Разные стихотворения

Разные стихотворения

* * *

Снова я в сказочном старом лесу: Липы осыпаны цветом; Месяц, чаруя мне душу, глядит С неба таинственным светом.

Лесом иду я. Из чащи ветвей Слышатся чудные звуки: Это поет соловей про любовь И про любовные муки.

Муки любовной та песня полна: Слышны и смех в ней и слезы, Темная радость и светлая грусть... Встали забытые грезы.

Дальше иду я. Поляна в лесу; Замок стоит на поляне. Старые круглые башни его Спят в серебристом тумане.

Заперты окна; унынье, и мрак, И гробовое молчанье... Словно безмолвная смерть обошла Это заглохшее зданье.

Сфинкс, и роскошен и страшен, лежал В месте, где вымерли люди: Львиные лапы, спина; а лицо Женское, женские груди.

Дивная женщина! В белых очах Дико светилось желанье; Страстной улыбкой немые уста Страстное звали лобзанье.

Сладостно пел и рыдал соловей... И, вожделеньем волнуем, Весь задрожал я - и к белым устам Жарким прильнул поцелуем.

Камень холодный вдруг начал дышать... Груди со стоном вздымались; Жадно огнем поцелуев моих Губы, дрожа, упивались.

Душу мне выпить хотела она, В неге и млея и тая... Вот замерла - и меня обняла, Когти мне в тело вонзая.

Сладкая мука! блаженная боль! Нега и скорбь без предела! Райским блаженством поит поцелуй; Когти терзают мне тело.

"Эту загадку, о Сфинкс! о Любовь! - Пел соловей,- разреши ты... Как в тебе счастье и смертная скорбь, Горе и радости слиты?"

"Сфинкс! над разгадкою тайны твоей Мучусь я многие лета. Или загадкою будет она И до скончания света?"

* * *

Есть в старых сказках золотые замки, Где арфы раздаются, пляшут девы, Блестят одежды слуг и ароматом Жасмин и мирт и розы сладко дышат. Но стоит произнесть зарок волшебный - И вмиг вся эта пышность разлетится, И старые останутся обломки, Да крик совы полночной, да болото. Вот так и я одним волшебным словом Со всей природы снял очарованье. Бледна, мертва и холодна, лежит Она передо мной, как царский труп, Что нарядили в гроб: докрыли щеки Румянами и в руки дали скипетр. Но все желты поблекшие уста: Их позабыли также нарумянить... И мыши скачут под носом и дерзко Над золотом и пышностью смеются.

ВИЦЛИ-ПУЦЛИ

ПРЕЛЮДИЯ

Вот она, Америка! Вот он, вот он, Новый Свет! Не теперешний, что начал Увядать в европеизме.

Вот он, Новый Свет, в том виде, Как он только что Колумбом Извлечен из Океана! Влажной свежестью он дышит...

Весь осыпан и обрызган Словно жемчугом - и ярко Разгорается под солнцем. Сколько в нем здоровья, силы!

На его здоровой почве Все здоровые деревья: Ни в одном нет байронизма, Ни в одном - спинной сухотки.

На ветвях сидят, качаясь, Птицы в ярких, пестрых перьях; Как в очках, глаза их блещут В круглых черных ободочках.

Важно длинный клюв насупив, На меня все молча смотрят; Но, всмотревшись, начинают Тараторить, как торговки.

Что кричат, не понимаю, Хоть не хуже Соломона, Мужа тысячи красавиц, Я языки птичьи знаю.

Соломон же, как известно, Знал все птичьи диалекты,- И не только все живые, Но и вымершие даже.

Здесь, на новой почве, новы И цветы и ароматы. Ароматы эти страстно Раздражают обонянье...

Нежат, тешат и щекотят... И мой нос в недоуменье Трудным мучится вопросом: Где духи такие нюхал?

Может быть, на Риджент-стрите, На груди у знойно-желтой, Гибкой, стройной той яванки, Что всегда цветы жевала?

Или, может, в Роттердаме, Близко статуи Эразма, В белой вафельной лавчонке, За таинственной гардиной?

Но пока в таком смущенье Новый Свет я созерцаю, Сам я, кажется, внушаю Вдвое большее смущенье.

Увидав мою фигуру, В куст шмыгнула обезьяна И, крестясь, кричит в испуге: "Призрак! призрак старосветский!"

Обезьяна! не пугайся! Я не призрак, не виденье; Жизнь в моих струится жилах; Верь, я сын вернейший жизни!

Но я долго был в сношеньях С мертвецами - и усвоил От покойников манеры И их тайные причуды.

Годы юности цветущей Проводил я в Венусберге, Да в Кифгейзере, и в разных Катакомбах романтизма.

Не пугайся, обезьяна! Я люблю тебя... Я вижу На твоей блестящей, голой, Гладкой заднице три цвета:

Черный, красный, золотистый! Эти три любезных цвета Мне родные,- и я с грустью Вспомнил знамя Барбароссы.

I

Он ходил в венке лавровом, В золотых блестящих шпорах, А героем все же не был,- Да плохой он был и рыцарь.

Был разбойничьей он шайки Атаманом,- в книгу славы Кулаком вписал он наглым Имя наглое Кортеса.

Он под именем Колумба Расписался в ней,- и каждый Школьник нынче вместе учит Наизусть два эти имя.

За Колумбом Христофором И Кортеса Фердинанда Он зовет великим мужем В новосветном пантеоне.

Уж не лучше ли безвестно Кануть в вечное забвенье, Чем влачить с собой в соседстве В даль веков такое имя?

Христофор Колумб родился Быть героем. Он как солнце Светел был великим духом; Да и щедр он был как солнце.

Были люди, что и прежде Нам давали много; ов же Подарил нас целым светом, Что Америкою назван.

Он не мог людей избавить Из глухой земной темницы; Но темницу им раздвинул И длиннее цепь им сделал.

И его чтут свято люди, Изнывавшие от скуки И в Европе и в пределах Африканских и азийских.

Лишь один из всех героев Подарил нам нечто больше, Чем Колумб, и нечто лучше. Это тот, что дал нам бога.

Мать его Иохабетой, А отца Амрамом звали; Самого же - Моисеем. Он-то мой герой любимый!

Но Пегас мой слишком долго Застоялся пред Колумбом; А сегодня я в герои Взял себе как раз Кортеса.

Поднимайся, конь летучий! И меня на пестрых крыльях В Новый Свет неси,- в тот чудный Край, что Мексикой зовется!

В тот дворец меня неси ты, Где державный Монтесума Дал гостям своим испанцам Так радушно помещенье!

И не только кров и пищу В самом щедром изобилье, Но и множество подарков Получили проходимцы.

Кучи редкостных изделий, Золотых, массивных, ценных, В ярком свете выставляли Благодушие монарха.

Он, слепой язычник, чуждый Просвещения Европы, Еще верил в честность, в верность, В святость прав гостеприимства.

Снизошел он и на просьбу Удостоить посещеньем Пир, что в честь ему испанцы Дать в дворце своем хотели.

Простодушен и доверчив, Царь с придворной свитой прибыл На испанскую квартиру - И концертом встречен трубным.

Как торжественная пьеса Называлась, я не знаю... Может, "Верностью испанской"! Но Кортес был автор пьесы.

Дал сигнал он,- и мгновенно Монтесуму окружили И, связавши, удержали У себя как аманата.

Тут и умер он.- Тогда-то Прорвалися все заплоты, Что от гнева мексиканцев Дерзких выходцев спасали.

Страшно буря разразилась! Словно бешеное море, Лезли с воем ближе, ближе Волны гневного народа.

Храбро гости отбивали Каждый штурм. Но с каждым утром Начинался новый приступ,- И испанцы утомились.

Отощавшие испанцы Друг на друга лишь смотрели Да вздыхая вспоминали Христианскую отчизну,

Где их сердцу все родное: И гуденье колоколен, И шипенье на жаровне Смачной оллеа-потриды...

Под распаренным горошком Все наложены колбаски С чесноком и соблазняют Аппетитно-сладким паром.

Вождь созвал совет военный,- И решили отступленье: Завтра, самым ранним утром, Выйдет из городу войско.

Без труда оно вступило В город, хитростью Кортеса; Но в обратный путь грозили Роковые затрудненья.

Город Мексике построен Весь на острове - и гордо Среди озера большого Поднимается, как крепость,

Сообщаясь с беретами На плотах лишь да на лодках, Иль по гатям да мостами На громадных черных сваях.

Еще солнце не всходило, Как пустились в путь испанцы; Барабан не бил тревоги, Не трубил трубач похода.

Сладкий сон своих хозяев На рассвете потревожить Не хотелось им. (Сто тысяч Было в Мексике индейцев.)

Но испанцы собралися Уходить, не расплатившись, И гораздо раньше встали В это утро мексиканцы.

На мостах, плотах и гатях Собрались они и ждали, Чтоб гостям на расставанье Поднести прощальный кубок.

На мостах, плотах и гатях Завязалася пирушка! Кровь лилась рекой багровой, И борьба на смерть кипела.

С грудью грудь они боролись - И оттискивались ясно На груди индейцев голой Арабески лат испанских.

То-то было рубки, давки! И отчаянная свалка Страшно медленно клубилась Вдоль мостов, плотов и гатей.

Мексиканцы дико пели И визжали, а испанцы Бились молча, покупая Каждый шаг свой свежей кровью.

В тесноте и давке мало Было проку от военных Европейских ухищрений: От коней, от лат и пушек,

Да к тому ж иной испанец Много золота награбил И трудненько подвигался Со своей греховной ношей.

Из-за адского металла Очень многим приходилось Погубить не только душу, Но и тело вместе с нею.

Той порою челноками Сплошь все озеро покрылось. С челноков летели стрелы На мосты, плоты и гати.

Попадали в суматохе И в своих они, конечно; Но немало положили И изящнейших гидальго.

Даже в этот образ стрелы Мексиканцев попадали: Шесть блестящих стрел воткнулись Прямо в сердце - и остались,

Как мечи те золотые, Что в великий пост пронзают Грудь у Mater Dolorosa * На процессиях церковных. {* Скорбная мать, богородица (лат.).}

Дон Гастон, прощаясь с жизнью, Знамя передал Гонсальву; Но и тот, стрелой сраженный, Мертвый наземь покатился.

Сам Кортес, сам полководец, Знамя взял - и нес высоко Над конем весь день, до ночи, До конца упорной битвы.

В битве с лишком полтораста В этот день легло испанцев; С лишком восемьдесят взяли В плен живыми мексиканцы.

Много раненных смертельно После умерло. Средь боя Лошадей двенадцать было Иль убито, или взято.

Только к ночи рать Кортеса Добралась до твердой почвы, Где лишь несколько плакучих Ив росло, к воде склоняясь.

II

За кровавым днем сраженья Наступила ночь триумфа. Сотни тысяч ярких плошек Всюду в Мексико пылают.

В свете сотен тысяч плошек И в огне костров смолистых Как в дневном стоят сиянье Все дома, дворцы и храмы,-

И кумирня Вицли-Пуцли, Что своей кирпично-красной Массой так напоминает Колоссальные строенья

Ассириян, вавилонян И египтян, как их видим Мы в изящнейших рисунках Генри Мартина, британца.

Те ж громадные террасы, По которым кверху, книзу, Вдоль и вширь свободно ходит Много тысяч мексиканцев.

На ступенях всюду группы Диких воинов пируют, В опьяненье от победы И от пальмового сока.

К кровле храма эти всходы Поднимаются зигзагом,- К окруженной балюстрадой И громаднейшей платформе.

Там на жертвеннике-троне Восседает сам великий Вицли-Пуцли, кровожадный Бог войны. Он страшно злобен.

Но наружность так затейна И так вычурно-забавна, Что при тайном содроганье Смех невольно возбуждает.

Замечаешь в нем, вглядевшись, Будто родственное что-то С Бледной базелъскою Смертью И с брюссельским Манкен-Писсом.

Справа все стоят миряне; Все попы стоят налево. В ризы из узорных перьев Облачилось духовенство.

А на мраморных ступеньках Алтаря сидит столетний, Безволосый, безбородый Человечек в красной куртке.

Это жрец главнейший. Точит Он ножи свои; с усмешкой Точит их,- и все порою Смотрит искоса на бога.

Тут же жмутся на ступеньках Храмовые музыканты С барабанами, с рогами. Треск и стон стоит ужасный!

Треск и стон стоит ужасный! Вот и певчие запели Мексиканское "Те deum" - Ну, точь-в-точь мяучат кошки!

Да, точь-в-точь мяучат кошки, Но из крупной той породы, Что людей хватают вместо Крыс - и тиграми зовутся!

И лишь только эти звуки Донесет на берег ветер, У испанцев, там приставших, Заскребут на сердце кошки.

Там, под ивами, уныло Все стоят они и смотрят... Смотрят пристально на город, Отражающий на темной

Влаге озера, как будто Им назло, огни триумфа. Все стоят как бы в партере Колоссального театра.

Кровля ж храма Вицли-Пуцли Вся сияет, словно сцена. Там играют в честь победы Нынче пьесу под заглавьем:

"Человеческая жертва". Содержанье очень древне - И не так ужасно в нашей Христианской обработке,

Где вкушаем вместо крови Мы вино, а вместо тела Лишь безвредную лепешку Из муки обыкновенной.

Но не то у этих диких! Шутка их грозна, серьезна: Телом будет - точно тело, Кровью будет - кровь людская.

И на этот раз обилье Христианской чистой крови, Не мешавшейся издавна С кровью мавров иль евреев!

Веселися, Вицли-Пуцли! Вдоволь есть испанской крови! Теплым паром этой крови Ты потешишь обонянье.

Нынче восемьдесят с лишком Пред тобой врагов заколют; Будет славное жаркое У жрецов твоих на ужин.

Ведь жрецы такие ж люди, И должны, как все, питаться, И, конечно, жить не могут Только запахом, как боги.

Чу! вот в смертные литавры Бьют! вот громко рог рокочет! Это знак, что уж восходят К кровле жертвы на закланье.

Да, позорно обнаженных, Пленных тащат и волочат По ступеням,- закрутили За спиной им крепко руки.

Перед ликом Вицли-Пуцли Силой ставят на колени И к потешной пляске нудят Их кровавым истязаньем.

От ужасных мук испанцы Так кричат и стонут громко, Что за воплями их глохнет Каннибальский гам и грохот.

Жутко публике! Кортесу И его дружине слышны Эти вопли. Все в тех воплях Голоса друзей узнали.

И на ярко освещенной Сцене все им ясно видно - И фигуры и движенья; Видно нож, и кровь им видно.

"De profundis".

Среди тех, что умирали, Был Раймондо де Мендоса, Сын прекрасной аббатиссы, Молодой любви Кортеса.

Как у юноши на шее Медальон с ее портретом Увидал Кортес,- слезами У него глаза затмило.

Но он вытер эти слезы Жесткой кожаной перчаткой, Глубоко вздохнул - и начал Петь с другими: "Miserere!"

III

Все бледней мерцают звезды И над озером туманы Поднялись, как привиденья, Волоча свой белый саван.

Пир погас, огни потухли; И попы и прихожане Разлеглись на кровле храма И храпят на лужах крови.

Нету сна лишь красной куртке. При огне последней лампы С сладострастно-злобным визгом Жрец лепечет истукану:

"Вицли-Пуцли! Пуцли-Вицли! Мой божочек Вицли-Пуцли! Позабавился ты нынче И понюхал ароматов.

Недурна ведь кровь испанцев? Как дымилась аппетитно! А твой лакомый носишко Так и лоснился довольством!

Завтра мы коней заколем, Благородно ржущих чудищ. Духи ветра их родили, Любодействуя с моржами.

Будь умен,- и я зарежу Для тебя обоих внуков, Мальчуганов с сладкой кровью, Услаждающих мне старость.

Только будь умен - и больше, Больше дай побед нам новых! Дай побед нам, мой божочек! Пуцли-Вицли! Вицли-Пуцли!

Истреби врагов ты наших, Этих выходцев, приплывших К нам из дальних и доныне Не открытых стран заморских!

Что им дома не жилося? Голод гнал, иль преступленье? Правду молвит поговорка: От добра добра не ищут!

Что им нужно? Набивают Нашим золотом карманы И хотят, чтоб нам блаженство Где-то на небе досталось.

Нам сперва. казалось - это Существа породы высшей, Дети солнца; им, бессмертным, Гром и молния подвластны.

Но они такие ж люди, Так же смертны! Нынче ночью Я ножом своим изведал Человечность их и смертность.

Те же люди! и не лучше Нашей братьи. А иные Есть и гаже обезьяны: Обросла вся рожа шерстью.

Говорят, в штанах запрятан У иных и хвост такой же. Если ты не обезьяна, И штанов тебе не нужно!

Да и нравственно-то гадки! Ничего им нет святого: Слышал я, что пожирают И своих богов-то даже.

Истреби ты этих гнусных Нечестивцев, богоедов! Дай побед нам, Вицли-Пуцли! Вицли-Пуцли! Пуцли-Вицли!"

"Жрец ты мой! мясник кровавый! Резал ты народу много. Наточи теперь свой ножик, Распори себе ты брюхо!

Из распоротого брюха Упрыгнет душа,- поскачет По каменьям, пням и кочкам На лягушечью трясину.

Там сидит царица Жаба, Тетка мне. Она промолвит: "Здравствуй, душенька! Здоров Мой племянничек любезный?

Как-то он в сиянье солнца Вицли-пуцельствует нынче? Все ль отмахивает счастье От него и мух и думы?

Иль в железных, черных лапах, Омоченных в яд ехидны, Он сидит у Кацлагары, Злой богини бед и горя?"

Отвечай, душа без тела: "Шлет поклон свой Вицли-Пуцли И от всей души желает, Чтоб тебе, проклятой, лопнуть!

Ты войну ему внушила, И совет твой стал бедою. Наступает исполненье Горьких древних предсказаний,

Что погибель будет царству От пришельцев с бородами; Что с Востока принесут их Деревянные к нам птицы.

Есть и старое присловье: Бабья воля - божья воля! Божья воля крепче вдвое, Если баба - матерь божья.

А она мне и враждебна, Гордая царица неба, Непорочная девица, Чудотворка, чародейка.

Под ее щитом испанцы Победят нас,- и погибну Я, из всех богов жалчайший, С бедной Мексикою вместе".

Как исполнишь порученье, Пусть душа твоя в трясину Заползет - и спит спокойно, Чтоб моих не видеть бедствий.

Этот храм падет; а сам я Погребусь в огне и дыме И в развалинах,- и больше Никому меня не видеть.

Но я буду жив: мы, боги, Долголетней попугаев; Как они же, мы линяем И меняем только перья.

В край врагов моих, известный Под названием Европы, Я уйду. Мне там открыта Будет новая карьера.

Превращусь из бога в черта, Адским пугалом там стану И, как злейший враг, с врагами Поступать начну жестоко.

Стану их терзать и мучить И пугать толпой видений; Предвкушенье ада, серу, Всюду нос их будет чуять.

Мудрецов их, дураков их Соблазнять начну я; стану Щекотать их добродетель, Чтоб она как б.... смеялась.

Да, я буду чертом, чертом! И сведу теснее дружбу С Астаротом, Вельзевулом, Сатаной и Велиалом.

И с тобой сойдусь я, Лили, Мать греха, змея ползунья. Ты изящному искусству Лжи и зла меня научишь.

"

ЮДОЛЬ ПЛАЧА

Как свищет ветер в эту ночь! На чердаке не спится В углу двум бедным существам. У них так бледны лица!

Она лепечет: "Обними, Обвей меня руками,- И я согреюсь. Дай прижмусь К твоим губам губами".

Он говорят: "Когда гляжу В твои родные очи, Забыты холод, голод - все, Чего забыть нет мочи".

Они целуются в слезах, Жмут руки и вздыхают, Смеются,- даже петь хотят... Вот смолкли - засыпают.

Квартальному и с ним врачу Поутру было дело: Пришлось свидетельствовать им Два свежих мертвых тела.

Осенний ветер - врач решил - При пустоте в желудке Простуду произвел - и смерть. Ведь с ним плохие шутки!

"При наступленье холодов,- Сказал,- всего умнее - Под теплым одеялом спать И кушать поплотнее".

УМНЫЕ ЗВЕЗДЫ

Не всякий цветок Спасется от ног,- И редкий останется целым: Все ходят полями И мнут сапогами Головки и робким и смелым.

Хоть жемчуг целей В пучине морей, Но мы и его добываем: Сверлим его зерна И после позорно На шелковый шнур их вздеваем.

Как звезды умны! Мы им не страшны: Чуждаясь земного предела, Они средь эфира, Как светочи мира, Стоят невредимо и цело.

* * *

Заставь горячими клещами Меня щипать, лицо мне рвать, Сечь розгами, хлестать плетями,- Не заставляй лишь только ждать!

Заставь мне пыткою ужасной Все кости вывихнуть, сломать,- Не заставляй лишь ждать напрасно: Страшнее муки нет, как ждать!

Вчера прождал я в этой муке Тебя с полудня до шести. Ты не пришла. Кусая руки, Я был готов с ума сойти!

Меня душило нетерпенье, Как змей. У двери зазвонят - Вскочу... Не ты!.. В изнеможенье, Как труп, я падаю назад.

Ты не пришла. Я рвусь и ною; А в уши шепчет сатана: "Безумец старый! над тобою Не потешается ль она?"

Разные стихотворения

В этот раздел вошли те переводы из Гейне, относительно помещения которых в какой-либо определенный цикл никаких указаний Михайлова не сохранилось.

"Снова я в сказочном старом лесу..." - печатается по изд. 1858 г., стр. 1-4. Впервые - БДЧ, 1859, No. 1, отд. I, стр. 147-148, без заглавия, с изменением отдельных строк.

Греции, останавливало прохожих, задавало им неразрешимые загадки, после чего пожирало их или сбрасывало со скалы.

"Есть в старых сказках золотые замки..." Отрывок из трагедии Гейне "Альманзор". Печатается по PC, 1860, No 6, отд. I, стр. 250-251, где содержится в переводе Михайлова статьи Гейне "Идеи. Книга Ле Гран". В собрание стихотворений Михайлова включается впервые.

Вицли-Пуцли. Печатается по копии неизвестного (ИРЛИ). Впервые - БДЧ, 1864, No 1, отд. IV, стр. 1-18, с цензурными искажениями, вследствие которых было:

строка 59: И кричит в испуге

строка 76: Гладкой з... три цвета

строка 338: Все жрецы стоят налево

строка 391 Мясом будет - точно мясо

Вместо строк 383-388 и 511-512 были строки точек. В строке 514 "богоедов" заменено точками. Строки 553-560 изъяты. В строке 561 "Под щитом ее" заменено точками. Подпись: Л. Ш.

Цензура требовала исключить перевод из изд. 1866 г., так же, как и переводы стихотворений "Горная идиллия", "Брось свои иносказанья...", "Богомольцы в Кевларе", "Боги Греции", "Вопросы" за "черты того легкомысленного отношения к религиозным верованиям, которое так часто выражалось в сочинениях Гейне. Особенно в сем отношении обращает на себя внимание стихотворение "Вицли-Пуцли", в котором есть хотя искусно замаскированное, но тем не менее кощунственное сближение Моисея с Колумбом и Кортесом, христианского бога с мексиканским идолом и христианского таинства с человеческими жертвоприношениями язычников" (изд. 1934 г., стр. 649-650).

По копии впервые - изд. 1934 г., стр. 379-398.

Вицли-Пуцли - искаженное наименование древнемексиканского (ацтекского) бога войны Уицилопочтли.

...Соломона, // Мужа тысячи красавиц...- У Соломона (X-IX вв. до н. э.), царя объединенного государства Израиля и Иудеи, было, согласно преданию, семьсот жен и триста наложниц.

Риджент-стрит - улица в Лондоне.

Статуя Эразма - памятник Эразму Роттердамскому (14661536), одному из виднейших представителей немецкого гуманизма, в городе Роттердаме.

Венусберг - букв. "Гора Венеры",- название многих гор на юге Германии, в которых, по народным поверьям, обитает богиня Венера.

Кифгейзер - развалины замка в горах Тюрингии (Германия), под которыми внутри горы, согласно преданию, спит со своей дружиной император Фридрих I Барбаросса (Рыжая борода).

Кортес - Кортес Фернандо (Эрнандо) (1485-1547), испанский завоеватель, под командой которого происходило завоевание Мексики испанцами.

Монтесума (р. ок. 1466, ум. в 1520) - последний верховный правитель, Мексики.

Оллеа-потрида - распространенное национальное испанское кушание.

...в изящнейших рисунках // Генри Мартина, британца...- Гейне ошибся. Автором известных картин на сюжеты из древней и библейской истории Среднего Востока был Джон Мартин (1789-1854).

Базельская смерть - "Пляска смерти", фреска в Базельском соборе (Швейцария) в память эпидемии чумы. (До нашего времени не сохранилась.)

"Те deum", "De profundis", "Miserere!" - католические молитвы.

Астарот - Астарта, богиня луны, земного плодородия и любви (сирийско-финикийская миф.); во время празднеств - оргий в честь Астарты особые группы ее жриц занимались проституцией, считавшейся священной.

Вельзевул, Велиал - библейские наименования сатаны.

Лили - Лилит, первая возлюбленная Адама, мать злых духов (древнееврейск. миф.).

не был дозволен к публикации в журнале "Дело", так как в стихотворении изображались люди, "умирающие от холода и голода" (ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 2, д. 76).

Юдоль - жизнь, жизненный путь.

Умные звезды. Впервые - ОЗ, 1874, No 7, стр. 200. Подпись: М.

"Заставь горячими клещами..." Впервые - ЖО, 1888, No 10, стр. 159. Подпись: Мих. Илецкий.