Знаменитые куртизанки древних веков..
II. Клеопатра

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Знаменитые куртизанки древних веков.. II. Клеопатра (старая орфография)

II.
КЛЕОПАТРА.

Просуществовав сорок или пятьдесят веков, Египет умирал на глазах у римского народа. Греческая династия, давшая стране новую силу и блеск возрождения, была истощена развратом, преступлениями и междоусобными войнами. Она держалась только милостью Рима, покупая высокою ценою его покровительство. Освобожденные почти от всякого рода военной службы, благодаря наемникам эллинским и гальским, египтяне совершенно потеряли привычку владеть оружием. Они испытали столько нашествий и вынесли столько иностранных владычеств, что отечество у них сосредоточилось только в религии и предках. Эти народы, рожденные рабами и привыкшие ко всякому деспотизму - управлялись-ли они царем греческим, или римским проконсулом - не отдали-бы за это ни одним колосом ржи меньше и не получили-бы ни одним ударом палки больше. Слава Египта была помрачена, и могущество пало. У него оставалось только его удивительное богатство, развившееся благодаря земледелию, промышленности и торговли. Египет снабжал хлебом Грецию и Малую Азию; хлеб хранился в неисчерпаемых амбарах, куда поступал из Средиземного бассейна. Но плодородная долина Нила, - "такая плодородная, говорит Геродот, что ее нет надобности вспахивать плугом", давала не один хлеб. Другими источниками богатства были ячмень, кукуруза, лен, пенька, индиго, папирус, лавзония {Аравийский кустарник.}, которою женщины красили себе ногти, клевер, служивший пищею громадным стадам волов и баранов; далее, луковицы и репа, которые рабочие, участвовавшие в постройке громадных пирамид Хеопса, съедали на восемь миллионов драхм; изюм, финики, фиги и роскошные плоды лотосового дерева, "из-за которых, по словам Гомера, можно было забыть родину". Туземная промышленность производила бумагу, мебель, деревянную, мраморную и металлическую, оружие, рогожу, плетенки, ковры, ткани, полотна и шелк, вышитые и разрисованные материи, глазированный фаянс, стеклянную посуду, бронзовые и алебастровые чаши, эмали, золотые вещи, уборы из драгоценных камней. По ту сторону Мыса Аромата тянулись конторы александрийских купцов, караваны пересекали Аравию и Ливийскую пустыню, и безчисленное количество кораблей ходило от столбов Геркулеса до устьев Инда. Благодаря этой обширной торговле, Александрия представляла собой житницу трех материков. При Птоломее XI, отце Клеопатры, налоги и пошлины на предметы ввоза и вывоза приносили государственному казначейству ежегодно двенадцать тысяч пятьсот талантов (шестьдесят восемь миллионов франков).

Столица Птоломеев, Александрия, заставила Ахилла Taция воскликнуть: "Мы побеждены, мои глаза". Но этот город поражал иностранца не столько большим числом великолепных памятников, сколько своим симметрическим расположением и строгим порядком. Две большие аллеи, пересекавшияся под прямым углом и окаймленные мраморными коллонадами, перерезывали Александрию. Продольная аллея, длиною более тридцати стадий (четыре тысячи восемьсот метров) и шириною в тридцать пять метров, направлялась с запада на восток; она начиналась от Некропольских ворот и тянулась до ворот Канобикских. Поперечная аллея, длиною в семьдесят стадий, направлялась с юга к Большому порту (гавани). Все другия аллеи и улицы, окаймленные тротуарами и вымощенные большими каменными глыбами, были также взаимно перпендикулярны и сообщались с двумя главными. Это правильное расположение, этот грандиозный вид, эти бесконечные перспективы придавали Александрии единственный в своем роде характер. Казалось, что, в противоположность другим городам, образовавшимся понемногу, разроставшимся постепенно и непрерывно, Александрия была создана одним ударом по определенному плану. И в самом деле, этот город возник, так сказать, из песков, по воле Александра. Он закончил план города, он придал городской ограде форму македонской хламиды (епанчи), он, вместе с архитектором Динархом, составил план этой правильной сети аллей и улиц; Александр-же изобрел подъемные плотины для устройства нового порта и составил чертеж площади и главных строений. После него, уже Птоломеи украшали город, построили безчисленное множество памятников и роскошнейших садов; на западном и восточных концах города появились многочисленные предместья. Но в общем Александрия осталась такою, какою ее создал Александр.

С Панеума, искусственного бугра, высотою в тридцать пять метров, построенного в центре города, представлялась роскошная панорама Александрии. По направлению к югу, мелькали тысячи домов, и множество частных дворцов тянулось до самой ограды, которая, вследствие действия перспективы, казалось, купалась в оловянного цвета поверхности Марфотийского озера. Кое-где виднелись скромные домики, вымазанные известкою, с неправильно расположенными окошечками и деревянными крышами в форме террас и отдушинами наверху; на этих крышах жители домиков отдыхали во время жарких летних ночей. С этими домиками чередовались громадные здания, белые фасады которых скрывались частью высокими оградами, частью в листве роскошных садов. Фасады эти были украшены монументальными портиками и рядами колонок с карнизами, раскрашенных в цветные полосы. Громадный Серапеум царствовал во всем квартале. На это громадное здание взбирались по спиральной лестнице, имевшей сто ступенек; купол его подпирался колоннами из сиэнита и коринфского гранита, высотою в тридцать два метра {1 метр = 3,3 русск. фута.}.

Фар, громадная восьми-гранная, двух-этажная башня в сто-одиннадцать метров, вся построенная из белого мрамора. Вокруг большой гавани, начиная от мыса Лохиас до Гептастада, тянулась великолепная набережная, а вдоль нея возвышались дворцы и храмы. Здания в чисто-греческом стиле чередовались с египетскими памятниками и с другими роскошными сооружениями, в которых, казалось, комбинировались оба архитектурные стиля: бедный стиль саитского искусства выигрывал рядом с рельефами эллинского типа, коринфская колонна чередовалась с колонною компаниформскою.

В конце длинной аллеи сфинксов возвышались гигантский пилон {Род портала.} и массивные пирамиды, на белых стенах которых были нарисованы целые вереницы фигур, а карниз был украшен эмблематическим диском с громадными распущенными крыльями.

Тут красовался греческий храм с резко выделяющимся на голубом небе причудливо-изваянным фронтоном, там - громадный, тяжелый, таинственный египетский храм, с выдавшимся вперед неуклюжим гранитным предхрамием.

На противоположных террасах, обросших внизу кустами роз и осеняемых тенью сикомор, мимоз и пальм, виднелись дворцы, окруженные портиками, колоннами в форме донника {Растение.}; амфилада порталов, павильоны в форме конических башенок, просвечивающие киоски, хоры, поддерживаемые кариатидами. По середине площадей, на месте пересечения улиц, а также перед воротами зданий, возвышались изваяния Меркурия, озирийские колоссы, статуи эллинских богов, алтари, героумы, заслоненные здесь и там высокими обелисками и громадными мачтами, на верхушках которых развевались пестрые флагя.

Между всеми этими безчисленными зданиями можно было первым долгом заметить в конце мыса храм Изиса Лохиасского и большую царскую виллу; затем, перед закрытою гаванью, царей виднелись верфи, здания арсенала, и начинался Брухиум. Окруженный оградою высоких стен и висячими садами, Брухиум - был город в городе. Это была столица птоломеевская. Каждый из Лагидов построил в ней свой дворец, посвятил храм, разставил статуи, устроил бьющие фонтаны, разсадил боскеты акаций и сикомор, выкопал бассейны, в которых цвели кувшинки и голубые лотусы. Страбон применяет к памятникам Брухиума стих одиссея: "Они выходят одни из других", - сказал он.

семьсот тысяч томов, наконец, - Сома, громадный мавзолей, в котором Александр отдыхал в гробнице из массивного золота, замененной впоследствии стеклянною. Другое здание Брухиума обращало на себя внимание своими громадными размерами и своим архитравом {Притолока.}, венчавшим собор. Это был знаменитый Александрийский музей, служивший школою, монастырем и академией. Филологи, поэты, философы, астрономы жили в нем на общем иждивении Птоломеев, и злые языки называли его, поэтому, "клеткою муз". - Это была, во всяком случае, замечательная клетка, где пели Феокрить, Каллимак, Аполлоний и где преподавалась знаменитая александрийская философия. Далее, за храмом Посидона, набережная загибала по направлению к юго-востоку. Там также монумент сменялся монументом. Там находилась биржа, храм Бендиса, храм Арсиноэ и громадные Апостаты, где собирались продавщицы со всего света. Оттуда, от Гептастада виднелся старый порт со своими большими верфями и далее на восток, вне ограды - предместья Некрополя и мрачный, печальный квартал бальзамировщиков. 

II

Александрия была космо-политическим городом. Между тем как города Высокого Египта и Гептаномиды сохранили свой национальный характер, в Дельте, эллинская цивилизация вполне привилась к цивилизации египетской или, вернее, последняя образовалась из нея. Законы и декреты издавались на двух языках. Жречество, управление, полиция, суды, администрация на половину принадлежали грекам, на половину туземцам; войско состояло из наемных греков и галлов, сицилийских бандитов, из беглых римских рабов. В Александрии, в течении более двух веков, образовалось множество колоний; туземцы, расположившиеся в старой части египетского города, называвшагося Ракотисом, составляли более трети всего населения. Евреи, обитавшие в особом квартале, где у них был наместник {Этиарх.} и их Санэдрин, составляли также треть населения. От Фара до Серапеума, от ворот Некропольских до Канобикских можно было встретить столько-же иностранцев, как и египтян. Это была шумная и пестрая толпа греков, евреев, сирийцев, италиотов, арабов, иллирийцев, персов, финикиян. На улицах и в гаване говорили на всех языках, в храмах молились всевозможным богам. В этом Вавилоне всякая национальность приносила с собою свои привычки. Народонаселение Александрии, достигавшее трехсот двадцати тысяч, не считая рабов, было настолько-же нагло, неугомонно, насколько в других городах Египта - спокойно и сдержанно. Во время царствования последних Лагидов, александрийская чернь помогала революции судебного сословия, надеясь добиться при новых правителях большей свободы и меньших податей.

Птоломей XI (Авлет) умер в июле месяце 51-го года до Рождества Христова. Он оставил четырех детей. По его духовному завещанию, на престол должна была вступить его старшая дочь Клеопатра и старший сын Птоломей. Согласно египетским обычаям, брат должен был вступить в брак с сестрою. По смерти отца, Клеопатре было семнадцать лет, а Птоломею тринадцать. Воспитатель юного Птоломея, евнух Пофен, был из самолюбивых. Будучи учителем юного Птоломея, развивая его ум, он надеялся управлять делами Египта, при вступлении на престол своего ученика. Но он скоро убедился в том, что Клеопатра не позволит ни ему, ни Птоломею вмешиваться в управление государством. Гордая и своевольная Клеопатра была в то же время способна, умна и образована. Она говорила на восьми или десяти языках, именно: на египетском, греческом, латинском, еврейском, арабском и сирийском.

Как допустить, чтобы эта женщина, такая гордая и богато-одаренная, решилась уступить часть своей власти ребенку, воспитываемому евнухом? Либо Клеопатра должна была освободиться от своего брата, либо, согласившись жить с молодым царем, должна была вскоре приобрести над ним неограниченное влияние. Она должна была сделаться главой этой диархии. Пофен это понял и решил пустить в ход все средства для того, чтобы погубить царицу. Он начал с того, что стал возбуждать соперничество между министрами и знатными офицерами гвардии, затем, когда раздор между партизанами царя и сторонниками Клеопатры достиг своею апогея, он возмутил против царицы александрийский народ. Он обвинял Клеопатру в том, будто она намеревается царствовать одна и решилась призвать римския войска. Как рассказывал евнух, она составила этот план с Помпеем, старшим сыном Великого Помпея, который в 49 году сделался любовником Клеопатры.

Беглянка, однако, и не думала считать себя побежденною. Ей не так легко было отказаться от Египта, которым она управляла уже три года. Вскоре в Александрии распространился слух, что Клеопатра на границе Египта и Аравии собрала армию и идет на Пелузы. Юный царь снарядил свои войска и направился ей навстречу. Брат и сестра, муж и жена, приготовились уже в окрестностях Пелузы к сражению, когда явился знаменитый, побежденный под Фарсалом, Помпей и стал просить у Египтян убежища. Помпей полагал, что может разсчитывать на благодарность детей Птоломея, потому что семь лет тому назад, по его наущению, Габиний, проконсул в Сирии, вернул Птоломею Авлету престол.

Не подлежит сомнению, что после фарсальского сражения Помпей был обезоружен, и Цезарь торжествовал. Подавая помощь беглецу, от которого уже ждать было нечего, легко можно было возбудить гнев Цезаря. Пофен и другие министры молодого царя сделали вид, что согласны принять Помпея, но как только он вступил в территорию Египта, то был изменнически задушен. Его голова была забальзамирована с искусством, свойственным египтянам, и потом - преподнесена Цезарю, как только он, преследуя Помпея, высадился в Александрии.

Цезарь с отвращением отвернулся от этого трофея и не замедлил обвинить Пофена и Акилласа в этом преступлении, но злодеи нисколько не смутились этим. Они понимали, что оказали Цезарю большую услугу, предав ему в руки голову его самого опасного врага, и не верили в искренность возмущения Цезаря. Цезарь тотчас-же узнал о распрях между Птоломеем и Клеопатрою, о её бегстве от народных угроз после сражения под Пелузами.

Римская политика всегда придерживалась системы вмешательства в междоусобия других государств. Теперь эта политика Цезарю казалась вполне уместною, тем более, что, еще при первом консуле, Птоломей Авлет был объявлен союзником Рима и в своем завещании даже заклинал римский народ исполнить его последнюю волю. Еще другая причина, которую он не скрывает в своих комментариях, побудила Цезаря вмешаться в дела Египта. Он был заимодавцем покойного царя и требовал теперь от его наследников уплаты значительной суммы денег. Разговор шел ни более ни менее, как о семи миллионах пятидесяти тысячах цистерций, которые не были заплочены так же, как и те тридцать три тысячи талантов, которые Птоломей обязался заплатить Цезарю и Помпею, в случае, если ему, при содействии римлян, вернут корону.

Пофен, между тем, надеялся, что оказал уже Цезарю достаточно большую услугу, преподнеся ему голову Помпея. Он склонял его отправиться туда, куда призывали его дела не менее важные, чем война Птоломея с Клеопатрою: в Понт, откуда Фарнас прогнал своего лейтенанта Домиция, и в Рим, где Целий возмущал плебеев. На требования Цезаря он отвечал, что казна пуста; на предложение третейского суда между наследниками Птоломея, отвечал, что не пристойно иностранцу вмешиваться в эту распрю, что подобное вмешательство возмутит Египет. В подтверждение своих слов он приводил, что народ александрийский смотрит на консульство, преподнесенное Цезарю, как на покушение на царскую власть. Пофен рассказывал, что каждый день начиналось возмущение, что всякую ночь убивали римских солдат; указывал он также на то, что население Александрии очень многочисленно, а войско Цезаря (три тысячи двести рядовых и восемьсот офицеров) весьма незначительно. Но все эти советы, замечания, отказы не оказывали никакого действия на волю Цезаря. Вместо того, чтобы просить, он приказывал. Он поручил Пофену формально предложить от своего имени Птоломею и Клеонатре распустить свои войска и приказал, чтобы они свою распрю принесли на его суд. Евнух должен был послушаться; но он был настолько же хитер, насколько Цезарь был упрям, и решил воспользоваться этим вмешательством для достижения своих целей. В своем письме он передал Клеопатре приказание Цезаря распустить свои войска, но не сообщал ей, что ее ждали в Александрию, а Птоломею написал, чтобы он прибыл на поле сражения рядом с Цезарем, держа солдат в полном вооружении. Пофен разсчитывал при этом на то, что армия Клеопатры сдастся, и надеялся расположить Цезаря к молодому царю, указав на то, что из двух наследников Авлета только Птоломей поспешил явиться на зов консула. Через несколько дней Птоломей действительно прибыл в Александрию. Он осыпал Цезаря уверениями дружбы и, поддерживаемый Пофеном, Акилласом и другими министрами, изложил сущность распри между ним и Клеопатрой, сваливая всю вину на сестру. Но на Цезаря не так легко было иметь влияние. Пофен полагал, что неявка Клеопатры раздражит Цезаря и возбудит против нея. Цезарь, однако, не мог предполагать, чтобы царица с презрением приняла его приглашение прибыть в Александрию. Он не допускал этого и скорее подозревал, что какие-нибудь проделки Пофена помешали ей явиться. Для того, чтобы, наконец, узнать в чем дело, он послал гонца с Клеопатре, в окрестности Пелузы. Царица, с своей стороны, с нетерпением ожидала известий от Цезаря. По получении его первого послания, доставленного ей уже позже Пофеном, она поспешила распустить свое войско. Клеопатра уже питала полное доверие к великому полководцу, которого звали "мужем всех женщин". Она понимала, что она должна увидеть Цезаря или, вернее, Цезарь должен увидеть ее. Между тем дни проходили, а приглашения явиться в Александрию не прибывало. Наконец, пришел гонец со вторым посланием Цезаря. Клеопатра узнала, что Цезарь уже раз требовал ее к себе, но Пофен принял свои меры для того, чтобы она об этом ничего не узнала. Было ясно, что враги её не желали допустить свидание между нею и Цезарем. Теперь, когда хитрость их не удалась, они употребят силу. Несомненно, они были на стороже и сделали свои распоряжения. Если бы Клеопатра попыталась дойти до Александрии сухим путем, она встретила-бы аванпосты египетского войска, расположенного под Пелузою; на море её трехбаночная галера не ушла бы от флота Птоломея, расположенного перед входом в порт. Прибудь она одна в Александрию, она рисковала быть изрубленною народом, по приказанию Пофена. По дороге к царскому дворцу, в котором Цезарь жил гостем Птоломея, в сопровождении почетной египетской гвардии, на Клеопатру могли напасть часовые и убить ее.

преданного ей человека, Сицилийца Аполлодора, она отправилась от Пелузы в барке и ночью проникла в гавань Александрии. Затем, они поднялись на набережную перед маленькими воротами дворца. Тогда Клеопатра влезла в большой мешок из грубого холста, выкрашенный в разноцветные полосы, эти мешки служили путешественникам для того, чтобы прятать в них свои тюфяки и одеяла. Аполлодор затянул мешок, взвалил его себе на плечи, прошел в ворота, направился прямо в апартаменты Цезаря и положил к его ногам свою драгоценную ношу. Лучезарная Афродита вышла из морской пены, Клеопатра гораздо скромнее вышла из мешка. Тем не менее, Цезарь был не мало взволнован и восхищен этим сюрпризом. Девятнадцати-летняя Клеопатра была в ту пору в расцвете своей обольстительной, необычайной красоты. Дион-Kacciй называет царицу Египетскую красивейшею из всех женщин: περιχαλλιστάτη γυναικῶν.

Но Плутарх, затрудняясь в выборе подходящого эпитета для того, чтобы очертить ее, высказывается так: "Ея красота была не столько несравнимою, сколько вызывало восхищение; нельзя было забыть её очаровательного лица, грации её фигуры, обворожительности её обхождения". Вот верный портрет её. Клеопатра не была красавицей, но была обольстительна в высшей степени. Виктор Гюго сказал про одну знаменитую театральную артистку: "Она не только хороша, но хуже того". Это странное определение можно бы применить к Клеопатре. Плутарх присовокупляет, и замечание его подтверждается Дионом, что Клеопатра говорила мелодическим голосом, обладавшим необычайною мягкостью. Это замечание весьма ценно с точки зрения психологической, так как этот очаровательный голос был одною из главных прелестей Нильской сирены {Пластика и нумизматика дают довольно много изображений Клеопатры, и большинство из них довольно достоверны. Тем не менее однако, отсюда не следует, чтобы эти медали и изваяния представляли собою сериозное подспорье для того, чтобы возстановить тип последней из Лагидов. Клеопатра, а также сын её Птоломей-Цезарион, были неоднократно изображаемы на барельефах Дендерского храма, и весьма вероятно, что, по обычаю египтян, скульпторы придавали некоторое сходство этим изображениям с оригиналами. Но Клеопатра не служила натурою для художников, изображавших ее, и спрашивается, чем же они руководились при изображении её и насколько последния походили на оригинал? В одном месте Клеопатра изображена Гаторою, в другом у нея прическа Изиса, волосы её заплетены, грудь и руки обнажены и узкая одежда закрывает ее до самых ног. У нея орлиный нос, большие глаза и, вообще, она красива. Но при всем желании найти разницу между её чертами и массою других лиц, изображенных на стенах Дендерского храма, - это почти невозможно. - Что же касается до красивого оттиска Клеопатры, который можно видеть в Париже в мастерских художников, то нет сомнения в том, что значение его основано на мистификация. Этот барельеф, открытый, кажется, в 1862 г., не носил на себе никакой надписи. Один египтолог в виде шутки начертил на нем портрет Клеопатры и с тех пор его продают везде, как достоверное изображение последней царицы Египта.

же, как и тетрадрахма, сделанная Антиоху. Мой ученый друг М. Fröhner писал мне об одном экземпляре медали проданной в 1885 году (из коллекции Кастеллани), "на котором Клеопатра изображена замечательною красавицей". Многия медали представляют настоящия карикатуры. Единственная достойная описания есть бронзовая медаль, на которой имеется надпись Κλεοπατ Βασιλιδ; на обратной стороне над буквою π имеется орел, держащий молнию. Кабинет на улице Ришелье обладает таким прекрасным экземпляром. Голова имеет выражение женщины великой и сильной. Лоб прямой, но низкий, так как завитки волос покрывают его до половины. Глава большие, удаленные от орлиного носа очень длинного; рот прелестный хотя и очень большой. Хотя черты эти несколько грубы и жестки, лицо это, в общем, производит чарующее впечатление, благодаря красоте глаз и своеобразной прелести рта. Если-бы нос был несколько короче, то профиль этот можно-бы назвать прекрасным.

Одна из медалей, о которых мы упоминали раньше, была гравирована в Патрасе. На ней профиль Клеопатры приближается к греческому типу. Другая медаль, гравированная в Кипре, представляет Клеопатру Афродитой с сыном Птоломеем-Цезарионом на руках. На этих двух медалях тип Клеопатры значительно отличается от типа тринадцати остальных медалей, которые характеризуются жесткостью черт и необычайно длинным носом.

"Будь нос Клеопатры короче, то перевернулся-бы весь мир". Паскаль не был нумизматиком, иначе он написал бы: "Если бы нос Клеопатры был длиннее, то..."}.

Это первое свидание Цезаря с Клеопатрою, по всей вероятности, длилось до поздней ночи. Достоверно только то, что на другой день, рано утром, Цезарь велел позвать Птоломея и сказал ему, чтобы он помирился с сестрою и разделил с нею престол. "В одну ночь, говорит Дион Кассий, Цезарь сделался защитником той, для которой он считал себя судьею". Птоломей воспротивился приказаниям консула, и, когда была введена Клеопатра, молодой царь, обезумевший от гнева, бросил свою корону к ногам Цезаря, вышел из дворца и закричал: "Измена! Измена! К оружию!" Толпа присоединилась к этому крику и бросилась на дворец. Цезарь, не чувствуя себя достаточно сильным (он мог собрать только несколько манипул {Манипула = рота солдат (у Римлян).} легионеров) вышел на одну из террас и издалека обратился к толпе с речью. Ему удалось успокоить ее, дав обещание сделать все, чего пожелают египтяне. В то-же время его воины, - вернувшиеся с поля, окружили молодого Птоломея, разлучили с его сторонниками и со всевозможными знаками почести, заставили его вернуться в дворец, где Цезарь сделал его своим аманатом (заложником). На следующий день народ был собран на публичной площади. Цезарь, Птоломей и Клеопатра в великолепном убранстве отправились туда, в сопровождении эскорта ликторов. Все Римляне были в полном вооружении и готовы подавить первую попытку к возмущению. Цезарь громким голосом прочел завещание Птоломея Авлета и торжественно объявил, именем римского народа, что он заставит уважать последнюю волю покойного царя. Согласно с этим, старшия дети, оба должны вместе царствовать и управлять Египтом. Что-же касается двух других детей царя, то он, Цезарь, отправляет их на остров Кипр, которым они и будут управлять.

Эта сцена произвела сильное впечатление на александрийцев. Тем не менее, Цезарь опасался возстания. Он поспешил позвать в Александрию новые легионы, формированные им Малой Азии вместе с остатками войска Помпея. Но гораздо раньше, чем могли эти подкрепления прибыть, египетское войско из под Пелузы, по тайному распоряжению Пофена, вступило в город, с целью изгнания римлян. В то же время младшая сестра Клеопатры, Арзиноэ, при содействии Евнуха Ганимеда и против воли Птоломея (все еще арестованного Цезарем), вышла из дворца и была признана народом и войском наследницею Лагидов. Это войско состояло из восемнадцати тысяч фантассинов (пехоты) и двух тысяч кавалерии и своим предводителем выбрало Акилла. Население Александрии было за одно с войском против иностранцев. У Цезаря было всего только четыре тысячи человек, считая вместе с экипажем его судов. Он находился в крайней опасности. Занимая с этой горстью людей дворцы Брухиума, он был осажден со стороны города солдатами Акилла и вооруженною чернью, а флот его, стоявший на якоре в большой гавани, был как в плену, так как неприятель занял проходы Озириса и Гептастада. Цезарь даже боялся, как-бы флот его, обреченный на бездействие, не попал в руки александрийцев, которые воспользовались-бы им для того, чтобы не пропускать вновь прибывающих воинов и провианта. Цезарь зажег свои корабли и тем избегнул этой первой опасности. Этот громадный пожар распространился на набережную и уничтожил массу домов и строения, между прочим Арсенал, Библиотеку и склады хлеба. Египтяне в ожесточении бросились в аттаку, но легионеры, столь же хорошие землекопы, как и отважные солдаты, скоро преобразили Брухиум в неприступную позицию. Везде появились земляные насыпи, баррикады, фортификационные полисады. Театр обратился в крепость. Римляне выдержали двадцать приступов, не уступая ни одного вершка земли. Цезарь даже успел завладеть островом Фаросом, позицией, которая делала свободным проход в большой порт. Египтяне воображали, что будут победителями, если вместо Арсиноэ женщины, у них во главе будет Птоломей. Они велели передать Цезарю, что они воюют только потому, что он держит под арестом их царя, и как только он возвратит Птоломею свободу, они прекратят военные действия. Цезарь, знавший александрийцев, дал себя уговорит и выпустил Птоломея. Как только Птоломей прибыл в египетскую армию, война возобновилась с новым ожесточением. Но в это время по морю прибыло на помощь Цезарю первое подкрепление, 37-й легион. Война продолжалась без особого успеха на какой-либо стороне с начала весны 47-го года. Тогда распространилось известие, что Пелузы взяты приступом каким-то войском, спешившим на помощь Цезарю. Это был союзный корпус Митридата Пергамейца, шедшого из Сирии. Египтяне, опасаясь попасть между двух огней, отправились навстречу Митридату. Первое сражение, оставшееся нерешенным, произошло около Мемфиса. Но через несколько дней Цезарь, покинув Александрию, соединился с корпусом Митридата. Произошло второе сражение. Египтяне были разбиты по частям, а Птоломей утопился в Ниле. После этой победы, Цезарь, во главе своего войска, вернулся в Александрию. Буйная чернь, убедившаяся с этого момента в силе римского оружия, приняла консула со знаками уважения.

Таким образом кончилась Александрийская война, которую скорее следовало-бы назвать войною Клеопатры, так как эту войну, безполезную для славы Цезаря, вредную для его интересов, безразличную для его отечества и в которой он мог потерять и жизнь, и славу, Цезарь вел только из-за любви к Клеопатре. 

III.

Восемнадцать лет до этих событий Цезарь, будучи еще эдилом {Эдил - начальник полиции в Риме.}, пытался осуществить завещание Александра II, по которому Египет должен был быть передан римлянами. Теперь Египет был покорен. Цезарю оставалось сказать только слово, и обширное и богатое государство это стало-бы римскою провинцией. Но в 65 году Клеопатра только еще родилась, в 65 году Цезарь не был еще знаком с этою "Нильской змеей", как называет ее Шекспир. Консул и не думал напоминать о своих предположениях в бытность свою эдилом. Первым долгом, возвратясь в Александрию, Цезарь заставил признать Клеопатру царицею Египта. Тем не менее, желая щадить чувства Египтян, он решил, что Клеопатра должна выйти замуж за второго своего брата Птоломея Неотороса и разделить с ним престол. Но, как замечает Дион, этот союз и разделение были так же фиктивны, как и в первый раз. Молодой принц, имевший всего пятнадцать лет от роду, не мог еще быть ни царем, ни мужем царицы. По внешности Клеопатра была женою своего брата и разделяла с ник престол; в действительности же она царствовала одна и оставалась любовницею Цезаря.

царицу еще больше, чем в первые дни, и он не мог решиться разстаться с нею. Он забыл в объятиях Клеопатры чувство долга, свои интересы, самолюбие, опасности; он решился выехать из Александрии только на увеселительную прогулку с прекрасною царицею по Нилу. А между тем важные дела звали его в Рим, где царствовали смуты, где лилась кровь и где, с 13 декабря прошлого года, не имели от него никаких писем. Также необходим он был в Азии, где Фарнас, победитель римских царей и легионов Домиция, завладел Понтом, Кападосом и Арменией. А между тем в Африке, Катон и последние помпейцы собирали в Утике громадное войско: четырнадцать легионов, десять тысяч нумидийской кавалерии и сто-двадцать боевых слонов; Цезарь был необходим и в Испании, где волновались умы, и грозило вспыхнуть возстание.

По распоряжению Клеопатры, для этой увеселительной поездки по Нилу были снаряжены три "фаламеги", т. е. большие плоскодонные яхты, употреблявшияся еще Лагидами. Такая фаланега представляла из себя целый плавучий дворец; длина её достигала пол-стадии, высота сорока футов, считая от поверхности воды. Судно это было многоэтажное с портиками, открытыми галлереями, украшалось изящными бельведерами и проч. Внутреннее устройство фаламеги ни в чем не уступало наружному: там были множество комнат, устроенных со всеми удобствами и изяществом греко-египетской цивилизации; громадные залы были окружены колоннадами, тринадцати-рядный балкон, окруженный столбами, потолок которого, выдолбленный в форме пещеры, был украшен яшмами, ляпис-лазурью, аметистами, алебастром, сафирами и топазами. Самый корпус яхты был сделан из кедрового и кипрского дерева, паруса - из биссуса, снасти и веревки выкрашены пурпуром. Украшения фаламеги были самые разнообразные: всюду виднелись скульптурные работы лучших художников, гирлянды цветов, вьющихся растений, мозаичные украшения из мрамора, лабрадора, опала, кошачьяго глаза. Для развлечения путешественников, на фаламегу приглашались акробаты, музыканты, актеры и целые отряды танцовщиц. Словом, на фаламеге недоставало ничего, свойственного роскоши и развлечениям Александрии.

Цезарь и Клеопатра с наслаждением мечтали об этой увеселительной поездке. Они намеревались проехаться вдоль "золотого Нила" мимо всех старинных городов Египта и достигнуть чудного края Эфиопии. Но, в ожидании отъезда, в легионах стали обнаруживаться признаки неудовольствия: слышался ропот, возмущение, офицеры позволяли себе прямо и даже дерзко говорить с Цезарем. Одно время он хотел взять Клеопатру с собою в Рим, но вскоре же должен был оставить этот план и решился идти в Армению, где опасности было больше всего и присутствие консула было необходимо. Цезарь оставил два легиона для охраны Клеопатры в Александрии и отправился в Антиохию.

Во все время, пока Цезарь воевал в Армении и Африке (от поля 47 до июня 46-го года) Клеопатра оставалась в Александрия. Когда Цезарь уезжал в Армению, то Клеопатра была уже беременна и, несколько месяцев после отъезда диктатора, она родила сына. Она назвала его Птоломеем-Цезарионом, объявляя, таким образом, открыто свои интимные отношения с Цезарем, которые, впрочем, и без того были небезъизвестны в Александрии.

раз в то время, когда праздновались четыре победы Цезаря. Во время второго триумфа, по случаю победы над Египтом, Клеопатра могла видеть во главе пленных свою сестру Арсиною, захваченную неприятелем еще в начале Александрийской войны. Клеопатра явилась на торжество в сопровождения своего псевдо-мужа, молодого Птоломея, сына Цезаря и громадной святы придворных и офицеров. Цезарь уступил в распоряжение Клеопатры и её двора свои) роскошную виллу на правом берегу Тибра. Оффициально (если можно употребить это новомодное слово к объяснению весьма отдаленных фактов) Клеопатра была очень сочувственно принята в Риме, что и не удивительно: она была царицею громадного государства, союзницею республики и - гостьей Цезаря, могущество которого достигло тогда своего апогея. Но под комплиментами, расточаемыми Клеопатре, скрывались ненависть и презрение, не потому, однако, чтобы римское общество возмущалось связью её с Цезарем. Уже в течении полу-века в римской республике суровые и строгие нравы постепенно исчезли. Избиратели продавали свои голоса, а избранные пользовались своею властью, чтобы снова быть избранными. Они торговали союзами, нарушали присягу, грабили, расхищали, вымогали деньги, сговаривались с ростовщиками и этим раззоряли провинции. В Риме, в последнее время республики, политика развивала преступления, а театры были школою распутства, потому что в них женщины, в противоположность греческому обычаю, могли присутствовать на самых безнравственных представлениях. Модным поэтом того времени был наглый, безнравственный Катулл. Со времени проскрипции Суллы, жизнь признавалась столь краткой что надо спешить воспользоваться всеми наслаждениями, которые она дает. "Будем жить и любить - говорит Катулл. Небесные светила могут погибать и снова возрождаться, но мы, как только наша кратковременная жизнь погаснет, должны спать вечно". Времена, когда римская матрона сидела дома за работою, давно прошли; она ищет приключений, интриг, она продает себя или отдается добровольно. Частые разводы разрушили нравственные начала семьи, любовь к роскоши, честолюбие и страсть к развлечению и наслаждению разрушили семейный очаг. Больше всего предавались адюльтеру знатнейшия из патрицианок, каковы: Валерия, сестра Гортензия, Семирония, жена Юния Брута, Клодия, жена Лукулла и другая Клодия, жена Квинта Метелла Целера, Муция, жена великого Помпея, Сервилия, мать Брута и друг. Ясно поэтому, что в Риме, этом городе адюльтера, не могли особенно возмущаться тем, что Цезарь изменяет своей жене для Клеопатры; еслибы у него было и несколько любовниц, то и этому не придавали-бы большого значения. Но, несмотря на распущенность своих нравов, на разврат и на то, что он потерял свои прежния добродетели, Рим высоко держал свое знамя и гордился своим именем. Будучи победителями всего мира, римляне с презрением смотрели на остальные народы, считая их ниже себя, годными только на подчинение и рабство. Никого не безпокоила скоропреходящая любовь Цезаря к Евное, Мавританской царице, а потому не могли и упрекать Клеопатру в том, что она услаждала его во время Александрийской войны. Но Рим оскорбляло то, что Цезарь заставил Клеопатру приехать в город семи холмов, что он всенародно, открыто признавал ее своею любовницей; по понятиям того времени, Цезарь, как римский гражданин, пять раз выбранный консулом и три раза диктатором, унижал свое достоинство, открыто признавая себя любовником Египтянки. Вот, что возмущало римлян. Чтобы составить себе понятие о том, почему римляне были так возмущены связью Цезаря с Клеопатрою, Мериваль говорит, что эта связь должна производить то-же впечатление, какое получилось бы в XV столетии, если-бы английский пэр или испанский гранд женился на еврейке.

Цезарь получил неограниченную власть, и ему всячески оказывали уважение и почет. Он был выбран диктатором на десять лет, и в городе была поставлена его статуя с надписью: Caesari semideo, т. е. Цезарю - полубогу. Он мог считать себя достаточно могущественным для того, чтобы презирать римские предразсудки. Прежде цезарь отличался осторожностью и всегда внимательно относился ко мнению и интересам толпы (плебеев); он обладал замечательною способностью распоряжаться толпою для достижения своих целей и планов. В последние же два года своей жизни Цезарь не только пренебрегал общественным мнением, но и явно отвергал его как в частной жизни, так и в своей общественной деятельности. Он и не думал удалят от себя Клеопатру; напротив, он стал учащать свои посещения виллы на берегу Тибра, постоянно говорил о царице и допустил, чтобы она публично дала его сыну имя Цезариона.

Он сделал более того. В храме Венеры он поставил статую Клеопатры, сделанную из золота, и тем нанес оскорбление не только народу, но и римским богам. Цезарю, повидимому, недостаточно было того, что из любви к Клеопатре он не превратил Египет в римскую провинцию, что он поселил и устроил эту иностранку в Риме и при всяком удобном случае всячески доказывал ей свое уважение и любовь, и вот он, в храме народной богини, осмелился поставить статую этой александрийской куртизанки, этой царицы варварской страны магов, всяких чудес, эвнухов и подданных прибрежных жителей Нила, поклоняющихся чучелам птиц и богам со звериными головами. Римляне недоумевали и спрашивали себя, чем же должны кончиться безумия, сумасбродства Цезаря. Ходил слух, будто диктатор разрабатывает проект закона, по которому он будет иметь право обзавестись столькими женами, сколько захочет. Этот закон должен был быть представлен Гельвием Цинной. Говорили также. будто Цезарь хочет, признать своим наследникам сына своего от Клеопатры, Цезариона. Эти слухи возбуждали общество против Цезаря и, если верить Диону, они содействовали плану предательского убиения великого полководца. Если это верно, то Клеопатра оказалась столь-же фатальна для Цезаря, как позже она была для Антония.

Несмотря на эту вражду, Клеопатра жила далеко не уединенно в своей вилле, на берегу Тибра. Для того, чтобы заслужить расположение диктатора, чтобы вызвать его на большую откровенность, цезарианцы пересиливали свою антипатии к Клеопатре и довольно часто посещали прекрасную царицу. Этот египетский двор, перенесенный на берега Тибра, посещали Марк-Антоний, Долабелла, Лепид, бывший в ту пору начальником кавалерии, Оппий Курион, Корнелий Балбус, Гельвий Цинна, Маций, претор Вендид и Требон. Между сторонниками Цезаря, было также несколько тайных его врагов, напр. Аттик, крупный золотопромышленник, имевший дела с Египтом, и несколько из его явных врагов, как Цицерон.

Примирившись с Цезарем, Цицерон не оставлял своей любимой страсти к книгам и всевозможным редкостям. Завзятый коллектор, он надеялся обогатить свою библиотеку в Тускулуме, не прибегая к расходам. Он попросил Клеопатру, чтобы она выписала из Александрии несколько греческих манускриптов и египетских древностей. Царица охотно обещалась исполнить его просьбу и поручила её исполнение одному из своих офицеров, Аммонию, которые, еще будучи послом при Птоломее Авлете, познакомился в Риме с Цицероном. Но, по забывчивости или по нерадению, манускрипты и редкости не прибывали. Цицерон так разсердился за это на Клеопатру, что позже как-то писал Аттику: "Я ненавижу царицу (odi reginam)", мотивируя это тем, что Клеопатра не сдержала своего царского слова. Прежний консул, кроме того, должен был выслушать грубость от Сарапиона, одного из офицеров Клеопатры. Сарапион вошел однажды в Цицерону и когда тот спросил его, что ему угодно, грубо ответил: - "Я ищу Аттика" - и тотчас же вышел.

и она даже чувствовала себя не вполне безопасною в этом враждебном городе. Она приготовилась к отъезду. Но Антоний задумал наследником Цезаря назначить не Октавия, а маленького Цезариона, и Клеопатра осталась в Риме до средины апреля месяца. Когда, однако, Клеопатра убедилась в том, что этот проект осуществиться не может, она поспешила уехать из этого города, где встречала только злобу и презрение. Она покинула Рим с возраставшею злобою в сердце. 

IV.

Клеопатра вернулась в Александрию совершенно добровольно. Но неизбежная междоусобная война между цезарианцами и республиканцами поставила ее в затруднительное положение, и её царское достоинство пошатнулось. Клеопатра была в союзе с римлянами и не могла оставаться нейтральною в этой борьбе. Царица преклонялась перед триумвирами. В Риме она принимала у себя приверженцев Цеваря, но нет сомнения в том, что Аитония говорил в пользу сына её больше из политических мотивов, чем по дружбе к ней. С другой стороны, если триумвиры владели Западом, то их противники вскоре должны были овладеть Востоком. Они прямо угрожали Египту. В начале борьбы, Кассий, завоевавший восемью легионами Сирию, просил Клеопатру выслать ему подкрепление. Почти в то же самое время один из лейтенантов Антония, Долабелла, осажденный в Лаодицее, обратился к царице Египта с подобною-же просьбою.

Кассия считали в ту пору победителем, Долабелла-же, напротив, находился в затруднительном положении. Осторожность предписывала подать помощь Кассию, тем не менее, Клеопатра осталась верною цезарианцам. Царица дала приказание, чтобы в Лаодицею, на помощь Долабелле, отправились четыре легиона, оставленные еще Цезарем в Александрии, и два легиона, составленные из прежних солдат Габиниуса. Начальство над этим войском принял на себя посланный Долабеллы - Аллиэн. В Сирии Аллиэн наткнулся на войска Кассия, и неизвестно, произошла-ли тут преднамеренная измена, или вследствие малодушия, Аллиэн присоединил свои войска к войскам неприятеля, против которого был послан. Только одна египетская эскадра, которую Клеопатра послала в Лаодицею, действительно прибыла к лейтенанту Антония.

Вскоре после отъезда легионов, в 43 году, внезапно скончался молодой Птоломей. Некоторые обвиняли Клеопатру в том, что она его отравила. Нельзя сказать, чтобы были какие-нибудь доказательства, подтверждающия справедливость этого подозрения, тем не менее, в нем нет ничего невозможного. Очень может быть, что отпустив легионы в Лаодицею и оставшись, следовательно, без верной защиты, Клеопатра могла опасаться возмущения и провозглашения царем её брата. Шесть лет тому назад был именно такой случай с её другим братом, и Клеопатре тогда пришлось спастись бегством. По смерти Птоломея XIII, царица разделила свой престол со своим сыном, Птоломеем Цезариономь, которому в то время было четыре года.

об этом до сведения царицы. Но Кассий не удовольствовался четырьмя легионами и эскадрою, посланными ему Клеопатрою, и попросил царицу выслать ему в подкрепление еще солдат, кораблей, а также провианту и денег. Клеопатра заподозрила в этом измену и, во всяком случае, опасалась остаться без войска совершенно беззащитною, а потому решила повременить. Она велела выразить Кассию свое сожаление в том, что не может тотчас-же оказать ему помощи, так как Египет раззорен чумою и голодом. Но на самом деле Египет не был раззорен этими бедствиями, и Клеопатра сослалась на них только для того, чтобы мотивировать свой отказ Кассию; в это-же время она снарядила новый флот, для оказания помощи триумвирам. Однако, дипломатия Клеопатры не обманула Кассия, и он решил захватить Египет. Когда он уже отправил туда свои войска, Брут вызвал его в Македонию. Тогда Клеопатра послала свой флот на помощь цезарианцам, но на пути он был совершенно уничтожен бурей. Клеопатру преследовал злой рок. Несмотря на то, что она прилагала все свое усилие для того, чтобы помочь триумвирам, ей не удалось оказать им почти никакой помощи; напротив, посланными ею подкреплениями воспользовались республиканцы, желавшие отомстить ей за то, что она помогала их противникам.

и Малую Азию для того, чтобы собрать подати. Везде он был принимаем, как властелин. Города и цари соперничали в низкольстивых выражениях, всячески чествовали его для того, чтобы оправдаться в оказанной ими поддержке побежденной стороне. В Афинах, Мегарах, Эфесе, в Магнезии, в Тарсе его встречали посольства и правители. Для того, чтобы сохранить за своим царством некоторую quasi-автономию, все мелкие правителя Малой Азии поспешили подучить от могущественного триумвира новую инвеституру. Только Клеопатра оставалась в Египте и не отправила от себя послов, неизвестно, по причине-ли своей царской надменности, гордости, или по соображениям чисто женским. Она, казалось, прикидывалась, будто не знает, что победа при Филиппе сделала Антония властелином Востока.

Молчание Клеопатры удивило и раздражило Антония, но у него заговорило не одно только оскорбленное самолюбие. Когда он еще командовал кавалерией Габиния, он увидав в первый раз Клеопатру; ей было тогда пятнадцать лет. В год смерти Цезаря он снова увидел царицу. Если даже не верить Аппиенну, что Антоний был уже влюблен в египетскую царицу, все-же можно предполагать, что красота и обаяние Клеопатры произвели на него глубокое впечатление. Он, конечно, помнил Нильскую сирену и, принимая визиты царей, с особым нетерпением ожидал её появления. Но ожидания его были тщетны. Положение Антония в ту пору было таково, что все, что-бы он ни сказал - исполнялось безпрекословно. Он велел передать Клеопатре, чтобы она приехала в Тарс оправдать перед трибуналом свое странное поведение во время междоусобной войны. Антоний заранее предвкушал удовольствие насладиться своею жестокостью: прекрасная Клеопатра, единодержавная царица Египта, у ног которой он видел божественного Юлия Цезаря, эта женщина предстанет пред ним в качестве обвиняемой.

Поручение это Клеопатре должен был передать один из приближенных Антония - Квинт Деллий. Этот Деллий, под личиною любезности, интриговал и постепенно возбуждал друг против друга все партии. Его называли зачинщиком междоусобных войн - desultor bellcrum civilium.

Впоследствии он умер другом Горация, посвятившого ему оду, и другом Августа, который его обогатил. Теперь он решил подслужиться Клеопатре для того, чтобы приобрести благосклонность Антония. В первую-же аудиенцию, которую назначила ему прекрасная царица, он понял причину страсти Цезаря и предчувствовал, что и Антоний увлекается ею. Деллий был уверен в том, что Клеопатре достаточно предстать пред триумвиром для того, чтобы пленить его, а потому, со свойственною ему хитростью, решил приобрести расположение царицы, с целью воспользоваться им впоследствии. Поэтому, из посланного Антония он превратился в ярого поклонника Клеопатры, из доверенного лица - в посредника. Он советовал царице идти как можно скорее в Киликию, уверяя, что суровый фарсальский и филипиийский солдат (Антоний) вовсе не такой неприступный, каким представляется с первого взгляда. "Никогда Антоний, - говорил Деллий, - не решится вызвать слезы на таких прекрасных глазах, никогда он тебе не причинит ни малейшого горя, а, напротив, исполнит все твои желания". Деллию удалось убедить Клеопатру без особого труда, что и понятно: его слова открывали перед нею снова ту заманчивую перспективу, которая уже раз осуществилась для нея, когда она была содержанкою Цезаря. Существует даже, хотя и довольно невероятное, мнение, будто Деллию не только удалось убедить Клеопатру, но и пользоваться её любовью. Как-бы то ни было, но Клеопатра послушалась его советов и решила уехать в Тарс. Но для того, чтобы придать большее значение своему решению, она опасалась обнаружить поспешность; под различными предлогами, она довольно долго откладывала свой отъезд, несмотря на увещания Деллия спешить и на то, что Антоний посылал к ней одного посла за другим.

В один прекрасный день, когда Антоний возседал на трибунале, на площади в Тарсе, и чинил суд, произошло шумное волнение народа на берегу Цидна. Киликианцы, такие-же льстецы, как греки, стали говорить, что это сама Афродита приехала для благополучия Азии сделать визит Вакху. Антоний любил, когда упоминали имя Вакха. Но внезапно толпа, спешившая на площадь к трибуналу, повалила на набережную и покинула Антония, посреди пустынной площади, одного со своими ликторами. Сначала чувство собственного достоинства побудило его остаться, хотя он был так взволнован, что с трудом только заставлял себя сидеть на своем кресле; но, наконец, любопытство пересилило. Непривыкший, вообще, сдерживать себя, он отправился туда, куда хлынула толпа. Он не жалел, что пошел смотреть на представившуюся ему картину: это было божественное видение, переносившее каждого во времена мифологическия. Клеопатра на раззолоченом корабле, с развевающимися пурпуровыми парусами, поднималась вверх по Цидну и приближалась к Тарсу. Серебряные весла мерно поднимались и опускались, ровно отбивая такт, под звуки греческих лир и египетских самбуков. Царица, богиня, Клеопатра полулежала под шатром, вышитым золотом, и предстала глазам такою, какою живописцы привыкли изображать Афродиту - Клеопатру окружали, подобно амурам, голые дети и полуодетые прекрасные молодые девушки, напоминающия граций и морских нимф; оне держали гирлянды из роз и цветов лотуса и махали громадными веерами из перьев ибиса. В передней части корабля расположились группы других Нереид, также достойных кисти Апелла. Амуры, расположенные на мачтах и снастях, производили впечатление, точно валятся с неба. Ладон и индийский нард {Увечная трава.},

Антоний тотчас-же послал к Клеопатре своего гонца, с просьбой отужинать с ним в тот-же вечер. Клеопатра придавала большее значение своему титулу богиня, чем царица (да притом "царица Египта" не много значила перед триумвиром), и ответила, что сама приглашает Антония к своему ужину. Антоний не имел никаких оснований отказаться от приглашения и к назначенному часу отправился во дворец Клеопатры. Этот дворец приводился в порядок уже несколько дней, по её секретному приказанию, и был устроен с замечательною роскошью. Зал, предназначенный для пиршества, был роскошно убран, изящно украшен и ярко освещен многочисленными громадными люстрами. Обеденный стол, со вкусом декорированный, отличался разнообразием нектаров и вин, разлитых в массивные золотые кубки; самые редкия яства и блюда были мастерски приготовлены искусным поваром. Антоний был большой гастроном и три месяца тому назад подарил своему повару целый дом за вкусно приготовленное блюдо. Но он отдал-бы повару Клеопатры целый город, до того хорошо кормили его на этом ужине. Что-же касается самой прекрасной египтянки, то за нее он охотно отдал-бы весь мир. На следующий день Антоний пригласил Клеопатру к своему ужину. Не жалея денег, он надеялся превзойти своим угощением прекрасный ужин во дворце Клеопатры. Но он сейчас-же убедился в своей несостоятельности бороться с египтянкой на почве кулинарного искусства и, как человек умный, шутя сознался Клеопатре в своей скупости и в том, что у него грубый вкус.

По всей вероятности, во время этих двух пиршеств Антонию и в голову не приходило говорить о жалобах и претензиях римлян на Клеопатру. Он, казалось, забыл также, что требовал царицу Египта к своему трибуналу в качестве обвиняемой. Обвиняемым признал-бы себя теперь сам Антоний, вздумай только Клеопатра отказаться от него. С этих пор приказывать стала царица. Самый сильный, могущественный из триумвиров сделался "рабом прекрасной египтянки", как выразился Дион Кассий.

Клеопатра воспользовалась своим влиянием над Антонием и первым долгом заставила признать своего сына от Цезаря, Птоломея-Цезариона, законным наследником египетской короны. Декрет Антония был, по её просьбе, тотчас-же утвержден его коллегами, Октавием и Лепидом. Антоний старался мотивировать эту милость, оказанную им Клеопатре, тем, что египетская царица, яко-бы, оказала римлянам немаловажные услуги во время междоусобной войны. Удовлетворив честолюбие египтянки, Антоний без всяких околичностей решился привести в исполнение все её планы. Клеопатра, как большинство женщин, была нрава мстительного. Сестра её, Арсиноэ, покинула Рим, где она была еще во время чествования Цезаря, и теперь жила в Милете. Клеопатра, вероятно, опасалась, чтобы сестра не произвела какого-либо возмущения в Египте; царица заметила еще во время александрийской войны, что Арсиноэ, несмотря на свою молодость, интриганка и очень честолюбива:

Или по этой причине, или просто Клеопатра хотела отомстить сестре за её прошлое поведение, но царица упросила Антония убить Арсиноэ. Антоний не смог отказать своей прекрасной повелительнице, и несчастная Арсиноэ была задушена в храме Артемия Левкофринского, куда она спряталась для того, чтобы избегнуть преследовавших ее клевретов Антония. Потом был арестован один египтянин, сосланный в Малую Азию и выдававший себя там за Птоломея XII, который, как мы уже знаем, потонул в Ниле. Неизвестно, по какой причине Клеопатра велела его засадить в большой храм Эфеса, Мегабиз. По желанию Клеопатры, его арестовал Антоний. Его не убили только благодаря вмешательству магистратов города. В то-же самое время, по приказанию Антония, был обезглавлен Сарапион, старый командир египетской эскадры в Кипре. Этою казнью была отомщена Клеопатра за измену наварха во время александрийской войны, а Антоний за то, что Сарапион помогал Кассию.

Но этот месяц Антоний провел с Клеопатрою и не заметил, как он прошел: так быстро летело для него время с прекрасною царицей. Антоний забыл всякое благоразумие и вполне отдался своей страсти, а потому отложил свой поход до весны, а сам последовал за Клеопатрой в Египет.

Тогда началась эта разгульная, распутная жизнь, эти роскошные пиры и бесконечные оргии, о которых рассказывали римляне даже во времена Нерона и Гелиогабала, несмотря на всю их испорченность и пресыщенность, как о чем-то неподражаемом. Οὶ Ἀμιμητοβίοι, то есть: те, жизнь которых неподражаема - вот как называли Клеопатру, Антония и их приближенных, участвовавших на этих пиршествах. Плутарх и Дион пишут, что празднества следовали за празднествами, пиры и оргии сменялись поездками на охоту и прогулками по Нилу. Клеопатра ни на минуту не покидала Антония. Она пила и играла с ним, она ездила с ним на охоту, присутствовала на маневрах, когда случайно Антонию, от скуки, приходило в голову заставить маневрировать свои легионы. Далее, Плутарх и Дион сообщают, что Клеопатра изощрялась выдумывать все новые, оригинальные увеселения и самые разнообразные развлечения. Но язык наш слишком беден и прозрачен для того чтобы передать словами, описать эти роскошные пиры и грандиозные оргии Несравнимых. Только Плиний очертил их более или менее символическою легендою о жемчужине, хотя, быть может, этот рассказ не более, как плод его воображения. Вот что рассказывает Плиний. Во время одного пира Антоний пришел в восхищение от окружавшей его роскоши и разнообразия блюд и вин; он заявил, что роскошнее этого пира ничего не может себе представить. Клеопатра, для которой, казалось, не было ничего невозможного, заявила, что она считает это пиршество ничего нестоющим и предложила Антонию держать с ней пари на то, что завтра она даст пир, который обойдется ей в десять миллионов цистерций (два миллиона сто тысяч франков). Антоний принял пари. На следующий день, однако, пир ничем не отличался от вчерашняго и Антоний с удивлением воскликнул: - "Клянусь Вакхом, на все это не истрачено десяти миллионов цистерций!" - Я это знаю, спокойно ответила на это Клеопатра, но все то, что ты видишь, составляет не более, как аксессуары, я сама выпью эти десять миллионов цистерций. Сказав это, Клеопатра вынимает из своей серьги громадную жемчужину, замечательной красоты, и бросает ее в золотой кубок, в котором на дне было немного уксуса, и залпом выпила его, проглотив и жемчужину. Потом она хотела таким-же образом проглотить и вторую жемчужину, но тогда Л. Планк, посредник этого знаменитого пари, остановил Клеопатру.

Для того, чтобы составить себе хотя-бы только слабое, приблизительное понятие об образе жизни Несравнимых, Клеопатры и Антония, надо по частям представить себе сначала всю роскошь обстановки, потом вообразить себе в ней целую толпу рабов, прекрасных женщин, танцовщиц, акробатов, актеров и проч.

Надо представить, себе самые драгоценные камни, мраморы, граниты, лабрадоры, кедровое и черное дерево, порфиры и базальты, агат, ляпис-лазурь, бронзу и серебро, алмазы и золото. Надо вообразить себе могучую египетскую архитектуру и прекрасную легкую архитектуру Греции, надо вспомнить о храме Зевса Олимпийского, павильоне Рамзеса и развалинах Аполлинопа Великого. Надо представить себе царские дворцы Александрии, занимавшие треть города, с их террасами и висячими садами; аллеи, украшенные сфинксами, обелисками, громадными пропилеями, необъятные залы длиною в триста и шириною в полтораста шагов, с двойным рядом колонн, высотою в двадцать метров и в десять метров в окружности, заросшия цветами лотоса. Надо вспомнить эти длинные галлереи с картинами Зевксиса, Апеллеса и Протогена, гимназии, театры, ипподромы, триклинии, с кроватями украшенными серебром и коврами. Представим себе еще роскошные тенистые сады, где цветут розы, сирень, жимолость, населим их целою толпою рабов, игроков на самбуках {Инструмент в роде арфы.}, танцовщицами, акробатами, мимиками, гимнастами и укротителями змей. Представим себе столы, заставленные самыми разнообразными блюдами и явствами: устрицами из Тарента, жаренными фламинго с их красивыми розовыми перьями, фазанами, лебедями, утками, зайцами, громадными трюфелями величиною с губку, о которых говорили, будто они падают с неба на подобие аэролитов, пироги с медом, роскошные фрукты из Средиземного бассейна. На холоду поставлены разнообразные вина: - и старое кекубское, и двадцати-летнее фалернское, и флионтское, Хиосское вино и крепкое вино Лесбоса и сладкое из Митилена, и саприас с вкусом фиалки и фазос, "пробуждающее охладевшую любовь". Представим себе, что в этих роскошных залах горят тысячи огней, зажжена масса люстр, бьют громадные фонтаны холодной воды для того, чтобы освежить воздух; поют хоры певиц под акомпанимент арф и цитр и под эту музыку танцуют девушки без всякой одежды, только с золотыми браслетами на руках и ногах. Танцы сменяются различными представлениями, идут комедии, фарсы с мимикой, упражнения жонглеров и акробатов и фантасмагории магиков; на ипподроме происходят скачки на колесницах и борьба львов; даются маскарады, где вокруг золотых статуй Вакха и Циприса, пляшут пятьсот сатиров и тысяча амуров и восемьсот прелестных рабынь. переодетых нимфами. Если мы представим себе, что может сделать чувственная и прекрасная женщина, окруженная азиятскою роскошью, величием Египта, изяществом и испорченностью Греции и силою римлян, то мы будем иметь некоторое, хотя и слабое, бледное, понятие о том, какова была "неподражаемая" жизнь, которую вели Антоний и Клеопатра.

в двери, нападали на запоздавших проходящих, входили в кабачки и ругались с пьяницами. К большому удовольствию Антония эти столкновения обыкновенно кончались потасовкою, однако, несмотря на его силу и ловкость, он не всегда выходил победителем из этих побоищ, причем попадало и Клеопатре. Но любовники не смущались этим и веселые и довольные возвращались в свой дворец с намерением следующую ночь возобновить свои приключения. Хотя Антоний и Клеопатра скрывали эти прогулки, но их тайна вскоре обнаружилась; тем не менее, им иногда приходилось быть побитыми.

Эти мальчишеския выходки, однако, нисколько не возбудили александрийцев против триумвира, как это можно было ожидать. Правда, они перестали его уважать, но за то любили его за его простой и веселый нрав и говорили: "Антоний придает перед римлянами лицу трагическое выражение, но здесь, у нас, лицо его скорее напоминает комика". Приближенные и офицеры Антония вели такую же праздную, полную роскоши жизни и, конечно, не были нисколько в претензии за триумвира. Они все находились под обаянием Клеопатры, они влюблялись в нее, обожали ее, любовались ею, страдали от её жестоких сарказмов; они даже не возмущались если во время пира, она по знаку Антония, вставала и исчезала вместе с ним из зала и через несколько времени снова возвращалась и занимала свое место на своем ложе в столовой. Они лезли из кожи, чтобы понравиться ей, вызвать у нея улыбку одобрения. Всякий добивался заслужить название: humilillimus assentator reginae (что означает: наипокорнейший слуга царицы). Чтобы заслужить улыбку Клеопатры, они готовы были забыть даже свое собственное достоинство. Так, Плутарх рассказывает, что консул Л. Планк, танцовал перед Клеопатрою танец Главка в следующем виде: совершенно обнаженное тело его было выкрашено в голубой цвет, голова украшена венком из белых роз и хвост рыбы привязан к спине.

Перед Юлием Цезарем Клеопатра играла роль коронованной Аспазии, всегда очаровательной, но умевшей соединять достоинство царицы с ласками любовницы. Куртизанка в ней скрывалась под личиною царицы; Клеопатра отличалась замечательно ровным нравом, всегда была одинаково весела, довольна, выражалась самым изысканным слогом, была остроумна, беседовала о политике, искусстве, литературе; она развивала свои разнообразные способности для того, чтобы достигнуть степени умственного развития Цезаря. С Антонием же Клеопатра сначала по разсчету, а потом по любви, разыгрывала роль Лаиды, рожденной на престоле. Она вскоре заметила, что вкусы у Антония грубые, что человек он наглый, любит пошлые шутки и говорит обо всем прямо, не стесняясь нисколько присутствующих. Клеопатра подметила все и стала петь в унисон. Она не отставала от любившого выпить Антония и пьянствовала наравне с ним целые ночи, вплоть до утра. Она сопровождала его по ночам по самым глухим, сомнительным улицам Ракотиса, в старом квартале Александрии. Она рассказывала циничные истории, пела эротическия песни, декламировала скабрезные стихи. Она затевала со своим любовником ссоры, доходившия до того, что Антоний ее бил, но и она не оставалась в долгу и возвращала ему удары. Ничего не забавляло так Антония как видеть, когда её маленькая рука била и трепала его и слышать из её божественного рта, слова и ругательства, которые ему приходилась слышать только у сторожей Эскилинских ворот и в Субурских трущобах. 

V.

Зимою 39 года обстоятельства войны при Перузах сложились таким образом, что Антонию надо было ехать в Италию. Эту войну затеяла жена его Фульвия из честолюбия, из желания отомстил за прошлое Октавию и, как говорит Плутарх, из ревности. Она надеялась, что эти волнения заставят Антония разстаться с Клеопатрой и приехать в Рим. Антоний действительно шел к Бриндузии с двумя стами кораблей. Но могущество Октавия в ту пору достигло высокой степени, соперники его все были сосланы и сама Фульвия обратилась в бегство и потом умерла и не видала более мужа. Антоний узнал об её смерти во время своего проезда через Сицилию. Это обстоятельство благоприятствовало миру, так как не Антоний затеял войну при Перузах, а жена его Фульвия и тесть Антония. Когда умерла Фульвия, то между Октавием и Антонием уже нетрудно было устроить примирение. Нерва, Коккей, Поллион и Мецен устроили им свидание в Бриндузии. На этом свидании они пришли к взаимному соглашению и решили поделить между собою империю следующим образом: Октавий взял западную часть вплоть до Адриатического моря, Антоний-же получил Восток, Лепид-же должен был довольствоваться римскими владениями в Африке.

В Риме после постоянных недавних кровопролитий ничего так не желали, как мира, а потому остались вполне довольными сделанным в Бриндузии соглашением. Чтобы однако упрочить его, друзья триумвиров решили связать их между собою родственными узами. Первым долгом решили женить Антония, только что потерявшого свою жену Фульвию. Женить его хотели на Октавии, сестре Октавия и вдове Маркелла. Эта знатная женщина, считавшаяся большою красавицей, отличалась редкими качествами ума и была уверена в своей победе над Антонием; она надеялась своим браком установить прочные дружеския отношения между Антонием и своим братом для пользы их и государства. Октавий одобрил этот проект и Антоний, несмотря на свою любовь к Клеопатре, из политических соображений, не счел возможным отказаться от Октавия. Свадьбу праздновали без конца. Хотя по закону вдова имела право выйти замуж только через десять месяцев после смерти мужа, но для сестры Октавия сенат сделал исключение и разрешил брак раньше законного срока.

что в Риме занимает второе место. Его гордость старого солдата, испытанного воина, лейтенанта Цезаря при Фарзалах и главнокомандующого под Филиппами была оскорблена этими явными преимуществами совершенно юного Октавия. В ту пору один знатный египтянин, посланный Клеопатрою в Рим, еще более укрепил в Антоние его мрачные мысли и подозрения. "Твой ум, говорил египтянин, смущает ум Октавия. Гордый и сильный, когда тебя нет, он теряет все свое значение, когда появляешься ты. Здесь звезда твоя меркнет, между тем как на Востоке она блестит ярко и сильно". Новое нападение Парфян подало Антонию повод уехать из Рима. Он взял с собою Октавию и сначала остановился в Афинах, где провел всю зиму 38--39 года и забыл там не только Парфян, которых побеждал лейтенант его Бентид, но даже Александрию и свою "неподражаемую" жизнь с Клеопатрою. По всей вероятности он не любил свою новую жену, прекрасную Октавию, так сильно, как любил Клеопатру, но все же любил ее. Насколько Антоний был силен физически и храбр, на столько же имел слабую волю и легко подпадал влиянию женщины. Сначала он подчинялся своей первой жене Фульвии, потом очутился под башмаком Клеопатры, теперь поддался обаянию прекрасной Октавии.

экспедиция против пиратов, предпринятая Октавием; он просил Антония выслать ему подкрепление, но тот отказал ему и тогда междоусобная война стала неизбежною. Антоний снарядил в Италию триста военных судов, Октавий со своей стороны собрал свои легионы. В надежде предупредить эту крайне нежелательную войну, Октавия просила Антония взять ее с собою в Италию. Так как вход в Бриндузскую гавань был закрыт, то флоту Антония пришлось пристать в Таренте. Октавия предупредили об этом, а потому он форсированным маршем отправил свои легионы к этому городу. Октавия хотела одна выйти на берег. Она направилась по дороге в Венузы, переходя через укрепления и аванпосты римлян и нашла своего брата в сопровождении Агриппа и Мецена. Она с жаром отстаивала невинность Антония и заклинала Октавия не делать ее несчастною. - "В этот момент, говорила она, все глаза обращены на меня, как на жену одного из триумвиров и сестру другого. Если злоба заведет вас с братом далеко, если война объявится, то остается сомнительным, кто из вас окажется победителем; но одно несомненно, что каков-бы исход войны ни был, я буду неутешна и несчастна". Октавий поддался просьбам и увещеваниям сестры и таким образом эта женщина второй раз дала римлянам мир.

Оба триумвира встретились на набережной Тарента и после взаимных уверений в своем уважении, они возобновили триумвират снова на пять лет. Октавий дал Антонию два легиона для укрепления его войска на Востоке, а Антоний уступил Октавию для его флота на Средиземном море сто трехбаночных галер с парусами и двадцать либурн {Род кораблей.}. Этим кораблям пришлось позже одержат победу при Акциуме! Из Тарента Октавия возвратилась в Рим одна, без Антония, только с своими двумя детьми. Антоний же сам уехал в Малую Азию, где призывала его война с Парфами. Супруги решили по окончании войны съехаться вновь либо в Афинах, либо в Риме, где Антоний разсчитывал на встречу с триумфом.

Начиная с зимы 39-го и до лета 36-го года, то есть три долгих года, Клеопатра была разлучена с Антонием. Она царствовала над Египтом и Кипром, воспитывала сына Птоломея-Цезариона и двух других от Антония, у нея были громадные доходы и неистощимые богатства; но она с трудом переносила разлуку с Антонием; любовь и оскорбленная гордость не давали ей покоя. Двадцати-летняя Клеопатра не любила Цезаря, которому было уже пятьдесят лет. Она любила Антония. Сначала она отдалась триумвиру по разсчету, но вскоре почувствовала к этому красивому, суровому воину, сильному как Геркулес, такую же страстную любовь, какую сама в нем возбудила. Если древние авторы нам прямо не говорят, что Клеопатра любила Антония, то об этом говорят многие факты, о которых они рассказывают, сцены, ими описанные. При том наружность Антония могла возбудить сильную любовь всякой женщины: он был высокого роста, прекрасно сложен, имел широкую грудь, густые, вьющиеся черные волосы, вдумчивые суровые глаза, орлиный нос и выразительные черты лица. Первая жена его Фульвия страстно его любила, вторая", Октавия любила так, как только может любить женщина, наконец, Клеопатра дарила его своею любовью. Все это утверждал еще Шекспир, а мнение этого замечательного знатока человеческого сердца может считаться не менее решающим, чем мнение какого нибудь Диона Кассия или Павла Ороза.

Как-бы сильно Клеопатра не скучала по Антонию, мы все таки не можем себе представить ее скорбящею и плачущею в уединении своего дворца. По всей вероятности, царица продолжала свою жизнь среди роскоши и веселия, предаваясь развлечениям все время, свободное от оффициальных церемоний, публичных приемов, совещаний по делам государства и советов с архитекторами и инженерами. Как все Птоломеи, последняя из Лагидов занималась украшением своего царства. Тифоний в Дендерах был построен в царствование Клеопатры. При ней же производилась постройка большого храма в Дендерах, храмов в Эдфу, Гермонее, Коптах и монументов в Фивах, на левом берегу Нила.

верить историку Иосифу, чувственная натура Клеопатры постоянно требовала мимолетных любовных связей. Кроме известных историкам пяти любовников её, у нея наверно было не мало неизвестных, тайных, не попавших в летописи. Эти известные пять любовников Клеопатры были: Кней Помпей, Юлий Цезарь, Квинт Деллий, Антоний и Герод, царь Израильтянский. Правда-ли, что у нея было еще кроме того много разнообразных связей и анонимных знакомств? Как-бы то ни было, но если историк Иосиф и прав, то это еще не доказывает, чтобы Клеопатра разлюбила Антония.

Что касается Антония, то он повидимому забыл Клеопатру. В эти три года он постоянно жил с Октавией то в Афинах, то в Риме, потом, по возвращении из своего похода против Антиоха Коммагенского, он ни разу не посещал Египта; мало того, когда он плавал от Тарента в Лаодидею, он даже не подумал заехать на несколько дней в Александрию, хотя это было по дороге. Он поплыл прямо в Сирию. Но по какой-то непонятной причине, как только он ступил на берег Азии, он почувствовал, что любовь его к Клеопатре снова вспыхнула с прежнею силою. Он расквартировал свои войска в Лаодицее и послал своего друга Фонтея Капито в Египет с поручением пригласить Клеопатру к нему. Царица не стала медлить отъездом, как пять лет тому назад, с целью этим еще более разжечь страсть Антония. Напротив, она тотчас же собралась в путь и прибыла в Лаодицею, где Антоний ее принял с неподдельною радостью.

Но не одними поцелуями доказывал он ей свою радость: он подарил ей Халциду, Финикию и большую часть Киликии, иудейскую провинцию Генесарет и Набафенскую Аравию. Антоний, собственно, не имел никакого права распоряжаться этими территориями, принадлежавшими римлянам. Но гордость и любовь лишили его всякого благоразумия и он говорил, "что величие Рима не столько выражается его победами и владениями, сколько своими подарками".

Через несколько дней однако Антонию пришлось разстаться с Клеопатрою, при чем они условились свидеться весною в Александрии. Антоний со своим войском направился в Армению, Клеопатра же вернулась в Египет, проехав через Апамею, Дамас и Петру; с иудейскими и аравийскими царями она хотела условиться на счет размера податей, которые они должны ей платить с территорий, полученных ею в подарок от Антония. Царь Аравии обещал платить по триста талантов, что составляет около ста-шестидесяти тысяч франков, иудейский же царь назначил гораздо больший размер подати. В ту пору в Иудее царствовал Герод, всего несколько лет тому назад избранный царем; он отправился на встречу Клеопатре в Дамас. Согласно Плутарху, Герод отличался замечательною красотою и отклонил далеко нецеломудренные заигрывания царицы и даже предполагал убить ее, пока это было в его власти, для того чтобы освободить Антония от влияния этой женщины. Но его приближенные и советники отсоветовали ему убивать Клеопатру, доказывая, что первым долгом он подвергнется страшной мести триумвира.

Через несколько дней по возвращении Клеопатры в Александрию она получила письмо от Антония из Левкокома (город в Сирии), в котором он просил ее приехать как можно скорей и привести с собою денег, провианта и одежды для его солдат. Война эта была несчастна. Антоний думал только о том, как-бы ему свидеться весною с Клеопатрою, от чего пострадал успех компании. Когда он прибыл в Армению, ему бы следовало, после перехода в восемь-тысяч стадий, сделать зимнюю стоянку и начать военные действия только весною, дав войскам отдохнуть и собраться с силами. Но у него не хватило терпения ждать и он поспешил в поход, оставив все свои осадные орудия под охраною одного только отряда. Колесницы, башни, катапульты (камнеметательные орудия), все было разрушено парфянскою кавалерией. Вследствие этих потерь Антоний безуспешно аттаковал город Фраата. Опасаясь превосходства сил неприятеля, он должен был отступить. Как раз была середина зимы и легионерам приходилось идти по глубокому снегу в мятель и вьюгу. Каждое утро после ночлега оказывалось несколько человек замерзших. В провианте оказывался недостаток, дороги были незнакомы и сильная кавалерия Парфян утомляла легионы своими частыми нападениями. Во время этого печального отступления, о котором не мешало бы вспомнит Наполеону, прежде чем переходить Неман, Антоний не терял своей энергии и обнаружил качества, достойные всякого полководца: он, казалось, не чувствовал ни голода, ни усталости и в одно и тоже время был императором и центурионом (сотником, командующим сотней). Он всегда находился в самых опасных местах сражения и в двадцать-семь дней дал Парфянамь восемнадцать сражений. Сегодня он был победителем, но завтра приходилось возобновлять бой с неприятелем, силы которого постоянно обновлялись. В то время как Антоний завоевывал часть Сирии, войско его из семидесяти тысяч человек, уменьшилось до тридцати-восьми.

даже не ответит, как побежденному. Уничтоженный горем, он впал в какое-то безсилие и старался забыться в вине, но ему не удалось этим развлечься. В самый разгар оргии, он внезапно покидал своих собутыльников, отправлялся на берег моря и с безпокойством всматривался в туманную даль, в ту сторону, откуда должна была приехать Клеопатра.

Наконец, с нетерпением ожидаемая прибыла и привезла с собою провиант, одежду для солдат и около двух-сот сорока талантов денег. Для раздачи денег легионерам, организации войска и уплаты контрибуции Антонию пришлось провести некоторое время в Левкокоме. Клеопатра осталась с ним. В это время в Риме уже распространился слух о безуспешности этой компании и Октавия изъявила желание отправиться в Азию, не смотря на то, что брат её, Октавий, имел жестокость сообщить ей о связи Антония с Клеопатрою. Октавия просила брата дать ей корабли, войско и денег. До Октавия дошли слухи о преступном увлечении Антония египетскою царицею и потому он исполнил просьбу сестры в надежде, что ей удастся убедить мужа разстаться навсегда с Клеопатрой. Чтобы однако не встретиться с Клеопатрою, Октавия остановилась в Афинах и оттуда известила Антония о своем приезде. Но Антоний не захотел разстаться со своей любовницей и написал Октавии, чтобы она оставалась в Афинах, а его не ждала скоро, так как он отправляется в поход против Парфян. В это время Мидийский царь, осажденный Парфянами, предложил Антонию общими усилиями разбить их. Октавия не смутилась тем, что муж её не приехал к ней в Афины, она снова написала ему; настоящей причины его отказа она, вероятно, не знала. В этом письме не было никаких намеков или догадок, молодая женщина спрашивала только Антония, куда он велит ей послать войска и провиант, привезенный для него из Рима. Это подкрепление было снабжено всем необходимым фуражем, военными осадными машинами, а пехота, в числе более трех тысяч человек, была вооружена не хуже когорт преторианской стражи. Кроме того Октавия привезла большую сумму денег. Для того чтобы соорудить это подкрепление и достать необходимые деньги, Октавии пришлось продать кое-что из своего собственного имущества. Со вторым письмом к Антонию она послала Нигера. Нигер бывал прежде довольно часто у Антония и пользовался его уважением; он в дружеском разговоре дал ему понять, насколько он неправ перед своей женой, Октавией, этой прекрасной женщиною; он советовал ему, во имя его чести и славы, разстаться на всегда с Клеопатрою.

Этот совет поколебал Антония и он вздумал возвратиться в Медию. Таким образом он мог свидеться с Клеопатрою в Египте, между тем как Октавии он приказал остаться в Греции. Но Клеопатра с тонким инстинктом любящей женщины читала в сердце Антония и боялась вторично потерять своего любовника. Она стала очаровательнее и нежнее обыкновенного, а когда Антоний стал приготовляться к отъезду в Медию, Клеопатра опасно заболела. Она ничего не ела, лишилась сна и проплакивала целые дни и ночи. Лице её побледнело, глаза впали, взор помутнел, она так изменилась в несколько дней, что ее нельзя было узнать. Она съумела упросить своих наперсниц и друзей, а также приближенных триумвира, чтобы они укоряли Антония в безчувственности. Они даже прямо обвиняли его в том, что он сводит в могилу всеми обожаемую, любимую женщину, которая только живет своею к нему любовью. "Октавия, говорили они, вышла за тебя замуж только в интересах своего брата и пользуется всеми преимуществами законной супруги, между тем как Клеопатра, царица над столькими народами, носит только название твоей любовницы: ἐρωμένην Άντωνίου. Она не отказывается от этого прозвища, не считает его унизительным для себя, напротив - гордится им. Вся её гордость, все счастие заключается в том, чтобы жить с тобою". Антоний дал себя уговорить, да притом он боялся потерять нежнолюбимую Клеопатру, опасался, чтобы она не умерла от горя, или не отравилась. Он отложил свою экспедицию в Азию и вернулся с Клеопатрою в Александрию, где снова началась "неподражаемая" жизнь.

В начале 34 года Антоний соединил свои войска в Азии. В несколько дней он разбил Армян, захватил в плен их царя со всею семьей и опустошил страну. После этого славного похода Антония в Риме ожидали почести. Но из за своей любви к Клеопатре он не решился уехать и отпраздновал свою победу в Александрии; это был первый случай, что римлянин триумфировал вне Рима. Это было оскорбление столицы, обида Сенату и народу, которые обязательно должны были принимать участие в чествованиях победы.

В Александрии торжество отличалось своею соблазнительностью и великолепием. Весь город был украшен цветами и под звуки рогов и труб маршировали легионеры, за ними шли жрецы, депутаты городов с золотыми коронами, проезжали колесницы, наполненные трофеями, а сзади гнали пленных мужчин и женщин. Перед колесницею триумфатора Антония, запряженною четырьмя белыми конями, шел пешком царь Артавазд, его жена и двое сыновей, закованные в золотые цепи. Когда шествие это приблизилось к Клеопатре, возседавшей на своем престоле, Антоний остановил своих коней и представил царице пленных царей. По окончании религиозных церемоний и военного парада был задан всему народу Александрийскому громадный обед. В садах дворца и во многих улицах города были установлены обеденные столы. По окончании пира Антоний посадил Клеопатру на роскошный престол из слоновой кости и золота и сам занял место на совершенно таком же троне. Трубы гремели и войска в полном вооружении окружили престолы обоих любовников. Антонию при этом вздумалось предложить, чтобы отныне Клеопатра именовалась Царицею Царей (Βασίλισσα Βασιλέων), а сын её Цезарион, наследник знаменитого Юлия, - Царем Царей. Он снова передал им владычество над Египтом и Кипром и объявил народу о том, как думает устроить своих трех детей от Клеопатры. Старшему сыну Александру, которого он назвал Гелиосом, он отдал Армению, Медию и Парфянския земли; дочери Клеопатре, которую он назвал Зеленою - линию, а сыну Птоломею отдал Финикию, Сирию и Киликию. Всякое слово Антония повторялось герольдами (глашатаями), после чего гремели трубы. В тот же день Антоний представил народу и войскам своих державных детей. Александр выступил в Медийской одежде к с персидскою короною, в сопровождении взвода Армянских солдат. Птоломей явился во главе македонских наемников, вооруженных восемнадцати-футовыми копьями. Клеопатра сама дала пример этому маскараду. Два года тому. назад, когда Антоний вернулся, покорив Финикию, Халкиду и многия другия страны, Клеопатра оффициально дала себе имя Новой Изиды или Новой Богини. С того времени она стала принимать народ не иначе, как в узком платье Изиды, в короне, украшенной головами ястребов и коровьими рогами и лотосовидным скипетром в руке. Следуя своему капризу, Антоний велел изображать себя на картинах и статуях под видом Озириса и Вакха рядом с Клеопатрою - Изидой и Клеопатрою - зеленою. Казалось, что Антоний был настолько очарован, даже просто заколдован своею любовницей, что отрекался от своей родины. Он принял должность великого гимназиарха Александрии; он захотел чтобы профиль Клеопатры был выгравирован на оборотной стороне римских монет, он осмелился вырезать её имя на щитах легионеров. Он дозволял, чтобы Клеопатра ездила по Александрии, сидя на стуле из слоновой кости, между тем как он сам, в пурпуровой одежде и вооруженный кривым восточным мечем, сопровождал ее пешком, окруженный египетскими министрами и толпою евнухов. 

VI.

управлять Западом. Два раза междоусобная война была отложена, но теперь она казалась неминуемою. По своему замечательному благоразумию Октавий и на этот раз старался не доходить до войны, но увлекающийся Антоний напротив непременно желал ее. Он презирал Октавия как полководца и льстецы и солдаты, обожавшие его, предсказывали ему верную победу. Клеопатра до сих пор не забыла гордый, недружелюбный прием, оказанный ей в Риме, а потому кипела местью. Уверенная в военном успехе Антония, она уже клялась, что "будет творить правосудие в Капитолие".

Антоний начал с того, что обвинил Октавия в скрытых угрозах и мстительных замыслах. Сторонники и друзья Антония, которых в Риме было довольно много, а также и посланные из Египта, старались распространять в народе слух об этих мнимых замыслах Октавия. Они говорили, будто Октавий, взяв у Секста Помпея Сицилию, не счел нужным поделить с Антонием свою добычу; мало того, он даже не возвратил ему взятые у него сто двадцать трехбаночных галер. Он свергнул Лепида и завладел провинциями, легионами и кораблями, предназначенными этому триумвиру. Он роздал своим солдатам почти все земли Италии, не оставив ничего для ветеранов Антония. Затем стали критиковать все письменные распоряжения, сделанные Октавием во время его царствования. Его стали обвинять в том, что он истощал Италию налогами и стремится сделаться единодержавным правителем. Слухи утверждали даже, будто действительный наследник Цезаря не он, Октавий, его племянник, а родной сын его Цезарион; это будто-бы выяснилось из найденного недавно духовного завещания диктатора. По свидетельству Диона Кассия Антоний особенно прогневал Октавия тем, что формально признал Цезариона законным сыном Юлия Цезаря.

Между тем Октавий медлил, так как войска его еще не были готовы. Антоний был еще в ту пору очень популярен в Риме, у него там был большой круг знакомства и жена его, Октавия, старалась поддерживать эти разнообразные связи. Несмотря на оскорбление, нанесенное Октавии её мужем, она оставалась ему верна. Когда она вернулась из Греции, то брат её Октавий уговаривал ее забыть Антония и выехать из его дома, но она наотрез отказалась последовать этому совету. Она продолжала жить в его роскошном доме и воспитывала детей Антония. Приверженцы Антония и друзья его, посланные из Александрии, были уверены, что найдут в Октавии помощь и поддержку. Она не переставала защищать Антония перед Октавием, стараясь извинить его ошибки и сумасбродства и говорила, что было-бы непростительно, если два великих императора затеют междоусобную войну, один, чтобы отомстить за личные оскорбления, другой из за любви к иностранке.

Девиз Октавия гласит: sat celeriter fieri quidquid fiat eatis bene, т. е. то, что делаешь хорошо - делаешь и достаточно быстро. Повидимому Октавий склонялся на уверения своей сестры, но если он и не спешил объявлять войну, то это не мешало ему исподволь делать к ней необходимые приготовления. Он главным образом старался возмутить народ рассказами о недостойной жизни Антония в Египте, о его рабском подобострастии перед Клеопатрою. Октавий говорил в Сенате, в народе, перед войском; что Антоний перестал быть римлянином; он полный раб египетской царицы, незаконнорожденной дочери Лагидов. Его родина не Рим, а Александрия, которую он намеревается превратить в столицу империи. Боги, которым он покланяется - египетские боги, как Кнуфис с овечьей головой, Ра с клювом ястреба, лающий Анубис - latrans Anubis. Главными советниками он выбрал себе евнуха Мардиона, Хармиона и Ираз, служанку этой Клеопатры, которой он обещал подарить Рим. Эти розсказни внушили римлянам чувство омерзения против Антония, которым проникнуты и стихотворения поэтов того времени. Так например Гораций восклицает: "между нашими орлами солнце видит, о позор, подлое знамя египтянки... Римляне, продавшие себя женщине, не краснея сражаются за нее... Пьяный своим счастьем и сумасбродными надеждами, это чудовище - monsftum illud, мечтает о разрушении Капитолия и с толпою подлых рабов и евнухов, подготовляет похороны империи!"

Консулы, выбранные в 32 году, Домоций Агенобарбус и Соссий, оба - приверженцы Антония, пытались спасти его репутацию и в то же время старались очернять Октавия перед Сенатом. Но большинство оказалось против них. Опасаясь гнева Переузского неумолимого судьи, они покинули отчизну вместе со многими Сенаторами. Они сначала не успели свидеться с Антонием, который находился в Армения и устраивал там обручение своего малолетняго сына Александра с дочерью Медейского царя Иотапою. Они написали Антонию, что Октавий подготовляет свои войска и что столкновение неизбежно. Антоний, как опытный полководец, для того чтобы обойти своего неприятеля, решил перенести арену войны в Италию. Он послал Канидия с шестнадцатью легионами на берег Малой Азии, а сам отправился в Эфес, куда должны были направлять свои части и все его союзники. Клеопатра приехала первою и привезла с собою двести кораблей в три и даже десять ярусов и двадцать тысяч талантов деньгами (сто миллионов франков).

отправились потом с Антонием, началась та же сумасбродная, "неподражаемая" жизнь, которую они вели в Александрии. Постоянно прибывали цари, управители, депутации от городов, и все это привозило Антонию войска и флот; их надо было принимать с разными церемониями и задавать им обеды и пиршества. Была приглашена целая масса комедиантов и канатных плясунов. Плутарх говорит, что в то время как везде слышалось бряцание оружия, в Самосе раздавался только смех и звук флейт и гитар. В этих развлечениях время проходило незаметно, быстро, а между тем нельзя было терять ни минуты.

До того времени друзья и полководцы Антония, как Деллий, Маркус Силанус, Тициус, Планкус также подпали развращающему влиянию Клеопатры и не пытались даже ничего сделать, для того чтобы освободить своего начальника от этой опасной женщины. Только Агенобарбус, как говорит Велеус Патеркулус, решался не величать Клеопатру царицею; он прямо высказал Антонию, что, по его мнению, египтянку следует выслать обратно в Александрию вплоть до окончания войны. Антоний обещал последовать его совету, но к его несчастию Клеопатра узнала об этом замысле. Теперь Клеопатра ни за что-бы не решилась покинуть Антония, так как опасалась, что Октавии удастся снова сойтись с мужем, а хитрая египтянка слишком хорошо изучила пылки темперамент и слабый, уступчивый характер своего любовника. Имел-ли он настолько силы воли для того чтобы отказаться от примирения с женою, столь желаемого в Риме? Клеопатра подчинила своему влиянию Канидия, самого заслуженного полководца после Агенобарбуса; пуская в ход просьбы и силу своего кокетства и даже, как говорят, деньги, она уговорила его поговорить за нее. Он сказал Антонию, что было бы несправедливо удалять Клеопатру, оказавшую столько помощи для этой войны, что тогда придется лишиться египтян, корабли которых составляли главную часть флота Антония. Он прибавил еще, что Клеопатра не должна подчиняться советам ни одного из царей, которые были в союзе с Антонием; как может она подчиняться кому-бы то ни было после того, как столько лет управляла таким обширным государством, как Египет. Канидий говорил против здравого смысла, но на руку Антонию; неудивительно поэтому, что Клеопатра осталась.

В то же время друзья Антония, оставшиеся в Риме, писали ему, как например Геминий, и старались убедить его бросить свою любовницу. Наконец Геминий приехал сам, но никак не мог добиться свидания с Антонием наедине. Клеопатра подозревала, что Геминий послан в интересах Октавии, а потому не отходила от Антония ни на минуту. В конце одного ужина, когда Антоний был уже совершенно пьян, он наконец спросил Геминия о цели его путешествия. - "Дело, о котором я приехал говорить с тобою, сказал он, важное, а потому я не могу говорить о нем с тобою теперь, когда ты навеселе. Могу тебе сказать только, что все пойдет хорошо, если только Клеопатра вернется назад в Египет". Тогда Клеопатра воскликнула в ярости: "ты умно сделал, что заговорил правду раньше, чем тебя к этому принудили пыткою". Антоний был разсержен не менее своей любовницы. На следующий день Геминий чувствовал себя в положении небезопасном и поспешил уплыть в Италию. Мстительная египтянка желала также, чтобы его примеру последовали и другие друзья Антония, соединившиеся у Домиция Агенобарбуса, чтобы спросить об его отъезде. Клеопатра своим дурным обхождением, сарказмами, оскорблениями довела Силануса, Деллия (ея бывшого любовника, как говорили), Планкуса и Тициуса до того, что они отказались оставаться приверженцами Антония. Для того чтобы отомстить своему бывшему начальнику и в то же время расположить к себе нового, Планкус и Тициус, по возвращения в Рим, стали рассказывать Октавию о разных пунктах завещания Антония; это завещание, по их мнению, навсегда должно погубить его во мнении римского народа. Они говорили, что Антоний признал Цезариона сыном Цезаря и распределил все римския владения на Востоке между детьми Клеопатры; он будто-бы приказал, чтобы после его смерти тело его было из Рима отправлено в Александрию к Клеопатре. Они прибавляли при этом, что по желанию Антония они сами должны были читать его духовное завещание, которое хранится теперь в коллегии весталок. Октавий потребовал духовное завещание, на что весталки объявили, что отдать его ему не имеют права, если же он захочет взят его сам, то пусть приезжает и оне сопротивления оказывать не будут. Октавию не в чем было сомневаться; он взял завещание и велел прочитать его в присутствии всего Сената. Надо отдать им справедливость, римские сенаторы были возмущены осквернением завещания Антония, но еще больше - раздражены его содержанием. Поступок Октавия извинялся тем, что он действовал в интересах народного блага. Он созвал совет, на котором было решено и публично объявлено, что Антоний отставляется от консульства; в тот же день, то есть 1-го января 31 года Октавий объявил войну, но не Антонию, а царице Египта. Так нужно было поступить для того, чтобы не оскорбить общественного мнения. Октавий не хотел допустить до того, чтобы римляне сражались против римлян; он знал, что Антоний не оставит Клеопатры в опасности. Направляя свои легионы против ненавистной Египтянки, Октавий брал всю ответственность междоусобной войны на себя.

безжалостно отнимая сыновей от матерей и мужей от жен. Клеопатра и Антоний задавали бесконечные пиры и оргии, развлекались представлениями и публичными ристаниями. Ревность мучила Клеопатру, когда ей приходилось слышать, что Афиняне вспоминают с восторгом о времени, проведенном у них Октавией. Чтобы расположить к себе народ, Клеопатра старалась льстить народу и завоевать его любовь и уважение своею щедростью. Ей не стоило большого труда заслужить расположение Афинян и они обещали поставить ей памятник в виде статуи. Постановление это о сооружении статуя принесли ей депутаты, между которыми находился и Антоний, в качестве афинского гражданина. Этот декрет был прочтен царице, после чего с замечательным красноречием восхваляли её добродетели и блестящия качества. Тщеславие Клеопатры было удовлетворено, но ненависть против Октавии не была уничтожена. Она потребовала, чтобы Антоний развелся с женою и послал сообщить ей об этом именно из Афин, где он провел с Октавией три счастливых года. Октавия должна была навсегда покинут дон Антония и увести с собою его детей. Вся в слезах и глубоком трауре вышла она из дома своего мужа, которого, не смотря ни на что, все еще любила. 

VII.

Антоний не оставлял своего проекта, состоявшого в том, чтобы перенести войну в Италию и тем не дать Октавию возможности собрать в одном месте своя военные силы. Но он потерял не мало времени в бездействии.

корабли. Это был только авангард флота Агриппы, но появление этих передовых отрядов в водах Греции доказывало, что приготовления Октавия должны быть уже окончены и захватить его врасплох уже было невозможно. Антоний решил тогда ждать, пока прибудут еще корабли римлян и обнаружат свою тактику. Флот и войско Антоний оставил в Акциуме, а сам с Клеопатрой отправился в Патрас. В начале августа месяца он узнал, что флот Октавия бросил якорь близь Эпирского берега, что войска высаживались и Октавий находился уже в Торине. Антония снова возвратился в Акциум очень недовольный тем, что неприятель так скоро и легко занял выгодную позицию.

Во время переезда Клеопатра старалась разсеять его своими шутками. "Не велика беда, - говорила она, - что Октавий сидит на уполовнике" {Ложка для снимания накипи.}. Шутка эта не лишена остроумия, так как Торин по гречески значит уполовник.

Армия Антония простиралась до ста десяти тысяч человек и состояла из двенадцати легионов, двенадцати тысяч кавалерии и многочисленного подкрепления из киликийцев, пафлагонийцев, иудеев, медийцев и арабов. Флот его состоял из пятисот кораблей в три, пять, восемь и десять ярусов. Эти корабли были построены в Египте и представляли целые плавающия крепости, снабженные башнями, метательными и другими военными машинами. У Октавия было восемьдесят тысяч фантассинов, набранных в Италии, Сицилии, Испании и Галлии, десять тысяч кавалерии, но только двести пятьдесят судов - трехбаночных галер и легких либурн. Сухопутные силы, таких образом, у противников были почти одинаковы, но морския - были распределены не равномерно. Но преимущества флота Октавия состояли в искусном маневрировании и превосходствах моряков, сражавшихся с успехом еще в Сицилии, под начальством Агриппы. Напротив, моряки Антония были мало опытны п большинство их отправлялось в бой только в первый раз. Его громадные, тяжелые корабли с трудом могли маневрировать.

Антонианцы заняли северный пункт Акарнании, вблизи Акциумского мыса, отрядив большую часть своих сил на Эпирский берег. Прочно укрепившись в траншеях, сооруженных еще зимою, войско Антония защищало узкий проход в Амбрасийский пролив. Октавий разбил свой лагерь в Эпире, на небольшом разстоянии от аванпостов неприятеля. Позиция Антония была очень выгодная и позволяла ему долго отбивать приступы римлян, так как проход Акциум считался неприступным; но ему было отрезано море, откуда прибывал к нему почти весь провиант.

Октавий сгорал нетерпением дать сражение на суше, или на воде. Антоний был разстроен, и в безпокойстве не знал, на что решиться. Он посадил большую часть своих войск на корабли и отправил их на Эпирский берет, как будто он собирался сделать нападение на римский лагерь. Потом он внезапно раздумал и перевез обратно своих солдат в Акарнанию. Офицеры Антония мало надеялись на тактическия достоинства своих громадных, тяжелых кораблей, но зато вполне полагались на мужество и испытанность своих легионеров; поэтому они посоветовали Антонию дать лучше сражение на суше, заметив, что такова просьба солдат.

"Император, неужели ты не доверяешь этим ранам и этому мечу, что ты возлагаешь свои надежды на гнилое дерево (корабли)? Пускай Финикийцы и Египтяне сражаются на море; что же касается нас, то позволь нам сражаться на суше, где мы привыкли действовать дружно и либо победить, либо умереть!".

Но Антоний мучился мрачными предзнаменованиями. Во многих городах молния разбила статуи его и Клеопатры. В Альбе одна мраморная статуя, воздвигнутая в честь Антония оказалась покрытою потом. Но еще о более странном преизъзменовании рассказывает Плутарх: будто ласточки свили свои гнезда под кормою царской галеры Клеопатры Антониады; но внезапно явились другия ласточки, прогнали первых, выбросили из гнезд и умертвили птенцов.

Произошло несколько стычек в окрестностях Акциума и антонианцы всякий раз терпели поражения. Домиций Агенобарбус изменил Антонию и перешел в неприятельский лагерь; за ним Антония оставили двое союзных царей и увели с собою свои войска; все эти неприятные происшествия, вместе с дурными предзнаменованиями, действовали удручающим образом на душу Антония. Он сомневался в своем успехе, сомневался в своих друзьях, не доверял солдатам и даже самой Клеопатре. Ее тоже мучили странные предзнаменования, разбитые молнией статуи, ласточки на Антониаде, а потому она была печальна, потеряла мужество и была погружена в мрачные размышления. Антоний видел все это и у него явилось страшное подозрение, что она намеревается отравить его и этим заслужить расположение Октавия. Несколько дней он не решался съесть ни одного блюда, прежде чем она при нем не пробовала его на вкус. Из жалости к своему любовнику, Клеопатра охотно исполняла этот его каприз. Однажды вечером однако, по окончании трапезы, Клеопатра оторвала из своего венка розу, оборвала ей лепестки, бросила их в кубок с вином, и смеясь подала Антонию. Но как только он поднес его к губам, она удерживает его и велит выпить отравленное вино невольнику, который тут же кончается на их глазах в страшных предсмертных судорогах. - "О Антоний! воскликнула Клеопатра, как можешь ты подозревать такую женщину, как я?! Ты видишь, что если-бы я могла жить без тебя, я давно имела бы случай и полную возможность убить тебя".

Безпокойство, упадок духа, овладели войском Антония, когда стал замечаться недостаток в провианте и начались болезни. Даже Канидий, все время с нетерпением ожидавший боя, теперь советовал оставить флот и идти сражаться во Фракию, куда Диком, царь Гетов, обещал прислать подкрепление. Но Антоний вовсе не нуждался в подкренлении, так как численностью войско его превосходило неприятеля. Клеопатра предложила другой исход, хотя не менее постыдный, но за то более благоразумный. Если уже бежать, говорила она, то лучше уйти в Египет, чем во Фракию. Она предложила оставить часть войска в Греции, в качестве гарнизона закрепленных городов, посадить остальную часть на корабли, и поплыть в Египет, миновав флот Октавия. После некоторого колебания, Антоний принял этот проект, хотя, без сомнения, ему не легко было решиться бежать перед войском, вождя которого он презирал. Прежде всего, однако, Антоний надеялся разбить римский флот в морском сражении, которое было необходимо, для того чтобы выйти из узкого прохода в Акциумскую гавань. Если победа будет на его стороне, то он будет в состоянии снова возвратиться на свою позицию и аттаковать войско Октавия.

Антоний не допускал, чтобы он ног потерпеть поражение, имея такой сильный флот; если же морское сражение останется нерешенным, то он отправится в Египет.

Двадцать две тысячи легионеров, наемников и союзников было посажено на корабли. Чтобы однако не обезкуражить солдат и матросов, держали в тайне, что, собственно, под видом приготовления к сражению, готовятся к отступлению. Тайна была так хорошо сохранена, что штурмана удивлялись, когда было сделано распоряжение поднять паруса. Они возражали, что во время боя достаточно маневрировать веслами и рулем. Тогда Антоний велел распространить слух, что паруса берутся для того, чтобы успешнее преследовать неприятеля после победы.

Второго Сентября, утром, корабли Антония, образуя четыре большие дивизии, направились к Акциумскому каналу и когда вышли из него, то построились и приготовились к бою и приблизились к флоту Октавия, поджидавшого их в восьми или десяти стадиях от берега. Правым крылом Антонианцев командовал сам Антоний и Публикола; центром Марк Юстей и Марк Октавий, левое же крыло находилось под предводительством Целия. Клеопатра осталась в резерве с шестидесятью египетскими кораблями. У римлян правым крылом командовал Октавий, левым Агриппа, а центром - Аррунтий. Бой завязался около полудня. Войска, оставшияся в полном вооружении на берегу, недоумевали, почему сражение ведется совершенно не так, как-бы следовало. Галеры не ищут столкновений, с целью разбить друг друга своими медными носами, чем обыкновенно начинались морския сражения того времени, Тяжелые корабли Антония не могли двигаться с достаточною скоростью, для того чтобы нанести сильный толчек судам противника, легкия же галеры римлян боялись приблизиться и быть разбитыми метательными и другими орудиями неприятельских кораблей. Три или четыре галеры римлян должны были соединенными усилиями нападать на один корабль Антония. Солдаты бросали железные крюки, стреляли зажженными стрелами в верхния палубы, прицепляли брандеры к подводным частям корабля, делали вылазку, между тем как могучия батареи, расположенные на вершинах башен осаждаемых судов, засыпали нападающих целым градом стрел и камней.

Сначала правое крыло римлян, предводительствуемое Октавием, отступило под натиском Цеилия. На другом конце поля сражения Агриппа сделал попытку окружить Антония и Публиколу, вследствие чего остался без прикрытия центр. Этим воспользовались подвижные либурны, для того чтобы забраться на корабли обоих Марков, за которыми находились резервы Клеопатры. Борьба шла с переменным счастием, и обе стороны сражались с одинаковым ожесточением. Но все дело испортила своим нетерпением нервная Клеопатра. От сильного безпокойства ее уже несколько часов била лихорадка. Со своего мостика на Антониаде она с волнением следила за ходом сражения и в начале ей казалось, что побеждают они. Но теперь, разстроеннная шумом битвы и воплями, она думала только о том, как-бы спастись бегством. Она с возрастающим нетерпением ежеминутно ожидала сигналь к отступлению, но напрасно... Вот она видит, как правое крыло растягивается вдоль Эпирского берега, между тем как левое крыло приближается к открытому морю, между тем как центр, под прикрытием которого находится она со своим резервом, центр этот аттакован, разстроен, разъединен римскими либурнами и ему грозит опасность потерпеть поражение. Бледная от страха, боясь приближения смерти - pallens morte futura, - Клеопатра вполне подчинилась своему паническому страху и дает приказание поднимать паруса и захватив с собою свои шестьдесят кораблей, выезжает в открытое море. В самый разгар битвы Антоний заметил движение египетской эскадры и тотчас же узнал красные паруса Антониады. Он видит, что Клеопатра обратилась в бегство и в решающую минуту увезла с собою свое сильное подкрепление, хотя было условлено, что не она, а Антоний сам даст сигнал к отступлению. Происходит смятение, паника овладевает людьми и Антоний отдает приказание поднять паруса своей галеры и направляется вслед за Клеопатрой, в надежде вернуть резерв и тем обезпечить за собою успех сражения. Но тут ему вдруг приходит в голову ужасная мысль. А что если Клеопатра изменила ему, а потому покинула его? Тогда ему не удастся вернуть в Акциум ни ее, ни кораблей! Потом он думает вернуться в Акциум одному и в бою умереть со своими солдатами. Но умереть, не повидавшись с Клеопатрою, было выше его сил! Он на это не может решиться. Какая-то роковая сила увлекает его по пятам этой женщины. Он поднимается на Антониаду, но чувство стыда и презрения перед самым собою овладевает им вполне. Он садится на носовую часть корабля, закрывает глаза руками и в таком положении остается совершенно неподвижным три дня и три ночи. 

VIII.

Египетский флот и большое число других судов, последовавших за беглецами, бросили якорь в Бенополисе, около Тенарского мыса. Клеопатра посылала десять раз своих женщин к Антонию звать его к себе, но тот, казалось, и не слышал, что оке ему говорили. Но наконец Антоний отправился к царице и они ужинали и провели ночь вместе. Стали приезжать друзья Антония, которым удалось спастись и привозили известия с поля сражения. Антонианский флот долго сопротивлялся, но теперь все уцелевшие корабли были захвачены Октавием. Сухопутное войско оставалось на своей позиции и не изменило Антонию. Антоний послал Канидия и курьеров на поле сражения, дав им распоряжение собрать войска, а сам отправился в Киренаику, где им было оставлено несколько легионов. На одном из его кораблей везли его драгоценности и всю ceребрянную и золотую посуду, на которой он угощал союзных царей. Перед своим отъездом из Кенополиса, Антоний поделил свои богатства между несколькими друзьями и уговаривал их поселиться в Греции; он на отрез отказывал им в том, чтобы они принимали какое-либо деятельное участие в его злополучной судьбе. Прощаясь с ними, он дружеским тоном говорил с ними, сожалел их и смотрел на их слезы с улыбкою, полною грусти.

Но для того, чтобы обмануть народ на несколько дней и в это время принять свои меры, она въехала в Александрию с торжественностью победительницы. С кораблей её, украшенных в передних частях коронами, раздавались победные песни, звуки флейт и систр {Погремушки у Египтян.}. Как только она прибыла в свой дворец, Клеопатра приказала казнить некоторых сановников, измены которых она могла опасаться. Эти казни были выгодны для государственной казны, потому что по египетским законам имущество казненных конфисковалось. Когда казни уже были совершены, Клеопатра стала опасаться, что теперь революция стала неизбежною. Но она не так ужасалась за будущее, как оставалась еще под впечатлением страха, овладевшого ею в Акциуме. Иногда, обуреваемая мрачными мыслями, она желала смерти такой-же пышной, какою была её жизнь. Она приказала построить на берегу моря, на стрелке Лохиасского мыса, громадный костер, на котором хотела сгореть вместе со всеми своими драгоценностями. Другой раз ей приходила мысль о побеге. По её приказанию большое число её громадных кораблей были снабжены необходимым экипажем, машинами и вьючными животными и отправлены на другой берег к Красному морю. Клеопатра мечтала о том, чтобы взять с собою все свои богатства и начать в какой-нибудь незнакомой стране Азии или Африки новую роскошную и изнеженную жизнь.

Вскоре в Александрию вернулся Антоний. Он совсем потерял всякое мужество. Канидий бежал и войско в Акарнании, после семи-дневного приступа, сдалось Октавию. В Киренаике ему даже не удалось повидать своего офицера, Скарпа, который, перейдя на сторону цезарианцев, угрожал подослать к нему убийц. Герод, которого он сам назначил иудейским царем, не замедлил выразить свои верноподданническия чувства Акциумскому победителю, Октавию. Везде Антония ожидала измена, как со стороны союзников, так и - легионов. Он дошел до того, что стал сомневаться в Клеопатре и одно время не хотел ее даже видеть. Он роптал на жестоких богов, но еще больше на человеческую подлость и решил провести остаток дней своих в полном уединении. Тогда ему припомнилась печальная история Тимона, которую ему приходилось слышать в более светлые дни своей жизни. Обреченный на жизнь, выпавшую на долю Тимона, Антоний поселился на пустынном моле {Каменный вал в море.} Посидона и занялся постройкою башни, которую он хотел назвать Тимонионом.

Клеопатра не так легко мирилась со своей судьбою, приходя в полное отчаяние в минуты опасности, теряя совершенно мужество, она вскоре-же приобретала всю свою энергию, как только снова находилась в безопасности. У Клеопатры было слишком пылкое воображение, для того чтобы совершенно, или надолго, предаться отчаянию. Она узнала, что корабли её, отправленные в Красное море, сожжены аравитянами; этим бегство сделалось ей невозможным, а потому она решила бороться. В то время как Антоний предавался тихому отчаянию, Клеопатра собирала новые войска, снаряжала новые корабли, заключала новые союзы, исправляла укрепления в Пелузах и Александрии, раздавала оружие в народе и для того, чтобы воодушевить александрийцев к обороне своего города, она велела записать своего сына Цезариона в милицию. Антоний восхищался мужеством и деятельностью Клеопатры. Друзья уговорили его бросить свое уединение, да ему оно и самому стало тяжело, а потому он вернулся во дворец. Царица встретила его так, как встречала его, когда он победоносный возвращался из Киликии, или Армении. Начались с его новыми друзьями бесконечные празднества, банкеты, оргии, но Антония и Клеопатру из "Неподражаемых" переименовали в "Неразлучных": οἱ συναποθανουμένοι.

Выбор этого мрачного названия дает ясное понятие о душевном состоянии обоих любовников. Антоний, казалось, потерял всякую надежду, Клеопатра не вполне еще потеряла надежду, хотя временами впадала в мрачное отчаяние. В эти тяжелые дни, она спускалась в склепы дворца, помещавшиеся рядом с тюрьмами, где содержались приговоренные к смертной казни. По приказанию царицы невольники приводили их перед нею и она испытывала да них действие различных ядов. Клеопатра внимательно следила за смертною агонией несчастных. Эти опыты повторялись часто, так как Клеопатра не могла напасть на тот яд, который убивает быстро и без сильных мучений.

она убедилась, что яд одной египетской гадюки, называемой по гречески асписом (aspis), не причиняет ни конвульсий, ни мучений, а напротив, смерть самую тихую, похожую на спокойный сон. Что же касается Антония, то он, подобно Катону и Бруту, мог надеяться на свой меч.

Во время этих приготовлений к обороне и смерти, Антоний и Клеопатра, однако, не забывали возобновить свои сношения с их победителем. Антоний написал Октавию, который находился в начале зимы в Сирии, где сосредоточились теперь его главные военные силы. Антоний напомнил ему их прежния дружеския отношения, ссылался на свои многочисленные заслуги, извинялся за свои ошибки и предлагал сложить оружие с условием, чтобы ему было разрешено жить в Александрии частным человеком.

Октавий даже не удостоил его своим ответом. Он не ответил и на второе письмо, в котором Антоний писал, что покончит с собою, если только Клеопатра будет продолжать царствовать в Египте. Со своей стороны царица, по просьбе Антония, послала гонцов к Октавию с богатыми подарками. Посланный объяснял Октавию, что ненависть его к Антонию не должна распространяться также и на царицу, так как никоим образом ее нельзя обвинять в последних событиях: ведь Рим сам объявил войну Египту для того, чтобы покончить этим способом с Антонием. А раз Клеопатра была вызвана на бой, то, конечно, должна была принять меры для своей защиты. Теперь-же, когда Антоний побежден и должен либо скрываться, либо покончить с собою, римляне должны смилостивиться над Клеопатрою и оставить за ней престол.

Октавий видел уже себя властелином Египта и даже всего мира. Для него не представлял никакой опасности осколок меча, оставшийся в руке Антония и еще менее опасался он остатков войска и флота Клеопатры. Но две вещи казались для Октавия неисполнимыми: это завладеть несметными богатствами Клеопатры для того, чтобы уплатить своим легионерам и заставить Клеопатру фигурировать на его торжестве. Клеопатру могла похитить смерть, а богатства её могли погибнуть в огне. У Октавия в Александрии было не мало шпионов, которые доносили ему, что Клеопатра делает опыты с разными ядами, а все свои несметные богатства она замуравила в своем будущем склепе. Октавий видел, что надо приложить хитрость для того, чтобы осуществить свои замыслы по отношению к египтянке. Он принял её подарки и сделал вид, что убедился в справедливости слов её посланного; он велел ей передать, что не лишит ее престола, если она заставит убить Антония. Но через несколько дней Октавий спохватился, что тактика с Клеопатраю не достигнет цели, а надо действовать более решительно. Он послал к ней одного из своих приближенных, Фирея. Приехав в Египет, Фирей довольно непочтительно и дерзко говорил перед Антонием и двором, причем высказывал настоящия чувства и мысли Октавия. Но, после тайного свидания с Клеопатрою, он стал уверять противное, стал говорить, что доверитель его велел только снова передать царице, что бояться ей решительно нечего. Чтобы убедить ее, он старался уверить ее в том, что Октавий ее любит так, как некогда ее любил Цезарь и Антоний. Клеопатра имела несколько аудиенций с Фиреем и публично уверяла его в своем дружеском расположении.

У Антония явилось страшное подозрение в том, что Клеопатра ему изменила, и он воспользовался остатком своей власти для того, чтобы отомстить Фирею. Оскорбляя его достоинство посланника, он велел его побить хлыстами до крови и в таком виде послал назад к Октавию.

не мешало ой верить все еще в силу своего обаяния. Она знала, что Октавий ни разу не видел ее, или если и видел, то только мельком, в Риме после смерти Цезаря. Но это ничего не значило. Ведь, слух о её необычайной красоте не мог не достигнуть его и во всяком случае он мог желать познакомиться с Клеопатрой ближе, хотя-бы из любопытства. Клеопатра страстно любила Антония, но не только за его мужественную красоту; его слава и могущество поддерживали и упрочили её любовь, воодушевляли ее. Теперь Антоний был беглец, побежден, оставлен и обманут своими друзьями и покинут своими легионами; он потерял всякую надежду и мужество и вполне подчинился своей участи. Его странное уединение в Тимониенской башне, в то время как Клеопатра отдалась лихорадочной деятельности, вызвало в сердце царицы к Антонию скорее чувство презрения, нежели сожаления, сочувствия. Женщины вообще не понимают и не извиняют те моменты полного отчаяния и упадка энергии, которые могут наступить у самых сильных мужчин. Но как мало любви у Клеопатры к Антонию ни осталось и как ее не взволновали разговоры с Фиреем и перспективы, которые он рисовал ей, она и не думала убивать Антония, или предать его Октавию. Угрожаемому в Александрии и покинутому последними своими легионерами, Антонию оставалось только надеяться на сомнительную верность египетских войск, а потому он бежал в Нумидию или Испанию.

города Парэтониум произошло сражение и Антоний, отчаянно сражавшийся с горстью людей, был опрокинут. Когда он вернулся в Александрию, то Октавий находился от нея в разстоянии всего двух переходов. В то время как офицер его, Корнелий Галл, проник в Египет через Киренаику, Октавий сам прошел в нее через Сирию и после кратковременной осады взял Пелузы. Относительно капитуляции Пелуз последние Антонианцы утверждали, что город сдался вследствие измены, что Селевк признал себя побежденным по приказанию самой Клеопатры. Правда-ли, что царица сделала подобные распоряжения? Это кажется очень сомнительным. Чтобы оправдать себя против этих подозрений перед Антонием, Клеопатра выдала ему жену и детей Селевка и разрешила предать их по его желанию смертной казни.

Конечно, этот поступок был только слабым доказательством невиновности Клеопатры, но Антоний должен был довольствоваться и этим. Она извинялась перед ним и проливала горячия слезы (искренния или фальшивые?) и ей удалось умилостивить своего любовника. Впрочем, теперь было не время для объяснений, а следовало сражаться.

Октавий расположился со своими войсками на высотах, в двадцати стадиях к Западу от Александрии. Антоний предпринял сам кавалерийскую рекогносцировку в этом направлении и недалеко от Гипподрома столкнулся с римскою кавалерией. Завязалось отчаянное кровопролитное сражение и, не смотря на свое значительное численное превосходство, римляне были опрокинуты и разбиты на голову. Антоний преследовал их до самых укреплений, после чего вернулся в город счастливый и гордый этою победою, не имевшей никакого важного значения. Перед дворцом он соскочил с коня и, не снимая оружия, в шлеме и латах и забрызганный кровью, побежал обнять Клеопатру. Царица, преувеличивая в своем воображении значение этой схватки, с новою силою стала надеяться и любить. Она снова видела перед собою своего прежнего Антония, императора и бога войны. Она страстно обняла Антония и в эту минуту искренней любви, вероятно, ее мучили угрызения совести за измену в Пелузах и свои интимные разговоры с посланным Октавия. Клеопатра захотела сделать смотр войскам, приветствовала их речью и наградила самых храбрых массивными золотыми браслетами.

У Антония снова возродилась надежда, а потому он считал уже всякие переговоры излишними. В тот-же "самый день он послал к Октавию посла и приглашал его покончить их распрю поединком в присутствии обоих войск. Октавий дал презрительный ответ, "что Антоний может искать себе смерть другим способом". Эти слова показывали полную уверенность Октавия в своем превосходстве и поразили Антония подобно страшному предзнаменованию. Воскреснувшия было у него, после утренней победы, надежды снова разлетелись и он видел теперь свое настоящее положение в мрачных красках суровой действительности. Антоний решил, однако, дать завтра решительное сражение и заказал роскошный ужин. "Завтра, - говорил он, - быть может будет уже слишком поздно!" Но ужин прошел печально, как похоронные поминки, так как немногие друзья, оставшиеся верными Антонию, хранили мрачное молчание и даже некоторые плакали. Антоний старался обнаружить надежду и чтобы ободрить друзей, а быть может и самого себя, сказал: - "Не думайте, что я завтра буду только искать геройскую смерть: я буду сражаться для жизни и победы".

в боевом порядке направились на встречу римским либурнам, но когда приблизились к ним на разстояние двух выстрелов, то гребцы внезапно перестали грести и подняли на воздух свои громадные весла. Римляне отдали салют и затем оба флота, соединившись в одну массу кораблей и либурн, поплыли через пролив по направлению к гавани. Почти в то же самое время Антоний увидел, как его кавалерия, вчера еще с такою храбростью сражавшаяся, заколебалась и в безпорядке перешла на сторону Октавия. В римских легионах раздаются трубные звуки, возвещающие аттаку; легионеры подаются вперед с обычными криками: Caimnus! Cominus! Пехота Антония не ожидает этого на~ тиска, разбегается и направляется к городу, увлекая с собою своего начальника. Антоний совершенно обезумел от бешенства, когда возвращался в Александрию: он произносил ругательства и угрозы, бил беглецов прямо острием своего меча, как бьют плоскою частью; он кричал, что Клеопатра приказала войскам изменить ему и перейти на сторону Октавия. Он был в отчаянии, что ему изменила та женщина, для которой он сражался единственно из любви к ней.

Но Антоний ошибался. Клеопатра не могла больше ни выдать Антония, ни спасти его. От нея, от этой новой богини, царицы царей отказался её народ, подобно тому как Антоний, этот великий полководец, был оставлен, покинут своим войском. Их дело было проиграно, они потеряли все свои права; но каким образом это случилось? В предъидущую ночь стража Октавия возмущала египтян, обещая одним амнистию, другим полную защиту. Храбрые всадники, которым Клеопатра накануне, за их удачную кавалерийскую стычку, подарила по золотому браслету, к восходу солнца обратились в бегство!

При виде беглых солдат, целою толпою нахлынувших в Александрию, Клеопатра испугалась. Она знает, как мучается при этом виде Антоний и какая безсильная злоба его душит. Она уже свыклась с мыслью о смерти, но желает смерти только самой мирной, подобной обмороку или сну; она содрагается при мысли о мече в руках Антония и представляет себе с ужасом раны и страшные предсмертные муки. Клеопатра отчаявается умилостивить Антония, у нея не хватает на это ни силы, ни мужества. В ужасе она покидает свой дворец в сопровождении Ирас и Хармионы и запирается в склеп, при чем приказывает сказать Антонию, будто она умерла. Посланный застает Антония бегающого как сумасшедший, по пустынным залам дворца. Когда он узнает страшное известие, гнев его проходит и он со слезами восклицает: - "Что-же худшее можешь ты узнать еще, Антоний? Судьба отняла у тебя то, что тебе единственно дорого в жизни, из за чего ты только и дорожил этою бренною жизнью"! Он приказывает своему приближенному, Эросу, убить его, снимает свои латы и восклицает: - "О Клеопатра! Я не жалуюсь больше на разлуку с тобою, так как мы сейчас соединимся с тобою на веки". Эрос уже обнажил свой меч, но поражает им не Антония, а самого себя. - "Храбрый Эрос, говорит тогда Антоний, видя, как тот падает мертвым, я сейчас последую твоему примеру". С этими словами он поражает себя мечем в грудь и падает без памяти на постель.

Но уже через несколько минут Антоний снова приходит в себя, призывает солдат и невольников и молит о том, чтобы его прикончили. Но никто не решается исполнить эту просьбу и оставляют его одного в борьбе с смертными муками. В это время Клеопатра узнала страшную новость. Её отчаяние особенно сильно потому, что ее начинают мучить угрызения совести. Во что-бы то ни стало, она хочет еще увидеть Антония живого, или мертвого и посылает к нему Диомеда. Жизнь Антония уже угасает, но известие, что Клеопатра жива, его воскресает. "Он поднимается, - говорит Дион Кассий, так как будто-бы он мог еще жить"! Рабы подхватывают его на руки и несут к Клеопатре; по дороге Антоний произносит ругательства и проклятия, прерываемые только стонами агонии. Наконец его вносят в склеп. Он видит Клеопатру у окна верхняго этажа; но для безопасности она не позволяет откинуть и поднять решетку, а бросает на землю веревки и велит Антония прикрепить к ним. Затем при помощи Ирас и Хармионы, единственных женщин, взятых ею с собою в мавзолей, она начинает притягивать Антония к себе на веревках. "Было не легко для женщин, - замечает Плутарх, - втащить на верх человека такого громадного роста, как. Антоний. Картина эта была замечательно трогательная, способная вызвать сожаление, продолжает историк. Клеопатра, с озабоченным лицом, изо всей силы притягивала к себе веревки, между тем как Антоний, весь окровавленный, умирающий, поднимался, на сколько ему позволяли силы, и протягивал к царице свои ослабевшия руки".

груди, вонзив в них глубоко ногти, затем снова бросалась на Антония, целовала его рану и осушала на ней кровь своим лицом. Антоний пробовал успокоить и утешить ее и уговорить позаботиться о своей безопасности; мучимый лихорадкою и внутренним жаром, он просил дать ему пить и с жадностью проглотил кубок вина. Смерть его приближалась и Клеопатра снова начала плакать и причитать: - "Не убивайся о моих последних минутах, - сказал Антоний, - поздравь меня лучше с тем, что я удостоился в своей жизни сделаться самым великим и могущественным человеком: поздравь меня, что я, будучи римлянином, никем не был никогда побежден, кроме как другим римлянином". - Антоний испустил последний вздох в объятиях Клеопатры, в объятиях той, как сказал Шекспир, для которой жил.

оставаясь за своей решеткою. Она не хотела и слышать обещаний обоих римлян и заявила, что она решится выйти к Октавию только в том случае, если он обязуется под присягою утвердить ее, или её сына на египетском престоле; если-же он на это не согласится, то может завладеть только её трупом. Тогда Прокулий решился на хитрость. Оставив Галла объясняться с царицей, он забрался на то окно, через которое был поднят умирающий Антоний и нашел там лестницу; он приставил ее к стене, проник в склеп, спустился там по внутренней лестнице и вошел к Клеопатре. В это время Хармиона, услышав шум, закричала: - "Несчастная царица, тебя захватили живою"! - Тогда Клеопатра мгновенно вытащила из за пояса кинжал, который постоянно носила с собою в последнее время. Но Прокулий ловко выхватил у нея кинжал и не выпустил ее из рук до тех пор, пока не убедился в том, что при ней нет никакого оружия, или спрятанного пузырька с ядом. Тогда он принял свою обычную важную осанку и объявил Клеопатре, что ей нечего опасаться Октавия. - "Царица, - сказал он ей, - ты несправедлива к Октавию, так как не хочешь представить ему случая проявить свое милосердие". - Когда Клеопатра сама и богатства её были во власти римлян, то ей конечно уже невозможно было отстаивать свою корону. Какой ей толк был в том, что ей дарована жизнь, когда она теперь желала только умереть. Как единственную милость, она просила оказать Антонию погребальные почести. Так как с этою-же просьбою обратились и многие офицеры, сражавшиеся под начальством Антония, то Октавий решил исполнить просьбу Клеопатры. Тогда Клеопатра обмыла тело своего любовника, одела и вооружила его, как-бы снаряжая на последний бой, и затем похоронила его в том склепе, который построила для себя. После похорон, царицу, по приказанию Октавия, привели во дворец Лагидов, где ей оказывали полный почет, но в то же время за ней зорко следили.

Страшные волнения и потрясения, пережитые Клеопатрою в последнее время, неутешное горе и полное отчаяние, овладевшия ею, наконец удары, которые она себе сама наносила в грудь во время предсмертной агонии Антония, - все это вызвало у нея горячку и воспаление в груди. Она надеялась, что болезнь эта будет иметь для нея смертельный исход, а потому, чтобы ускорить желанный конец, она несколько дней отказывалась принимать не только лекарства, но и пищу. Когда Октавий узнал об этом, то велел ей напомнить, что у нея есть дети и она обязана жить для них. Клеопатра дала убедить себя и стала лечиться. Безпокойство и опасения однако не покидали Октавия. Что если царское тщеславие у Клеопатры возьмет верх над материнскими чувствами? Если опасение фигурировать на предстоящем торжестве в качестве пленной заставит ее прибегнуть к самоубийству? Хотя за ней и зорко следят, но достаточно малейшей оплошности, измены, - и план её будет исполнен. Если даже у Клеопатры не было ни оружия, ни яду, то кто может поручиться за то, что она не прикажет своей верной Хармионе задушить ее? Видно из этих опасений, что Октавий, как сказал Дион Кассий, "опасался, что смерть Клеопатры лишит его всей славы" (τἧς πάσης δόξης ἐστερημὲνος). Он решил лично переговорить с Клеопатрою.

Клеопатра, как пишет Плутарх, в то время уже перестала верить, что (как это ей уверял Фирей) она внушила любовь Октавию. Иначе он поспешил-бы увидеться с нею, а между тем с самого своего приезда в Александрию, Октавий ни разу не пожелал ее видеть. Да и вообще все его поведение по отношению к ней и все, что ей приходилось слышать о нем, нисколько не подтверждало слов Фирея, будто Октавий влюблен в нее.

эту женщину, изнуренную лихорадкою, худую, мертвенно бледную, с изстрадавшимися чертами, опущенными, красными от слез глазами, с исцарапанными лицем и грудью, он не мог себе даже представить, что видит перед собою женщину, очаровавшую Цезаря и пленившую Марка Антония. При том, будь Клеопатра прекраснее самой Венеры, Октавий не позволил бы себе полюбить ее. Этот человек никогда не позволил-бы себе пожертвовать интересы государственные своим страстям. Октавий попросил Клеопатру прилечь снова на свою постель и уселся около нея. Клеопатра сама начала оправдываться и сваливала всю вину последних происшествий ка Антония. Душившия ее рыдания часто прерывали эту безпорядочную речь. Потом она пыталась разжалобить Октавия и вынула из за корсета пачку писем Цезаря, стала целовать их и воскликнула: "Если ты желаешь знать, как твой отец любил меня, то прочти эти письма... О Цезарь! Зачем я не умерла раньше тебя!"... И посреди своих рыданий несчастная женщина силилась состроить Октавию очаровательную улыбку, но и кокетство изменило ей в эту минуту.

На все её вздохи и рыдания император не отвечал ни слова, он даже избегал её взгляда и сидел, опустив глаза к полу. Он заговорил только для того, чтобы разбить по всем пунктам аргументы её, которыми она пыталась оправдать себя перед ним. Она сейчас-же убедилась в полной непреклонности, безчувственности этого человека, она видела, что её страдания и несчастия нисколько не разжалобили его. Тогда Клеопатра увидела ясно, что надеяться ей больше не на что, и смерть ей снова показалась желанною. Она перестала жаловаться и плакат, отерла свои слезы и для того, чтобы обмануть Октавия относительно принятого ею намерения она обещала исполнить все поставленные условия, если только ей будет дарована жизнь. Она представила Октавию инвентарь своих драгоценностей и просила его позволить ей оставить себе некоторые дорогия украшения, чтобы лично преподнести их Октавии и Ливии. - "Не теряй мужества, о женщина! - сказал ей император, уходя, тебе не будет сделано ни малейшого зла".

то не слыхал последних слов, которые она прошептала: Οὺ Θριαμβευσομαι! т. е. я не буду на торжестве невольницей! Со времени взятия Александрии Клеопатра часто повторяла эти слова.

Через несколько дней после посещения Октавия, один из его приближенных тайным образом сообщил Клеопатре, что после завтра ее отправят в Италию. Она попросила пустить ее со своими женщинами сделать либации (возлияния) на могиле Антония. Так как она была слишком слаба, для того чтобы идти, то ее понесли на носилках. Оне украсили могилу венками, Клеопатра разливала по кубкам вино, затем она в последний раз припала к надгробному камню и сказала: "О дорогой Антоний, если твои боги имеют некоторое могущество - так как мои изменили мне - то не покидай твоей жены. Не мучься тем, что ее заставляют ехать в Рим и присутствовать там на роковом торжестве. Укрой меня с собой в землю Египта".

она села за стол. Тогда вошел крестьянин и принес корзину. Когда гвардейские солдаты хотели узнать, что в ней находится, крестьянин открыл корзину; в ней оказались прекрасные финики, и солдатам было разрешено попробовать их. Затем Клеопатра взяла корзину, послала письмо Октавию, которое написала еще утром, и осталась одна с Ирас и Хармионою. Тогда она открыла корзину и высыпала финики, под которыми оказалась спящая змея. - "Вот она наконец!" -- воскликнула Клеопатра и стала дразнить змею золотою булавкою. Змея приподнялась и ужалила ее в руку.

Клеопатру в пышной царской одежде, лежащую на своем золотом ложе. Она заснула вечным сном, также как лежавшая у её ног Ирас; Хармион еще дышала и силилась поправить корону на голове Клеопатры.

похоронить ее рядом с Антонием. Он разрешил также поставить надгробные памятники Хармионе и Ирас, пожелавшим последовать за своей владычицей в царство теней.

Своим самоубийством Клеопатра избегла участия в торжестве Октавия. По приказанию Октавия в Риме, перед триумфальным кортежем, пронесли статую этой знаменитой царицы, подчинившей себе самого сильного из римлян и которая пожелала лучше умереть, чем присутствовать при торжестве её победителя.

Конечно великими царицами были только те из них, которые обладали добродетелями, достойными мужчин; управляли своими народами, руководили ими на блого государства и подготовляли великия события. Клеопатра была настоящею женщиною, и не может поэтому быть зачислена в число великих цариц. Если же она съумела двадцать лет оставаться царицею Египта и отстаивать его независимость, то сделала это именно благодаря своим качествам чисто женским: интриге, любезности, слабости и ловкости. Она царствовала только потому, что съумела сделаться любовницей Цезаря, а потом Марка-Антония. Престол Лагидов оберегался мечем Римлян. Как только по ошибке Клеопатры это оружие было разбито - престол её обрушился. Самолюбие, единственное из её царских достоинств, было бы у нея значительно слабее, если бы оно не развилось под влиянием благоприятных обстоятельств. Кроме того она не чувствовала в себе ни силы, ни ума, а потому для достижения своих планов единственно только разсчитывала и полагалась на своих любовников. Эта царица отличалась безпечностью куртизанки. Она жила для любви, пышности и для гордости и спеси. Когда она увидела, что любовник её убит, её красота поблекла, богатства выскользнули у нея из рук, престол обрушился, тогда, только перед самою смертью, у нея явилось мужество, которого не доставало всю жизнь. Нет, Клеопатра не была великою царицею и не будь она в связи с Антонием, ее бы также забыли как Арзиною или Беренику. Если слава её безсмертна, то только потому, что ей пришлось быть героинею одного из самых трагических романов древняго мира.