Коксоновский фонд.
Глава X

X

Молчание Аделаиды объяснилось позднее. Все стало на свои места по моем возвращении в Лондон, когда ранним июньским утром эта достойная всяческого восхищения женщина почтила меня своим визитом. Едва она появилась, я сразу обо всем догадался, но, оповещенный о том, что очаровательная Руфь живет у них в доме вот уже целый месяц, невольно воскликнул:

- Она до сих пор в Англии? Что же ее тут удерживает, если подумать о девической скромности?

- Но ведь она меня так любит, так любит! - беспечно прощебетала Аделаида.

Ко мне она приехала, однако, не только затем, чтобы сообщить о нерушимой преданности мисс Энвой - в этом теперь не оставалось ни малейших сомнений; гораздо более существенным представлялось то, что Грейвнеру столь пылкая дружба пришлась не по нраву. Он решительно возражает против пребывания Руфи в Уимблдоне, хотя сам же поначалу в простоте душевной и привез ее туда. Короче говоря, он желает, с согласия Руфи, положить конец помолвке единственно приемлемым и достойным способом, влекущим за собой счастливую развязку.

- И чего же ради она противится? - вскричал я.

Аделаида промямлила:

- Она говорит, ты знаешь. - Видя мое замешательство, она пояснила: - Мешает выдвинутое Джорджем условие.

- Коксоновский фонд?! - ахнул я.

- Джордж сказал, что посвятил тебя в это дело.

- Только отчасти. Значит, мисс Энвой взяла на себя обязательство им распорядиться?

- Да, взяла, причем самым благороднейшим образом: она рассматривает свои права как долг, исполнить который можно лишь сугубо однозначно. - Набрав в легкие воздуха, Аделаида выпалила: - Конечно же, Руфь держит на примете мистера Солтрама.

- Боже, вот ужас-то! - вырвалось у меня невольное восклицание, заставившее Аделаиду побледнеть.

- Ужас? В чем тут, по-твоему, ужас?

- Ужас в том, что надо в одиночку справляться с подобной задачей.

- Не беспокойся, ты тут ни при чем! - Моя гостья не без вызова высоко вскинула голову.

- Да разве он годится в лауреаты? - в отчаянии возопил я, что вызвало со стороны Аделаиды отпор не менее энергичный, и теперь, уже в непритворном ужасе, я припер ее к стенке вопросом: - Уж не твоих ли рук это дело? Признавайся честно: не ты ли ее подговорила?

Краска так и бросилась в лицо простушке Аделаиде: я вновь заставил ее не на шутку струхнуть. Пылая гневом, она гордо заявила, что в жизни никого никогда не подговаривала и что у Руфи, слава Богу, есть собственные глаза и уши. Руфь сама способна оценить людей по достоинству. Если мне угодно, так это он, он - и только он своей личностью расположил ее к себе, как располагает всякого, кто обладает по-настоящему чуткой душой. (Данное определение, замечу в скобках, лишь слабо отражало то, что мы понимали под способностью безраздельно отдаваться всемогущей власти красноречия мистера Солтрама.) Что могло значить ее, Аделаидино, влияние, если наш общий друг целиком завладел воображением мисс Энвой? Да какое же право, простонал я, хорошенькая девушка, помолвленная с подающим надежды членом палаты общин, какое же право имеет она отдавать свое воображение во власть кому бы то ни было, когда она обязана, просто обязана безраздельно владеть собой денно и нощно? Сбитая с толку Аделаида только и сумела растерянно пролепетать что-то насчет исключительной ее проницательности. Руфь воспринимает мистера Солтрама едва ли не как мощную природную стихию. Она достаточно умна для того, чтобы проникнуться его гениальностью, и жаждет осыпать его щедротами из чистого великодушия.

- Ей виднее. К тому же ведь это не ее деньги: она ни в коем случае не считает их своими.

- Вопреки мнению Грейвнера. И в этом вся загвоздка?

- Да, именно эта трудность и привела Руфь сюда: ей совершенно необходимо было увидеться с поверенным тетушки. Ясно, что по завещанию леди Коксон деньги могут принадлежать ей, но она слишком совестлива, и это не позволяет ей пренебречь изначальным условием, настойчиво и недвусмысленно подчеркнутым сэром Грегори, который предназначил часть своего состояния для вполне определенной цели. Иной точки зрения на этот предмет Руфь не допускает. Деньги пойдут только в поощрительный фонд - и никуда больше.

- С виду идея фонда весьма возвышенна, однако по сути своей это совершеннейшая нелепость.

- Это слова мистера Грейвнера? - полюбопытствовала Аделаида.

- Возможно, хотя мы с ним уже целую вечность не виделись. Просто я и сам так считаю. Все это вилами на воде писано. Грейвнер упирал на юридическую сторону вопроса; подобные смехотворно расплывчатые указания никаким боком с законностью не соседствуют.

- А Руфь и не настаивает на том, что все здесь безукоризненно по части наследственного права, - подхватила Аделаида. - Именно юридическая уязвимость некоторых сторон завещания и обостряет в ней чувство морального обязательства.

- Это что, ее собственные слова? - отпарировал я.

Не берусь в точности передать ответ Аделаиды, помню только, как долго она распространялась насчет потрясающего великодушия мисс Энвой. Вспомнив о том, насколько не по нутру подобное великодушие Джорджу Грейвнеру, я вновь подивился, как могла столь несходная пара полагать, что способна достичь взаимного понимания. Миссис Малвилл уверяла меня, будто Руфь любит Джорджа так, как не способна любить никакая другая женщина, - и терзается до глубины души. Тем не менее она желает видеть меня. Услышав это, я вскочил как ужаленный:

- Что?! Прости, ради Бога… Когда же?

С чувством юмора у Аделаиды всегда было слабовато, но тут даже она, не удержавшись, прыснула. Мы назначили подходящий день - ближайший из тех, когда я смог бы приехать в Уимблдон; но прежде чем моя гостья ушла, я спросил ее, как давно ей стало известно обо всех этих чудесах.

- Да вот уже несколько недель, но я обещала держать все в секрете.

- И потому не писала?

- Не могла же я написать, что Руфь живет у меня, а день бракосочетания не определен. Ведь тогда пришлось бы и указать причину, из-за которой свадьба откладывается. Но дня два назад, - продолжала Аделаида, - Руфь сказала, не могла бы я попросить тебя выбраться к ней. Тогда же она и призналась, что идея фонда тебе известна.

Я наморщил лоб:

- Зачем же Руфи понадобилось со мной встречаться?

- Разумеется, чтобы поговорить о мистере Солтраме.

- Как о предполагаемом избраннике? - Риторичность вопроса была настолько чудовищна, что следом же я воскликнул: - Завтра утром отплываю в Австралию!

- Это как тебе угодно! - бросила миссис Малвилл, направляясь к двери.

В общем, путь к отступлению был отрезан, и на прощание я поинтересовался, как последнее время вел себя ни о чем не подозревающий претендент.

- К великому нашему счастью, просто безупречно. Он настоящая душка. К тому же - за что все мы перед ним преклоняемся - он сейчас в особенно блестящей форме. На недосягаемой высоте - чистейший небесный светоч… Но ты ведь не подложишь ему свинью, правда? - взмолилась Аделаида, уже на пороге.

- Какая опасность угрожает ему в сравнении с той, что сам он носит в себе? - хмыкнул я. - Смотри только, приглядывай за ним хорошенько, чтобы он был паинькой. Иначе он такое нам устроит, что фонд превратится в самое скандалезное посмешище.

- Посмешище? - жалобным эхом отозвалась Аделаида.

Мы помолчали.

- Мисс Энвой готова к любым неожиданностям?

Миссис Малвилл ввинтила острие зонтика в ковер.

- Фигура мистера Солтрама ширится на глазах день ото дня! - торжественно заявила она.

- Дорогая, твоя - тоже, - рассмеялся я, притворяя дверь за гостьей.

В четверг я был в Уимблдоне, и встреча с Руфью подтвердила все мои предположения. Теперь я вполне осознал, отчего эта девушка с самого начала вызывала во мне такое волнение - смутное предчувствие того, что ради нее мне придется решать какой-то головоломный ребус. Более чем когда-либо я ощущал себя лицом к лицу с неотвратимой судьбой, стоя перед Руфью в просторной гостиной, где хозяева тактично оставили нас вдвоем, и с беспечным видом одну за другой старался нанизать на нить прозрачно-ясные бусины ее мысли, которые она бросала мне из своего глубокого кресла. Бледная и лучистая, одетая в траур, Руфь казалась мне воплощенным порывом к цели, олицетворением страстного стремления осуществить предназначенный долг, и я не уставал спрашивать себя, найдется ли на свете другая молодая девушка, обладающая столь же обворожительным врожденным умением так легко и непринужденно касаться в речи тяжкого жизненного затруднения, в котором она оказалась; среди окружавшей ее всей этой навощенной старинной мебели едва ли не вышучивать собственную нерешительность? Эта удивительная юная особа могла быть вдумчивой без напыщенности, и в те минуты, когда мне безусловно следовало проклинать ее настойчивость, я ловил себя на том, что завороженно слежу за непринужденной игрой ее бровей и любуюсь ослепительностью улыбки.

Однако все эти отвлекающие моменты, спешу заметить, не помешали мне довольно скоро выяснить повод, сделавший необходимым наше свидание. Ответ Руфи был не менее очевиден, чем ее красота: ей хотелось узнать, что именно я подразумевал при нашей первой встрече под утверждением об отсутствии у мистера Солтрама чувства собственного достоинства. Примерный смысл моего высказывания Руфь способна была представить и сама, но желала услышать это непосредственно из моих уст. В действительности ей конечно же требовалось установить, нет ли в Солтраме еще худших черт, ускользнувших от ее глаза. Она не провела с ним под одним кровом и месяца, однако успела уже убедиться, насколько чурается он жесткости крахмала и неподатливости китового уса. Он походил на желе без формы, но его следовало ввести в четкие рамки: как раз эта задача и разожгла в Руфи интерес к нашему общему другу и послужила основой ее замысла. Она отважно изложила мне свой проект, предельно вздорный и вместе с тем не лишенный внушительности. Как и я, Руфь была в состоянии с юмором воспринимать всю эту затею: разница заключалась в том, что ироническое отношение к ситуации ничуть не мешало ей действовать. Более того, Руфь сразу же заявила мне, что не намерена вдаваться в исходный вопрос касательно ее морального долга - это ее частное, личное дело. Есть вещи, которые не подлежат огласке, - ее собственные мотивы и впечатления. Она подолгу вела доверительные беседы с тетушкой и добилась твердой определенности в оценке ситуации. О том, как исполнять взятые обязательства и что понимать под верностью обещаниям, - каждый, в сущности, должен судить сам, без стороннего вмешательства. Так вот, наконец-то представился случай воплотить все это на практике, причем случай достаточно экстраординарный, и тут многое ее смущает, поскольку, как она ясно понимает, затрагиваются весьма и весьма чувствительные струны. Она полностью отдает себе отчет в том, что подобная ответственность - дело в высшей степени непростое; в противном случае она даже и не пыталась бы обременять меня хотя бы малой долей забот. Сочувствие со стороны Малвиллов безгранично, но до конца ли они искренни? И способны ли они, на их-то месте, быть таковыми: вообще, можно ли от них подобное требовать? Да, она послала за мной ни больше ни меньше как затем, чтобы спросить прямо - не утаивается ли от нее нечто ужасное…

Руфь ни намеком не обмолвилась о Джордже Грейвнере: я приписал ее обдуманное молчание и даже веселость не только безупречному такту, но и скрытой озабоченности - следствию неколебимой решимости не выдать никому тайны разлада с женихом. Единственный груз, который она на меня возлагала, - это более чем красноречивое указание на то, что отказ его неоправдан. О конечно же, она понимает, сколь многое значит характер; ей ясно, что нечего и думать сделать добродетель приемлемой, не пропустив ее предварительно через критический строй придирок, уткнувших свои носы, подобно чинным школьницам на прогулке, в подол классной дамы, которая превыше всего ставит безукоризненность манер. Но неужто необходимо упорствовать в убеждении, будто непогрешимость - это некий идол, будто никогда сроду, ни единожды не выпадало случая для великодушной скидки, для мудрой снисходительности; неужто хоть раз нельзя отступить от несокрушимого педантства; короче говоря, позволить одной чаше весов перевесить другую?

Едва только мисс Энвой выпалила передо мной эту взволнованную тираду, я чуть не заключил ее в объятия за то, что она так восхитительно продемонстрировала свое несходство с миссис Солтрам.

- Отчего бы не набраться мужества понять и простить, - настаивала Руфь, - равно как и не воодушевиться привязанностью?

При этой моей реплике наши взгляды на мгновение встретились: я увидел, что ее вдруг поразила мысль, будто в моем замечании скрыт намек на некое личное ее пристрастие к нашему тучному философу, обусловленное не то преображающей реальную персону мечтательностью, не то редким извращением вкуса. А как же иначе прикажете трактовать румянец, внезапно вспыхнувший на ее прелестном личике? Я было пришел в замешательство от того, что Руфь мои слова смутили, и не знал, как ее ободрить, но девушка быстро справилась с собой, краска отхлынула от ее щек, и она обратилась ко мне с самой что ни на есть обворожительной улыбкой:

- О, вот видите, как просто, оказывается, забыть о былой неприязни к этому человеку!

Ее сочувственный тон словно одним-единственным взмахом кисти начисто удалил с полотна громоздкую фигуру нашего кумира, но вместе с тем эта фраза и по сей день звучит у меня в ушах как чистосердечнейшая похвала, не идущая в сравнение со всеми нашими. Однако, тут же припомнив, кого именно лишали всех и всяческих прерогатив, я не удержался и порывисто шепнул:

- Бедняга Солтрам!

- Что поделаешь, если благодаря кому-то в тебе пробуждается интерес к жизни?

- Да, в самом деле, что? - эхом отозвался я.

Неопределенность моего отклика могла ее удивить, но я уже думал о совсем другом человеке, и это заставило меня невнятно промычать с легким вздохом:

- Бедняга Грейвнер!

ее отчуждения. Алчность алчностью, но его язвительная критика завещания сэра Грегори была, по всей вероятности, вполне искренней, однако ничто не могло оправдать неприглядности его требования купить на эти деньги хороший дом. Итак, по причине размолвки, Джордж оказался не способен (что вполне простительно) оценить, какое обновление принес душе его невесты Фрэнк Солтрам. Если таким вопросом мог задаваться простой, незаинтересованный наблюдатель, представляю, с каким негодованием задался бы им сам Грейвнер! Мне еще предстояло убедиться, что он, в отличие от Руфи, вовсе не так горд, чтобы таить от меня причину своего разочарования.