Приемыш черной Туанетты.
Глава 11. Жертва отца Жозефа

Глава 11
Жертва отца Жозефа

Когда Филипп и Деа прибежали к Селине и показали ей доллары, заработанные так легко, добрая женщина от души порадовалась за них. Улыбаясь и сверкая белыми зубами, она сказала:

-- Хорошо, если бы художник срисовал и моего Лилибеля; но только он чересчур безобразен для этого! Понять не могу, отчего этот мальчишка таким уродился!

-- Ах, Селина, как там хорошо, ты себе и представить не можешь! У него тьма-тьмущая картин, и он их сам рисовал! Он просил нас прийти еще раз, а жена его поцеловала нас обоих, -- правда Деа? -- и велела нам приходить завтра.

-- А я понесу завтра "Тружеников"! -- воскликнула Деа со счастливой улыбкой. -- И художник обещал мне помочь продать их за сто франков. Бедный папа́ будет так счастлив!

-- Ах, ах! Сто франков! Тебе повезло, дитя. Он, наверно, очень богат! А я, мистер Филипп, продала все твои цветы, пока ты зарабатывал свой доллар. Теперь, я думаю, тебе надо домой, рассказать мамочке о ваших успехах, вот твои деньги. -- И Селина высыпала в протянутые руки мальчика горсть серебряных монет.

Прибежав домой и отворив калитку, Филипп увидел Туанетту сидящей со сложенными руками, без всякого дела, на маленькой террасе. Его это встревожило. Он не привык видеть Туанетту без работы и подумал, не больна ли она.

-- Что с тобой, мамочка? -- тревожно спросил он еще издали.

-- Ничего, дорогой, -- ответила та, глядя, как он снимал шляпу и вытирал вспотевший лоб. -- У меня нет заказов на сегодня, а я устала и присела отдохнуть. Я уж не в силах работать так, как раньше.

-- Тебе и не надо столько работать теперь, мамочка! Я могу сам заработать довольно... Смотри! -- И он протянул ей блестящий доллар. -- Все это за один-два часа.

-- Художник прещедрый, -- заметила Туанетта. -- Он и Дее дал столько же?

-- Да, мамочка, и Деа получила доллар. Если б ты видела картину, которую он рисует с нас! Красное платье Деи и мои синие панталоны вышли как настоящие! Когда картина будет готова, я поведу тебя посмотреть ее.

-- В такую даль, дитя мое, мне не доплестись. Я уж не так сильна, как прежде. Но возьми свои деньги; спрячь их, они твои.

-- Нет, мамочка, ты возьми, они твои! Все, что я зарабатываю, все твое! -- воскликнул Филипп.

-- Ну, ладно, -- мы спрячем их в сундук, и когда они понадобятся тебе, ты их возьмешь. Теперь, дитя мое, помоги мне. Необходимо нынче же пересадить эти анютины глазки. Я все не решалась взяться за это без тебя.

-- Я помогу, мамочка; погоди только, сниму праздничное платье. -- И Филипп побежал в свою комнату.

"Что за добрая душа! -- подумала Туанетта. -- Милое, дорогое дитя, кто будет любить его так, как я люблю?" Медленно спускаясь по лестнице в сад, она смахнула не одну слезу.

Спустя полчаса Филипп в будничном платье усердно работал, пересаживая анютины глазки, а Туанетта сидела рядом на скамеечке, давая советы. Мальчик, наклонив темную головку и роясь в свежей земле, тихо посвистывал. Вдруг хорошенький кардинал спустился к Филиппу и начал бесцеремонно сновать у самой лопаты.

-- Пошел прочь, Майор! -- промолвил мальчик, не оставляя работы. -- Мне недосуг играть с тобой; поищи себе лучше червяков.

Птица, издав веселую трель, схватила червяка и села на ближайший куст.

-- Ага! Вот и Певец! -- воскликнул Филипп через минуту. -- Я знал, что он пожалует.

-- Удивительно, -- задумчиво проговорила Туанетта, -- как птицы льнут к тебе, они тебя совсем не боятся!

-- Я думаю, потому, что я люблю их, и они это чувствуют. Мы давно с ними приятели. Это наш дом; мы все - одна семья, а ты, мамочка, наша общая милая мама!

Он продолжал работать, наклонив голову, и не видел слез, показавшихся на глазах Туанетты.

Стоял тихий, прелестный вечер. Воздух был полон нежных запахов и звуков. Полуразрушенные белые колонны, сплошь покрытые розами и жасмином, напоминали беседку где-нибудь в деревенском захолустье. Развалины усадьбы были покрыты зеленью и цветами; и они не казались ни страшными, ни уродливыми; здесь не было и намека на старость и разрушение: все говорило о юности, свежей, вечной юности. Может быть, этот контраст между мальчиком, цветами, поющими птицами и собственной старостью заставил Туанетту почувствовать себя особенно дряхлой и слабой, и она беспомощно сидела, сложив натруженные руки на коленях и устремив любящий тревожный взгляд на мальчика, который работал в счастливом неведении о горе и заботах.

Раздался громкий звонок, оторвавший Филиппа от работы, а Туанетту от ее дум.

-- Беги, дитя мое, к нам кто-то спешит! -- И Туанетта поднялась и пошла навстречу посетителю.

Это был отец Жозеф. Он быстро шел по дорожке, отбрасывая полой кафтана цеплявшиеся за одежду розы.

На его небольшом темном лице застыло выражение горестного изумления; в одной руке он нес небольшой предмет, завязанный в желто-красный платок. Не глядя по сторонам, поднявшись по лестнице на террасу, он с решительным видом положил узелок на стол.

-- Туанетта, мой добрый друг! Филипп, мой милый мальчик! Я принес их вам! Вот они, мои "дети", мои милые детки! -- Он говорил спокойно, хотя скорбным и глухим голосом.

Туанетта и Филипп смотрели на него с изумлением.

-- Что случилось, отец Жозеф? Зачем вы это делаете? -- спросила Туанетта.

-- Его преосвященство приказал вам? -- спросил Филипп с беспокойством. -- Он прослышал о ваших любимцах?

-- Нет, нет, мой дорогой мальчик; он ничего не знает. Дело много серьезнее. Я был глуп, полагая, что архиепископ станет утруждать себя такими пустяками. Он прислал за мной, чтобы дать мне трудные поручения. Я уезжаю нынче же!

-- О, отец Жозеф, нынче? И далеко? Надолго вы уедете? -- заговорили в один голос Туанетта и Филипп.

-- Не могу сказать, я ничего не могу сказать. Я, как корабль, плывущий с запечатанными приказами, но из некоторых замечаний его преосвященства я заключаю, что уеду ненадолго. Я еду теперь на место заболевшего брата. Когда он поправится, я, вероятно, вернусь.

-- Но разве вы не можете взять с собой "детей", отец Жозеф? -- допытывался Филипп. -- Вам будет грустно без них.

-- Дитя мое, я могу взять их, и я буду очень тосковать без них; но вряд ли подобает служителю церкви отправляться в священную миссию с клеткой белых мышей. -- Отец Жозеф грустно улыбнулся.

-- Мышки были бы веселыми спутниками; они развлекали бы вас, -- сочувственно заметила Туанетта.

-- В том-то и беда; эти невинные твари стали моими любимцами. Я слишком полюбил их и теперь вижу, что пренебрег своим долгом. Мой добрый друг, я проводил целые часы, обучая этих зверьков разному вздору, между тем как должен был учить своих братьев чему-нибудь полезному. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить без пользы хоть часть ее, но... но они так милы, так очаровательны и, кажется, в самом деле любят меня. -- И отец Жозеф заморгал глазами, закашлял и начал яростно тереть нос грубым носовым платком.

-- Я буду любить их; я буду заботиться о них, и когда вы вернетесь, вы их возьмете обратно, -- говорил Филипп, желая утешить отца Жозефа.

-- Я знаю, что ты будешь ласков с ними; они очень привязчивы и меня, я думаю, не забудут. Может статься, по возвращении я возьму их опять. Как бы то ни было, я оставляю их с тобой, оставляю до тех пор, пока не потребую обратно. До свидания, мой дорогой мальчик. -- И он протянул Филиппу темную худую руку. -- Будь послушен и прилежен и... и... не оставляй моих "детей".-- И, не взглянув даже на узелок, отец Жозеф повернулся и быстро сошел на дорожку, в сопровождении Туанетты.

 Бумаги я оставляю на хранение вместе с моими - у моего приятеля. Если они вам понадобятся до моего возвращения, он отдаст их. -- И он назвал имя и адрес приятеля.

-- Надеюсь, что они мне не понадобятся и что вы по возвращении застанете все в том же виде, -- отвечала Туанетта.

-- Будем так думать, моя добрая Туанетта. Мы в руках Божиих. Итак, до свидания, а не прощайте!

Оглянувшись, Филипп увидел темную фигуру отца Жозефа уже за воротами и вспомнил: