Аттила.
Книга IV.
Глава XI

ГЛАВА XI

- Да, - немного помолчав, начал снова Аттила, - с тех пор как я взял в руки меч, чтобы убить брата, сердце мое стало, как железо: я не чувствую ни страха, ни сострадания, ни даже гнева.

- Это правда. Ты совсем, как мертвец среди людей. На твоем лице никогда не видно улыбки. Даже любовные наслаждения, кажется, не доставляют тебе удовольствия.

- Нет как же так! - сказал повелитель, оттопырив толстую нижнюю губу. - Должен же человек в чем-нибудь находить упоение. Я ничего не пью кроме воды (да еще, пожалуй, крови, - прибавил он осклабясь, - как тогда в Галлии, когда в Марне потекла кровь вместо воды).

Раз как-то, когда я еще был мальчиком, брат в опьянении разболтал то, чего не следовало бы говорить. И я тогда же поклялся не пить ничего, что опьяняет. Победа, слава, власть, золото - все это мне необходимо, как воздух, но уже более меня не опьяняет. Мое упоение - женщина, мучение женщины в этих объятиях.

- Но ты выбираешь самых красивых, а в последние год почти всегда германок. Почему это?

- А это вот почему, Хельхал - сказал повелитель, прищурив, как дикий зверь, свои отталкивающие глаза. - Это не прихоть (ведь и у других народов есть красивые женщины), это... это государственная мудрость, или хитрость (что одно и тоже). - Германцы... много я о них думал и думаю!.. Да, это - моя единственная забота! Ведь там, в Галлии, на каталаунских полях я растоптал бы копытами гуннских коней Аэция с его мудрыми планами, если бы эти ненавистные готы не сражались тут же, как...

- Не как люди, а как боги, - дрожащим голосом сказал Хельхал.

- Да, германцев я почти боюсь. Эти мальчики с телами великанов, как безумные, бросаются прямо на копья. Но такую храбрость я не ставлю ни во что. В таком случае и дикого лесного буйвола пришлось бы признать величайшим героем: ведь бесстрашие и сильнее его нет никого на свете... какой-нибудь красный лоскуток приводит его в ярость, но довольно небольшой отравленной стрелы или искусно устроенного капкана, чтобы великан беспомощно погиб. Красные лоскутки, отравленные стрелы и хитрые капканы - вот мое царство. Конечно, нужно по временам показывать этим взрослым мальчишкам, что и у меня в руках не меньше силы, чем у их бородатых королей. Потому то я исполнил с удовольствием желание Чендрула. Ты видел, как удивлялись послы гепидов и других германцев. - Против этого глупого геройства нужно принимать меры. Их сила кроется в их женщинах. Женщин и следовало бы уничтожить. Но потопить их всех в Дунае нельзя: их слишком много, да и жаль: они красивы. Потому то я, вместо того чтобы убивать этих девушек, отдаю их в жены моим желтым гуннам. Уже много, много тысяч их отдал гуннам. И теперь вместо германцев, потомков Асгарда, появится новый народ - гуннских германцев. Это не повредит нам, старик, - прищурясь сказал он, - очень уж безобразны с своими узкими глазами и выдавшимися скулами - мои милые гунны.

- Они проворны, смирны, послушны. Этого, кажется, довольно с тебя, господин, - с гневом воскликнул Хальхал.

- Конечно, и этого довольно... по крайней мере для покорения мира... Но сделать гуннками самых красивых, самых гордых из этих белокурых полубогинь - должны вот эти самые руки.

И он с наслаждением поднял свои короткие, сильные руки, сжав их в кулаки и напрягая мускулы.

- Правда, - продолжал он немного погодя, тряхнув головой, - не всегда мне удается это смешение. Случалось, родит германка ребенка и, увидя, что он желтый, кривоногий, безобразный, вместо того, чтобы прижать его к своей груди, убьет его об стену. Безобразие, как видно, легче передается, чем красота. Германское молоко свертывается в гуннском уксусе... И от своих сыновей, рожденных от германок, не вижу я радости.

Он замолчал и мрачно потупился.

- Эллак - благороден.

- Он - сумасброд, мечтатель, - с досадой воскликнул отец. - От своей матери унаследовал он все это, и эту жалостливость! Ему хотелось бы великодушием обезоружить всех врагов! Быть великодушным с Византией, с этими жалкими императорами! Сын готки любит готов больше, чем гуннов! Мне даже кажется, - закончил он с гневом, - что он ненавидит меня за то, что я - гунн осмелился сделаться его отцом! Амальгильда убаюкивала его, напевая ему готские песни, она постоянно рассказывала ему на ухо готские сказки на готском языке, пока... пока мне наконец это не надоело, и она вдруг... умерла.

Губы его слегка задрожали.

- Я помню это, - сказал спокойно Хельхал. - Ты не велел ей более напевать мальчику по-готски. - Позволь только кончить о славной смерти короля Ерманриха, моего предка, - просила она...

- Но она не успела кончить, - вскричал Аттила. - В гневе я толкнул ее ногой...

- Она была беременна и умерла тут же. Эллак все это видел. Как же ты хочешь после этого, чтобы он тебя любил?

- Он должен меня бояться и не надеяться, что будет когда-нибудь моим наследником. Ведь этот калека даже сражаться более не может.

из римской катапульты прямо тебе в голову. Это было под Орлеаном.

- Так что ж, я не был бы убит этим камнем так же, как - стрелами и копьями на каталаунском поле. Ты теперь уже знаешь, я тебе уже сказал, как я умру... Но и от других моих сыновей, - продолжал он угрюмо, - хотя их у меня и много, не много жду я толку даже и от моего красавца - Эрнака, как ни люблю я его.

- Эрнака ты испортил своей слепой любовью. Для

Эллака лучшим воспитанием была твоя ненависть. - А Дценгизитц?

- Ну, конечно, Дценгизитц совсем тебе по сердцу, старик. Он настоящий гунн!

- Да! Он у нас лучший наездник и стрелок.

- Ну да! Он не плох. Мне нравится этот дерзкий юноша, - сказал благосклонно Аттила. - Но его мать... уж как она была безобразна!

И он сморщился, будто хлебнул чего-нибудь кислого.

- Потому-то мне отец и приказал взять ее в жены. Но от этого она не стала красивее. И наш сын - Дценгизитц вышел в нее. Он, кажется, даже еще безобразнее, чем отец и мать вместе. И хоть в нем нет и капли той мягкости, какой отличается Эллак, но и он не годится в правители мира. Наездничеством и стрелянием ласточек он не расширит моего царства. Для этого годится скорее Эрнак, мой красавец!

- Господин, - воскликнул Хельхал, - неужели ты хочешь этого избалованного пятнадцатилетнего мальчика сделать правителем мира?

Но нежный отец не обратил внимания на вопрос.

- Его мать! - тихо рассуждал он сам с собой. - Она была лучшим моим сокровищем. До нее только гуннки без отвращения, добровольно отдавались мне. Но она!.. Но Либусса!.. Раз как-то в лагерь, - продолжал он, погрузившись в воспоминания, - прибыла дочь одного из склабенских князей. Она хотела говорить со мной в моей палатке наедине. Я уже приготовился к удару кинжала. Но она, войдя, бросилась к моим ногам (О, как она была прекрасна!..) и нежно прошептала, обращаясь ко мне: "До народа моего на крайнем востоке достигла слава твоего имени. Как только услышала я, что нет никого сильнее тебя на земле, вспыхнуло в груди моей страстное желание... Я не могла больше спать... Мне захотелось иметь сына от сильнейшего человека на земле. Я собралась в дорогу и несколько месяцев под ряд ехала день и ночь... Теперь я тебя вижу Ты не красив, но очень силен. Поцелуй же меня или умертви!.. Из всех женщин одна только она меня любила. И ты, Либусса, ты умерла, как только родила мне его, мальчика, моего..."

- О, нет, - сказал он, встрепенувшись. - Ведь мне предсказано, что Эрнак переживет меня только на один день.

- Неужели? - с ужасом воскликнул Хельхал.

- Успокойся. Это предсказание жестоко, очень жестоко, это правда. Но есть у меня еще и другое предсказание. Фессалийский прорицатель...

- Это тот, который предсказал тебе смерть в женских объятиях?

"О чем я думал прошлую ночь?" - "О выборе наследника", - отвечал он, не задумавшись. - "Не беспокойся, великий король. Твой наследник уже выбран..." - Я удивился. А он продолжал: "Есть на свете белокурая девушка, которую как только ты увидишь, загоришься такой страстью, какой не испытывал еще ранее. Она одна может родить тебе сына, который унаследует все твое величие. Он покорит себе народы всего мира". - С тех пор я с жадностью жду эту девушку.

- Ты веришь льстивому прорицателю?

- Да, я ему верил.

- А теперь больше не веришь?

- Выслушав предсказание, я велел его умертвить.

- За что? Тебе показалось, что он тебя обманул?

- О нет! Но ты знаешь (это еще в старину было известно нашим жрецам), что только тот прорицатель говорит правду, на печени которого есть маленькая звезда с белыми лучами. Чтобы узнать, верно ли было предсказание, я и велел убить его. Белая звезда оказалась на печени. И всякое сомнение исчезло. - Однако, старик, пора идти. Уже поздно. Хочется спать. Во сне, быть может, увижу я ту девушку, которая родит мне повелителя мира.