Бездна.
Глава XV

XV

На другой день воспоминание об этих отвратительных средствах вертелось в его голове и, куря в уголке около огня папиросу за папиросой, Дюрталь размышлял о борьбе Докра и доктора Иоганнеса, об этих двух священниках, сражающихся за спиной Жевинже ударами заклятий и заговоров.

- В христианской символике, - говорил он себе, - рыба служит одним из образов Христа; без сомнения, именно поэтому каноник, чтобы усилить кощунство, откармливает рыб св. причастием. Эта система противоречит средневековому колдовству, для которого, наоборот, выбирали, нечистое животное, посвященное дьяволу, например, жабу, чтобы давать ему переваривать тело Спасителя.

Насколько достоверно то предполагаемое могущество, которым владеют химики-богоубийцы? Насколько можно верить этому вызыванию лярв, убивающих по приказу указанное лицо едкими экстрактами и ядовитой кровью? Все это кажется весьма неправдоподобным, пожалуй даже несколько излишне фантастичным!

А между тем, не найдем ли мы, подумав, что чудеса, которые так долго приписывались легковерию Средних веков, воскресают в наши дни под другими именами, оставаясь необъясненными? Доктор Льюис в больнице Шарите передает болезни одной загипнотизированной женщины другой. Почему это менее удивительно, чем ухищрения магов или колдунов? Лярва, свободно перемещающийся дух, ничуть не более необычайна, чем издалека явившийся микроб, отравляющий нас без нашего ведома; атмосфера может так же хорошо переносить духов, как и бацилл. Достоверно, что она служит проводником, не изменяя их при этом, эманациям, истечениям, например, электричеству или флюидам магнетизера, который посылает далекому лицу приказ через весь Париж явиться к себе. Наука уже и не пытается оспаривать эти явления. С другой стороны, доктор Браун-Секвар, вспрыскиваниями вытяжки семенных желез кроликов и морских свинок, делает снова молодыми немощных стариков, возвращает силу бессильным. Кто знает, не были ли составлены из подобных же или аналогичных веществ эликсиры долгой жизни, те любовные напитки, которые колдуньи продавали истощенным или больным мужчинам? Известно, что в Средние века человеческое семя почти всегда входило в состав подобных микстур. Так вот, после повторенных много раз опытов, не выяснил ли недавно доктор Браун-Секвар свойства этих выделений, взятых у одного лица и влитых другому?

Наконец, привидения, раздвоение личности, как говорят спириты, не переставали существовать со времен древности, когда они наводили ужас. Несмотря ни на что, трудно допустить, чтобы опыты доктора Крукса, продолжавшиеся в течение трех лет в присутствии свидетелей, оказались бы ложными. Но если он смог фотографировать видимые и осязаемые призраки, то мы должны признать правдивость средневековых экзорцистов. Все это продолжает восприниматься невероятным, как был невероятен еще только десять лет назад гипноз, власть одного существа над душой другого, которую оно может направить к преступлению!

Мы бродим в потемках. И Дез Эрми совершенно справедливо замечает, что гораздо менее важно узнать, были ли волшебные зелья демонических обществ могущественны или бессильны, чем доказать неоспоримый, абсолютный факт: в наше время существуют агентства сатанистов и падшие священники, ведущих их делишки.

Вот если бы можно было проникнуть к канонику Докру, войти к нему в доверие, может быть удалось бы, наконец, все выяснить. Собственно говоря, интересно знакомиться только со святыми, злодеями и безумцами; только с ними и стоит разговаривать. Люди здравого смысла поневоле ничтожны, так как вечно жуют один и тот же, скучно житейский припев; они принадлежат толпе, более или менее разумной, - но, все же, толпе, и надоедают мне! Да, но как подступиться к этому чудовищному аббату?

Размешивая угли, Дюрталь сказал себе:

- Через Шантелува, если бы он согласился, но он не захочет. Остается его жена, которая, наверно, посещала каноника. Надо мне порасспросить ее, узнать, переписывается ли и встречается ли она с ним?

Появление в размышлениях госпожи Шантелув заставило его нахмуриться. Он вынул часы и пробормотал: "Как это несносно, однако! Сейчас она явится и придется снова... если бы была хоть какая-нибудь возможность убедить ее в бессмысленности плотской страсти! Она, во всяком случае, вряд ли удовлетворена, так как на ее неистовое письмо с настойчивыми просьбами о свидании я ответил только через три дня, сухой запиской, предлагая прийти сюда сегодня вечером. Быть может, я проявил даже слишком мало лиризма!"

Он встал и прошел в спальню посмотреть, горит ли огонь, потом вернулся и уселся, даже не убирая комнату, как в предшествующие разы. Всякая галантность, всякое смущение исчезли теперь, когда он не дорожил больше этой женщиной. Он ждал ее без нетерпения, в домашних туфлях.

"В общем, - говорил он себе, - хорош был только поцелуй, которым мы с Гиацинтой обменялись у нее, близ мужа. Конечно, я никогда больше не найду таких пламенных и благоуханных уст! Здесь ее губы безвкусны".

Госпожа Шантелув позвонила раньше, чем обыкновенно.

- Ну, - сказала она, усевшись, - хорошенькое письмо вы написали мне!

- Как это?

- Признайтесь же откровенно, мой друг, что с вас довольно!

Он запротестовал, но она покачала головой.

- В чем же вы упрекаете меня? - продолжал он. - Я написал короткое письмо? Но у меня здесь сидел некто, я спешил, меня не было времени подбирать выражения! Я не назначил вам свидания поскорей? Но я не мог! Я говорил вам, что мы должны быть осторожны, что часто видеться мы не можем; я, кажется, достаточно выяснил вам причины...

- Я так глупа, что, вероятно, их не поняла, этих причин; вы говорили, помнится, о семейных обстоятельствах...

- Да.

- Однако я не могу ставить точки над i, сказать вам...

Он остановился, спрашивая себя, не представляется ли ему случай порвать с ней, не откладывая больше; но подумал, что у нее, наверно, есть сведения о канонике Докре.

- Что? Говорите же.

Он покачал головой, боясь, что обмолвится вместо лжи дерзостью или гадостью.

- Хорошо, - продолжал он, - раз вы настаиваете, я признаюсь, хотя мне и трудно, что у меня в течение нескольких лет была любовница; я спешу добавить, что теперь отношения наши чисто дружеские.

- Очень хорошо, - перебила она, - семейные обстоятельства выясняются.

- Притом, - продолжал он, понижая голос, - если вы хотите знать все, так у меня есть от нее ребенок!

- У вас ребенок!.. О, мой бедный друг. Она встала.

- Мне остается только уйти. Прощайте, я не стану более навязываться.

Но он схватил ее за руки, одновременно довольный своей ложью и пристыженный ее грубостью, он умолял г-жу Шантелув остаться еще.

Она отказывалась. Тогда он привлек ее к себе, целовал ее волосы, ласкал ебгОна впилась в его глаза своими затуманенными зрачками.

- О, иди же, - сказала она, - нет, дай мне сначала раздеться.

- Но нет же, в конце концов!

- Да!

- Ладно, значит та вечерняя сцена начинается сызнова, - пробормотал он, подавленный, опускаясь на стул. Он чувствовал себя раздавленным несказанной тоской, угнетающей скукой.

Он разделся у огня, и грелся, ожидая, пока она ляжет. В постели она сразу обвила его гибкими и холодными членами.

- Так это верно, совсем верно, что я не приду больше?

Он ничего не отвечал, понимая, что она ничуть не желала уходить, опасаясь, что имеет дело с положительно навязчивой женщиной.

- Скажи?

Он спрятал лицо у нее на груди и целовал ее, чтобы избавиться от необходимости отвечать.

Он бешено сжал ее, чтобы заставить замолчать, и остался разочарованным, усталым, счастливый, что все кончено. Когда они снова улеглись, она обвила рукой его шею и приникла к его губам; но он мало заботился о ее ласках, оставаясь печальным и слабым. Тогда она изогнулась, прильнула к нему, и он застонал.

- A! - воскликнула она, вдруг выпрямляясь. - наконец-то я слышу твой крик!

Он лежал неподвижно, изнемогая, разбитый, не в силах связать двух мыслей; ему казалось, что мозг, оторвавшись, бьется под костью черепа.

Однако он овладел собой, встал, и, желая дать ей одеться, ушел в свой кабинет, где оделся сам.

Через задернутую портьеру, разделяющую комнаты, он видел светлый круг, отбрасываемый свечой, поставленной напротив, на камине, за занавеской.

Гиацинта, расхаживая взад-вперед, затемняла или открывала пламя свечи.

- Ах! - заметила она, - мой бедный друг, у вас есть ребенок!

- Ба, попал в цель, - сказал он себе. - Да, девочка.

- Сколько же ей лет?

- Скоро будет шесть, - и он описал девочку, очень живую, умненькую, блондинку, - но ее здоровье хрупко, она требует множества предосторожностей, постоянных забот.

- Какие грустные вечера переживаете вы, должно быть, - растроганным голосом продолжала она из-за занавески.

- О, да! Подумайте только, что будет завтра с этими бедняжками, если я умру?

Он увлекся, сам, наконец, поверил в существование ребенка, растрогался над матерью и над ним; голос дрожал, на глаза готовы были навернуться слезы.

- Мой друг несчастлив, - сказала она, приподнимая портьеру и входя в комнату уже одетая. - Так вот почему у него грустный вид, даже когда он улыбается!

Он смотрел на нее; наверно, в этот момент ее привязанность не была обманом; она, действительно, привязалась к нему; зачем нужно было ей испытывать бешеные вспышки страсти; без них можно было бы остаться друзьями, грешить немного вместе, любить друг друга минуя плотскую страсть; но нет, невозможно, заключил он, видя ее фосфорически блестящие глаза, ее ужасный, хищный рот. Она сидела у письменного стола и играла вставочкой для перьев.

- Когда я пришла, вы были в разгаре работы? На чем остановились вы относительно Жиля де Ре?

- Дело двигается, но я задержался; чтобы хорошо изобразить сатанизм Средних веков, надо бы самому попасть в ту среду - или, по крайней мере, создать ее себе, узнав сторонников сатанизма, который нас окружает, - так как состояние духа, в общем, тождественно и если даже образ действий меняется, цель все та же. - Глядя ей прямо в лицо, решив, что история ребенка ее размягчила, он отбросил экивоки и приступил к делу. - Ах! Если бы супруг ваш пожелал поделиться сведениями, которые он имеет о канонике Докре!

Она оставалась неподвижной, только глаза задернулись дымкой, и ничего не ответила.

- Правда, Шантелув подозревает, что мы в связи...

- Моему мужу нечего задумываться об отношениях, могущих возникнуть между вами и мной; он явно страдает, когда я выхожу вечером, как сегодня, потому что он знает, куда я иду; но я не признаю никакого права на контроль ни за ним, ни за собой. Он, как и я, свободен идти, куда ему захочется. Я должна управлять домом, заботиться о его интересах, ухаживать за ним, любить его, как верная подруга, и я охотно все это делаю. Но вовсе не его дело заниматься моими поступками, не больше его, впрочем, чем чье бы то ни было еще...

Она сказала все это решительным тоном, твердым голосом.

- Черт возьми! - заметил Дюрталь, - вы удивительно суживаете роль мужа в супружестве.

- Я знаю, что эти идеи совершенно чужды миру, в котором я живу, они и вам чужды, по-видимому; к тому же, в моем первом браке они были причиной несчастий и смут, но у меня железная воля, я сгибаю тех, кого люблю. Притом же, я ненавижу ложь; так, когда я, после нескольких лет замужества, влюбилась в одного человека, я откровенно рассказала обо всем мужу и признала свою вину.

- Смею ли я спросить, как принял он подобное сообщение?

- Он был так огорчен, что волосы его в одну ночь поседели; он никогда не мог примириться с тем, что он называл, - по моему, напрасно - изменой и убил себя.

- А! - заметил Дюрталь, смущенный спокойной и решительной манерой этой женщины. - Но, что если бы он сначала задушил вас?

Она пожала плечами и выдернула шерстинку у кошки, улегшейся на ее платье.

- Так что теперь, - продолжал он после короткого молчания, - вы почти свободны, ваш второй муж допускает...

- Оставим, если позволите, моего второго мужа; это превосходный человек, он заслуживал бы лучшей жены. Я, положительно, могу только восхищаться Шантелувом и люблю его, насколько мне дозволено; но поговорим о чем-нибудь другом, с меня довольно неприятностей по этому поводу от моего духовника, не допускающего меня к причастию.

Он разглядывал ее, он снова видел иную Гиацинту, упорную и резкую, какой он ее еще не знал. Ни растроганного оттенка в голосе, ничего, когда она рассказывала о самоубийстве первого мужа; ей, по-видимому, и в голову не приходило, что ее можно упрекнуть в преступлении. Она оставалась безжалостной, но ведь только что, когда она жалела его за его мнимое отцовство, Дюрталь чувствовал, что она дрожит. А может быть, она просто играла комедию, как и он!

Оборот, принятый разговором, изумлял его; он искал возможности вернуться к исходной точке, с которой Гиацинта его столкнула, - к сатанизму каноника Докра.

- Не будем думать об этом, - сказала она, приближаясь. Она улыбалась, вновь становилась такой, какой он знал ее.

- Но, если из за меня, вы не можете причащаться... Она перебила.

- Можете ли вы пожаловаться, что вас недостаточно любят? - и поцеловала его глаза.

Он из вежливости сжал ее в объятиях, но почувствовал, что она вздрагивает, и осторожно отстранился.

- Так он очень безжалостен, ваш духовник?

- Он старого закала, неподкупный человек. Я, впрочем, нарочно выбрала именно его.

- Мне кажется, если бы я был женщиной, я взял бы наоборот такого, который был бы нежен и гибок, который не перебирал бы толстыми пальцами маленькие свертки моих грехов. Я хотел бы, чтобы он был снисходителен, смягчал признания, ласково принимал проступки. Правда, тогда вы рисковали влюбиться в духовника, который сам, быть может, беззащитен и...

сама с собой.

Он наблюдал за ней. В ее необыкновенных близоруких глазах проскальзывали искры. Очевидно, сам того не подозревая, он ударил как раз по струнке ее порочности.

- Слушайте же, - улыбнулся он, - вы по-прежнему изменяете мне с моим двойником?

- Я не понимаю вас.

- Да посещает ли вас по ночам похожий на меня инкуб?

- Нет, ведь я же обладаю вами, - плотью и кровью, мне не нужно вызывать ваш образ.

- Знаете ли вы, что вы отличная сатанистка!

- Возможно, ведь я так часто встречалась со священниками!

- Вы на верном пути! - ответил он, кланяясь, - но выслушайте меня, Гиацинта дорогая, и окажите мне услугу, ответьте мне. Вы знакомы с каноником Докром?

- Ну, конечно!

- От кого?

- От Жевинже и от Дез Эрми.

- Ах! вы часто видитесь с астрологом. Да, он встретился как-то раз с Докром, у меня же в гостиной, но я не знала, что у каноника были связи с Дез Эрми, он не бывал у меня в то время.

- Никакой связи между ними нет. Дез Эрми его никогда не видал; он так же слышал только россказни Жевинже; в общем, есть ли что достоверное в возводимых на этого священника обвинениях в кощунстве?

но - особенно в духовных кругах - столько болтают!

- Но вы ведь лично с ним знакомы!

- Да, он был даже моим духовником.

- Тогда быть не может, чтобы вы не знали, что думать о нем?

- Это, вероятно, правда. Но вы уж несколько часов бродите вокруг да около; что вы хотите знать, скажите прямо...

- Ему лет сорок, он недурен собой и тратит много денег.

- Думаете ли вы, что он отдался колдовству, что он служит черную мессу?

- Очень возможно.

- Простите, что я так нескромно вас расспрашиваю, что я вырываю у вас слова, как клещами; могу я быть совсем нескромным? Эта способность инкубата...

- И да и нет. Я вас благодарю за доброту, с какой вы мне ответили, - я чувствую, что злоупотребляю, - но, все-таки еще один вопрос, последний. Не знаете ли вы способа, который дал бы мне возможность лично повидаться с каноником Докром?

- Он в Ницце.

- Простите, он в настоящую минуту в Париже.

- А! вы знаете! так если бы я даже знала способ, я вам его не указала бы, будьте уверены. Вам не следует посещать этого священника.

- Я ни признаю, ни отрицаю; я просто говорю, что вам с ним делать нечего!

- Нет есть; мне надо попросить у него разъяснений по поводу моей книги о сатанизме.

- Вы их добудьте как-нибудь иначе. Да, кроме того, - продолжала она, надевая перед зеркалом шляпу, - мой муж совершенно прекратил сношения с этим человеком, который его путает; он не бывает больше у нас, как прежде.

- Это не основание, чтобы...

- Чтобы... ничего, - он удержал про себя мысль: "Но, чтобы вы его не посещали больше".

Она не настаивала; под вуалеткой она поправляла волосы.

- Боже мой, на что я похожа! Он взял ее руки и поцеловал.

- Когда я увижу вас?

- Но вы же знаете, что я люблю вас как доброго друга, скажите, когда вы придете?

- Послезавтра, если вам это не неудобно.

- Нисколько!

- Так до свиданья!

- Забудьте о канонике Докре, - заметила она, погрозив пальцем, и ушла.

- Черт бы тебя побрал с твоими замалчиваниями! - сказал он про себя, запирая дверь.