Ган Исландец.
Часть первая.
Глава XIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ган Исландец. Часть первая. Глава XIII (старая орфография)

XIII

Левиг, большое селение, расположенное на северном берегу Дронтгеймского залива, примыкает к цепи низких холмов, голых или причудливо испещренных участками обработанной земли, подобно мозаичной плоскости, сливающейся с горизонтом.

Селение представляет невеселый вид. По обеим сторонам узких, извилистых улиц лепятся деревянные и тростниковые хижины рыбаков, коническия землянки, где доживают остаток своих дней дряхлые рудокопы, которым сбереженная на черный день копейка позволяет отдохнуть на старости лет; легкие срубы, которые охотник за сернами кроет соломой и обивает звериными шкурами, по возвращении с охоты.

На площади, где видны теперь развалины большой башни, возвышалась тогда древняя крепость, воздвигнутая Гордою, метким стрелком, владетелем Левига и соратником языческого короля Гольфдана. В 1698 году в ней жил синдик селения, пользовавшийся самым лучшим жилищем, которое уступало лишь жилищу серебряного аиста, каждое лето гнездившагося на остроконечной колокольне церкви, подобно белому шарику на заостренной шапке мандарина.

В тот самый день, когда Орденер прибыл в Дронтгейм, в Левиге высадился незнакомец, сохранявший строжайшее инкогнито. Его золоченые носилки, не имевшия впрочем герба, его четыре рослых лакея, вооруженных с ног до головы, сразу сделались предметом любопытства и толков левигского населения.

Хозяин "Золотой Чайки", маленькой таверны, где остановился этот вельможа, тотчас принял таинственный вид и на все вопросы отвечал: "Не знаю" таким тоном, каким говорят: я то все знаю, но вы не узнаете ничего. Рослые лакеи были немее рыб и мрачнее отверстия шахты.

Синдик заперся сперва в своей башне, ожидая по своему сану, что незнакомец первый сделает ему визит. Однако вскоре поселяне с удивлением приметили как он дважды тщетно пытался пробраться в "Золотую Чайку" и напрасно выжидал приветствия путешественника, сидевшого у открытого окна таверны. Кумушки заключили из этого, что незнакомец открыл синдику свой высокий сан, но ошиблись. К синдику являлся только лакей незнакомца визировать паспорт своего барина, и синдик успел разсмотреть на зеленой восковой печати пакета два сложенные на крест жезла, поддерживающие горностаевую мантию, увенчанную графской короной на щите, вокруг которого обвиты были цепи ордена Слона и Даннеброга. Этого наблюдения достаточно было для сметливого синдика, страстно желавшого добиться у главного канцлера должности синдика Дронтгеймского округа. Но он скоро разочаровался в своих ожиданиях, так как вельможа не принимал никого.

Вечером на второй день по прибытии путешественника в Левиг, содержатель гостиницы вошел в его комнату с низким поклоном и доложил о гонце, ожидаемом его светлостью.

- Пусть войдет, - сказал его светлость.

Минуту спустя, гонец вошел, старательно запер дверь и поклонившись до земли незнакомцу, в почтительном молчании ожидал, пока с ним заговорят.

- Я ждал вас сегодня утром, - промолвил вельможа: - что такое задержало вас?

- Интересы вашей милости, граф, у меня нет других.

- Что делает Эльфегия, Фредерик?

- Они в вожделенном здравии...

- Да, да, - нетерпеливо перебил граф: - нет ли у вас чего нибудь интереснее? Что нового в Дронтгейме?

- Решительно ничего, за исключением того, что барон Торвик вчера прибыл туда.

- Да, я знаю, он хотел посоветоваться с этим мекленбуржцем Левиным на счет предполагаемого брака. Может быть вам известен результат свидания его с губернатором?

- До моего отъезда, сегодня в полдень, он еще не виделся с генералом.

- Что! Ведь он прибыл накануне! Я не понимаю вас, Мусдемон; виделся ли он с графиней?

- Тоже нет, граф.

- Значит только вы видели его?

- Нет, милостивый граф. К тому же я не знаю его в лицо.

- От его слуги, который прибыл вчера в губернаторский дворец.

- А сам он остановился где нибудь в другом месте?

- Его слуга уверяет, что по прибытии в Дронтгейм он заходил в Спладгест, а потом переправился на лодке в Мункгольм.

Глаза графа сверкнули.

- В Мункгольм! В тюрьму Шумахера! Правда ли это? Я всегда думал, что этот честный Левин окажется изменником. В Мункгольм! Что он там забыл? Уж не за советом ли Шумахера? Или...

- Милостивый граф, - перебил вдруг Мусдемон: - еще неизвестно наверно, туда ли он отправился.

- Что такое! Да ведь вы же сами сказали сейчас? Уж не вздумали ли вы шутить со мною.

- Простите, ваше сиятельство, но я повторил вам только то, что сказал слуга барона. А господин Фредерик, который был вчера на дежурстве в башне, не видал там барона Орденера.

- Хорош довод! Да мой сын совсем не знает сына вице-короля. Орденер мог войти в крепость инкогнито.

- Совершенно справедливо, но господин Фредерик утверждает, что он не видел ни одной живой души.

Граф повидимому успокоился.

- Это другое дело, но действительно ли мой сын уверен в этом?

- Он повторил мне это три раза; при том интересы господина Фредерика вполне отвечают интересам вашего сиятельства.

Этот последний довод окончательно успокоил графа.

- А! - вскричал он: - Я догадываюсь в чем дело. По прибытии в Дронтгейм, барону захотелось прогуляться по заливу, а слуге показалось, что он отправился в Мункгольм. В самом деле, что ему там делать? Как глупо было с моей стороны так встревожиться. Напротив, эта непочтительность моего будущого зятя относительно старого Левина доказывает, что дружба их совсем не так сильна, как я опасался. Верите ли, любезный Мусдемон, - продолжал граф, улыбаясь: - я уж вообразил себе, что Орденер влюбился в Этель Шумахер, и на этой поездке в Мункгольм построил целую любовную интригу. Но, благодаря Богу, Орденер не так сумасброден, как я... Кстати, мой милый, что сделал Фредерик с этой юной Данаей.

Относительно Этели Шумахер Мусдемон вполне разделял опасения своего патрона, и хотя боролся с ними, однако не мог так легко их преодолеть. Однако приметив веселое настроение графа, он не хотел тревожить более его безпечность, а напротив постарался усилить ее в нем, зная как выгодно для фаворита поддержать милостивое расположение вельможи.

- Высокородный граф, вашему сыну не повезло с дочерью Шумахера; но, кажется, другому более посчастливилось.

Граф с живостью прервал его.

- Другому! Кому же?

- Не знаю, какой то мужик или вассал.

- Да верно-ли? - вскричал граф, суровая и мрачная наружность которого просияла от радости.

Граф поднялся и стал расхаживать по комнате, потирая себе руки.

- Мусдемон, любезный Мусдемон, еще одно усилие и мы достигнем цели. Отпрыск дерева засох, нам остается лишь срубить самый ствол. Нет ли еще каких новостей.

- Диспольсен убит.

Физиономия графа окончательно просветлела.

- А! Посмотрите, мы станем одерживать одну победу за другой! Были при нем бумаги? В особенности железная шкатулка?

- С прискорбием вынужден сообщить вашему сиятельству, что не наши клевреты покончили с ним. Он был убит и ограблен на Урхтальских берегах; и это преступление приписывают Гану Исландцу.

- Гану Исландцу! - повторил граф, лицо которого омрачилось: - Как! Этому знаменитому разбойнику, которого мы хотели поставить во главе возмущения!

- Ему, ваше сиятельство. Но после того, что я узнал о нем, я опасаюсь, что нам не легко будет розыскать его. Я на всякий случай уже подыскал предводителя, который примет его имя и в состоянии будет заменить Гана Исландца. Это одичалый горец, высокий и крепкий как дуб, свирепый и отважный как волк снеговых пустынь. Вряд ли, чтобы этот грозный гигант не был похож на Гана.

- Так Ган Исландец высокого роста? - спросил граф.

- Так по крайней мере описывают его, ваше сиятельство.

- О! В самом непродолжительном времени, ваше сиятельство; быть может даже в эту минуту. Рудокопы давно уже тяготятся королевской опекой и с радостью примут мысль о возстании. Мятеж вспыхнет в Гульдбрансгале, распространится на Зунд-Моёр, захватит Конгсберг. В три дня можно поднять на ноги две тысячи рудокопов; возмущение будет поднято именем Шумахера; от его имени действуют повсюду наши эмиссары. Против мятежников мы двинем южные резервы, гарнизоны Дронтгейма и Сконгена, а вы явитесь как раз во время, чтобы подавить бунт, окажете новую, отменную услугу королю и освободите его от столь опасного для трона Шумахера.

Вот на каком несокрушимом основании воздвигнется здание, которое увенчает брак высокородной девицы Ульрики с бароном Торвиком.

Интимный разговор двух злодеев никогда не бывает продолжителен, так как то, что остается в них человеческого быстро ужасает адскую сторону их натуры. Когда две извращенных души открываются друг другу во всей их безстыдной наготе, взаимное безобразие возмущает их. Преступление приходит в ужас от преступления, и два злодея, с цинизмом сообщая друг другу глаз на глаз свои страсти, удовольствия, выгоды, представляют один для другого страшное заркало. Их собственная низость срамит их в другом; их смущает их собственная гордость, страшит их собственное ничтожество, и они не пытаются бежать, не пытаются не признавать себя в им подобном, так как их ненавистная связь, их ужасающее подобие, их гнусное сходство неустанно пробуждает в них голос, неутомимо твердящий о том их истомленному слуху. Как бы не был секретен их разговор, он всегда имеет двух неумолимых свидетелей: Бога, которого они не видят и совесть, которая дает им себя чувствовать.

Конфиденциальные сообщения Мусдемона тем более были тягостны для графа, что его клеврет безпощадно уделял патрону половину участия в совершенных или замышляемых злодеяниях. Многие льстецы предпочитают выгораживать вельмож, хотя по наружности из темных делишек, принимают на себя всю ответственность и даже часто оставляют патрону постыдное утешение, что он как будто противился выгодному для него преступлению. Мусдемон с утонченной хитростью действовал как раз обратно. Он хотел как можно реже являться в роли советника, предпочитая роль повинующагося. Он знал душу своего патрона так же хорошо, как патрон знал его душу, и он никогда не компрометировал себя, не компрометируя в то же время и графа. После головы Шумахера, первая, которую граф страстно желал видеть на плахе, была голова Мусдемона, и последний знал это, как будто сам патрон сообщил ему об этом; граф же догадывался, что желание его не тайна для Мусдемона.

- Мусдемон, - сказал он, милостиво улыбаясь: - вы самый преданный, самый ревностный из моих подчиненных. Все идет отлично и этим я обязан вашему старанию. Я делаю вас личным секретарем великого канцлера.

Мусдемон низко поклонился.

- Это еще не все, - продолжал граф: - я в третий раз буду просить для вас ордена Даннеброга; но опять таки опасаюсь, что ваше происхождение, ваше позорное родство...

Мусдемон покраснел, побледнел и, снова поклонившись, скрыл от графа свое смущение.

- Поторопитесь же, мой милый, так как мне надо ехать. Необходимо также собрать точные сведения об этом Гане.

Поклонившись в третий раз, Мусдемон открыл дверь.

- Ах, да, - сказал граф: - чуть не забыл... В качестве личного секретаря напишите в мою канцелярию, чтобы прислана была отставка синдику Левига, который компрометирует свой сан в округе, пресмыкаясь перед чужестранцами, которых совсем не знает.