Осада Лондона.
Часть вторая и последняя.
Глава VIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Осада Лондона. Часть вторая и последняя. Глава VIII (старая орфография)

VIII.

Джорж Литльмор приехал в Лондон двенадцатого мая, и на первых же порах пошел повидаться с Уотервилем в посольство, где сообщил ему, что нанял дом на остаток сезона у ворот королевы Анны, чтобы его сестра с мужем, которые, вследствие уменьшения своих доходов, отдали в наймы свой собственный дом в столице, могли приехать к нему погостить месяца на два.

-- Одним из последствий того, что вы наняли дом, будет то, что вам придется принимать в нем миссис Гедвей, - заметил Уотервиль.

Литлъмор сидел, опершись руками на свою трость. Он взглянул на Уотервиля, но глаза его не оживились при имени этой дамы.

-- Удалось ли ей вступить в европейский свет? - спросил он довольно вяло.

-- Да, конечно. У нея есть дом, карета, бриллианты и всякая всячина. Она, повидимому, перезнакомилась уже со множеством народа. О ней печатают в "Morning Post". Она очень быстро сделала карьеру; теперь она стала почти знаменитостью. Все интересуются ею; вас будут осыпать вопросами, знайте это.

Литлъмор слушал с серьезным видом.

-- Каким образом она этого достигла?

-- Она нашла большое общество в Лонглендсе и съумела всех их заинтересовать. Им, очевидно, весело с нею, а ей только этого и нужно было.

Литльмор как будто вдруг сообразил весь комизм этого известия, и в ответ за него разразился громким хохотом.

-- Какова наша Нанси Бек! Странный здесь народ. Они со всяким готовы знаться. В Нью-Иорке на нее и не поглядели бы.

-- О! Нью-Иорк отсталый город! - сказал Уотервиль и возвестил своему приятелю, что лэди Димен с нетерпением ожидает его приезда и надеется, что он поможет ей удержать сына от женитьбы на такой особе. Литльмор, повидимому, не испугался предприимчивости миледи и отвечал как человек, считающий такую предприимчивость настолько дерзкой, что съумеет уклониться от нея.

-- Как хотите, а этот брак неприличен, - заметил Уотервиль.

-- Отчего же, если он ее любит?

-- О! если это все, что требуется! - вскричал Уотервиль с цинизмом, удивившим его приятеля. - Сами-то вы разве женились бы на ней?

-- Непременно, еслибы любил ее.

-- Но вы, однако, съумели от итого воздержаться.

-- Да, я съумел. И Димен лучше бы сделал, еслибы тоже воздержался, но так как он попался...

И Литльмор докончил свою фразу зевком.

Уотервиль спросил его, как он намерен действовать в виду приезда своей сестры и считает ли он возможным пригласить к себе в дом миссис Гедвей? На что Литльмор отвечал, что не считает этого возможным. Уотервиль заметил, что находит его непоследовательным, а Литльмор ответил, что это весьма может быть. Но затем спросил: нельзя ли им поговорить о чем-нибудь ином, кроме миссис Гедвей. Он не постигал, почему его молодой друг так ею интересуется, а самому ему она порядочно надоела.

Уотервиль был бы в отчаянии, еслибы то участие, которое он принимал в миссис Гедвей, было перетолковано; он считал, что их отношения весьма отдаленны. Он был у нея раза два или три, но она больше не пускалась в откровенности, как в Лонглендсе. Она теперь могла обойтись без посторонней помощи. Успех её был блестящий. Она утверждала, что сама удивляется своей удаче, а главное, быстроте, с какой все это совершилось, - не в сущности она ничему не удивлялась. Она брала вещи, как оне есть, и будучи по преимуществу деятельной женщиной, не теряла времени на размышления. Она много толковала про лорда Эдуарда и лэди Маргариту и других знатных особ, искавших её знакомства, утверждая, что отлично понимает причины своей популярности, которая, очевидно, должна была все возрастать.

-- Они приезжают потешаться надо мной, - говорила она; - они просто любят повторять то, что я скажу, Я не могу раскрыть рта, чтобы они не покатились со смеху. Это уже решеное дело, что я американский юморист; стоит мне сказать самую простую вещь, и они принимаются гоготать. Должна же я, однако, что-нибудь говорить; но когда я молчу, тут-то, по их мнению, я бываю всего забавнее. Они повторяют то, что я скажу, высокопоставленной особе, и эта особа объявляет кому-то из них, что желает лично послушать меня, Я буду с ним как и с другими, не хуже, не лучше. Я право не знаю, как это случается. Я говорю просто, как умею. Они говорят мне, что не столько самые слова, сколько моя манера забавляет их. Что-ж, могу только сказать, что им не трудно угодить. Им нужна не моя персона; они просто хотят иметь возможность повторить последнее "bon-mot" миссис Гедвей! Каждый хочет быть первым - это настоящая скачка с препятствиями.

Когда она поняла, чего от нея требуют, она решилась щедрою рукою разсыпать перед ними перлы своего остроумия и не скупилась на американизмы. Если лондонцы способны восхищаться этим, она изо всех сил постарается угодить им. Жаль только, что она этого не предвидела; она бы запаслась еще более мудреными словечками. Она-то воображала, что великое несчастие её заключалось в том, что она проживала в Аризоне, Дакоте и других недавно присоединенных к союзу штатах. И вот теперь оказывается, что это-то и должно было, как она выражалась, вывезти ее. Она старалась припомнить все забавные истории, слышанные ею в тех местах, и горько сожалела, что не записала их. Она призывала на помощь отголоски скалистых гор и практиковалась в интонациях, присущих равнинам Тихого Океана. Когда она видела, что с её аудиторией делаются конвульсии от хохота, она поздравляла себя с успехом и не сомневалась, что еслибы она приехала пятью годами раньше в Лоцдон, то могла бы выйти замуж за герцога. Это было бы еще более занимательным зрелищем для Лондона, нежели поведение сэра Артура Димена, который, однако, занимал настолько видное положение в обществе, чтобы можно было поверить слухам, будто бы в городе составились уже пари на счет исхода его продолжительного ухаживания. Всем любопытно было видеть молодого человека его разбора - одного из немногих "серьезных" молодых людей торийской партии, состояния которого хватило бы даже для человека более расточительного, нежели он, - ухаживающим за женщиной, старше его несколькими годами и у которой запас калифорнийских "словечек" был еще богаче, нежели кошелек с долларами.

Миссис Гедвей усвоила себе много новых идей с тех пор как приехала в Лондон, но удержала также и некоторые из прежних своих воззрений. Главнейшим из них - за которым уже числилась теперь годовая давность - было то, что сор Артур Димен - самый безукоризненный молодой человек в мире. Конечно, многого ему недоставало; он не был занимателен, не был увлекателен и сам не выказывал горячого увлечения. Она верила в его постоянство, но пылким поклонником его никак нельзя было назвать. Но во всех этих свойствах миссис Гедвей решительно не нуждалась. В особенности пережила она стремление к веселью. Её жизнь протекла очень бурно и в настоящее время самой завидной долей в её глазах была приличная и респектабельная скука. Идея о безусловной и незапятнанной респектабельности наполняла её душу довольством; воображение её упивалось сознанием такой добродетели. Она сознавала, что лично не может похвалиться подобной добродетелью; но за то готова была связать себя с нею священнейшими узами.

Литльмор застал ее дома, когда отправился к ней; она была окружена несколькими посетителями, которых она поила чаем, и которым представила своего соотечественника. Он оставался до тех пор, пока они все не разошлись, не смотря на маневры одного джентльмена, очевидно желавшого пересидеть его; быть может, ему и удавалось это прежде с другими гостями миссис Гедвей, но на этот раз она не пришла ему на выручку. Он мерил глазами Литльмора с головы до ног, очевидно, стараясь объяснить себе причину такого неожиданного предпочтения, и, наконец, не удостоив его поклона, оставил с глазу на глаз с хозяйкой дома.

-- Желала бы я знать, что вы сделаете для меня теперь, когда у вас гостит ваша сестра, - немедленно повела свою атаку миссис Гедвей, слышавшая об этом обстоятельстве от Руперта Уотервиля. Я надеюсь, что вы поможете мне. Мне жаль, что вы поставлены в затруднительное положение, но не могу представить себе, чтобы вы решились оттолкнуть меня. Вы можете пригласить меня обедать, когда её не будет дома. Конечно, я бы охотнее приехала, когда она будет дома, так как желаю вести с вами правильное знакомство.

-- Я не считаю этого возможным, - заметил Литльмор.

-- Понимаю. Ваша сестра не хочет. Вы, однако, в затруднительном положении. Но, как видно, относитесь к этому весьма хладнокровно. В вас есть что-то, что меня выводит из себя. Что думает обо мне ваша сестра? она ненавидит меня?

-- Она вас совсем не знает.

-- Никогда в жизни.

-- И она вас не спрашивала? это доказывает, что она меня ненавидит. Она думает, что я не делаю чести Америке. Я все это хорошо знаю. Она желает доказать здешнему обществу, что хотя бы она и считала меня приятной женщиной, но что она правильнее его смотрит на вещи. Но ей придется в конце-концов спросить вас обо мне, что же вы ей тогда ответите?

-- Что вы самая ловкая женщина в Европе.

-- О! как вы скучны! - вскричала миссис Гедвей с раздражением.

-- Разве вы не проникли в европейское общество?

-- Может быть и нет. Еще слишком рано утверждать это. По этому сезону судить нельзя. Все говорят, что я должна подождать следующого, и что тогда будет видно. Иногда они займутся кем-нибудь в продолжение нескольких недель и затем повернутся спиной навсегда. Я должна как нибудь укрепиться в моем положении; прибить его, так сказать, гвоздями.

-- Вы говорите о нем так, как еслибы это был ваш гроб, - заметил Литльмор.

-- Это и есть в некотором роде мой гроб. Я хороню свое прошлое!

Литльмор сделал жест нетерпения. Ему до смерти надоело её прошлое. Он перевел разговор на другое и стал ее разспрашивать про её лондонскую жизнь, - сюжет, о котором она толковала с большим юмором. Она разговаривала с ним с полчаса и поднимала на смех большинство своих новых знакомых и некоторые почтеннейшия черты из жизни великой столицы. Он сам смотрел на Англию несколько свысока, но среди её фамильярных намеков на разных лиц и равные обстоятельства, его вдруг поразила мысль, что она никогда не проникнет в сущность вещей. Она пребывала на поверхности точно муха, ползающая по оконному стеклу. Ей очень нравилась такая жизнь; её самолюбие было польщено и непомерно раздуто. Она сыпала своими самоуверенными суждениями, точно цветами, и толковала о своих намерениях, планах, желаниях. Но она столько же знала об английской жизни, как о молекулярной теории. Слова, в которых он описывал ее как-то Уотервилю, снова пришли ему на память: "Elle ne donte de rien!"

Вдруг она вскочила с места; она обедала в гостях, и ей пора было идти одеваться.

-- Вас наверное будут обо мне разспрашивать.

И умолкла после этих слов.

-- Как могут знать люди, что мы с вами знакомы?

-- Вы этим не хвалитесь? вы это хотите сказать? чтож, вы можете вести себя скотом относительно меня, если хотите. Как бы то ни было, а они знают, что мы знакомы. Может быть я сама говорила об этом. Они непременно будут вас обо мне разспрашивать. Я говорю про людей, которых подошлет леди Димен. Она в ужасном состояли. Она так боится, что её сын на мне женится.

-- Я этого не боюсь, если он до сих пор этого не сделал.

-- Он не может решиться. Он очень любит меня, но думает, что на мне нельзя жениться.

Было просто смешно слышать, с какой развязностью она говорила о самой себе.

-- Он должен быть весьма ничтожный человек, если не может решиться жениться на вас вопреки всему.

-- Чтож; он желает быть осмотрительным и должен быть осмотрительным.

-- Если он слишком любопытен, то не стоит выходит за него замуж.

-- Извините меня, за него стоит выйти замуж во всяком случае. И я желаю выйти за него замуж - вот чего я желаю.

-- И он ждет, что я ему это устрою?

человек и есть; вы нарочно для того созданы. Разве вы не помните, что я вам еще в Париже говорила, что он собирался вас разспрашивать? Но ему стало стыдно и он отказался от этой мысли, и пытался забыть меня. Но это ему не удалось; а теперь мать его стоит ему поперег дороги. Она день и ночь убеждает его, что я недостойна его. Он очень ее любит и очень поддается чужим влияниям... то-есть я разумею его мать, а никого больше, кроме меня, разумеется. О! Я тоже имею на него влияние; я сто раз объясняла ему все решительно. Но есть вещи очень щекотливые, и он постоянно к ним возвращается. Он хочет, чтобы ему разъяснили все малейшия безделицы. Он сам к вам не приедет, но мать его приедет или пришлет кого-нибудь вместо себя. Я ожидаю, что она пришлет своего поверенного, как они их называют. Она послала бы его в Америку за справками, да только не знает, куда именно его направить. Конечно, нельзя же от меня требовать, чтобы я сообщила им адрес этих мест. Пускай сами доискиваются. Она знает все про вас и познакомилась с вашей сестрой. И так вы предупреждены. Она ждет вас; она будет ловит вас. Она убеждена, что может заставить вас сказать то, что будет благоприятствовать её видам. Тогда она передаст это сэру Артуру. Поэтому вы будете так добры, и опровергнете все решительно.

Литльмор внимательно выслушал эту небольшую речь, но заключение его поразило.

-- Вы хотите этим сказать, что мои слова могут иметь какое-либо для вас значение.

-- Вы, однако, считаете его за идиота.

подлец. А если вы скажете хоть одно слово против меня, вы меня погубите.

-- Идите и одевайтесь в обеду - вот в чем ваше спасение, - отвечал Литльмор, прощаясь с нею на площадке лестницы.