не гожусь в отцы семейства. Для меня самое главное выразить то, что есть во мне. Я как запряженный пегас. Я легко могу погибнуть.

Катя. Ганс, ужасно слышать подобные вещи.

Ганс. Анна права. Кухня и - в лучшем случае детская - составляют весь ваш кругозор. За их пределами ничто не существует для немецкой женщины.

Катя. Надо-же кому нибудь стряпать и смотреть за детьми.. Ей хорошо так говорить, пожалуй и я охотнее стала-бы книги читать.

Ганс. Катя, не следует так унижаться. Разве можно так отзываться о личности, стоящей так высоко, как Анна.

Катя. Зачем-же она говорит подобные вещи.

Ганс. Что именно?

Катя. Про нас, немецких женщин, такия глупости.

Катя. Но она говорила ведь об узкости нашего горизонта.

Ганс. Докажи, что она ошибается!

Катя (в слезах, страстно). Нет, Ганс... Ты хороший, добрый, но иногда... иногда ты бываешь таким жестоким, грубым, безсердечным.

Ганс (немного успокоившись). Ну вот, опять я безсердечный! Как так, Катя?

Катя (рыдая). Потому что ты меня мучаешь, ведь ты знаешь хорошо...

Ганс. Что я знаю, Катюша?

Катя. Ты знаешь, как редко я бываю собою довольна. Ты знаешь это, а между тем в тебе нет и капли сострадания. Ты только унижаешь меня.

Ганс. Но, Катюша, каким-же это образом?

Катя. Вместо того, чтобы отнестись ко мне снисходительнее, поддержать меня... Нет, ты относишься свысока ко мне, стараешься унизить меня. Я и не воображала, что у меня Бог знает какой широкий горизонт. Но все-таки я не безчувственная. Я не светило какое нибудь. Вообще я давно уже замечаю, что я лишняя.

Ганс (хочет взять за руки, Катя вырывается). Ты не лишняя: я этого никогда не говорил.

Катя. Ты это только-что сказал. Да если-бы и не говорил, то я чувствую сама-для тебя я ничто, так-как не понимаю твоей работы. А ребенок... ну да! Даешь ему молоко, заботишься о нем, но это может сделать любая служанка. А позже? Позже я не буду в состоянии ничего дать ему (снова плачет). Анна-бы лучше воспитала его.

Ганс. Ты вероятно... Но, милая Катя!

Катя. Я только так говорю. Ведь все это правда. Она много училась. Она многое понимает. Мы-же - точно калеки. Как можно быть опорой другому, когда сам...

Ганс (полный жара и любви хочет обнять Катю). Катюша, ты золотое создание. У тебя сердце, как... О, ты моя прелесть (она его отталкивает). Буду подлецом, если... Подчас я груб и жесток! Я недостоин тебя, Катя!

Катя. Ах, нет, нет, Ганс! Ты только теперь так говоришь!..

Ганс. Право, Катя. Я поступлю безчестно, если...

Катя. Оставь меня, Ганс! Мне надо подумать. А письмо-то, письмо!

Ганс. Ах, глупенькая Катюша, о чем нужно тебе думать?

Катя. Так много теперь падает на меня. Оставь.

Катя. Нет, нет, мой Ганс (Не подпускает к себе).

Ганс. Что с тобой?

Катя. Поди, посмотри (показывает письмо). Он спрашивает, продать-ли?

Ганс. Какие бумаги?

Катя. Акции прядильной фабрики.

Ганс. Разве нам не хватает процентов?

Катя. Еще-бы. Этот месяц мы прожили опять более тысячи марок.

Ганс. Но, Катя... Это невозможно. Дети, дети, достаточно-ли вы у меня экономны?

Катя. Все записано, Ганс.

Ганс. Совершенно непонятно.

Катя. Ты слишком много тратишь, Ганс. Капитал тает. Ну, что-же, продавать?

Ганс. Конечно, конечно. Обожди; вообще это не к спеху. Куда ты идешь?

Катя. Написать ответ.

Ганс. Катя!

Катя (в дверях оборачиваясь). Что, Ганс?

Ганс. Ты, действительно, так уходишь?

Катя. Как?

Ганс. Право, не знаю как.

Катя. Чего ты хочешь?

Катя. Ничего, Ганс. Право, ничего.

Ганс. Ты сердишься на меня?

Катя (отрицательно качает головой).

Ганс (обнимая Катю). Ты не забыла, Катя, то, что мы решили с самого начала - не иметь никаких тайн друг перед другом (крепче обнимает ее). Скажи, согласна? Ты больше не любишь меня, Катя? Катя. Ах, Ганс, ты ведь это знаешь!

Ганс. Но что с тобой, в таком случае?

Катя. Ты знаешь.

Ганс. Что такое? Не понимаю. Не имею ни малейшого представления. Катя. Мне хотелось быть чем-нибудь для тебя.

Ганс. Но ты и так много значишь для меня.

Катя. Нет, нет.

Ганс. Но скажи-же мне...

Катя. Ты не можешь этому помочь. Но я не удовлетворяю тебя. Ганс. Ты удовлетворяешь меня. Удовлетворяешь вполне.

Катя. Ты это говоришь теперь.

Ганс. Это мое искреннее убеждение.

Катя. Да, в настоящую минуту.

Ганс. Из чего ты заключаешь, что...

Катя. Я это вижу.

Ганс. Катюша, разве я подал повод?

Катя. Нет, никогда.

Ганс. Ну, вот видишь (Крепче обнимает ее). Все это химера. Злая химера, которую надо гнать от себя (Целует ее).

Ганс. Будь спокойна.

Катя. Я тебя так сильно, так глубоко люблю, Ганс, невыразимо! Думается, скорее отдала-бы маленького Филиппа, чем тебя.

Ганс. Что ты, Катюша!

Катя. Боже, прости меня. Дорогой, маленький мальчик! (Обнимает Ганса). Милый, дорогой! (Обнимаются).

(Анна, переодетая для прогулки, отворяет дверь с веранды). Анна (зовет). Г-н доктор! Ах, извините! (Прячется за дверь). Ганс. Сейчас, сейчас, фрейлен (Берет свою рукопись). Мы едем на лодке, Катя! - Ради Бога, без химер, - обещай мне (Целует ее на прощанье, берет шапку, уходя оборачивается). Не пойдешь-ли ты с нами, Катя.

Катя. Мне нельзя уйти, Ганс!

Ганс. Ну, до свидания! (Уходит).

Катя (смотрит вслед, как человек, перед глазами которого расплывается прекрасное видение; глаза наполняются слезами).
 

Катя (ему навстречу). Ах, как это мило с вашей стороны.

Браун. Доброго утра. Ужасный туман.

Катя. Сегодня кажется совсем не разсветет. Подите сюда. Здесь печь топится. Исполнила-ли фрау Леман свое обещание?

Браун. Да, она была у меня.

Катя (весь следующий разговор в противоположность всегдашнему спокойному состоянию ведется оживленно и нервно. Она горячится. Глаза блестят. На её бледных, худых щеках появляется нежная краска). Подождите. Я принесу сигары.

Браун. Не безпокойтесь, не надо (Обгоняет Катю, которая старается снять с книжного шкафа ящик с сигарами).

Катя. Ну, устройтесь поудобнее.

Браун (смотря на Катю). Но мне не хотелось-бы курить.

Катя. Сделайте мне удовольствие. Я так люблю запах сигары.

Катя. Не стесняйтесь, будьте совсем, как раньше. О, злой человек. Почему вы целую неделю не показывались у нас?

Браун. Я думал, Ганс больше не нуждается во мне.

Катя. Как вы можете...

Браун. Теперь у него ведь есть Анна Мар.

Катя. Как вы можете говорить подобные вещи.

Браун. Он ведь плюет на своих друзей.

Катя. Вы знаете его резкий характер. Ведь у него это не серьезно.

Браун. О конечно. Я знаю, кто в этом отношении влияет на него. Вообще - Анна очень умная особа, но при этом эгоистична, упряма и безпощадна в преследовании своих целей. Меня она боится. Она знает хорошо, что не сможет одурачить меня.

Катя. Но какая у нея может быть цель...

Браун. Он ей нужен Бог знает для чего. Я ей не гожусь. Мое влияние для нея излишне.

Катя. Но я действительно никогда не замечала.

Браун (встает). Я не навязываюсь. Я удалился отсюда по просьбе Ганса. Если я оказываюсь лишним, то уйду снова.

Катя (быстро и с ударением). Анна уезжает сегодня.

Браун. Да? Так она уезжает?

Катя. Да. И потому я хотела попросить вас... Для Ганса было-бы так ужасно вдруг никого не иметь около себя. Вы должны опять приходить к нам, г-н Браун. Не сердитесь на него за резкость и угрюмость. Мы его хорошо знаем. Мы знаем, какой он в сущности добрый.

Браун. Я разумеется не обидчив, но...

Катя. Ну, хорошо. В таком случае оставайтесь у нас. Сегодня-же. На целый день.

Браун. Я, в крайнем случае, могу придти снова,

Катя. Но так, чтобы быть здесь при прощанье. Обратите внимание, теперь у нас будет все прекрасно. Я научилась понимать кое-что. Мы проведем хорошую зиму. Да, я еще хотела вас спросить (как будто шутя), я-бы хотела зарабатывать деньги... Да. да, серьезно. Разве мы тоже не созданы для труда, мы женщины?

Катя. Мне иногда весело об этом думать.

Браун. Легко сказать - зарабатывать деньги.

Катя. Я могу например писать по фарфору. Наш сервиз моей работы. Если же это не годится, могу вышивать, вы знаете, на белье прелестные метки.

Браун. Вы шутите, конечно.

Катя. Ну, кто знает.

Браун. Если вы мне не объясните, в чем дело, то действительно не знаю.

Катя (забываясь). Умеете вы молчать? Ах, нет. Коротко и ясно: к людям предъявляются известные требования. Мы все не из таких особенно разсчетливых людей.

Браун. И менее всего Ганс.

Катя. Ах, нет... т. е. не следует этим огорчаться. Надо только заботиться, чтобы хватило.

Браун. Вы думаете так много заработать? Напрасная мечта.

Катя. Но 400 талеров в год ведь можно заработать?

Браун. 400? Едва-ли. Почему-же именно 400?

Катя. Мне они необходимы...

Браун. Разве опять кто-нибудь воспользовался безграничной добротой Ганса?

Катя. Вовсе нет.

Браун. Может быть Анне необходима поддержка.

Катя. Нет, нет, нет. Как вы можете предполагать это? Как может придти в голову подобная вещь! Я больше ничего не скажу. Ни слова, господин Браун.

Браун (берет шляпу). Во всяком случае, я не могу вам помочь. Это было-бы действительно...

Катя. Ну, хорошо, хорошо. Оставим это. Но вы вернетесь еще?

Катя (хочет засмеяться, но в глазах показываются слезы). Ах, где там, я шучу (кивает головой и потом продолжает шаловливо). Уходите, уходите. (Не в состоянии совладать с собою, убегает в спальню).

Браун (уходит в задумчивости).

Г-жа Фок. (с подносом яблок садится к столу и чистит. Катя приходит, садится к столу).

Г-жа Фок. Как хорошо, что опять наступит тишина и спокойствие. Не правда-ли, Катя?

Катя (над счетами). Постой, мама. Я должна думать.

Г-жа Фок. Вот как! Не безпокойся. Куда она собственно уезжает отсюда?

Катя. В Цюрих, кажется.

Г-жа Фок. Ну, вот и хорошо, там она больше ко двору.

Катя. Как так, мама? Ведь она кажется тебе понравилась?

Г-жа Фок. Нет, нет, она мне не нравится. Для меня она черезчур новомодна.

Катя. Но, мама...

Г-жа Фок. Это ни на что не похоже - молодой девушке не следует по три дня бегать с дырьями на рукавах. (Ганс в шляпе входит с веранды, хочет пройти к себе в кабинет).

Катя. Ганс!

Ганс. Что?

Катя, ехать мне вместе с вами на вокзал?

Ганс (пожимая плечами). Это уж твое дело (Уходит в кабинет. Пауза).

Г-жа Фок. Что с ним опять? (кончает чистку яблок, поднимается). Нет, право. Давно пора успокоиться. Уж болтают об этом.

Катя. О чем-же?

Г-жа Фок. Ну, уж там не знаю. Я только говорю... И потом... все-таки это стоит денег.

Г-жа Фок. Копейка рубль бережет, Катя. (Ганс приходит, садится, кладет ногу на ногу и перелистывает книгу).

Ганс. Безсовестная чинушка, подобный начальник станции, целый день ему-бы только пить, пить и пить; и при этом груб, как...

Катя. Когда идет лучший поезд? Не сердись, Ганс.

Ганс. Вообще проклятое гнездо (вскакивает, захлопывает книгу). Я тоже не останусь здесь.

Г-жа Фок. Но ты нанял дом на 4 года.

Ганс. Неужели я здесь должен погибать спокойно только, что имел глупость нанять дом на 4 года?

Г-жа Фок. Тебе же всегда хотелось жить в деревне. Не прожил ¹/₂ года, и опять уж рвешься куда-то.

Ганс. В Швейцарии тоже можно жить в деревне.

Г-жа Фок. А ребенок? Что будет с ним? Неужели и его таскать с собой по свету?

Ганс. В Швейцарии будет и для ребенка здоровее жить, чем здесь.

Г-яса Фок. Скоро тебе захочется переехать на луну. Бог с тобой, делай что знаешь. На нас стариков нечего обращать внимания (Уходит).

Ганс (вздыхает). Дети, берегитесь, говорю вам.

Катя. Почему ты выбрал Швейцарию?

Ганс. Да, да, делай благочестивую физиономию (передразнивая ее). "Почему ты выбрал Швейцарию?" Слушай, ведь я же знаю, что ты это спрашиваешь не без задней мысли. Я знаю, что ты думаешь. Ты отгадала. Я хочу быть там, где Анна. Это вполне естественно. Я говорю откровенно.

Катя. Ганс, ты такой странный сегодня. Такой удивительный... Я лучше уйду.

Ганс (живо). Я тоже могу уйти (Уходит на веранду).

Катя (вздыхает, качает головой). О Боже, Боже! (Анна приходит, кладет шляпу, пальто и сумку на стул).

Анна. Я готова (обращаясь к Кате). Сколько еще времени осталось?

³/₄ часа.

Анна. Ах, я с удовольствием провела время у вас (Берет Катю за руку).

Катя. Время скоро проходит.

Анна. В Цюрихе я запрусь совершенно. Работать, работать и больше ничего не видеть, ни о чем не думать.

Катя. Не хочешь-ли закусить?

Анна. Нет, благодарю. Только не есть (Пауза). Если-бы прощанье скорее окончилось. Ужасно. Друзья - разспросы! брр (сжимаясь, как от холода). Будешь-ли ты писать мне иногда?

Катя. О да, но ведь у нас ничего особенного не случается.

Анна. Дай мне свою карточку?

Катя. С удовольствием (ищет в ящике стола), но она старая.

Анна (гладит ее по голове, почти с состраданием). Какая худенькая шейка!

Катя (все еще роясь в ящике, оборачивается, с горьким юмором). Ей не много тяжести носить, Анна. Вот нашла (дает карточку).

Анна. Очень хорошая. Нет-ли у тебя карточки мужа? Я так вас всех полюбила.

Катя. Я не знаю, право.

Анна. Ах, милая Катя, поищи, пожалуйста! Нашла? Да?

Катя. Вот одна оказалась.

Анна. Можно взять.

Катя. Да, Анна, бери ее.

Анна (быстро прячет карточку). Ну, вы меня скоро забудете. Ах, Катя, Катя (обнимает ее со слезами).

Катя. Нет, Анна, конечно, нет. Я всегда буду помнить тебя.

Катя. Да, Анна, да.

Анна. Разве ты чувствуешь только любовь ко мне?

Катя. Что это значит: только?

Анна. Разве ты не радуешься немножко моему отъезду?

Катя. Почему ты это думаешь?

Анна (отпустив Катю). Да, да. Я хорошо делаю, что уезжаю. Во всяком случае. Матушка тоже не очень жалует меня.

Катя. Я этого не думаю...

Анна. Поверь мне (садится около стола). К чему все это (забывается, вынимает карточку и внимательно разсматривает). Какая у него глубокая черта около рта.

Катя. У кого?

Анна. У Ганса. Настоящая складка скорби. Это от одиночества. Кто одинок, тому приходится много переносить от других. Как вы познакомились?

Катя. Ах это было...

Анна. Он был еще студентом?

Катя. Да, Анна.

Анна. Ты была еще очень молода и сказала да.

Катя (покраснев в замешательстве). Т.-е я...

Анна (печально). Ах Катюша, Катюша (прячет карточку, поднимается). Есть еще время?

Катя. Да, еще много.

Анна. Еще много? Боже, еще не скоро (садится к роялю). Ты не играешь? (Катя отрицательно качает головой). И не поешь? (Катя отрицательно качает головой). А Ганс любит музыку? Нет? Я пела и играла раньше. Но давно не дотрогивалась до рояля (Вскакивает). Все равно. Что прошло, то прошло. Надо себя сдерживать. Все подернулось каким-то туманом, какой-то дымкой. Это самое лучшее. Не правда-ли, Катя?

Катя. Я право не знаю.

Катя. Весьма возможно.

Анна. Это почти на самом деле так. Ах, свобода! Свобода! Надо быть свободным и независимым во всех отношениях. Не следует иметь ни отечества, ни друзей, ни семьи. Теперь, думаю, пора.

Катя. Нет еще, Анна (Небольшая пауза).

Анна. Мне еще рано в Цюрих, еду целой неделей раньше, чем начнутся занятия.

Катя. В самом деле?

Анна. Хоть-бы скорей начать работать (Вдруг с плачем обнимает Катю). Ах, Боже, мне так тяжело и скучно.

Катя. Бедняжка, бедняжка...

Анна (порывисто освобождаясь из объятий Кати). Но я должна уехать. Должна.

Катя. Ты теперь уезжаешь - хочешь дать мне один совет?

Анна (печально, почти сострадательно улыбаясь). Милая Катюша.

Катя. Ты это поняла. Ты так благотворно влияла на него.

Анна. В самом деле? Это так действительно было?

Катя. Да, Анна. Послушай - и на меня также. Я за многое благодарна тебе. У меня есть сила воли. Посоветуй мне, Анна.

Анна. Я не могу советовать тебе. Я боюсь давать советы.

Катя. Ты боишься?

Анна. Я слишком полюбила тебя, Катюша.

Катя. Если-бы я могла помочь тебе, Анна?

Анна. Ты не смеешь, ты права не имеешь.

Анна. О чем-же я мучаюсь, дурочка?

Катя. Я могла-бы это сказать, но...

Анна. Пустяки, о чем я могу страдать? Я приехала сюда и теперь уезжаю. Ведь ничего не случилось. Посмотри, вот показалось и солнышко. Хочешь, пройдемся в последний раз. Так или иначе, но многим сотням, даже тысячам людей живется не лучше или даже хуже. Ах, я вспомнила - мне надо написать несколько слов.

Катя. Можешь-писать здесь (приготовляет место на столе). Впрочем нет. Перо и чернила там - в комнате Ганса. Его нет. Иди, не бойся, Анна (пропускает Анну в дверь, сама остается).

Ганс (входит с веранды, безпокойнее, нем раньше). Опять идет, дождь... Следовало-бы взять карету!

Катя. Теперь уже поздно.

Ганс. К сожалению, да.

Катя. Браун был здесь.

Ганс. Я вполне равнодушен к этому. Что ему надо было?

Катя. Он придет еще раз; между вами все будет попрежнему.

Ганс (отрывисто смеется). Забавно. Мне это нравится. Нельзя-ли послать поскорее? Ах, вообще...

Катя. За каретой, Ганс? Ведь до станции недалеко.

Ганс. Но грязно, едва можно пройти. Ужасно неудобная погода для путешествия.

Катя. Сидеть-то в вагоне?

Ганс. В третьем классе, масса народа, с мокрыми ногами.

Катя. Она может сесть в дамское отделение.

Ганс. Дай ей, по крайней мере, большой плэд.

Катя. Да, да. Ты прав. И я уж думала об этом.

Катя (не отвечает).

Ганс. Она-бы осталась еще на несколько дней с большим удовольствием.

Катя (после небольшой паузы). Ты ведь предлагал ей?

Ганс (резко и горячо). Я, но не вы. Ты и мать. Вы обе промолчали, и она конечно заметила.

Катя. Вот в чем дело! Я, право, не думаю, чтобы...

Ганс. А если двое тут стоят и молчат, как рыбы, тогда поневоде пропадает охота, и приходится отказываться. Мне страшно тяжело, что её выпроваживают на ночь и в такой туман.

Катя (подходя к нему с боязливой нежностью). Нет, Ганс. Не будь так несправедлив. И не думай так дурно обо мне. Об выпроваживании не может быть и речи.

Ганс. Вы недостаточно деликатны. Вы почти слепы. Я получаю такое впечатление, как будто мы ее выгоняем за дверь. Право. "Ты довольно побыла здесь, теперь уходи. Уходи, куда знаешь. На все четыре стороны. Посмотрим, как ты уйдешь, умеешь-ли ты плавать?" Мне так представляется дело, Катя. Пожалуй, немножко пожалеем ее, но вот и все.

Катя. Нет, Ганс. Мы ее наверно избавили от нужды.

Ганс. Уверена-ли ты, что она примет нашу помощь? Да и этим чертовски мало сделано. Деньги не вознаградят ее за отсутствие любви.

Катя. Ах, Ганс, должна-же она когда-нибудь уехать.

Ганс. Так думают филистеры. Она жила здесь, сделалась нашим другом, и филистеры, говорят теперь: мы должны разстаться. Это для меня непонятно. Это проклятая безсмыслица, которая портит и отравляет жизнь.

Катя. Не хочешь-ли ты, чтобы она осталась еще?

Ганс. Я ничего не хочу. Я говорю только, что наш кругозор так-же узок, как у каждого из филистеров. И если-бы дело шло по моему - уж на столько-то я понимаю - если-бы я не был связан по рукам и по ногам разными мелочными соображениями, я совершенно иначе повернул-бы дело, внутренно я считал-бы себя совершенно правым, я-бы тогда имел дело только с самим собой, все было-бы не так, как теперь. Будьте уверены.

Катя. Знаешь, Ганс. Поневоле приходит в голову, что я совсем лишняя.

Ганс. Я не понимаю.

Катя. Если ты не можешь быть счастлив со мной одной.

Ганс. О, Боже, Царь небесный! Нет, право - на самом деле - знаешь. Только этого недоставало. Ведь не канаты-же у меня вместо нервов! Этого еще я теперь не в состоянии переносить (уходит в сад).

Г-жа Фок. (приносит чашку бульону, ставит ее на стол). Для Анны.

Г-жа Фок. Но ради Бога! Дитя мое, что ты? Как? Кто-же тебя мог?..

Катя (делается вдруг сердитой). Нет, для этого я черезчур хороша. Для того, чтобы меня выбросить я еще слишком хороша. Я не могу так унижаться. Я ставлю себя выше этого. Я тотчас уезжаю, мамочка. На корабле, - в Америку, - только вон отсюда - в Англию, где ни одна душа меня не знает, где...

Г-жа Фок. Что ты, милая. В Америку - милосердный Боже! Да что с тобою случилось? Ты хочешь уехать от мужа, от ребенка? Филиппу придется расти без матери? Это невозможно!

Катя. Ах, что такое мать? У него мать - глупое, ограниченное существо. Какую пользу может принести ему такая глупая мать, как я! Я знаю хорошо, как я глупа и невежественна. Они мне это повторяли изо дня в день. Они меня сделали такой маленькой и ничтожной, что я сама себе противна. Нет, нет, прочь отсюда, прочь!

Г-жа Фок. Но, Катюша, опомнись-же! Уезжать от мужа и от ребенка... Прошу тебя ради Бога, ради Христа.

Катя. Разве он был когда нибудь моим? Прежде владели им друзья, теперь Анна. Со мной одной он никогда не был счастлив. Я проклинаю свою жизнь. Довольно с меня этого проклятого существования.

Г-жа Фок. (приходит в экстаз, как будто под влиянием внезапного просветления. Глаза делаются неподвижными и блестят; щеки то краснеют, то бледнеют). Видите вы? видите? (указывает пальцем в пространство). Посмотрите только. Помните, что я всегда говорила. Посмотрите. Дом из которого, говорила я, изгоняется Господь Бог, такой дом разрушается. Посмотрите. Вы не ошибаетесь. Видите-ли вы? Что я говорила? Сперва вероотступник, теперь прелюбодей, а там... Катя!!

Катя (борясь с обмороком). Нет, мамаша, нет. Я... Я...

Г-жа Фок. Катя, соберись с духом, пойдем. Кто-то идет. Пойдем (уходят в спальню. Ганс входит с веранды. Г-жа Фок. открывает дверь спальни).

Г-жа Фок. А, это ты, Ганс (входит, стараясь побороть свое волнение, делает вид, что ищет что-то в комнате). Ну, Ганс.

Ганс. Что, мамаша?

Г-жа Фок. Ничего (Ганс смотрит на нее вопросительно). Что ты думаешь, Ганс?

Ганс. Мне показалось, что ты... Я хочу сказать, я не люблю, когда на меня так смотрят.

Г-жа Фок. Сынок, сынок, хорошо, что зима настает. У тебя такое настроение... Никогда ты не относился ко мне так отвратительно. Прежде всего тебе нужен покой.

Ганс. Да, да. Вы всегда знаете лучше меня, что мне необходимо.

Г-жа Фок. Да и Катя еще не совсем хорошо себя чувствует.

Ганс. Нельзя сказать, чтоб Анна доставляла ей много забот.

Г-жа Фок. Хотя-бы и так. Но я уже тоже стара, и если-бы я даже и хотела все делать, то мои старые кости иногда отказываются служить.

Ганс. Нет никакой надобности тебе так хлопотать, сотни раз я говорил тебе это. Ведь в доме довольно прислуги.

Ганс. Это её дело.

Г-жа Фок. Право, я не понимаю. Все должно быть в меру. С нея вполне достаточно. Здесь она прожила довольно долго.

Ганс. Чего ты, собственно, хочешь? Мне все это так странно... Я право не знаю...

Г-жа Фок. Ты хочешь уговорить эту Мар погостить здесь еще и...

Ганс. Я это и сделаю. Непременно сделаю. Ты имеешь что нибудь против?

Г-жа Фок. (грозя ему). Сын, сын!

Ганс. Нет, мама, право это... Как будто я совершил Бог знает какое преступление. Ведь это невозможно!

Г-жа Фок. (вкрадчиво). Будь благоразумен. Послушай. Выслушай меня покойно. Ведь я твоя мать. Я тебе добра желаю. Нет ни одного человека, который больше любил-бы тебя. Послушай, я знаю, что у тебя благородный характер - но мы слабые люди, Ганс, и Катя воображает и...

Ганс (смеясь). Не обижайся, мамаша; но, право, я не могу не смеяться. К этому невозможно отнестись иначе, как со смехом! Это просто забавно!

Г-жа Фок. Сынок, сынок, и более сильные люди попадали в сети! Часто заметишь только тогда, когда уже поздно.

Ганс. Ах, мама, если вы действительно желаете, чтоб я не сошел с ума, то ради Бога не приставайте ко мне с подобными вещами. Не дурачьте и не сердите меня. Не приписывайте мне поступков, которые... Не навязывайте мне таких отношений, о которых я и не думаю. Убедительно прошу вас об этом.

Г-жа Фок. Ты можешь понять сам, что делаешь, Ганс. Я только предупреждаю тебя - берегись.

Г-жа Фок. уходит в спальню, входит Анна.

Анна (заметив Ганса). Г-н доктор! (идет к столу, где сложены её вещи, берет ватерпруф, хочет надевать его). Ну теперь пора!

Ганс (вскакивает, чтоб помочь ей одеться). Итак, все-таки.

Анна (застегивая пальто). А то, что вы обещали, вы мне скоро пришлете?

Ганс. Обязательно. Но я хотел-бы выяснить одну вещь, чтобы окончательно успокоиться. Ведь вы не захотите отнять от нас своей дружбы.

Анна. Вы оскорбляете меня, г-н доктор.

Ганс. Ну хорошо; не буду больше приставать с этим. Но вы обещаете, в случае необходимости, обратиться к нам. Если другие с нами делятся, вам помогают, то и нам следует принять здесь участие (идет в спальню и зовет). Мамаша, Катя!

Анна (целует руку г-же Фок.). Благодарю за все (дружески обнимает Катю). Милая, дорогая. ниши-же иногда!

Г-жа Фок. Дай вам Бог всего хорошого.

Катя. Будь (плачет), будь счастлива (не может дальше продолжать, плачет).

Г-жа Фок. (утешая тихо плачущую Катю). Ну, милая, перестань, успокойся. Она легко перенесет это, она еще так молода.

Катя. Какие у нея трогательные глаза. Ах, ей пришлось вынести так много горя!

Г-жа Фок. И все мы живем не на розах, Катя.

Катя. Сколько на свете горя и несчастья (уходит в спальню).

Г-жа Фок. Она и бульона не выпила (берет чашку, хочет ее унести, останавливается перед Брауном). Г-н Браун, я должна сознаться - в последния десять минут мне пришлось кое что пережить (делает несколько шагов, вдруг ослабевает и принуждена сесть на стул). Теперь я чувствую во всем теле, во всех суставах, чувствую что совершенно разбита.

Браун. Разве случилось что-нибудь, г-жа Фок.?

Г-жа Фок. Я ведь хочу быть довольной. Я не скажу ни слова, если дело так окончится. Это Господь Бог погрозил нам, и я Его поняла. Вы ведь тоже безбожник. Да, да, но поверьте старой, опытной женщине. Без Него не уйдешь далеко. Рано или поздно споткнешься и упадешь. (Небольшая пауза). Я пойду (хочет встать, но еще не может). Поспею еще... Уже проходит... Кто знает, может быть это испытание и послужит в пользу (прислушивается в сторону входной двери). Кто там? В сенях?* Кто-то идет по лестнице. Ах, да. Сегодня стирка. Вероятно прислуга. Ну хоть теперь будет поспокойнее; можно опять и за дело приняться.

Подумайте, такой золотой характер, такой честный, безупречный человек, как Ганс. Посмотрите, куда все ведет, если положиться только на свои собственные силы. С виду так громко: у меня религия дела. А выходит плохо. Господь Бог разрушает наши карточные домики.

Ганс. Господа, она остается!

Г-жа Фок. (не понимая, в чем дело). Кто, Ганс, остается?

Ганс. Ну, она остается еще на несколько дней, мамаша. Фрейлен Анна, конечно.

Г-жа Фок. (как громом пораженная). Анна оста... где-же она?

Г-жа Фок. Вот как!

Ганс. Будьте так добры и не принимайте этого так торжественно.

Г-жа Фок. (встает, вкрадчиво). Ганс, выслушай меня (с чувством). Я тебе говорю - этой девушке нечего здесь делать. Во всяком случае, эта девушка должна оставить наш дом. Я этого непременно требую.

Ганс. В чьем мы доме, мама?

Г-жа Фок. О, ты. Я знаю, я хорошо это знаю. Мы в доме... мы в доме человека, забывшого свои обязанности; и если ты напоминаешь об этом, то конечно я могу уступить место этой особе.

Ганс. Мама! Ты говоришь об Анне таким тоном, которого я не могу вынести.

Г-жа Фок. А ты говоришь с матерью тоном, который запрещается 4-ою заповедью.

Ганс. Матушка, я постараюсь сдержаться. Но примите во внимание мое душевное состояние. Иначе может случиться... Если вы меня вызовете, то я способен на поступок, который нельзя будет поправить.

Г-жа Фок. Кто накладывает на себя руки, тот проклят вовеки веков.

Ганс. Все равно. В таком случае, вам надо быть вдвойне осторожными.

Г-жл Фок. Умываю руки в этом деле. Я уезжаю.

Ганс. Матушка!

Г-жа Фок. Или я, или эта особа.

Ганс. Матушка, вы требуете невозможного. Мне стоило много труда уговорить ее. Неужели теперь придется... нет, я скорее застрелюсь!

Г-жа Фок. (с внезапным решением). Хорошо, ну так я пойду. Я ей выскажу свое мнение. Эта безсовестная кокетка, эта... Она завлекла тебя в свои сети.

Ганс (заступает ей дорогу). Мама, ты не пойдешь. Она находится под моей защитой - я сумею защитить ее от подобных грубых оскорблений.

Браун. Ганс, Ганс!

Г-жа Фок. Хорошо, хорошо. Я вижу, у тебя (уходит) дело очень далеко зашло.

Браун. Ганс, что случилось с тобой?

Браун. Ганс, образумься! Меня зовут Брауном. У меня нет ни малейшого желания читать тебе проповеди нравственности.

Ганс. Дети, вы оскверняете мои мысли и чувства. Ведь это умственное насилие. От этого я ужасно страдаю. Больше не скажу ни слова.

Браун. Ганс, ты теперь не имеешь права молчать. Дело обстоит так, что ты обязан говорить. Постарайся хоть немного успокоиться.

Ганс. Что собственно вы хотите знать? В чем обвиняете вы нас? Во всяком случае, я не стану защищаться. Гордость не позволит - понимаешь-ли. Мерзость. Одна только мысль...

Браун. Слушай, Ганс! Дело это мне кажется в высшей степени простым.

Ганс. По-моему, смотри, как хочешь на это дело. Но ни слова о твоих взглядах, потому-что каждое слово мне все-равно, что удар хлыста по лицу.

Браун. Ты должен сознаться, что играешь с огнем.

Ганс. Не желаю ни в чем сознаваться. Мое отношение к Анне не подлежит вашему обсуждению.

Браун. Не можешь-же ты отрицать, что у тебя есть известные обязанности по отношению к своей семье.

Ганс. А ты не можешь отрицать, что у меня есть обязанности относительно самого себя. Помните, раньше вы все хвастались передо мной своим свободомыслием, своей решительностью, а теперь, при первом моем самостоятельном шаге, вы струсили и заговорили об обязанностях.

Браун. Вовсе и не думал так говорить. Что значит долг, обязанность? Ты должен только ясно смотреть на вещи. Дело вот в чем: или Анна, или твоя семья.

Ганс. Но послушай - ты с ума сошел, вероятно? Все вы хотите придумать затруднения, которых на самом деле не существует. То, что вы мне говорите, ложь. Мне вовсе не предстоит делать решительного шага. То, что меня связывает с Анной, ничего не имеет общого с тем, что связывает меня с Катей. Одно не исключает другого. Нас связывает только дружба, чорт возьми! Паша дружба явилась в силу духовной близости, в силу одинакового умственного развития. Потому-то мы и понимаем друг друга в таких случаях, когда другие нас не понимают, когда вы не понимаете меня. С тех пор, как она здесь, я как-бы возродился духовно. У меня возвратилась бодрость духа, чувство собственного достоинства. Я чувствую в себе творческую силу. И все это явилось под её влиянием. Я чувствую - она произвела во мне этот переворот. Понимаете, только дружба. Разве мужчина и женщина не могут быть друзьями?

Браун. Ганс, не сердись только, ты относишься к делу не вполне объективно и хладнокровно.

Глис. Люди, вы не знаете, что творите! Вы судите по жалкому шаблону, я-же попрал его ногами. Если вы любите меня, оставьте меня в покое. Вы не имеете никакого представления о том, что происходит во мне. После ваших нападок я и сам понял, что положение опасное. Но у меня есть сила воли обезпечить себе то, что составляет для меня насущную потребность жизни, обезпечить, не оскорбляя никого. Понимаете - у меня есть сила воли.

Браун. Это твоя вечная ошибка, Ганс. Ты хочешь примирить непримиримое. По-моему есть только один исход - пойти к ней, рассказать положение вещей и попросить уехать.

Г лис. Ты кончил? Ты совсем кончил? Не теряй даром слов - пусть для тебя все будет ясно (со сверкающими глазами, ударяя на каждом слове). Никогда не будет того, чего вы все желаете!! Я не тот, каким еще был недавно! Я приобрел нечто, что теперь руководит мною, ни вы, ни ваше мнение более не имеет силы надо мною. Я нашел сам себя и останусь самим собою. Несмотря ни на кого, сам собою!! (быстро входит в кабинет).

Браун (пожимает плечами).
 

Г-жа Фок. (переводя дух). Только что.

Ганс (подходя к Кате и целуя ее в лоб). Ты во-время принимаешь лекарство?

Г-жа Фок. Ах, противные лекарства! ничего-то они не помогают. Я знаю, что могло-бы ей лучше помочь.

Ганс. Мама, мама!

Г-жа Фок. Я молчу.

Катя. Да, да, я исправно принимаю лекарство. Но ведь я здорова. Ганс. Правда, сегодня ты выглядишь гораздо лучше.

Катя. Мне и в самом деле гораздо лучше.

Ганс. Береги-же себя. До свиданья. Мы скоро вернемся.

Катя. Вы далеко идете?

Ганс. Нет, только немного походим по лесу. До свиданья (уходит через веранду).

Г-жа Фок. Слышишь, на станции звонят.

Катя. Ветер сегодня с той стороны, мамаша (роняет работу на колени и задумывается).

Г-жа Фок. (мельком взглянув на нее). О чем ты задумалась, Катюша?

Катя (опять берет работу). Ах, так, о многом.

Г-жа Фок. О чем-же, например?

Катя. Например, есть-ли на свете люди, которым не приходится раскаиваться?

Г-жа Фок. Вероятно нет, Катя.

Катя (показывая свою работу). Не распустить-ли здесь складочку - вот тут кругом?

Катя. Только-бы не окоротить. Лучше пустить немного длиннее. Дети растут так быстро (Обе усердно работают. Небольшая пауза).

Катя (продолжая шить). Гансу приходится иногда много выносить из-за моего характера. Подчас мне было его очень жаль. Но что поделаешь со своей натурой - в этом-то и несчастье (горько смеется). Уж очень я была в нем уверена. Я не предчувствовала ничего (вздыхает). Знаешь, что мне вспомнилось, глядя на эту рубашенку - в институте у нас была горничная - она выткала себе рубашку на случай смерти и несколько лет хранила ее у себя в сундуке. Иногда она показывала нам ее. На меня это производило тяжелое впечатление.

Г-жа Фок. Вот выжившая из ума старуха!

Катя (продолжая шить). Маленький Фидлер премилый мальчик. Вчера я его брала к себе и показывала ему картинки, и он спросил меня: не правда-ли, тетя Катя, что бабочка муж, а стрекоза его жена?

Г-жа Фок. (добродушно смеется).

Катя. Какой глупенький! Потом дотронулся до моих век и спросил: здесь спят глаза?

Г-жа Фок. Дети бывают иногда очень забавны.

Катя. Как он мило перевирает слова, напр. вместо "игрушка" говорит, "гульгушка". Я всегда дразню его этим.

Г-жа Фок. Презабавно (смеется).

Катя (опуская работу на колени). А какие горести бывают у детей! Я помню хорошо, когда я была маленькой и мне случалось проходить по картофельному полю - я всегда молила Бога: ах, Боже мой, сделай так, чтобы я хоть раз в жизни встретила большую бабочку "мертвую голову". И я ни разу не нашла такой (встает усталая. Вздыхает). Позднее являются другия огорчения.

Г-жа Фок. Куда ты хочешь идти? Посиди еще немножко.

Катя. Хочу посмотреть, не проснулся-ли Филипхен?

Г-жа Фок. Не безпокойся так, Катя. Есть кому позаботиться о нем.

Катя (стоит около стула, закрыв лицо руками). Оставь, мамаша. Мне необходимо кое о чем подумать.

Г-жа Фок. (мягко). Тебе ни о чем не следует думать. Поди сюда, разскажи, мне еще что-нибудь (садит ее на стул, Катя без сопротивления покоряется). Садись-же. Когда Ганс был ребенком, у него тоже являлись подобные причуды.

Катя (как остолбенелая, широко раскрытыми глазами смотрит на портрет, висящий над пианино). Ах, дорогой отец, в своей мантии. Ему и не снилось, что его дочь... (голос прерывается слезами).

Г-жа Фок. (заметив это). Что ты, Катюша.

Катя (говорит с трудом). Ах, оставь меня, прошу тебя.

Катя (за работой). Ты радовалась, когда родился Ганс?

Г-жа Фок. От души, Катя. А разве ты не рада была рождению Филиппа?

Катя. Право не знаю (Опять встает). Лучше пойду немного прилягу.

Г-жа Фок, (тоже встает, гладит Катю по руке). Конечно, конечно, если ты себя чувствуешь не совсем хорошо.

Катя. Потрогай мою руку, мама!

Г-жа Фок. (делает это). Зачем? Холодная, как лед, моя душечка.

Катя. Возьми иголку (дает ей иголку).

Г-жа Фок. (колеблется взять). Что-же мне с нею делать?

Катя. Посмотри (делает быстро несколько уколов в ладонь).

Г-жа Фок. (хватает ее за руку). Что ты? Что ты делаешь?

Катя. Мне не больно вовсе. Никаких следов. Решительно ничего не чувствую.

Г-жа Фок. Что за фантазии! Идем, идем! Приляг немного. Отдохни (ведет Катю в спальню, слегка ее поддерживая).

Г-жа Фок. (высовывая голову из спальни). Ах, это вы, г-н Браун.

Браун. Здравствуйте, г-жа Фокерат.

Г-жа Фок. Сейчас приду (прячется. Через несколько секунд выходит, подбегает к Брауну и поспешно дает ему телеграмму). Ну, посоветуйте мне (пока он читает, с напряжением следит за выражением его лица).

Браун (прочитав). Вы говорили г-ну Фокерат, в чем дело?

Г-жа Фок. Ни слова. Нет, нет. Я написала только, что он должен приехать, потому что... потому что я не могу скоро уехать отсюда, и потому что Катя все еще чувствует себя не совсем хорошо. Больше я ничего не писала. Не писала даже, что Анна все еще здесь.

Браун (подумав немного, пожимает плечами). Да! к этому я ничего не могу прибавить.

она ложится отдыхать, одетая, на постель. Вот и сейчас она лежит. Я не в состоянии этого выносить дольше. Страшно одной нести ответственность за все, г-н Браун (сморкается).

Браун (взглянув в телеграмму). Г-н Фокерат приезжает с 6-ти час. поездом. Который час теперь?

Г-жа Фок. Еще нет и половины пятого.

Браун (подумав с минуту). За последнюю неделю ничего не изменилось?

Г-жа Фок. (печально качает головой). Ничего.

Браун. Она ни разу не собиралась уезжать?

Г-жа Фок. Нет, ни разу. Ганс положительно околдован. Он всегда был несколько раздражителен, но его в конце концов все-таки можно было заставить сделать то, что нужно. А теперь он не слышит, не видит ничего. Для него существует только она одна. Забыл и мать и жену. Боже, как все это ужасно! Я по ночам ни на минуту глаз не смыкаю. Уж обдумываю и так и этак. Что-то еще будет?

Браун. Право не знаю, хорошо-ли, что г-н Фокерат приезжает. Ганс разсердится, очень разсердится... и тогда, пожалуй, ему вздумается перед Анной... иногда мне думается, что Ганс выпутается самостоятельно из этого затруднения.

Г-жа Фок. Раньше я тоже так думала. Потому-то я и позволила уговорить себя в тот раз, как он ее вернул. Потому-то я осталась здесь. Но дело становится все хуже и хуже. Нельзя осмелиться проронить об этом хоть словечко. И с Катей я не могу говорить. К кому-же мне обратиться?

Браун. Разве она сама не говорила с Гансом по этому поводу?

Г-жа Фок. Да, один раз - тогда они провели целую ночь без сна. Бог знает, о чем только они говорили. Катя очень терпелива и снисходительна, Она всегда защищает Ганса, когда я за что-нибудь нападаю на него. Ну, и эту, эту госпожу она совсем не понимает. И, как только может, защищает ее.

Браун. Несколько раз мне приходило в голову переговорить с Анной.

Г-жа Фок. (быстро). О, да, из этого могло-бы действительно что-нибудь выйти.

Браун. Несколько раз я собирался писать ей... Серьезно, если г-н Фокерат по своему примется за это дело, то, пожалуй, только еще ухудшит положение.

Г-жа Фок. Ну да, ну да. Но что-же мне оставалось делать в этом ужасном состоянии? Ах, если-бы вы только... если-бы вы на самом деле вздумали поговорить с ней (Слышны голоса Анны и Ганса). Ах, Боже! Я не могу их видеть теперь (Уходит через дверь в сени).

Браун (колеблется. Тоже уходит раньше, чем те появились).

Анна (снимает шляпу. Говорит с Гансом, который замешкался на веранде). Что-нибудь интересное, г-н доктор?

Анна. Печальное предзнаменование.

Ганс. Здесь это часто бывает. Очень опасное озеро. - Что у вас, фрейлен?

Анна. Иммортельки, г-н доктор. Беру их на память.

Ганс. Т. е., если вы уедете. А это будет еще не скоро.

Анна. Вы думаете?

Анна. Как рано становится темно.

Ганс. И прохладно, как только что скроется солнце. Не зажечь-ли лампу?

Анна. Как хотите. Лучше посидеть в сумерках (садится).

Ганс (садится вдали от Анны. После небольшой паузы). Сумерки В это время всплывают старые воспоминания.

Анна. Сказки. Не правда-ли?

Ганс. Да, и оне также. Ах, есть прелестные сказки!

Анна. О, да! И знаете, как кончаются лучшия из них? Я надела стеклянную туфельку, наступила на камень и крах - она разбилась!

Ганс (после недолгого молчания). Разве это тоже не грустный предразсудок.

Анна. Не думаю (Встает, идет медленно к роялю, садится на стул, дует на руки).

Ганс (тоже встает, делает несколько шагов и останавливается позади Анны). Только несколько тактов. Сделайте мне удовольствие. Только-бы услышать несколько простых аккордов, и я буду удовлетворен.

Анна. Я не могу играть.

Ганс (с упреком). Анна, зачем вы так говорите? Вы просто не хотите, я это знаю.

Анна. Шесть лет я не дотрогивалась до клавишей, и только этой весной стала опять немного играть. Да и бренчу-то я плохо. Печальные, скучные песенки, которые слышала еще от своей матери.^

Анна (смеется). Видите, вы уж дразните меня.

Ганс. Я вижу, вы не хотите доставить мне никакого удовольствия.

Анна. Да, да, г-н доктор, я противное и капризное создание.

Ганс. Я не говорю этого, фрейлен Анна.

Анна (открывает рояль, кладет руки на клавиши. Задумывается). Если-бы я знала что-нибудь веселенькое...

Ганс (садится в дальний угол, наклоняет голову вперед, кладет ногу на ногу, локтями упирается в колени, ладони приставляет к ушам).

Анна (кладет руки на колени, говорить медленно и с разстановкой). Мы переживаем великое время. Мне чудится, будто все тяжелое, гнетущее уходит от нас. Вы так не думаете, г-н доктор?

Ганс (откашливаясь). Что вы хотите сказать?

Анна. С одной стороны нас одолевал томительный ужас, с другой - мрачный фанатизм. Это напряженное состояние, кажется, проходит. Теперь дохнуло на нас как-бы свежей струей воздуха из 20-го столетия. Вы с этим не согласны, г-н доктор? Например, личность в роде Брауна действует на нас, как совы при дневном свете.

Ганс. Право, не знаю, фрейлен. Насчет Брауна, пожалуй, и верно. Я как-то не могу проникнуться жизнерадостностью. Я не знаю...

Анна. Я говорю, не принимая в разсчет нашу индивидуальную судьбу. Независимо от нашей мизерной участи.

Анна (ударяет по клавишу и держит аккорд).

Ганс (после того, как звук замер). Ну?

Анна. Г-н доктор!

Ганс. Сыграйте, пожалуйста.

Анна. Мне хочется сказать вам кое-что, но только вы не должны сердиться; сидите смирно и скромно.

Анна. Я думаю, мое время прошло. Мне следует уехать.

Ганс (глубоко вздыхает, встает и медленно идет по комнате).

Анна. Г-н Ганс. Мы впадаем в ошибки слабых людей. Следует больше обращать внимания на общее. Мы должны учиться переносить легче свою собственную участь.

Ганс. Вы серьезно думаете уехать?

Анна (мягко, но решительно). Да, г-н доктор.

Ганс. Теперь я буду в десять раз более одиноким, чем раньше. (Пауза). Ах, не будем теперь хоть говорить об этом, по крайней мере.

Анна. Прибавлю только: я дала знать, что буду дома в субботу или воскресенье.

Ганс. Вы дали знать... Но почему вы так торопитесь?

Анна. По многим причинам.

Ганс (ходит быстрее). Неужели, в самом деле, необходимо пожертвовать всем, всем, что приобретено, пожертвовать проклятой условности? Неужели люди решительно не могут понять, что такое положение вещей, при котором обе стороны только выигрывают, обе стороны делаются лучше и благороднее, что такое положение не может быть преступным. Разве горе для родителей, что сын их стал лучше? Разве горе для жены, если муж её умственно вырос и окреп?

Анна (добродушно грозя ему). Г-н доктор, г-н доктор! вредная горячность!

Ганс (мягче). Да, но разве я не прав?

Анна. И да, и нет. Вы судите иначе, чем ваши родители. Ваши родители разсуждают иначе, чем вата жена. Но моему-же, вы правы.

Ганс. Но ведь это ужасно - ужасно для нас!

Анна. И для нея... и для других не менее.

Ганс. Да, но вы всегда говорили, не следует принимать в соображение интересы других, не следует быть зависимым.

Ганс. Хорошо, я, к несчастью, человек зависимый. Ну, а вы... Зачем вы думаете о других?

Анна. Я тоже ее полюбила.

Анна. Вы мне часто говорили, что предчувствуете новое, лучшее, высшее отношение мужчины к женщине.

Ганс (горячо и с увлечением). Да, я предчувствую, это будет когда-нибудь впоследствии. На первом месте будет связь духовная, человеческая, а не животная. Не животное будет сходиться с животным, а человек с человеком. Дружба положится в основу любви. Нерасторжимые, чудные отношения! Но я предчувствую еще большее: нечто в высшей степени чистое, свободное и высокое (прерывая себя, обращается к Анне); но вы, кажется, улыбаетесь. Не так-ли?

Анна. Г-н доктор... нет, на этот раз я не улыбаюсь. Но верно, - после подобных речей, которыми легко увлекаешься... во мне обыкновенно пробуждается насмешка. Но допустим, что в наших отношениях было действительно нечто новое, высокое.

Ганс (печально). Разве вы сомневаетесь в этом? Неужели необходимо указывать вам на различие? Например, испытываете-ли вы к Кате нечто иное, кроме глубокой любви? Разве мое чувство к Кате ослабело? Наоборот, оно сделалось глубже и полнее.

Анна. Но кто, кроме меня, этому поверит? И разве это удержит Катю от гибели? Мне не хотелось-бы говорить лично о нас. Возьмем так вообще - кто-нибудь предчувствует это новое совершенное отношение. Ведь это может быть только в чувстве. На первый случай чувство это, как молодое растение, следует оберегать и оберегать. Не правда-ли, г-н доктор? И нельзя надеяться, что растение успеет вырости еще при нашей жизни. Пожалуй, мы и не увидим его взрослым, плоды его будут для других. Передать потомству новое семя - вот и все, на что мы только и можем разсчитывать. Я могла-бы себе даже представить, что кто-нибудь вменит это себе в обязанность.

Ганс. И из этого вы выводите заключение, что мы должны разстаться?

Анна. Я не хотела говорить о нас. Но если вы хотите... да, мы должны разстаться. Я вовсе не желаю идти путем, который временами представлялся мне... У меня есть какое-то предчувствие. И с тех пор, откровенно говоря, прежняя цель кажется мне слишком незначительной, слишком обыкновенной! Как-будто с высоких гор с широким, широким горизонтом пришлось спуститься в долину, где все так близко и узко.

Ганс. А если никто через это не погибнет?

Анна. Это невероятно.

Ганс. А если Катя найдет в себе силы? Если-б ей удалось подняться на высоту этих идей?

Анна. Если-бы Катя согласилась жить около меня, то я не могла-бы вынести этого. Во мне... в нас есть нечто враждебное только что высказанным заключениям, и впоследствии эта враждебная сила победит нас... Не зажечь-ли нам лампу?

Г-жа Фок. (входит из сеней со свечей в руке; говорит в сени). Здесь еще темно. Сейчас зажгу лампу. Подождите немного, г-н Браун. Я все устрою так...

Ганс (кашляет).

Г-жа Фок. (испугавшись). Кто здесь?

Ганс. Мы, мамаша.

Ганс. Мы, фрейлен Анна и я. Кто там ждет?

Г-жа Фок. (очень недовольная). Что это, Ганс. Следовало-бы зажечь огонь. Ведь это не совсем... Так в темноте...

Г-жа Фок. (зажигает лампу. Анна и Ганс не двигаются).

Г-жа Фок. Ганс!

Ганс. Что, мама?

Г-жа Фок. Поди сюда. Мне надо с тобой поговорить.

Ганс. Разве нельзя здесь?

Г-жа Фок. Если у тебя нет для меня времени, скажи это просто.

Ганс. Ах, мама! Конечно, я иду. Извините, фрейлен Анна! (уходит в кабинет вместе с матерью).

Анна (начинает тихо брать простые аккорды, затем поет в полголоса). Замученный в тюрьме, ты умер молодым, в борьбе за свой народ ты голову сложил.

Анна (поворачивается на стуле). Здравствуйте, г-н Браун!

Браун. Я не хотел-бы помешать вам. Добрый вечер, фрейлен.

Анна. Вас так редко видать.

Браун. Почему вы это говорите?

Анна. О вас несколько раз осведомлялись.

Браун. Кто именно? Наверное не Ганс.

Анна. Господин Иоганн? Нет. Фрау Кэт.

Браун. Вот видите! Откровенно говорю, я... да теперь все это дело второстепенное.

Анна. Мы сегодня, кажется, в подходящем настроении, чтобы рассказывать друг другу веселые вещи. Не знаете-ли вы чего-нибудь такого? Иногда нужно заставить себя смеяться. Какой-нибудь анекдот или...

Браун. Нет, право-же нет!

Анна. Мне кажется, вы не понимаете значение смеха.

Браун. Я в сущности пришел, фрейлен, чтобы серьезно поговорить с вами.

Анна. Вы? со мной?

Браун. Да, фрейлен Анна.

Анна (поднимается). Говорите. Я слушаю (Подходит к столу, развязывает букет иммортелей и начинает сызнова их связывать).

Браун. Я был тогда в затруднительном положении. Я хочу сказать тогда, когда мы познакомились в Париже. Это были в сущности пустяки. Совершенно безразлично, пишет-ли человек картины из практических соображений или нет. Искусство - роскошь, а в наше время работать для роскоши постыдно при всяких условиях. В то время ваше общество во всяком случае помогло мне вырваться. И - это я хотел главным образом сказать, - я начал тогда уважать и ценить вас.

Анна (занятая цветами, говорит небрежно). То, что вы говорите, не отличается большой деликатностью - но продолжайте, я слушаю.

Браун. Если мои слова задевают вас, фрейлен, то я очень жалею... Это путает мои представления.

Анна. Очень жалею, господин Браун.

Браун. Мне это очень тяжело и неприятно. Следовало-бы предоставить все на произвол судьбы. Если-бы только все это не влекло за собой таких тяжелых последствий. Но нельзя ведь...

Анна (напевает: "Пряди пряжу, доченька!"). Иммортели... я слушаю, господин Браун.

Браун. При взгляде на вас, фрейлен, я не могу отделаться от чувства... Вы как-будто совершенно не сознаете... вы не понимаете серьезного положения дела.

Анна (напевает: "Sah ein Knab ein Röslein stehn").

Браун. Нужно-же, наконец, иметь совесть. Я не виноват, фрейлен, приходится апеллировать к вашей совести.

Анна (после короткой паузы, отрывисто и небрежно). Знаете, что папа Лев X говорил о совести?

Браун. Нет, не знаю, и теперь очень далек мыслями от этого.

"Совесть - злое животное", говорил он, "которое возстановляет человека против самого себя". Но, пожалуйста, продолжайте. Я слушаю.

Браун. Ведь вы должны ясно видеть - дело идет о жизни и смерти целой семьи. Мне кажется, что один взгляд на молодую фрау Фокерат, один единственный взгляд должен разрушить все сомнения. Мне казалось...

Анна (серьезно). Ах, вот что, так вы об этом. Ну, дальше, дальше.

Браун. Да и - да и ваши отношений к Иоганну.

Анна (строго). Господин Браун! То, что вы говорили до сих пор, я считала своим долгом выслушать, потому-что вы друг моего друга. То, что вы говорите теперь, говорится на ветер.

Браун. (Молчит несколько времени в замешательстве. Потом встает, берет шляпу и пальто и уходит с жестом, говорящим, что он сделал все, что мог).

Анна (Бросает букет, как только Браун выходит, и несколько раз возбужденно ходит из конца в конец комнаты. Потом несколько успокаивается и выпивает воды).

Г-жа Фок. (оглядывается тревожно по всем сторонам и убедившись, что Анна одна, торопливо подходит к ней). Я в таком страхе за моего Ганса. Он ужасно вспыльчив, вы ведь это знаете. А у меня на душе есть кое-что. Я не могу больше таить этого. Фрейлен!.. Фрейлен!.. Фрейлен Анна! (она глядит на Анну с трогательной мольбой во взгляде).

Анна. Я знаю, чего вы хотите.

Г-жа Фок. Господин Браун, значит, говорил с вами?

Анна (хочет ответить "да", но у нея не хватает голоса; с ней делается припадок плача и рыданий).

Г-жа Фок. (возится около нея). Фрейлен Анна! милая! Не нужно терять головы. Господи Иисусе, что если Иоганн войдет! Я ведь не знаю, что делаю. Фрейлен, фрейлен!

Анна. Это только так. Теперь уже прошло. Нечего больше безпокоиться, фрау Фокерат!

Г-жа Фок. Я вас тоже жалею. У меня ведь человеческая душа. У вас было много горького в жизни. Я это близко принимаю к сердцу. Но Иоганн мне все-таки ближе. Я этого не могу изменить. И вы к тому-же еще так молоды, фрейлен. В ваши годы все легко переживается.

Анна. Мне бесконечно тяжело, что дело зашло так далеко.

Г-жа Фок. Я никогда этого не делала. Я не могу вспомнить, чтобы я кому-нибудь отказывала в гостеприимстве. Но я другого выхода не знаю - это единственный, который может спасти нас всех. Я не хочу осуждать вас в эту минуту. Я говорю с вами, как женщина с женщиной - буду говорить, как мать (слезливым голосом). Я прихожу к вам, как мать Ганса. (Она берет Анну за руку). Отдайте мне моего Ганса! Верните изстрадавшейся матери её сына! (Она опустилась на стул и со слезами припадает к руке Анны).

Анна. Милая, дорогая г-жа Фокерат! Это - меня глубоко потрясает... Но - что я могу вернуть? Разве я брала что-нибудь?

Г-жл Фок. Не будемте лучше говорить об этом. Я не хочу вникать в это, фрейлен. Я не хочу разбирать, кто был искусителем. Я знаю только одно: мой сын во всю жизнь не имел дурных привязанностей. Я была так уверена в нем - что и теперь не понимаю... (Она плачет). Это грешно, фрейлен Анна.

Анна. Что бы вы ни сказали, г-жа Фокерат, я не стану оправдываться перед вами.

- пока еще не все потеряно - прежде чем Катя умрет от горя. Сжальтесь!

Анна. Г-жа Фокерат! Вы меня так унижаете... У меня чувство, как будто меня прибили и... Но нет - я только скажу вам то, что необходимо. Мой отъезд дело решеное. И если дело идет только об этом...

Г-жа Фок. Что вы почувствуете в ответ на то, что я еще должна сказать вам, фрейлен? У меня еле поворачивается язык. Дело в том, что в виду некоторых обстоятельств... нужно чтобы это было сейчас... вы должны по возможности сейчас...

Анна (берет свою накидку и шляпу).

Г-жа Фок. Я должна была так поступить, фрейлен.

Анна. (С вещами через руку медленно направляется к выходу. Останавливается перед г-жею Фокерат). Вы могли думать, что я еще стану медлить.

Г-жа Фок. Благослови вас Господь, фрейлен.

Анна. Прощайте, г-жа Фокерат.

Г-жа Фок. Вы передадите Гансу наш разговор?

Анна. Не безпокойтесь, г-жа Фокерат.

Г-жа Фок. Благослови вас Господь, фрейлен Анна. (Анна уходить в дверь. Г-жа Фокерат вздыхает с облегчением и уходит в спальню. С веранды виден зажженный фонарь. Старый Фокерат входит в шинели и плюшевой шапке, за ним носильщик с узлами).

Г-н Фок. (в сияющем настроении). Наконец! Никого нет? Положите вещи сюда. Подождите (ищет в портмонэ). Вот вам за труд.

Носильщик. Покорно благодарю.

Г-н Фок. Подождите, голубчик (ищет чего-то в карманах пальто). "Пальмовые ветки..." Вот (передает носильщику несколько брошюр). Это писал благочестивый человек об истинно пережитом им. Да послужит это вам в назидание (пожимает руку изумленному носильщику; тот не знает, что сказать и уходит).

Катя (выходит из спальни, видит пакеты, шинель и шапку). Боже, да это... это... это ведь папины вещи.

Г-н Фок. (Выбегает вихрем из-за печки, одновременно смеясь и плача и говорит все время захлебываясь. Обнимает и целует дочь несколько раз). Дочь моя! Катя дорогая! (Целует ее). Как вы все поживаете? Все здоровы и веселы (целует). Нет, вы не можете себе представить... (отпускает Катю), вы не представляете себе, с какой радостью я ждал этого дня (радостно смеется). Что поделывает принц, ха-ха-ха? Как поживает его светлость, ха-ха-ха? Слава Богу, что, наконец, уже я здесь (отдувается). Знаешь (снимает очки и протирает их), - долго оставаться одному невозможно. Ха-ха! Скучно человеку быть одному, всегда нужно, чтобы было двое, ха-ха-ха! Да, да, таковы-то дела! А кроме того, сколько возни было с подвозкой удобрения. Удобрение, ха-ха-ха - это сокровище для сельского хозяина. Пастор Пфейфер был у меня недавно и возмущался, что у нас выгребная яма так близка от дома. "Милый пастор, сказал я ему, это наш рудник", ха-ха-ха! Ну, где моя верная старушка - и мой Ганс? (Вглядывается в Катю). От лампы это, что-ли? Но ты мне кажешься не такой, как прежде, Катя!

Катя (с трудом сдерживая волнения). Ах - папочка! Я чувствую себя совсем... (бросается ему на шею). Я так рада, что ты приехал.

Г-н Фок. Я, может быть, тебя... я тебя испугал, Катя?

Г-н Фок. (Опять приходя в детский восторг). Ку-ку - ха-ха-ха! Вот и она (бросается жене в объятия; оба плачут и хохочут одновременно).

Катя (стоит растроганная).

Г-н Ф"ок. (хлопает жену по плечу после объятий). Ну - вот, моя верная старушка. Это было самой длинной нашей разлукой. Теперь недостает только

Г-жа Фок. (после короткого колебания). Гостья тоже еще здесь.

Г-н Фок. Гостья? Вот как.

Г-жа Фок. Да, та барышня.

Г-н Фок. Вот как! Какая барышня?

Г-н Фок. Я думал, что она уехала. Ну, вот и разный провиант. (Суетится с пакетами). Вот масло. Яиц я на этот раз не захватил. Я еще с ужасом думаю о прошлом разе. Вот для Ганса домашний сыр, его нужно сейчас снести на ледник. Вот ветчина. А уж какая нежная, Мартхен, скажу тебе! Настоящая лососина. Но ты ничего не говоришь. Ты здорова?

Г-жа Фок. Да, папа. Но, не знаю... у меня есть кое-что на сердце. Я собственно не хотела говорить тебе этого, но я... Ты мне верный товарищ в жизни. Я не могу сама выносить этого. - Наш сын... наш Ганс - был близок к тому...

Г-н Фок. (оторопел, встревоженным голосом). Что, Ганс, наш Ганс? Что, что такое?

Г-жа Фок. Да не волнуйся. С Божьей помощью все счастливо обойдется. Фрейлен скоро уезжает.

Г-жа Фок. Я сама не знаю, как далеко у них зашло, только... Это было для меня ужасное время.

Г-н Фок. Я ведь дал бы себе отсечь руку, Марта, не задумываясь. - Мой сын - Марта! мой сын забыл долг чести.

Г-жа Фок. Ах, друг мой, ты сначала сам посмотри, разследуй. Я ведь не знаю...

Г-н Фок. (ходит бледный и бормочет). Господи, Твоя воля! Господи, Твоя воля!

Г-н Фок. (останавливается перед ней, глухо). Марта, - где-нибудь тута, кроется вина. Подумаем.

Г-жа Фок. Мы недостаточно удерживали детей, когда они все более и более уходили от Бога и оставляли путь истины.

Г-н Фок. Ты права. В этом все дело. За это мы теперь наказаны (Берет жену за обе руки). Будем же Бога молить, - в глубоком смирении - денно и нощно. Будем Бога молить, Марта.
 

Ганс (сердитый, быстро входит из сеней). Мама! (отворяет дверь в спальню) мама!!

Г-жа Фок. (выходит из спальни). Что случилось, Ганс? К чему такой шум? Ты разбудишь Филиппа.

Ганс. Мама, я хотел-бы знать - кто тебе дал право выгонять гостей из моего дома?

Г-жа Фок. Но, Ганс... Мне это и в голову не приходило. Я никого не выгоняла.

Г-жа Фок. Ты это говоришь матери в лицо. Ганс!

Ганс. Я принужден так говорить, потому что это правда. Анна хочет уезжать и...

Г-жа Фок. Она тебе сказала, что я ее выгоняю?

Ганс. Я это и без нея знаю.

Ганс. Она уезжает. Вы этого добивались. Но знай: я лягу перед дверью. Возьму револьвер (берет из шкапа), вот, приставлю к виску, и если она уедет, спускаю курок.

Г-жа Фок. (в ужасе хочет схватить его за руку). Ганс, перестань! Брось это.

Ганс. Даю тебе слово.

Г-жа Фок. (кричит). Папочка, папочка, приди-же сюда! Ведь легко может выстрелить и тогда... Папочка, образумь ты его. (Г-н Фок. выходит из спальни).

Г-н Фок. Да, это я... и так-то я тебя застаю.

Ганс. Что это значит, мама?

Г-н Фок. (обращаясь к Гансу серьезно и торжественно). Ты должен опомниться, сынок - вот что это значит.

Ганс. Почему ты к нам приехал?

Ганс. Тебя вызвала мать?

Г-н Фок. Да, Ганс.

Ганс. По какой причине?

Г-н Фок. Чтобы я, как друг, помог тебе.

Г-н Фок. Ты слаб, Ганс. Ты такой-же слабый человек, как и мы все, да!

Ганс. Если я слаб, то чем же ты думаешь помочь мне?

Г-н Фок. (подходит к Гансу, берет его за руку). Я скажу, как мы все тебя любим, да! Затем я хотел тебе сказать, что Бог радуется каждому грешнику, да! каждому грешнику, который раскаивается.

Ганс. Итак, я грешник?

Ганс. Чем я согрешил?

Г-н Фок. Кто смотрит на женщину с вожделением, сказал Христос, да! А ты сделал больше.

Ганс (хочет закрыть себе уши). Отец!

Г-н Фок. Не отвертывайся, Ганс. Дай мне руку, как грешник грешнику; ведь я твой сообщник.

Г-н Фок. Ты стоишь на покатой плоскости.

Ганс. Как ты можешь это говорить, отец! Ты не знаешь почвы, на которой я стою. Ты ведь не знаешь моей дороги.

Г-н Фок. О, я знаю. Это широкий путь, ведущий к погибели. Я Долго следил за тобой, да! и кроме меня еще Высшее Существо - Бог. И так как я это знал, то виноват тем, что раньше не исполнил своего долга. Теперь я обращаюсь к тебе от Его имени и говорю: вернись. Ты стоишь на краю пропасти.

Ганс. Я должен сказать тебе, отец... Намерения твои хороши, и говоришь ты, может быть, правду, но слова твои не находят отзвука во мне. Твоих пропастей я не боюсь. Но есть другия пропасти, и смотрите, не столкните меня туда.

Ганс. Я не согласен с тем, что смотреть на другую женщину и желать обладать ею, значит нарушать супружескую верность. Я боролся, я много боролся...

Г-н Фок. Нет, Ганс! нет. Я часто давал тебе советы, и ты следовал им. Говорю тебе, не обманывай себя, покончи все. Подумай о твоей жене, о твоем сыне, а также и о твоих старых родителях подумай немного. Не увеличивай...

Ганс. А о себе разве я не должен думать, отец?

Г-н Фок. Когда ты придешь к определенному решению, тебе будет легко и радостно.

Г-н Фок. Поверь мне - тебе будет хорошо.

Ганс. А если... А что будет с Анной?

Г-н Фок. Все на свете переживается и забывается.

Ганс. А если она не перенесет это так легко?

Ганс. Ну, отец. Я другого мнения. Мы не понимаем друг друга. В этом деле мы никогда не сойдемся.

Г-н Фок. (по возможности мягким тоном). Здесь речь не о понятиях или взглядах. Ты просто не понимаешь положения вещей. Все обстоит иначе. Ты раньше знал это хорошо. Дело не в этом. Все зависит от одного только.

Ганс. Не сердись на меня, отец; в чем-же именно суть?

Г-н Фок. Дело в послушании, думаю я, да!

Г-н Фок. Я не посоветую тебе чего-нибудь нечестного, да! Тяжело, что приходится говорить подобные вещи, да!.. Мы выростили тебя и сколько было забот, сколько безсонных ночей!.. Когда ты бывал болен, никакая жертва не казалась нам тяжелой, а ты часто болел, Ганс, да. Мы делали все с радостью и охотою.

Ганс. Да, отец, и за это я вам благодарен.

Г-н Фок. Слова, одни слова. Я хочу видеть дело. Быть благочестивым, искренним и послушным - да, вот истинная благодарность.

Ганс. Ты меня считаешь неблагодарным; я не стою ваших забот.

Ганс. Как-же я молился, отец?

Г-н Фок. Милосердный Боже, помоги мне быть благочестивым ребенком. Если-же я не буду...

Ганс. То лучше отними от меня жизнь. Итак, ты думаешь: было-бы лучше, если-бы вы меня схоронили?

Г-н Фок. Если ты будешь продолжать идти по скользкому пути, если... да - если твое сердце не смягчится.

Г-н Фок. Опомнись, мой сын. Подумай о тех, кто тебя учил, да, подумай о пасторе Пфейфере, твоем учителе и духовном отце. Вернись к прошлому.

Ганс (выходя из себя). Отец, оставь меня в покое с твоими учителями, а то я начну хохотать.

Г-жа Фок. О, Боже!

Ганс (кричит). Вы все меня исковеркали.

Г-н Фок. Ты богохульствуешь!

Ганс. Я знаю, что говорю - вы исковеркали меня.

Г-н Фок. Так-то ты платишь за нашу любовь.

Г-н Фок. Я более не узнаю тебя. Я отказываюсь понимать тебя.

Ганс. Я этому верю, отец. Вы никогда не понимали меня, да никогда и не поймете.

Г-н Фок. Ну, хорошо, Ганс. Я кончил. Я не предполагал, что дело зашло так далеко. Я все еще надеялся, но теперь отказываюсь. Я помочь ничем не могу. Здесь только один Бог может помочь. Пойдем, моя старая Марта, нам нечего здесь более делать, да! Укроемся где-нибудь и будем ждать, пока милосердный Бог не призовет нас к себе. (Обращается к Гансу). Но, Ганс, скажу тебе только: не обагряй своих рук кровью. Не бери этого греха на душу! Следил-ли ты за Катей? Знаешь-ли ты, что мы боялись за её разсудок.? Обращал-ли ты внимание на это доброе и милое создание? Да? Заметил-ли ты, как она изменилась? Пусть мать разскажет тебе, как она целые ночи проводит в слезах и рыданиях. Итак, еще раз, Ганс. Не обагряй своих рук кровью. Ну, довольно, я высказал все, Да! Идем, Марта.

Г-н Фок. Г-жа Фок. (оборачиваются. Ганс бросается им в объятия). Ганс!

Ганс (тихим голосом). Ну, говорите, как я должен поступить? Г-н Фок. Не удерживай ее. Пусть она уедет, Ганс.

Ганс. Хорошо (совершенно разбитый должен сесть на стул).

Г-н Фок. (ласкает Ганса и целует его в лоб). Ну... дай Бог тебе силы, да! (уходит в спальню).

Ганс. Кто там?

Анна. Это я (входит).

Анна. Я колебалась. Впрочем, так лучше.

Ганс. Я нахожусь в ужасном положении. Мои отец здесь. Я никогда не видел его таким. Всегда веселый, довольный человек. Я не могу отделаться от тяжелого впечатления. С другой-же стороны, я должен смотреть, как вы уезжаете и...

Анна. Во всяком случае, мне следовало уехать.

Ганс. Но вы не должны уезжать. Вы не должны уходить отсюда. И особенно в настоящее время (садится, кладет голову на руки, тихо стонет).

Ганс (подняв голову). Ах, Анна.

Анна. Вспомните наш разговор - час тому назад. Не будем ставить себе в заслугу то, что является простой необходимостью.

Ганс (встает, ходит по комнате). Я не знаю, о чем мы говорили. Голова моя так пуста и тяжела. Я даже не знаю, о чем я говорил с отцом. Я решительно ничего не знаю. Голова отказывается служить.

Анна. Пусть наши последния минуты будут светлыми минутами.

к жизни. Все мне кажется мелким, оскверненным, втоптанным в грязь, лишенным смысла. Между тем, я был чем-то, был благодаря вам, вашему присутствию, вашим беседам - и если я опять не могу быть чем-нибудь, то все остальное для меня не существует. Мне останется подвести итог прошлому и... покончить... (ходит, затем останавливается перед Анной). Дайте мне какую-нибудь поддержку. Укажите, за что мне ухватиться. Я изнемогаю. Ради Бога, какую-нибудь поддержку! Я погибаю.

Анна. Мне больно смотреть на вас. Право, не знаю, чем вам помочь. Помните одно. Мы это должны были предвидеть. Так должно было случиться: не сегодня, так завтра.

Ганс (стоит задумавшись).

Анна. Ну? Вспомнили? Попробуем сделать опыт. Вы догадываетесь, какой? Предпишем себе известный закон и будем поступать согласно ему. Будем действовать оба по одному и тому-же руководящему правилу, всю нашу жизнь, даже если-бы нам и не пришлось более встречаться. Согласны: Только это одно и может связывать нас. Не будем обманывать себя. Все остальное только разъединяет нас. Хотите? Даете слово?

Ганс. Я чувствую, что это могло-бы поддержать меня. Я могъбы даже работать, не надеясь достигнуть цели. Но кто поручится? Откуда я возьму веру? Кто мне скажет, что я страдаю не даром.

Ганс. А если моих сил не хватит?

Анна (тихо). Когда мне станет тяжело, я буду думать о том, кто подчиняется тому-же самому закону. И мысль о вас поддержит меня, я в этом уверена. Я буду думать о вас.

Ганс. Ах, фрейлен Анна. Ну, хорошо. Я желаю, я желаю. Мы сохраним в себе предчувствие нового, свободного состояния, предчувствие отдаленнейшого счастья. Возможность эта, которую мы испытали, не пропадет. Она останется, несмотря на то, есть-ли у нея будущность или нет. Свет этот будет гореть во мне; а если угаснет, то угаснет и моя жизнь (оба молчат потрясенные). Благодарю вас, фрейлен Анна.

Анна. Прощайте, Ганс.

Анна. Может быть на юг, а может быть и на север.

Ганс. Вы не хотите мне сказать. Куда?

Анна. Лучше об этом не говорить.

Ганс. Но почему-же время от времени не писать друг другу нескольких строк, - где мы находимся, что делаем?

Ганс. Ну, хорошо, я понесу крест. А если он меня задавит... (берет Анну за руку). Прощайте, Анна.

Анна (глубоко растроганная, говорит с трудом, то бледнеет, то краснеет). Ганс, еще одно: кольцо это снято с руки умершей женщины, которая последовала в Сибирь за своим мужем. И прекрасно выдержала там до конца (с иронией). У нас наоборот.

Ганс) Анна (подносит её руку к губам и долго держит так)!

Анна. Кроме него, я не носила других украшений. Когда вам будет тяжело, вспомните его историю. И смотря на кольцо - в минуты душевной слабости - вспоминайте о той, которая борется где-то далеко, одинокая как и вы... Прощайте.

Анна. Если мы встретимся, мы погибли.

Ганс. Вынесу-ли я!

Анна. Порыв, который не собьет нас с ног, сделает нас только сильнее (хочет уйти).

Ганс. Анна. Сестра.

Ганс. Разве брат не может поцеловать сестры перед разлукой навек.

Анна. Нет, Ганс, нет.

Ганс. Да, Анна, да (обнимает ее, губы их сливаются в долгом поцелуе, затем Анна вырывается и убегает. Проходит через веранду).

Г-жа Фок. (уже в дверях). Кто-то поднялся по лестнице.

Г-н Фок. Гансу нужен покой. Не будем мешать ему. В крайнем случае, пошли к нему Брауна.

Г-жа Фок. Да, да, папаша. Я пошлю за ним. Или даже схожу сама.

Г-н Фок. (идет к балконной двери). Лучше не ходи сама, Марта. (Отворяет дверь, прислушивается). Прекрасная лунная ночь. Послушай-ка.

Г-н Фок. Дикие гуси - видишь? да там, над озером. Черные точки в воздухе. Видишь?

Г-жа Фок. Куда мне, глаза не так уж молоды (уходит назад к дверям, ведущим в сени).

Г-н Фок. Послушай-ка!

Г-жа Фок. Что такое? (останавливается).

Г-жа Фок. Что такое, папаша?

Г-н Фок. (затворяет дверь, идет вслед за женой). Так, ничего" мне показалось, что кто-то трогал весла.

Г-жа Фок. Кто-же это может быть? (оба уходят).

Катя (держит руки перед глазами). Здесь так светло.

Г-жа Фок. Совсем нет. Какая ты странная, Бог знает сколько времени сидеть в темноте.

Катя (недоверчиво). Почему... Почему вы так внимательны ко мне?

Г-н Фок. Потому, что ты наша милая единственная дочурка (целует ее).

Г-жа Фок. Ты, ведь, не чувствуешь себя нездоровой, Катюша?

Г-н Фок. Ну, оставь. Все опять будет хорошо. Самое худшее, слава Богу, осталось позади.

Катя (садится к столу; после небольшой паузы). Мне как-то не по себе, мамаша. Так светло! Мне кажется, что кто-то решился на безумный шаг, и теперь обдумывает его.

Г-жа Фок. Как так?

Г-н Фок. Да, Катя, и все теперь пойдет хорошо.

Катя (молчит).

Г-жа Фок. Разве ты не любишь больше Ганса?

Катя (после недолгого раздумья). Все-таки мне посчастливилось в жизни. Вот, например, Фанни Штенцель, которая вышла замуж за пастора. Она всегда так счастлива, так довольна, а ты думаешь, я поменялась-бы с нею? Нет, право; нет. Здесь пахнет дымом. Не правда-ли?

Катя (ломая руки). Ах, Боже, все погибло, все погибло!

Г-н Фок. Катя, Катя! Как ты недоверчива. Я уверен, что все обойдется хорошо. Пути Господа неисповедимы. Мне кажется, Катя, что я поступил по Его указаниям.

Катя. Знаешь, мама, первое ощущение, которое я испытала, когда Ганс пришел ко мне и хотел меня взять, было совсем правильное. Целый день у меня вертелось в голове: разве ты годишься в жены такому умному и ученому человеку. Что он будет с тобой делать? Все это правда.

Г-жа Фок. Нет, Катюша, не он, а ты стоишь выше его. Он должен сделаться достойным тебя. Вот как дело стоит.

Катя. Ах, если-бы все было только в прощеньи. Прощать можно сотни, тысячи раз. Но Ганс... Ганс не может унижаться. Мне нечего прощать Гансу. Дело вот в чем - ты представляешь из себя то, а не иное. Я прекрасно знала, что я такое и чем не могу быть. (С улицы слышны крики "помогите").

Г-жа Фок. Катя, я хочу тебе сделать одно предложение. Послушай. Поди сюда. Ложись в кровать, а я тебе почитаю сказки Гримма, пока ты не уснешь. А завтра утром сварю тебе суп пептонный и яичек в смятку, ты встанешь, мы пойдем прогуляемся по саду, и при свете солнца все тебе покажется иначе, веселее. Пойдем, пойдем.

Браун (с веранды входит). Доброго вечера.

Г-н Фок. Здравствуйте, г-н Браун.

Г-н Фок. Я думаю, он наверху.

Браун. Наверное?

Г-н Фок. Да, я думаю. Где-же ему быть иначе, не правда-ли, Марта?

Браун. Я посмотрю. (Уходит быстро).

Катя (возбужденно). Где-же Ганс?

Г-жа Фок. Не волнуйся, Катя.

Катя (волнуясь все более и более). Да, но где-же он?

Г-н Фок. Наверху, конечно наверху, где-же иначе.

Г-н Фок. Ну, г-н Браун?..

Браун. Нет, наверху его не нашел.

Г-н Фок. Да, да. Но что-же с вами?

Браун. Ничего, ничего.

Браун. Нет, право ничего. Нет никакой причины бояться, но - только у меня предчувствие - ни под каким видом не следовало оставлять Ганса одного. И если-бы я это предвидел... ах, впрочем это безумие!

Г-жа Фок. Но что такое, говорите ради Бога!

Г-н Фок. Говорите-же, не теряйте времени.

Браун. Очень просто. Как только что я вошел в сад, мне послышалось, будто кто отвязывает лодку и действительно подойдя ближе я увидел, что кто-то поехал на ней; мужчина - я окликнул, но ответа не было. А Ганс ответил-бы.

Г-жа Фок. Что ты говоришь, Катя!

Катя. Я чувствую это. Ему невозможно дольние жить. Я согласна на все, только не это. Только не такой конец!

Г-н Фок. (убегает в сад, зовет) Ганс! Ганс!

Катя (к Брауну). Мужчина! Вы позвали. (Ломает руки). О Боже! О Господи. Если-бы он бы был жив. Если-б он мог слышать меня. (Слышны крики на озере помогите! помогите!)

затем как подкошенная надает на пол. На дворе продолжается шум и крики).