Бездна.
Глава XIV

XIV

От этой сцены у него сохранился тревожный страх перед плотью, которая вьет из души веревки и сопротивляется попыткам усмирения, не допуская, что без нее можно обойтись, стремясь к невыполнимым обетам, сдержать которые возможно, только та умолкнет. Впервые, быть может, он, вспоминая эти мерзости, понял забытый ныне смысл слова "целомудрие" - и насладился его старинным и тонким содержанием.

Как человек, выпивший накануне чересчур много, думает на другой день о воздержании от крепких напитков, так и он в тот день мечтал о чистых привязанностях, далеких от постели.

Эти мысли занимали его, когда вошел Дез Эрми.

Они поболтали о любви. Удивленный одновременной томностью и резкостью Дюрталя, Дез Эрми воскликнул:

- Не предавались ли мы вчера, мой друг, приятным излишествам?

С вполне определенной добросовестностью Дюрталь покачал головой.

- Ну, так ты сверхчеловек, - продолжал Дез Эрми, - внечеловек! Любить безнадежно, всухую, было бы отлично, если бы не приходилось считаться с неустойчивостью мозга! Целомудрие без религиозной цели не имеет смысла, если только чувства не ослабели; но тогда оно является уже вопросом здоровья, который эмпирики разрешают более или менее плохо; в общем же все здесь, на земле ведет к отрицаемому тобой акту. Сердце, пользующееся репутацией благородного органа человека, имеет ту же форму, что и половой член, его так называемая низкая часть; здесь глубокий символ, потому что всякое влечение сердца завершается органом, на сердце похожим. Стараясь привести в движение искусственные существа, человеческое воображение принуждено воспроизводить движения спаривающихся животных. Взгляни на машины, на ход поршней в цилиндрах; ведь это - стальные Ромео с чугунными Джульеттами; человеческие проявления нисколько не отличаются от снования машины. Это закон, и всем, кто не свят и не бессилен, приходится ему покоряться; ты, думается мне, ни то ни другое; если же ты, по непостижимым причинам, хочешь жить, не развязывая шнурка, то следуй рецепту старого оккультиста XVI века, неаполитанца Пиперно; он утверждал, что тот, кто поест вервены, не может приблизиться к женщине в течение семи дней; купи себе горшок, жуй, и тогда посмотрим.

Дюрталь рассмеялся.

- Есть, быть может, одно верное средство: никогда не совершать плотского акта с той, кого любишь, а, чтобы иметь покой, посещать, если не можешь иначе, тех, кого не любишь. Наверно таким образом можно было бы предупредить до известной степени возможное отвращение.

- Нет; воображали бы все-таки, что женщина, которой увлечены, дала бы испытать совершенно иные плотские наслаждения, чем чувствуются с другими, и кончилось бы еще хуже! Притом женщины, если они не совершенно равнодушны, не обладают умом достаточно совершенным и самоотверженным, чтобы оценить мудрость народного эгоизма, потому что ведь это именно эгоизм! Но, послушай, не наденешь ли ты ботинки; сейчас пробьет шесть, а жаркое тетушки Каре не может ждать.

Когда они явились, оно уже было вынуто из кастрюли и уложено на блюдо, на постель из овощей. Каре, усевшись глубоко в кресле, читал молитвенник.

- Что нового? - спросил он, закрывая книгу.

- Да ничего, политика нас не интересует, а американские рекламы генерала Буланже вам надоедают, полагаю, не меньше, чем нам; с другой стороны, газетные статьи еще ничтожней и запутанней, чем всегда; берегись, ты обожжешься, - заметил Дез Эрми, обращаясь к Дюрталю, готовому проглотить ложку супа.

- Ведь этот крепкий и умело приготовленный бульон - в действительности жидкое пламя! Но, кстати, о новостях. Как же вы говорите - нет ничего нового? А процесс удивительного аббата Буда, который скоро будет слушаться перед Авейронским судом! Попытавшись отравить старшего священника в вине Причастия, исчерпав весь цикл преступлений - выкидыши, изнасилования, оскорбления нравственности, подлоги, кражи со взломом, ростовщичество, - он, наконец, присвоил себе путь душ в Чистилище и запер на ключ дарохранительницу, чашу, всю церковную утварь! По моему, это недурно! Каре возвел глаза к небу.

- Если его не осудят, то в Париже станет одним попом больше, - сказал Дез Эрми.

- Почему?

- Почему? Но ведь все духовные, потерпевшие в провинции неудачу или имевшие серьезные недоразумения с епископом, присылаются сюда, где они менее на виду, так как затериваются в толпе; они составляют корпорацию, так называемых, "сверхштатных" священников.

- Это что значит? - спросил Дюрталь.

- Это священники, прикомандированные к какому-нибудь приходу. Ты знаешь, что кроме кюре или викария и их заместителей, штатного духовенства, при каждой церкви есть еще исполняющие должность и прикомандированные - это они и есть. Они исполняют черную работу, служат ранние обедни, когда все спят еще, и поздние, когда все переваривают обед. Они же встают по ночам напутствовать бедняков, бодрствуют над трупами богатых ханжей, простужаются при погребении на сквозняках под портиками храмов, получают солнечные удары на кладбищах, мокнут над могилами под дождем и снегом. Они несут за других барщину и получают на орехи; за пять-- десять франков они замещают своих более обеспеченных товарищей, которым надоела служба; в большинстве случаев, они в немилости; чтобы от них избавиться, их привязывают к какой-нибудь церкви и следят за ними, выжидая, что их отрешат и отлучат от церкви. Надо сказать тебе также, что провинциальные приходы сплавляют в столицу служителей, которые по той или иной причине перестали нравиться.

- Ладно, но что же делают викарии и кюре, если свои обязанности они перегружают на чужие спины?

которые устраиваются с театральной пышностью, чтобы пускать верующим пыль в глаза. В Париже, кроме деления на штатных и сверхштатных, существует еще такое деление духовенства: светские и состоятельные священники, у них места при церкви св. Маделены, св. Рока, в приходах с богатой клиентелой; они обласканы, их приглашают на обеды, жизнь их проходит в гостиных, они исцеляют только те души, которые преклоняют колени среди кружев; другие, по большей части просто хорошие чиновники без образования, без средств, необходимых, чтобы участвовать в жизни праздных дам; они живут более уединенно и посещают лишь мелких буржуа; в своем обществе они вульгарно развлекаются, играя в карты, болтая банальности, охотно выслушивая за десертом грубые шутки!

- Послушайте, Эрми, - сказал Каре, - вы перебарщиваете; ведь я, позволю себе думать, также знаю священников, и в общем, даже в Париже это добрые ребята, исполняющие свой долг. Они оплеваны, забросаны оскорблениями, их обвиняют в целом сонмище грязных пороков! Но ведь надо же признать, наконец, что аббаты Буд и каноники Докр, благодаря Бога, - лишь исключение; вне Парижа, в деревне например, в среде духовенства попадаются поистине святые люди!

- Священники-сатанисты, быть может, действительно, относительно редки, а распутство духовенства и подлости епископов, очевидно, преувеличены неблагородной печатью; но я ведь вовсе не в том их упрекаю. Если бы они были просто игроками и развратниками, но они равнодушны, ленивы, они глупы, они ничтожны, они совершают грех против Духа Святого, единственный непрощаемый Милосердным!

- Они принадлежат своему времени, - сказал Дюрталь. - Ведь не можешь же ты требовать, чтобы в семинарских теплицах воскрес дух Средних веков!

- Притом, - вступился Каре, - наш друг забыл, что существуют безупречные монашеские ордена, например, монахи Шартрэ...

- Да, и трапписты и францисканцы; но это замкнутые братства, живущие, скрывшись от гнусного века; возьмите, наоборот, доминиканцев, общину, не чуждающуюся гостиных. Они поставляют Монсабре и Дидонов - этим все сказано!

- Они - гусары религии, веселые уланы старины, шикарные и щеголеватые полки Папы, а добрые капуцины - бедные солдаты обоза душ, - сказал Дюрталь.

- Если бы они хоть колокола-то любили! - воскликнул Каре, покачав головой. - Послушай, дай-ка нам куломье, - обратился он к жене, убиравшей салатник и тарелки.

Дез Эрми налил стаканы; все молча ели сыр.

- Скажи, - обратился Дюрталь к Дез Эрми, - не знаешь ли ты, всегда ли у женщин, посещаемых инкубами, тело бывает холодное? Иначе говоря, подтверждает ли этот признак серьезное подозрение в инкубате, как некогда неспособность колдуний проливать слезы служила для инквизиции уличающим доказательством.

- Да, я могу ответить тебе. Некогда женщины, подвергшиеся инкубату, имели тело ледяное даже в августе; об этом свидетельствуют книги специалистов; но теперь большинство тварей, вызвавших или призывающих любовь лярв, имеют, наоборот, пылающую и сухую кожу; эта перемена еще не стала общей, но тенденция ее такова. Я хорошо помню, что д-р Иоганнес, о котором говорил тебе Жевинже, часто принужден бывал, в момент, когда пытался исцелить больного, доводить температуру тела до нормы при помощи обмываний водным раствором селитры.

- А! - сорвалось у Дюрталя, думавшего о госпоже Шантелув.

- Не знаете ли, что сталось с доктором Иоганнесом? - спросил Каре.

- Он живет очень уединенно в Лионе; он продолжает, кажется, лечение порченых и проповедует блаженное пришествие Параклета.

- Но что же это за доктор, наконец? - спросил Дюрталь.

- Очень образованный и ученый священник. Он был настоятелем монастыря и редактировал единственный существовавший в Париже мистический журнал. Его считали также опытным теологом, признанным мастером божественной юриспруденции; потом он имел резкие столкновения с папской курией и кардиналом, архиепископом Парижа. Его погубили заклинания демонов, борьба с инкубами, которых он почти уже изгнал из женских монастырей.

Ах! Я помню нашу с ним последнюю встречу, словно это вчера было! Я встретил его на улице Гренель, при выходе от архиепископа, в тот день, когда после сцены, которую он мне рассказал, он покинул Церковь. Я точно снова вижу этого священника, идущего рядом со мной по пустынному бульвару Инвалидов. Он был мертвенно бледен и его прерывающийся, но торжественный голос дрожал.

Его вызвали и потребовали от него объяснений по поводу эпилептички, которую он, по его словам, исцелил при помощи реликвии, частицы плащеницы Христа, хранящейся в Аржантейле. Кардинал слушал его стоя, в присутствии двух викариев.

Когда он кончил и дал сверх того разъяснения, которых от него потребовали, о лечении порченых, кардинал Жиль-бер сказал:

- Вам лучше было бы уйти к трапнистам! Я припоминаю дословно его ответ:

- Если я нарушил законы Церкви, я готов потерпеть наказание за мою вину; если вы меня считаете виновным, судите меня церковным судом и я подчинюсь; я клянусь в том моей честью священнослужителя; но я хочу настоящего суда, так как никто не обязан сам осудить себя, nemo se tradere tenetur, гласит: Corpus juris Canonici.

- Это вы писали?

- Да, Ваше Преосвященство.

- Это гнусные доктрины! - И он ушел из кабинета в соседнюю гостиную, крича: - Убирайтесь отсюда!

Тогда доктор Иоганнес подошел к самой двери гостиной и, упав на колени на пороге комнаты, сказал:

- Ваше Преосвященство, я не хотел оскорбить вас; если я сделал это, я прошу прощения.

Кардинал закричал еще громче:

- Уйдите отсюда или я позову людей! Доктор Иоганнес поднялся и ушел.

- Все мои старые связи порвались, - сказал он мне, прощаясь. Он был так мрачен, что у меня не хватило духу расспрашивать!

Некоторое время длилось молчание. Каре ушел на башню звонить, жена его убирала десерт и скатерть; Дез Эрми приготовлял кофе; Дюрталь задумчиво свертывал папиросу.

Когда Каре вернулся, словно одетый пеленой звуков, он воскликнул:

- Вы только что говорили, Дез Эрми, о францисканцах. Знаете ли вы, орден этот должен был оставаться таким бедным, что не мог даже иметь ни одного колокола? Правда, это правило немного смягчилось, так как оно было слишком сурово, слишком трудно для соблюдения! Теперь них есть колокол, но только один!

- Как в большинстве аббатств, значит.

- Нет, потому что почти везде их несколько, часто - три, в честь трех Ипостасей св. Троицы!

- Но послушайте, стало быть, число колоколов в монастырях и церквах ограничено правилами?

- То есть, так было прежде. Соблюдалась благочестивая иерархия звуков; колокола монастыря не должны были звонить, когда приходили в колебание колокола церкви. Они были вассалами, оставались почтительными и слабыми, сообразно своему положению, молчали, когда с народом говорил сюзерен. Этот принцип освящен в 1590 году постановлением Тулузского собора и подтвержден двумя декретами, но ему больше не следуют. Упразднены и правила св. Шарля Борроме, желавшего, чтобы в соборной церкви было пять-семь колоколов, в благочиннической - три, в приходской - два, теперь церкви имеют больше или меньше колоколов в зависимости от своего богатства! Но одних разговоров мало, где же маленькие стаканчики?

Жена принесла их, пожала руки гостям и удалилась. Тогда Дез Эрми сказал вполголоса, пока Каре разливал коньяк:

- Я не говорил при ней, потому что ее пугают и смущают подобные вещи, но сегодня утром я принимал удивительного гостя - Жевинже, который собирается в Лион к доктору Иоганнесу. Он уверяет, что его сглазил каноник Докр, недавно побывавший проездом в Париже. Что между ними общего? Не знаю, но все же Жевинже в жалком состоянии!

- Да что же с ним, правда? - спросил Дюрталь.

- Я положительно ничего не знаю, я тщательно выслушал его, исследовал по всем швам. Он жалуется на колющую боль в области сердца. Я нашел нервные перебои и только; гораздо больше беспокоит меня истощение организма, необъяснимое, раз человек не болен ни раком, ни диабетом.

- Но, полагаю, - сказал Каре, - что на людей уже не напускают порчу при помощи воскового изображения и булавок, как в доброе старое время?

тайны современной магии.

- А, да ведь мне это чрезвычайно интересно, - сказал Дюрталь.

- Я ограничиваюсь, само собой разумеется, только повторением того, что мне было рассказано, - продолжал Дез Эрми, зажигая папиросу.

Так вот! Докр держит в клетках и возит с собой в путешествиях белых мышей. Он кормит их облатками и тестом, пропитанным умело дозироваными ядами. Когда несчастные животные насыщены, он берет их, держит над чашей и очень острым инструментом прокалывает там и сям. Кровь стекает в сосуд, и ею он пользуется, как я вам сейчас объясню, чтобы поражать смертью своих врагов. Иной раз он проделывает то же самое с цыплятами или морскими свинками, но тогда он употребляет уже не кровь, а жир этих животных, сделавшихся, таким образом, носителями смерти и ужаса.

Иногда же он пользуется рецептом, изображенным сатанистским Обществом антитеургов оптиматов, о котором и уже говорил тебе, и приготовляет сложную смесь муки, мяса, облаток, ртути, семени животных, человеческой крови, уксуснокислого морфина и жира ехидны.

Или же, наконец, - и по мнению Жевинже это наиболее убийственная гнусность - он откармливает рыб св. причастием с умело отмеренными ядами; при этом он выбирает яды, которые повреждают рассудок или убивают впитавшего их человека припадками столбняка. Потом, когда рыбы достаточно пропитаются этими веществами, свойства которых еще усилены колдовством, Докр вынимает их из воды, дает им загнить, подвергает перегонке и извлекает из них экстракт, капли которого довольно, чтобы свести с ума!

По-видимому, капля эта применяется извне. Касаясь волос, вызывают безумие или отравляют, как в романе Бальзака.

- Черт побери! - вырвалось у Дюрталя, - я очень боюсь, что капелька этого масла попала на мозг бедняги Жевинже!

- В этой истории не так поразительна странность сатанистской фармакопеи, как состояние души того, кто ее изобретает и пользуется ей. Подумайте, что все это происходит в наше время, в двух шагах от нас, и что приворотные зелья, известные Средним векам, изобретаются священниками!

- Священниками! Нет одним только, но каким священником! - заметил Каре.

- Нисколько, Жевинже очень определенно утверждает, что и другие ими пользуются. Околдовывание при помощи отравленной крови мышей производилось в 1879 году в Шалоне-на-Марне кружком сатанистов, в который, правда, входил и каноник; в 1883, в Савойе, группа падших аббатов приготовила экстракт, о котором я говорил. Как видите, не один только Докр пользуется этой ужасной наукой; она известна в монастырях; даже многие миряне подозревают о ее существовании.

- Но, наконец, допустим, что эти приготовления действительно производятся и обладают силой; все это еще не объясняет, как возможно при помощи их околдовать - вблизи или издали человека.

"странствующим духом", это сомнамбула, которая в состоянии гипноза может перенестись мыслью, куда ей прикажут. Раз это так, то можно заставить ее перенести волшебные яды за сотни верст указанному ей лицу. Те, кто подвергся подобному нападению, не видели никого; они сходят с ума или умирают, не подозревая даже колдовства. Ясновидящие, однако, не только редки, но и опасны, так как другие лица также могут погрузить их в состояние каталепсии и вырвать у них признания. Этим объясняется, почему Докр и люди, подобные ему, прибегают к другому, более верному, средству. Оно состоит в том, что вызывают дух умершего, как на спиритическом сеансе, и посылают его поразить заготовленными чарами намеченную жертву. Результат тот же, меняется только способ доставки.

Вот совершенно точно переданные сведения, - закончил Дез Эрми, - которые мне сегодня утром сообщил бедняга Жевинже.

- А доктор Иоганнес исцеляет людей, отравленных подобным образом? - спросил Каре.

- Да, этот человек совершал, как мне известно, необъяснимые излечения.

- Жевинже говорит по этому поводу о торжественном богослужении, совершаемом доктором. Я совсем не знаю, что это за служба; но Жевинже нам все объяснит, может быть, если вернется излеченным!

- Все равно я бы не отказался, хоть раз в жизни, посмотреть на каноника Докра, - сказал Дюрталь.

- А я - нет; потому что он - воплощение проклятого на земле, - воскликнул Каре, помогая друзьям надеть пальто.

бы ему натерли соком полыни руки, прежде чем пройдет двенадцатая неделя со дня его рождения. Видишь, какой ароматный рецепт, и гораздо менее опасный чем те, какими злоупотребляет каноник Докр.

Когда они спустились, и Каре запер дверь своей башни, они ускорили шаги, так как северный ветер выметал площадь.

- Признайся-ка, - сказал Дез Эрми, - оставляя в стороне сатанизм и даже без этого, потому что сатанизм ведь относится к области религии, для двух неверующих, как мы с тобой, мы ведем удивительно благочестивые разговоры. Надеюсь, это нам зачтется там, наверху.

- Заслуга наша невелика, так как о чем же и говорить? - возразил Дюрталь. - Разговоры, не затрагивающие религии или искусства как низменны, так и пусты!