Невидимый враг.
Часть первая. Корсар Триплекс.
Глава 15. Мертвец с отменным здоровьем

Глава 15. Мертвец с отменным здоровьем

Переезд от устья реки Шэм до Сиднея продолжался одиннадцать дней, но, несмотря на все усилия, Лавареду не удавалось еще раз поговорить со своим кузеном. Правда, он видел заключенного каждый день во время прогулки того по палубе, которую ему разрешил Оллсмайн, но в это время Робера сопровождали полицейские, следившие за каждым его шагом, каждым движением. Самое большее, что мог сделать заключенный, это обменяться взглядами со своими друзьями. Разумеется, эти взгляды выражали очень многое, в особенности, когда они обращались на Лотию, но, да простят меня господа поэты, одними глазами много не выскажешь.

Арман решил обратить свое внимание на Оллсмайна. Ловкими расспросами, истинная цель которых прикрывалась желанием ознакомиться с социальным, юридическим и административным порядками в Австралии, он ухитрился узнать, что Робер, как политический преступник, покусившийся на безопасность Англии, будет заключен в особом здании, специально построенном для преступников такого рода. От командира же судна Арман узнал о том, что это здание называется тюрьмой Макари. Эта тюрьма возникла из старой крепости, упраздненной с тех пор, как успехи артиллерии принудили современных Вобанов [Себастьян Ле Претр де Вобан (1633-1707) - наиболее выдающийся военный инженер своего времени, маршал Франции, писатель-экономист] видоизменить средства обороны. Бессильные против мелинитовых гранат стены этой крепости оказались, однако, вполне пригодными для заключения в них преступников. Старинные казематы с узкими бойницами, пробитыми в необычайной толщины стенах, исключали всякую возможность бегства.

Эти собранные отовсюду сведения были далеко не успокоительного характера. Они заставляли предполагать, что освобождение Робера невозможно. Поэтому, когда крейсер прибыл в гавань Сиднея, Арман имел очень озабоченный вид. Он по-прежнему с женой и будущей свояченицей остановился в "Сентенниал-Парк-Отеле" и тотчас же по прибытии отправился на улицу Парамата-стрит, чтобы, согласно пожеланию заключенного, поговорить с Джеймсом Паком. Тем не менее он не особенно рассчитывал на действенность вмешательства горбуна. Но ему даже не понадобилось входить в дом, у самого подъезда он встретил Джеймса Пака. Веселый и улыбающийся секретарь Оллсмайна еще издали стал ему кланяться. Эта встреча очень обрадовала Армана, так как он еще и сам хорошенько не знал, каким образом ему удастся наедине поговорить с Джеймсом, не возбуждая подозрений Оллсмайна.

-- Здравствуйте, мистер Лаваред! - проговорил Джеймс, подходя к журналисту. - Какой у вас цветущий вид! Нечего и спрашивать, как ваше здоровье!

-- Да, я совершенно здоров. А вы?

-- Благодарю вас, я прекрасно себя чувствую.

-- Но хотя я и здоров телом, но болен духом, - сказал Арман.

-- Неужели?

-- Уверяю вас. Если вы можете уделить мне несколько минут, то я готов объяснить вам, что именно меня беспокоит.

-- Я к вашим услугам.

-- Отойдем немного в сторону: я боюсь, что нас могут подслушать.

Легкая усмешка сверкнула в глазах Джеймса, но он не ответил ни слова и пошел с парижанином.

Пройдя несколько шагов, Арман свернул в боковую улицу и, уверенный, что его не увидят из окон отеля, решил приступить к исполнению просьбы Робера.

-- У меня есть к вам поручение, мистер Пак, - начал он.

-- Поручение? От кого?

-- От корсара Триплекса.

-- Именно.

-- Что ж, вы не сомневаетесь в его подлинности? - спросил он слегка насмешливым тоном.

Лаваред взглянул на него с удивлением.

-- Будем откровенны, мистер Лаваред. Я, конечно, вам очень благодарен, что вы взяли на себя исполнить это поручение, но вы напрасно беспокоились: я уже все знаю.

-- Все?

-- Без исключения! Я даже знаю, зачем вы ко мне пожаловали.

-- Вы преувеличиваете.

-- Нисколько.

-- Докажите.

-- Тюрьма Макари.

Арману оставалось только поклониться.

-- Вы совершенно правы. Я хотел сообщить вам именно это название. Таким образом, желание заключенного исполнено.

-- Да, отчасти. Но у него есть и другое желание.

-- Какое?

-- Выйти из тюрьмы!

-- Ну да, конечно. Но я не думаю, чтобы это было так легко.

-- А я вам скажу, что ваш кузен уже другого мнения.

-- Уже? Значит, вы успели войти с ним в сообщение?

-- И настолько хорошо, что ему известен срок, когда он выйдет из тюрьмы. Это будет послезавтра, а пока возвращайтесь домой и приготовьтесь следовать за тем, кого сейчас к вам пришлют.

-- Нет, - несколько очнувшись от удивления, проговорил Лаваред, - нет, никогда в жизни я еще не видел такого нагромождения тайн. Впрочем, - прибавил он с беззаботным жестом, - в этом нет ничего печального. Лучше-ка я пойду домой. Оретт и в особенности Лотия очень обрадуются тем новостям, которые я им принесу.

И, придя к такому решению, Лаваред быстро зашагал домой.

А Робер в то время, как происходил разговор его кузена с Джеймсом, садился в кэб в сопровождении двух полисменов. Карета покатилась по улицам старого Сиднея, потом по широким правильным авеню нового, и, наконец, остановилась у массивных ворот старой крепости. Тюремная стража в светло-серых мундирах приняла арестованного у полиции, ворота тюрьмы затворились, пропустив Робера, и опять закрылись за ним, прогремев железными засовами. Его провели в небольшую залу, где его ожидал чиновник, сидевший за столом с пером в руках. Здесь Робер узнал, с каким уважением относятся в Австралии к личной свободе каждого. Увидев Робера, чиновник заглянул в лежавшую перед ним квитанцию и спросил с вежливым поклоном:

-- Вы - корсар Триплекс?

Жених Лотии наклонил голову.

-- Хорошо. В Европе есть дурная привычка прибавлять номер к имени арестантам, но мы, свободные сыны Австралии, считаем это покушением на свободу. Поэтому, как вам будет угодно: сохранить ваше имя или принять какой-нибудь псевдоним?

Робер с удивлением взглянул на говорившего.

-- Если вы так уважаете свободу, то не выпустите ли меня отсюда? - сказал он веселым тоном, довольно странным в его положении.

Это замечание показалось до того забавным чиновнику, что он расхохотался до слез.

-- Все, кроме этого, - ответил он, немного отдышавшись. - Ведь не мы запираем вас сюда, а общество. Внутри этой ограды мы всемогущи, но наша власть кончается у ворот тюрьмы. Вы увидите, однако, что мы внутри предоставляем заключенным самую широкую свободу. Конечно, господин корсар, - прибавил он любезным тоном, - вам угодно занять помещение поудобнее?

-- Да, по возможности.

-- И, вероятно, тюремный обед покажется вам недостаточно подходящим? Может быть, вы предпочтете получать обед со стороны?

-- Вы предупреждаете мои желания.

-- Очень рад, что угодил вам. Я должен прибавить, - продолжал он, - что вам предоставляется право требовать все, что угодно, понятно, за соответствующее вознаграждение. Даже если вы найдете, что приговор суда окажется для вас неудобным, вы можете приказать принести себе яду. Я, конечно, не настаиваю, но если вы решите покончить с собой, то тюремная аптека к вашим услугам. Я советую вам обратиться именно туда, потому что цены там гораздо ниже, чем в городских аптеках.

Робер невольно расхохотался, услышав это странное предложение. Его веселость, видимо, произвела на чиновника хорошее впечатление.

-- Я разговариваю с вами, как с новичком, - с тонкой улыбкой прибавил он, - но, разумеется, вы достаточно опытны в этом деле. Вероятно, у вас в кармане есть средство, чтобы избавиться от виселицы? Вам нечего скрывать, - продолжал он, заметив отрицательный жест арестанта, - это ваше право. Обыскивать вас мы не будем. Этот варварский обычай Старого Света давно уже изгнан у нас из употребления. Итак, - закончил он, - я записал: "Корсар Триплекс, особое помещение - три шиллинга в сутки, обед со стороны - восемь шиллингов". Это не будет для вас дорого?

-- Я согласен.

-- Кросби, отведите джентльмена в камеру  2, - сказал чиновник, обращаясь к одному из стражей, - и постараетесь, чтобы он ни в чем не терпел недостатка.

И, любезно поклонившись арестанту, он начал что-то писать.

и стол, все из довольно ценного дерева, комната эта походила больше на номер второразрядной гостиницы. На решетчатом окне висела узорная занавеска, пол был затянут трипом.

-- А здесь не дурно, - заметил псевдо-корсар.

Лицо тюремщика расплылось в улыбку:

-- О, сэр, это лучшая камера во всей тюрьме. Если стать на стул, то в окно виден весь нижний город и порт. Прекрасный вид, отличный воздух. Жаль только, что ваше недоразумение с правосудием не позволит вам побыть подольше. Однако, что это я болтаю? Надо же позаботиться о завтраке. Здесь неподалеку есть ресторан, в котором делают такое рагу, что даже мертвец воскреснет от одного только их запаха.

И предупредительный тюремщик, угадывая желания своего "клиента", живо придумал меню обеда, которым можно было накормить, вероятно, десять человек. Очевидно, он рассчитывал на остатки от обеда и, надо сознаться, придуманное им меню указывало на немалый аппетит изобретателя. Это, однако, не помешало ему, уходя, крепко запереть дверь. Резкий стук засовов напомнил заключенному, что хотя здесь и позаботились о его гастрономических потребностях, но не обращали внимания на его естественное в его положении желание убежать.

Оставшись один, он нахмурился и стал ходить взад и вперед по камере. "Только бы Арман успел предупредить Джеймса... Только бы Джеймс оказался в Сиднее... - говорил он в волнении. - А если его нет... Какое же это будет несчастье! Бедная Лотия и... бедный я!"

Действительно, всякая задержка могла оказаться роковой для Робера. От него не скрывали, что его дело поведут быстро, а перспектива быть повешенным и вынужденным с высоты виселицы послать последнее "прости" невесте заставила бы задуматься самого веселого по природе человека.

Его размышления были прерваны возвращением Кросби. Любезный тюремщик нес корзину, полную тарелок, стаканов и бутылок. Он быстро принялся накрывать на стол, время от времени бросая грустные взгляды на заключенного. Он как будто хотел ему сказать что-то, но не решался. Наконец, расставив блюда на столе, он все же решился сразу.

-- Сэр корсар, - сказал он.

Робер обернулся.

-- Какой-то джентльмен на улице велел мне передать вам посылочку.

Робер вздрогнул.

-- Давайте скорее, - сказал он.

-- Я вам, конечно, отдам ее. Вы имеете полное право получать здесь все, что вам угодно. Это маленькая запечатанная коробочка. Но сначала позвольте обратиться к вам с просьбой...

-- Пожалуйста.

-- Видите ли... Может быть, это - яд, о котором говорил сегодня утром смотритель. Так вот... не подождете ли вы, не кушайте его слишком скоро... Я отец семейства, у меня семь человек детей... Услуги заключенным - мой главный приработок...

Эта наивная просьба заставила Робера улыбнуться. Значит, смотритель ничего не приукрасил. Всякие льготы, совместные с лишением свободы, не исключая и права на самоубийство, были действительно предоставлены заключенным.

Тюремщик ожидал ответа.

-- По моему расчету, если я соглашусь на виселицу, мне остается жить с неделю, - сказал Робер.

-- Около этого, - подтвердил тюремщик.

Тюремщик с минуту подумал:

-- Два шиллинга в день. Это не много?

-- Нет. Значит, всего шестнадцать шиллингов?

-- Совершенно верно.

Робер опустил руку в карман и, вынув банкноту в пять фунтов стерлингов, протянул Кросби.

-- Вот сто шиллингов, - сказал он.

-- Но у меня нет сдачи, сэр.

-- Возьмите все. Только давайте мне скорее ту коробочку.

Тюремщик с почтительным поклоном передал Роберу обвязанную шнурком и опечатанную сургучом коробочку. Она была в ширину не больше трех, а в длину - не более пяти сантиметров. Робер резким движением вырвал посылку из рук тюремщика.

-- Подождите, сэр, - проговорил Кросби взволнованным голосом. - Может быть, есть еще надежда. Подождите!

Робер знаком приказал ему выйти, ему хотелось поскорее остаться одному, чтобы узнать, что это за посылка и что она означает.

Когда дверь затворилась, он разорвал шнурок, сломал печати и открыл коробочку. Но, заглянув в нее, он остолбенел. Дно коробочки было выстлано ватой, а на вате лежал маленький флакон с бесцветной жидкостью. На этикетке было написано: "Цианистоводородная кислота".

Заключенный с невольным ужасом посмотрел на флакон.

Этот химический термин был ему хорошо известен. Он знал, что таково научное название страшной синильной кислоты, одной капли которой было достаточно, чтобы вызвать внезапную смерть. Содержимое флакона могло отравить целый полк. Что же означала эта мрачная посылка? Не то ли, что его друзья считали его положение безнадежным и, в свою очередь, советовали ему, как и смотритель, прибегнуть к яду?..

Он осторожно вынул флакон из коробочки. Под ним оказался маленький клочок бумаги, и Робер инстинктивно почувствовал, что этот клочок бумаги даст ему необходимые пояснения. Дрожащей рукой он развернул записку. Сердце его трепетало, как подстреленная птица.

"Не бойтесь и верьте. Выпейте все до последней капли. Записку сожгите", - прочитал Робер.

-- Его почерк, его, - произнес он, поднимая глаза от записки. - Хорошо! Я не буду бояться. Тебе, странное существо, принадлежит вся моя жизнь, воля и судьба моя. Я повинуюсь.

Бледный от волнения, он зажег спичку и поднес к ней тонкий листочек. Когда тот сгорел, он тщательно размял пепел, так что от записки осталась только тонкая незаметная пыль, рассеявшаяся по всей комнате его дуновением.

-- Ну, письмо уничтожено. Надо написать записку.

"Умираю по собственной воле. В смерти моей прошу никого не винить".

И, положив бумагу на видное место, он взял в руки роковой флакон.

-- Ну, пришла пора доказать, что я не боюсь и верю.

Он лег в постель, скорбная усмешка скривила его губы.

-- Ну что бы ни случилось, Лотия, я умираю с твоим именем на устах!

Он вытащил пробку, крепкий запах горького миндаля распространился по комнате. Робер закрыл глаза, вложил в рот горлышко флакона и выпил всю жидкость.

По телу его пробежала судорога... Он попытался подняться, но не смог и тяжело упал на постель. Флакон выскользнул из разжавшихся пальцев и со звоном покатился по полу. Все стихло. На кровати лежало недвижное тело Робера. Лицо его посинело, руки покрылись черноватыми полосками...

Через несколько часов Кросби вошел в камеру Триплекса, узнать, не будет ли каких-нибудь приказаний. Он невольно вскрикнул, увидев узника неподвижно лежащим на кровати. Он подбежал к нему, взял его руку, но она была холодной.

-- Бедняга предпочел яд, - печально проговорил тюремщик. - Жаль мне его. Правда, он корсар, но такой великодушный... Да и кому он делал зло? Одной полиции... Ну, нечего делать. Сколько ни толкуй, а жизнь ему не вернешь, надо дать знать начальству.

И, по привычке закрыв дверь камеры, пошел сообщить о случившемся главному тюремщику. Удостоверившись в правильности донесения Кросби, главный тюремщик, в свою очередь, дал знать, кому следует, и вскоре весть достигла директора тюрьмы баронета Долльбаса. Тот немедленно послал своего помощника, мистера Комбея, сообщить сэру Оллсмайну важную новость.

Когда помощник директора подъехал к дому Оллсмайна, его немедленно провели к начальнику полиции, который занимался делами в своем кабинете, вместе с Джеймсом Паком.

Когда Комбей назвал себя, Оллсмайн вежливо поднялся ему навстречу.

-- До сих пор, мистер Комбей, я не имел удовольствия знать вас лично. Очень рад моменту с вами познакомиться и, кстати, выразить вам свою благодарность за удовольствие, доставленное мне чтением вашей книги об обезьянах земного шара.

-- О, - скромно возразил Комбей, - великий ученый давно сказал, что человек происходит от обезьяны. Значит, занимаясь четверорукими, я занимаюсь культом предков. Но в данном случае я являюсь к вам не в качестве автора книги, а в качестве помощника директора тюрьмы Макари.

-- Что-то случилось? - живо спросил Оллсмайн.

-- Да. Печальный случай. Корсар Триплекс...

-- Бежал? - вскочив с места, зарычал Оллсмайн.

-- Убежал из жизни, - успокоил его Комбей. - Это - единственный способ бегства, который допускают эти стены.

-- Значит, он умер?

Но Оллсмайн уже не слушал. Он большими шагами ходил по комнате и вдруг, как бы приняв решение, проговорил:

-- Будьте добры подождать меня, мистер Комбей, мы сейчас вместе с вами поедем в тюрьму. А вы, мистер Пак, оставайтесь здесь, через три четверти часа я вернусь, и вы мне будете нужны. - Он поспешно вышел из комнаты, но через несколько минут вернулся назад уже в пальто и шляпе: - Так подождите здесь, - еще раз сказал он Джеймсу.

И, схватив под руку мистера Комбея, он почти поволок его к выходу. Выйдя на улицу, он подозвал проезжавший мимо кэб, втолкнув в него мистера Комбея так, что тот едва не вылетел на противоположную сторону в дверцу, вскочил сам, едва не раздавив шляпу своего спутника, и дико закричал кучеру:

-- Тюрьма Макари! Живо!

Кучер ударил по лошади, и кэб быстро помчался по улицам. Через четверть часа он остановился у ворот тюрьмы.

Все служащие высыпали навстречу. Оллсмайн приказал проводить его в камеру. Он сам ощупал труп врага и с радостью убедился, что этот враг уже не станет ему вредить. Эта радость выразилась в том, что он при отъезде расхвалил найденный им в тюрьме порядок и пообещал представить к наградам всех служащих.

После этого он снова сел в кэб и вернулся к себе. Всю дорогу он напевал арии и удивил кучера щедрыми чаевыми.

Тяжесть беспокойства, давившая его уже два месяца, теперь исчезла. Он был счастлив, а в дни счастья даже самые дурные люди становятся добрыми. Поэтому и Оллсмайн хотел быть добрым для всех. Самоубийство корсара было наилучшим исходом; на который он только мог надеяться. Этим устранялась перспектива суда, а с ней и возможность новых неприятностей и разоблачений для Оллсмайна. Все, таким образом, устраивалось к вящей выгоде начальника полиции, так что он мог с полным правом повторить знаменитую фразу грозного государя древности: "Труп врага всегда хорошо пахнет". Поэтому он в самом веселом расположении духа вернулся в свой кабинет, где его дожидался секретарь.

-- Ну, вот и хорошо, что я вас заставил ждать, - вскричал он входя. - Нам теперь нужно поторопиться, чтобы скорее устроить похороны корсара Триплекса.

Голос Оллсмайна звучал такой сердечностью, какой Джеймсу ни разу еще не приходилось в нем замечать.

В глазах секретаря сверкнула молния.

-- Как? Он действительно умер? - спросил он.

-- Я сам видел его тело. Он увидел, что его партия проиграна, и освежился синильной кислотой, и боятся же эти негодяи виселицы! Ну, наконец-то мы от него отделались! Кстати, причина смерти вполне ясна, поэтому вскрытия не нужно. Так вы, пожалуйста, сходите в медицинскую академию и передайте господам дежурным врачам, что им нечего беспокоиться. А до вечера завтра мы его похороним. Да, пошлите нарочного в тюрьму, чтобы директор сделал все распоряжения на завтра. Ну, кажется, все.

Джеймс поклонился и вышел, прежде всего, он отправился в бюро и послал одного из чиновников в тюрьму, а затем сам прошел в медицинскую академию. Он шел быстро. На его лице отражалось такое удовольствие, что его остановил по дороге знакомый репортер:

-- Что это вы рассиялись, господин Пак? Нет ли чего нового для газеты?

-- Как же! Есть и очень важное!

-- Что? Что такое?

-- Трагическая смерть корсара Триплекса. Он умер сегодня утром. Но мне некогда. Если хотите, обратитесь за подробностями к администрации тюрьмы Макари.

-- Благодарю вас. Бегу, бегу!

прибавил, что синильная кислота изменяет ткани до неузнаваемости, а потому и жалеть особенно нечего.

Исполнив это поручение, Джеймс не пошел прямо домой, а отправился в торговый порт. Там он сначала прогуливался по набережной, вглядываясь в матросов и носильщиков, как будто кого-то искал. И вдруг его взгляд упал на трех матросов, ловивших рыбу сетью. Он подошел к ним и остановился в двух шагах от них. Те не обратили на него ни малейшего внимания. Джеймс огляделся по сторонам и, увидев, что на них никто не смотрит, тихо проговорил:

-- Завтра вечером десять человек к Сентенниалю, дитя там.

-- Хорошо, - ответил один из матросов, не оставляя сети.

А вечером розничная продажа газет достигла огромных размеров. На всех крупнейшими буквами красовалось заглавие:

"СЕНСАЦИОННОЕ САМОУБИЙСТВО! ОТРАВЛЕНИЕ КОРСАРА ТРИПЛЕКСА!"

Публика хватала газеты и прямо на ходу знакомилась с обстоятельствами дела. Казалось, всем Сиднеем овладела мания чтения.

Согласно инструкции Джеймса, Арман вернулся в отель, рассказал своим спутницам о своей встрече с Джеймсом и больше не выходил из дому. Вечером он сидел в общей зале с Лотией и Оретт и для развлечения играл в шашки то с той, то с другой. Вдруг он услышал крики газетчиков и, внезапно побледнев, он посмотрел на египтянку. Она тоже услышала и замерла от ужаса.

-- Пойдите в свою комнату, Лотия, - проговорил Арман.

-- Нет. Я хочу газету.

И, не обращая внимания на протесты Лавареда, она встала, как автомат спустилась по лестнице и вышла на улицу. Арман шел за нею, не смея ее удерживать. Оглядевшись вокруг, Лотия увидела газетчика и подозвала его. Не говоря ни слова, она взяла газету, расплатилась и снова молча поднялась по лестнице, прошла к себе, нажала пуговку электрической лампы и, развернув листок, пробежала роковую статью.

-- Умер! - со стоном вырвалось у нее.

И, как пораженная громом, она упала на руки Оретт. Арман подхватил девушку, усадил ее в кресло, дрожащими руками налил в стакан воды и плеснул ей в лицо. Лотия открыла глаза и безумным взглядом огляделась вокруг.

-- Умер! Умер! Все кончено!

Арман и Оретт молчали. Что они могли сказать в утешение?

-- Опоздал-таки! - проговорил он. Лотия как будто овладела собой. Она впилась в Джеймса глазами, как бы ожидая от него спасения.

-- Простите, я так торопился, но меня задержали, верьте мне, мисс Лотия, ваш жених должен воскреснуть. Разве может убить себя счастливец, у которого ваша любовь? И не спрашивайте объяснений. Я вам не отвечу, но завтра к вам придет человек и скажет: "Меня послал Джеймс Пак", следуйте за ним и вы убедитесь, что...

-- Что!.. - жадно переспросила египтянка.

-- Что, несмотря ни на что, несмотря на газетные статьи, несмотря на то, что он сейчас лежит холодный и неподвижный, что завтра его будут хоронить, Робер Лаваред ошибочно принятый за корсара Триплекса, клянусь вам честью, будет совершенно здоров.

-- Это - тайна того, кто всю свою жизнь посвятил исправлению зла, совершенного другими. Не настаивайте, больше я вам ничего не скажу. Могу вам только повторить: покойный Робер здоров.

И, поцеловав руку Лотии, Джеймс подошел к двери. Здесь он остановился и приложил палец к губам.

-- Но никому ни слова, - проговорил он, - завтра все объяснится.

И Джеймс вышел, оставив своих собеседников успокоенными, но совершенно сбитыми с толку.