Дневник паломника.
Воскресенье 25 (продолжение)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дневник паломника. Воскресенье 25 (продолжение) (старая орфография)

Воскресенье 25 (продолжение). 

Мы обедаем. - Странное блюдо. - "Хандра овладевает мною". - Немецкая сигара. - Прекраснейшая спичка в Европе. - Как легко потерять друга в особенности на Мюнхенском вокзале. - Жертва судьбы. - Роковой указатель. - В горах. - Принц и нищий. - Современный роман. - Прибытие в Оберау. - Мудрые и неразумные пилигримы. - Занятная поездка. - Этталь и его монастырь. - Мы достигаем цели наших странствий.

К часу дня мы вернулись в ресторан обедать. Немцы всегда обедают около полудня - и плотно обедают. В отелях, посещаемых туристами, table d'hôte в течение сезона назначается в 6--7 часов, но это только уступка иностранцам.

Я упоминаю о нашем обеде не потому, что считаю это событие особенно интересным для читателя, а в видах предостережения моих соотечественников, которым случится путешествовать по Германии, против излишняго доверия к липтаускому сыру.

Я охотник до сыров и смерть люблю отыскивать новые сыры; поэтому, увидев на карточке "Liptauer garniert" - предмет гастрономии, о котором я до сих пор не слыхивал, я решил попробовать, что это за штука.

Не аппетитно глядел этот сыр. У него был такой болезненный, плачевный вид. Казалось, он претерпел много невзгод. Цветом он походил на замазку. Вкусом тоже, - по крайней мере я думаю, что замазка должна иметь такой вкус. Я до сих пор не уверен, что это не была замазка. Гарнир был еще замечательнее сыра. вокруг всей тарелки красовались различные вещи, которых я никогда не видал на обеденном столе, и вовсе не желаю видеть. Было тут несколько стручков, три-четыре замечательно крошечных картофелины, если только это были картофелины, а не разваренный горох, несколько веточек укропа, какая-то рыбка, очень молоденькая, на вид должно быть из породы колюшек, и немного красной краски. Словом, целый обедец.

С какой стати сюда попала красная краска, не понимаю. По мнению Б., на случай самоубийства. Посетитель, съевший это блюдо, не захочет жить, - объяснял он; имея это в виду, ресторан предупредительно снабжает его ядом.

Попробовав сыр, я думал было ограничиться первым глотком. Но кроме того, что жаль было бросать целое блюдо, мне пришло в голову, что я могу войти во вкус по мере того, как буду есть. Мало ли хороших вещей, в которым мы привыкаем помаленьку! Я сам помню время, когда не любил пива.

Итак я смешал в одну кучу все, что было на тарелке, и принялся уписывать этот винегрет ложкой. Такого невкусного блюда мне не приходилось есть с тех пор, как меня заставляли глотать касторовое масло в случае разстройства желудка, что было очень давно.

Жестокая хандра напала на меня после обеда. Мне вспомнились с болезненною живостью все мои поступки и дела, которых делать не следовало. (И много же их набралось). Вспомнились разочарования и неудачи, постигшия меня в течение моей карьеры; несправедливости, которые мне пришлось претерпеть; обидные слова и поступки, доставшиеся на мою долю. Вспомнились люди, которых я знал и которые теперь умерли; девушки, которых я любил и которые повыходили замуж за других, так, что я даже не знаю их адреса. Я размышлял о суете и фальши нашего земного существования, столь скоротечного, столь полного горечи! Я грустил об испорченности этого мира, о несовершенстве всего сущого!

Я думал и о нашей нелепой затее. Ради чего мы таскаемся по Европе, изнывая в душных вагонах, терпя всяческия неудобства в гостинницах? Сколько времени пропало даром, а какое удовольствие? - одно огорченье!

Когда мы вышли из-за стола и направились по Максимилиановской улице, Б. находился в веселом и игривом расположении духа. Но я с удовольствием заметил, что по мере того, как я излагал свои мысли, он становился серьезнее и пасмурнее. Он не дурной человек, знаете, только немного легкомыслен.

Он купил сигар и предложил мне. Но я не хотел курить. Именно в эту минуту куренье казалось мне безумной тратой времени и денег.

- Через несколько лет, а может быть еще до истечения этого месяца, - сказал я, - мы будем лежать в холодной могиле и черви станут пожирать наше тело. Будет ли нам тогда польза оттого, что мы курили сигары?

- Для меня, - отвечал он, - польза будет теперь же и вот какая: если вы заткнете себе рот сигарой, то я не услышу ваших разглагольствований. Сделайте одолжение, - возьмите.

Не желая огорчать его, я взял.

Мне не нравятся немецкия сигары. Б. говорить, что если ценить их в копейку, то можно примириться с ними. Но я утверждаю, что если ценить их в гривенник, то примириться с ними нельзя. Если их хорошенько сварить, то, я думаю, оне годятся вместо зелени; но как материал для куренья, оне не стоят спички, которой вы их зажигаете, в особенности немецкой спички. Немецкая спичка изящное произведение искусства. У ней желтая головка на красной или зеленой палочке; это безспорно прекраснейшая спичка в Европе.

Мы выкурили не мало копеечных сигар, пока оставались в Германии, и все же не заболели; я вижу в этом доказательство нашего крепкого сложения и цветущого здоровья. Мне кажется, что общества страхования жизни могли бы воспользоваться немецкими сигарами при своих операциях. Вопрос: "У вас крепкое здоровье?" Ответ: "Я курил немецкую сигару и, как видите, живъ*. Страховка принята.

К трем часам мы вернулись на станцию и стали отыскивать наш поезд. Бегали, бегали и все без толку. Центральная станция в Мюнхене - огромное здание, настоящий лабиринт корридоров, проходов и галлерей. Тут гораздо легче потеряться самому, чем отыскать что бы то ни было. Сколько раз мы с Б. терялись вместе и порознь и не сосчитаешь. В течение получаса мы только и делали, что рыскали по станции, отыскивая друг друга, встречались со словами: "Куда вы запропастились? Я искал вас всюду. Не исчезайте же, пожалуйста", - и вслед затем снова теряли друг друга.

Что всего замечательнее, мы встречались всякий раз у двери буфета третьяго класса.

Мы наконец привыкли в ней как в двери родного дома, и всякий раз испытывали радостное волнение, когда после утомительных странствований по залам, багажным отделениям, ламповым депо, - перед нами мелькала вдали знакомая медная ручка, подле которой поджидал нас дорогой, потерянный друг.

Если нам долго не удавалось отыскать ее, мы обращались в кому нибудь из служащих:

- Скажите пожалуйста, - говорили мы, - как пройти в двери буфета третьяго класса?

Пробило три, а мы все еще не нашли поезда, который должен был отправиться в 3 ч. 10 м. Мы начали не на шутку безпокоиться, не случилось ли чего с беднягой, и обратились с разспросами в служащим.

- Поезд в Обер-Аммергау в три часа десять? - отвечали нам. - Да он еще и не собирался.

- Не собирался? - воскликнули мы с негодованием. - Так поторопите же его! Ведь ужь три часа.

- Да, - отвечали нам, - три часа пополудни. Но это ночной поезд. Разве вы не заметили, что об нем напечатано жирным шрифтом? Все поезда от 6 вечера до 6 утра печатаются жирным шрифтом в отличие от дневных. Времени у вас довольно. Успеете еще поужинать.

Очевидно, это рок.

В пятницу я отмечаю поезд, который ходит "только по субботам" в какое нибудь место, где мне необходимо побывать. В субботу я вскакиваю в 6 часов утра, наскоро глотаю чай и лечу на вокзал, чтобы захватить поезд... который ходит ежедневно "кроме субботы".

В довершение всего меня преследует как демон один указатель поездов, от которого я не могу отделаться, именно указатель Бредшо за август 1887. Каждое первое число регулярно, я покупаю и приношу домой новый указатель Бредшо с новыми таблицами. Куда они деваются, - не знаю. Со второго числа я их больше не вижу. Я никогда не мог узнать об их судьбе. На их место является и сбивает меня с толку - провлятый старый указатель 1887.

Три года я стараюсь от него отделаться, - но он не желает оставить меня в покое. Я выбрасывал его за окно; он падал на головы прохожих; прохожие подбирали его, отирали и приносили в мой дом, и мои домашние, - мои друзья, как они себя величают, - моя плоть и кровь, благодарили их и принимали книгу.

Я разорвал ее на куски, и разбросал их по всему дому и саду, и лица, которые поленились бы пришить пуговицу в моей рубашке, хотя бы от этого зависела моя жизнь, - собрали и сшили куски и принесли книгу обратно в мой кабинет!

Этот указатель положительно обрел тайну вечной молодости. Другия книги, которые мне случалось покупать, спустя неделю превращались в жалкия лохмотья. Эта глядит такой же новой, свежей, чистой как в тот день, когда впервые поддела меня, заставив купить ее. Случайный наблюдатель ни за что не догадается по её наружности, что это указатель не за текущий месяц. Очевидно, её прямая задача и цель обманывать людей, внушая им мысль, будто она - указатель Бредшо за текущий месяц.

Она развращает меня, - эта книга! На ней лежит ответственность по крайней мере за 10% нехороших слов, которые я произнесу в течение года. Она заставляет меня бражничать и играть. Мне всякий раз приходится дожидаться 3--4 часа на дрянных провинциальных станциях. Я перечитываю объявления и росписания на обеих платформах, а затем отправляюсь в гостинницу и играю с хозяином на бильярде на пару пива.

Когда я умру, этот указатель положат со мною в гроб, и я представлю его на том свете, и объясню, как было дело. Надеюсь, что из списка моих грехов вычеркнут по меньшей мере двадцать пять процентов благодаря указателю Бредшо.

Поезд в 3 ч. 10 м. утра был конечно слишком поздним для нас. Он приходит в Обер-Аммергау не раньше девяти. Мы могли бы воспользоваться вечерним поездом, - в семь часов тридцать, - который доставил бы нас на место назначения ночью, - еслиб только удалось найти извощика в Оберау, ближайшей в деревне станции. Зная, что в Обер-Аммергау имеется представитель агентства Куна (сидя дома, мы смеемся над этими господами, которые так любезно руководят путешественником, когда он сам не может руководить собою; но я замечал, что во время путешествия большинство из нас взывает в ним о помощи), - мы телеграфировали ему насчет извощика, а затем отправились в гостинницу соснуть.

От Мюнхена до Оберау большой переезд. Мы видели прекрасное озеро Штарнберг в ту минуту, когда заходящее солнце позолотило окрестные деревушки и виллы. Здесь, в этом озере, утопился бедный безумец Людвиг, покойный баварский король. Бедный: - подле замка, который он выстроил для себя в этой очаровательной долине. Бедный король. Судьба наделила его всем, что нужно для счастья, кроме способности быть счастливым. У судьбы ведь страсть уравновешивать свои дары. Я знавал одного чистильщика сапогов на углу Вестминстерского моста. Судьба дала ему гривенник в день на удовлетворение всех его нужд и потребностей (включая и предметы роскоши), но она же дала ему способность веселиться целый день на этот гривенник. На копейку он мог доставить себе больше удовольствия, чем обыкновенный человек на сто рублей. Он не знал, что ему плохо живется, как Людвиг не знал, что ему живется хорошо; и целый божий день смеялся, веселился, работал, - не больше чем было необходимо - ел, пил и играл. В последний раз я видел его в госпитале св. Фомы, куда он попал жестоко искалеченный, подвернувшись как-то под экипаж. Он объявил мне, что тут ему чудесно, что он "как сыр в масле катается" и не выйдет из госпиталя пока совсем не вылечится. На вопрос, не больно ли ему, он отвечал, что "больно", когда он "думает об этом".

Бедный чудак! всего-то три дня оставалось ему кататься как сыр в масле. Он умер на четвертый день и, как мне передавали, сохранил свою веселость до последней минуты. Ему было не более двенадцати лет когда это случилось. Он прожил не долгую, но веселую жизнь.

Еслиб этот нищий мальчуган и бедный старый Людвиг составили компанию и поделили между собою способность к увеселению, которой обладал мальчишка, и средства к увеселению, которыми обладал король, как бы славно зажилось обоим, в особенности королю. Ему бы и в голову не пришло топиться: жаль было бы разстаться с жизнью.

Но судьба не захотела этого. Она любит подшучивать над людьми и превращать жизнь в парадокс. Одному она сыграла восхитительную мелодию на волшебной скрипке, удостоверившись наперед, что он безнадежно глух. Другому просвистала несколько нот на грошовой дудке и он принял их за музыку и пустился в пляс.

На том самом месте, где король Людвиг возвратил богам подаренную ими жизнь, утопилась несколько времени спустя чета молодых любовников. Они не могли обвенчаться в здешней жизни, - и решили, что смерть обвенчает их. История этих молодых безумцев была напечатана в газетах, она напоминает скорее какую-нибудь рейнскую легенду, чем действительное событие, случившееся в нашем прозаическом девятнадцатом веке.

Он был какой-то германский принц, - я хорошо помню это - и как следует германскому принцу - без гроша в кармане, так что её отец, как все отцы, которым угрожает опасность обзавестись безденежным зятем, отказал ему в руке дочери. Принц отправился за границу наживать состояние.

Он был в Америве и там ему повезло. Года через два он вернулся на родину довольно состоятельным человеком, - и убедился, что опоздал. Его милая, обманутая ложным известием о его смерти, вышла, по настоянию родных, за какого-то богача. Другой на его месте продолжал бы ухаживать за леди, предоставив богачу материальные издержки по содержанию семьи. Но эта парочка была более легкомысленна или глубже чувствовала, чем большинство из нас. Не вынося насмешливого хохота, которым казалось был наполнен воздух вокруг них, они явились в одну бурную ночь к озеру и на мгновение образумили капризную судьбу, превратив её жестокую комедию в еще более жестокую трагедию.

Потеряв из вида спокойную гладь Штарнбергского озера, мы углубились в темный лабиринт гор и стали взбираться между пропастями и ущельями. По временам, мелькала мимо нас деревушка, - как бледное привидение, резко выделяясь на черном фоне гор при ярком свете луны, или темное, безмолвное озеро; или горный поток, пенистые воды которого казались в ночной темноте длинным белым шнурком.

путь не был продолжен до Пантевирхена. От Мурнау начинается довольно крутой подъем в Аммергау, такой крутой, что несколько лет тому назад здоровенный пилигрим умер от усталости, взобравшись по этой дороге. Неутомимые горцы и изнеженные горожане одинаково должны были взбираться пешком, так как лошади могли только тащиться сзади с пустыми экипажами.

Но с каждым сезоном европейский турист встречает все новые и новые удобства, с каждым годом уменьшаются и сокращаются трудности, а с тем вместе и удовольствие и интерес путешествия. Пройдет немного лет и туриста станут упаковывать в вату в его собственном кабинете, - упакуют, наклеют ярлык, отправят на место назначения, а там распакуют. В настоящее же время поезд перевозит его через гору Этталь в Оберау, а из этой деревушки приходится ехать на лошадях в долину Аммер, по довольно сносной дороге, на протяжении четырех-пяти английских миль.

Мы прибыли на станцию Оберау в полночь; она оказалась оживленнее и шумнее, чем в обыкновенное время в полдень. Маленькая гостинница была битком набита туристами и паломниками, которые, как и хозяин, недоумевали, где им улечься спать; еще более недоумевали (в этому последнему обстоятельству хозяин относился равнодушно), как им добраться в Обер-Аммергау в началу представления, т. е. в восьми утра.

Иные нанимали извощиков за баснословные цены, с тем, чтобы отправиться в 5 часов; другие, не достав извощика, решали идти пешком и приказывали усталым лакеям разбудить в половине третьяго, и подать завтрак ровно в четверть третьяго утра. (Я и не знал, что бывают такие часы утра).

Нам посчастливилось найти нашего возницу, почтенного фермера, который поджидал нас с какой-то удивительной колымагой, запряженной парой сытых и крепких с виду лошадей; и после оживленной перепалки между возницей и дюжиной туристов, пытавшихся залезть в колымагу под тем предлогом, что это омнибус, мы тронулись в путь.

узкой дороге, но там, где можно было пустить лошадей вскачь, например, на крутых спусках, внезапно следовавших за каким нибудь длиннейшим и труднейшим подъемом, наш возница не жалел лошадей. В такия минуты путешествие становилось не на шутку занятным и всю нашу усталость как рукой снимало.

Чем круче был спуск, тем, понятно, быстрее могли мы ехать. Чем ухабистее была дорога, тем ретивее мчались кони. Во время этой езды мы испытали, в концентрированной форме, все, что может испытать человек, переезжая через канал в бурную погоду, путешествуя в тряском поезде и подвергшись встряске на одеяле, на жестком узловатом одеяле с множеством острых узлов и краев. Никогда бы я не подумал, что столько разнородных впечатлений можно получить от одной единственной машины!

Приблизительно на полдороге мы миновали Этталь у входа в долину Аммер. Большой белый храм, забравшийся так высоко в пустынные горы, знаменитое среди набожных католиков место паломничества. Много столетий тому назад один из древних баварских королей выстроил здесь монастырь, для чудотворной иконы Св. Девы, которая (икона) была послана ему с неба, когда враги одолевали его в чужой стране. Она даровала ему победу. Может быть не безполезными оказались при этом сильные руки и мужественные сердца его баварских вассалов; но эти помощники были забыты. Старая церковь и монастырь, служивший чем-то в роде богадельни для одряхлевших рыцарей - были разрушены ударом молнии в одну ужасную ночь лет полтораста тому назад; но чудотворная икона осталась невредимой и до сих пор привлекает богомольцев в новую, и далеко не столь величественную церковь, выстроенную на месте прежней.

Монастырь, перестроенный тогда же, служит теперь для более практических целей: в качестве пивоварни.

За Этталем дорога сравнительно ровная, так что мы пустились рысью и вскоре приехали в Обер-Аммергау. Огни светились в окошках четырехугольных каменных домов, и страшные, темные фигуры двигались по улицам, хлопоча над приготовлениями к великому делу, которое должно было начаться утром.

"Покойной ночи!" способным разбудить спящого на разстоянии мили; во весь дух обогнул с полдюжины углов; влетел в ворота какого-то сада и остановился у открытой двери, сквозь которую лился поток света и виднелись две рослые, здоровенные девушки, дочери нашего хозяина, ожидавшия его приезда. Оне провели нас в большую уютную комнату, где уже поджидал нас аппетитный ужин, состоявший из телятины (в Германии кажется почти исключительно питаются телятиной) и бутылки белого вина. При обыкновенных обстоятельствах я бы побоялся, что подобный ужин возбудит охоту скорее к движению и деятельности в течение остающихся нам шести часов, чем ко сну; но теперь я чувствовал, что потребуется по меньшей мере барабан, дабы разбудить меня через пять секунд после того как я опущу голову на подушку, или на то, что называется подушкой в Германии; в виду этого я не стал церемониться.

для того, чтобы вызывать кошмары у нервных людей.

- Пожалуйста, разбудите нас во время, - сказал Б. хозяину. - Было бы очень неприятно проснуться в четыре часа пополудни и убедиться, что прозевали представление, ради которого приехали сюда из Англии.

- О, будьте покойны, - отвечал тот. - Вы и сами не проспите. Все наши и вся деревня будет на ногах к пяти часам, кроме того здесь под окнами зададут концерт, да и пушка на Кофеле...

- Послушайте, - перебил я, - этого для меня мало. Не думайте, что меня разбудят крики под окнами, музыка, землетрясение, взрывы и тому подобные вещи. Кто нибудь должен придти ко мне в спальню, поднять меня, посадить на кровати и присмотреть, чтобы я не заснул опять на кровати или на полу. Вот как нужно меня будить. Не говорите же мне о шуме, концертах, пушках и прочем вздоре. Я знаю, к чему это приведет: я вернусь в Англию, не увидав представления. Меня нужно будить утром, а не убаюкивать

"покойной ночи" и поспешил снять сапоги прежде чем засну.