Дочь Рапаччини
(Старая орфография)

ДОЧЬ РАПАЧЧИНИ.

Много летъ назадъ, молодой человекъ, по имени Джiованни Гуасконти, родомъ съ самаго юга Италiи, прiехалъ въ Падую, чтобы продолжать курсъ наукъ въ знаменитомъ университете этого города. Золота у Джiованни въ кармане было немного, поэтому и поселился онъ въ высокой, печальной комнате стариннаго зданiя, которое, впрочемъ, достойно было служить палаццо какому нибудь падуанскому баричу, и надъ дверьми котораго красовался герба, давно угасшей фамилiи. Молодой иностранецъ, знавшiй великую итальянскую поэму, припомнилъ, что Дантъ поместилъ въ своемъ аду, между страдающими въ предсмертныхъ мукахъ, одного изъ членовъ этого семейства, быть можетъ, даже одного изъ старинныхъ обитателей этого самого зданiя. Такое воспоминанiе, вместе съ наклонностiю къ задумчивости, столь естественной въ молодомъ человеке, впервые вышедшемъ изъ круга, где онъ родился, заставило Джiованни глубоко вздохнуть, когда онъ обвелъ глазами мрачную комнату.

-- Мать, пресвятая Богородица! воскликнула старуха Лизабетта, которая, прiйдя въ восторгъ при виде замечательной красоты Джiованни, старалась придать этой комнате более жилой характеръ: - что можетъ значить подобный вздохъ, когда у васъ такое молодое сердце? Этотъ старый палаццо кажется вамъ, быть можетъ, слишкомъ мраченъ? такъ вы выгляньте только въ окно, и Вы увидите такое же чудное солнце, какъ то, которое вы оставили въ Неаполе.

Гуасконти машинально последовалъ совету старухи, но онъ не нашелъ, чтобы солнце Ломбардiи было такое же весёлое, какъ солнце южной Италiи. Однако же, каково бы оно ни было, оно все-таки освещало садъ, расположенный подъ окнами, и разливало свою живительную теплоту по множеству растенiй, за которыми, по видимому, смотрели съ необыкновеннымъ старанiемъ.

-- Садъ этотъ принадлежитъ къ дому? спросилъ Джiованни.

-- Пока въ немъ нетъ ни одной овощи, такъ упаси насъ Богъ отъ этого! отвечала Лизабетта. - Нетъ, синьоръ, надъ этимъ садомъ трудится синьоръ Джiакомо Рапаччини, тотъ знаменитый докторъ, о которомъ слухъ, безъ сомненiя, дошелъ и до Неаполя. Говорятъ, что онъ изъ этихъ растенiй делаетъ лекарства такiя же сильныя и могущественныя, какъ чары. Вы часто будете видеть синьора доктора, а можетъ быть, и синьору дочь его занятыми собираньемъ чужеземныхъ цветовъ, растущихъ въ ихъ саду.

Старуха, истощивъ все старанiя, чтобы сделать комнату сколько можно более веселою, вышла изъ нея, поручивъ молодого человека заступничеству всехъ святыхъ.

Джiованни не могъ придумать себе лучшаго занятiя, какъ смотреть въ садъ. По виду онъ принялъ его за одинъ изъ техъ ботаническихъ садовъ, которые въ Падуе появились ранее, чемъ въ остальной части Италiи и даже въ целомъ свете. Можетъ быть, онъ служилъ увеселительнымъ садомъ богатаго семейства, потому что по средине виднелись развалины мраморнаго фонтана дивной работы; но теперь онъ былъ до того разбитъ и изувеченъ, что въ этомъ хаосе разбросанныхъ осколковъ невозможна было узнать первоначальнаго рисунка. Вода, однако же, продолжала бить и сверкать на солнце такъ же весело и ясно, какъ и прежде. Легкое журнанiе доносилось до окна молодого человека и навевало на него мысль, что источникъ есть безсмертный Духъ, постоянно поющiй свою небесную песнь и незаботящiйся о превратности всего его окружающаго.... и нетъ ему никакого дела, что одинъ векъ созидаетъ ему тело изъ мрамора, а следующiй - ниспровергаетъ на землю это тленное произведенiе.... Вокругъ бассейна, куда падала вода, росли различныя растенiя, требовавшiя большой влажности для своихъ гигантскихъ листьевъ и поразительно великолепныхъ цветовъ. Въ особенности замечателенъ былъ посаженный въ мраморную вазу, возвышавшуюся по средине бассейна, кустарникъ, усеянный множествомъ пурпуровыхъ цветовъ, изъ которыхъ каждый имелъ весь блескъ и всю красоту драгоценнаго камня; цветы эти были такъ блестящи, что если бы не было солнца, то они одни, кажется, могли бы осветить весь садъ. Каждый кусокъ земли занятъ былъ травами и растенiями, которыя хотя и не были такъ красивы, какъ кустарникъ въ мраморной вазе однако же, ясно говорили о тщательномъ присмотре, какъ будто каждая травка имела особенныя свойства, хорошо известныя ученому, за ними ухаживавшему. Одни растенiя посажены были въ античныя урны, украшенныя богатою лепною работою, другiя - въ простые горшки; третьи - ползли по земле какъ змеи или забирались высоко вверхъ, пользуясь для этого всеми средствами, какiя имъ только представлялись. Одно изъ нихъ обвилось около статуи Вертумна, которая, такимъ образомъ, окуталась сеткою изъ листвы, такъ счастливо расположившеюся, что все вместе могло служить безподобною моделью для скульптора.

Джiованни, продолжая смотреть въ окно, услышалъ за стеною изъ зелени шорохъ, который сказалъ ему, что въ саду кто-то работаетъ. Работникъ не замедлилъ показаться. Это былъ не простой садовникъ, но человекъ высокаго роста, сухой, бледный, болезненнаго вида. Онъ былъ; одетъ въ черное платье, какъ ученый. Онъ уже былъ пожилыхъ летъ; жидкая борода его уже поседела, какъ и волоса на голове: черты лица его выказывали глубокообразованный умъ, но черты эти даже въ молодости никогда не выражали сердечной теплоты.

Этотъ ученый садовникъ разсматривалъ съ крайнимъ вниманiемъ каждое растенiе, встречавшееся ему на дороге; казалось, онъ проникалъ взоромъ въ самыя сокровенныя ихъ свойства, наблюдалъ образъ ихъ строенiя, открывалъ, почему такой-то листъ имеетъ такую форму, и почему другой - другую, почему одинъ цветокъ отличается отъ, своего соседа цветомъ и запахомъ. И между темъ, несмотря на глубокое знанiе садовника, между нимъ и этими существами растительнаго царства не было никакой короткости: напротивъ, онъ, старался не прикасаться къ нимъ непосредственно рукою и не вдыхать ихъ аромата; такая осторожность непрiятно подействовала на Джiованни, потому что садовникъ поступалъ такъ, какъ будто его окружаетъ все зловредное: или дикiе, хищные звери, или ядовитыя змеи, или злые духи, которые, позволь онъ имъ секундную вольность, тотчасъ стрясли бы надъ его головою страшное несчастiе. Такое безпокойство въ человеке, занимавшемся возделыванiемъ сада занятiемъ самымъ простымъ и невиннымъ, какъ-то тяжело пугало воображенiе молодого человека.

Когда недоверчивый садовникъ срывалъ завядшiе листья или отделялъ отпрыски - произведенiе изобильныхъ соковъ, то надевалъ на руки толстыя перчатки. Впрочемъ, перчатки не были единственнымъ оборонительнымъ его оружiемъ. Когда онъ дошелъ до великолепнаго растенiя, котораго красные цветы украшали мраморный фонтанъ, то онъ прикрылъ какою-то маскою ротъ и ноздри, какъ будто это растенiе скрывало подъ своею красотою зловредное, смертоносное начало. Найдя, что и маска еще не довольно его обезпечиваетъ, онъ отошелъ на несколько шаговъ, снялъ ее и голосомъ громкимъ, но слабымъ, какъ у чахоточнаго, произнесъ: Беатриче!... Беатриче!...

-- Здесь, батюшка! что угодно? послышался изъ окна противоложнаго дома молодой, роскошный голосъ.

Этотъ голосъ, прекрасный какъ закатъ тропическаго солнца, вызвалъ въ Джiоваини, хотя онъ самъ не зналъ почему, представленiе о пурпуровомъ и темно-малиновомъ цвете и впечатленiе прiятнаго, но тяжелаго запаха.

-- Вы въ саду? продолжалъ тотъ же голосъ.

-- Да, Беатриче, отвечалъ садовникъ: - и ты мне нужна.

Скоро изъ дома вышла молодая девушка, одетая такъ же богато, какъ роскошнейшiй изъ цветковъ, прекрасная какъ день, съ цветомъ лица такимъ блестящимъ и живымъ, что будь этотъ румянецъ еще на каплю живее, то онъ бы былъ уже слишкомъ резокъ. Жизнь, сила и здоровье кипели въ ней, и избытокъ всехъ этихъ даровъ, такъ сказать, сдерживался и смирялся ея девственнымъ поясомъ. Вероятно, воображенiе Джiованни питалось идеями слишкомъ нежными, пока онъ смотрелъ въ садъ, потому что прекрасная незнакомка произвела на него такое же впечатленiе, какъ видъ цветка-человека, брата этихъ растительныхъ цветовъ, такого же прекраснаго.... нетъ! еще прекраснее, чемъ самый роскошный изъ нихъ, - такого, къ которому, однако же, нельзя прикоснуться иначе, какъ въ перчаткахъ, нельзя подойти къ нему безъ маски. Беатриче, проходя по дорожкамъ сада, трогала растенiя и вдыхала запахъ цветовъ, которые отецъ ея такъ тщательно обходилъ.

бы рисковать жизнью. На будущее время придется, кажется, тебе одной ухаживать за нимъ.

-- И я съ удовольствiемъ приму на себя эту обязанность, съ живостiю возразила девушка, своимъ блестящимъ голосомъ, наклонясь къ великолепному растенiю и протягивая къ нему руки, какъ будто желая обнять его. - Да, сестрица, да, моя лучезарная, Беатриче одна будетъ о тебе заботиться, ухаживать за тобою, а ты, въ вознагражденiе, станешь наделять ее своими поцалуями и мраморнымъ дыханiемъ, которое для нея то же, что дыханiе жизни!

И Беатриче, съ тою же нежностiю, какою дышали ея слова, принялась хлопотать около растенiй. Что касается до Джiованни, онъ протиралъ себе глаза, стоя у окна, и не могъ отдать себе отчета - девушка ли передъ нимъ, ухаживающая за любимымъ цветкомъ, или сестра, расточающая сестре нежныя заботы? Сцена эта продолжалась недолго. Окончилъ ли докторъ Рапаччини свою работу въ саду, или его неусыпный глазъ приметилъ въ окне незнакомую фигуру, - только онъ взялъ дочь за руку и увелъ ее. Наступала уже ночь; тяжелыя испаренiя, казалось, стали отделяться отъ растенiй и проноситься мимо открытаго окна; Джiованни затворилъ его, легъ въ постель и сталъ грезить о великолепномъ цветке и молодой девушке. Цветокъ и девушка представлялись ему отдельно, а составляли какъ будто одно целое, и, подъ этими двумя различными формами, это существо, единое и двойственное, грозило какою-то непонятною опасностiю. Однако же, въ утреннемъ свете есть влiянiе, которое стремится исправить все заблужденiя воображенiя и даже разсудка, въ которыя мы можемъ впасть при захожденiи солнца, въ продолженiе темной ночи или при свете луны. Первымъ движенiемъ Джiованни по пробужденiи было открыть окно и взглянуть на садъ, который во сне представлялся ему такимъ таинственнымъ. Онъ былъ удивленъ и даже несколько сконфузился, увидавъ, какъ все было просто и естественно при первыхъ лучахъ солнца, озлащавшаго росинки, оправленныя въ цветы и листья; эти росинки, придавая еще более блеска красоте редкихъ цветовъ, вместе съ темъ вводили все предметы въ границы обыкновеннаго и естественнаго. Молодой человекъ очень обрадовался, что онъ, живя въ такомъ пустынномъ месте, можетъ любоваться оазисомъ привлекательной зелени и роскошной растительности. "Этотъ садъ - говорилъ онъ самъ себе - будетъ для меня символическимъ языкомъ, посредствомъ котораго я буду общаться съ природою". Правда, въ саду не было еще ни болезненнаго старика, ни его прекрасной дочери, такъ что Джiованни не могъ определить, какъ велика на самомъ деле степень той таинственности, въ которую они облечены были его возбужденнымъ воображенiемъ. Во всякомъ случае, онъ былъ расположенъ видеть все въ более благоразумномъ свете.

Днемъ онъ отправился засвидетельствовать свое почтенiе синьору Пьетро Бальони, профессору медицины въ университетъ, ученому, пользовавшемуся громадною славою, къ которому онъ имелъ рекомендательное письмо. Профессоръ былъ человекъ уже пожилыхъ летъ, счастливаго и шутливаго характера; онъ оставилъ Джiованни обедать и очень ему понравился своимъ веселымъ разговоромъ, особенно, когда разговоръ оживился после одной или двухъ бутылокъ тосканскаго вина. Джiованни, полагая, что двое ученыхъ, живущихъ въ одномъ городе, должны быть на короткой ноге между собою, улучилъ минуту и произнесъ имя доктора Рапаччини. Но ответъ профессора не былъ такъ радушенъ, какъ ожидалъ молодой человекъ.

-- Неприлично бы было преподавателю дивной науки, какова медицина, сказалъ Пьетро Бальони: - отказывать такому искусному доктору, какъ Рапаччини, въ похвалахъ, которыя онъ вполне заслуживаетъ. Но, съ другой стороны, я поступилъ бы недобросовестно, еслибъ допустилъ, чтобы такой достойный молодой человекъ, какъ вы, синьоръ Джiованни, сынъ моего стариннаго прiятеля, составилъ себе ложную идею о человеке, въ рукахъ котораго, можетъ быть, ваша жизнь и смерть. Дело въ томъ, что нашъ почтенный докторъ Рапаччппи, за исключенiемъ одного, быть можетъ, человека, ученее всехъ членовъ факультета, не только въ Падуе, но, и въ целой Италiи. Но противъ него много обвиненiй.

-- Что же это за обвиненiя?

-- Разве друга моего Джiованни тревожитъ какая нибудь болезнь тела или сердца, что онъ съ такимъ любопытствомъ разспрашиваетъ о докторахъ? спросилъ профессоръ, съ улыбкою. - О Рапаччини говорятъ (а такъ какъ я его знаю, то могу сказать утвердительно), что онъ несравненно более заботится о науке, нежели о человечестве. Его больные занимаютъ его не более, какъ субъекты для какого нибудь новаго опыта. Онъ охотно пожертвуетъ жизнью, человека - своею столько же, сколько и чужою, или темъ, что ему всего дороже, чтобы хотя на горчичное зернышко увеличить и безъ того уже значительный запасъ своего знанiя.

-- О! такъ въ самомъ деле, онъ кажется, ужасный человекъ! заметилъ Гуаоконти, припомнивъ холодное и чисто интеллектуальное лицо Рапаччини. - И между темъ, почтеннейшiй профессоръ, все-таки онъ человекъ ума возвышеннаго.... Разве многiе способны къ такой любви къ науке?

-- И избави насъ Боже! воскликнулъ профессоръ, съ некоторымъ неудовольствiемъ: - если только у нихъ такiе же взгляды на медицину, какъ у Рапаччини. По его мненiю, все целительныя свойства заключаются въ веществахъ, которыя мы называемъ растительными ядами. Онъ возделываетъ ихъ собственными руками, и даже носятся слухи, что онъ открылъ новые виды ядовъ, которые несравненно смертоноснее известныхъ, и которыхъ природа никогда бы ее произвела для наказанiя сего мiра, если бы онъ не содействовалъ ей. Нельзя отвергать, что синьоръ докторъ делаетъ менее вреда, чемъ сколько можно ожидать отъ такихъ опасныхъ веществъ, и я долженъ признаться, что время отъ времени ему удавалось совершать дивныя изцеленiя. Но личное мое мненiе таково, что не следуетъ приписывать слишкомъ много чести успехамъ, которые, вероятно, не более, какъ дело случая? но, напротивъ, нельзя оставить безъ строгаго вниманiя всехъ его неудачныхъ врачеванiй, и на нихъ надо смотреть единственно какъ на плодъ его собственнаго образа действiй.

Гуасконти не принялъ бы безусловно мненiя доктора Бадьони, если бы зналъ, что между нимъ и докторомъ Рапаччини давнымъ-давно господствуетъ война, и что доктора Рапаччини обыкновенно считали победителемъ. Если читатель самъ захочетъ удостовериться въ этомъ, то мы отсылаемъ его къ некоторымъ сочиненiямъ, отпечатаннымъ готическимъ шрифтомъ и хранящимся въ Медицинскомъ Падуанскомъ Факультете.

-- Послушайте, почтеннейшiй профессоръ, сказалъ Джiованни, после размышленiя о необыкновенномъ рвенiи Рапаччини къ науке: - до какой степени врачъ этотъ любитъ свое искусство - я не знаю, но есть предметъ, который ему, вероятно, еще дороже - у него есть дочь.

-- А, а! воскликнулъ профессоръ, заливаясь смехомъ. - Такъ вотъ и секретъ моего друга Джiованни! Вы слышали объ этой девушке: отъ нея съ ума сходятъ все молодые люди Падуи, хотя изъ нихъ нетъ шестерыхъ, которые счастiе видеть черты ея лица. Я ничего не знаю о синьоре Беатриче, кроме того, что Рапаччини, говорятъ, передалъ ей свою науку, и что она, такая молодая и прекрасная, какъ о ней разсказываютъ, въ состоянiи читать лекцiи въ университете. Бьдть можетъ, отецъ ея готовитъ ей мою кафедру!... Носятся еще нелепые слухи, но они не заслуживаютъ ни того, чтобы ихъ повторять, ни того, чтобы ихъ слушать, и поэтому, синьоръ Джiованни, выпейте-ка стаканъ лакрима.

Гуасконти отправился домой, немножко разгоряченный виномъ, вследствiе котораго въ воображенiи его безпрестанно вертелись странные образы доктора Рапаччини и прекрасной Беатриче. Дорогой онъ встретилъ цветочницу и купилъ у нея свежiй и душистый букетъ.

Войдя въ комнату, онъ селъ у окна такъ, что остался въ тени, отбрасываемой густою стеною: Джiованни свободно могъ смотреть въ садъ, не опасаясь быть уличену въ нескромности. Въ саду царствовала глубокая тишина. Чужеземныя растенiя грелись на солнышке, посылая время отъ времени одно другому таинственные родственные, симпатическiе поклоны. По средине виднелся великолепный кустарникъ, испещренный рубиновыми кистями, сверкавшими въ воздухе и отражавшимися, кроме того, въ воде бассейна, освещенной ихъ лучезарнымъ блескомъ. Сначала, какъ мы сказали, въ саду никого не было. Но скоро - чего боялся или чего ожидалъ Джiованни - на пороге дома появилась молодая девушка. Она сошла со ступенекъ и стала гулять посреди редкихъ растенiй, вдыхая ихъ различные запахи, подобно одному изъ техъ существъ, о которыхъ упоминается въ басняхъ и которыя питаются прiятными ароматами. При появленiи Беатриче, Гуасконти затрепеталъ, увидавъ, какъ настоящая красота ея превосходитъ ту, которую онъ приписывалъ ей по воспитанiю: казалось, самое солнце не отнимало у нея ея блеска; казалось, она озарила собою тенистыя места сада - такъ по крайней мере находилъ Джiованни. Онъ теперь лучше разгляделъ ея лицо, нежели накануне, и былъ пораженъ его кроткимъ и простодушнымъ выраженiемъ, ибо именно эти качества не входили въ идею, которую онъ составилъ объ ея характере. Поэтому онъ снова задалъ себе вопросъ: что она за существо? Не преминулъ онъ также заметить или вообразить, что существуетъ аналогiя между красивою девушкою и великолепнымъ кустарникомъ, наклонившимъ свои рубиновыя кисти къ фонтану.... Беатриче, по странной прихоти, казалось, хотела еще более увеличить это сходство цветами своей одежды и ихъ расположенiемъ.

Подойдя къ кустарнику, она открыла свои объятiя, какъ бы съ страстнымъ жаромъ, и такъ прижала къ себе его ветви, что ея лицо скрылось на минуту въ зелени, и ея блестящiе локоны смешались съ цветами.

-- Дай мне твое дыханiе, сестрица! воскликнула Беатриче: - обыкновенный воздухъ лишаетъ меня только силы. Дай мне и цветокъ.... Я сорву его дружескою рукою и приложу къ сердцу.

И, сказавъ это, дочь Рапаччини сорвала одинъ изъ самыхъ блестящихъ цветковъ и хотела украсить имъ свою грудь. Въ эту минуту случилось странное происшествiе - если только читатель не припишетъ его скорее воображенiю Джiованни, отуманенному и разгоряченному частыми возлiянiями, чемъ действительности. Маленькое пресмыкающееся, оранжеваго цвета, изъ породы ящерицъ или хамелеоновъ, ползло по тропинке, прямо у ногъ Беатриче. Джiованни показалось - по тому разстоянiю, на какомъ онъ находился, онъ никакъ не могъ разсмотреть такихъ мелкихъ подробностей - показалось, говоримъ мы, что капля сока упала съ отломленнаго стебля цветка на головку ящерицы. Съ секунду ящерица билась въ конвульсiяхъ и потомъ бездыханная растянулась на солнце. Беатриче увидала это замечательное явленiе, печально перекрестилась, но оно, казалось, не удивило ее. Это маленькое приключенiе не помешало ей поместить злополучный цветокъ у себя на груди. Цветокъ сверкалъ ослепительно какъ драгоценный камень, придавая наружности и костюму Беатриче прелесть, которая такъ согласовалась съ ея характеромъ, что ничто въ мiре не могло заменить этого цветка.

Джiованни вышелъ изъ тени, потомъ опять углубился въ нее и пробормоталъ въ смущенiи:

-- Не сплю ли я? владею ли я своими чувствами?... Это существо.... какъ мне назвать его - невыразимо прекраснымъ или ужаснымъ до невозможности?...

надъ садовою стеною пролетела великолепная бабочка; вероятно, она летала по огороду, не находя ни цветовъ, ни зелени среди старинныхъ жилищъ его, и наконецъ была привлечена издалека тяжелымъ запахомъ, который разливалъ въ окрестности садъ Рапаччини. Крылатое существо не опустилось ни на одинъ цветокъ, но, восхищенное красотою Беатриче, стало медленно кружиться надъ ея головою! На этотъ разъ было не возможно, чтобы зренiе обмануло Гуасконти. Читатель, думай что хочешь, но ему показалось, что между темъ, какъ девушка смотрела съ детскою радостiю на насекомое, оно все более и более теряло силы и наконецъ упало къ ея ногамъ! его блестящiя крылышки судорожно передернулись - бабочка была мертва! она умерла безъ всякой видимой причины, кроме дыханiя Беатриче, которая снова перекрестилась и тяжело вздохнула, наклоняясь надъ безжизненнымъ насекомымъ.

Невольное движенiе Джiованни привлекло на него ея вниманiе, и она увидала у окна прекрасную голову молодого человека - голову скорее греческую, чемъ итальянскую - съ лицомъ красоты необыкновенно правильной, съ волосами, облитыми золотистымъ отливомъ. Джiованни, не зная самъ что деваетъ, бросилъ букети, который держалъ въ рукахъ.

-- Синьора, сказалъ онъ: - вотъ цветы свежiе и безвредные: носите ихъ во имя любви Джiованни Гуасконти!

-- Благодарю, синьоръ, отвечала Беатриче, голосомъ, который вылетелъ изъ устъ ея какъ гармоническая волна, и который выражалъ и радость ребенка и удовольствiе женщины. Я принимаю вашъ подарокъ и съ удовольствiемъ дала бы за него этотъ драгоценный пурпуровый цветокъ; но я напрасно стала бы бросать его къ вамъ вверхъ: онъ не долетитъ; потому, синьоръ Гуасконти, вамъ придется удовольствоваться моею благодарностiю.

Она подняла букетъ, потомъ, какъ бы устыдясь, что забыла девическую скромность и осторожность и отвечала на любезности незнакомца, скорыми шагами пошла къ дому. Какъ ни быстръ былъ переходъ, однако же, Джiованни заметилъ, будто бы, когда девушка готова была скрыться за дверью, что его букетъ уже сталъ увядать въ ея рукахъ.... Конечно, мысль была безумная.... разве могъ онъ разузнать на такомъ разстоянiи, свежи ли цветы, или нетъ?..

Вследствiе этого приключенiя Джiованни несколько дней не подходилъ къ окну, выходившему въ садъ доктора Рапаччини, какъ будто что нибудь чудовищное и гадкое поразило бы его глаза, еслибъ онъ взглянули, въ ту сторону. Онъ чувствовалъ, что после разговора съ Беатриче онъ поддался до некоторой степени влiянiю неизъяснимой силы. Если сердцу его грозила действительная опасность, то ему всего лучше было бы оставить свое жилище и даже Падую, или смотреть всякiй день на Беатриче и привыкнуть видеть въ ней просто молодую девушку, такую же, какъ и все другiя; но Джiованни сделалъ самое худшее: онъ оставался близко отъ этого необыкновеннаго существа и избегалъ встречи съ нимъ; такая близость и возможность войти въ сношенiя съ Беатриче только придавали видъ действительности фантазiямъ, постоянно изобретаемымъ его прихотливымъ воображенiемъ. У Гуасконти сердце было не слишкомъ глубокое, - по крайней мере онъ еще не измерялъ его глубины, - но онъ былъ одаренъ живымъ воображенiемъ и однимъ изъ техъ горячихъ южныхъ темпераментовъ, который безпрестанно увеличивалъ его жгучую лихорадку. Обладала ли Беатриче, или нетъ этимъ смертоноснымъ дыханiемъ, этимъ сродствомъ съ цветами, страшными при всемъ ихъ великолепiи? Верно только то, что она напитала все существо его тонкимъ и жестокимъ ядомъ. То не была любовь, хотя роскошная красота молодой девушки сводила его почти съ ума, - не ужасъ.... нетъ! даже и тогда не ужасъ, когда онъ воображалъ, что душа Беатриче напитана тою же ядовитою матерiею, которая, казалось, разливалась въ ея теле; но это былъ дикiй плодъ, ужаса и любви, который соединялъ въ себе эти две первородныя страсти, приводилъ въ трепетъ, какъ первая, и жегъ огнемъ, какъ последняя. Джiованни не зналъ, чего ему бояться, еще менее - чего должно ожидать; но надежда и страхъ постоянно боролись въ его сердце, одерживали другъ надъ другомъ победу и снова поднимались после пораженiя и снова начинали борьбу. Всякое душевное движенiе есть благо для насъ, если оно просто, - а следствiе ли оно радости или печали - это все равно; но ужасное смешенiе двухъ противныхъ ощущенiй разжигаетъ зловещее пламя ада.

Иногда онъ старался утишать воспаленiе ума своего темъ, что измерялъ улицы Падуи или гулялъ за городскими воротами; но такъ какъ онъ шагалъ въ тактъ съ бiенiями своего сердца, то прогулка обращалась часто въ стремительный бегъ. Однажды онъ былъ остановленъ какимъ-то толстымъ человекомъ, который схватилъ его за руку; проходя мимо, человекъ этотъ, обернувшись, узналъ молодого человека и бросился за нимъ; но Джiованни бежавъ такъ скоро, что толстякъ почти задохся, прежде нежели догналъ его.

-- Синьоръ Джiованни!... остановитесь, молодой другъ мой! проговорилъ онъ. - Разве вы не узнаете меня? Я бы не удивился этому, еслибъ изменился такъ, какъ вы.

То былъ Бальони, котораго Джiованни постоянно избегалъ, после перваго свиданiя, опасаясь, чтобы профессоръ, при своей проницательности, не проникъ въ его тайны. Молодой человекъ сделалъ усилiе, чтобы оправиться, бросилъ удивленный взглядъ на внешнiй мiръ изъ своего мiра внутренняго, потомъ отвечалъ, какъ будто во сне:

-- Да, я Джiованни Гуасконти, авы - профессоръ Пьетро Бальони. Теперь пустите же меня.

-- Нельзя, никакъ нельзя, синьоръ Джiованни Гуасконти, возразилъ съ улыбкою, профессоръ, стараясь угадать мысли молодого человека,--- чтобы я, товарищъ детства и юности вашего отца, позволилъ сыну его пройти мимо меня, какъ чужому, по стариннымъ улицамъ Падуи? Постойте же, синьоръ Джiованни: намъ надо переговррить кое о чемъ прежде, чемъ мы разстанемся.

-- Такъ скорее же, достойнейшiй профессоръ, скорее! возразилъ Джiованни, съ лихорадочнымъ нетерпенiемъ. - Ваша милость должна ясно видеть, что я спешу!

Въ это время по улице прошелъ человекъ, одетый въ черное, сгорбленный, съ трудомъ передвигавшiй ноги, какъ больной. Хотя лицо его было страшно бледно, однако же, оно выражало такой деятельный умъ, что наблюдатель могъ бы не обратить никакого вниманiя на эти симптомы физической слабости и видеть только поразительную энергiю духа. Человекъ этотъ обменялся холоднымъ поклономъ съ Бальони и устремилъ свои взоры на Джiованни съ такою проницательностiю, что, казалось, тотчасъ же открылъ все, что было достойно его вниманiя въ молодомъ человеке. Въ этомъ взгляде было особенное спокойствiе, какъ будто прохожiй виделъ въ Гуасконти предметъ интереса чисто спекулятивнаго, а вовсе не человечнаго.

-- Это докторъ Рапаччини! проговорилъ профессоръ, когда Рапаччини уже прошелъ. - Виделъ онъ васъ где нибудь?

-- Не знаю; кажется, не видалъ, отвечалъ Джiованни, вздрогнувшiй всемъ теломъ при имени доктора.

-- Нетъ, виделъ.... непременно виделъ! съ живостiю возразивъ Бальони. - У него есть свои виды на васъ иначе онъ не сталъ бы такъ всматриваться въ васъ! Я знаю этотъ взглядъ: это тотъ, который холодно освещаетъ его лицо, когда онъ наклоняется надъ птичкой, надъ мышью, надъ бабочкою, убитыми запахомъ одного изъ его цветовъ. Взглядъ этотъ такъ же глубокъ, какъ сама природа; только въ немъ нетъ теплоты и любви, которыя есть въ природе. Синьоръ Джiованни, ручаюсь жизнью, что вы сделались предметомъ какого нибудь опыта Рапаччини!

-- Вы хотите меня съ ума свести? воскликнулъ заносчиво Джiованни. - Синьоръ профессоръ, предметъ выбранъ очень неудачно....

-- Терпенiе, терпенiе! перебилъ его непоколебимый Бальони. - Говорю тебе, бедный Джiованни, что Рапаччини видитъ въ тебе субъектъ, имеющiй для него ученую цель и занимательность. Ты попалъ въ ужасныя руки! А какую роль играетъ синьора Беатриче въ этой тайне?

Но Гуасконти, находя, что упорство Бальони невыносимо, вырвался изъ его рукъ и убежалъ, прежде чемъ профессоръ успелъ снова схватить его. Бальони проводилъ молодого человека взглядомъ и сказалъ, покачивая головою:

-- Этому не бывать. Джiованни сынъ моего стараго друга, поэтому я не хочу, чтобы съ нимъ случилось несчастiе, отъ котораго можетъ предохранить его тайна моего искусства.... И потомъ, какая невыносимая дерзость со стороны Рапаччини - вырывать, такъ сказать, прямо у меня изъ рукъ этаго мальчика и употреблять его для своихъ адскихъ опытовъ! Но дочь!... тутъ нуженъ надзоръ. Быть можетъ, наиученейшiй синьоръ Рапаччини, посажу я васъ на мель тамъ, где вы этого вовсе не ожидаете!

что волненiе чувствъ Джiованни заменилось на минуту печальнымъ и холоднымъ равнодушiемъ. Онъ прямо взглянулъ на морщинистое лицо, которое корчило ему улыбку, но, онъ и не заметилъ ея. Тогда старуха схватила его за плащь.

-- Синьоръ, синьоръ! прошептала она, но прежнему съ улыбкою на широкихъ губахъ, отчего она была похожа на смешную фигуру, вырезанную изъ дерева и почерневшую отъ времени. - Послушайте, синьоръ!... въ саду есть дверь потаенная!

-- Что ты говоришь? воскликнулъ Джiованни, быстро повернувшись къ старухе. - Потаенная дверь въ садъ доктора Рапаччини?

-- Тс! тс! тише!... пробормотала Лизабетта, закрывъ ему ротъ рукою. - Да, въ садъ достопочтеннаго доктора.... вы можете разсмотреть все его прекрасные цветы. Многiе молодые люди готовы золота дать, чтобъ ихъ только впустили туда.

Джiованни положилъ ей въ руку золотую монету.

-- Покажи мне дорогу, сказалъ онъ.

Въ уме его промелькнуло сомненiе, пробужденное, вероятно, разговоромъ съ Бальони. Вмешательство старой Лизабетты имело, быть можетъ, соотношенiе съ таинственною интригою, въ которую, какъ полагалъ Бальони, вовлекалъ его Рапаччини. Однако же, это сомненiе, смущая Джiованни, не могло остановить его. Лишь только представилась ему возможность приблизиться къ Беатриче, ему показалось, что онъ необходимо долженъ это исполнить. Да и что ему за дело, ангелъ это или демонъ! Его непреодолимо влекло въ ея заколдованный кругъ, и онъ не могъ уклониться отъ закона, который заставлялъ его описывать около Беатриче круги все более и более тесные, до техъ поръ, пока не дошелъ онъ до результата, котораго и не старалса предвидеть. И, однако же - странное дело! - имъ овладело внезапное сомненiе: горячее сочувствiе, которое онъ питалъ къ Беатриче, не просто ли мечта, такъ ли оно глубоко и действительно, что можетъ извинить положенiе, въ которое онъ готовился вступить, не зная его последствiй? не просто ли это прихоть молодого человека, которая не имеетъ ничего или почти ничего общаго съ его сердцемъ?

Онъ остановился.... решимость его оставила.... онъ сделалъ полу-оборотъ, но все-таки продолжалъ свой путь. Проводница съ сморщеннымъ лицомъ провела его по многимъ темнымъ коридорамъ и наконецъ отворила дверь, въ которую онъ увидалъ трепещущiе листья, освещенные солнцемъ. Джiованни переступилъ за порогъ и, расчищая себе дорогу сквозь перепутавшiяся ветви кустарника, заслонявшаго собою потаенную дверь, очутился подъ своимъ собственнымъ окномъ, въ саду доктора Рапаччини.

Когда невозможность бываетъ устранена, когда туманныя мечты воплощаются въ осязаемую действительность, тогда часто случается, что мы вдругъ делаемся спокойны и хладнокровны среди такихъ обстоятельствъ, о которыхъ одна мысль бросала насъ въ болезненный бредъ радости или печали. Судьба любитъ такъ играть съ нами. Страсть выбираетъ минуту, которая ей нравится, чтобы выступить на сцену, и лениво остается назади, когда благопрiятныя обстоятельства, по видимому, призываютъ ее. Это самое испытывалъ Джiованни. Ежедневно пульсъ его бился съ лихорадочною быстротою при невероятной мысли о свиданiи съ Беатриче съ глаза на глазъ, въ саду, где, греясь подъ восточнымъ блескомъ ея красоты, онъ могъ прочитать въ ея очахъ тайну, которую считалъ загадкою своей собственной жизни. Но въ настоящую минуту въ сердце его господствовало необыкновенное и какое-то несвоевременное спокойствiе. Объ обвелъ садъ глазами и, не видя ни Беатриче, ни ея отца, прехладнокровно принялся разсматривать растенiя.

Онъ остался недоволенъ видомъ всехъ ихъ и каждаго отдельно: великолепiе ихъ казалось слишкомъ резко, вычурно и неестественно. Не было кустарника, при виде котораго не испугался бы путешественникъ, проходя черезъ лесъ: ему непременно почудилось бы что изъ зелени бросаетъ на него страшные взгляды житель того света. Другiя растенiя тоже оскорбили бы ваше тонкое чувство своимъ искусственнымъ видомъ, который свидетельствовалъ, что тутъ помесь растенiй разныхъ породъ, такъ Что это не творенiе Бога, а чудовищное порожденiе испорченнаго воображенiя человека,блестящее красотою зловещею и обманчивою. Растенiя эти, вероятно, были результатомъ опытовъ, посредствомъ которыхъ иногда удавались, черезъ смешенiе двухъ различныхъ красивыхъ породъ, новые экземпляры, запечатленные характеромъ зловредности и таинственности, отличавшей все, что росло въ саду. Однимъ словомъ, изъ всей коллекцiи Джiованни узналъ только два или три растенiя, которыя, какъ ему было известно, были ядовиты. Въ то время, какъ онъ занимался разсматриванiемъ сада, онъ услыхалъ шелестъ шёлковаго платья и, оборотясь, увидалъ, что Беатриче выходила изъ дверей дома.

Джiованни не подумалъ о томъ, что сделать ему въ такомъ случае - извиниться ли въ своевольномъ присутствiи въ чужомъ саду, или показать видъ, что онъ въ этомъ саду если не вследствiе особеннаго желанiя, то по крайней мере съ ведома доктора Рапаччини или его дочери. Но поведенiе Беатриче тотчасъ заставило его прiйти въ себя, хотя и оставило его въ томъ же сомненiи относительно обстоятельства, вследствiе котораго отворилась ему садовая дверь. Беатриче весело шла по дорожке И встретила молодого человека у развалинъ фонтана; присутствiе его удивило девушку, но это удивленiе было скоро уничтожено сменившимъ его удовольствiемъ и благосклонностiю.

-- Вы любите цветы, синьоръ, сказала Беатриче съ улыбкою, намекая на букетъ, брошенный ей Джiованни. - Поэтому я нисколько не удивляюсь, что видъ редкой коллекцiи батюшки заставилъ васъ уступить желанiю разсмотреть ее поближе. Жалею, что его здесь нетъ: онъ разсказалъ бы вамъ престранныя и презанимательныя вещи объ этихъ растенiяхъ, потому что онъ провелъ всю жизнь надъ изученiемъ ихъ свойствъ, и этотъ садъ - его вселенная.

-- Если справедливы слухи, заметилъ Джiованни: - то и вы, синьора, глубоко посвящены въ свойства всехъ этихъ великолепныхъ цветовъ и проницательныхъ ихъ запаховъ? Если бы вы удостоили меня быть моимъ наставникомъ, то, безъ сомненiя, я оказалъ бы успехи более быстрые, чемъ подъ руководствомъ самого синьора Рапаччини.

-- Уже ли же светъ занимается такими пустяками? спросила Беатриче, сопровождая свои слова свежимъ, музыкальнымъ смехомъ. - Разве говорятъ, что мне известна наука моего батюшки?... Какая смешная шутка! Нетъ, хотя я выросла среди этихъ цветовъ, однако же, я знаю только ихъ тени и запахи, и иногда мне кажется, что я съ удовольствiемъ избавилась бы и отъ этого небольшого знанiя. Здесь есть даже цветы - и одни изъ самыхъ лучшихъ - которые мне не нравятся и оскорбляютъ мой взоръ. Но прошу васъ, синьоръ, не верьте ничему, что говорятъ о моихъ познанiяхъ, а верьте лишь тому, что вы увидите собственными глазами,

-- А всему ли тому, что я виделъ собственными глазами, долженъ я верить? спросилъ Гуасконти, почувствовавъ дрожь при воспоминанiи о сценахъ, которыхъ былъ свидетелемъ. - Нетъ, синьора, лучше прикажите мне верить только тому, что вы скажете собственными устами!

-- Да, синьоръ, я вамъ приказываю! Забудьте все, что вы могли вообразить себе на мой счетъ. Что казалось истиною вашимъ чувствамъ, на деле можетъ быть ложно; но слова Беатриче Рапаччини - это отголосокъ сердца, которое не умеетъ притворяться.... и вы можете имъ поверить!

Вся фигура ея озарилась какою-то теплотою, которая для Джiованни была светомъ истины. Пока Беатриче говорила, вокругъ нея разливался роскошный и упоительный, хотя непродолжительный запахъ; но молодой человекъ, вследствiе какого-то неизъяснимаго отвращенiя, едва осмеливался вдыхать. Быть можетъ, это былъ запахъ цветовъ. Разве возможно, чтобы дыханiе Беатриче напояло ея слова такимъ прiятнымъ ароматомъ? Съ минуту Джiованны готовъ былъ лишиться чувствъ; но эта слабость прошла какъ тень; казалось, въ глазахъ, этой чудесной девушки онъ виделъ всю прозрачную глубину души ея и уже не ощущалъ въ себе ни сомненiй, ни страха.

Румянецъ гнева, покрывшiй щоки Беатриче, разсеялся: она предалась прiятной веселости, и чистое наслажденiе, находимое ею въ беседе съ Джiованни, походило на то, которое должна, кажется, испытывать девушка - обитательница пустыннаго острова, въ разговоре съ путешественникомъ, прiехавшимъ изъ образованной страны. Опытность Беатриче въ жизни очевидно ограничивалась только садомъ: она говорила о предметахъ такихъ простыхъ, какъ, напримеръ, дневной светъ или летнiя облака, и предлагала Джiованни такiе вопросы о Падуе или о дальней родине молодого человека, о его друзьяхъ, матери, сестрахъ, что онъ отвечалъ ей какъ ребенку. Душа ея изливалась передъ нимъ какъ свежiй ручеекъ, впервые увидавшiй светъ и удивляющiйся отраженiю земли и неба, которыя украшаютъ его воды. У нея, вместе съ темъ, вырывались мысли глубокiя и образы блестящiе какъ драгоценные камни: можно сказать, что это рубины и брильянты, сверкающiе среди пены источника. Время отъ времени молодого человека странно какъ-то поражала мысль, что онъ гуляетъ одинъ съ тою, которая сделала такое живое впечатленiе на его воображенiе, которую онъ облекъ въ такiя мрачныя краски и качества которой проявились въ ней такъ ужасно. Действительно ли это онъ, Джiованни, говоритъ съ Беатриче, какъ братъ съ сестрою, и находитъ ее такою естественною и такою чистою? Но размышленiя эти продолжались не более секунды: влiянiе характера Беатриче было такъ действительно, что онъ не могъ не примириться съ нимъ.

Въ дружеской беседе они обошли весь садъ и после многихъ поворотовъ и извилинъ очутились снова у фонтана, где росъ великолепный кустарникъ, покрытый ослепительными цветами. Отъ нихъ отделялся ароматъ, и онъ показался Джiованни темъ же самымъ, который онъ приписывалъ дыханiю Беатриче; только запахъ цветка былъ несравненно сильнее. Когда девушка увидала этотъ кустарникъ, то прижала руки къ сердцу, какъ будто она вдругъ почувствовала въ груди страшное колотье.

-- Я помню, синьора, сказалъ Гуасконти: - что вы когда-то обещали мне одинъ изъ этихъ рубиновъ въ заменъ букета, который я имелъ дерзость бросить къ вашимъ ногамъ. Позвольте же мне теперь сорвать одинъ цветокъ въ память нашего свиданiя.

И, протянувъ руку, онъ сделалъ шагъ къ кустарнику; но молодая девушка бросилась впередъ съ крикомъ, пронзившимъ какъ кинжалъ сердце Джiованни. Она схватила его за руку и отдёрнула назадъ со всею силою, какая только была во всемъ ея нежномъ существе. Отъ дрожанiя руки Беатриче Гуасконти затрепеталъ всемъ теломъ.

-- Не прикасайся! воскликнула она голосомъ, полнымъ невыразимой тоски: - не прикасайся, хотя бы дело шло о твоей жизни!... Это растенiе гибельно.

Потомъ, закрывъ лицо руками, она убежала и скрылась въ доме. Следя за нею глазами, Джiованни увидалъ доктора Рапаччини, съ его исхудалымъ теломъ, съ лицомъ, поблекшимъ отъ занятiй; онъ стоялъ въ сеняхъ... Долго ли былъ онъ свидетелемъ этой сцены?...

столь естественными въ молодой женщине. Она была одарена всеми привлекательными качествами женщины: она была достойна любви, и нетъ сомненiя, что съ своей стороны была способна въ любви на всякое самоотверженiе. Все признаки, на которые онъ смотрелъ прежде, какъ на доказательство страшной и необыкновенной ея натуры - физической и нравственной, отныне были имъ забыты, или же утонченная логика любви превратила ихъ въ волшебную золотую корону, въ которой Беатриче являлась во столько разъ более чудесною, во сколько она не походила на другихъ женщинъ. Все, что казалось ему чудовищнымъ, теперь сделалось восхитительно или скрылось въ неопределенныхъ идеяхъ, наполняющихъ темныя пространства, которыя разстилаются за пределами техъ, о которыхъ мы имеемъ совершенно ясное представленiе. Такъ провелъ Джiованни ночь и заснулъ не прежде, какъ когда заря начала пробуждать цветы въ саду Рапаччини, куда, вероятно, перенесъ сонъ влюбленнаго юношу. Солнце взошло въ свой обычный часъ, и Джiованни, облитый его лучами, проснулся съ ощущенiемъ боли: онъ почувствовалъ жгучее щипанье въ руке - въ правой руке, въ той самой, которую схватила Беатриче, когда онъ хотелъ сорвать прекрасный пурпуровый цветокъ. На ладони у него былъ красный знакъ, какъ будто оставшiйся отъ пожатiя четырехъ хорошенькихъ пальниковъ; знакъ отъ пятаго пальца находился на кисти.

О! съ какимъ упорствомъ любовь - или даже подобiе любви, возникающее въ нашемъ воображенiи и неимеющее корней въ сердце - съ какимъ упорствомъ хранитъ она свою веру до техъ поръ, пока не настанетъ минута, когда она разсеется легкиме паромъ! Джiованни обвязалъ руку платкомъ, подумалъ, какая муха его укусила, и скоро, въ мечтахъ о Беатриче, забылъ всякую боль.

За первымъ свиданiемъ случай привелъ второе, потомъ третье, четвертое; скоро встречи въ саду съ Беатриче сделались для Джiованни уже не событiями въ жизни, а самою жизнью, потому что сначала ожиданiе, а потомъ воспоминанiе объ этихъ восхитительныхъ часахъ наполняли все его существованiе. То же было и съ дочерью Рапаччини: она караулила появленiе молодого человека и спешила къ нему на встречу съ такого короткостiю, какъ будто они были товарищами по играмъ съ самаго ранняго детства, какъ будто товарищество это продолжалось и теперь. Если по какому нибудь необыкновенному случаю его еще не было въ саду въ условную минуту, девушка подходила къ его окну, и до слуха его долетали звуки ея мелодическаго голоса, всегда находившiе отголосокъ въ его сердце. "Джiованни, Джiованни! что же ты медлишь? иди скорее!", говорила девушка, и Джiованни спешилъ спуститься въ этотъ садъ, наполненный ядовитыми цветами.

Однако же, несмотря на нежную близость отношенiй молодыхъ людей, въ поведенiи Беатриче была воздержность, которую она соблюдала такъ строго и постоянно, что мысль нарушить ее едва представлялась воображенiю Джiованни. По всемъ видимымъ признакамъ, они любили другъ друга: ихъ взгляды перенесли тайну ихъ любви изъ глубины одного сердца въ другое, какъ будто любовь эта была слишкомъ чиста, чтобы выражать ее словами - ни одного поцалуя, ни пожатiя руки, ни одной нежной ласки. Ни разу Джiованни не коснулся локона ея пышныхъ волосъ; никогда - такъ велика была преграда между ними! - никогда платье Беатриче, волнуемое ветеркомъ, не прикасалось къ одежде Джiованни. Въ редкихъ случаяхъ, когда Гуасконти, казалось, хотелъ устранить эту преграду, Беатриче, хотя сама сожалела о ней, делалась такая печальная, такая строгая, что ей не нужно было ни одного слова, чтобы остановить своего друга. Тогда онъ приходилъ въ трепетъ при страшныхъ сомненiяхъ, выползавшихъ изъ пещеръ его сердца и глядевшихъ ему прямо въ глаза; любовь его становилась слабою и легкою какъ утреннiй туманъ, а подозренiя становились прочнее и глубже. Но когда, минуту спустя, чело Беатриче прояснялось, она тотчасъ же переставала быть въ его глазахъ таинственнымъ существомъ, на которое онъ взиралъ съ ужасомъ и отвращенiемъ, и снова являлась ему восхитительною, простою девушкою, которую онъ сознательно постигалъ лучше всего на свете.

Прошло довольно времени после свиданiя Джiованни съ Бальони. Однажды утромъ молодой человекъ былъ непрiятно пораженъ приходомъ профессора, о которомъ онъ не вспоминалъ несколько недель и не вспомнилъ бы гораздо долее. Будучи подверженъ чрезвычайной раздражительности, онъ не могъ выносить общества людей, которые не сочувствовали вполне его настоящему положенiю. Конечно, не отъ профессора Бальони могъ онъ ожидать такой симпатiи.

-- Недавно читалъ я стариннаго классика, сказалъ онъ: - и нашелъ у него одну исторiю, которая меня необыкновенно заинтересовала. Можетъ быть, вы ее помните: это объ одномъ индейскомъ царе, подарившемъ прекрасную женщину Александру Великому. Она была привлекательна какъ заря и блистательна какъ солнечный закатъ; но что въ особенности отличало ее, такъ это ароматъ ея дыханiя, - ароматъ роскошнее того, который вдыхаетъ въ себя человекъ въ саду изъ персидскихъ розъ. Александръ съ перваго взгляда влюбился въ эту женщину; но мудрый докторъ, который находился при этомъ, открылъ въ ней странную тайну.

-- Что же это за тайна? спросилъ Джiованни, опустивъ глаза, чтобы избежать взоровъ профессора.

-- Эта прекрасная женщина, продолжалъ Бальони: - съ самаго рожденiя питалась ядами и такъ была пропитана ими, что сама превратилась въ ядъ самый смертоносный. Ядъ сделался основнымъ элементомъ ея жизни. Роскошный запахъ ея дыханiя заражалъ воздухъ. Любовь ея была бы ядовита! ея ласка причинила бы смерть!. Не правда ли, пречудесная исторiя?

-- Сказка, годная для детей, возразилъ Джiованни, съ нетерпенiемъ вставая съ своего места. - Удивляюсь, какъ это вы, профессоръ, человекъ, занятый такою важною наукою, находите время читать подобныя нелепости?

долго пришлось вдыхать этотъ ароматъ, то у меня бы, кажется, закружилась голова. Точно запахъ цветка но я не вижу цветовъ здесь.

-- Не видите потому, что ихъ действительно нетъ, отвечалъ Джiованни, побледневшiй при последнихъ словахъ доктора: - я полагаю также, что и запахъ самый существуетъ лишь въ вашемъ воображенiи. Запахи, будучи соединенiемъ элементовъ чувственныхъ и духовныхъ, часто вводятъ насъ такимъ образомъ въ заблужденiе: въ насъ пробуждается воспоминанiе или даже одна мысль о запахе, а мы принимаемъ это за самый запахъ.

-- Это правда; но моему холодному воображенiю редко удается съиграть такую шутку, и къ тому же, еслибъ я вообразилъ себе какой нибудь запахъ, то скорее запахъ какой-нибудь аптекарской смеси, которою, очень вероятно, и теперь напитаны мои пальцы. Нашъ почтенный другъ Рапаччини сообщаетъ, говорятъ, своимъ лекарствамъ ароматъ, который более прiятенъ, чемъ аравiйскiе духи. Нетъ сомненiя, что прекрасная и ученая Беатриче подала бы своимъ больнымъ питье такое же прiятное, какъ девственное дыханiе. Но горе тому, кто прикоснется къ нему!

Лицо Джiованни отражало различныя ощущенiя, волновавшiя его душу. Тонъ, съ которымъ профессоръ намекалъ на чистую и прекрасную дочь Рапаччини, терзалъ его сердце; однако же, это предположенiе озарило внезапнымъ светомъ тысячу мрачныхъ подозренiй, которыя, какъ демоны, возстали передъ нимъ въ различныхъ образахъ и делали ему чудовищныя гримасы. Но онъ съ усилiемъ оттолкнулъ ихъ и отвечалъ, со всею доверчивостiю истиннаго любовника!

-- Синьоръ профессоръ, вы были другомъ моего отца быть можетъ, вы хотели быть другомъ и его сына.... Мне не хотелось бы, синьоръ, питать къ вамъ другихъ чувствъ, кроме почтенiя и покорности; но я долженъ заметить, что для этого не следуетъ намъ говорить объ одномъ предмете. Вы не знаете синьору Беатриче, поэтому не можете понять степени оскорбленiя, которое вы ей наносите, отзываясь о ней такъ обидно или, по крайней мере, такъ легко...

отравителя Рапаччини и его ядовитой дочери, - да, столько же ядовитой, сколько прекрасной. Слушайте... и хотя бы вы наругались надъ моими седыми волосами, вы все-таки не заставите меня замолчать. Старинная басня объ индейской женщине олицетворилась въ прелестной Беатриче, и этимъ она обязана глубокому и смертоносному знанiю Рапаччини!

Джiованни вскрикнулъ и закрылъ лицо руками.

-- Естественная любовь отца къ своему дитяти, продолжалъ Больони: - не могла удержать его отъ искушенiя сделать изъ своей дочери жертву своей безумной любви къ искусству. Какая же участь ожидаетъ васъ? Нетъ сомненiя что онъ избралъ васъ предметомъ какого нибудь новаго опыта, результатомъ котораго можетъ быть смерть или участь еще более злополучная. Рапаччини ничто не можетъ остановить, если онъ имеетъ целью то, что онъ называетъ интересомъ науки.

-- Это сонъ! проговорилъ Джiованни: - непременно сонъ!

-- Но ободритесь, сынъ моего друга! Еще непоздно подать вамъ помощь, и даже, можетъ быть, намъ удастся ввести эту несчастную девушку въ естественныя границы природы, отъ которыхъ отдалило ее безумiе отца. Взгляните на эту серебряную вазочку: она работы Бенвенуто Челлини, и ее не стыдно подарить лучшей красавице въ целой Италiи. Но то, что заключается въ вазочке, не имеетъ цены: несколько капель этой противодействующей жидкости могутъ сделать безвредными самые страшные яды Борджiи. Не сомневайтесь же въ его действiи на яды Рапаччини. Отдайте Беатриче вазочку съ жидкостiю и ожидайте последствiй съ надеждою и полною верою.

-- Мы уничтожимъ-таки Рапаччини! думалъ Бальони, сходя по лестнице и ухмыляясь: - Надо, однакожь, признаться, это человекъ удивительный.... право, удивительный! А все-таки онъ не более, какъ жалкiй эмпирикъ, и поэтому не можетъ быть терпимъ теми, кто чтитъ добрыя, старыя правила врачебной науки!.

Во время свиданiй своихъ съ Беатриче Джiованни, какъ мы сказали, терзался иногда мрачными сомненiями. Но она являлась передъ нимъ такою естественною, наивною, любящею и чистосердечною, что портретъ, сделанный профессоромъ Бальони, показался ему страннымъ и невероятнымъ, какъ будто онъ не согласовался съ первыми его впечатленiями. Но по уходе профессора Джiованни былъ не въ состоянiи удержаться на той высоте, на которую вознесъ его восторгъ первой любви: онъ упалъ на землю, окунулся въ мрачныя подозренiя и такимъ образомъ запятналъ чистоту образа Беатриче. Онъ не отказывался отъ нея: нетъ! онъ только не доверялъ ей. Джiованни хотелось иметь решительное доказательство, которое бы убедило его разъ навсегда въ существованiи этихъ страшныхъ особенностей, которыхъ онъ не могъ допустить въ ея физической природе безъ того, чтобы оне не отражались въ ея природе духовной. Относительно ящерицы, бабочки и букета онъ могъ быть обманутъ своимъ зренiемъ при дальнемъ разстоянiи; но еслибъ онъ увидалъ, находясь въ несколькихъ шагахъ отъ Беатриче, что букетъ свежихъ и здоровыхъ цветовъ внезапно завялъ въ ея руке, тогда сомненiя для него исчезли бы. Онъ тотчасъ же побежалъ къ цветочнице и купилъ букетъ, на которомъ еще сверкали, какъ брильянтики, капли утренней зари.

Наступилъ именно часъ его обычнаго свиданiя съ Беатриче. Прежде, чемъ сойти въ садъ, онъ не забылъ взглянуть на себя въ зеркало и, любуясь собою, сказалъ, что никогда не бывала, онъ грацiознее, никогда глаза его такъ не блестели, никогда щоки не были такъ одушевлены избыткомъ жизни.

"По крайней мере - подумалъ онъ - ядъ ея еще не перешелъ въ меня. Я не похожъ на цветокъ, который вянетъ въ ея руке."

какъ будто они были сорваны накануне. Джiованни страшно побледнелъ и, устремивъ глаза въ зеркало на свое лицо, стоялъ какъ пораженный громомъ. Онъ вспомнилъ о замечанiи Бальони касательно запаха въ комнате.... Это не могло быть что нибуль иное, какъ собственное, ядовитое дыханiе Джiованни! Онъ содрогнулся. Выйдя изъ остолбененiя, она, принялся съ любопытствомъ разсматривать паука, деятельно разстилавшаго паутину по старинному карнизу. Онъ приблизился къ насекомому и глубоко вздохнулъ. Паукъ тотчасъ же прекратилъ свою работу; паутина заколыхалась отъ содроганiя, объявшаго тело маленькаго работника. Джiованни опять испустилъ вздохъ, длинный и глубокiй, - вздохъ, пропитанный ядомъ его сердца. Паукъ съ судорожнымъ движенiемъ собралъ свои ножки, чтобы уцепиться за паутину, потомъ упалъ мертвый передъ окномъ.

-- Проклятiе! проклятiе! пробормоталъ Джiованни, обращаясь самъ къ себе. - Ужели сделался ты такъ ядовитъ, что отъ твоего дыханiя гибнетъ ядовитое насекомое?

Въ эту минуту изъ сада послышался мелодическiй, полный нежности голосъ Беатриче.

-- Джiованни, Джiованни! говорила она: - часъ насталъ! Что же ты медлишь? или скорее!

-- Да, проговорилъ Джiованни: - она единственное созданiе, для котораго дыханiе мое не смертоносно. О, если бы я могъ то же сказать и о ней!...

печальные и молчаливые, и такимъ образомъ подошли къ мраморному фонтану и бассейну, посреди котораго росъ кустарникъ съ рубиновыми цветами. Джiованни испугался чувственной радости, непреодолимаго стремленiя, съ которымъ онъ вдыхалъ запахъ этихъ цветовъ.

-- Беатриче, откуда этотъ кустарникъ? спросилъ онъ отрывисто.

-- Его составилъ батюшка, отвечала простодушно девушка.

-- Составилъ!... какъ составилъ?... повторялъ Гуасконти: - что ты хочешь сказать этимъ, Беатриче?

-- Это человекъ, который проникъ все тайны природы; въ тотъ часъ, когда я въ первый разъ вдохнула въ себя воздухъ, родилось это растенiе, произведенiе его искусства, его ума, тогда какъ - я только дочь его тела. Не подходите къ нему! продолжала девушка, съ ужасомъ наблюдая за движенiями молодого человека. - Въ немъ есть свойства, которыхъ вы не знаете Милый Джiованни, я росла и разцветала съ нимъ, я была вскормлена его испаренiями. Это была моя сестра, и я любила ее любовью человеческою, потому что - увы! - разве ты не подозревалъ?... участь жестокая...

-- Участь моя жестока, продолжала она: - роковая любовь отца моего къ науке отделила меня отъ всего света. О, въ какомъ уединенiи жила твоя Беатриче, пока небо не послало ей тебя!

-- И эта участь была очень сурова? спросилъ Джiованни, пристально глядя ей въ глаза.

-- Ея суровость узнала я недавно, отвечала она съ нежностiю: - да, потому что сердце мое погружено было въ оцепененiе и потому было покойно.

Бешенство Джiованни брызнуло какъ молнiя изъ чернаго облака.

сама!

-- Джiованни! могла только воскликнуть Беатриче, устремивъ на него свои большiе, блестящiе глаза. Смыслъ словъ его была, для нея непонятенъ; но сила, съ которою онъ произнесъ ихъ, почти поразила ее.

-- Да, ядовитая тварь! продолжалъ Джiованни съ злобою, какъ бы самъ съ собою: - вотъ что ты сделала! ты меня заклеймила! ты наполнила жилы мои кровью! ты сделала меня такимъ же презреннымъ, такимъ же гнуснымъ, такимъ же отвратительнымъ, какъ ты сама, а ты, - ты чудовище ужаса! Итакъ, если намъ доступно такое счастiе, чтобы наше дыханiе было такъ же смертоносно для насъ самихъ, какъ оно смертоносно для другихъ, то соединимъ наши уста въ поцалуе неслыханной ненависти и умремъ оба!

-- Что со мною? проговорила Беатриче, съ воплемъ, вырвавшимся изъ самой глубины сердца: - Святая Дева! сжалься надо мною, бедной, покинутой!

-- Тебе молиться! тебе! сказалъ Джiованни съ темъ же презренiемъ.

сада, смешаешься съ тебе подобными и забудешь, что по земле ползало такое чудовище, какъ твоя бедная Беатриче.

-- И ты притворяешься, что ничего не знаешь? спросилъ Гуасконти, грозно взглянувъ на девушку. - Гляди! вотъ сила, которую дала мне чистая дочь Рапаччини!

Рой мошекъ леталъ въ воздухе, отъискивая пастбище, которое обещалъ ему запахъ роковыхъ цветовъ. Мошки носились надъ головою Джiованни, очевидно привлекаемыя къ нему тою же силою, которая влекла ихъ за минуту къ цветамъ. Онъ дохнулъ на нихъ и горько улыбнулся Беатриче увидавъ, что по крайней мере двадцать насекомыхъ мертвыя упали на песокъ.

-- Вижу! вижу! воскликнула Беатриче. - Это произведенiе рокового знанiя моего отца. Нетъ, нетъ, Джiованни, это не я! О, никогда, никогда! Все мое желанiе заключалось въ томъ, чтобы любить тебя, побыть несколько времени съ тобою и потомъ пустить тебя, удержавъ въ сердце лишь твой образъ. Верь мне, Джiонанни, хотя тело мое питалось ядами, но душу создалъ Богъ, и она проситъ немножко любви для насущнаго хлеба. Батюшка!... Да, презирай меня, Джiованни! топчи ногами!... убей!... что смерть после словъ, которыя вылетели изъ твоихъ устъ? Но не говори, что это я! Разве бы могла я это сделать?...

Гневъ Джiованни исчезъ вместе съ страстною речью девушки и сменился чувствомъ сожаленiя, въ которомъ была и нежность, - сожаленiя о дружескихъ и необыкновенныхъ отношенiяхъ его съ Беатриче. Какъ бы окруженные людьми, они были разъединены съ ними. Это разъединенiе не должно лл было сблизить ихъ другъ съ другомъ? Еслибъ они стали ненавидеть одинъ другого, то кто же бы любилъ ихъ? Къ тому же - думалъ Джiованни - разве не было у него надежды возвратиться на естественную стезю, рука объ руку съ Беатриче, которую онъ можетъ спасти?

противоположныхъ темъ, посредствомъ которыхъ отецъ твой навлекъ несчастiе на тебя и на меня. Это - растворъ спасительныхъ травъ. Выпьемъ его вместе, чтобы очиститься отъ отравы, которая въ насъ гнездится.

-- О, дай, дай скорее! проговорила Беатриче, протягивая руку къ сосуду, который Джiованни вынулъ изъ кармана, - потомъ прибавила, съ какимъ-то особеннымъ выраженiемъ: - я выпью, но ты - подожди последствiй.

И она поднесла сосудъ къ губамъ. Въ эту самую минуту на крыльце показался Рапаччини. Онъ медленно пошелъ къ мраморному фонтану. Приблизившись къ молодымъ людямъ, бледный любовникъ науки съ торжествомъ посмотрелъ на нихъ; онъ похожъ былъ на художника, который, проведя целую жизнь надъ картиною или статуею, наконецъ остался доволенъ и гордъ своимъ произведенiемъ. Рапаччини остановился.... согбенный станъ его выпрямился.... онъ простеръ руки надъ молодыми людьми, какъ отець, призывающiй благословенiе неба на детей своихъ - но это была та же рука, которая всыпала ядъ въ реку ихъ жизни! Джiованны дрожалъ, Беатриче судорожно встрепенулась и прижала свою руку къ сердцу.

-- Дочь моя, сказалъ Рапаччини: - ты не одна теперь на земле! Сорви одинъ изъ этихъ драгоценныхъ цветковъ и попроси жениха твоего носить его въ знакъ любви къ тебе. Теперь цветокъ этотъ уже не вреденъ для него. Моя наука и ваше взаимное сочувствiе возвысили его надъ всеми другими людьми, какъ и тебя, дочь мою, мою гордость, мое торжество - надъ всеми другими женщинами. Продолжайте же путь вашей жизни во взаимной любви, страшные всемъ темъ, кто приблизится къ вамъ.

-- Батюшка, сказала Беатриче, слабымъ голосомъ, продолжая прижимать руку къ сердцу: - за что вы обрекли вашу дочь на такую несчастную участь?

враговъ, значитъ быть несчастною?... Несчастная, когда однимъ дыханiемъ можетъ сразить силача! Несчастная, когда она столько же страшна, сколько прекрасна! Ужели же ты бы предпочла участь обыкновенной, слабой женщины, постоянно подверженной обидамъ и неимеющей средствъ мстить за нихъ?

-- Мне бы хотелось, чтобъ меня любили, а не боялись, про шептала Беатриче, слабея все более и более. - Но теперь, батюшка, все равно, потому что я отхожу туда, где зло, которое ты старался смешать съ моимъ существомъ, пройдетъ какъ сонъ.... какъ запахъ этихъ ядовитыхъ цветовъ, который тамъ уже не будетъ отравлять моего дыханiя. Прощай.... Джiованни! твои слова, полныя ненависти, какъ свинецъ лежатъ у меня на сердце; но и они спадутъ....

Какъ ядъ былъ жизнью Беатриче, такъ противоядiе сделалось ея смертiю и произвело въ ея теле действiе сильнейшаго яда! Она умерла, у ногъ отца и Джiованни, несчастною жертвою генiя человека, испорченной природы и судьбы, которая неразлучна съ усилiями нечестивой мудрости.

Въ эту минуту профессоръ Пьетро Бальони показался у окна Джiованни и голосомъ, выражавшимъ торжество и ужасъ, сказалъ пораженному горемъ ученому:

-- Рапаччини! Рапаччини! такъ вотъ окончательный результатъ твоихъ опытовъ?!..