Дневник паломника.
Пятница, 30 или суббота, 31. Не знаю наверно, что именно

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дневник паломника. Пятница, 30 или суббота, 31. Не знаю наверно, что именно (старая орфография)

Пятница, 30 или суббота, 31. Не знаю наверно, что именно. 

Тревоги агента по части туристов. - Его взгляды на туристов. - Англичанка за границей. - И дома. - Самый безобразный собор в Европе. - Старые и новые мастера. - Немецкий оркестр. - "Bier Garten". - Женщина, которая не вскружит голову мужчине. - Обед под музыку. - Почему нужно закрывать свои кружки.

Я думаю, что сегодня суббота. Б. уверяет - пятница; но я положительно уверен, что три раза брал утренния ванны с тех пор, как мы оставили Обер-Аммергау, а мы уехали оттуда в среду утром. Если сегодня пятница, то значит я взял две утренния ванны в один день. Во всяком случае завтра мы решим этот вопрос: увидим, будут ли открыты лавки.

Мы ехали из Обер-Аммергау с агентом по части туристов и он рассказывал мне о своих тревогах. Повидимому агент по части туристов такой же человек, как и все, и имеет такия же чувства, как мы. Мне и в голову не приходило это раньше. Я сказал ему об этом.

- Да, - отвечал он, - это никогда не приходит в голову вам, туристам. Вы относитесь к нам, как будто мы Провидение, или даже само правительство. Когда все идет ладно, вы спрашиваете, - какой от нас прок? - с презрением, а если что ни так, предлагаете тот же вопрос с негодованием. Я работаю шестнадцать часов в сутки, чтобы доставить вам всяческия удобства, а вы хоть бы взглянули ласково. А случись поезду опоздать, или хозяину гостинницы содрать лишнее, вы разносите меня. Если я смотрю за вами, вы называете меня несносным; если же я предоставляю вас самим себе, вы говорите, что я пренебрегаю своими обязанностями. Вы съедетесь сотнями в жалкую деревушку в роде Обер-Аммергау, даже не предуведомив нас о своем приезде, а потом грозитесь пропечатать нашего брата в "Таймс" за то, что каждому из вас не приготовлена квартира и обед.

- Вы требуете лучшую квартиру в местечке, а когда ее достанешь, чорт знает с какими хлопотами, начинаете артачиться из-за цены. Вы все напускаете на себя вид переодетых герцогов и герцогинь. Никто из вас и слышать не хочет о вагонах второго класса, - даже не знает об их существовании. Вам подай отдельное купе первого класса на каждого. Омнибус вы видели только издали и всегда недоумевали, что это за штука. Предложить вам проехаться в таком плебейском экипаже, - да вы два дня не опомнитесь от подобного оскорбления. Вам подавай коляску с ливрейным лакеем, чтобы везти вас в горы. Вы, все без исключения, должны занимать самые дорогия места в театре. Места в восемь и шесть марок почти также хороши как места в десять марок, которые имеются лишь в ограниченном количестве; но посадить вас не на самое дорогое место, значило бы нанести вам кровное оскорбление. Еслиб крестьяне были поумнее, и содрали-б с вас десять марок за восьмимарочное место, вы бы остались довольны; но они слишком просты для этого.

Надо сознаться, что люди, владеющие английским языком, которых мы встречаем на континенте, пренеприятный народ. Услыхав на континенте английский язык, вы почти наверняка услышите воркотню и брюжжанье.

Хуже всего женщины. Иностранцам приходится сталкиваться с худшими образчиками женской породы, какие только могут найтись у нас, англосаксов. Путешественница англичанка или американка - груба, самоуверенна и в тоже время безпомощна и труслива до комизма. Она до крайности себялюбива и знать не хочет о других; ворчлива до невозможности и безусловно неинтересна. Мы возвращались в омнибусе из Обер-Аммергау с тремя образчиками этой породы, ехавшими в сопровождении какого-то несчастного господина, которого оне просто-таки заели. Всю дорогу оне ворчали на него за то, что он посадил их в омнибус. Такого оскорбления им еще никогда не приходилось испытать. Оне довели до сведения всех остальных пассажиров, что у них дома есть собственная карета и что оне заплатили за билет первого класса. Оне возмущались также своими хозяевами, которые вздумали пожать им руки на прощанье. Оне не для того приехали в Обер-Аммергау, чтобы терпеть фамильярное обращение со стороны немецких мужиков.

Есть много женщин на этом свете, которые во всех отношениях лучше ангелов. Оне милы, грациозны, великодушны, ласковы, самоотвержены и добры, - несмотря на все искушения и испытания, каких не ведают ангелы. Но и таких не мало, которым модное платье и даже звание леди не мешают обладать вульгарной натурой. Лишенные природного достоинства, оне пытаются заменить его наглостью. Оне принимают крикливость за самообладание, а грубость за знак превосходства. Глупая надутость кажется им аристократическою "внушительностью". Подумаешь, оне изучали "позы" на страницах модного журнала, кокетство - у горничных плохого разбора, остроумие - в балаганных фарсах, манеры - на толкучке. Навязчивое раболепие перед высшими, грубость и нахальство с низшими - вот их способ удерживать за собой свое положение, - каково бы оно ни было в обществе; а скотское равнодушие к нравам и чувствам всех остальных существ, - это, по их мнению, знак высокородной крови.

Этого рода женщины всюду лезут вперед; становятся перед картиной, заслоняя ее ото всех остальных, и выкрикивают во всеуслышание свои глупые мнения, которые очевидно кажутся им удивительно острыми, сатирическими замечаниями; громко разговаривают в театре, во время представления являются в половине первого акта, и нашумев елико возможно, встают и спесиво направляются к выходу до окончания пьесы; этого рода женщины на обедах и "вечерах", - самая дешевая и скучнейшая из скучных общественных функций (знаете, как устроить фешенебельный "вечер", нет? Соберите пятьсот человек, из которых две трети не знают, а остальные от души ненавидят друг друга, - в комнату, которая может вместить всего сорок душ, заставьте их смертельно надоесть друг другу салонной философией и пересудами о скандалах; затем дайте им по чашке слабого чаю с черствым сухарем, или, если это вечер с ужином, по бокалу шампанского, от которого будет тошнить целую неделю, и по бутерброду с ветчиной, - и в заключение выпроводите их на улицу), только и делают, что отпускают насмешливые замечания о каждом, чье имя и адрес им известны; этого рода женщины занимают на конке два места (так как у себя на родине леди новой школы удивительно экономна и деловита) и, бросая негодующие взоры на усталую модистку, скорее заставят бедную девушку простоять целый час с своим узлом, чем уступят ей место; этого рода женщины сокрушаются в газетах об упадке рыцарства. Б., который смотрел через мое плечо пока я писал эту рацею, замечает, что я слишком долго питался кислой капустой и белым вином; но я возражаю, что если что может поравняться с моей любовью и уважением во всем вообще представителям и представительницам обоих полов, то разве только любовь в церквям и картинным галлереям.

Со времени нашего возвращения в Мюнхен мы до сыта нагляделись на церкви и картины.

Жители Мюнхена хвалятся, будто их собор самый безобразный в Европе; и судя по его внешности, я склонен думать, что эта похвальба имеет основание.

Что касается картин и статуй, то оне просто набили мне оскомину. Величайший художественный критик вряд ли питает такое отвращение в картинам и статуям, какое питаю в ним я в настоящую минуту. Мы проводили целые дни в галлереях. Мы критиковали каждую картину, толкуя о её "колорите", и о "формахъа, и о "мазках", и "перспективе", и о "воздухе". Посторонний человек, услыхав наш разговор, вообразил бы, что мы что-нибудь смыслим в живописи. Минут десять мы стоим перед картиной, всматриваясь в нее. Потом обходим вокруг полотна, отыскивая надлежащее освещение. Отступаем, наступаем на ноги посетителям, стоящим позади нас; находим наконец надлежащую "дистанцию", садимся, прикрываем глаза рукою на манер козырька, всматриваемся в картину, обсуждаем её достоинства и недостатки. Потом подходим в ней вплотную и только что не обнюхиваем ее, разбирая детали.

Вот как мы осматривали картинные галлереи в начале нашего пребывания в Мюнхене. Теперь мы пользуемся ими для практики в скорой ходьбе.

Сегодня утром я прошел в старом Пантехниконе сто ярдов в двадцать две с половиной секунды - по моему мнению, это очень недурно. Б. запоздал на пять восьмых секунды; правда - он зазевался по дороге на Рафаэля.

Пантехниконом мы называем то, что Мюнхенцы величают Пинакотекой. Мы никак не могли правильно произнести слово Пинакотека. У нас выходило "Пиниотека", "Пинтоктека" и даже "Панна Потеха". Однажды после обеда Б. назвал ее "Винт и аптека"; тут мы испугались, решились окрестить ее каким нибудь разумным, практичным названием, во избежание всяких недоразумений. По здравом обсуждении вопроса мы остановились на слове "Пантехникон". Это почтенное старинное слово; оно начинается с буквы "П"; его почти также трудно произнести и звучит оно чем-то родным. Повидимому это самое подходящее название.

Старый Пантехникон посвящен исключительно картинам старинных мастеров; я ничего не скажу о них, так как отнюдь не желаю противоречить установившемуся на этот счет мнению Европы. Пусть художественные школы сами решают этот вопрос. Я замечу только, ради полноты, что некоторые картины показались мне прекрасными, другия же так себе.

Больше всего поразило меня обилие полотен с изображениями всякого рода съестных припасов. Процентов двадцать пять картин предназначались повидимому для иллюстрированных каталогов семян или для журналов по садоводству и огородничеству той эпохи.

- Что побуждало этих старых добряков, - сказал я Б., - выбирать такие неинтересные сюжеты? Кому захочется смотреть на превосходный, живой портрет кочна капусты или мерки гороху, или на изображение, - мастерское, слова нет - блюда овощей. Взгляните на "Вид в мясной лавке No 7063, десятисаженное полотно. Художник просидел над ним года два, - не меньше. На каких покупателей он разсчитывал? А этот рождественский окорок - наверно его написал какой-нибудь голодный бедняк, думая что если он нарисует съестное, так оно заведется у него в доме.

теперь повсюду в Европе. Для спальных они писали... ну, те, предназначенные для спальных картины, которые вы вероятно заметили здесь, а для столовых - изображения всяческой снеди, - вероятно для возбуждения аппетита вместо закуски.

В новом Пантехниконе выставлены произведения современной германской школы. Оне показались мне крайне бедными по содержанию. Точно иллюстрации из рождественских нумеров журналов для юношества. Все это солидная, основательная, старательная работа. Краски составлены очень хорошо и всегда видно, что хотел сказать автор. Но полное отсутствие фантазии, индивидуальности мысли. Кажется, будто любую из этих картин мог бы нарисовать всякий, кто выучился как следует живописи и неглуп от природы. Таково мое мнение, по крайней мере; и так как я ничего не смыслю в живописи, то и говорю только-то, что думаю.

на родине лютая смерть. Они были бы убиты на общественный счет и тела их отданы бедным на колбасы. Немцы оставляют для себя только наилучших музыкантов.

Из всех городов объединенного фатерланда Мюнхен, сколько мне известно, наиболее славится своей военной музыкой и гражданам позволяется не только платить за нее, но и слушать ее. Два-три раза в день в различных частях города какой-нибудь военный оркестр играет pro bono publico, а по вечерам они подвизаются в больших увеселительных садах.

Треск и грохот главная отличительная черта их музыки; но в случае надобности они могут извлекать из своих старых, потерпевших от времени, труб, переходящих из поколения в поколение со времени основания полка, такия нежные полные, чистые ноты, что хоть бы и старинной скрипке в пору.

ревниво следит за исполнением своего любезного Вагнера или отрывков из Моцарта или Гайдна, которые они охотно слушают в виде приправы к сосискам с капустой, и если исполнение придется им по вкусу, награждают оглушительными апплодисментами.

Всякому, кто желает видеть не только немецкие замки и церкви, но и немецкий народ, следует заглянуть в "Bier Garten". Здесь собираются всевозможные ремесленники и рабочие. Сюда являются после дневных трудов лавочник с своей супругой и детками, молодой конторщик с своей невестой - и её маменькой, увы! нет блаженства без горечи, - солдат с своей любезной, студенты, гризетка с двоюродным братцем, мальчик из лавки и мастеровой.

Сюда являются седовласые Иоганн и Каролина и сидя над кружкой пива, которую делят по братски, вспоминают о детях: о маленькой Лизе, которая вышла за умного Карла и уехала с ним далеко далеко, за океан; о веселой Эльзе, которая живет в Гамбурге и у которой уже есть внучата, о кудрявом Франце, любимчике матери, который пал в далекой Франции, сражаясь за родину. За ближайшим столиком красуется пышная, румяная, счастливая девушка, с несколько высокомерным видом, который впрочем можно ей простить; она только что спасла многообещающого, но робкого юношу от жестоких страданий по гроб жизни или даже от помешательства и самоубийства, - тем, что согласилась наконец протянуть ему свою полную ручку, которую он так усердно тискает под столом, воображая, что никто их не видит. Напротив них почтенное семейство уписывает яичницу, запивая ее белым вином. Отец в отличном расположении духа, доволен собою и всем миром, сияет и раскатисто хохочет; ребенок молча, торжественно, с деловым видом, уплетает за обе щеки; маменька улыбается обоим, не забывая однако о еде.

Я думаю, что всякий, кто долго проживет среди германских женщин, полюбит их. В них что-то такое нежное, женственное, искреннее. От этих открытых, добродушных лиц распространяется какая-то атмосфера здоровья, простоты, доброты. Вглядываясь в эти спокойно-честные глаза начинаешь мечтать о чистом аккуратно сложенном домашнем белье, о подушечках с душистыми травами, об аппетитных изделиях домашней кухни; об ослепительно вычищенных кострюлях, о топоте маленьких ножек, о тоненьких голосках, предлагающих глупенькие вопросы; о мирных беседах в гостиной, вечером, когда дети улягутся спать, а взрослые собираются потолковать о важных вопросах домашняго хозяйства и домашней политики.

Это не такого рода женщина, чтобы вскружить голову мужчине, но именно такого, чтобы овладеть его сердцем - полегоньку, помаленьку, незаметно для него самого, - но с каждым годом окутывая его все гуще и гуще нежными невидимыми прицепками, которые впиваются в него все глубже и глубже, пока наконец лживые видения и пылкия страсти его юности не исчезнут и он превратится в почтенного семьянина, в халате и туфлях.

"Bier Garten'е". Мы думали, что будет очень приятно есть и пить под музыку, но убедились, что это не так-то просто. Для того, чтобы с успехом обедать под музыку, требуется исключительно сильное пищеварение, особенно в Баварии.

Оркестр, играющий в Мюнхенском "Bier Garten'е" не какой-нибудь плохенький оркестришка. Мюнхенские военные музыканты народ здоровый, широкоплечий и привычный к работе. Они мало говорят и никогда несвистят. Они приберегают легкия для своего дела. Они не станут дуть изо всей мочи, чтобы не лопнули инструменты; но будьте уверены, что добросовестный немецкий музыкант произведет все то давление на квадратный дюйм, какое по разсчету могут вынести трубы, корнет или тромбон.

Если вы находитесь не далее как за милю от мюнхенского военного оркестра, вы слушаете его и не можете думать ни о чем другом. Он приковывает ваше внимание, овладевает всем вашим существом. Ваша душа следует за ним, как нога танцора за плясовым мотивом. Все, что вы делаете, - вы делаете в унисон с оркестром. В течение всего обеда мы соразмеряли свою еду с музыкой.

Мы ели суп под звуки медленного вальса, так что каждая ложка успевала остыть, пока мы подносили ее во рту. Как только подали рыбу, оркестр грянул веселую польку, так что мы не успевали выбирать костей. Нам пришлось глотать вино под звуки галопа, и продолжись эта музыка еще несколько времени, мы бы нализались мертвецки. С появлением бифштекса оркестр заиграл отрывов из Вагнера.

Из современных европейских композиторов никто, насколько мне известно, так не затрудняет еду бифштекса, как Вагнер. Не понимаю, как мы не подавились. Пришлось оставить всякую мысль о горчице. Б. попробовал было есть свой бифштекс с хлебом и совершенно сбился с тона. Я сам, кажется, немного сфальшивил во время "Скачки Валкирии". Мой бифштекс был жестковат и я не успевал с ним справляться.

"Фауста." Раз или два куски картофеля останавливались у нас в горле при очень высоких нотах, - но в общем мы исполнили свою партию почти артистически.

Мы проглотили сладкую яичницу сообразно симфонии в G или F или может быть K; не помню наверно буквы, но знаю, что она есть в азбуке; и заключили сыром под звуки балета из "Carmen".

Если вам случится посетить немецкую пивную или сад - для изучения народных нравов или чего-нибудь в этом роде - закрывайте свою кружку, когда выпьете пиво. Если вы оставите ее открытой, это значит, что вы требуете еще. В таком случае девушка, разносящая пиво, подхватит ее и принесет вам обратно полную.

Б. и я едва не опились вследствие того, что не знали этого обычая. Каждый раз осушив кружку, мы ставили ее на столике подле крышки, лежавшей тут же, и каждый раз девушка уносила ее и приносила нам полную до краев пенистым пивом. После того, как это повторилось раз шесть, мы решились протестовать.

- Это очень любезно с вашей стороны, милая, - сказал Б., - но право я думаю, что мы больше. Я думаю, что нам не следует больше пить; мы выпьем те, которые вы принесли, но с тем условием, чтоб это были последния.

После десяти кружек мы решительно возмутились.

- Послушайте, разве вы не слышали, что я вам говорил, - сказал Б. строго. - Когда же это кончится? Мы наконец не выдержим. Мы не обучались в вашей немецкой шцоле питья. Мы иностранцы. Мы старались поддержать честь старой Англии; но всему же бывает конец. Я не намерен больше пить. Нет, нет, и не просите. Ни единого глотца.

- Ах, нет, сделайте милость, - отвечала она с чувством, - но тогда я должна наполнять их. Когда господа сидят с открытыми кружками, значит они требуют еще пива.

После этого мы закрыли свои кружки.