Жизнь и приключения Робинзона Крузо.
Глава XXII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и приключения Робинзона Крузо. Глава XXII (старая орфография)

ГЛАВА XXII. 

Желание Робинзона ехать в свое отечество. Дикие опять приезжают на остров. Робинзон спасает одного из пленных. Признательность к Робинзону этого пленного. Робинзон называет его Пятницею.

Можно было бы сказать, что я жил совершенно спокойно в течение двух лет, еслибы не тревожили меня разные планы, чтобы оставить остров и возвратиться в свое отечество. То хотел я на своей лодке переплыть к тому материку, который лежал против моего острова; то думал предаться на произвол ветра, как это сделал, спасаясь из плена в Сале.

Долго размышляя и за и против разных предположений, я пришел к тому убеждению, что нужно завладеть каким нибудь дикарем или лучше пленным, который из благодарности за свое спасение будет мне другом и покажет путь к матерой земле. Однако я видел большое затруднение в том, что для этого надобно унячтожить целую толпу диких; а такой подвиг казался мне немыслим. Но как бы то ни было, я решился караулить моих врагов во время их высадки на берег и действовать, соображаясь с обстоятельствами, которые представятся мне тогда.

С этою целию я часто хаживал на тот берег, где они обыкновенно останавливались; но в продолжение 18 месдцев никого не встречал. Эти напрасные и довольно утомительные путешествия нисколько не отвратили меня от принятого мною плана; но еще более усилили мое желание встретиться с дикими. Как прежде я убегал этих каннибалов, так точно теперь искал их. Столько надеялся я на свое знание и силы, что желал бы себе подчинить троих, даже диких, привести их в совершенную мне покорность и лишить их всякого средства вредить мне.

Наконец случай представился. Однажды утром я приметил на берегу от 5 до 6 лодок, но диких уже в них не было. По моему разсчету, каждая из этих лодок могда поместить в себе 6 человек, а потому всех приехавших должно быть около 30 человек. И так, мне предстояло бороться с тридцатью человеками. Такой неравный бой поколебал меня на некоторое время. Я внимательно прислушивался ко всякому шуму и, влезши на пригорок, находившийся недалеко от моего жилища, увидел чрез зрительную трубу, что диких действительно было столько, сколько я предполагал, т. е. до 30 человек. На берегу был разведен большой огонь для приготовления пиршества. Они плясали кругом огня, делая разные странные телодвижения, прыжки, скачки и кувырканья, как у них заведено было обычаями.

Слустя минуту времени, они вытащили из лодки двух несчастных, чтоб их разрезать на куски. Один из них, оглушенный ударом товора, упал замертво на землю. Трое дикарей бросились на него, изрезали на куски, чтобы готовить свой адский обедь. Между тем другой несчастный стоял неподалеку и каждую минуту ожидал себе подобную злую участь. Когда дикие делили между собой мясо убитого, этогь несчастный, видя удобный случай к своему спасению, распутал потихоньку веревки, которыми были связаны у него руки и ноги, и вдруг с быстротою серны бросился бежать, прямо в ту сторону, где находился я.

Признаюсь, что я очень испугался, увидев это, но вместе с тем и радовался, что может быть как-нибудь смогу спасти этого несчастного. Я боялся того, что вся толпа диких бросится за беглецом, но однако этого не случилось, и только трое погнались за ним. Пленный имел большое преимущество в искусстве бегать пред своими врагами, и еслиб его бегство продолжалось с такою же силою, то он чрез полчаса скрылся бы совсем у них из глаз.

Между ним и моею крепостию находился небольшой залив. Несчастный, подбежав к нему бросился стремительно в воду, быстро переплыл на другую сторону залива и пустился опять бежать. Когда трое его неприятелей подбежали к тому же месту, то только двое бросились в воду, а третий возвратился назад, вероятно потому, что не умел плавать. Эти двое диких умели плавать несравненно хуже против своего пленника.

Тогда я медленными шагами стал приближаться к двум дикарям, которые, увидав меня, остановились в изумлении. Я стремительно бросился на одного из них и ударом ружейного приклада повалил его замертво на землю.

Второй дикий, видя своего товарища убитым, стал натягивал свой лук; но я предупредил его и выстрелом из ружья убил на повал своего врага. Пленный, услышав этот выстрел, оцепенел от страха и не мог более сделать ни одного шага. Я махал ему дружелюбно рукою и разными знаками приглашал его подойти ко мне; но он не доверяясь, то приближался ко мне на несколько шагов, то опять удалялся, вероятно боясь сделаться вторично пленником и быть убитым подобно двум его неприятелям. Наконец, когда я ему сделал третий знак с самым ласковым выражением лица, то он несколько ободрился и начал тихо подходить ко мне, падая чрез каждые 10 или 12 шагов на колени, чтобы показать тем свою покорность. Когда я подошел к нему, он упал на землю, целовал ее и, взяв мою ногу, положил ее себе на голову, чтобы выразить тем свою преданность, и что он желает быть моим рабом. Я поднял его и старался ласками успокоить его. В это время я заметил, что дикий, которого я положил на землю ударом приклада, был еще жив и старался подняться с земли. Я показал это своему пленнику. Он от страха произнес несколько слов, которых я хотя не понимал, но которые доставили мне несказанное удовольствие, потому что я не слыхал человеческого голоса уже 25 лет. Потом он указал мне на мою саблю и знаками просил, чтоб я отдал ее ему. Я исполнил его желание. Тогда он в одно мгновение подбежал к своему врагу и одним ударом сабли отрубил ему голову. После этого он возвратился ко мне, смеясь и прыгая, чтоб тем выразить свое торжество, и с разными жестами, значение которых я не понимал, положил к ногам моим саблю и отрубленную голову дикого.

Ему казалось странным и необыкновенным то, как я мог убить дикого на таком дальнем разстоянии. Указывая на убитого, он просил у меня позволения разсмотреть его. Когда он подошел к трупу, то удивлание его все более и более увеличивалось; он всячески равсматривал убитого, поварачивал его с одного бока на другой и обращал большое внимание на рану в груди, из которой совсем почти не шло крови. Удовлетворив свое любопытство, он подошел ко мне и положил к ногам моим лук и стрелы убитого. Я приказал ему идти за мной, выражая знаками боязнь свою, что все прочие дикие, оставшиеся на берегу, скоро придут сюда. Тогда он мне отвечал тоже знаками, что надобно спрятать убитых в землю. Потом он поспешно выкопал две ямы в песке и зарыл в них трупы.

Приняв эту предосторожность, я повел его со мною, но не в крепость, а в грот, потомy что он был ближе. Там я дал ему хлеба, кисть винограду и воды. Все это ему очень нравилось. После сего я указал ему для отдыха кучу рисовой соломы и покрывало.

не имел и тени жестокости, напротив, в его чертах лица, особливо когда он улыбался, виднелись кротость и нежность, свойственные европейцам. Его черные как смоль волосы были длинны, но не вились маленькими кудрями. Лоб у него был возвышенный, глаза блестели и были полные огня. Цвет лица его был не черный, но смуглый, темно оливковый. Он имел очень красивое правильное лице, тонкия губы и зубы, правильно расположенные и белые как слоновая кость.

увидав, что я дою коз, прибежал ко мне и бросился к ногам моим со всевозможными знаками признательности. Он опять положил мою ногу на свою голову, что означало его клятвенное обещание всегда быть мне покорным. Я назвал его Пятницею, в воспоминание того дня, в который он был спасен мною. Он везде следовал за мною, смотрел внимательно на все, что я делал, и старался во всем подражать мне. Это очень меня забавляло. Я дал ему молока в горшке, и он не знал что с ним делать. Я взял другой горшок с молоком, обмакнул в него хлеб и ел, запивая молоком. Когда я подносил горшок ко рту, то и он тоже делал; я кусал хлеб, и он кусал свой хлеб; когда я садился или вставал, делая какое-нибудь движение головою или рукою, то и он все тоже делал. Молоко ему очень нравилось и он ел его с большим аппетитом. Наконец наступила ночь, и я провел ее спокойно вместе с моим слугою Пятницею.