Дневник паломника.
Суббота 24 (продолжение)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дневник паломника. Суббота 24 (продолжение) (старая орфография)

Суббота 24 (продолжение). 

Семейный человек. - Эксцентрический поезд. - Оскорбление, нанесенное англичанину. - Один в Европе! - Немцы не понимают скандинавского языка. - Как опасно знать много языков. - Утомительное путешествие. - Кёльн, ура!

В вагоне оказался весьма сведущий бельгиец, сообщивший нам много интересного о городах, мимо которых мы проезжали. Я чувствовал, что если бы мне удалось проснуться, и выслушать этого господина, и запомнить все, что он говорил, и не перепутать его рассказов, - то я бы хорошо ознакомился с местностью между Остенде и Кёльном.

Почти в каждом городе у него были родственники. Я полагаю, что были и есть семьи, не менее многочисленные чем его; но я никогда не слыхал о такой семье. Повидимому она была размещена очень разумно: по всей стране. Всякий раз, когда я просыпался, до меня долетали замечания в таком роде:

- Брюгге... видите колокольню: каждый вечер на ней играют польку Гайдна. Тут живет моя тетка. - Гент, ратуша... говорят, прекраснейший образчик готического стиля в Европе. Вон в том доме, за церковью, живет моя матушка. Алост - обширная торговля хмелем. Там проживал мой покойный дед. Вот королевский замок, - вон, прямо! Моя сестра замужем за господином, который там живет, то есть не во дворце, а в Лексне. Здание судебной палаты... Брюссель называют маленьким Парижем, - по моему он лучше Парижа... не так многолюден. Я живу в Брюсселе. Лувен... там есть статуя Ван де-Вейера: революционера 30 года. Моя теща живет в Лувене. Уговаривает нас переселиться туда же. Уверяет, что мы живем слишком далеко от нея; я этого не думаю. Люттих, - видите цитадель? Мои братья живут в Люттихе - двоюродные. Родные, те в Мастрихте... - и так далее до самого Кёльна.

Вряд ли мы проехали хоть один город или деревню, где не оказалось бы его родни в одном или нескольких экземплярах. Наше путешествие было повидимому не столько поездкой по Бельгии и Северной Германии, сколько посещением мест, населенных родственниками этого господина.

В Остенде я уселся лицом в паровозу. Я люблю так ездить. Проснувшись, немного погодя, я убедился, что еду задом. Натурально я возмутился.

- Кто переложил меня на другую скамейку? - воскликнул я. - Ведь вы знаете, что я сидел на той. Вы не имели никакого права так поступать со мной!

Мне отвечали, что никто меня не перекладывал, а просто поезд пошел обратно в Гент.

Это меня очень обидело. Мне казалось, что поезд просто дурачит пассажиров, заставляя их садиться на свои места (или на чужия, как это иногда бывает) в уверенности, что придется ехать по одной дороге, и затем переменяя направление. Я сомневался, знает ли сам поезд,к уда едет.

В Брюсселе мы опять пили кофе с булками. Не помню, на каком языке я говорил в Брюсселе; только никто меня не понимал. Проснувшись за Брюсселем, я убедился, что снова еду лицом вперед. Очевидно локомотив еще раз переменил направление и потащил вагоны по другой дороге. Я начинал серьезно безпокоиться. Очевидно, этот поезд поступает, как ему заблагоразсудится. Ему нельзя доверять. Он вздумает пожалуй пойти в бок. Мне казалось, что я должен вмешаться в это дело; но обдумывая его, я снова заснул.

Я спал и в Гербестале, где в нам явились таможенные для осмотра, при переезде в Германию. У меня мелькнула смутная идея, что мы путешествуем в Турции и что нас остановили разбойники. На требование открыть чемодан я отвечал: - Никогда!.. - прибавив, что я англичанин и советую им остерегаться. Я сказал также, что они должны оставить всякую мысль о выкупе, потому что в нашей семье не принято платить за других - тем паче за родственников.

Они не обратили внимания на мои слова и осмотрели мой чемодан. Я слабо сопротивлялся, но не мог одолеть их, и заснул.

Проснувшись, я убедился, что нахожусь в буфете. Решительно не помню, как я туда попал. Должно быть инстинкт провел меня во сне.

Я по обыкновению потребовал кофе с булками. (К этому времени я вероятно был переполнен кофе и булками). Мне почему-то пришло в голову, что я нахожусь в Норвегии; поэтому я обратился в человеку на ломаном скандинавском языке (я запомнил несколько скандинавских слов прошлым летом, во время экскурсии в фиорды).

Разумеется он не понял; но я привык в недоумению иностранцев, когда в ним обращаешься на их родном языке и извинил его, - тем более, что требуемые припасы находились под руками и стало-быть язык не представлял особенной важности.

Я взял два стакана кофе, по обыкновению, - один для себя, другой для Б. - и поставив их на стол, оглянулся, отыскивая Б. Его не было. Куда он девался? Я припомнил, что не видал его уже несколько часов. Я не знал, где нахожусь и зачем? Помнилось мне, что мы с Б. отправились вместе - вчера или полгода тому назад, хоть убей не помню - где-то, что-то смотреть, если не ошибаюсь. Теперь мы были за границей, кажется в Норвегии - почему мне взбрела на ум Норвегия, остается для меня тайной и поныне - и я потерял его!

Как нам теперь встретиться? В моем воображении возникла ужасная картина: мы странствуем по Европе, быть может в течение многих лет, тщетно стараясь отыскать друг друга.

Надо что нибудь предпринять и притом немедленно. Так или иначе я должен найти Б. Я вскочил, призывая на помощь весь свой запас скандинавских слов.

Пусть себе эти господа притворяются, что не понимают своего собственного языка. На этот раз они должны понять. Это ужь не вопрос о кофе с булками. Тут дело серьезное. Я заставлю лакея понять мою скандинавскую речь, хотя бы мне пришлось вколачивать слова в его голову кофейником.

Я схватил его за руку, и на скандинавском языке, который должен был звучать крайне патетически, спросил его, не видал ли он моего друга - моего друга Б.

Он выпучил на меня глаза.

Я начинал приходить в отчаяние. Я тряс его за руку.

- Мой друг - толстый, большой, высокий, широкий - есть он где? Видеть его здесь? Где?

(Я говорил таким слогом, потому что мои сведения в скандинавской грамматике крайне скудны, при том же мне право было не до красот слога).

Вокруг нас собралась толпа, привлеченная выражением ужаса на лице лакея. Я обратился к ним:

- Мой друг Б. голова, рыжий... сапоги, желтый, коричневый... пальто, маленькия клетки... нос, очень, огромный! Есть он где? - Его видеть... кто нибудь... где?

Я повторял свои вопросы все громче и громче, и с разными интонациями, стараясь сделать их понятнее. Я просто из кожи лез.

Они с недоумением перешептывались, как вдруг одному из них, казавшемуся посмышленнее других, пришла в голову какая-то повидимому блестящая идея. Он выбежал на платформу и что-то закричал во всю глотку, причем я разобрал слово "норвежец".

Минуту спустя он вернулся, очевидно как нельзя более довольный собой, в сопровождении какого-то очень любезного с вида старичка в белой шляпе.

Толпа разступилась, старичок подошел ко мне, улыбнулся, начал длинную речь на скандинавском языке.

Разумеется я ничего не понял, и это без сомнения отразилось на моем лице. Я знаю по скандинавски два-три слова, и пойму, если их будут произносить медленно и внятно, - но вот и все.

Старичек посмотрел на меня с изумлением и сказал (по скандинавски разумеется):

- Вы говорите по норвежски?

- Немножко, очень плохо... очень.

Мне показалось, что он не только удивился, но и обиделся. Он обратился к толпе и объяснил ей в чем дело. Повидимому они тоже вознегодовали.

Я не мог понять, почему они негодуют. Мало ли людей, незнакомых с норвежским языком! Почему же я должен знать его. Я знаю несколько слов; иные и того не знают.

Я спросил старичка насчет Б. Он понял мой вопрос. Спасибо за это. Но хоть и понял, а помочь мне не мог, также как и остальные, и я решительно не понимаю, зачем они его притащили.

Если бы я хотел занять у него денег, то не мог бы встретить его сердечнее.

- Как я рад вас видеть! - закричал я. - Я думал, что потерял вас.

- Как, вы англичанин! - воскликнул старичок в белой шляпе чистейшим английским языком.

- Да, и горжусь этим, - отвечал я. - Разве вы имеете что нибудь против этого?

Когда мы уселись, Б. сказал мне:

- Вот что я вам скажу, Д. - вы знаете слишком много языков для этого континента. Ваши лингвистическия способности могут просто погубить нас, если вы не обуздаете их. Вы не говорите по санскритски или по халдейски?

- Нет, - отвечал я.

- А по еврейски или по китайски?

- Наверно?

- Говорю же вам, - ни словечка!

- Слава Богу, - сказал Б. с видимым облегчением. - А то вы наверно обратились бы в какому нибудь простодушному немцу на одном из этих языков.

Как утомительно путешествовать в Кёльн в жаркое летнее утро. Воздух в вагоне удушливый. Я всегда замечал, что пассажиры на железных дорогах считают чистый воздух ядом. Запирают все окна и вентилятор; никто не хочет, чтоб другому дышалось свободно. Солнце печет сквозь стекла. Наши головы и члены тяжелеют. Пыль и сажа проникают в вагон, садятся на платье, пудрят руки и лицо, Мы дремлем, пробуждаемся за толчках, и снова засыпаем. Я просыпаюсь и вижу, что голова соседа покоится на моем плече. Совестно столкнуть ее, у него такой доверчивый вид. Но он тяжел. Я толкаю его на другого пассажира. Ему и на нем также хорошо. Мы клюем носами; поезд встряхивает - мы сталкиваемся головами. Вещи валятся на нас с полочек. Мы испуганно озираемся, и снова начинаем дремать. Мой чемодан обрушился наголову несправедливого пришлеца в уголку. (Не возмездие-ли это?) Он вскакивает, извиняется и снова засыпает. Мне лень поднять чемодан. Он остается на полу. Несправедливый пришлец пользуется им вместо табуретки.

"чему вы верите". - И первое, что они показывают нам, - церковь: - "вот чему мы верим." Затем появляется длинная труба (сначала вера, потом дела). Далее - куча крыш, которые превращаются по мере приближения в отдельные дома, фактории, улицы - и мы въезжаем в сонный город.

Какие-то люди заглядывают в нам в вагон. Повидимому они не особенно интересуются нами, так как тотчас же захлопывают дверь и мы снова засыпаем.

Мало по малу страна начинает оживляться. Грубые повозки, в виде буквы V, запряженные волами или даже коровами, терпеливо поджидают, пока мы пересеваем длинные прямые как стрела дороги, тянущияся на много миль по равнине. Крестьяне направляются в поля, на работу. Дымок поднимается над деревнями и фермами.

Около полудня мы замечаем, выглянув из окна, какие-то две иглы, торчащия рядом на горизонте. Я сообщаю об этом явлении Б. и он говорит, что это колокольни Кельнского собора. Мы начинаем зевать, потягиваться и собирать наши чемоданы, пальто и зонтики.