Пограничный легион.
Глава VI

Глава VI

Очнувшись, Джоун увидела, что лежит поперек входа в хижину, а над ней медленно расплывается в воздухе голубоватая струйка дыма. Вид его мгновенно вернул ее к ужасной действительности. Она полежала, тихонько прислушиваясь, но не услышала ничего, кроме журчанья и плеска ручья.

Значит, Келлз мертв. И тут, сметая ужас от содеянного, в груди ее поднялось чувство безмерного облегчения, долгожданной свободы. Душа, наконец, вырвалась из безнадежного мрака; а внутренний голос шептал, что в недавнем роковом событии она никак не повинна.

Джоун встала и, стараясь не смотреть внутрь хижины, побрела прочь. Солнце стояло уже почти в зените. Когда успело пролететь утро?

Я должна скорее бежать отсюда, мелькнуло у нее в голове. Эта мысль ее подхлестнула. Ниже, на дне каньона, паслись лошади. Джоун шагала по еле заметной тропке, раздумывая, как лучше поступить - отправиться по ней дальше или попробовать выбраться тем же путем, какой привел ее сюда. В конце концов выбор пал на старый путь. Если ехать не спеша, думала она, если внимательно присматриваться к знакомым приметам, к ориентирам, которые уже видела раньше, отыскивать неприметные тропы, то, скорее всего, ей удастся благополучно выбраться. А смелости ей не занимать.

Она поймала свою лошадь и привела в лагерь.

Что же с собой взять? -- снова спросила она себя и решила обойтись самым малым: одеяло, сума с хлебом и мясом, фляга воды. Но может понадобиться и оружие. Только кроме револьвера, из которого она убила Келлза, у нее ничего не было. А о том, чтобы дотронуться до этой жуткой штуки, она и думать не могла. Однако теперь, обретя долгожданную свободу, да еще такой ценой, нельзя было идти на поводу у своих чувств.

Джоун взяла себя в руки и решительно повернула к хижине, но, еще не дойдя до входа, почувствовала, что ноги ее не слушаются. Длинный тускло-голубоватый револьвер лежал там, где она его выронила. Краем глаза увидела она и неподвижное темное тело у стены. С замирающим сердцем она протянула к револьверу дрожащую руку. И услышала тихий стон.

Похолодев, Джоун застыла на месте. Неужели здесь уже кто-то есть? Сердце подкатило к горлу, глаза застлала мутная пелена. Стон повторился, и Джоун вдруг поняла - Келлз жив. И сразу прошла дурнота, сердце вернулось на место, дышать стало легко: не отпускавший ее ужас сменился идущей из самых глубин души радостью. Он не умер! Она не убила его! На ней нет крови, она - не убийца.

Джоун быстро повернулась к раненому. Он лежал иссиня-бледный, как мертвец. Радость ее тут же улетучилась, уступив место состраданию. Забыв обо всем на свете, она опустилась возле него на колени. Тело было холодно, как лед. Ни один мускул у Келлза не дрогнул, пульс не прощупывался ни на запястье, ни на виске. Джоун прижалась ухом к его груди. Сердце еле билось.

-- Он еще жив, -- прошептала она, -- но... умирает... Что же делать? В голову одна за другой приходили всякие мысли. Помочь ему она не в силах, он все равно скоро умрет; сидеть возле него незачем, да и нельзя - вполне может статься, что сюда внезапно нагрянут его дружки. А вдруг позвоночник у него цел? А вдруг ей удастся остановить кровотечение и выходить его, вернуть к жизни? Ведь если у него и есть хоть один шанс выжить - а она в это почти не верила, -- то только с ее помощью. Ну, а если, поправившись, окрепнув, он снова превратится в зверя? Разве ей под силу изменить его натуру? Человек этот испорчен до мозга костей. Ему с собой не справиться, она это уже видела. Он вынудил Робертса взяться за оружие. И убил его. И, конечно, он намеренно и хладнокровно прикончил тех двух головорезов, своих дружков, Билла и Холлоуэя - просто чтобы они не заглядывались на нее, чтобы остаться с ней наедине. Он свое заслужил, пусть подыхает тут, как собака.

Однако поступила Джоун как истая женщина. Она осторожно перевернула Келлза, увидела, что рубаха и жилет у него на спине промокли от крови, и пошла за ножом, полотенцем и водой. Возвращаясь, снова услышала его стон.

Прежде Джоун не раз случалось перевязывать раны, и крови она не боялась. Но эта кровь пролилась от ее собственной руки. Ее замутило, но пальцы у нее, когда она распарывала одежду и обмывала спину, не дрогнули. Огромная пуля оставила на теле зияющую рану, которая все еще кровоточила. Определить, цел ли позвоночник, Джоун не могла, но все же ей казалось, что пуля прошла только через мышцу, хотя, возможно, и скользнула по кости. На позвоночнике виднелась вздувшаяся синяя полоса. Джоун разорвала на куски свой шарф и перевязала рану. Потом уложила Келлза на подседельник. Сделав все, что было в ее силах, она почувствовала глубокое облегченье, так что даже помолилась за него и, на всякий случай, за его душу. Потом встала. Келлз лежал без памяти, все такой же бледный, более схожий с мертвецом, чем с живым человеком. Страдания и близость смерти стерли с его лица выражение беспощадной жестокости, а вместе с ним и маску той странной приветливости. Впрочем, возможно, только потому, что его горящие, как уголья, глаза были закрыты.

Джоун ждала, когда наступит конец. Полдень давно миновал, а она все не выходила из хижины - вдруг он придет в себя и попросит пить? Ей как-то пришлось выхаживать одного рудокопа, тяжело раненного при сходе лавины, и она на всю жизнь запомнила его сиплый голос, просивший пить, и благодарность, светившуюся в его глазах.

 -- если и не поспать, то, по крайней мере, отдохнуть. Темнота не мешала ей видеть распростертое у стены тело. От него не исходило ни звука, можно было подумать, что Келлз умер. Джоун вконец вымоталась, каждая клетка ее жаждала покоя и сна, но заснуть ей не удавалось. Среди ночи она совсем пала духом, стала страшиться каждой тени. Монотонное жужжание насекомых казалось ей диким звериным ревом; она вздрагивала от тоскливого воя волка, от далеких воплей пумы. В поднявшемся ветре ей слышались стоны заблудшей души. Мрачные образы, один причудливее другого, непрерывной чередой проходили перед глазами. Ей чудилось, что из ночной тьмы к хижине слетаются сонмы призраков и кружат, кружат, ожидая, когда к ним присоединится душа Келлза. Потом стало казаться, что она едет домой по старой тропе, едет смело и уверенно, потому что хорошо помнит каждый ярд этого пути, и вот уже горы остаются позади... но тут ее окружают мертвецы и тащат обратно. Наконец, видения и сны растворились во мраке, окутавшем каньон и хижину, -- все смешалось и погрузилось в непроглядную черноту.

Проснулась Джоун оттого, что луч солнца, скользнув над восточной стеной, упал ей на лицо. Проспав несколько часов, она хорошо отдохнула, силы восстановились. Ушла темная ночь, рассеялся и мрак у нее на душе.

Она почувствовала, что Келлз все еще жив, и это не удивило ее: она знала, что так должно быть. Осмотрев его, она убедилась, что интуиция ее не обманула. Ничего в нем не изменилось, однако рана перестала кровоточить. Жизнь еще теплилась, но говорило об этом лишь еле слышное медленное биение сердца.

Большую часть дня Джоун снова просидела возле Келлза, и день этот промелькнул, как один час. Временами она выходила посмотреть, что делается в каньоне, ожидая, что вот-вот увидит на - тропе всадников. Что ей делать, если сюда вдруг заявятся приятели Келлза? Что им сказать? Они, конечно, нисколько не лучше Келлза, да к тому же в них нет того, что - хотя бы на один день - сделало его человеком. Джоун и так и сяк обдумывала ситуацию: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы ее заподозрили в убийстве Келлза. Поэтому, взяв револьвер, она тщательно его вычистила и перезарядила. Если кто явится, она скажет, что стрелял Билл.

А сердце Келлза все билось. Понемногу у Джоун появилась уверенность, что он будет жить, хотя вроде бы все указывало на противное. Ум твердил, что Келлз умрет, интуиция говорила, что выживет. Иногда Джоун приподнимала ему голову и вливала в рот ложку воды. И каждый раз из груди его вырывался слабый стон. В эту ночь, опять лежа без сна, она не только не страшилась одиночества, но даже как-то черпала в нем силы. Бояться ей и в самом деле было нечего, разве что в каньон забредет незваный гость. Следующий день ничем не отличался от предыдущего. Состояние Келлза оставалось прежним. На третий день вечером ей показалось, что к нему возвращается сознание. Впрочем, она, верно, просто ошиблась. Шли часы, Джоун от него не отходила: вдруг перед концом он придет в себя, захочет что-то сказать или передать, попросить за себя помолиться, в последний раз почувствовать тепло человеческой руки.

что-то сказать. Джоун смочила губы водой, дала ему пить. Он пробормотал что-то нечленораздельное и снова погрузился в беспамятство. Вскоре еще раз очнулся, стал было что-то говорить, быстро-быстро, бессвязно, как безумный, и снова лишился чувств. На этот раз он очень долго не подавал признаков жизни. Джоун уже стало клонить в сон, как вдруг ее вернул к действительности слабый, но вполне отчетливый шепот: "Воды, воды!" Джоун наклонилась, приподняла его голову и попоила. Он открыл глаза - две черные дыры в чем-то белом.

 Мама... ты? -- прошептал он.

-- Да-да, -- тотчас ответила Джоун.

Он тут же снова впал в забытье или заснул и больше той ночью в себя не приходил. Его шепот - "мама" - глубоко тронул Джоун. Ведь у разбойников, как и всех людей, есть матери. Даже у этого Келлза. Он же еще совсем молод. Был же он когда-то юношей, мальчиком, младенцем. У него была мать, она любила его, баюкала, целовала нежные розовые ладошки, с гордостью и надеждой следила, как он растет, мечтала о его будущем; может быть, она и сейчас молится за него, думает, что он уважаем и любим. А он лежит тут раненный, без памяти, умирает оттого, что покусился на гнусное преступление - последнее из многих-многих других. Как это ужасно! И Джоун задумалась о тяжкой судьбе матери. Потом мысли ее перешли на весь этот клокочущий Дикий Запад, где люди, точно волки, сбиваются в стаи, где рекой льется кровь, а жизнь человеческая гроша ломаного не стоит.

Наконец она улеглась и заснула. Утром она не сразу подошла к Келлзу: почему-то увидеть его в памяти было ей почти так же страшно, как найти мертвым. Когда она все же собралась с духом и нагнулась над ним, он был в полном сознании.

-- Джоун? -- прошептал он.

-- Да.

-- Вы все еще здесь, со мной?

-- Конечно. Не могла же я вас бросить.

-- Я еще жив. А вы остались!.. Когда вы в меня стреляли - вчера?

-- Четыре дня назад.

-- Четыре дня! Позвоночник перебит?

-- Не знаю. Но не думаю. Там страшная рана. Я... я сделала все, что могла.

 Значит, сначала хотели меня убить, а теперь спасаете?

Джоун промолчала.

-- Вы хорошая девушка. Вы поступили благородно, -- сказал Келлз. -- Только лучше бы вам быть похуже. Тогда я проклял бы вас... и... задушил.

-- Вам надо лежать спокойно, -- ответила Джоун.

-- Нет. В меня уже стреляли. Если позвоночник цел, я выкарабкаюсь. Как бы это выяснить?

 Не имею ни малейшего представления.

-- Поднимите меня.

 Нельзя. Рана может открыться, -- возразила Джоун.

-- Поднимите! -- Даже в этом слабом шепоте звучала его железная воля.

-- Зачем? -- спросила Джоун.

 Мне надо знать... могу я сидеть или нет. Если нет... дайте мне револьвер.

-- Не дам, -- твердо, под стать ему, ответила Джоун.

Она подсунула руки ему под мышки и, осторожно посадив, отняла руки.

-- Я... очень боюсь... боли, -- еле выговорил он. На бледном лице выступили крупные капли пота. -- Я... не могу терпеть... боль.

Однако, несмотря ни на что, он остался сидеть и даже заставил себя согнуть спину, но тут же громко застонал и без чувств упал на руки Джоун. Она осторожно уложила его и потратила немало сил, прежде чем снова привела его в чувство. Он совсем ослаб и лежал молча. Видимо, его терзала боль. Но теперь у Джоун появилась уверенность, что он будет жить. Она сказала ему об этом. Он лишь как-то странно усмехнулся. Немного позже Джоун принесла бульон, он с благодарностью его выпил.

 Я выживу, -- еле слышно сказал он погодя, -- я поправлюсь. Позвоночник цел, значит, все будет в порядке. А вы принесите сюда еды и питья... и поскорее уезжайте.

-- Уехать? -- в недоуменье повторила Джоун.

-- Да, уезжайте. Только не по каньону - там вам придется туго. Поезжайте обратно по старой тропе. Тогда у вас будет шанс. Не мешкайте, отправляйтесь.

-- Как? Оставить вас здесь одного? У вас же нет сил даже чашку в руках держать! Я не могу уехать.

-- И все же уезжайте.

 Но почему?

-- Потому что через несколько дней рана начнет заживать, я поправлюсь... И снова стану самим собой... Мне кажется... Боюсь, я вас полюбил. А для вас это обернется сущим адом. Уезжайте, уезжайте, пока не поздно. Если вы останетесь..* и я поправлюсь... я вас никогда больше не отпущу.

-- Келлз, бросить вас здесь одного было бы подлой трусостью, -- серьезно ответила Джоун, -- без помощи вы умрете.

-- Тем лучше. Только я не умру. Меня не так-то просто убить. Говорю вам - уезжайте.

Джоун отрицательно покачала головой.

 Вам вредно спорить. Смотрите, вы совсем разволновались. Пожалуйста, успокойтесь!

-- Джоун Рэндел, если вы не уедете, я... я вас приучу к узде... буду держать совсем беззащитную где-нибудь в пещере... буду ругать последними словами... бить... убью! Да-да, я на все способа!! Говорю вам - уезжайте.

-- Вы совсем сошли с ума. Раз и навсегда - никуда я не поеду, -- твердо ответила Джоун.

 Вы... Вы... -- тут голос ему изменил, он еще что-то прошептал и умолк.

В последующие дни Келлз больше молчал. Выздоровление шло медленно, неровно. Одно было очевидно: если бы Джоун оставила его одного, он бы не долго протянул - она это хорошо знала. Да и он тоже. Когда Келлз бодрствовал и Джоун к нему подходила, лицо его озарялось прекрасной, но тоскливой улыбкой. Похоже, ее присутствие, хоть и задевало его, все же помогало держаться. Однако по двадцать часов в сутки он спал и в это время не нуждался в ее уходе.

С каждым днем все меньшую роль в ее жизни играли раздумья, все большую - эмоции. Теперь она могла ничего не делать. Иногда она вдруг как бы пробуждалась, заставляла себя задумываться о том, что ее окружает - об островерхих пиках над стенами пустынного каньона, величественных деревьях, обо всех этих вечно немых, неизменных знаках ее одиночества, и тогда в груди у нее поднималась слепая безрассудная ненависть. Она ненавидела окружающее за то, что стала гаснуть ее любовь к нему, за то, что оно мало-помалу как бы становилось частью ее самой, за то, что оно было так жестоко неизменно, самодостаточно, бесстрастно. Ей нравилось сидеть на солнце, впитывать его тепло, его яркий свет. Иногда она едва не забывала пойти проведать больного. Временами она пыталась сопротивляться предательским переменам в самой себе - она становилась все взрослее, и в то же время что-то безвозвратно теряла. Временами целиком отдавалась ощущению светлого безмятежного покоя, когда, кажется, нигде ничего не происходит. И понемногу, когда она поняла, что эти часы покоя постепенно все больше вытесняют часы бодрой активной жизни, она, как ни странно, стала чаще вспоминать Джима Клива. Мысли о нем занимали и долгие торжественно-тихие дни, и темные безмолвные ночи, когда невыносимое одиночество достигает предела. Вспоминая его поцелуи, она забывала свой гнев и стыд и только предавалась сладкой неге того, что они за собой влекли. И жаркие мечты в бесконечные часы одиночества сделали свое дело - Джоун влюбилась в Джима.

В первые три недели Джоун вела счет дням, но потом сбилась. Время еле тянулось, и все же, когда она оглядывалась назад, казалось, что оно пронеслось со стремительной быстротой. Происшедшая в ней перемена, повзросление, осознание себя как женщины, привели к тому, что ей стало представляться, будто в заточении прошли уже целые месяцы.

Келлз стал понемногу выздоравливать. Но вдруг случился рецидив. Что его вызвало, Джоун не знала, только видела, что Келлз умирает. Несколько дней жизнь его висела на волоске, он даже не мог говорить, но вскоре состояние его снова заметно улучшилось.

Таяли запасы пищи. Перед Джоун замаячили новые заботы. Правда, в каньоне водилось много дичи - олени, кролики, -- но ведь из револьвера их не подстрелишь. Она уже стала подумывать, что придется пожертвовать одной из лошадей. А тут еще у Келлза пробудился волчий аппетит, и как раз на мясо. Это резко обострило ситуацию. И вот, в то утро, когда Джоун ломала голову, пытаясь решить эту задачу, она вдруг увидела, что по каньону к хижине едут всадники. В первую минуту она так обрадовалась, что совсем забыла о том ужасе, который испытывала раньше при одной только мысли о подобном обороте дел.

-- Келлз, -- тут же крикнула она, -- по тропе кто-то едет.

 Наконец-то, -- отозвался он слабым голосом, и его изможденное лицо оживилось, -- долго же они... сюда ехали. Сколько их?

Джоун пересчитала - пять верховых и несколько вьючных лошадей.

-- Значит, это Гулден.

-- Гулден! -- вздрогнув, воскликнула Джоун.

Ее возглас и тон заставили Келлза внимательно на нее посмотреть.

 Вам уже приходилось о нем слышать? Самый отъявленный преступник на границе. Больше я таких не встречал. Вам придется худо - он очень опасен, а я еще совсем беспомощный... Слушайте, Джоун, если я вдруг дам дуба... Вам надо будет во что бы то ни стало бежать отсюда... или застрелиться...

Удивительное дело - этот прожженный бандит предостерегает ее от тяжкой участи, которую сам ей готовил. Джоун достала револьвер и, спрятав в пазу между бревнами, снова выглянула из хижины.

Всадники были уже совсем близко. Тот, что ехал первым - богатырского сложения, -- одним прыжком взял ручей и, натянув поводья, соскочил на землю. Следом за ним тут же подъехал второй. Остальные не спешили, шли вместе с вьючными животными.

-- Эй, Келлз! -- громко позвал богатырь уверенным звучным голосом.

-- Надо думать, он где-то неподалеку, -- заметил второй.

 Это точно. Я видел его конягу. Кто-кто, а уж Джек далеко от лошади не отойдет.

И они подошли к хижине. Никогда еще Джоун не доводилось видеть сразу двух столь страшных, отталкивающих типов. Один был просто огромен, хотя из-за непомерно широких плеч и тяжелого плотного корпуса казался ниже ростом, чем был на самом деле. Более всего он походил на гориллу. Второй тоже был высок, но тощ; глаза его на багрово-красном лице смотрели необыкновенно зорко и проницательно. Он был сутул, однако голову держал прямо - как почуявший кровь волк.

-- Тут кто-то есть, Пирс, -- прорычал великан.

-- Разрази меня гром, Гул, -- там девка!

 Здорово, ребята! -- раздался слабый голос Келлза.

Гулден от удивления выругался, Пирс, тревожно вскрикнув, опустился на колени, и оба враз заговорили. Слабым жестом Келлз их остановил.

-- Нет-нет, я еще не собираюсь отдавать концы, -- сказал он, -- я только умираю с голоду... мне нужно чем-нибудь подкрепиться. У меня чуть не полспины разнесло.

-- Кто это тебя так отделал?

-- Да твой же приятель, Билл.

 Билл? -- резко и напряженно переспросил Гулден и тут же отрывисто добавил:- А я-то думал, вы поладили.

-- Нет, не получилось.

-- А... где он сейчас?

На этот раз в его низком голосе Джоун отчетливо расслышала непонятную ледяную нотку - то ли он в чем-то сомневался, то ли хитрил.

-- Билла я уложил, и Хэллоуэя - тоже, -- ответил Келлз.

-- Девку не поделили?

-- Нет, -- резко ответил Келлз, -- они стали приставать... к моей жене... Мне пришлось их пристрелить.

Джоун обдало жаром, потом бросило в озноб; она почувствовала дурноту, отвратительную слабость во всем теле.

-- К жене! -- присвистнул Гулден.

 Она что, настоящая жена тебе? -- переспросил Пирс.

-- Конечно. Сейчас я вас представлю... Джоун, это мои друзья, Сэм Гулден и Пирс - Красный Пирс.

Гулден что-то буркнул, а Пирс сказал:

-- Очень приятно, миссис Келлз.

В эту минуту в хижину вошли остальные трое, а Джоун, воспользовавшись суматохой, выскользнула вон. Ей было очень плохо, она до смерти перепугалась. Ноги ее не слушались, она чувствовала, как от лица отливала кровь, но сердце переполняло негодование. Появление бандитов вдруг со всей жестокостью обнажило реальный ужас ее положения. От одного только присутствия Гулдена кому угодно сделалось бы не по себе. Пока что Джоун не осмеливалась как следует его разглядеть, но то, что успела увидеть, потрясло ее. Надо бежать, непременно надо бежать. Только теперь побег стал бесконечно опаснее. Теперь за ней, как стая гончих псов, бросятся эти новые враги. Она поняла, почему Келлз представил ее как свою жену. Мысль эта была ей ненавистна, она чувствовала себя униженной, опозоренной, свою честь поруганной, и все же, поразмыслив, поняла, что Келлз еще раз поддался доброму внутреннему порыву - в эту минуту он только так мог ее защитить. В конце концов она пришла к выводу, что самое разумное сейчас - это вести себя как можно естественнее и поддерживать обман. Другого пути у нее нет, положение ее снова стало предельно опасным. Вспомнив о спрятанном револьвере, Джоун почувствовала себя уверенней; у нее даже хватило сил подавить волнение и спокойно вернуться в хижину.

-- Слушай, Гул, без виски он не обойдется, -- сказал один.

-- Если ты пустишь еще крови, он уж точно сыграет в ящик, -- возразил другой.

-- Совсем ослаб, -- добавил Пирс.

-- Больно много вы знаете, -- прорычал Гулден, -- вот, когда я отбывал срок... только это не ваше собачье дело... Смотрите! Видите этот вот синяк?

-- Это от свинца. Тут пуля! -- объявил Гулден.

-- Черт возьми, похоже, ты прав, -- воскликнул Пирс.

Келлз повернул голову.

-- Когда ты надавил, у меня все онемело. Послушай, Гул, если ты нашел пулю, вырежи ее.

увенчалась успехом.

Вскоре мужчины вышли и занялись лошадьми и. поклажей.

Пирс поискал глазами Джоун и, увидя ее под деревом, крикнул:

-- Вас Келлз зовет.

Келлз сидел, опершись о седло. По бледному лицу еще тек пот, но глаза уже стали совсем другими.

 Оказывается, пуля давила мне на позвоночник, -- начал он, -- они ее вынули, теперь я могу двигаться, я прямо ожил. Скоро я совсем поправлюсь... Только вот Гулден что-то слишком заинтересовался этой пулей. Она сорок четвертого калибра, а у Билла и Холлоуэя никогда не было такого оружия. Гулден наверняка это помнит. Он очень хитрый. А Билл у него чуть не самым близким другом был, как никто другой. Из них никому нельзя доверять, особенно Гулдену. Так что вам придется всегда быть около меня.

-- Келлз, неужели вы меня и теперь не отпустите... не поможете добраться до дому? -- тихо попросила Джоун.

-- Девочка, сейчас это было бы больше, чем опасно, -- ответил он.

-- Ну, все равно, не сейчас, так после... При первой возможности?..

-- Посмотрим... Только ведь теперь вы... моя жена! При этих словах в нем что-то переменилось. К нему словно бы стала возвращаться былая сила и властность, совсем оставившие его во время болезни.

 Вы не посмеете... -- начала было Джоун, но не закончила. Что-то сжало ей горло и грудь, ее затрясло.

 А вы посмеете выйти отсюда и сказать им, что вы мне не жена? -- бросил Келлз. Голос у него тоже окреп, в глазах, казалось, пробегали противоречивые мысли.

Джоун прекрасно знала, что об этом нечего и думать. Значит, придется выбирать меньшее из зол.

-- Какой же человек способен быть таким скотом с женщиной, которая спасла ему жизнь, -- прошептала она.

-- Я на все способен. У вас был шанс. Я вам говорил, чтобы вы уезжали. Предупреждал, что, если поправлюсь, снова стану таким, как прежде.

 Да ведь без меня вы бы умерли!

-- Для вас же было бы лучше... Слушайте, Джоун. Вот что я сделаю. Мы честно поженимся и уедем отсюда. У меня есть золото. Я еще молод. Я люблю вас. И вы будете моей. Я начну жизнь с самого начала. Ну, как?

-- Как? Да я скорее умру, чем... выйду за вас! -- еле выдавила она.

-- Что ж, Джоун Рэндел, -- ответил он, и в голосе его звучала горечь, -- мне было явился призрак - мое лучшее, давно забытое "я", то, чем я был когда-то. Теперь он снова исчез... А вы остались со мной.