Стихотворения и отрывки

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Стихотворения и отрывки (старая орфография)

Немецкие поэты в биографиях и образцах. Под редакцией Н. В. Гербеля. Санктпетербург. 1877.

Иоанн Вольфганг фон-Гёте, величайший из поэтов Германии, автор "Фауста", "Вертера" и "Гёца фон-Берлихингена", родился 28-го августа 1749 года, в древней столице Германии, Франкфурте на Майне, в богатом семействе имперского советника. Одинаково богато-одарённый физически и духовно, ребенок попал в такую обстановку, которая с самых первых дней неотступно содействовала его дальнейшему развитию. Родившись так-сказать в центре немецкого образования и с самых ранних лет имея перед глазами прекрасные произведения древняго и нового искусства, он, кроме того, в самом родительском доме нашол все средства к полнейшему развитию своего таланта. Комнаты отца его украшали превосходные виды Рима: фамильная библиотека, хорошо составленная и отличавшаяся обилием лучших голландских изданий латинских писателей и сочинений по части римских древностей, была к его услугам; наконец, старик-Гёте, обладая довольно-богатым собранием по естественной истории и небольшим ботаническим садом и будучи сам большим любителем музыки, живописи и садоводства, нередко заставлял и своего маленького Вольфганга принимать участие в своих работах. "От отца", говорил впоследствии Гёте, её получил осанку и серьёзный взгляд на вещи, а от матери - весёлость нрава и страсть к повествованию". И действительно мать великого поэта обладала богатой фантазией, ясным взглядом на жизнь и ясным умом; словом, была женщиной редких качеств. Она рано угадала в своём маленьком Вольфганге гения и с любовью и осмотрительностью делала всё, чтобы содействовать его развитию. Необыкновенная понятливость, редкое прилежание и отличная память со-действовали правильному развитию способностей мальчика, а довольно-частые, хотя и не очень сильные, болезни, преследовавшия его в детстве, позволяли ему предаваться усиленному чтению и размышлению, к которому он был склонен и в детстве. Первое понятие о драматическом искусстве дали ему бабушкины марионетки, для которых он составил несколько пьес, и это первое авторство дало ему техническое познание сцены. Будучи большим любителем изящных искусств, старик-Гёте был центром, вокруг которого группировались все франкфуртские живописцы, а также и приезжавшие туда из ближайших городов. Он поручал им разные работы, и сын его, присутствуя при всех их совещаниях, жадно вслушивался в их слова, вглядывался в их эскизы, которые нередко предлагались ему на разсмотрение, и подавал о них своё мнение. Открытие французского театра во Франкфурте, последовавшее около этого времени, сильно заинтересовало его - и он с первых представлений сделался одним из самых ревностных его посетителей, что много помогло ему в окончательном усвоении французского языка. Одним словом, всё окружавшее молодость и юношеския лета Гёте способствовало развитию поэтических его наклонностей, а несчастная, но пылкая любовь к Маргарите, прославленная впоследствии поэтом в "Эгмонте" и "Фаусте", довершила его. В 1766 году Гёте, согласно желанию отца, поступил в Лейпцигский университет, где, озадаченный педантизмом Готшеда, не нашол, к сожалению, того, чего искал и принуждён был собственными средствами добиваться полного развития своих поэтических наклонностей. В то время Германия, подражавшая прежде Испании, потом Италии и Франции, в конце-концов взяла себе за образец Англию. Гёте был увлечён этим стремлением - и начав всё перелагать в стихи, причём, по его собственным словам, горевал только о том, что не мог разнообразить источник своих вдохновений отдалёнными путешествиями. Не забывая художеств, он употребил не мало времени на изучение их исторической части, причём тщательно изучил сочинения Вилькенмана и собрания Губера, Крейсгауфа и Рихера и тем образовал свой вкус и ознакомился со всеми школами. Довершив своё образование путешествием в Рим. Гёте в 1768 году покинул, наконец, Лейпциг, после тяжкой болезни, происшедшей вследствие занятия гравированьем, и воротился в дом отца, где, благодаря попечениям домашних, в скором времени совершенно оправился. Когда силы его были возстановлены, Гёте отправился в 1770 году в Страсбург для окончания курса прав и получения докторского диплома. Здесь он нознакомился и сошолся с Гердером, уже автором "Отрывков из немецкой Литературы" и "Критических лесов", имевшим благотворное влияние на ум и душу молодого поэта, и с группой людей бурных стремлений, не мало содействовавших тому, чтобы вызвать к деятельности его генийи. "Здесь", говорит Шерр, "он жил как-будто в революционной атмосфере и, отдавшись всей душою её влияниям, подчинился действию народной поэзии, Гомера, Оссиана и Шекспира. Но от гениального одичанья предохранила его с одной стороны его собственная хорошая натура, а с другой - сердечные отношения с Фредерикой Брион, которым мы обязаны такими прекрасными песнями... Не пускаясь в описания и изображения, эти песни воспроизводят нам всю жизнь природы со всеми её переменами; не предаваясь размышлениям, оне открывают нам целый мир отрадной страсти, все её самые усладительные и горькия тайны, дают нам понимать и чувствовать всё, неизвестное человеку или незамеченное им, что странствует во мраке, в лабиринте груди."

Получив степень доктора прав. Гёте возвратился снова во Франкфурт, а в 1772 году отправился в Веймар, чтобы в тамошнем рейхскамергерихте начать практическое поприще юриста. Здесь он услышал в первый раз о происшествии, подавшем ему мысль о "Вертере". Известно, что Эрузалем, прототип героя романа Гёте, сделавшагося народным в Германии, застрелился из любви к одной замужней женщине. Возвратившись домой, Гёте издал последовательно в 1773 и 1774 годах - лучшую из своих драм, "Гёц фон-Берлихинген" и лучший из своих романов, "Страдания Вертера", ближайшим поводом для написания которого была любовь автора к Шарлотте Кестнер. Впечатление, произведённое этими двумя сочинениями Гёте, было поистине громадное, неслыханное, причём они сразу поставили имя их автора выше всех его товарищей и дали ему первое место на немецком парнасе. Около этого времени герцог Саксен-Веймарский был приездом во Франкфурте, причём Гёте познакомился и подружился с двумя его молодыми сыновьями и их спутником Кнебелем, что имело важное влияние на всю последующую судьбу его. Это знакомство с молодыми принцами - когда старший из них, Карл-Август, принял правление - повело за собой в 1775 году приглашение Гёте в Веймар. Виланд, благодаря заботливости герцогини Амалии, матери принцев, уже несколько лет тому назад переселился туда, а вскоре после того и Гердер, по ходатайству Гёте, получил такое же приглашение: а в 1789 году переселился туда из Иены и Шиллер. "Таким образом", говорит Шорр, "маленький Веймар вмещал в своих стенах четырёх благороднейших представителей немецкого гения, и вследствие этого живого участия в лучших стремлениях нации, благородный герцог Веймарский стал в число государей, на которых наш взор может отрадно отдохнуть. В первые годы пребывание Гёте в Веймаре, куда он явился ещё в полном костюме Вертера, время проводилось там довольно-шумно, как показывают письма его и других из этой эпохи. Гёте, которого личность всех очаровывала, Гёте, которого Виланд, незадолго пред тем так жестоко им осмеянный, почитал и любил, как полубога, ввёл при дворе "гениальный" тон, в чём ему усердно помогали Энзидель и другие придворные, а больше всех - сам герцог. Деревня Штюцербах и охотничий замок Эттерсбург были главными поприщами этой "гениальности". Охота, танцы, комедии и эротическия и другия "гениальности", к которой относилась и "студенческая стрельба", менялись пёстрой чередой. Веймар стал Меккою немецких "гениев". Клингер приезжал туда читать свои велеречивые трагедии, Ленц - делать "обезьянския шутки", другие - чтоб добыть себе штаны и башмаки, потому-что казначей герцога в своих счётах имел особую рубрику расходов на экипировку "гениев".

В 1776 году Гёте был сделан советником посольства, с правом заседать в собрании тайных советников; в 1779 - произведён в тайные советники, в 1782 году - сделан президентом палаты, в 1807 - пожалован кавалером орденов Св. Александра Невского и Почётного Легиона большого креста, а в 1817 году - уже был первым министром саксен-веймарским. До-сих-пор Гёте был только автором "Гёц фон-Берлихингена" и "Вертера", так-как в продолжении первых двенадцати лет пребывания Гёте в Веймаре нечего было и думать о произведении чего-нибудь капитального, благодаря нескончаемому ряду всякого рода увеселений, о которых было сказано выше. Впрочем и в это время было написано им несколько капитальных произведений, как, например, трагедии: "Эгмонт", "Клавиго", "Торквато Тассо" и "Ифигения в Тавриде" (последния две в первоначальном виде - в прозе) и роман "Вильгельм Мейстер". Начиная с 1786 года, Гёте начал, мало-по-малу, освобождаться от "гениального" вихря своего первого веймарского периода, в чём ему иного помогла его вторая поездка в Италию, в продолжение которой он объехал всю Италию, посетил Сицилию и два раза побывал в Риме. Результатом поездки - были: "Итальянское путешествие", этот образец путевых записок, окончательная отделка знаменитых его трагедий "Ифигении" и "Тасса", явившихся в свет в 1786 и 1790 годах, превосходные "Римския Элегии" и умно-шутливые "Эпиграммы из Венеции". Блестящий период своей литературной деятельности Гёте заключил превосходной поэмой-идиллией "Гернам и Доротея" и величайшим из всех своих произведений - "Фаустом", которым воздвиг себе незыблемый памятник. Всё, что может тронуть человеческое сердце, облечено здесь в прелестнейшую поэтическую форму, разнообразную, как сама жизнь, и схватывающую воображение как бы волшебной силой. С создания "Фауста" Гёте стал царём умственного мира Германии. Последующая деятельность Гёте не представляет ничего замечательного, за исключением второй части "Фауста" и автобиографии.

Гёте скончался 22-го марта 1832 года, и Веймаре, на восемдесят-третьем году жизни, вследствие простуды и последовавшей в след за тем трёх-дневной лихорадки, превратившейся в удушливый кашель. Сочинения Гёте были изданы много раз. Лучшее из них - изданное при жизни автора и под его наблюдением в 1827--1831 годах в сорока томах. Из двух попыток издать полное собрание сочинений Гёте в русском переводе, ни одна не была доведена до конца. Первая из них, предпринятая обществом молодых людей в 1842 году, в Петербурге, по крайней своей неудовлетворительности была принята публикой холодно и должна была прекратиться на третьем выпуске. Что же касается второго предприятия, осуществлявшагося в Петербурге в течении 1865--1871 годов, но с заглавием: "Сочинения Вольфганга Гёте в русском переводе под редакцией П. Вейнберга", то и оно ограничилось всего шестью томами, куда вошли: "Клавиго", "Оттилия", "Торквато Тассо", "Эгмонт", "Гёц фон-Берлихинген" и "Вильгельм Мейстер", в переводах Кронеберга, Погодина, Полевого, Смирнова, Струговщикова и Яхонтова.

Из отдельных сочинений Гёте на русский язык были переведены следующия: "Фаусть" - 6 раз: 1) Фауст, трагедия Гёте. Перевод Эдуарда Губера. Спб. 1838. 2) Фауст. Трагедия Гёте. Перевод 1-й и изложение 2-й части. М. Вронченко. Спб. 1844. 3) Фауст. Трагедия Гёте, вольно-переведённая по-русски А. Овчинниковым. Рига. 1851. 4) Фауст Гёте. Перевод А. Струговщикова. Спб. 1856. 5) Фауст. Трагедия Гёте. Перевод Я. Грекова. Спб. 1859. Издание 2-е. М. 1871. 6) Фауст. Трагедия Гёте. Перевод И. Павлова. М. 1875. "Клавиго" - 4 раза: 1) Клавиго. Трагедия господина Гёте. Переведена с немецкого К...... Спб. 1780. 2) Клавиго. Трагедия Гёте. Перевод с немецкого Ф. Кони. М. 1836. Издание 2-е. Спб. 1872. 3) Клавиго. Трагедия в пяти действиях. Имени переводчика не означено. ("Сочинения Гёте", 1842, выпуск I.) 4) Клавиго. Трагедия Гёте. Перевёл А. Струговщиков. Спб. 1845. "Торквато-Тассо" - 2 раза: 1) Торквато-Тассо. Трагедия в пяти действиях Гёте. Перевод А. Яхонтова. ("Отечественные Записки", 1844, т. 35.) 2) Торквато-Тассо. Драма Гёте. Перевёл Б. Кауль. Спб. 1873. "Ифигения" - два раза: I 1) Ифигения в Тавриде. Трагедия Гёте. Перевод В. Яхонтова. ("Европейские Классики в русском переводе", 1874, выпуск I.) 2) Ифигения в Тавриде. Гёте. Перевод с немецкого В. Водовозова. Спб. 1874. "Рейнеке-Лис" - три раза: 1) Рейнеке-Лис. Комическая поэма Гёте в двенадцати песнях. Перевод М. Достоевского. Спб. 1861. 2) Рейнеке-Лис. Поэма В. Гёте, переделанная в стихах для детей. Спб. 1864. 3) Рейнеке-Лис. Поэма Гёте. Имени переводчика не означено. ("Живописный Сборник", 1869, т. VI, No 4.) "Герман и Доротея" - два раза: 1) Герман и Доротея. Поэма великого германского писателя Гёте. Перевёл Ф. Арефьев. М. 1842. 2) Герман и Доротея. Поэма Гёте. Перевод А. Фета. ("Современник", 1856, т. 58, No 8.) "Вертер" - три раза: 1) Страсти молодого Вертера. Сочинение Гёте. Перевод с немецкого. Спб. 1794. Издание 2-е. Спб. 1796. Издание 3-е. М. 1816. 2) Страдания Вертера. С немецкого Р..... М. 1828. 3) Вертер. Опыт монографии с переводом романа Гёте "Страдания молодого Вертера". А. Струговщикова. Спб. 1865. Издание 2-е - Спб. 1875. "Вильгельм Мейстер" - три раза: 1) Вильгельм Мейстер Гёте. ("Московский Вестник", 1827 ч. II, и 1830, ч. III.) 2) Вильгельм Мейстер. Гёте. Перевод А. Григорьева. ("Москвитянин" за 1852 год.) 3) Ученические годы Вильгельма Мейстера. Роман Гёте в восьми книгах. Перевод П. Полевого. ("Сочинения Вольфганга Гёте", 1870--1871, т. 5 и 6.) По одному разу: 1) Гед фон-Берлихинген, железная рука. Трагедия в пяти действиях. Сочинение Гёте. Перевод с немецкого М. Погодина. М. 1828. 2) Оттилия. Роман в двух частях Гёте. Перевод Кронеберга. ("Современник", 1847, т IV, No 7 и 8.) 3) Земная жизнь и апофеоз художника. Драма в трёх актах. Сочинение Гёте. Перевод с немецкого А. Струговщикова. Спб. 1848. 4) Римския Элегии Гёте. Перевод А. Струговщикова. Спб. 1839. 5) Прометей. Поэма Гёте. Перевод А. Струговщикова. ("Утренняя Заря на 1839 год".) 6) Признание прекрасной души. Соч. Гёте. ("Переводы А. Струговщикова. Статьи в прозе". 1845.) 7) Боги, герои и Виланд. Соч. Гёте. ("Переводы А. Струговщикова. Статьи в прозе". 1845.) 8) Поэзия и Правда моей жизни. Записки Гёте. ("Современник", 1849, т. XVI и XVII, No 7, 8, 9 и 10.)
 

МИНЬОНА.

Ты знаешь ли тот край, где рдеет померанец,

Где золотит лимон зари живой румянец,

Где веет тишиной с безоблачных небес,

Где мирта высока и тих лавровый лес?

Ты знаешь ли его?

                    Туда, мой друг, туда

Хотела б я с тобой умчаться навсегда!

Ты знаешь ли чертог? Нависнул над столпами

Узорный потолок; сияет зал огнями;

Портреты мне в глаза так пристально глядят:

"Что сталося с тобой, бедняжка?" говорят.

Ты знаешь ли его?

                    Туда, родной, туда

Хотела б я с тобой умчаться навсегда!

Ты знаешь ли скалу с подоблачной стезёю?

Чело её звучит под кованной пятою,

В разселине глухой гнездится старый змей;

Внизу ревёт поток, гремя среди камней.

Ты знаешь ли её?

                    Туда, отец, туда

Хотела б я с тобой умчаться навсегда!

                                                            Н. Гербель.
 

УТЕШЕНИЕ В СЛЕЗАХ.

Скажи, что так задумчив ты?

          Всё весело вокруг.

В твоих глазах печали след:

          Ты верно плакал, друг?

"О чём грущу, то в сердце мне

          Запало глубоко;

И слёзы... слёзы в сладость нам:

          "

К тебе ласкаются друзья -

          Их ласки не дичись;

И чтобы ни утратил ты,

          Утратой поделись.

"Как вам, счастливцам, то понять,

          Что понял я тоской?

О чём... но нет! оно моё,

          Хотя и не со мной."

Не унывай же, ободрись:

          Ещё ты в цвете лет;

Ищи - найдешь: отважных, друг,

          Несбыточного нет.

"Увы, напрасные слова!

          Найдёшь - сказать легко...

Мне до него, как до звезды

          Небесной далеко."

На что жь искать далёких звезд?

          Для неба их краса.

Любуйся ими в ясну ночь,

"Ах, я любуюсь в ясный день!

          Нет сил и глаз отвесть;

А ночью... ночью плакать мне,

          Покуда слёзы есть."

                                        В. Жуковский.
 

САКОНТАЛА.

Что юный год даёт цветам

          Их девственный румянец,

Что зрелый год даёт плодам

          Их царственный багрянец,

Что нежит взор и веселит,

          Как перл в морях цветущий,

Что греет душу и живит,

          Как нектар всемогущий,

Весь цвет сокровищниц мечты,

Весь полный цвет творенья

          И, словом, небо красоты

В лучах воображенья -

          Всё, всё поэзия слила

                                                  Ф. Тютчев.
 

УГРОЗЫ.

Однажды в рощу я забрёл

          За милою во след,

Догнал и обнял, а она -

          "Я крикну" мне в ответ.

А я: "пусть сунутся - убью!"

          И вновь припал на грудь -

И слышу: "тише, милый ной:

          Услышит кто-нибудь!"

                                                  Н. Гербель.
 

МОРСКАЯ ТИШ.

Всё спокойно над волнами,

Без движенья море спит,

И печально мореходец

На равнины вод глядит.

Ветры стихли, замолчали;

Как в могиле - тишина

И на всей обширной дали

                                        Ф. Миллер.
 

ВЫБОР.

Злые люди много толков

И язвительных речей

О моей подруге милой

Распустили межь людей.

Но чему же я поверю:

Их ли чорным клеветам

Или ясным, точно небо,

Голубым её глазам?

Выбор ясен - прочь сомненье!

Безотчётно верю я,

Как дитя, глазам любезной:

В них видна душа её.

                                        Ф. Миллер.
 

НОВАЯ ЛЮБОВЬ - НОВАЯ ЖИЗНЬ.

Сердце, сердце, что такое?

Что смутило жизнь твою?

Что-то странное, чужое:

Всё прошло, что ты любило,

Всё, о чём ты так грустило:

Труд и отдых всё прошло -

До чего уже дошло!

Иль тебя цветком росистым

Эта девственность чела,

Взором кротким, нежно чистым,

Своевольно увлекла?

Вдруг хочу от ней укрыться,

Встрепенуться, удалиться,

Но мой путь ещё скорей

Вновь, увы, приводит к ней.

И меня на нити тонкой,

Безнаказанно шутя,

Своенравною ручёнкой

Держит девочка-дитя:

Красоты волшебной сила

Круг заветный очертила.

Что за странность - как во сне!

                                                  А. Фет.
 

НЕ СПРАШИВАЙ.

Не спрашивай, не вызывай признанья!

Молчания лежит на мне печать:

Всё высказать - одно моё желанье;

Но втайне я обречена страдать.

Там вечный лёд вершину покрывает,

Здесь на поля легла ночная тень.

С весною вновь источник заиграет,

С зарёю вновь проглянет божий день.

Другм дано в час скорби утешенье,

Указан друг, чтоб сердце облегчить;

Мне жь с клятвой на устах дано терпенье -

И только Бог их может разрешить.

                                                            А. Струговщиков.
 

МИЛОЙ.

Блеснёт заря, сверкающей волною

          Отражена,

Настанет день - о, милый друг, тобою

Промчится ль вихрь, шумя в полях травою

          И прах клубя,

Иль горы спят, сребримые луною -

          Я жду тебя.

Стоит ли тишь, иль бездна тяжко дышет

          Морских зыбей -

Твой верный друг знакомый голос слышит

          И звук речей.

Смеркается; прозрачной синевою

          Ложится мгла;

Взошла звезда - о если б ты со мною

          Теперь была!

                                                            М. Стахович.
 

МОЯ БОГИНЯ.

Какую безсмертную

Венчать предпочтительно

Пред всеми богинями

Олимпа надзвездного?

Не спорю с питомцами

Учоными строгими;

Но свежей гирляндою

Венчаю весёлую

Крылатую, милую,

Всегда разновидную,

Всегда животворную

Любимицу Зевсову

Богиню-Фантазию.

Ей дал он те вымыслы,

Те сны благотворные,

Которыми в области

Олимпа надзвездного,

С амврозией, с нектаром,

Под-час утешается

Он в скуке безсмертия;

Лелея с усмешкою

На персях родительских,

Её величает он

Богинею-Радостью.

С лилейною веткою,

Одетая ризою,

Сотканной из нежного

Денницы сияния,

По долу душистому,

По холман муравчатым,

По облакам утренним

Малиновкой носится,

На ландыш, на лилию,

На цвет-незабудочку,

На травку дубравную

Спускается пчёлкою,

Устами пчелиными

Впиваяся в листики,

Пьёт pоcy медвяную;

То, кудри с небрежностью

По ветру развеявши -

Во взоре уныние,

Глава наклонённая -

Сидит на крутой скале

И смотрит в мечтании

На море пустынное,

И любит прислушивать,

Как волны плескаются,

О камни дробимые;

То внемлет, задумавшись,

Как ветер полуночный

Порой подымается,

Шумит над дубравою,

Качает вершинами

Дерев сеннолиственных:

То в сумраке вечера -

Когда златорогая

Луна из-за облака

Над рощею выглянет

И, сливши дрожащий луч

С вечерними тенями,

Туманным сиянием -

Играет с наядами

По гладкой поверхности

Потока дубравного

И, струек с журчанием

Мешая гармонию

Волшебного шопота,

Наводит задумчивость,

Дремоту и лёгкий сон;

Иль, быстро с зефирами

По дремлющим лилиям,

Гвоздикам узорчатым,

Фиалкан и ландышам

Порхая, питается

Душистым дыханием

Цветов, ожемчуженных

Росинками светлыми;

Иль с сонмами гениев,

Воздушною цепию

В мерцании месяца,

Невидима-видима,

По облакам носится

И, к роще спустившися,

Играет листочками

Осины трепещущей.

Прославим Создателя

Могущого, древняго

Зевеса, пославшого

Нам Радость-Фантазию!

В сей жизни, где радости

Прямые - луч молнии,

Он дал нам в ней счастие,

Всегда неизменное,

Супругу весёлую,

Красой вечно-юную,

И с нею нас цепию

Сопряг нераздельною.

"Да будеть", сказал он ей,

"И в счастьи, и в горести

Им верная спутница,

Утеха, прибежище!"

Другия творения,

С очами незрящими,

В слепых наслаждениях,

С печалями смутными,

Гнетомые бременем

Нужды непреклонные,

Начавшись, кончаются

В кругу, ограниченном

Чертой настоящого,

Минутною жизнию;

Но мы, отличённые

Зевесовой благостью...

Он дал нам сопутницу,

Игривую, нежную,

Летунью, искусницу

На милые вымыслы,

Причудницу резвую,

Богиню-Фантазию.

Ласкайте прелестную!

Кажите внимание

Ко всем её прихотям,

Невинным, младенческим!

Пускай почитается

Над вами владычицей

И дома хозяйкою,

Чтоб вотчиму старому,

Брюзгливцу суровому,

Разсудку, не вздумалось

Её переучивать,

Пугать укоризнами

И мучить укорами!

Я знаю сестру её

Степенную, тихую...

Мой друг утешительный,

Тогда лишь простись со мной,

Когда из очей моих

Тогда лишь покинь меня,

Причина всех добрых дел,

Источник великого,

Нам твёрдость и мужество

И силу дающая,

Надежда отрадная!

                                                  В. Жуковский.
 

ГРАНИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

Древле-владычный,

Миродержавный Зевес!

Когда на греховную землю

Шлёшь громы и молнии

Суда правосудного -

Я в ужасе вещем,

С покорностью детской,

Цалую трикраты

Последнюю складку

Одежды твоей.

Безсмертные всесильны,

Коснешься ли челом своим

Надзвездной высоты -

В пространстве, без подножия,

Ты немощно повис,

Тобой играет ветр,

Ненастье и гроза.

Ногами ли ты твёрдо стал

На твёрдой сей земле -

Ты с кедром не померишься;

Приземному кустарнику

Ты еле по плечу.

Безсмертные всесильны,

Ничтожен человек!

К их вечному подножию,

Чредою неизменною,

Несёт свои сокровища

Житейская волна;

Тебя волна поднимет раз,

Поглотит - и с собою в даль

Жизнь наша ограничена,

Кольцо едва заметное;

Но связью неразрывною

С ней слиты поколения

Безчисленных существ;

Но все они и каждое -

Звено необходимое

В цепи во-веки сущого,

Живого естества.

                                                  А. Струговщиков.
 

РИМСКАЯ ЭЛЕГИЯ.

Слышишь? весёлые клики с фламинской дороги несутся:

          Идут с работы домой в дальнюю землю жнецы.

Кончили жатву для римлян они; не свивает

          Сам надменный Цицрит доброй Церере венка.

Праздников более нет во славу великой богини,

          Давшей народу в замен жолудя - хлеб золотой.

Мы же с тобою вдвоём отпразднуем радостный праздник:

          Друг для друга теперь двое мы целый народ.

          Скоро в отчизну с собой их победитель занёс.

Греки ввели тот обряд - и греки, всё греки взывали

          Даже в римских стенах: "к ночи спешите святой!"

Прочь убегал оглашенный; сгарал ученик ожиданьем.

          Юношу белый хитон - знак чистоты - покрывал.

Робко в таинственный круг он входил: стояли рядами

          Образы дивные; сам - словно бродил он во сне.

Змеи вились по земле; несли цветущия девы

          Ларчик закрытый; на нём пышно качался венок

Спелых колосьев; жрецы, торжественно двигаясь, пели.

          Света с тревожной тоской трепетно ждал ученик.

Вот - после долгих и тяжких искусов ему открывали

          Смысл освящёных кругов, дивных обрядов и лиц...

Тайну - но тайну какую? не ту ли, что тесных объятий

          Сильного смертного ты, матерь Церера, сама

Раз пожелала, когда своё безсмертное тело

          Всё - Язиону царю ласково всё предала.

Как осчастливлен был Крит! И брачное ложе богини

          Так и вскипело зерном, тучной покрылось травой.

          В час упоительных нег, свой благодетельный долг.

Так с изумленьем немым рассказу внимал посвящённый;

          Милой кивал он своей... Друг, о пойми же меня!

Тот развесистый мирт осеняет уютное место...

          Наше блаженство земле тяжкой бедой не грозит.

                                                                                И. Тургенев.
 

ЛЕСНОЙ ЦАРЬ.

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Ездок запоздалый, с ним сын молодой.

К отцу, весь издрогнув, малютка приник;

Обняв его, держит и греет старик.

"Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?"

-- Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:

Он в тёмной короне, с густой бородой. -

"О, нет! то белеет туман над водой."

"Дитя, оглянися, младенец, ко мне!

"Весёлого много в моей стороне:

"Цветы бирюзовы, жемчужны струи;

"Из золота слиты чертоги мои."

Он золото, перлы и радость сулит. -

"О, нет, мой младенец, ослышался ты:

То ветер, проснувшись, колыхнул листы."

"Ко мне, мой младенец! в дуброве моей

"Узнаешь прекрасных моих дочерей:

"При месяце будут играть и летать,

"Играя, летая, тебя усыплять."

-- Родимый, лесной царь созвал дочерей:

Мне - вижу - кивают из тёмных ветвей.

"О, нет! всё спокойно в ночной глубине:

То вётлы седые стоят в стороне."

"Дитя, я пленился твоей красотой:

"Неволей ил волей, а будешь ты мой!"

"Родимый, лесной царь нас хочет догнать;

"Ужь вот он: мне душно, мне тяжко дышать!"

Ездок оробелый не скачет - летит;

Младенец тоскует, младенец кричит;

Ездок погоняет, ездок доскакал:

В руках его мёртвый младенец лежал.

ПЕРЕД СУДОМ.

Кто он - вам того никогда не узнать:

          То тайна - и тайна моя!

Хотя вы и вправе меня обвинять -

          Всё жь честная женщина я!

Оставьте меня: не скажу ничего!

          Желанный - он в сердце моем:

Колеблются перья на шляпе его

          И цепь золотая на нём.

Вам нужен позор мой: пусть люди, кляня,

          Меня покрывают стыдом...

Я знаю его и он знает меня,

          И знает Всевышний о том.

Почтенные судьи, к чему мы томим

          Друг друга - к чему все труды?

Дитя это было и будет моим -

          И вам не поправить беды.

                                                            Н. Гербель.
 

РЫБАК.

Едва заметный поплавок;

Рыбак поник и жадно дышет

Прохладой, глядя на поток.

В нём сердце сладко замирает:

Он видит - женщина из вод,

Их разсекая, выплывает

Вся на поверхность и поёт -

Поёт с тоскою безпокойной:

"Зачем народ ты вольный мой

Манишь из вод на берег знойный

Приманкой хитрости людской?

Ах, если б знал ты, как привольно

Быть рыбкой в холоде речном,

Ты б не остался добровольно

С холма следить за поплавком!

"Светила любят, над морями

Склонясь, уйти в пучину вод.

Их, надышавшихся волнами,

Не лучезарней ли восход?

На персях шепчущей волны?

Ты сам - гляди, как лик твой блещет

В прохладе ясной глубины."

Волна бежит, шумит, сверкает...

Рыбак поник над глубиной:

Невольный жар овладевает

В нём замирающей душой.

Она поет; рыбак не смело

Скользит к воде - его нога

Ушла в поток; волна вскипела -

И опустели берега.

                                                            Я. Полонский
 

ЗЮЛЕЙКА И ГАТЕМ.

          Зюлейка.

По Евфрату раз плыла я

И с руки подарок твой

Уронила я, играя,

В воду перстень золотой.

Так мне снилось - свод небесный

Мой пророк, поэт любезный,

Разгадай мне этот сон.

          Гатем.

Милый друг, его значенье

Объяснить не трудно мне.

С морем дожа обрученье

Я рассказывал тебе:

Так теперь Евфрата волны

Поглотили перстень мой.

Я пою, восторга полный:

"Дева, сон прекрасен твой!"

Я пришол из Индостана

И к Дамаску на пути

Ожидаю каравана

К морю Красному идти.

Но ужь связанный венчаньем

С этой рощей и рекой,

До последняго лобзанья

Навсегда останусь твой.

МАГАДЭВА И БАЯДЕРА.

          Магадэва, царь созданья,

          К нам слетел в последний раз:

          В дни блаженства и страданья

          Он изведать хочет нас.

          Здесь скрываяся от взора,

          Дав судьбе свободный ход,

          Смертных, прежде приговора,

          Сам в себе он познаёт.

Всевидящий странник, он град обтекает,

Великих и малых в пути замечает.

Вот ночь: одинокий он в поле идёт.

          Он спешить - и вдруг с участьем

          Видит в пламенной поре

          Цвет прелестный, слалострастьем

          Изсушонный на заре.

          Вот сошлись; привет взаимный:

          "Милый странник отдохни!

          Здесь приют гостеприимный

          "

Вот отгул кимвалов по воздуху льётся:

Она так роскошно под звук их несётся,

Склонилась - и выпал венок из руки.

          И огнём живого взгляда

          С лаской в дом его манит:

          "Милый странник, пусть лампада

          Наше счастье озарит.

          Ты измучен, ты страдаешь:

          О, скажи - перед тобой

          Все, чего ни пожелаешь -

          Радость, нега и покой!

Она охлаждает жар муки жестокой:

Безсмертный с улыбкой, сквозь тучи порока,

В душе её видит лучь неба святой.

          В ней покорность без искусства:

          Прояснилося чело -

          И возвышенное чувство

          Душу юную зажгло.

          Так весною плод желанный

          И спешит в душе избранной

          За покорностью любовь.

И, мёртвую душу живя испытаньем,

Безсмертный то негой, то тяжким страданьем,

То диким восторгом волнует ей кровь.

          На небесное лобзанье

          Грудь её отозвалась -

          И, плененная страданьем

          Дева плачет в первый раз.

          Не корысть, не сладострастье

          Сердце юное влечёт:

          Нет, она узнала счастье!

          Им душа её живёт.

И к пиру ночному живых наслаждений

Раскинули быстро вечерния тени

Роскошные ткани с небесных высот.

          В наслажденьях ночь проходит;

          Пробудившись ото сна,

          Хладный труп его находит

          С воплем друга обнимает;

          Но он спит глубоким сном -

          И костёр уже пылает

          Чернопламенным столбом.

К ней песни могильной доносятся звуки -

И, с воплем ужасной, неслыханной муки,

Она упадает без чувств пред костром.

          Голос дикого испуга

          Раздаётся в тишине:

          "О, отдайте мне супруга,

          С ним погибнуть дайте мне!

          Как! ужель краса вселенной

          Для могилы разцвела?

          Нет, он мой - о, несравненный!

          Ночь одну я с ним жила."

Хор мрачно гремит ей: "И старец увялый,

И юный цвет мира, ещё незавялый -

Вас всех ожидает могильная мгла!

          "Внемли - что гласить нам вера!

          Долг супруги баядера

          Недостойна выполнять.

          Лишь за телом тень стремится:

          В недра хладные земли

          Лишь супруга может льститься

          За супругом перейти.

Звучите, о трубы, привет свой прощальный!

Примите с улыбкой из тьмы погребальной

Вы юношу, боги, в объятья свои!"

          Хор поет, но ядом муки

          В ней душа упоена -

          И с тоской, простёрши руки,

          В пламень ринулась она.

          Но он к небу воспаряет -

          И, как месяц золотой,

          На груди его сияет

          Лик подруги молодой.

Раскаянья слёзы - то перлы пред богом:

Правители неба к надзвездным чертогам

                                                                      П. Петров.

АЛЕКСИС И ДОРА.

Ах, безпрерывно несется корабль по пенистой влаге!

          С каждой минутою он дальше и дальше летит!

Длинной чертою тянется след его трюма; дельфины

          Весело скачут за ним, будто добыча их ждёт.

Всё предвещает счастливое плаванье. Кормчий спокойно

          Правит ветрилом - оно быстро уносит корабль;

Но быстрее вперёд стремятся весёлые думы

          Бодрых пловцов; лишь один грустный у мачты стоит -

Смотрит, как дальния горы в пучине морской исчезают:

          Так исчезают пред ним радости сердца его!

Ах, и тебе, моя Дора, не виден ужь более парус,

          Друга умчавший с собой и жениха твоего!

Тщетно глядишь ты вослед. Сердца наши бьются любовью,

          Но ужь не бьются они друг подле друга теперь.

О, дорогое мгновение! ты мне приводишь на память

          Все минувшие дни юности скучной моей.

Ах, в одно лишь мгновенье в последнее мне возродилась

Феб лучезарный, напрасно ты светом эфир озаряешь:

          Твой ослепительный день мне ненавистен теперь.

Я хочу в тишине припомнить себе всё былое,

          Дни те припимнить, когда видел подругу свою.

Можно ли было остаться холодным при виде прекрасной?

          Дивная прелесть могла ль чувств не встревожить моих?

Нет, не вини же себя! Так нередко поэт предлагает

          Людям загадку свою, в мудрых, но тёмных словах.

Каждому нравится новость, прелестных картин сочетанье,

          Нет только слова того, что все значенье хранит;

Молишь откроют его - и тогда все с восторгом находят

          В стихотворении том вдвое прекраснейший смысл.

Ах, для чего же, любовь, так поздно сняла ты повязку

          С глаз моих? о, для чего поздно её ты сняла?

Долго стоял снаряжонный корабль, попутного ветра

          Лишь ожидая - и вот он, желанный, подул.

Юности праздные дни! пустые мечты о грядущем!

          Вы исчезли - и мне час остаётся один.

Да, он остался при мне, при мне моё счастье, о Дора!

Часто видал я, как шла ты во храм в уборе красивом

          И следом дряхлая мать тихо брела за тобой.

Как проворно, бывало, ты с рынка с плодами бежала,

          Иль от колодца несла бодро кувшин на себе.

Я с восхищеньем глядел на шейку, на плечи прекрасной

          И все движенья твои часто глазами следил.

Часто я, злобный, желал, чтоб кувшин твой упал и разбился;

          Но на верном венце крепко стоял он всегда.

Так, молодая соседка, любил я тобой любоваться,

          Как ночною порой часто любуемся мы

Яркими звездани неба, луной золотой, не питая

          Дерзких желаний в душе - их для себя приобресть.

Годы промчалися так; лишь двадцать шагов разделяли

          Наши жилища, но твой был незнаком мне порог.

Вот разделяют нас бездны; в них отражается небо;

          Но для меня их лазурь ночи безлунной черней.

Все снарядились, когда прибежал ко мне мальчик поспешно

          В мой отеческий дон - звать меня на корабль.

"Парусы подняты", так говорил он, "скорее, Алексис!

Ждут лишь тебя, поспеши!" Тогда мой почтенный родитель,

          Благословляя меня, руку свою положил

Мне на главу, а родная вручила мне узел дорожный:

          "О возвратись к нам скорей, счастлив, богат возвратись!"

Так говорила она - и я с узелком удалился.

          Вдруг за углом, у ворот садика, встретил тебя.

Ты улыбнулась приветливо мне и сказала: "Алексис!

          Те, кто шумят там внизу, верно с тобою плывут?

Ты увидишь все страны чужия, богатых товаров

          Много накупишь и к нам их продавать привезёшь:

Так привези же и мне цепочку; давно мне хотелось

          Эту вещицу иметь: я заплачу за нее."

И, как купец, я распрашивать стал о виде и весе

          Этой цепочки - и ты цену назначила ей;

А между-тем я глаз не спускал с твоей шейки прелестной,

          Шейки достойной носить нашей царицы убор.

Крик с корабля раздался сильнее; тогда ты сказала:

          "Друг, возьми-ка с собой нашего сада плодов.

Вот померанцы, вот спелые фиги: таких тебе, верно,

          "

Так я в калитку вошол, а ты принесла мне поспешно

          Полный передник плодов. Несколько раз я твердил.

"Дора, довольно, довольно!" но ты прибавляла всё больше,

          Каждый прекраснейший плод в руки твои упадал.

Вот, наконец, за корзиной в беседку вошли мы с тобою;

          Мирт цветущий склонил ветви над нами свои.

Молча, ты стала искусно укладывать фрукты в корзину:

          Вниз померанцы сперва ты положила, на них

Мягкия спелые фиги, чтоб их не помять, не попортить,

          Миртом зелёным потом сверху накрыла ты их.

Но я медлил корзину поднять; я стоял; мы смотрели

          Друг на друга и мне стало так мутно в глазах!

Ты на груди моей вдруг очутилась, я стан твой прелестный

          Крепко рукою обвил, шею твою цаловал

И, головою склоняся ко мне на плечо, обнимала

          Ты счастливца, меня. Вдруг загремел вдалеке

Голос призывный - и слёзы обильным ручьём оросили

          Наши ланиты, и ты плакала вместе со мной.

Громче послышался с берега крик; но не двигались с места

          "Дора! моя ль ты? скажи!"

"Вечно!" ты мне прошептала - и слезы исчезли внезапно,

          Будто их с наших очей ветром небесным снесло.

"Где жь ты, Алексис?" сказал мне малютка, пришедший за мною.

          Я очнулся: гонец ной у калитки стоял.

Как он корзину схватил, как я простился с тобою,

          Как торопил он меня, как на корабль я пришол -

Сам я не знаю; лишь помню, что шол как шальной я, шатаясь,

          И за больного почли все пассажиры меня.

"Вечно!" о Дора ты мне сказала и сладкий твой голос

          В сердце глубоко проник. Мне показалось тогда,

Будто бы с неба на нас от трона Зевеса взирает

          Кротко богиня любви, наш освящая союз.

О, так лети же, корабль, на крыльях попутного ветра!

          Киль могучий, сильней пенистый вал разсекай!

Ах! скорее домчи меня в чуждую, милую пристань,

          Чтоб для любезной своей мог я убор заказать.

Да не цепочку, но цепь от меня ты получишь, о Дора:

          Девять раз обовьёт белую шейку твою.

Кроме того я ещё привезу тебе разных уборов:

В золоте будут роскошно блестеть драгоценные камни:

          Тут с изумрудом рубин, там с гиацинтом сапфир.

О, как приятно для жениха украшать молодую

          Деву - невесту свою! Это блаженство - его.

Жемчуг увяжу ль - и вспомню тебя и с каждым колечком

          Мне на мысли придёт стройная ручка твоя.

Стану менять, покупать, чтоб лучшее выбрать могла ты:

          Я охотно тебе отдал бы весь мой товар.

Но не уборы одни привезёт для тебя твой любезный -

          Всё, что приятно жене, всё он доставит тебе:

Тонкое с красной коймой одеяло для брачной постели,

          Мягкой, которая нас примет в объятья свои,

И дорогия полотна. Ты будешь сидеть и работать,

          Шить для себя, для меня и для кого-то ещё.

О, золотые надежды! не обольщайте мне сердце!

          Боги, смирите во мне груди томительный жар,

Но и оставьте при мне вы эту печальную радость,

          Если ужь должно теперь мною заботам владеть.

Не устрашат так преступника змеи шипящия фурий,

Как устрашает меня то роковое виденье,

          Что представляется мне: вижу - заветная дверь

Садика милой отворена; вижу - другой в неё входит

          Тем же путём; для него падают также плоды.

Вот и его она манит в беседку! О, боги, лишите

          Зрения лучше меня и заглушите во мне

Память о прошлом навек! Она женщина: да, ей не трудно

          Нынче любить одного, завтра другого ласкать.

Зевес громовержец, не смейся над ложною клятвою девы:

          Громом её порази! Нет, удержи свой перун!

Чорные тучи сбери над моей головой! Пусть во мраке

          Яростной молнии луч в мачту ударит мою!

Доски по волнам разсей! Пускай поглотит это море

          Весь мой товар, и меня в жертву дельфинам отдай!

Музы, довольно, довольно! Напрасно представить хочу я,

          Как и восторг, и тоска борются в сердце моём.

Вы не изцелите ран, рукою любви нанесённых;

          Но утешение нам, добрые, только от вас!

                                                                                Ф. Миллер.
 

"РЕЙНЕКЕ-ЛИС".

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.

Троицын день наступил, праздник весёлый; оделись

В новую зелень леса, поля запестрели цветами;

На холмах и в долинах, в рощах, лесах и кусточках

Зачали бойкую песнь вновь ободрённые пташки;

Каждая нива дышала весенних цветов ароматом;

Празднично, весело небо и пёстро земля красовались.

Нобель, король, двор созывает - и вот все вассалы

Шумно идут на клич. Много особ знаменитых

С разных сторон и концов идут по разным дорогам:

Лютке-журавль и сойка-Маркарт, народ всё почтенный.

Дело в том, что король с баронами всеми своими

Двор па славу задумал держать - и вот их сзывает

Всех до единого вдруг от мала и до велика.

Всем на лицо быть велел, и всё же один не явился -

Рейнеке-Лис шельмец! Вследствие разных проделок,

Разных буянств и безчинств, он от двора отстранялся.

Как нечистая совесть света дневного боится,

Так боялся и Лис собранья особ знаменитых.

Гримбарда лишь барсука, братнина сына, не трогал.

Первый волк, Изегрим, жалобу подал; с роднёю

Всею своей и друзьями, со всем кумовством и знакомством

Он к королю подступил и молвил правдивое слово:

"Мудрый король-государь! вас утруждать я решился.

Мудры вы и велики, даруете каждому право,

Каждому милость: так сжальтесь над бедным вассалом, который

Терпит от Рейнеке-Лиса всякий срам и безчестье.

Пуще жь всего вы сжальтесь над тем, что мерзавец позорит

Часто супругу мою и наших детей перепортил.

Ах! он их калом обмазал, их острою нечистью облил,

Так что трое малюток дома больны слепотою.

Правда, об этих злодействах давно уже мы совещались,

Даже и день был назначен для разсмотренья всех жалоб,

Он и к присяге готов был идти, да вдруг и раздумал

И в свою крепость скорее убрался. Всё это известно

Достопочтенным мужам, которые здесь собралися.

О, государь наш! всех притеснений, что плут мне готовит,

Не перечислить в словах многие дни и недели.

Обратилось в пергамент, на нём и тогда не упишешь

Всех его дел и проказ, да о них и молчу я.

Только безчестье жены сильно гложет мне сердце;

И отомщу жь за него я - будь ужь там после что будет.

Только что Изегрим с видом унылым и мрачным окончил,

Подбежала собачка, по имени Трусик, и стала

С королём по-французски развязно, красно изъясняться -

Как всё бедняла она и как у ней только остался

Ломтик один колбасы, запрятанный где-то далёко,

Да и тот Лис украл! Тут, разсердившись, воспрянул

Гинце, кот, и сказал: "Мудрый король, государь наш,

Кто же здесь более вас пенять на разбойника в праве?

Я говорю вам: кто жь в этом собраньи, молод ли, стар ли,

Шельмеца не страшится больше, чем вас, государя?

Трусик же вздорит всё: просто не стоит вниманья,

Много ужь лет протекло с-тех-пор, как это случилось:

Мне, не ему колбаса-то принадлежала; тогда же

С жалобой мне было б должно явиться. Я на охоту,

Помню, пошол раз и, право, не знаю ужь как мне попалась

Колбасу у него - ужь лучше признаюсь, и если

Трусик ею владел, то мне он за это обязан."

Тут встал барс и сказал: "Что толку в пустых обвиненьях!

Нам они не помогут. Довольно, что зло хоть открыто.

Он убийца и вор: смело я то подтверждаю.

Знают все здесь, что он способен на всякую пакость.

Всё равно для злодея, если бы наше дворянство,

Да и саж наш король добра и чести лишились;

Был бы рад тому даже, когда б через это достался

Как-нибудь подлецу ломтик жирной индейки.

Нет, ужь лучше сказать вам как гнусно, жестоко вчера он

С зайцем Косым поступил: вот сам он стоит перед вами,

Смирный, святой человек! Рейнеке-Лис притворился

Кротким и набожным вдруг, и стал его разным обрядам,

Ну, и всему поучать, что нужно знать капеллану.

Вот и уселись друг против друга и начали "Credo".

Только и тут не оставил старых проказ нечестивец!

Не взирая на мир и всюду пропуск свободный,

Он косого схватил в острые когти и начал

Слышу - песнь началась, да вдруг и окончилась тут же.

Диво взяло меня; когда жь подошол я по-ближе -

Лиса тотчас узнал: за ворот зайца держал он

И умертвил бы, конечно, если б, по счастью, дорогой

Не проходил я. Он сам вот здесь на лицо. Посмотрите

Язвы какие на бедном, богобоязливом муже,

Муже, которого, право, грешно обижать понапрасну.

И неужель, государь, и вы, господа, согласитесь,

Чтоб над миром так дерзко стал издеваться разбойник?

О, тогда вы, государь, и ваше потомство упрёки

Будете слышать от всех, кто сколько-нибудь любит правду."

Изегрим также тут начал: "Всё это весьма справедливо:

Нам не дождаться пути от Рейнеке. О, если б умер

Он ужь давно! Лучше б то было для всех мирных граждан;

Если же даром всё это пройдёт ему, то он скоро

Многих с ума посведёт - слово моё помяните!"

Гримбард, лисов племянник, слово повёл тут и жарко

Дядю стал защищать против всех обвинений:

"Да, господин Изегрим, говорится в народе не даром:

В прок не послужит, мы знаем. Но это пустое. Когда бы

Он был здесь при дворе, да если бы милостью царской

Так же, как вы, наслаждался, то скаяться вам бы пришлося

Как за бранные речи, так и за старые сказки.

Сами-то сколько вреда вы дяде наделали, вот что

Лучше скажите вы нам; ведь многим здесь лицам известно,

Как в союз-то вошли вы друг с другом и клятву-то дали

Жить, как товарищам вместе. Это стоит рассказа.

Дядя зимою за вас не мало беды натерпелся.

Ехал по улице с возом, рыбой набитым, крестьянин;

Это узнали вы как-то; страшно вам захотелось

С воза товару отведать, а денег при вас не случилось.

Вот и начни вы умаливать дядю; послушался дядя,

Лёг на дороге и мёртвым прикинулся. Смелую штуку

Дядя сыграл, перед Богом: чуть не до рыб ему стало.

Вот подъехал крестьянин: видит в рытвине дядю,

Мигом меч вынимает, хочет рубнуть им по дяде;

Но хитрец хоть бы глазом, лежит-себе, будто убитый.

Поднял крестьянин его, бросил на воз и заране

Вот что для вас, Изегрим, дядя мой сделал. Крестьянин

Дальше поехал, а Рейнеке с воза посбросил всю рыбу;

Волк же за ними всё крался, рыбу путём пожирая.

Ехать наскучило дяде - он приподнялся и спрыгнул

С воза тихонько и рыбки тоже задумал покушать.

Но Изегрим всю рыбу пожрал - и налопался страшно:

Треснуть пришлося с натуги. А рыбы ужь не было больше:

Косточки только валялись - и другу он их предлагает.

Вот и другая проделка! Так-как была, разскажу вам!

Рейнеке где-то проведал, что есть у крестьянина туша

Свежая, жирная; вот он волку о том и поведал.

Вместе пошли они, дружно условясь добычу и горе

Честно делить пополам. Но на дядину долю

Только опасность досталась: сам и в окошко-то лазил,

Сам с натугой большою волку он сбросил добычу.

Тут, к несчастью, собаки со всех сторон налетели,

Дядю пронюхали как-то и зло ему шкурку порвали.

Весь израненный он от них убежал и, сыскавши

Волка, плакаться начал на лютую, горькую участь

"отличный,

Брат-куманёк, я кусочик оставил тебе: ужь спасибо

Скажешь мне за него. Кушай себе на здоровье,

Да хорошенько гложи. А жиру-то сколько, дружище!"

Ну, и принёс он кусочик - распорку из дерева, вот что:

Туша висела на ней в избе у крестьянина; сам же

Волк всё жаркое пожрал, такой ненасытный и алчный.

Рейнеке в гневе и слов не нашол, но что думал -

Сами представьте себе. Да, государь, штук подобных

Будет слишком за сотню, что волк смастерил с моим дядей!

Но о них я молчу. Потребуют дядю, так дядя

Сам защитит себя лучше. Но, ваше величество, смею

Я об одном лишь заметить. Все вы слышали вместе,

Вы, государь, и вы, господа, как волк всенародно

Женину честь без стыда сам поносил и позорил,

Между-тем, как горою стать за неё был бы должен.

Правда, семь лет и побольше будет тому, как мой дядя

Сердце своё положил к стопам Гиремунды прекрасной.

Ночью то было, средь танцев; волка не было дома.

Я говорю, как всё было и мне потом стало известно.

Что же в этом худого? Она на него не пеняет.

По добру, по здорову живёт - так что же он так расходился?

Будь он умнее, смолчал бы об этом и сраму не делал."

Дальше барсук говорил: "И вот, хоть бы сказка о зайце -

Только пустые слова! Как-будто учитель не властен

Ученика наказать, если и глуп и ленив он?

Если мальчишек не сечь и шалости даром пройдут им,

Глупость, лень и пороки - на что же тогда воспитанье?

Трусик туда же кричит, что вот у него за забором

Ломтик колбаски пропал. Ужь лучше б молчал он об этом:

Краденый был ведь кусок, слышали все мы про это.

Как привалило, так и ушло - и как же тут станешь

Дяде пенять, что у вора он отнял добычу? Должны же

Люди высшого круга быть и строги, и страшны

Всем ворам и воришкам. Даже если б повесил

Трусика он, и тогда бы прав кругом он остался.

Но его отпустил он - пусть славит царя-государя,

Так-как смертью казнить довлеет одним государям.

Только, как он ни бился, сколько заслуг он ни делал,

С самых тех пор, как нам возвестили мир королевский,

Он его и блюдёт лишь. Жизнь свою изменил он,

Ест только по-разу в день, живёт одиноко, как схимник,

Плоть распинает свою, бичует себя ежедневно,

Молится, носит на теле голом своём власяницу

И ужь давно от дичины и пищи мясной отказался,

Как лишь вчера говорил мне знакомый, его посетивший.

Замок свой Маленартус он покинул и строит

Где-то пещеру себе. А как похудел-то он, бедный,

Как побледнел от поста и других воздержаний,

В том вы сами, конечно, взглянув на него, убедитесь.

Как же ему повредят наветы врагов его лютых?

Только прийдёт он сюда и всех их срамом покроет."

Только-что Гримбард окончил, к общему всех удивленью,

С родом своим появился петух Курогон. На носилках,

Без головы и без шеи наседку несли за ним следом.

Звали её Скороножкой; была она лучшей наседкой.

Ах! и текла её кровь, пролитая Лисом безпутным!

Пусть же король всё услышит! Вот, к королю подступает

Два петуха за ним следом также печальные идут.

Звался Оралом один, и лучше его не нашли бы

Между Парижем и Гентом; другой был немного поменьше,

Именем был Запевало, тоже гладкий парнище.

Оба несли по зажжонной свече, и братьями были

Умерщвлённой жены, и звали они на убийцу

Все проклятия неба. Несли же носилки другие

Два петуха помоложе - и вопли их слышались всюду.

И Курогон тут промолвил: "С жалобой к вам, государь, мы!

Сжальтесь над нами, взгляните, какое нам всем поруганье!

Всё от Рейнеке-Лиса, ваше величество, терпим.

Только зима миновала и рощи, цветы и лужайки

Нас к веселью позвали, стал и я любоваться

Резвым потомством своим, что вдруг меня окружило.

Десять надежных сынков, да дочек с четырнадцать были

Мне утешеньем; жена, наседка чудесная, в лето

Вывела всех их одна и всех возрастила на славу.

Гладкие были такие все и довольные; пищу

В безопасных местах себе они находили.

Шесть огромных собак жили в дому вместе с нами,

Наших детей полюбили и бдели над ними. Но Лиса

Видно досада схватила, что мы живём понемножку,

Счастливы все и его сетей и проказ избегаем.

Всё, бывало, он бродит ночью у стен, да в вороты

Втихоюлку глядит; но, к счастью, собаки узнали:

Он на утёк, но как-то оне его изловили

И, если правду сказать, его потрепали маленько;

Но таки спасся, шельмец, и нас оставил в покое.

Слушайте жь дальше! Немного спустя, он монахом приходит,

Мне с печатью письмо отдаёт. И узнал я

Вашу печать на письме; а в письме я читаю,

Что мир прочный зверям и птицам вы объявили.

И говорить он мне начал, будто он в схиму постригся,

Будто дал он обет от всех грехов отмолиться,

Будто он кается в них: так не зачем больше бояться

Всем нам его. Он поклялся от мяса совсем отказаться;

Мне и клобук показал он, дал посмотреть и нарамник;

Даже свидетельство вынул от одного он приора,

Встал потом и промолвил: "Бог да хранит вас, сердечных!

Мне ещё много сегодня дел предстоит: да, прочесть мне

Нужно ныньче ещё и "септы", и "ноны", и "веспер".

И, уходя, он читал молитвы, а сам уже думал,

Как бы ввести нас в погибель и нас доканать, беззащитных.

Я же с радости стал своим говорить о счастливой

Вести в вашем письме - и были мы все тому рады.

Рейнеке схимником стал, так, стало-быть, нечего больше

Нам бояться за жизнь. Я вышел со всеми своими

За монастырския стены - и рады мы были свободе.

Только раскаялись вскоре. Он в кустах притаился;

Прыгнул, разбойник, и, нам двери собой заслоняя,

Лучшого сына схватил и с ним - поминайте как звали.

Всё погибло для нас: лишь только попробовал нас он -

Начал за нами гоняться, и ни собаки, ни люди

Нас не могли защитить от козней его богомерзких.

Так потаскал у меня почти всех детей он, разбойник;

Из двадцати только пять всего у меня и осталось,

Прочих он всех задушил. Сжальтесь над горем несчастных!

Тело одно и спасли. Вот оно здесь перед вами!

Он, кровопийца, то сделал. О! будьте вы к нам милосерды!"

Тут промолвил король: "Ну что же ты, Гримбарт, нам скажешь?

Так-то постится твой схимник, так-то он плоть распинает!

Только бы год мне прожить, а он ужь меня не забудет!

Но к чему тут слова! Внемли, Курогон удручённый:

Бедной дщери твоей отдастся вся честь, что усопшим

Подобает. По ней "виргилии" петь закажу я,

Тело с честью земле мы все предадим, и ужь после

На совете положим казнь за убийство такое."

И король приказал виргилии петь по усопшей.

"Domino placebo" хор затянул; литанию запели.

Мог бы я вам рассказать, кто у них "лекцию" пел там,

Кто "респонзы" тянул, да долго рассказывать будет.

Тело зарыли в могилу; на ней же поставили славный

Мраморный камень, изрядно отполированный: был он

В виде плиты обтёсан и сверху надпись блестела:

"Дочь петуха Курогона, Скороножка-наседка,

Снёсшая много яиц и доброй хозяйкой быть тщившись,

Свет да узнает, как с нею он поступил, душегубец,

И да оплачет её!" Вот как надпись гласила.

После того на совет король созывает мудрейших,

Чтоб решили вопрос, как наказать за убийство,

О котором и он и все лишь сейчас услыхали.

И на совете решили: отправить посла к лиходею,

Чтоб он волей-неволей предстал перед царския очи

В первый же день заседанья, когда все чины соберутся.

Браун-медведь был избран послом. К нему обращаясь,

Молвил Нобель-король: "Смотрите же, Браун, старайтесь

Мне привести душегубца! Промаха только не дайте:

Рейнеке зол и коварен; разные сети он будет

Вам разставлять - не поддайтесь; будет льстить вам безбожно,

Будет обманывать, лгать." - "Ужь не заботьтесь", ответил

Самонадеянный Браун: "ужь будьте покойны! А если

Он хоть раз меня на смех поднимет, вот, перед Богом,

Пусть провалюся сквозь землю - так ему отплачу я,

Так его скрючу, сломаю, что он и своих не узнает."
 

ВТОРАЯ ПЕСНЬ.

Шествовал он по степи пространной, песчаной и дикой.

Вот ужь прошол он её и стал подходить мерным шагом

К тем горам, средь которых охотился Рейнеке летом.

За день пред сим, слышал Браун, что ещё он в них забавлялся.

Браун, однако, прошол в Малепартус. Там были

Чудные зданья у Лиса. Из всех его замков и бургов

Был Малепартус важнейшим и лучшим. Туда укрывался

Всякий раз Рейнеке, если задумывал пакость какую.

Браун, подошедши к замку, увидел, что замок был крепко

На-крепко заперт. Так он, постояв и подумав в воротам,

Речь завесть с Лисом решился: "Дома ль вы, дядюшка, ныньче?

Браун-медведь к вам пришол чрезвычайным послом королевским.

Хочет король непременно, чтобы явились на суд вы

И чтобы вместе со мной ко двору вы отправились нынче:

Каждому там по заслугам возмездье воздастся; иначе

С жизнью своею проститесь; если останетесь здесь вы,

Пытки и плахи вам мало. Вы подумайте, дядя,

Да и ступайте со мною, иначе вам солоно будет."

Лис же лежал втихомолку, слушая Брауновы речи;

"как бы, право, устроить,

Чтоб деревенщине этой за грубые речи досталось?

Ну-тка, обдумаем дельцо." И вот он идет в глубь жилища,

Шарит в разных углах... Искусно был выстроен замок:

Дырки и норки везде, ходы различные всюду

Длинные, узкие - с дверью иной, а который без двери,

Все смотря по нужде и по времени. Только узнает,

Что его ищут, бывало, за плутни иль дельцо какое -

Вот ему тут и защита. Также частенько в ловушки

Эти его попадался с-дуру зверёк какой бедный:

Всё было на руку Лису, всем был доволен разбойник.

Рейнеке выслушал речь; только он мудро боялся,

Нет ли в засаде других, вместе с послом прибежавших.

Но, уверившись лично, что Браун один его ждёт там,

Вышел, хитрец, за ворота и молвил: "Милости просим,

Дядюшка! вы извините, что ждать я вас долго заставил!

"Веспер" читал всё. Спасибо, что сами меня посетили.

Вы при дворе мне полезны и крепко на вас я надеюсь.

Милости просим - будьте как дома! Право, не грех ли

Вас идти заставлять в жарынь такую далёко?

Еле дышите сами! Иль никого ужь другого

У короля не нашлось для посылок - и вас он,

Редкого мужа, избрал мне возвестить свою волю?

Но для меня жь это лучше; вы не откажетесь верно

Пред королём за меня доброе слово замолвить:

Завтра я ужь решился, хоть плох я очень здоровьем,

С вами идти ко двору: туда ужь давно я сбираюсь;

Только сегодня не в мочь мне в путь отправляться далёкий.

Кушанья вот одного я нынче поел по несчастью,

А теперь и болею: что-то всё режет в желудке."

Браун на то возразил: "А что жь это было такое?"

-- "Проку мало вам будет", Лис тут Медведю ответил,

"Если про это скажу вам. Бедно теперь я питаюсь;

Но терпеливо сношу, не граф - человек неимущий!

И коль для нашего брата лучше чего не найдётся,

Ешь, пожалуй, и соты: такого добра здесь довольно.

Их из нужды лишь я ем; с них-то меня и раздуло.

Против воли их жрёшь - какое тут будет здоровье?

Было б другое здесь что, я сот и за деньги б но тронул."

"Ай! что я слышу!" воскликнул Медведь: "ай, какой привередник!

Соты чудная вещь: ест их, поверьте, не всякий!

Соты, я вам доложу, лучше всех кушаний редких,

Соты люблю я. Достаньте, дядя, мне сот - вы в убытке,

Право, не будете, дядя; ужь вам заслужу я за это."

-- "Вы не смеётесь?" Лис возразил. - "Какое! ей-Богу!"

Тут побожился Медведь: "я говорю вам серьёзно."

-- "Если так", отвечал ему Лис, "рад служить вам.

Сила-мужик не далёко, живёт вон там за горою:

Пропасть сот у него! Вы, отродясь, не видали

Кучи такой." Обуяла сильная похоть медведя,

Слюнки с губ потекли, сотов ему захотелось.

"О, сведите меня," тут он воскликнул, "скорее!

Дядюшка, вам услужу я, только вы сот мне достаньте.

Право, отведаю только, досыта есть их не стану."

-- "Ну, так пойдём", отвечал Рейнеке: "соты вам будут.

Ныньче я на ноги плох, но, дядюшка, к вам моя дружба

Слабый мой шаг подкрепит. Нет никого в целом мире,

Даже из целой родни, кого бы как вас уважал я!

Но пойдёмте! За-то вы мне при дворе пригодитесь

Мёдом вас угощу я - еле двинетесь с места!"

Сам же думал, хитрец, о палках крестьянина-Силы.

Лис вперёд побежал, Браун же шол за ним слепо.

"Если удастся", Рейнеке думал, "ныньче жь тебе я

Мёду такого отвешу, что до зимы не забудешь.

Вот, пришли они к Силе на двор. Веселился заране

Браун, как те дураки, что слепо верят надежде.

Вечер давно наступил - и Рейнеке знал, что ужь Сила,

Плотник и мастер отменный, давно залёг на постелю,

А на дворе у него валялся дубовый обрубок,

Толстый, огромный: два клина загнал в него Сила-крестьянин,

И начинала широкая щель от комля разверзаться.

Рейнеке это заметил, и, обращаясь к Медведю,

"Дядюшка", молвил ему он, "в этом пне столько мёду,

Что и представить нельзя. Воткните лишь морду поглубже,

Сколько-возможно поглубже. Только, смотрите, немного

Кушайте мёду; не то, как я, заболеете, грешный."

-- "Что жь вы", ответил Медведь, "я разве обжора? Позвольте!

Меру везде наблюдай, во всех делах и поступках!"

В щель по саиые уши с косматыми лапами вместе.

Только и ждал того Лис: с большим трудом и усильем

Клинья он вынул - и Браун завяз в щели с головою,

С лапами - и не помогут ему ни моленья, ни крики.

Задал Лис Брауну дела, хот силой и смелостью взял он;

Так-то племянничек дядю в полон к себе хитростью прибрал.

Взвыл и забился медведь и задними лапами страшно

Стал он работать и столько шумел, что Сила проснулся.

"Чтоб это было?" плотник подумал, взявши топор свой

На всякий случай, когда бы воры теперь к нему лезли.

Браун, меж-тем, пребывал в страхе великом. Щемила

Сильно голову щель, от боли он выл и метался.

Но как ни бился. а пользы было немного. Он думал,

Что ужь тут ему смерть: на это м Лис полагался,

И, завидя вдали крестьянина-Силу, воскликнул:

"Браун, как можется вам! немного вы кушайте только!

Вкусно ль вам, дядюшка? Сила сам идёт угощать вас;

После обеда винца он вам поднесёт: на здоровье!"

И без оглядки шельмец к себе побежал в Малепартус.

Всех мужиков, что в корчме сидели, вино распивая.

"Эй вы! бегите сюда! медведь на мой двор затесался,

Право-слово, не лгу." И встали они и гурьбою

Все за ним побежали, что ни попало взяв в руки.

Кто с сеновала взял вилы, кто отыскал где-то грабли,

Молот один подцепил, другие бежали с рогаткой,

С разным дубьём и дрекольем. Даже дьячёк и священник

Бить медведя бежали. Даже попова кухарка -

(Юттой звалася она, и кашу умела готовить,

Как никто не готовил) - и та назади не осталась:

С прялкой туда же бежала драть шкуру с несчастного зверя.

Слышал он гвалт и весь шум и, страхом и болью томимый,

С силою вырвал из щели голову, всю ободравши

Морду свою до ушей и в трещине кожу оставив.

Нет! злополучнее зверя никто не видал! И струилась

Кровь у него с головы... А проку все было немного!

Лапы в щели оставались; и стал порываться он, бедный;

С ревом выдернул их, но когти и кожу покинул

В трещине с кровью и с мясом. Дорого соты пришлися

В путь он не в добрый час вышел. Морда и лапы в крови все,

На ноги встать он не может, не может он тронуться с места,

Ни ползти, ни идти. А Сила бежит к нему прямо,

Все бегут на него и все на него нападают,

Все ему гибель несут. Вот патер длинной дубиной

Издали бросил в него и ловко в спину потрафил.

Браун туда и сюда, но тут его окружили,

Вилой кололи одни, другие били дрекольем.

Молот с щипцами кузнец принёс; набежали соседи

Кто с лопатой, кто с ломом - и били, кричали и били,

Так-что в предсмертной тоске он в собственном кале валялся.

Все на него напустились, никто прибежать не замедлил;

Широконосый Людольф и Шлеппе с ним кривоногий

Били сильней всех, а Герольд цепом колотил что есть силы.

Возле него топотал кум его Кюкерлей толстый,

И всех больше они на Брауна злились и лезли.

Также и Квак вместе с Юттой от них ни в чём не отстали;

Танька Лорден хватила бедного зверя ушатом,

И не одни только эти, а все мужики и все бабы,

Больше всех расшумелся Кюкерлей - важничал тем он,

Что Вильгетруда, с посада (все про то знали в селеньи),

Сыном его называла, отец же был всем неизвестен.

Думали, правда, в селе, что Зандер, батрак черномазый,

Был в этом деле замешан, парень отменный и храбрый,

Если один оставался. Вот полетели и камни

Градом на Брауна; плохо в то время ему приходилось.

Силин брат подскочил и начал медведя дубиной

По голове колотить: не взвидел тот Божьяго света,

Разом с удара рванулся и бросился пряно на женщин;

Взвыли, шарахнулись бабы; одне разбежались, другия

В воду попадали. Патер тут завопил: "поглядите!

Там внизу Ютта-кухарка плывет и прялка за нею!

О, помогите, миряне! Выкачу пива две бочки

Вам в награду за это и дам во грехах отпущенье."

Замертво бросив медведя, все к воде побежали

Женщин тонувших спасать. Тою порой, как мужчины

К берегу все удалились, Бурка к воде дотащился,

Изнемогая от боли и кровью весь истекая.

С срамом таким перенесть. Плавать он не учился,

Так и надеялся жизнь окончить в волнах быстротечных.

Но против чаянья вовсе он выплыл, счастливо несомый

Вниз теченьем реки. Крестьяне его увидали,

Крикнули разом: "Нам это в вечный стыд обратится!"

И запечалились крепко и с бабами стали ругаться:

"Лучше б вам дома сидеть! сами смотрите, плывёт он!"

Тут подступили гурьбой к бревну и его осмотрели,

В трещине кожу нашли и волосы с морды, и смехом

Все залились и вскричали: "К нам ты ещё попадёшься

В руки, дружок: ишь, оставил нам под заклад свои уши!"

Так поносили они несчастного зверя; но рад был

Он, что хоть смерти избегнул. Сам проклинал мужиков он,

Бивших его, и стонал от боли в ушах, в пояснице;

Также и Рейнеке клял за измену. С такими мыслями

Плыл он всё дальше и дальше; несомый бурным потоком,

С милю почти он проплыл в очень короткое время,

И, истомлённый, на берег выполз, стеная от боли.

Зверя несчастнее солнце ещё никогда не видало!

И воскликнул: "О Рейнеке, лживый, коварный изменник,

Злобная тварь!" Тут на память пришли ему Сила, крестьяне,

Толстый дубовый обрубок - и Рейнеке проклял он снова.

Между-тем Рейнеке-Лис, употчивав дядюшку мёдом,

Вспомнил, что знал он местечко, где куры водились, и мигом,

Цапнув одну, побежал с добычей к реке наслаждаться.

Скушавши курицу, тотчас опять по делам он пустился

Вниз по реке. постоял, водицы испил и подумал:

"О, как я рад, что Медведя так удалось мне отделать!

Бьюсь об заклад, что крестьяне его топором угостили!

Браун всегда был врагом мне, теперь мы с ним квиты. А дядей

Я ещё звал всё его, но что же? теперь он ужь умер:

Этим буду гордиться, доколе я сам существую!

Сплетничать он и вредить мне больше не будет!" И вот, он

Видит вдруг у реки лежит, в предсмертных страданьях,

Браун-медведь. Так ему и ударило в сердце. "О, Сила!"

Вскрикнул Рейнеке-Лис, "болван неотёсанный, грубый!

Пищей побрезгал прекрасной, вкусной и сочной, которой

Брезгать никто бы не стал, которая, просто бросалась

За угощенье тебе оставил!" Так думал коварный,

Брауна видя в крови, без сил, без чувств, без дыханья.

"Дядюшка, вас ли я вижу!" Рейнеке крикнул медведю:

"Иль что забыли у Силы? Скажите ему я сейчас же

Знать даѵъ о вас. Иль не надо? Наверно ужь множество мёду

Вы у него потаскали; иль расплатились с ним честно?

Как всё было, скажите? Да как вы расписаны славно!

Что это с вами случилось? Вкусен ли. полно, был мёд-от?

Впрочем, по этой цене много его продаётся!

Дядя, скажите, в какой вы орден попали внезапно,

Что такой красный берет надели на голову? Право,

Вы не аббатом ли стали? Верно, цырюльник, как брил вам

Вашу почтенную плешь, за уши вам задевал всё;

Вы хохол потеряли, как вижу, со щёк своим кожу,

Да и перчатки вдобавок. Вы не развесили ль где их?"

Так бедный Браун внимал разным колким насмешкам,

Сам от боли и мук вымолвить слова не могши,

Как себе в горе помочь, не зная. И, чтоб ужь не слушать

Долее бранных речей, к реке кое-как дотащился,

И ужь подальше на берег выплыл несчастный. И там он

В мукам лежал и стонал, сам с собой разсуждая:

"Хоть бы ужь смерть поскорее! Ходить не могу, хоть убейте;

Нужно б идти ко двору и всё рассказать, как случилось,

А тут, срамом покрытый, томишься по милости Лиса.

Дай-ка мне только ожить, ужь я отплачу тебе, лживый!"

И он, с силой собравшись, четверо суток тащился

И, наконец к королю пришол, изнывая от боли.

Только король увидал медведя в таком положеньи,

Так и воскликнул: "Бог милосердый! Браун ли это?

Что это с ним приключилось?" И Браун ему отвечает:

"Так, государь, безпримерно, ужасно моё положенье!

Рейнеке-Лис, душегубец, мне изменил так постыдно!"

Тут король. разсердившись, воскликнул: "За это злодейство

Я отмщу безпощадно! Такого барона, как Браун,

Рейнеке-Лису позволить на смех подыхать и безчестить?

Да, клянусь честью и царством, клянусь королевской короной,

Лис за всё мне ответит, что Брауну злого наделал!

Пусть не коснусь я меча, когда не сдержу своей клятвы!"

Заседанье начать и казнь за злодейство назначить.

Все решили, если монарху то будет угодно,

Снова потребовать Лиса - пусть сам он себя защищает

Против изветов и жалоб. Кот-Гинцо может посольство

Взять на себя, потому что умён он. проворен и сметлив.

Так на совете решили все мудрецы государства.

И король, соизволив на то, обращается к Гинце:

"Оправдайте же выбор совета", он молвил, "и если

Лис за собой посылать в третий раз нас заставит,

То и себя и свой род навеки только погубит;

Если умён, приходи он заране. Ему вы об этом

Скажете лично; других он всех презирает, но вашим

Мнением он дорожит." И кот отвечал государю:

"Если б из этого только путное вышло! Но как же

К Рейнеке-Лису пойду я, и что же я стану там делать?

Воля ваша на всё; но я, государь, полагаю,

Лучше б другого кого отправить к нему с порученьем:

Мал я, невзрачен и слаб. Вот, Браун силён и огромен,

А не мог же привесть Рейнеке-Лиса: так как же

"

-- "Ты меня не упросишь", король возразил: "мы встречаем

Много малых людей, да умных, хитрых и ловких,

Много больших, да глупцов. Не великаном ты смотришь,

Правда, да взял ты умом." Послушался кот и ответил:

"Ваша воля закон мне: и если мне знаменье будет

С правой руки, на дороге, то путь совершу я удачно."
 

ТРЕТЬЯ ПЕСНЬ.

Гинце-кот ужь довольно пути отложил за собою,

Как вдруг Мартынову-ИИтичку увидел вдали и воскликнул:

"Добрая птичка, счастье сулишь мне! Сверни-ка с дороги

И лети всё правее! > Птица вспорхнула и села

С песнью на дерево слева от Гинце-кота. И взгрустнулось

Сильно ему - и пророчил себе он беду и несчастье;

Но? как бывает со всеми, стал ободрять себя тут же.

Шол он, шол и пришол в Малепартус - и видит

Лис сидит на крыльце. Ему поклонившись, он молвил:

"Бог милосердый да даст вам вечер счастливый! На вашу

Жизнь король умышляет за-то, что на суд королевский

Вы идти не хотите; и дальше велел он сказать вам,

"

Лис ему отвечал: "Милости просим, племянник!

Бог да услышит меня и вас никогда не оставит!"

Но не того он желал: в предательском сердце готовил

Новые козни ему и только и думал о средствам,

Как бы посланника снова назад спровадить с безчестьем.

Всё продолжая кота племянником звать, он промолвил:

"Ну, племянничек, чем же мне ныньче попотчивать гостя?

Спится лучше ужь как-то на сытый желудок. Сегодня

Я ваш хозяин, а завтра, с утра, ко двору поплетёмся.

Право, лучше так будет. Из целой родни моей только

Нас одного и люблю я, вас одного уважаю.

А прожорливый Браун.грубо со иной обошолся.

Страшно он силен и зол, и я ни за что бы в дорогу

С ним пойдти не решился. С вами же дело другое:

С вами иду я охотно. Завтра, вместе с разсветом,

Мы и отправимся в путь: ладно так, кажется, будет?"

Гинтце ему отвечал: "Ужь, право, лучше бы было

Нам, как стоим и как есть, пойдти к королю. На поляне

Светят месяц и звезды; дороги и гладки и сухи."

"Ночью дороги опасны", на то ему Лис отвечает:

"Днём дружелюбно со всеми встречаемся мы, ну... а ночью,

Право, не всякая встреча сходит с рук безопасно."

Кот ему возразил: "Так вы говорите, племянник,

Если ужь мы остаёмся, то что у вас ужинать станем?"

-- "Бедно я здесь пробавляюсь", ответствовал Рейнеке хитрый:

"Если жь останетесь вы, свежих вам сот принесу я,

Выберу сам ужь для вас, что ни есть наилучших."

-- "Я никогда их не ем", ответил кот ему с сердцем:

"Если в доме у вас ужь нет ничего повкуснее,

Мышь мне подайте: до ней я страстный охотник, а соты

Вы про других сберегите." - "Как? до мышей вы охотник?"

Лис с удивленьем спросил: "только скажите - мышами

Я угостить вас готов. Там у попа по соседству

Есть амбар на дворе, и столько мышей развелось в нём,

Что не свезёшь и возами. Сам я, могу вас уверить,

Слышал, как плакался поп, что нет от мышей там отбою."

Кот, подумавши, молвил: "Сделайте милость, племянник,

Место мне укажите! Всякой дичины вкуснее

Мышь, поверьте: я страстный охотник до ней." - "Ну племянник",

"когда так, вам ужин поставлю прекрасный.

Нечего медлить, пойдёмте: знаю, чем угостить вас."

Кот и поверил, пошол. Пришли к попову амбару,

Стали у глиняной стенки. Рейнеке только вчера лишь

В ней лазейку проделал и ночью, когда все уснули,

Лучшую курицу снял с нашести. Мартынка-поповичь

Вздумал за-то отомстить: к лазейке хитро прикрепил он

Петлю живую с шнурком, в надежде, что если в другой раз

Прийдут к нему воровать, отмстит он за курицу вору.

Рейнеке всё это знал и, слово к коту обращая,

"Милый племянник", сказал, "вот полезайте в лазейку;

Я жь караулить здесь буду, пока вы охотитесь; пропасть

Там вы найдёте мышей. Чу! какой свист поднимают!

Кушайте вволю, а после назад приходите - я буду

Вас дожидаться. Мы с вами вместе всю ночь проведём ужь,

Так-как завтра с зарёю в путь отправляемся долгий,

Хоть сокращать его станем друг другу весёлой беседой."

-- "Да безопасно ли лезть в эту лазейку?" спросил кот:

"Эти попы иногда себе-на-уме ведь бывают."

Хитрый Лис отвечал: "Ну, кто жь это может представить!

С честью вас приймет и вам предложит домашнюю пищу;

Правда, не будет мышей, но всё-таки будем мы сыты."

Но кот-Гинце в лазейку ужь прыгнул, стыдясь подозренья

В трусости низкой, и в петлю поповича прямо попался.

Так-то гостей угощал Рейяеке-Лис в своём замке.

Гинце-кот, ощутивши петлю живую на шее,

Так и обмер со страху; прыгнул он сильно в лазейку,

Так-что петля как-раз ежу обвилась вокруг горла.

Жалобно тут он воззвал к Рейнеке-Лису, который,

Стоя у самой лазейки, с радости зубы лишь скалил

И, ухмыляясь коту, так говорит сквозь лазейку:

"Вкусны ли мыши вам, Гинце? Жирны. должно быть, не так ли?

Только б Мартынка проведал, что дичью его вы живитесь,

Он бы горчицы принес вам: вежливый мальчик Мартынка!

Это у вас при дворе, что ль, так поют за обедом?

Что-то не верится, право. Если бы Изегрим также

В эту ловушку, как вы, с своей головою попался,

Вдруг бы за все свои козни он мне поплатился, разбойник!"

И, сказав речь такую, Рейнеке-Лис удалился.

Волокитство, убийство, разбой и измену считал он

Делом вовсе негрешным. Вот и теперь он задумал

Нечто свершить в таком роде. Зазнобу свою Гиремунду

Шол навестить он с двоякою целью: во первых, в надежде

Вызвать от ней, в чём его супруг её, волк, обвиняет;

А во-вторых - и хотелось старый грешок ему вспомнить.

Волк же был при дворе: случай был самый удобный.

Склонность волчицы к нему, безстыдному Лису, давно ужь

Сердце ревнивое волка мучила праведным гневом.

К женщинам в комнату Лис вошол и увидел, что дома

Не было их. "Бог на помощь, сводные детки!" сказал он,

Ласково деткам кивнул, а сан побежал себе дальше.

Утром с зарёй Гиремунда, домой прибежавши, спросила:

"Не приходил ли ко мне кто?" - "Рейнеке-Лис заходил к нам -

С вами хотел говорить и всех нас, сколько тут было,

Сводными детками назвал." Тут Гиремунда вспылила:

"Он мне за это заплатит!" и тут же со всех ног пустилась

Мстить за обидное слово. Знала она, где бывал он

И, нагнав его скоро, с сердцем к нему обратилась:

"Это что за названье? и что за поносное слово

Вы пред моими детьми, безсовестный варвар, сказали?

О, вы раскаетесь в этом!" молвила, белые зубы

Гневно на Лиса оскалив и в бороду Лису вцепившись.

Больно стало ему и бросился-было от ней он,

Да нагнала его снова она. Тут чего не случилось!

Был по близости замок, весь развалившийся. Прямо

Оба к нему побежали. Была там щель небольшая

В башне одной и сквозь щель эту Лис проскользнул, хоть и трудно

Было ему, потому-что щель оказалася узкой.

Вслед за ним и волчица, грузная, сильная, с лёту

Голову в щель запустила, ёрзала, билась, ломилась,

Думая тоже пролезть, но глубже только входила,

Глубже всё вязла в той щели и вылезть из ней не могла ужь.

Рейнеке, это заметив, к ней забежал стороною

И - блудливый шельмец - премного наделал хлопот ей.

Ужь и ругалась волчица! "Ты" - говорит - "поступаешь,

Словно разбойник, как вор!" А Лис на то отвечал сй:

"Коль никогда не бывало, так пусть же теперь это будет!"

Непохвально нисколько, когда муж жене изменяет,

Кой-как волчица, однако, из трещины вылезла; Лис же,

Злой и увёртливый плут, был от нея ужь далёко.

Так-то хотела волчица сердце сорвать на злодее,

Женскую честь сохранить - и честь вдвойне потеряла.

Но обратимся к коту и взглянем, что делает бедный.

Видя, что в петлю попался, стал по обычаю кошек

Немилосердно вопить он. Услышал это Мартынка

И с постели вскочил. "Слава Богу! не даром

Петлю живую к лазейке я прикрепил: вор попался!

Я научу его красть!" Так разсуждая, Мартынка

Свечку вздул впопыхах (в доме все спали давно ужь),

Мать и отца разбудил со всею домашней прислугой

Криком: "лисица попалась! пойдёмте все к ней и убьёмте!"

Вот и пошли все гурьбою, большие и малые; даже

Патер, поднявшись с постели, накинул на плечи подрясник.

Все побежали с свечами; вперед всех летела кухарка.

Палку схвативши, Мартынка напал на несчастного Гинце

И давай его дуть по спине, голове и по лапам.

Глаз ему, бедному, вышиб. Тут все на него налетели;

Словно разбойников шайка в амбар к нему ночью залезла.

Кот умирать ужь собрался и, в бешенстве страшном воспрянув,

В ляжки поповы впился, кусал и царапал их больно,

Страшно его опозорил и тем за глаз отомстил свой.

Вскрикнул патер от боли - и обморок с ним приключился.

С-дуру кухарка завыла, что дьявол тут, видно, вмешался

На зло ей женщине бедной; клялась она и божилась,

Что готова отдать всё нажитое именье,

Только б такого несчастья не было с барином; даже

Если б клад ей достался, она и клад отдала бы,

Только бы барин её здоровым остался, как прежде.

Так горевала она о барском несчастье и сраме

И об увечьи его, столь для нея неприятном.

Тут его в дом понесли, напутствуя воем и плачем,

Бросив всё второпях и в петле Гинце оставив.

Гинце-кот злополучный, оставшись один, весь избитый,

Еле-живой и готовый дух испустить в ту жь минуту,

Тотчас взялся за шнур и стал его грызть что есть мочи.

"Ужь не спастись мне от этой беды!" он, бедный, подумал.

Был он, когда убегал от места, где выстрадал столько!

                                                                                М. Достоевский.
 

                    1.

          ПОСВЯЩЕНИЕ К "ФАУСТУ".

Вы вновь ко мне, воздушные виденья!

Давно знаком печальный с вами взор!

Иль сердце к вам полно опять стремленья,

Иль грудь хранит безумие с-тех-пор?

Вы принеслись! Я, полон умиленья,

В туманной мгле приветствую ваш хор.

Трепещет грудь младенческими снами

От волшебства, навеянного вами.

Вы обновили светлых лет картину -

И много милых ожило теней.

Подобно саге, смолкшей в половину,

Звучат любовь и дружба прежних дней.

И больно мне: давнишнюю кручину

Несёт мне жизнь со всех своих путей,

И кличет тех, которых в миг участья

Им не слыхать последующих песен -

Всем тем кому я первые певал.

Кружок приветный избранных стал тесен

И отголосок первый отзвучал.

Кому пою, тот круг мне неизвестен:

Его привет мне сердце запугал;

А те, чей слух мою и любит лиру,

Хотя в живых, разсеяны по миру.

И вновь во мне отвычное стремленье

В тот кроткий мир к задумчивым духам!

Неясное подъемлю песнопенье,

Подобное эоловым струнам:

Проснулось в строгом сердце умиленье;

Невольно слёзы следуют слезам.

Все, чем владею, кажется мне лживо,

А что прошло - передо мною живо.

                                                                      А. Фет.

                    2.

          ПРОЛОГ В НЕБЕ.

Дух Света, Архангелы --Мефистофель.

          РАФАИЛ.

Звуча, как встарь, и в поднебесной

Ликуя и гремя хвалой,

Свершает солнце круг чудесный,

Творцом указанной стезей.

И вековечен хор согласный

Ему, Зиждителю всего,

И днесь, как в первый день, прекрасны

Творенья дивные его!

          ГАВРИИЛ.

И вот земля в своём убранстве!

Тму светом, свет сменяя мглой,

Она вращается в пространстве

С непостижимой быстротой.

Моря шумят и с их скалами,

Незримо движима вперёд,

В связи с небесными телами,

Она свершает свой полёт.

Здесь огнь земли подъемлет море,

Там сушь волной поглощена:

То спор стихий; но в этом споре

Нетленной жизни семена.

Всё та же твердь, природа та же,

И день, Владыка, тот же он;

Твои стратиги, мы на страже

И свят и вечен твой закон.

          ВСЕ ТРОЕ.

Любовь и сила, хор согласный,

Греми хвалой Творцу всего!

Хвала! Как в первый день, прекрасны

Творенья дивные Его!

                    Является Мефистофель.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Я здесь довольно пошатался

И про людей могу сказать,

Что, не отвыкни хохотать,

В науке сфер я не смышлен

И звуков сфер не понимаю;

Но род людской я лучше знаю -

Божок земли, как в первый день, смешон.

Чудак, беду бедой он накликает,

Высокое в себе подозревает -

И дважды в дураках. Но если б на него

Порой та блажь не находила,

Ему бы здесь гораздо лучше было.

И странно: то, что он зовёт умом

И что разумника от твари отличает,

Частенько он на то употребляет,

Чтоб со скотами быть скотом.

Он, с позволения, походит

На длинноногого сверчка,

Который век - не то что ходит,

Не то летает; дал стречка -

Ну и пускай: не тут-то было!

Ко всякой дряни сует рыло.

Дум-отрицатель, на земле

Всегда и всё не по тебе.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Да не с чем и тебя поздравить.

А люди... чорт решился их оставить:

Вез жалости их видеть не могу.

          ДУХ СВЕТА.

А Фауста?

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

          Доктора?

          ДУХ СВЕТА.

                    Достойного слугу!

          ИЕФИСТОФЕЛЬ.

По чести, он на прочих не походит -

И ест, и пьёт не по плечу другим;

Но снедь его не из земли исходит

И аппетит его неутолим:

То полн земных и страстных вожделений,

То алчет звезд в безумии хотений;

Нигде и ни на чём не может отдохнуть.

          ДУХ СВЕТА.

Добра ещё в его служеньи нет;

Но скоро озарит его небесный свет.

Весной лишь узнаёт хозяин вертограда,

Что осенью пожнёт от гроздий винограда.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Так, значит, стоит согласиться -

Из рук зверёк не ускользнёт?

          ДУХ СВЕТА.

Блуждает он, пока стремится.

Пытай его, покуда он живёт,

Пока в нём кровь играет и струится

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

По мне, чтоб кровь играла с молоком!

Благодарю - я не терплю тщедушных;

А с мёртвыми я вовсе не знаком

И в этом сходствую с котом;

Особенно люблю великодушных:

Тот и согласнее с политикой моей.

          ДУХ СБЕТА.

Сперва реши, потом хвались задачей!

Источник чист и бьёт живым ключём!

Съумей его испортить злом;

Но знай, стыдяся неудачи,

Правдивый и среди невзгод

На путь прямой, на прежний след придёт.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

О, если так, я не заставлю ждать!

С богоподобием, ручаюсь, он простится.

Его горстями я заставлю пыль глотать,

Причем он будет ею же хвалиться,

Как это делает почтенная моя

Прабабушка, проклятая змея.

          ДУХ CBЕTA.

Твой путь открыт; тебя не отвергает

Святая власть. И изо лжей,

Что ныне Бога отрицают,

За злом добро, за тьмою свет видней,

И в мудрости своей судил Создатель,

Чтоб тёмный демон-отрицатель

Противником их доброй воли стал

И злом добро всечасно искушал,

Зане в борьбе со злым началом,

Того б добра победа означала

Его грядущее, святое торжество.

А вы, поборники прямые Провиденья,

Мужайтесь: вам готовит божество

Залог любви и чудо воскресенья.

(Небо открывается, Чистый Дух и три архангела исчезают.)

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Повременам люблю со стариком

Потолковать: он дело разумеет;

Да как и но любить, когда, притом,

Он вежливым и с чортом быть умеет?

                                                            А. Струговщиков.

                    3.

          КАБИНЕТ ФАУСТА.

          потом Мефистофель.

          ФАУСТ

Кто там стучится? кто?

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

                              Да я!

          ФАУСТ.

                                        Что за досада!

Войди!

          МЕФИСТОФЕЛЬ (входя).

Три раза твой ответ мне слышать надо.

          ФАУСТ.

Войди, войди!

          МЕФИСТОФЕЛЬ

                    Ну, вот-так удружил!

Поладим мы с тобой. Чтоб остудить твой пыл

И разогнать туман мечтаний,

К тебе дворянчиком явиться вздумал я.

Он как в огне горит. от золота блестя,

Плащ бархатный и сделанный отлично,

Обшит широким галуном

И остальное всё, как видишь ты, прилично:

Порет с пером и шпага под плащом.

Я и тебе принарядиться

Даю мой искренний совет,

Чтобы вступить развязней в свет

И светской жизни научиться.

          ФАУСТ.

Какое платье я ни вздумал бы надеть,

Под ним тоске моей с страданьем не уняться:

Я слишком стар, чтоб вздором забавляться,

И слишком молод, чтоб желаний не иметь.

Что может дать мне свет? какое утешенье?

Отвека в нём звучит печальная для нас

Одна и та же песнь: лишенья и лишень

Вот что дерёт нам уши каждый час,

О чём всю жизнь нам до могилы,

Однообразно и уныло

Напоминает бой часов.

День наступающий я с ужасом встречаю

И слёзы лить готов ужь наперёд:

Ни одному желанию, я знаю,

Он исполнения с собой не принесёт.

Я знаю наперёд, что он, в своём теченьи

Иль неудачей, иль сомненьем

Готов и сладость мне надежды отравить

И все души моей высокия стремленья

Своею пустотой в зародыше сгубить.

Когда жь настанет ночь и всё покроет тьмой

И тут, на ложе сна, средь мёртвой тишины

И тут напрасно я душой стремлюсь к покою:

Меня томят мучительные сны.

И Бог, всесильный Бог, который обитает

В моей груди и жизнию моей

И всеми силами незримо управляет,

Который душу мне в стремленьях возвышает

И вот, вот почему мне жизнь ужь cтала в тягость,

И я кляну её, и смерть была бы в радость.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Ни для кого, однако, не была

Она здесь гостьею отрадной.

          ФАУСТ.

Блажен, кому опа в бою рукою хладной

Венок лавровый принесла,

Кого, средь тишины и сладостного мира,

На ложе неги, после пира,

В объятиях любовницы нашла.

О! для чего, в тот миг когда душа тонула

В восторге созерцанья своего -

О, для чего она сном вечным не уснула?

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

А кто-то все-таки напитка одного

В ту ночь хлебнуть не смел.

          ФАУСТ.

                              В твоём, я вижу.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

                    Да, кой-что я знаю, признаюся,

Хоть от всеведенья далёк.

          ФАУСТ.

О, ежели в тот миг знакомый звук отвлёк

Меня от гибели и, усыпив страданья

Мечтой о прежних днях душе моей блеснул

И эхом сладкого для ней воспоминанья

Остаток детским чувств жестоко обманул.

За-то кляну я всё теперь, что увлекает,

Что льстит душе, манит её мечтой

И, ослепив её, томимую тоской,

В живом вертепе заключает.

Но прежде я всего тебя кляну - тебя,

Уверенность в высоком назначеньи,

Которой вечно в ослепленьи

Наш ум ласкает сам себя!

Кляну наружность я и блеск её ничтожный,

Всё затьмевающий - и всё, что нам дарит

И к славе и к безсмертию манит!

Кляну я всё, что мило в обладаньи:

Ребёнка, женщину, наш плуг, наш кров родной,

Кляну земные все стяжанья,

Когда лишь буйные деянья

Они внушают нам, иль сладостный покой

На ложе мягкое шлют лености! Проклятье

Шлю и тебе, душистый гроздий сок,

И вам, горячия объятья,

Последняя любви отрада и венок!

Кляну надежды обольщенье,

Кляну судьбу и жизнь мою!

Тебя же, глупое терпенье,

Сто тысяч раз проклятью предаю!

ХОР НЕВИДИМЫХ ДУХОВ.

          Увы! увы!

          Разрушил ты

          Рукою мощной

          Мир красоты.

          Разбит весь в прах,

          И мы обломки

          Несём в слезах

          Из всех могучих

          Земли сынов.

          Другой здесь, лучший,

          Создай ты вновь!

          Пускай вместится

          В твою он грудь

          И снова жизни

          Начни ты путь -

          И обновлённой

          Душе, в привет,

          Восторг и песни

          Польются вслед.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

          Ведь эти крошки

          Все из моих -

          Как умны! Слушай

          Из заточенья,

          Где мысль и кровь

          В оцепененьи,

          На волю вновь,

          На пир веселья

          И новый труд

          В мир наслажденья

          Они зовут.

Тоскою не шути, или она убьёт,

Как коршун, жизнь в изнывшей груди.

Какой бы вкруг тебя ни находился сброд,

Всё человеком быть тебя научат люди.

Однако, не подумай ты, чтоб я

Хотел с толпой смешать тебя;

Хоть сам я невеликий барин,

Но если жизнь ты хочешь разузнать,

Так отнесись ко мне и будешь благодарен;

А я готов услугу оказать.

Пожалуй, хоть сейчас условимся с тобою,

А если угожу усердием моим,

То навсегда твоим остануся слугою.

          ФАУСТ.

А за услугу что наоборот?

          МЕФИСТОФКЛЬ.

Э, полно: мы свести успеем счот.

          ФАУСТ.

Нет, нет, любезнейший, ты не такого сорта:

Ведь ради-Бога ничего

Для ближняго не выпросишь у чорта.

Ты эгоист: я жду условья твоего.

С таким слугой в дону опасно...

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

С твоим желанием согласно,

Я обязательство даю тебе служить,

Коль-хочешь, на посылках быть

И делать всё. Когда же "там" сойдёмся,

То мы с тобою разочтёмся.

          ФАУСТ.

"там" забочусь мало я!

Разрушь ты этот мир, создай на месте этом

Другой - мне всё-равно: вся радость бытия

Мне льётся из земли, и этим солнца светом

Печальный путь мой озарён.

Сомкни глаза мне смерти сон -

Тогда мне дела нет, что "там" нас ожидает -

Любовь ли в мире том, иль ненависть пылает,

И естьли в нём, как в этом, верх и низ.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Так в этом случае во мненьях мы сошлись.

Ну, заключим союз - и ты увидишь вскоре,

Что целое тебе я дам блаженства море,

Дам то, что никому не снилось и во сне.

          ФАУСТ.

Что можешь дать ты, бедный дьявол, мне?

Постигнуть ли тебе подобное творенье,

Дум человеческих высокое стремленье?

Есть пища у тебя, но ей не будешь сыт.

Дашь золота? - оно, как ртуть, из рук скользит,

Ты приведёшь ко мне красавицу на ложе,

Которая, прильнув к устам моим,

Другому взглядами сулит любви награду.

Дашь славу мне - богов любимую отраду?

Но слава исчезает, ведь, как дым.

Нет, дай мне плод, который истлевает

На дереве, межь тем как с каждым днём

Всё дерово пышнее расцветает.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Такия редкости мне просто нипочём!

Их - сколько хочешь - дать могу я.

Всё дело, милый мой, пе в тон:

Есть нечто лучшее, чем друга угощу я.

          ФАУСТ.

Когда на ложе сна усталою душой

Хотя минуту я вкушу успокоенье,

Когда хоть раз скажу: "доволен я собой",

И силой чар и обольщенья

Ты усыпишь меня средь неги упоенья -

Согласен?

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

          По рукам!

          ФАУСТ.

                    И если в то мгновенье

Хоть раз скажу я: "погоди,

Миг быстролётный наслажденья -

Ты сладок!" пусть в моей груди

Тогда угаснет жизни сила

И смерти колокол уныло

Звук погребальный разольёт!

Пускай сорвётся стрелка часовая

И, от услуг тебя освобождая,

Последний час мой здесь пробьёт?

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Смотри, обдумай наперёд:

Ведь всё припомню я!

          ФАУСТ.

                              Имеешь право.

Жизнь настоящая - плохая мне забава:

Ведь быть рабом и в ней мне суждено,

А чьим бы мне ни быть - не всё ль равно?

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Так ныньче жь начинаю службу

За докторским столом; а ты не откажи

В одном, любезнейший, ужь сделай же мне в дружбу -

На жизнь и смерть две строчки напиши.

          ФАУСТ.

Педант - росписки ты желаешь?

Иль мужа честного ты в мире не встречал?

Иль слову моему не доверяешь,

Которым душу я сковал?

Когда стремится всё и всё дорогой склизкой

Идёт между соблазнов и страстей -

Что значит глупая росписка?

Нет, слово честное верней!

Хоть звук оно и кажется химерой,

Но с детства в нас заключена

И честная душа всегда ему верна.

Блажен, кто слово сохраняет!

Он в жертву всё готов ему отдать;

Но подпись, но пергамент и печать -

Всё это нас, как призрак, устрашает:

Вся сила слова под пером

В одно мгновенье исчезает.

Ну, дьявол, выбирай же чем писать: резцом,

Кинжалом, грифелем, на мраморе, на стали

Иль на бумаге?

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

                    Да нельзя ли

Без этих громкозвучных слов?

К-чему такия всё натяжки,

Когда тут надобен один клочок бумажки

Да капля крови?

          ФАУСТ.

                    Ну, коль хочешь, я готов,

И руку приложу к нелепому условью.

Необъяснимое ведь слито что-то с кровью.

          ФАУСТ.

Тебя страшит, что я нарушу договор?

Поверь, в чём клятву дал, к тому ужь с давних-пор

С несудержимой силой я стремился.

Я слишком высоко когда-то заносился,

Был слишком горд - и потому

Принадлежу теперь к разряду твоему.

Меня отвергнул Всемогущий;

Природе тайн своих мне не открыть;

И прервалась мышленья нить,

И стало знанье мне давно тоской гнетущей.

Теперь кипучих пыл страстей

Пусть утолят плотския наслажденья!

Пусть чары силою своей

Мне приготовят чашу упоений!

Веди меня в шумящий вихрь сует,

В коловорот вседневных приключений.

И дай мне всё, что жизнь дает и свет!

И для меня, как и для всех,

Страданья, радости, заботы с их тоскою,

И неудачи, и успех!

Лишь в треволнениях мужаем мы душою.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Ни цель вам, ни границы не даны ---

И потому вы всё попробовать вольны,

Что вам придётся лишь по вкусу,

Смотри - не праздновать лишь трусу!

          ФАУСТ.

Пойми, что я ищу не радости одной!

Нет, жажду жизни я, хочу страстей угара,

Мук ревности, любви безумной жара;

Хочу упиться я слезами и тоской,

Чтоб, исцелённая теперь от жажды знанья,

Была открыта грудь моя

Для каждой радости, для каждого страданья;

Чтоб всё, что послано на долю бытия,

В дар человечеству, прочувствовать глубоко,

Все наслаждения его, весь груз скорбей

Вместить в душе, носить в груди моей

И, слившись духом с ним и личностью моею,

Жить жизнию его и истребиться с нею.

          МЕФИСТОФИЛЬ.

Поверь тому, кто миллионы лет

Над этой пищею трудится,

Что разжевать её вам вовсе средства нет

И что ни в чьём она желудке не сварится.

Все существует лишь для Бога одного,

Один Он окружон лучами

И света, и величья своего;

Но ты - другое дело с вами:

Им созданы для мрака мы,

А вы - для света и для тьмы.

          ФАУСТ.

Но я хочу.

          МЕФИСТОФЕЛЬ

          Да дай же объясниться!

Науке нет конца - всё надобно учиться,

А время жизни коротко.

Но помогу и здесь тебе советом:

Войди в сообщество с каким-нибудь поэтом -

И пусть сей велий муж свой ум понапряжёт

И в пылкий мозг твой соберёт

Все качества в порыве вдохновенья:

Льва силу съединит с оленьей быстротой,

Кровь итальянца жгучую с терпеньем

Народов северных, да тайною одной

Снабдит тебя, как приобресть уменье

С великодушием коварство сочетать

И бурный пыл страстей разсудком охлаждать.

Увидя чудака такого,

Я микрокосмом бы назвал его.

          ФАУСТ.

                                        Что жь я,

Коль нет мне средства никакого

Достигнуть до конца земного бытия,

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Ни более, ни менее, как ты.

Изволь в парик огрожный нарядиться,

Иль на ходули взгромоздиться -

Всё будешь ты, чем есть: всё будешь - ты.

          ФАУСТ.

Напрасно вас душа сбирала и хранила,

Сокровища познаний и ума!

В ней та же всё неведения тьма,

И ни одна живительная сила

Не отзывается в груди моей больной

И так же я далёк от истины святой!

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Достопочтеннейший, ты смотришь очень-верно

На всё, как смотрят все; да вот что скверно,

Что жизнь-то улетает с каждым днём

И ваши радости уносит:

Так пользуйся же ими ты с ужом,

Пока их время не подкосит.

И ноги с головой останутся твоими;

Но разве наслажденья не мои,

Коль завладеть умею ловко ими?

Когда бы жеребцов четвёрку я запрёг

И вскачь бы их рука моя пустила,

Ведь словно б у меня шестнадцать было ног

И сила их моей была бы силой.

Да, ноги их - моя: скачу - и горя нет.

Но думы прочь теперь, и пустимся мы в свет.

Поверь мне: тот, кто размеряет

Всю жизнь свою, сродни скотине той,

Которую кружит на месте леший злой,

Меж-тем как корм у ней под носом выростает.

          ФАУСТ.

С чего жь, однако, мы начнём?

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Вопервых, мы с тобой уйдём

Ив этих стен, где жизнь - такая скука.

Ты школьников отдай соседу своему:

Учиться и учить, не зная сам чему!

Такую выносить истому

Не всё ль равно, что молотить солому?

А то, чему бы нужно было их учить,

Того ученикам тебе не объяснить.

                                                            Н. Греков.

                    4.

          КОМНАТА МАРГАРИТЫ.

МAРГAРИТA (раздевается и поёт).

Был в Фуле царь. Ему друг милый

Дала пред смертию бокал -

И неизменно до могилы

Он дар заветный сохранял.

И всякий раз, когда краями

Его к устам он подносил,

Глаза туманились слезами

И тяжкий вздох вино мутил.

Предчувствуя свою кончину,

Все грады царства своего

Не отдал кубка одного.

В наследном замке, что скалами

Морския волны отражал,

Он, окружон богатырями,

За царским пиром возседал.

С последней каплей, неизменный,

Смешав последнюю слезу,

Он бросил кубок драгоценный

В валы, кипевшие внизу.

Оп видел, как, сверкнув краями,

Он вниз волной был увлечён -

И, проводив его глазами,

Уже ни капли не пил он.

                                                                      М. Загорский.

                    5.

          САД СОСЕДКИ МАРТЫ.

               Маргарита и Фауст.

          МАРГАРИТА.

Так обещай же!

          ФАУСТ.

          МАРГАРИТА.

Скажи, религию ты точно уважаешь?

Ты, Генрих, добр: но в этом как-то мне

Сомнительно - не верится тебе.

          ФАУСТ.

                              Дитя моё, оставим это.

Я ближняго люблю - и ту любовь

Я кровью искупить готов.

Священны мне священные предметы,

И никогда, и ни за что на свете

У ближняго любви не отыму.

          МАРГАРИТА.

Но надо также верить самому!

          ФАУСТ.

Что надо?

          МАРГАРИТА.

          Власть иметь бы над тобою...

Тогда бы ты Святые Тайны чтил.

          ФАУСТ.

          МАРГАРИТА.

                    Не возносясь душою

К Всевышнему, ты церковь позабыл.

Ты в Бога веруешь?

          ФАУСТ.

                    Кто знает,

Кто может - "верую" сказать?

Духовный и мудрец не хочет понимать

И на вопрос двулично отвечает.

Что нужды, если я с тобой?

          МАРГАРИТА.

Так стало-быть ты вот какой!

          ФАУСТ.

Не осуждай меня, прекрасное созданье!

          Кто может великое имя назвать,

          Кто может, спросясь у разсудка, сказать:

               Воистину верю в него?

Кто может заглушить святое упованье

И, сердцу отказав и голосу призванья,

               Единый, Предвечный,

               В веках бесконечный,

               Хранитель тебя и меня,

Не Он ли, в созданьи, хранит и Себя?

          Кто свод сей воздвигнул небесный

          На ком оперлася земля,

          Откуда свет солнца чудесный,

          Кем блещет ночная звезда?

          Когда, под огнём вожделенья,

          Я в очи твои погружон,

          В них блещет заря наслажденья,

          Блаженный мне видится сон.

          Невидно сила святая

          Прольётся и, в ней утопая,

          Твоя переполнится грудь:

          В величии всё позабудь!

          Тогда, блаженная сознаньем,

          Его как хочешь назови -

          Творцом, источником любви:

          Всё в ощущеньи, милый друг.

          Природа жь вся лишь дым и звук!

          МАРГАРИТА.

И это хорошо и с поученьем схоже.

Наш духовник хотя почти и тоже,

Да как-то иначе об этом говорит.

          ФАУСТ.

И ныне, как вчера - и всяк и всюду

Святую истину по-своему твердит.

Зачем же исключеньем буду?

          МАРГАРИТА

Покуда слушаешь - куда ещё не шло;

А как подумаешь - выходит, что не то.

А знаешь ли, что этому причина?

Ты позабыл про долг христианнна.

          ФАУСТ.

Наставница моя!

          МАРГАРИТА.

                    И тем ужь потерял,

          ФАУСТ.

Как так?

          МАРГАРИТА.

          Да тот, что всё с тобою,

Ужь вовсе мне не по нутру.

Лицо его - как посмотрю -

Так я не знаю, что со мною!

          ФАУСТ.

Не бойся, ангел мой!

          МАРГАРИТА.

                    Я, право, всех люблю,

Лишь одного его за плута почитаю;

К тому жь и вид имеет он такой,

Что я невольный трепет ощущаю

При мысли видеться с тобой.

Но - да простить мне Бог, коль согрешила

И я невинного невольно оскорбила!

          ФАУСТ.

Дружочек мой, да какже быть:

          МАРГАРИТА.

                    Но только с ними жить

Избави Бог: врагу не пожелаю!

Войдёт он в двери - я не знаю -

На всех насмешливо глядит

И будто сердится, когда заговорит;

Ни в ком не примет он участья,

Так равнодушен ко всему

И, кажется, как-будто счастья

Он не желает никому.

          ФАУСТ.

Да ты в сердцах людей читаешь?

          МАРГАРИТА.

Как-будто сам его не знаешь?

А подойдёт - себя не узнаю.

Я и тебя тогда, сдаётся, не люблю,

И - что мне сердце раздирает -

При нём молиться не ногу.

Вот что меня так сильно огорчает!

Ну, антипатию имеешь ты к нему.

          МАРГАРИТА.

Пора домой.

          ФАУСТ.

          Нам ночь не улыбнётся?

Знать, никогда ужь не придётся

Мне провести часок с тобой

Грудь с грудью и душа с душой?

Хотя бы раз вздохнуть свободно!

          МАРГАРИТА.

Ах, если б я одна спала,

Тебе охотно бы сегодня

Я двери в спальню отперла;

Но маменька не крепко почивает -

И... тут бы я со страху умерла!

          ФАУСТ.

Тебя напрасный страх смущает.

Вот сткляночка: три капли ей в питьё -

И крепкий сон возьмёт своё:

          МАРГАРИТА.

И это ей не сделает вреда?

          ФАУСТ.

Не стал бы я советовать тогда.

          МАРГАРИТА.

Ах, милый друг! ты так пленил женя,

Я так твоей покорна стала воле

И сделала ужь столько для тебя,

Что ничего почти не остаётся боле!

          (Уходит.)

К Фаусту подходит Мефистофель.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Котёнок улизнул?

          ФАУСТ.

                    Подслушивал опять?

          МЕФИСТОФЕДЬ.

Мне только удалось узнать,

Что господин профессор - катихизис

Девчонки нынче навострились,

Мораль читают нам, смекая про-себя:

Вернее тот, кто верует любя.

          ФАУСТ.

Чудовище! Того не понимает,

Что вера тёплая одна,

Как мать любимое дитя,

Её собою согревает,

Что, ею счастлива, она

За гибель ближняго страшится...

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Как это в сказках говорится.

И кто жь морочит нас? - дитя!

          ФАУСТ.

Исчадье грязи и огня!

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

И это потому, что ей при мне неловко?

В физиогномике плутовка

Понавострилась до того,

А может-быть и чорта самого.

Моя фигура ей на что-то намекает!

Так, в эту ночь?

          ФАУСТ.

                    Что в том тебе?

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Здесь не без радостей и мне.

                                                  А. Струговщиков.

                    6.

          КОМНАТА МАРГАРИТЫ.

МАРГАРИТА (одна за прялкою).

Улетел мой покой!

Сердцу тяжко в груди:

Никогда мне его,

Никогда не найдти!

Там, где милого нет,

Веет холод могил;

Там всё пусто - и свет

Без него мне не мил.

Помешалась от дум:

Отягчён, омрачён

В ней, бедняжка, мой ум.

Улетел мой покой!

Сердцу тяжко в груди:

Никогда мне его,

Никогда не найдти.

Я в окно ли гляжу,

Я из дома ли вон -

Всё его я слежу,

Всё мне видится он!

Что за стан! что за вид!

А улыбка в устах!

А огонь, что горит

В этих дивных глазах!

Речь живая течёт

Что журчание струй.

Как он руку мне жмёт

И какой поцелуй!

Сердцу тяжко в груди:

Никогда мне его,

Никогда не найдти!

Так и рвётся к нему

Грудь, тоскою кипя.

О, зачем же его

Удержать мне нельзя,

И устами к устам

Поцелуями льнуть,

И, цалуя его,

Сном могильным заснуть.

                                                  Н. Греков.

                    7.

          ЦЕРКОВНАЯ ОГРАДА.

В углублении стены икона скорбящей Божией Матери. Пред ней сосуды с цветами.

Маргарита ставит в сосуды свежие цветы.

МАРГАРИТА.

          О сжалься,

          Матерь Бога,

          В грудь меч вонзая,

          Глядишь, вздыхая,

На смерть Христа в тоске немой.

          О нём томилась,

          О нём молилась

Ты Богу тёплою мольбой.

          Кто поверит,

          Кто измерит,

Чем душа моя больна?

То, о чём она томится,

Что дрожит, к чему стремится,

Знаешь только ты одна.

Куда бы не пошла я,

Всё та же грусть немая,

Всё та же боль души!

Я только слёзы трачу,

Я плачу, плачу, плачу

Одна в немой тиши.

Я пол оросила слезами,

Как в поле за цветами

Я на заре пошла.

Лучи её горели

На ранних небесах;

Я плакала в постели,

Кручинилась в слезах.

Ты смерть и срам отсторони!

          Взор благодати,

          Богоматерь,

К деве бедной преклони!

                                                  Э. Губер.

                    8.

                    НОЧЬ.

Улица перед домом Маргариты.

ВАЛЕНТИН, солдат, брат Маргариты.

Бывало, сядем пировать:

Начнут про девок толковать -

И всяк выводит предо мной

Своих красоток длинный строй;

Иль гордо фертом подбочась,

Спокойно слышу хвастовство -

И нет мне дела до того.

Возьму стакан, расправлю ус,

Скажу: "что голова, то вкус;

По вам красотки не назвать,

Способной рядом с Гретхен стать!

Что ваши девки перед ней:

Не стоят все сестры моей!"

И шум пойдёт, и гвалт, и стук.

"Он прав!" со всех сторон кричат:

"Нет краше девушки вокруг!"

Ну - хвастуны и замолчат.

Теперь хоть на стену взлезай,

Хоть с темя клочья вырывай -

Шушукают, кривят носами,

Задорят колкими словами:

Всяк на обиды навострился!

Сижу, как-будто провинился;

А отвечать им не посмею.

Хоть расшибу их кулаками,

А не решусь назвать лгунами.

Кто это там тайком ползёт?

Никак их двое идут вместе?

Ужь не его ли чорт несёт?

Я разорву его на месте. (Отходит.)

Входит Фауст и Мефистофель.

          ФАУСТ.

Взгляни, как в храме под окном

Лампада вечная дымится,

Как мрак все ближе к ней теснится,

Мрачась всё более кругом!

Такой же точно мрак в моём

Разбитом сердце шевелится.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Что к фонарю шажком подходит

И по стенам тихонько бродит.

Есть что-то доброе на этот раз во мне,

Немного похоти, немного воровства.

Знать близко нам до празднества:

Душа к Валпургии стремится.

Вот праздник славный будет нам!

По-крайней-мере знаешь там,

Зачем всю ночь гостям не спится.

          ФАУСТ.

В то время ты вот этот клад,

Быть-может, несколько подвинешь?

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Ах да, я даже очень рад:

Теперь его ты скоро вынешь.

Я заглянул в него на-днях:

В нем куча денег, так что страх.

          ФАУСТ.

А пет ли колец, иль убора

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Там много дорогих вещей:

Нам не искать такого вздора.

          ФАУСТ.

Мне даже грустно к ней ходить,

Когда мне нечего дарит.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Напрасно, это чувство ложно.

Тем лучше, если даром можно.

Но подожди: в сияньи звезд

Увидишь ты моё мскусство.

Я славной песнью с этих мест

Как раз ей отуманю чувство.

(Поёт и играет на гитаре.)

          Зачем ты там,

          К его дверям,

          Катюша, там

Пришла одна с денннцей?

          Девице рад,

          Но ужь назад

Ты не пойдёшь девицей!

          Беги же вон,

          Как кончит он

          И добрый сон

Бедняжке пожелает.

          Люби того,

          Кто до всего

          Тебе кольцо

Пред алтарём вручает.

          ВАЛЕНТИН (приближаясь).

          Молчи, проклятый мышолов!

Я сам довольно песен знаю!

Сперва гудок, а там певцов

Я прямо к чорту отсылаю.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Эге! гитара затрещала!

          ВАЛЕНТИН.

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Ну, доктор, будьте похрабрей!

Сюда, ко мне! я не сробею;

Меч на-голо! валяй живей!

Парировать и я съумею.

          ВАЛЕНТИН.

Парируй!

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

          Отчего же нет?

          ВАЛЕНТИН.

И этот!

          МЕФИСТОФЕДЬ.

          Хоть сейчас, мой свет!

          ВАЛЕНТИН.

Мне кажется, сам чорт дерётся?

Рука в крови и шпага гнётся.

          МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

          Удар!

          ВАЛЕНТИН

                    Увы!

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

                    Ну, растянулся!

Теперь и нам пора идти.

                                                  Э. Губер.

                    9.

          ТЕМНИЦА.

          ФАУСТ (с фонарем перед дверьми).

Царит невольный ужас надо мною!

Я на душе несу все бедствия людей.

Вот здесь она, за хладною стеною,

Безгрешная, грешна любовию своей.

Мне ль подойти к одру её страданья,

К одру немых её скорбей?

Мне ль слышать вздох предсмертного терзанья?

Вперёд! твой страх сулит погибель ей!

          МАРГАРИТА (внутри темници).

          Как негодница-мать

          Задушила меня;

          Съел родное дитя;

          Как малютка-сестра

          Кости в яму снесла;

          А как стала потом

          Лёгкой пташечкой я.

          Взвейся, пташка моя!

          ФАУСТ (отпирая).

          Увы, в тюрьме она не знает,

Кто в этот час так близок к ней,

Кто грустной жалобе внимает

И слышит звук её цепей!

          (Входит в темницу.)

МАРГАРИТА (прячась на постели).

Они идут, мои убийцы!

Идут! О, смерть, как ты горька!

          ФАУСТ (тихо).

Раскроет дверь твоей темницы.

          МАРГАРИТА (падая перед ним).

          Не мучь меня, кто б ни был ты!

          ФАУСТ.

Молчи! твой крик разбудит стражу.

          (Снимает цепи.)

          МАРГАРИТА.

Кто дал вам власть сорвать оковы?

Кто дал вам право надо мной?

Сегодня - жизнь, палач суровый,

А завтра - смерть, убийца мой!

          (Встает.)

          Я молода - щади же младость,

Я хороша, во цвете лет;

Но красота мне не на радость:

Был друг - его давно уж нет.

Мои цветы грозой побиты,

Разорван пышный мой венок:

Он на главе моей поблёк.

Не тронь холодными руками,

Оставь меня - ты мне чужой!

Смотри, в пыли перед тобой

Лежу я с робкими мольбами!

          ФАУСТ.

Мне этих мук не пережить!

          МАРГАРИТА.

Палач, ты слышишь крик дитяти?

Дай мне малютку накормить:

Всю ночь из пламенных объятий

Её отнять я не могла,

Над ней всю ночь я не спала,

Её с слезами цаловала,

Над ней смеялась и рыдала.

Они убить её хотят:

Готова детская могила...

Малютки нет, а говорят,

Что я сама её убила.

Боюсь я песни их лукавой.

Вольно им сказку толковать:

Мне чужд и страшен грех кровавый.

          ФАУСТ (на коленях).

Твой друг у ног твоих лежит,

Твой друг оковы разгромит!

          МАРГАРИТА (возле него на коленях).

          Палач, на колени!

          Дрожи и молись!

          Могильные тени

          У крайней ступени

          Клубами свились.

          Ты слышишь ли хохот?

          Ты чуешь ли смрад?

          Сквозь вопли и грохот

          Беснуется ад.

          ФАУСТ

                    Гретхен! Гретхен!

          МАРГАРИТА (прислушиваясь).

          Голос друга? звуки рая!

          (Вскакивает, цепи подают.)

          Цепь упала, я иду -

          И на грудь его, рыдая,

          С негой страстной упаду!

Он звал меня: Гретхен! сквозь облако смрада,

Сквозь скрежет могильный, по хохоту ада,

Сквозь смертные стоны и вопли тоски,

Я слышала нежные звуки любви.

          ФАУСТ.

Я здесь!

          МАРГАРИТА.

          Ты здесь? О, повтори

Слова любви! В замену муки,

Ты тихо их проговори!

Он здесь - и где печаль разлуки,

Я спасена - и нет печали!

Раскрыта дверь тюрьмы моей

И цепи тяжкия упали.

Вот здесь мы встретились с тобой.

Ты помнишь? здесь, на этом месте!

А вот и сад, где в час ночной

Мы с Мартой тихо за стеной

Тебя бывало ждали вместе.

          ФАУСТ (увлекая её).

Уйдём скорей!

          МАРГАРИТА.

                    Побудь со мной.

Ах, я так рада быть с тобой!

          ФАУСТ.

Молю тебя, уйдём скорее!

          МАРГАРИТА.

Цалуй, цалуй меня живее!

Но ты устал меня ласкать,

Твоя любовь прошла с разлукой -

И страшно мне; и с тяжкой мукой

Я па груди твоей лежу,

Хочу обнять - и не могу.

Я помню жаркия лобзанья,

Палящий взор, огонь речей:

Тогда без чувства, без дыханья

Я млела на груди твоей.

Цалуй, ласкай меня, как я тебя ласкаю!

          (Обнимает его.)

По, ах! уста твои молчат!

На них лежит могильный хлад,

Я ужас гроба с них вдыхаю.

          (Отворачивается.)

          И ты бедняжку разлюбил!

И ты, и ты ей изменил!

          ФАУСТ.

Молю тебя, иди за мною!

Во мне горит огонь страстей:

Я обовью тебя любовию живою!

          МАРГАРИТА (взглянув на него).

          Но ты ли здесь? Да, это ты!

          ФАУСТ.

Я здесь! я твой! Иди за мною!

          МАРГАРИТА.

Ты цепь сорвал с ноги моей,

Меня к груди ты прижимаешь...

Остановись! Нет, ты не знаешь,

Кто я?

          ФАУСТ.

          Ужь ночь - беги скорей!

          МАРГАРИТА.

Родную мать убила я,

Дитя родное утопила..

Дитя, малютка, дочь твоя!

Её нам небо подарило!

Твой образ милый - всё ясеее!

Дай руку мне! Она в крови!

О, оботри её скорее:

Родную кровь узнала я!

Не обнажай кинжала снова!

          ФАУСТ.

Молю, не возмущай былого!

В былом таится смерть моя

          МАРГАРИТА.

Нет, ты живи: ты нужен мне!

Работы много, друг мой милый:

На утро, в грустной тишине,

Для нас ты вырой три могилы.

На первом месте мать моя,

За нею - брат, а после - я;

Сторонкой к ним, но не далеко,

На грудь дитя моё клади;

Я буду спать с ним одиноко -

Не на твоей, мой друг, груди!

Об этом думала... Но еет!

Теперь с тобой мне страшно стало:

Поблёк любви роскошный цвет.

А ты так ласков, как и прежде,

С такой же доброю душой...

          ФАУСТ.

Не измени жь моей надежде!

О, вверься мне! иди за мной!

          МАРГАРИТА.

Куда?

          ФАУСТ.

          На волю из темницы!

          МАРГАРИТА.

А гроб готов ли там для нас?

А ждёт ли смерти страшный час

На тихом дне моей гробницы?

Я не могу! нет, Генрих, нет!

          ФАУСТ.

Смотри, ты можешь: всё открыто!

          МАРГАРИТА.

Я не могу! Чу, тихо, скрыто

Там ждут меня: как убежать?

Век целый по миру скитаться,

С слезами чорствый хлеб сбирать

И в муках совести терзаться?

          ФАУСТ.

Верь, не покину я тебя!

          МАРГАРИТА.

          Спаси скорее

          Своё дитя!

          Туда, левее,

          Не вдалеке,

          Через забор,

          Вдоль по реке,

          Где тёмный бор...

          Там - смерть и страх!

          Дитя в волнах:

          Оно зовёт,

          Дрожит, живёт -

          ФАУСТ.

Опомнись! шаг - и ты на воле!

          МАРГАРИТА.

Но где пройти? нога дрожит...

На жостком камне, в диком поле,

Старушка мёртвая сидит...

Душа от страха замирает:

Старушка мёртвая сидит

И головою мне кивает.

Она меня не позвала:

Глава от сна отяжелела...

Дочь цаловалась - мать спала,

А время всё себе летело!

          ФАУСТ.

Она не тронется мольбой!

Я увлеку её с собой!

          МАРГАРИТА.

Не тронь холодными руками:

Страшна в крови рука твоя.

          ФАУСТ.

Пора! смотри, заря над нами!

          МАРГАРИТА.

Заря, но не заря любви:

Она для нас ужь закатилась;

А это смерть в лучах зари

На пир кровавый снарядилась.

Да, это смерть! Не говори,

Что в эту ночь ты был со мною.

Но где, скажи мне, мой венок?

Увы, отцвел, завял, поблёк!

Мы снова встретимся с тобою,

Но не за пляской круговою.

Что там за шум? Народ бежит,

Толпа теснится, суетится,

А с башни колокол гудит.

Они ко мне; схватили в страхе,

Шумят, влекут; толпа за мной...

Вот отошли - а я на плахе...

И мир, как гроб, передо мной.

          ФАУСТ.

Увы! зачем родился я!

          МЕФИСТОФЕЛЬ (перед дверьми).

          Скорей: вперёд! Не кстати слёзы,

Любви безумной болтовня,

Дрожь неги, вздохи, пени, грёзы!

Скорей: лихие кони ржут

И вас стрелою понесут!

          МАРГАРИТА.

Кто там из пропасти выходит?

Вот он ко мне - идёт, идёт!

Он ужас на душу наводит...

Прочь от него!

          ФАУСТ.

                    Он нас спасёт.

          МАРГАРИТА.

О, Боже, я твоё творенье!

          МЕФИСТОФЕЛЬ (Фаусту).

          Пойдём: не во-время моленье!

Не то - пропали мы с тобой.

          МАРГАРИТА.

О, Боже, я твоя рабыня!

Прими молитву слёз моих!

Да окружит меня святыня

Блаженных ангелов твоих!

О, Генрих, страшно мне с тобою!

          МЕФИСТОФЕЛЬ.

Она на век осуждена!

          ГОЛОС С НЕБА.

Она молитвой спасена.

          МЕФИСТОФЕЛЬ (увлекая Фауста).

          Ко мне! за мною!

          ГОЛОС ИЗ ТЕМНИЦЫ.

Генрих! Генрих!

ИЗ ТРАГЕДИИ

"ИФИГЕНИЯ В ТАВРИДЕ".

ДЕЙСТВИЕ III, ЯВЛЕНИЕ I.

          Ифигения и Орест.

          ИФИГЕНИЯ.

Несчастный, я сняла твои оковы,

Но участи печальной это знак!

Свобода здесь, в святилище богини,

Как полный жизни, но последний вздох

Тяжолым одержимого недугом

Есть вестник смерти. Не хочу ещё,

Боюсь помыслить я, что вы погибли!

Могла ль бы я губительной рукой

Нанесть вам смерть? Пока ещё Диане

Я жрицею служу, никто другой,

Кто б ни был он, не смеет вас коснуться.

Но если отклоню я от себя

Ужасный долг, которого свершенью

Обрек меня разсвирепевший царь -

Одну из дев, теперь служащих мне;

Тогда, одним желанием горячим,

Вам помогать безсильна буду я.

О, дорогой, достойный соплеменник!

Последняго раба, в дому отцов

Служившого у очага родного,

Мы рады встретить в чуждой стороне:

Судите же, с каким благословеньем

И радостью должна я встретить вас,

Напомнивших мне образы героев,

От детских лет высоко чтимых мной -

Вас, повою, прекрасною надеждой

Так сладко ожививших сердце мне.

          ОРЕСТ.

С намереньем ли мудрым ты скрываешь

Своё происхожденье, или я

Могу узнать: кем встречен благосклонно,

Как божеством, на этом берегу?

          ИФИГЕНИЯ.

О том, чего не досказал твой брат:

Что сталось с теми храбрыми, которых

Безмолвно на пороге дома их

Ждала, по возвращении из Трои,

Жестокая, нежданная судьба?

Хоть юною ещё на этот берег

Перевезли из Греции меня,

Но помню, как с боязнью, с удивленьем

Смотрела я на доблестных героев

И как потом воздвиглись в путь они.

Казалося - Олимп разоблачился

И сонм теней умчавшихся времён

Низпосылал на ужас Илиону.

И всех прекрасней был Аганемнон!

О, правда ли, что этот муж великий

Пал на пороге дома своего

От рук жены коварной и Эгиста?

          ОРЕСТ.

Так, это истина.

                    О, горе, горе,

Микена злополучная, тебе!

В ожесточеньи полными руками

Сыны Тантала всюду по земле

Посеяли проклятье на проклятьи,

И, точно вредный злак, что вкруг себя,

Безплодными колосьями колеблясь,

Раскидывает злые семена,

Для вечного раздора, породили

Детям детей убийц единокровных.

Открой мне то, что тучею облёк,

В рассказе твоего меньшого брата,

Мрак ужаса внезапно предо мной.

Как гибели кровавой избежал

Орест - дитя прелестное - последний

Из рода славного, за смерть отца

Назначенный быть мстителем правдивым?

Постигла ль та же участь и его,

Опутан ли и он в сетях Аверна?

          ОРЕСТ.

Они спаслись.

          ИФИГЕНИЯ.

                    О, солнце золотое,

Дай мне лучей прекраснейших твоих,

Разсыпь их у подножия Зевеса

В знак бедной благодарности моей!

На языке немеет слово.

          ОРЕСТ.

                              Если

Была ты в дружбе, гостьей у царя,

Иль узы вас ближайшия связуют -

Как из прекрасной радости твоей

Догадываюсь я - тверда будь сердцем:

Невыносимо будет для него

Вернуться вновь от радости к печали.

Тебе известна - вижу я - лишь смерть

Агамемнона?

          ИФИГЕНИЯ.

          ОРЕСТ.

Узнала ты лишь половину бед.

          ИФИГЕНИЯ.

Чего еще страшиться мне? ведь живы

Электра и Орест.

          ОРЕСТ.

                    Ты не страшишься

За Клитемнестру?

          ИФИГЕНИЯ.

                    Не спасти её

Ни страхом, ни надеждой.

          ОРЕСТ.

                              Так, она

Простилася с обителью надежды.

          ИФИГЕНИЯ.

Сама ль она пролила кровь свою,

Раскаяньем истерзанная?

          ОРЕСТ.

                              Нет,

Погибель ей.

          ИФИГЕНИЯ.

                    О, говори ясней,

Чтоб дольше мне в догадках не теряться!

Слепая неизвестность, вкруг меня

Вращаясь, машет тёмными крылами.

          ОРЕСТ.

Так, видно, боги избрали меня

Быть вестником о тяжком преступленьи,

Которое хотел бы спрятать я

В таинственно-беззвучном царстве ночи.

Я, против воли, должен говорить,

Внушенью милых уст твоих покорный:

Они лишь власть имеют от меня

Потребовать тяжолое признанье.

Электра, в день погибели отца,

Спасая, спрятала Ореста. Строфий,

Тесть царский, в дом к себе охотно взял

Ребёнка и с своим любимым сыном,

С пришельцем заключил святые узы

Прекрасной дружбы. Так росли они

И, вместе с ними, в сердце их мужало

Желание горячее - отмстить

Губителям за смерть Агамемнона.

Нежданно, передетые, они

Пришли в Микену, будто о кончине

Ореста возвестить, и принесли

Почившого как бы могильный пепел.

Царица приняла с почётом их.

Они вступають в дом; перед Электрой

Орест открылся; мстительный огонь,

Что матери в присутствии священном,

Казалось, потухал уже, она

В нём возбуждает снова; молча, брата

Ведёт на место гибели отца,

Где старый, лёгкий след пролитой крови

Замытый пол окрашивал ещё

Предательскими, бледными чертами;

Подробности коварного злодейства,

Жизнь рабскую и горькую свою,

Безсыдство, спесь предателей счастливых,

Опасности, которые её

И брата ждут от мачихи по чувству,

Потом ему вручила древний меч,

Не раз в дому Тантала поражавший -

И Клтемнестра пала от руки

Родного сына!

          ИФИГЕНИЯ.

                    Вы, на облаках

Во светлом дне живущие блаженно,

Безсмертные, затем ли от людей

Вы столько лет меня уединяли,

Приблизили к себе, на алтаре

Велели мне хранить огонь священный

И душу одинокую мою,

Как пламя, в вечном радостном сияньи,

К своим жилищам горним вознесли,

Я злополучье ложа моего?

Скажи мне про несчастного, поведай

Мне об Оресте!

          ОРЕСТ.

                    О, когда б о смерти

Ореста возвестить я мог тебе!

Как-будто из броженья чорной крови

Погибшей Клитемнестры возстаёт

Дух матери и к древнин дщерям ночи

Взывает: "вот он, матереубийца!

Преследуйте преступника, он - ваш!"

Оне внимают; впалые их очи

Сверкнули с дикой алчностью вокруг,

Как взгляды ястреба; в пещерах мрачных

Встают оне из логовищ своих

И крадутся из тьмы подруги их

Сомненье и Раскаянье; пред ними

Идёт из Ахерона пар густой

И в клубах вечный призрак Созерцанья

Витает над преступной головой;

Оне же, исполнительницы мщенья,

Вступают вновь на землю, божеством

Украшенную щедро, из которой

Изгнало их старинное проклятье.

Так беглеца преследуют оне

И отдохнуть дают ему, чтоб вновь

Предстать пред ним ещё в страшнейшем виде.

          ИФИГЕНИЯ.

Не то же ли, несчастный, и с тобою?

Не те же ли и ты несёшь страданья,

Как он, изгнанник бедный?

          ОРЕСТ.

                              Объясни,

Что ты сказала? что ты разумеешь

Под теми же страданьями?

          ИФИГЕНИЯ.

                              Тебя,

Как и его, гнетёт братоубийство:

          ОРЕСТ.

Не потерплю, высокая душа,

Чтоб лживым ты обманывалась словом!

Пускай, плетя запутанную сеть,

Давно привычный к хитрости, искусно

Чужой чужому ставит западню:

Меж нами - правда честная да будет!

Я - сам Орест! Преступной головой

Склоняясь долу, я ищу лишь смерти:

Она, во всяком виде, для меня

Желанный гость. О, кто бы ни была ты,

Я и тебе и другу моему

Спасения желаю - не себе!

Ты, кажется, живёшь здесь против воли.

Бегите и оставьте здесь меня:

Пускай моё безжизненное тело

Низринут со скалы, пусть кровь моя

До волн морских с утёса низольётся

И принесёт проклятье берегам

В прекрасную, родную землю греков

И новую начните вместе жизнь.

          (Отходит в глубину сцены.)

          ИФИГЕНИЯ.

Так наконец нисходишь ты ко мне,

Желанная богиня Исполненья.

Ты, высшого, великого отца

Прекраснейшее чадо! Как огромен

Твой образ, возникающий пред мной!

Мой слабый взор едва лишь достигает

До рук твоих, которые плодами

Отягчены и, полные цветов,

Приносят мне сокровища Олимпа.

По щедрости даров, нам виден царь,

Которому должно казаться малым,

Что тысячи людей зовут богатством.

Так узнают и вас, о божества,

По сбережонным мудро и заране

Для смертных приготовленным дарам.

Нам может радость; в даль глядите вы,

В простор времён и в царство дней грядущих,

Межь-тем как всё скрывается от нас,

Едва лишь даль туманом забелеет

Иль спрячется вечерняя звезда.

Вы внемлете спокойно детским нашим

Желаниям, мольбам нетерпеливым,

По никогда божественной рукой

Неспелым не срываете златого

Небесного плода - и горе тем,

Которые, самим себе на гибель,

Насильственно вкушают от него!

Не дайте же, чтоб миновало тщетно,

Как тень давно оплаканного друга,

Так долго, долго жданное душой

И в ней едва вместившееся счастье!

          ОРЕСТ (снова подходя к ней).

          Когда взываешь к небу и к богам

То вместе с ним не называй меня!

Ты не спасёшь преступника; проклятье

И бедствия разделишь только с ним.

          ИФИГЕНИЯ.

Судьба связует тесно нас обоих.

          ОРЕСТ.

Ничем! Оставь Ореста одного

Сойти в обитель смерти! Если б даже

Покров свой ты надела на главу

Преступника - не скрыла б ты его

От взгляда тех, что стерегут безсменно.

Небесная, присутствие твоё

Их отстранит на время - не изгонит.

Они не смеют дерзкою стопой

Войти сюда, в священные дубравы,

Но издали я слышу здесь и там

Их зверский смех. Так волки выжидают

Вкруг дерева, чтобы на землю к ним

Сошол вверху спасающийся путник.

И если я оставлю эту рощу,

Со всех сторон поднимутся опять,

Змеиными главами потрясая,

Взметая пыль и пред собой гоня

Свою добычу.

          ИФИГЕНИЯ.

                    Дружеское слово

Доступно ли вниманью твоему?

          ОРЕСТ.

Пускай ему внимает друг богов!

          ИФИГЕНИЯ.

Они тебе даруют свет надежды.

          ОРЕСТ.

Сквозь дым и испарения густые

Я вижу только, к Тартару меня

Ведущий, бледный свет потока смерти.

          ИФИГЕНИЯ.

Одну ль Электру ты зовёшь сестрою?

          ОРЕСТ.

Которой участь страшною казалась,

Спаслася от семейных наших бед.

Оставь свои распросы, не преследуй,

Как злобные Иринии, меня!

Оне с усмешкой радостною пепел

С души моей сдувают; не хотят,

Чтоб уголья последние пожара

Развалин страшных дома моего

На сердце у меня дотлели тихо.

Ужели вечно будет: это пламя,

Вожжонное умышленно во мне,

Питаемое веществами ада,

Гореть в душе и мучить век её?

          ИФИГЕНИЯ.

Я брошу в это пламя ароматы:

Пусть чистое дыхание любви

Отрадным дуновеньем успокоит

Тоску и бурю сердца твоего!

Орест несчастный, мстящия богини

Ужель меня ты выслушать не можешь?

Не чарами ль ты околдован весь?

От взоров ли Горгоны безобразной

Ты в камень превратился? О! когда

Кровь матери, глухим, ужасным стоном

К тебе взывает в адских глубинах,

Сестра ль не призовёт тебе на помощь,

Своим благословением, богов

С вершин Олимпа?

          ОРЕСТ

                    Вот, зовут! зовут!

Так на меня ты накликаешь гибнль?

Богиня мщенья скрылася в тебе?

Кто ты, чей голос странно, чудно так

Во мне переворачивает сердце?

          ИФИГЕНИЯ.

Твое же сердце даст тебе ответ:

Орест, я - Ифигения! ты видишь -

Ещё живу я!

          Ты!

          ИФИГЕНИЯ.

                    О, брат мой!

          ОРЕСТ.

                                        Прочь!

Моих кудрей руками не касайся!

Как из одежды брачные Креузы,

Исходит адский пламень из меня.

Оставь меня! Как Геркулес, умру я,

Скрывая смерть постыдную в груди.

          ИФИГЕНИЯ.

Ты не погибнешь! Если бы услышать

Могла я речь спокойную твою!

О, разреши тяжолое сомненье,

Дай мне поверить счастью моему,

Которое я выстрадала горем!

В моей душе, как-будто колесом,

Вращаются и радость и печаль;

Меня от чужеземца отдаляет

Влечёт меня неудержимо к брату.

          ОРЕСТ.

Не храм ли здесь Лиэя? не святой ли

Неукротимо-пламенный восторг

Овладевает жрицею?

          ИФИГЕНИЯ.

                              О, слушай!

Взгляни, как сердце, после долгим лет,

Открылося для счастия, как жажду

Прижать к груди безценную главу,

Которая мне в свете всех милее,

Обнять тебя руками, столько раз

Лишь воздух обнимавшими напрасно!

О, сердце к сердцу! не светлее бьёт

Ноток парнасский, пенящийся вечно

И скачущий с уступа на уступ

Во глубину долины позлащённой,

Чем радость, наполняющая грудь,

Кипящая кругом меня, как море!

          ОРЕСТ.

                              Не верю, нимфа

Прекрасная, ласкательным словам.

Служительнице девственной Дианы

Прилична строгость; мстит богиня той,

Которая святыню оскорбляет.

Не прикасайся же к груди моей!

И ежели любовь, спасенье, счастье

Ты юноше желаешь подарить,

То принеси достойнейшему мужу

Свои дары: Пилад достоин их.

Он бродит по ущельям недалеко:

Сыщи его и наведи на путь

Спасения; меня жь оставь на волю

Судьбы моей!

          ИФИГЕНИЯ.

          Опомнись, милый брат,

Узнай вновь обретённую! О, боги,

Вам ведомо: не страсть во мне кипит

Обретшей брата, любящей сестры.

Молю - снимите с глаз его повязку

Безумия, чтобы счастливый миг

Нам не принёс ещё двойного горя!

О, мой Орест! Ты видишь пред собой

Сестру, давно погибшую. Богиня,

Таинственно совлёкши с алтаря,

Спасла меня в священном этом месте.

Ты пленник, ты на жертву обречён,

И жрицею - сестра твоя родная.

          ОРЕСТ.

Несчастная! так пусть увидит солнце

Позор последний дома моего!

Не здесь ли и Электра, чтобы также

Погибнуть с нами, чтоб для новых мук

Не длилась жизнь её? Согласен, жрица,

Иду с тобой к подножью алтаря:

И здесь уже ввелось братоубийство -

Обычай старый дома моего.

Вы извести бездетного меня!

Не радуйся, сестра, на это солнце,

Звездами не пленяйся! в царство тьмы

Сойди за мной! Как адские драконы,

Средь боя, пожирают чад своих,

Так сам себя уничтожает древний,

Неистовый наш род! Сойдём туда,

Бездетная, безвинная, со мною!

Ты с состраданьем смотришь на меня!

Зачем? Когда искала Клитемнестра

Проникнуть в сердце сына своего,

Такие же она бросала взгляды.

То пала ей на грудь его рука,

Высоко вознесёиная убийцей...

Погибла мать! Предстань же, гневный дух!

Вы, фурии, сомкнитесь вкруг меня

И зрелищем желанным наслаждайтесь,

Последним и ужаснейшим из всех!

Не месть, не злоба меч точили ей,

Свершает дело страшное она.

Не плачь: не ты виновница убийства;

Нет, никого ещё я не любил

От самых юных лет моих так нежно,

Как мог бы полюбить тебя, сестра!

Пронзи жь женя убийственною сталью,

Не знай пощады! разорви мне грудь,

Открой пути кипящему потоку,

Который не вмещается во мне!

          (Падает в безсилии.)

          ИФИГЕНИЯ.

Нет, не могу одна я выносить

Так много вдруг и счастия и горя.

Где ты, Пилад? где я найду тебя?

Достойный муж, приди ко мне на помощь!

          (Уходит.)

          ЯВЛНИЕ II.

          ОРЕСТ

(пробуждаясь от забытья и вставая).

Дай мне последний кубок обновленья!

Ужь скоро жизни судорожный трепет

Замрёт в груди, и в безразсветный мрак,

К вам, тени, мирно дух мой унесёт

Волна неумолимого забвенья.

Пускай у вас найдёт покой желанный

Отверженный, гонимый сын земли!

Какой-то шелест слишытся в ветвях;

Какой-то шум встаёт из полумрака.

Вот, вот они идут уже сюда,

Во сретение новому пришельцу!

О, что за сонм великий предо мной?

Не праздник ли то царственного дома?

Они проходят мирно, стар и млад:

Вот жоны, мужи; сходны межь собою,

Богоподобно-светлы лики их:

Да, то мои увенчанные предки!

Идёт Фиест и рядом с ним Атрей,

Беседуя доверчиво, а дети

Так нет вражды старинной между вами?

Как свет дневной, погасла ль ваша месть?

Так и меня в среду свою примите,

Взойду и я в торжественный ваш сонм!

Приветствую вас, праотцы! С поклоном

Приходит к вам Орест, последний в роде.

Посеянное вами я пожал

И нисхожу, проклятьем отягчённый,

В обитель смертную; но легче здесь

Мне бремя каждое. Примите, деды,

Меня в свой круг! Я чту тебя, Атрей,

Чту и тебя, Фиест. Мы здесь свободны

От ненависти прежней. Покажите

Мне моего великого отца,

Которого я видел лишь однажды.

Ты ль это, ной отец? рука с рукой

Ты с матерью проходишь? Если смеет

Твоей руки коснуться Клитемнестра,

То и Орест к ней может подойти

"вот сын твой! Посмотрите,

Вот сын ваш! Приласкайте! На земле

Был в нашем доме лозунгом ужасным

Привет убийства; но сыны Тантала

Узнают радость здесь, за рубежом

Дневного света и существованья!"

Вот слышу я приветный голос ваш!

Меня в семью вы приняли. Ведите

Сперва к родоначальнику меня.

Где старец? покажите - да увижу

Почтенную, маститую главу

В совете заседавшого с богами!

Вы медлите? вы взоры отвратили?

Не страждет ли богоподобный муж?

О, горе мне! Подземные владыки

Мученья приковали без конца

К груди героя тяжкими цепями.
 

          ЯВЛЕНИЕ III.

Орест, Ифигения п Пилад.

          ОРЕСТ.

Блаженна ты, сестра! Но где жь Электра?

Пусть боги милосердные скорей

Низвергнут и её во след за нами.

Тебя мне жаль, мой злополучный друг!

Приветствовать владыку от гостей.

          ИФИГЕНИЯ.

О, братская, высокая чета,

Нам днём и ночью в небе бесконечном

И от почивших скрытая на веки,

Спаси земную братскую чету!

Всех более, в теченьи тихом, любишь,

В кругу существ небесных и земных,

И обращаешь девственный свой лик

С источнику божественного света

Не дай же, чтоб единственный мой брат

Которого так поздно нахожу я,

И если высшей волею твоею,

Назначен срок изгнанью моему,

Готовишь нам спасенье друг чрез друга -

Сними ярмо проклятия с него,

Для нашего спасения!

          ПИЛАД.

                              Орест,

Уже ль ещё не узнаешь ты нас,

Которое не мёртвым светит здесь?

Ужели ты не чувствуешь горячих,

Живых объятий друга и сестры?

Схватись за нас: не тени мы пустые.

Нам дорог миг. В отчизну возвращенье

Висит на тонкой нити; но её

Мотает благосклонная к нам Парка.

          ОРЕСТ

          Дай радость мне чистейшую узнать

В твоих объятьях девственных впервые!

О, боги! всемогуществом своим

Тяжолые сбираете вы тучи

В потоках изливаете на землю,

Со свистом ветра, с ужасом грозы;

Но вскоре смутный трепет ожиданья

И изумленье робкое людей

И в радостную, громкую хвалу,

Когда сквозь тучь опять проглянет солнце,

Играя чудно в каплях дождевых,

Трепещущих на листьях освежонных,

Богиня многоцветная, Ирида.

Ткань серую последних облаков.

Даруйте же и мне, на лоне друга,

В объятиях возлюбленной сестры,

И их хранить, благословляя вас!

Мне говорит сердечный, тихий голос:

Проклятие снимается с меня.

Уже нисходят в Тартар Эвмениды;

Захлопнули оне с далёким гулом;

Земля благоухает животворно,

Манит меня в широкий свой простор

На подвиги, на радость новой жизни!

Не тратьте же мгновений дорогих;

Пусть ветер, окрыляющий наш парус,

Весть первую к Олимпу донесёт

О нашей радости! Уйдём отсюда:

                                                                      А. Яхонтов.
 

ИЗ ТРАГЕДИИ "ТОРКВАТО ТАССО".

ДЕЙСТВИЕ V, ЯВЛЕНИЕ I

Сад.

          АЛЬФОНС И АНТОНИО.

По твоему желанию, я был

У Тассо; уговаривал довольно

И убеждал настойчиво его;

Но на своём стоит он непреклонно

Позволил ты уехать не надолго.

          АЛЬФОНС.

Досадно мне, Антоньо, сознаюсь -

И лучше откровенно пред тобою

Чем умножать её, тая на сердце.

И так, оп хочет ехать? Хорошо!

Удерживать его я не намерен.

Он хочет в Рим? Согласен и на то!

У нас Гонзого, хитрый Медичис.

Ты знаешь саж: не тем ли так чудесно

Возвысилась Италия, что здесь

Наперерыв сосед перед соседом

К себе привлечь, употребить их с пользой?

Вождём без войска кажется мне принц,

Талантами себя не окруживший.

Тот дикий варвар, кто бы ни был он,

Торквато мною найден, избран был:

Я им теперь, как подданным, горжуся

И, сделавши так много для него,

Без нужды с ним разстаться не желал бы.

Я весь смущен, я пред тобою, принц,

Во всём, теперь случившемся, виновен;

В своей вине смиренно сознаюсь

И жду великодушного прощенья.

Что я всего возможного не сделал

Для примиренья дружеского с ним,

То навсегда я был бы безутешен.

О, отвечай же ясным взором мне,

Чтоб вновь имел доверенность к себе.

          АЛЬФОНС.

Нет, этим ты, Антоньо, не тревожься:

Я упрекать не думаю тебя.

Как много я ужь сделал для него;

Как я лелеял Тассо, забывая,

Что от него потребовать бы мог.

Хоть человек господствует над многим,

Несчастия и время укрощают.

          АНТОНИО.

Ведь если все пекутся об одном.

То и один-то этот должен думать,

Кто так, как он, высоко образован,

Кто сам в себе сосредоточить мог

Науки все и знания, которым

Мы можем и способны достигать -

Собой владеть? Старается ли он?

          АЛЬФОНС.

Не суждено остаться нам в покое:

Лишь только насладиться мы хотим,

Чтоб твёрдость духа нашу испытать,

Иль друг - чтобы испытывать терпенье.

          АНТОНИО.

Себе питьё и пищу избирать -

Торквато исполняет ли? и всем,

Что только льстит изнеженному вкусу,

Он, как дитя, не соблазнится ль вмигѴ

Когда вино мешает он с водою?

И пряности, и крепкие напитки,

И сетует потом на мрак души,

На кровь горячую, на нрав свой пылкий,

Природу упрекает и судьбу.

Я в спорах заставал его с врачём!

Смешно послушать, если бы не жалко

Глядеть, как Тассо учит сам себя

И как других выводит из терпенья.

"Я болен тем-то", начинает он,

Исполненный боязни, раздражонный.

"Что хвалите искусство вы свое?

Придумайте мне средство излечиться!"

--"Чтоб быть здоровым", отвечает врач,

"Того-то и того-то избегайте."

-- "Я не могу!" - "Приймите, если так,

Такое-то лекарство." - "Невозможно!

Я знаю: отвратительный в нём вкус;

Оно мою натуру возмущает."

"Так пейте воду." - "Воду? никогда!

Как бешеной собакой уязвлённый,

Я отвращенье чувствую к воде."

-- "Так вылечить я вас не в состояньи."

-- "А почему?" - "Болезнь родит болезнь,

Но с каждым днем, всё более недуг

Вас будет мучить."--"Хорошо! зачем же

Зовётесь вы врачем? Мою болезнь

Вы знаете - должны бы знать и средство

Не должен был страдать для исцеленья."

Я вижу: самому тебе смешно,

Но это так, и сам не раз ты слышал.

          АЛЬФОНС.

          АНТОНИО.

От жизни неумеренной родятся

И тяжкий сон и смутные мечты,

А наконец - и на-яву мы бродим.

Пустая недоверчивость Торквато?

Где б ни был он, всё кажется ему,

Что окружон врагами отовсюду.

Завистника таланту своему

Что каждый, кто завидует ему,

И гнать его и ненавидеть должен.

Ты помнишь - часто жалобами он

Тебя обременял: перехватили

Кинжал и яд... Чего ему ни снилось?

Ты всякий раз приказывал разведать -

И что жь всегда оказывалось? - грёзы.

Чьё покровительство считает он

Успокоенье может он найти?

Ты думаешь, такому человеку

Возможны счастье и покой души?

И от него ли ждешь ты наслаждений?

Ты был бы прав, когда бы я искал

Каких-нибудь ближайших выгод в Тассо;

Но тем-то и доволен я, поверь,

Что от него не ожидаю пользы

Равно и одинаково нам служит.

Тот в выгоде, кто пользу из всего

Извлечь умеет; так и Медичисы

И сами папы наставляли нас.

Как мудро, снисходительно они

Великие таланты берегли,

Которые, казалось, не нуждались

В их милости, а между-тем всегда

          АНТОНИО.

Да, кто не знает этого, мой принц?

Нас только труд житейский научает

И блага этой жизни оценять.

И всем бы насладиться мог теперь.

О, если б он приобрести старался,

Что щедро предлагается ему

И напрягал 6ы мужественно силы,

Душевный мир. Бедняк уже достигнул

Конечной цели всех своих надежд,

Когда его властитель благородный

Призвал к двору, извлёк из нищеты;

Доверенность дарует он ему

И близь себя возвысит над другими,

В беседе ли, в делах, иль на войне,

То всякий человек благоразумный

С признательностью тихою, а Tacco

Имеет, кроме этого всего,

Для юноши прекраснейшее счастье -

Надеждою отечественной быть.

Основано на счастии его.

Вот он идёт: даруй ему свободу,

Позволь ему в Неаполь, в Рим идти -

Куда захочет, чтоб имел он время

И что лишь здесь опять найти он может.

          АЛЬФОНС.

В Феррару едет он?

          АНТОНИО.

На время остаётся в Бельригардо,

Чтоб с помощью друзей своих успеть

Здесь запастись всем нужным для дороги.

          АЛЬФОНС.

Поедет с Леонорою в Феррару,

Но раньше их уже я буду там.

Ты также вслед отправишься за нами,

Когда о нём заботы кончишь здесь.

Чтоб Тассо мог остаться во дворце

Как вздумает, пока ему не пришлют

Друзья всего, что нужно для пути,

Пока ещё я не доставил писем,

Но он идёт. Прости же, до свиданьи!
 

          ЯВЛЕНИЕ II.

          Альфонс и Тассо.

          ТAССО

          Сегодня в полном свете вижу я

Не раз на мне показанную милость:

Ты мне простил свершонный пред тобой

Мой дерзкий, необдуманный поступок,

На время отпустить меня согласен

И не лишаешь милостей своих,

Со свойственным тебе великодушьем.

И так, теперь спокойно я иду,

От всех души недугов исцелюсь,

Возстановлю свой дух, теперь упадший,

И на пути, который бодро так

Предпринял здесь, тобой руководимый,

          АЛЬФОНС.

Счастливого пути тебе желаю,

Надеяся, что, весел и здоров,

Ты снова к нам и скоро возвратишься,

За каждый час, который похищаешь.

К моим друзьям, к приверженцам моим

Я в Рим тебе дам письма и желаю,

Чтобы с моими ты доверчив был.

Всегда своим хотелось бы считать.

          ТАССО.

Ты милостями щедро осыпаешь

Того, кто их не заслужил ещё

Не знает, как тебя благодарить.

На место благодарности, дерзаю

Ещё просить о милости тебя.

Сердечно занят я своей поэмой:

Но многое свершить ещё осталось.

Туда, где дух прославленных мужей

Ещё теперь витает благотворно,

Туда опять хотел бы я идти,

Достойнее была бы песнь моя

Вниманья твоего и одобренья...

О, возврати же мне листы мои,

Которые в руках твоих хранятся!

Ты у меня сегодня но возьмёшь,

Что сам принёс сегодня же в подарок.

Позволь, чтобы посредником я был

Между твоей поэмой и тобою.

Не помрачил естественност тех красок,

Которыми стихи твои блестят,

И не внимай советам отовсюду.

Поэт сбирает в целое одно

Которые друг другу, может-быть,

Противоречат в мнениях и в жизни,

И не страшится нескольким из них

Не угодить, чтоб более тем самым

Что ты своё творение не должен

Заботливо и скромно исправлять.

Я в списке возвращу тебе поэму,

Но подлинная рукопись твоя

Чтоб с сёстрами я мог её читать

И наслаждаться. Если жь совершенней

Ты нам свою поэму привезёшь,

То вдвое нам доставишь наслажденья,

В иных местах давать тебе советы.

          ТАССО.

И так, я только просьбу повторяю:

Вели скорее список мне отдать.

В творении моём; теперь оно

Тем быть должно, чем сделаться достойно.

          АЛЬФОНС.

Одушевлён ты целию своей -

Но, милый Тассо, нужно бы тебе

Свободной жизнью прежде насладиться,

Разсеяться немного, укротить

Леченьем кровь горячую; тогда бы

Тебе внушила то, чего напрасно

Ты ищешь в смутной ревности теперь.

          ТАССО.

О, принц, так только кажется; здоров я,

И мне труды здоровье возвращают.

Давно меня ты знаешь: мне вредна

Бездейственная роскошь; нет покоя

Моей душе, когда покоюсь я.

Плыть весело, на тихом лоне дней,

В безбрежное времён грядущих море.

          АЛЬФОНС.

Ты сам в себя глубоко погружон

Мы видим много пропастей, везде

Для человека вырытых судьбою,

Но самая глубокая из них -

Здесь, в нашем сердце; в мрак её спускаться

О, оторвись от внутренняго мира!

Как человек, ты то приобретёшь,

Что, как поэт, быть-может, потеряешь.

          ТАССО.

Потребность эту мыслящого духа:

Она в груди меняет ночь со днём.

Нет, ежели мечтать, творить и мыслить

Не должен я, то мне и жизнь не в жизнь

Когда всё ближе к смерти он придёт:

Он из больной груди неутомимо

Мотает дорогую нить свою

До той поры, пока в своей же пряже -

О, если бы и нам послало небо

Завидный жребий малого червя:

Под новым солнцем, средь долин цветущих,

Воспрянуть обновлённою душой

          АЛЬФОНС.

Послушай, Тасоо: многим ты даришь

Двойное наслажденье этой жизнью;

Учись и сам всю цену жизни знать,

В твоей груди. Прощай же: чем скорей

Вернёшься к нам, тем будет нам приятней.
 

          ЯВЛЕНИЕ III.

          ТАССО

Так, хорошо! доволен я тобой,

Будь твёрдо, сердце! Трудно, трудно будет

Тебе сначала: в первый раз ещё

Притворствовать ты пробуешь и можешь.

И не его слова; да, мне казалось,

Что голос в них Антонио звучал.

О, берегись! со всех сторон ты будешь

Всё этот голос слышать. Твёрдо будь,

Кто начинает поздно так носить

Личину в жизни, тот уже заране

Имеет вид правдивый пред людьми.

Приучишься - живи лишь только с ними!

Элеонора! О, какое чувство!

Она подходит - и в груди моей

Утихнул гнев, исчезли подозренья

И только сердце плачет и болит!
 

          Принцесса и Тассо.

          ПРИНЦЕССА.

Торквато, ты намерен нас оставить,

Иль долее, чем мы, остаться здесь

Надеюсь я, ты едешь в Рим теперь?

          ТАССО.

Туда я путь сначала направляю

И если, как надеюся вполне,

То в Риме давний труд свой, может-быть,

Старательно и терпеливо кончу.

Там я найду известнейших людей,

Со всем сторон туда пришедшим ныне,

Учителями могут называться.

В столице мира каждый камень, шаг

Нам, молча, говорят красноречиво...

И сколько там учителей немых

Да, если в Риме не удастся мне

Достойно довершить мою поэму,

То мне её не кончить никогда.

Увы! ни в чём не знаю я успеха:

Я чувствую: великое искусство,

Которое питает души всех,

А здравый дух крепит и возвышает,

Погубит преждевременно меня

В Неаполь я иду...

          ПРИНЦЕССА.

                    Но как дерзнёшь

Туда явиться? Приговор жестокий,

Ещё не отменен.

          ТАССО.

                    Да, справедливо,

Принцесса, ты меня остерегла.

Пойду туда в камзоле пастуха,

Иль в бедной власянице пилигрима.

Чрез город пробираюсь я: легко

Там одному средь тысячей укрыться...

Причаленную лодку поселян,

Приехавших на рынок из Соренто...

Ты знаешь, там живёт моя сестра,

С которою родителям, в несчастьи,

В дороге сохраняю я молчанье,

На берег, также молча, выхожу,

На гору по тропинке поднимаюсь

И спрашиваю тихо в воротах:

"Где здесь живёт Корнелья?"--"Сереале?"

И с радостью указывает мне

За пряжой там сидящая старушка

И улицу родимую и дом...

Я далее иду, а дети мимо

На незнакомца мрачного, на кудри,

Пугающия диким безпорядком...

Я прихожу к порогу - предо мной

Открылась дверь; я в дом сестры вступаю...

Торквато, если можно, осмотрись,

Пойми - к какой опасности стремишься.

Мне жаль твоей тоскующей души,

А то бы я давно тебе сказала:

И благородно ль о себе лишь думать?

Как-будто ты сердца своих друзей

Не огорчаешь этими словами?

Ужели мыслей брата ты не знал?

Тебя всегда высоко ценим мы?

И как не догадался ты, как сердцем

Ты не почуял? Тассо, всё ли вдруг

Переменилось в несколько мгновений?

Печаль и безпокойство оставляешь?

          (Тассо отворачивается.)

          Как утешительно какой-нибудь,

Хоть небольшой, подарок сделать другу,

Хоть мантию, иль новое оружье!

Что можно подарить тебе, мой друг?

Все, что имел ты, бросил, раздражонный,

Одежду пилигрима избрал ты,

Идёшь теперь, по прихоти бедняк,

И похищаешь то у нас с собою,

Чем наслаждаться с нами только мог.

          ТАССО.

Какие сладкозвучные слова!

Какое утешенье дорогое!

О, будь же мне заступницей! прийми

Под свой покров надежный! в Бельригардо

В Конзандоли отсюда удалиться -

Куда ты хочешь: всюду я готов!

У принца столько замков есть прекрасных,

Садов и рощ, где ждут вас целый год,

Едва на день, или на миг один!

Да, выбери мне самый дальний замок,

Куда давно не заезжали вы,

Который в запустении, быть-может,

Туда меня пошли в уединенье,

Там мне позволь навеки быть твоим!

Как буду я беречь твои деревья!

Я к осени древесною корой,

Твои лимоны буду прикрывать

И сохранять от дуновенья бури.

Там на грядах роскошные цветы

Широкими кустами разростутся

Малейший угол, каждая тропинка.

Оставь мне попеченье о дворце:

Чтоб сыростью не портились картины,

Я буду окна в-пору открывать,

Сметать я осторожно буду пыль;

Полы заблещут лоском, чистотою,

На месте каждый камень будет там,

В расщелинах не выростет былинка.

Мне не найти ни одного совета,

Ни утешенья для тебя и нас!

Смотрю кругом: не будет ли от неба

Нам помощи? О, если бы открыть

Который успокоил 6ы твой дух

И мир нам возвратил бы - всё напрасно!

Нет силы в самих искренних словах -

Не действует спасительное средство!

Но не могу тебя покинуть сердцем!

          ТАССО.

Она ли это, боги, говорит?

Она ль к тебе почувствовала жалость?

Не оценить прекраснейшого сердца?

Возможно ль, чтоб в присутствии её

Тобой овладевало малодушье?

Нет, это ты, принцесса, ты сана,

О, продолжай! пускай из этих уст

Я сладкое услышу утешенье!

Советов не лишай меня своих,

Скажи, скажи мне, что я должен делать,

Чтоб и твоё мне заслужить прощенье,

Чтоб вы меня своим считали вновь,

Чтоб другом вашим сделался я снова?

          ПРИНЦЕССА.

Но, кажется, и этого ужь много.

Ты дружески предаться должен нам.

Поверь мне: ничего мы не желаем

Противного желаниям твоим -

Своим весельем радуешь ты нас,

А избегая радостей - печалишь;

И ежели, Торквато, иногда

Бываем мы с тобой нетерпеливы,

Стараемся и видим, к сожаленью,

Что помощь безполезна для тебя,

Что ты, увы, не схватываешь руку,

С участием простёртую к тебе.

Да, это ты, как в незабвенный день,

Когда небесным ангелом впервые

Пришла ко мне на встречу! О, прости

Ты смертному, что он одно мгновенье

Опять он узнаёт тебя и ценит.

Моя душа теперь открыта вся

Для вечного к тебе благоговенья

И нежностью исполнилось во мне

Да! вот она сама передо мной!

Какое чувство: сладкое ль безумье,

Иль бешенство влечёт меня к тебе?

И это тот возвышеннейший разуѵъ,

Чистейшую из истин постигает?

Да, счастие прямое па земле

Могу найти я только с этим чувством.

Оно-то мукой делало мне жизнь,

Изгнать из сердца. И такую страсть

Пытался я, безумный, пересилить!

Я бился, бился, дерзко разрушал

Своё бытьё, жизнь внутреннюю сердца,

          ПРИНЦЕССА.

Умерь свои порывы, если хочешь

Чтоб слушала тебя я: твой восторг

Меня пугает.

                    Но краям ли кубка

Сдержать вино, которое кипит

И, пенясь, выступает из пределов?

Ты с каждым словом делаешь меня

Светлей очаровательный твой взор.

Я внутренно глубоко изменился,

От всех сует и мук освободился;

Я чувствую: как Бог, свободен я -

Из уст твоих такая льётся сила,

Такая победительная власть,

Что весь я твой! Ничто во мне отныне

Моим уже не будет - всё твоё!

Мои глаза, разсудок потемнел

И слабая нога меня не держит.

Непобедимо ты к себе влечёшь

И сердце, в обаянии восторга,

Ты власть над ним приобрела на веки:

О, так возьми жь всего, всего меня!

(Бросается к ней в объятия и крепко прижимает к сердцу.)

          ПРИНЦЕССА .

Прочь!

          ЛЕОНОРА (следуя за нею).

                    Что случилось? Тассо! Тассо!

                                                  Боже!

          АЛЬФОНС

(приблизившийся в это время к Антонио).

          Помешан он - схватить его скорей!
 

          Тассо и Антонио.

          АНТОНИО.

Когда б теперь пришол один из тех

Врагов твоих, которыми ты всюду,

Как мог бы он торжествовать! Несчастный!

Я сам едва опомниться могу.

Когда встречаем что-нибудь нежданно

И взгляд необычайным поражон,

Сравненья ум не может приискать.

          ТАССО (после долгого молчания).

          Так, довершай усердное служенье,

Достоин ты доверенности принца!

Теперь, когда ужь я приговорён,

Замучь меня медлительно до смерти

И в сердце с разстановками вонзи

Чтоб жало я почувствовал сильней.

Безценное орудие тирана!

Будь палачом! темничным стражем будь!

Как любо! Как с обоими ты сроден!

Притворствовать - гордись своей победой!

Надежной цепью ты сковал раба,

Сберёг его для вымышленной пытки.

Иди, палач: ты ненавистен мне!

Которое вселяется в душе

Неправедно хватающею властью.

Так, наконец, отвержен, изгнан я,

Как нищий! Для того ль меня венчали,

Приводят жертву, в пышном украшеньи

Так у меня ещё в последний день

Выманивали льстивыми словами

Последнее сокровище моё -

Своим назвать, что громко за меня

Могло бы говорить всегда и всюду,

С чем мог бы я от голода спастись -

У них в руках! Теперь я вижу ясно,

Я знаю всё: то заговор коварный,

И ты - в его главе! Чтоб песнь моя

Не кончена была, чтоб имя Тассо

Распространяться дальше не могло,

Могли найти завистники мои,

Чтоб, наконец, совсем меня забыли -

Вот для чего я должен привыкать

К бездействию, щадить своё здоровье.

О дружба драгоценная! Безчестным

Воображал я этот заговор,

Составленный в такой глубокой тайне

И быстро так опутавший меня;

А ты, сирена, чей небесный взгляд

Манил меня и привлекал так нежно,

Теперь тебя узнал я, наконец!

Зачем же узнаю тебя так поздно?

Мы чествуем людей тех недостойных,

Которые почтеньем к нам полны.

Не могут люди знать себя взаимно:

Галерные невольники одни,

К одной колоде, жмутся в тесноте,

Друг друга знают: нечего терять им,

Ни требовать взаимно; каждый там

И сам себя бездельником считает

Мошенника находит. Мы жь - учтиво

Не узнавать стараемся других,

Чтоб и другие нас не узнавали.

Как долго твой небесно-чудный лик

Но маска пала - узнаю теперь

Лишонную всех прелестей Армиду!

Да, про тебя, предчувствием полна,

Пророческая песнь ноя звучала!

В каком её глубоком униженьи

Перед собой я вижу! Слышен мне

Её шагов едва заметный шелест.

Я знаю цель, куда она ползла.

И хоть всего судьбою я лишон,

Но высоко ценю свое несчастье:

Оно дало мне истину познать!

          АНТОНИО.

Хоть знаю необузданный твой дух,

Переходящий к крайностям так быстро.

Одумайся и укроти свой жар!

Злословишь ты. В несчастии, конечно,

Но сам себе ты их простить не можешь.

          ТАССО.

Не говори со иною так спокойно,

Слов разума не повторяй пред мной;

Чтоб прежде я опомниться не мог,

Чем навсегда не потерял разсудка.

Я чувствую: распался мозг в костях;

Чтоб это перечувствовать - живу я!

И посреди моих мучений адских,

Которыми я уничтожен весь,

Злословие - лишь тихий вопль страданья.

Я прочь хочу отсюда! Докажи,

Несчастьям Тасса - отпусти меня!

          АНТОНИО.

В несчастии тебя я не оставлю,

И ежели ты мужества лишон,

          ТАССО.

Так должен я невольником здесь быть?

Я отдаюсь тебе и не противлюсь.

Как любо мне! Заставь меня потом,

То, что я сам похитил у себя.

          (Всматривается в дал.)

          Они ужь едут! Боже, в отдаленьи

Я вижу пыль от колесницы их;

Туда они стремятся прочь от нас...

Я также не пришол ли сам оттуда?

Уехали! Я имев их заслужол!

О, если бы ещё раз эту руку

Сказать: "прощенье Тассу!" и услышать:

"Иди, тебе прощается!" - но нет!

Не слышу, не услышу я прощенья!

Пусти меня: я к ним хочу идти!

Проститься только! О, позволь ещё

Увидеть их хоть на одно мгновенье!

Я буду снова счастлив, может-быть!

Нет! навсегда я изгнан и отворжен!

Ужь мне не слышать голоса родного,

Божественного взора не встречать!

          АНТОНИО.

Дай мужу вразумить тебя, Торквато,

Не так ещё ты жалок и несчастлив,

Как думаешь. Будь мужествен. воспрянь:

Ты духом слишком скоро упадаешь.

          ТАССО.

Как в этот миг кажусь перед тобою?

Всё ль для меня потеряно на век?

Ужели горе, как землетрясенье,

Поколебав всё здание моё,

Утрачен ли возвышенный ной дар,

Которым бы я мог разнообразно

Поддерживать и утешать себя?

Угасла ль вся могучая та сила,

Уже ль ничем я сделался мгновенно?

Нет, это всё во мне, и я - ничто?

Я для себя не существую только,

Она не существует для меня!

Но ежели, среди своих сомнений,

Ты кажешься потерянным себе,

Узнай себя сравнением с другими.

          ТАССО.

Ужели нет в истории примера,

Которым бы утешиться я мог?

Иль не было возвышенного мужа,

Страдавшого ужаснее меня,

Нет! всё прошло! одно осталось мне:

Дала природа слёзы человеку

И вопль страданья, ежели в себе

Он, наконец, вместить его не может;

Мелодию дала и силу речи,

Чтоб в жалобных созвучиях излить

Всю глубину моей душевной муки,

И ежели молчит иной, в беде,

          AНТОНИО (берет его за руку).

          ТАССО.

Ты твёрд и тих, о, благородный муж,

Но разсуди - и силою своей

Не величайся: мощная природа,

Создавшая утёсы, и волне

Дала подвижность: посылает бурю -

И прядает, и пенится, и плещет.

Как чудно отражалось солнце в ней,

Как сладостно покоилися звезды

В её груди, колеблемой едва;

В опасности я потерялся весь

И больше в том сознаться не стыжуся.

Со всех сторон уже трещит корабль,

Оторвано разбитое кормило,

Хватаюся обеими руками.

Так за скалу хватается пловец,

Которая разбить его грозила.

                                                            А. Яхонтов.