Грезы

Грезы

* * *

Мне снились страстные восторги и страданья, И мирт и резеда в кудрях прекрасной девы, И речи горькие, и сладкие лобзанья, И песен сумрачных унылые напевы.

Давно поблекнули и разлетелись грезы; Исчезло даже ты, любимое виденье! Осталась песня мне: той песне на храненье Вверял я некогда и радости и слезы.

Осиротелая! умчись и ты скорее! Лети, о песнь моя, вослед моих видений! Найди мой лучший сон, по свету птицей рея, И мой воздушный вздох отдай воздушной тени!

* * *

Снилась мне девушка: кудри как шелк; Кроткие, ясные очи... С нею под липой просиживал я Синие летние ночи.

Слово любви прерывала порой Сладкая речь поцелуя... Звезды вздыхали средь темных небес, Словно ревниво тоскуя.

Я пробудился... Со мной никого... Страшно мне в сумраке ночи; Холодно, немо глядят на меня Тусклые звездные очи.

* * *

Ночь могилы тяготела На устах и на челе, Замер мозг, застыло сердце... Я лежал в сырой земле.

Много ль, мало ли, не знаю, Длился сон мой гробовой; Пробудился я - и слышу Стук и голос над собой...

"Встань, мой Генрих, из могилы! Светит миру вечный день - И над мертвыми разверзлась Гроба сумрачная сень".

"Милый друг мой, как я встану? Всё темны мои глаза: Много плакал я - и выжгла Их горючая слеза".

"Генрих, встань! я поцелуем Слепоту сниму с очей: Узришь ангелов ты в небе В ризе света и лучей".

"Милый друг мой, как я встану? Сердце все еще в крови: Глубоко его язвила Ты словами без любви".

"Я к больному сердцу, Генрих, Нежно руку приложу: Язвы старые закрою, Токи крови удержу".

"Милый друг мой, как я встану? Кровь и кровь на лбу моем: Я не мог снести разлуки - И пробил его свинцом!"

"Я косой своею, Генрих, Обвяжу тебе чело: Кровь уймется, боль уймется; Снова взглянешь ты светло".

Так был сладок, так был нежен Тихий звук молящих слов, Что я встать хотел из гроба - И идти на милый зов.

Но опять раскрылись раны, Кровь, обильна и черна, Снова хлынула ручьями, И - очнулся я от сна.

* * *

Зловещий грезился мне сон... И люб и страшен был мне он; И долго образами сна Душа, смутясь, была полна.

В цветущем - снилось мне - саду Аллеей пышной я иду. Голоеки нежные клоня, Цветы приветствуют меня.

Веселых пташек голоса Поют любовь; а небеса Горят и льют румяный свет На каждый лист, на каждый цвет.

Из трав курится аромат; Теплом и негой дышит сад... И все сияет, все цветет, Все светлой радостью живет.

В цветах и в зелени кругом, В саду был светлый водоем. Склонялась девушка над ним И что-то мыла. Неземным

В ней было все: и стан, и взгляд, И рост, и поступь, и наряд. Мне показалася она И незнакома и родна.

"Ты плещи, волна, плещи! Холст мой белый полощи!"

К ней подошел и молвил я: "Скажи, красавица моя, Скажи, откуда ты и кто, И здесь зачем, и моешь что?"

Она в ответ мне: "Будь готов! Я мою в гроб тебе покров". И только молвила - как дым Исчезло все. - Я недвижим

Стою в лесу. Дремучий лес Касался, кажется, небес Верхами темными дубов; Он был и мрачен и суров.

Смущался слух, томился взор... Но - чу! - вдали стучит топор. Бегу заросшею тропой - И вот поляна предо мной.

Она и рубит и поет - И песнью за сердце берет: "Ты руби, мой топорок! Наруби ты мне досок!"

К ней подошел и молвил я: "Скажи, красавица моя, Скажи, откуда ты и кто И рубишь дерево на что?"

Она в ответ мне: "Близок срок! Тебе на гроб рублю досок". И только молвила- как дым Исчезло все.- Тоской томим,

Гляжу - чернеет степь кругом, Как опаленная огнем, Мертва, бесплодна... Я не знал, Что ждет меня; но весь дрожал.

С тяжелым заступом в руках - И роет им. Могильный страх Меня объял. О, как она Была прекрасна и страшна!

Она и роет и поет - И скорбной песнью сердце рвет: "Заступ, заступ! глубже рой: Надо в сажень глубиной!"

К ней подошел и молвил я: "Скажи, красавица моя, Скажи, откуда ты и кто, И здесь зачем, и роешь что?"

Она в ответ мне: "Для тебя Могилу рою". - Ныла грудь, И содрогаясь и скорбя; Но мне хотелось заглянуть

* * *

И я когда-то знал край родимый... Как светел он! Там рощи шумны, фиялки сини... - То был лишь сон!

Я слышал звуки родного слова Со всех сторон... Уста родные "люблю" шептали... То был лишь сон!

СУМЕРКИ БОГОВ

Явился Май, принес и мягкий воздух, И золотой свой свет, и аромат, И дружелюбно белыми цветами Всех манит, и из тысячи фиялок С улыбкой смотрит синими очами, И расстилает свой ковер зеленый, Весь пышно затканный лучами солнца И утренней росой, и созывает К себе любезных смертных. Глупый люд На первый зов покорно поспешает. Мужчины вышли в нанковых штанах И в праздничных кафтанах с золотыми, Сияющими пуговками; в цвет Невинности все женщины оделись; Крутит свой ус весенний молодежь; У девушек высоко дышат груди; Поэты городские запаслись Карандашом, бумагой и лорнетом... И все, ликуя, за город бегут, Садятся на муравчатых полянах, Любуются на быстрый рост деревьев, На нежные и пестрые цветочки, Внимают пенью беззаботных пташек И шлют привет свой ясным небесам.

"Я Май! Не прячься, бледный Мечтатель! выдь! Тебя я поцелую!" Но двери я не отпер и сказал: "Недобрый гость, зовешь меня напрасно! Тебя насквозь прозрел я - и насквозь Узнал строенье мира; слишком много И слишком глубоко узнал - и прахом Рассеялись все радости мои, И в сердце скорби вечные вселились. Сквозь каменную жесткую кору Мне ясно видно все в людских домах, В людских сердцах; и здесь и там я вижу Обман, да ложь, да жалостное горе. На лицах я читаю злые мысли; В стыдливом девственном румянце виден Мне тайный трепет похоти; над гордым И вдохновенным юноши челом - Колпак дурацкий. Всюду на земле Лишь тени прокаженные я вижу Да рожи глупые, и сам не знаю, В больнице я иль в доме сумасшедших. Насквозь, как в чистое стекло, я вижу И всю земную глубь и весь тот ужас, Что Май напрасно хочет утаить Под пышной муравой своей. Я вижу, Как мертвецы лежат в гробах там тесных; Глаза раскрыты, руки скрещены, Лицо как полотно, и бел их саван, И черви между желтых губ клубятся. Я вижу - сын, с любовницей шутя, Садится на отцовскую могилу... Вокруг с насмешкой свищут соловьи, И нежные цветочки полевые Лукаво издеваются, и мертвый Отец в своей могиле шевелится, И вздрагивает скорбно мать земля".

О бедная земля! твои терзанья Я знаю. Вижу я, как грудь твою Снедает пламя, как исходят кровью Бесчисленные жилы, как широко Твоя раскрылась рана и потоком Вдруг хлынули огонь, и кровь, и дым. Я вижу - из земной разверстой пасти Выходит исполинские сыны Предвечной ночи, машут над собой Багровыми светильниками, ставят Свои литые лестницы и грозно Бегут по ним на штурм твердыни неба. За ними лезут карлики, и с треском Там золотые лопаются звезды. Руками дерзновенных пришлецов Раздернута завеса золотая У божьего шатра, и с воем ниц Святые сонмы ангелов упали. Весь побледнев, сидит на троне бог, Рвет волосы и топчет свой венец. Горит все царство вечности. Повсюду Пожар кровавый мечут исполины; А карлы бьют горящими бичами По спинам ангелов и в смертных корчах Их за волосы тащат и кидают. И мой хранитель ангел там, с цветущим, Прелестным ликом, с русыми кудрями, С блаженством в голубых глазах и вечной Любовью на устах... И гадкий, черный Урод его схватил и повалил... Со скрежетом он смотрит на его Божественные члены... Сладострастно Насилует его в своих объятьях... И ярый крик несется по вселенной... Шатнулися основы мировые - И рухнули и небо и земля - И воцарилась тьма предвечной ночи.

Грезы

"Мне снились страстные восторги и страданья..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 7. Впервые - PB, 1856, ноябрь, кн. 1, стр. 141. Положено на музыку Н. А. Римским-Корсаковым ("К моей песне", 1870).

"Снилась мне девушка: кудри как шелк..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 8. Положено на музыку М. А. Балакиревым ("Сон", 1865).

"Ночь могилы тяготела..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 9-11. Впервые - PB, 1856, ноябрь, кн. 1, стр. 144-145, с изменением отдельных строк.

"Зловещий грезился мне со н..." Печатается по изд. 1858 г., стр.. 12-16. Впервые - С, 1858, No 3, стр. 114-117.

"И я когда-то знал край родимый..." Печатается по изд. 1858 г., стр. 17.

Сумерки богов. Печатается по изд. 1862 г., стр. 132-136. Впервые - С, 1860, No 8, стр. 471-473, с цензурными искажениями: под заглавием "Сумерки", с заменой в строке 74 точками слов "твердыни неба", с пропуском строк 77-82 и 85-95. В изд. 1860 г. пропущены строки 79-82 и 93-95; в изд. 1890 г. и изд. 1914 г.- от 77 до конца стихотворения.

Конец стихотворения более всего вызывал опасения цензуры: "В этом стихотворении под видом описания погибели скандинавских бок" изображается падение христианского бога",- указывалось в донесении по поводу изд. 1890 г. (изд. 1934г., стр. 654).