Как написать повесть.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Как написать повесть. Глава I. (старая орфография)

Как написать повесть.

ГЛАВА I.

Возвратившись однажды вечером домой с собрания приверженцев трубки у моего друга Джефсона, я объявил своей жене, что собираюсь писать повесть. Она выразила удовольствие по поводу этой мысли. Она нередко удивлялась, по её словам, что я никогда не подумал об этом раньше.

-- Посмотри, - говорила она, - как нелепы все повести, что появляются теперь. Я уверена, что и ты бы мог написать такую.

(Этельберта хотела сказать мне любезность, я убежден в этом, но крайняя небрежность в способе выражений затемняет иногда её мысль).

Когда же я присовокупил, что мой друг Джефсон будет сотрудничать со мной, она произнесла: "О!" тоном, полным сомнения; когда же я далее начал ей пояснять, что Селькирк Браун и Деррик Мак-Шаугнасси также собираются помогать, она произнесла: "О!" тоном, не заключавшим уже в себе ни малейших сомнений; в нем ясно слышалось, что её интерес к делу, при его практическом осуществлении, совсем испарился.

Мне кажется, что факт привлечения в сотрудники троих холостяков значительно уменьшал наши шансы на успех в глазах Этельберты. Против холостяков, как людей, известной категории, она питает сильное предубеждение. Человек, не имевший достаточно смысла, чтоб пожелать жениться, а если и пожелавший, но не имевший достаточно смысла, чтобы это выполнить обнаруживал, по мнению Этельберты, или слабость разсудка, или природную испорченность; первая делала свою жертву неспособной, а вторая негодной к тому, чтоб сделаться действительно полезным писателем.

Но я попытался растолковать ей особые выгоды, представляемые нашим планом.

-- Видишь ли, - говорил я ей, - в обыкновенной, обиходной повести мы воспринимаем фактическим образом идеи лишь одного лица, а в этой повести будут работать четыре талантливых человека за-раз. Публика таким образом в состоянии будет получить мысли и мнения от нас четверых за цену, обыкновенно взимаемую за взгляды лишь одного автора. Если только британский читатель сознает свой долг, он тотчас же подпишется на эту книгу, чтоб не упустить. Такой прекрасный случай может не встретиться потом целые годы.

Этельберта согласилась, что это, пожалуй, верно.

-- Кроме того, - продолжал я, так как мой энтузиазм возрастал все сильнее по мере обдумывания проекта, - это произведение будет первосортным товаром еще и в другом отношении; мы не станем вкладывать в него лишь наши обыденные мысли, мы сосредоточим в одной этой повести все остроумие и мудрость, какими наделены мы все четверо, если только книга их выдержит. Мы не станем писать другой повести после этой; да мы бы и не могли. Нам не о чем будет больше писать. Это произведение будет похоже на продажу с молотка всего нашего умственного богатства. Мы вложим в эту повесть решительно все, что мы знаем.

Этельберта поджала губы и буркнула что-то про себя, громко же заметила, что и по её мнению это составит не более тома.

Я был покороблен заключавшимся в этом намеке презрением. Я поставил на вид Этельберте, что и без нея существует немалое число специально изощрившихся людей и приспособленных лишь к тому, чтобы делать неприятные замечания об авторах и их произведениях. Обязанность эту, насколько я могу судить, они, кажется, в состоянии выполнять и одни, без содействия какого бы то ни было любителя. И я намекнул также жене, что у собственного своего очага литературный труженик желал бы чувствовать более благоприятную атмосферу.

Этельберта ответила, что я, несомненно, знаю, кого она подразумевала; она вовсе не думала обо мне, да и Джефсон, конечно, довольно умен (Джефсон уже помолвлен); но она не видит оснований привлекать к этому делу половину всего квартала (никто и не думал привлекать "половину квартала"; Этельберта так странно выражается). Предполагать, что Браун и Мак-Шаугнасси могут быть на что-нибудь полезны, это она считает абсурдом. Что может знать пара закоренелых холостяков о жизни и о человеческой натуре? В особенности относительно Мак-Шаугнасси, она такого мнения, что еслиб мы захотели выжать из него все, что он знает, и применить это к данному делу, так нам не удалось бы составить и одной страницы.

Нынешняя оценка знаний Мак-Шаугнасси, установленная моею женою, является следствием реакции. В первое время, когда она увидала его, оба чрезвычайно сошлись между собою, и когда я вернулся в гостиную, проводив его до выходных дверей, первыми её словами было:

Это вполне обрисовывало Мак-Шаугнасси! Он, повидимому, знает невообразимую массу вещей; он располагает большкм числом сведений, чем кто либо из встречавшихся мне людей. И иной раз случайно бывают и верные справки. Но, говоря вообще, он отличается чудовищной скрытностью; откуда он почерпает свои сведения, это секрет, в который доселе никто еще не мог проникнуть.

Этельберта была очень молода, когда мы зажили своим хозяйством (наш первый мясник очень скоро, я помню, утратил раз навсегда привычку называть мою жену "мисси" и посылать с ней поклон её маме. Она приходила домой вся в слезах и говорила, что. может быть, она и не годна быть чьей-нибудь женой, но не видит основания, чтоб ей говорили об этом все лавочники). Она, конечно, была чуточку неопытна в домашнем хозяйстве и, глубоко сознавая это, была признательна всякому, кто давал ей полезные указания и советы. Когда появился Мак-Шаугнасси, он показался ей чем-то вроде прославленной миссис Битов; он знал все, что требуется относительно внутренняго порядка в доме, очистке картофеля по научной методе, об излечении спазм у кошек, и Этельберта была готова, образно выражаясь, припасть к его ногам и почерпнуть столько сведений в один вечер, чтоб сделать дом необитаемым на целый месяц.

Он говорил ей, как следует располагать топливо. Он говорил, что способ расположения топлива, применяемый обыкновенно в здешних местах, противоречит всем естественным законам, и он показал ей, как это делается у крымских татар и вообще в таких местах, где единственно наука расположения топлива постигнута должным образом. Он доказал Этельберте, что громаднейшее сбережение времени и труда, не говоря ужь об угле, может быть достигнуто применением крымско-татарской системы, и он учил ее неотступно, пока она не спустилась вниз в кухню и не объяснила этого прислуге.

Аменда, наша "единственная" прислуга в то время, была чрезвычайно тупой молодой особой, но в некоторых отношениях это была образцовая служанка: она никогда не разсуждала; у нея словно не было никогда ни о чем своих взглядов. Она принимала все наши мысли без комментариев и выполняла их с такой педантической точностью и с таким очевидным отсутствием всякого чувства ответственности за результаты, что наше домашнее законодательство приобретало совершенно военный характер.

-- Да, Аменда, пожалуйста; отныне мы все будем располагать топливо таким образом.

-- Хорошо, барыня, - отвечала Аменда с полным равнодушием.

На том дело и кончилось в этот вечер.

Этельберта позвонила. В ответ явилась Аменда, спокойная и почтительная.

-- Известно ли вам, Аменда, что время, назначенное для завтрака, половина девятого?

-- Да, сударыня.

-- А знаете ли вы, что теперь почти девять?

-- Да, сударыня.

-- Нет, сударыня.

-- Будет ли когда-нибудь он готов?

-- По правде сказать, барыня, - отвечала Аменда в приливе неожиданной откровенности, - я не думаю, чтоб он когда-нибудь был готов.

-- Что жь за причина? Разве огонь не загорается?

-- Так почему жь вы не готовите завтрак?

-- Да не успеете вы оглянуться, как он и погас.

Аменда никогда не пускалась в объяснения. Она отвечала на поставленный ей вопрос и затем останавливалась, как вкопаная. Я раз кликнул ей вниз, незнакомый еще с её свойствами, спрашивая, не знает ли она, который час.

-- Да, - отвечала Аменда и исчезла в глубине кухни.

-- Я просил вас, Аменда, - сказал я с укором, - сообщить мне, который час, минут десять тому назад.

знаю ли я, который час. Теперь половина пятого.

-- О, да, барыня, - отвечала служанка. - Я пробовала это четыре раза Если угодно, сударыня, - прибавила она очень мило, - я попробую это еще раз.

Аменда была услужливейшая из девушек, получавших когда-либо жалованье.

Этельберта сказала, что сойдет сама вниз и разведет огонь. Аменде же велела следовать за нею и посмотреть, как она это сделает. Я тоже заинтересовался экспериментом и пошел вслед за ними. Этельберта подоткнула передник и принялась за работу. Аменда и я стояли около нея и глядели.

По прошествии получаса Этельберта отказалась от дальнейшей борьбы, разгоряченная, грязная и слегка раздраженная. Печка хранила свой прежний цинически-холодный вид, с которым она нас встретила.

Мне казалось, что всякое человеческое существо, которому удасться разжечь топливо, расположенное таким образом, может по справедливости этим гордиться. Развести огонь даже и при обыкновенных обстоятельствах не совсем легкая задача, а совершить это, руководясь правилами Мак-Шаугнасси, являлось подвигом, о котором приятно было бы вспомнить впоследствии. Я намеревался, в случае успеха, ходить по всем соседям и благовестить об этом.

Однако, я не добился успеха. Я зажег несколько других предметов, вплоть до кухонного половика и кота, подошедшого что-то разнюхивать; но материалы, находившиеся в печке, казались огнеупорными.

Этельберта и я уселись на полу, по бокам нашей неприветливой печки, поглядели друг на друга и подумали о Мак-Шаугнасси. Аменда межь тем смягчала наше отчаяние одним из тех практических советов, свойственных ей, которые она давала как бы случайно, предоставляя нашему выбору: следовать им или нет.

-- Может быть, - сказала она, - мне развести огонь постарому способу, хотя сегодня?

-- Да, Аменда, пожалуйста, - ответила Этельберта, вставая. - Я полагаю, - присовокупила она, - мы и всегда будем разводить его по старому способу.

два соусника, три кувшина, одну скатерть, одну мускатную терку, один коврик перед камином, три чашки и самого себя. Таким способом было приготовлено кофе на две персоны. Сколько же понадобилось бы пачкотни на большую компанию - это страшно подумать!

И кофе нам не поправился, уже приготовленный. Мак-Шаугнассси приписал это извращению нашего вкуса, вследствие долгого пользования низшим продуктом. Он выпил сам обе чашки и затем должен был ехать домой на извозчике.

У него была тетка в то время, я помню, какая-то таинственная, старая лэди, жившая в уединенном уголке, из которого она насылала неисчислимые бедствия на друзей Мак-Шаугнасси. Чего он не знал сам - некоторые вещи, ответственность за которые он не брал на себя, - то знала его тетка.

-- Нет, - говорил он с подкупающей скромностью, - нет, этого я не могу вам посоветовать самолично; но, - присовокуплял он, - я скажу вам сейчас, что я сделаю: я напишу своей тетке и попрошу у нея указаний,

И через день или два после того он появлялся опять, принося наставление тетки с собой; если вы были молоды и неопытны или так от природы очень глупы, то вы могли бы, пожалуй, последовать такому совету.

образом, были наружные. В нем было великое множество дыр, всяких трещин и щелей, в этом ветхом строении. Лягушки, сбившияся с дороги и принявшия ложное направление, вдруг неожиданно появлялись среди нашей столовой, к своему удивленью и огорченью, равно как и к нашему. Несметные полчища крыс и мышей, безумно любящих гимнастическия упражнения, устроили из нашего помещения гимназию для себя, а наша кухня после десяти часов превращалась в клуб черных тараканов. Они переползали сюда через порог, вылезали из стен и разгуливали тут совершенно привольно и беззаботно до самого света.

На крыс и мышей Аменда не жаловалась; она говорила, что любит глядеть на них; но против черных тараканов у нея было предубеждение. Поэтому, когда моя жена узнала, что тетка Мак-Шаугнасси дала ей неотразимое средство для их уничтожения, то чрезвычайно обрадовалась.

Мы добыли требуемых веществ, составили смесь и разложили ее. Тараканы пришли и начали кушать. Им как будто понравилось это. Они прикончили весь состав и были, видимо, огорчены, что нет больше. Однако, они не подохли.

-- Пускай они едят!

что с ним такое, пока в одно прекрасное утро, войдя в кухню, мы найдем его уже похолодевшим и неподвижным.

Тогда мы заготовили еще больше состава и насыпали его кругом каждую ночь. Тараканы со всего квартала сошлись в нашу кухню. Каждую ночь они являлись все в большем и большем количестве, сзывая своих друзей и знакомых. Наконец, совсем чужие тараканы, тараканы из других семейств, не имевших никакого отношения к нам, прослышали про эту штуку и явились целой оравой, пытаясь лишить наших тараканов их лакомства. К концу недели мы приманили в свою кухню всех тараканов, за исключением калек, на целую милю в окружности.

Мак-Шаугнасси уверял, что это хорошо: мы очистим всю местность одним ударом. Тараканы, не переставая, будут есть этот яд в продолжение десяти дней; он утверждал, что конец уже близок. Мне было приятно это слышать, потому что я начинал находить, что такое широкое гостеприимство слишком убыточно: этот яд был не дешев, который мы им давали, а они были отменные едоки.

Мы спустились вниз, чтобы посмотреть, как они себя чувствуют. По мнению Мак-Шаугнасси, они выглядели очень странно; он полагал, что они при последнем издыхании; что меня касается, могу сказать, что более здоровой толпы тараканов я бы и не желал никогда видеть.

Один, правда, умер в этот самый вечер. Он был уличен в попытке забрать слишком огромную порцию яда; три-четыре других таракана с яростью напали на него и убили.

приобретать настоящую фигуру. Мы, наконец, уменьшили их число с помощью состава, взятого из обыкновенной свечной лавки, но такое громадное количество тараканов, привлеченных ядом Мак-Шаугнасси, основалось в доме, что окончательное их истребление стало немыслимым.

Я не слыхал потом о тетке Мак-Шаугнасси. Быть может, один из его закадычных друзей выведал адрес этой старухи, отправился и зарезал ее. В таком случае, я охотно поблагодарил бы его.

Я попытался недавно излечить Мак-Шаугнасси от его роковой страсти давать советы. Я рассказал ему очень печальную историю, которая была мне передана одним американцем, встреченным мною в железнодорожном вагоне. Я проезжал от Буффало к Нью-Иорку, и в течение дня мне внезапно пришла мысль, что я мог бы сделать этот переезд более интересным, выйдя из вагона в Альбани и закончив свой путь водою. Но я не знал расписания пароходов, и у меня не было путеводителя. Я осмотрелся вокруг, чтобы кого-нибудь разспросить. Некий пожилой джентльмэн кроткого вида сидел как раз у ближайшого окна и читал книгу, обложка которой была мне знакома. Я счел его интеллигентным человеком и подошел к нему.

-- Прошу извинения, что прерываю вас, - сказал я, садясь против него, - но не можете ли вы дать мне каких-либо сведений о пароходах, двигающихся между Альбани и Нью-Иорком?

-- Да, - отвечал он, глядя на меня с любезною улыбкою, - тут существуют одновременно три линии пароходных сообщений: одна линия Геггарти, но эти пароходы идут только до Катскилля; потом есть пароходы Паукипси, отходящие ежедневно, и, наконец, есть то, что мы называем канальный пароход.

Он с криком вскочил вдруг на ноги и стоял, поглядывая на меня сверху и так страшно сверкая глазами, как настоящий убийца.

-- Ах, ты, негодяй, - прошипел он низким тоном сосредоточенной ярости, - так ты надо мной издеваться! Да я такого задам тебе, что ты попросишь у меня совета.

И он вытащил свой шестиствольный револьвер.

Я оцепенел и почувствовал при этом, что если наше интервью продолжится, я оцепенею, пожалуй, еще больше. Поэтому я оставил собеседника, не говоря ни слова, и бросился в противоположный конец вагона, где занял позицию между тучною лэди и дверью.

незнакомец успокоительно улыбнулся и протянул мне руку.

-- Мне подумалось, - проговорил он, - что, пожалуй, я был сейчас немного резок с вами. Я готов, если позволите, объясниться. Полагаю, что, когда вы услышите мою повесть, вы все поймете и простите мне.

В нем было что-то, внушавшее мне доверие. Мы выбрали уютный уголок в курительном вагоне; я спросил себе виски, а он стал угощаться каким-то странным блюдом собственного изобретения. Потом мы закурили сигары и он заговорил:

-- Лет с тридцать тому назад. - расказывал он. - я был молодым человеком, с твердою верой в себя и с желанием приносить другим пользу. Я не воображал себя гением, не считал себя даже особенно одаренным или талантливым; но мне казалось, и чем более я изучал действия своих сверстников, мужчин и женщин, тем более я в том убеждался, что я наделен настоящим практическим здравым смыслом, в необычайной и даже замечательной степени. Сознавая это, я написал небольшую книгу, озаглавленною мною: "Как сделаться счастливым, здоровым и мудрым". Я издал ее на собственный счет, не ища выгод, во просто желая быть полезным.

"Книга не произвела эффекта, какой я предполагал. Разошлось двести-триста экземпляров и затем продажа почти прекратилась.

"Признаюсь, я был сначала огорчен, по погодя немного я разсудил, что если люди не хотят слушать моих советов, так это скорее потеря для них, чем для меня, и перестал об этом думать.

"Однажды утром, месяцев через двенадцать по выходе книги, я сидел у себя в кабинете, когда вошла служанка и сказала, что какой-то человек внизу очень желает меня видеть.

"Я приказал ввести его наверх, и он действительно явился.

"Это был простой человек, но открытого, разумного вида, а обращение его было очень почтительно.

"Я пригласил его сесть. Он выбрал кресло и поместился на самый кончик.

" - Я надеюсь, вы простите мое вторжение, сэр, - начал он, говоря вдумчиво и комкая смущенно свою шляпу, - но я прошел более двухсот миль, чтобы повидаться с вами, сэр.

"Я выразил по этому поводу свое удовольствие, и он продолжал:

" - Мне сказали, сэр, что вы тот самый джентльмэн, который написал книжечку: "Как сделаться счастливым, здоровым и мудрым".

"Он перечислил три эти качества, медленно, любовно отчеканивая каждое слово. Я признал факт.

" - Ах, это дивная книга, сэр, - воскликнул он. - Я не такой человек, который сам может шевелить мозгами, нечего и говорить об этом, но я все-таки могу различать людей, обладающих разумом, и когда я прочел эту книжечку, я сказал себе: "Иосия Гаккет (это мое имя, сэр), если ты будешь находиться в сомнении, не полагайся на свою тупую голову, которая подскажет тебе всякий вздор. Отправься лучше к джентльмэну, написавшему эту книжечку, и попроси его совета. Он - сердечный человек, как нельзя более, и даст тебе подобный совет; а едва ты его получишь, лети без оглядки обратно на всех парусах и не думай совсем ни о чем; он знает ведь, что для тебя лучше; он знает, что лучше для всякого человека?.." Вот что я себе сказал, сэр, и вот зачем сюда явился.

"Он остановился и отер свой лоб бумажным зеленым платком. Я попросил его продолжать.

"Оказалось, что почтенный малый хотел жениться, но не мог сам решить, на ком он желает жениться. Его глаза обращены, по его выражению, на двух юных женщин, и оне, как у него есть основание предполагать, относятся к нему взаимно с более чем обычною благосклонностью; затруднение же заключается в том, чтоб решить, которая из двух, так как обе прекрасные и достойные молодые особы, окажется для него лучшей женой. Одна, Юлиана, единственная дочь отставного флотского капитана, была, по его описанию, веселый ребенок, другая, Анна, та посолиднее и вообще более похожа на женщину; она была старшей в многочисленной семье. Её отец, говорил Иосия, богобоязненный человек и недурно торгует строевым лесом. В заключение Гаккет спросил меня, на которой из двух я посоветую ему жениться?

"Я был польщен. Какой бы человек с моем положении не был польщен? Иосия Гаккет прибрел издалека, чтобы внять моей мудрости. Он желал и даже жаждал вверить в мои руки счастье всей своей жизни. Что с его стороны было мудро так поступить, я ни минуты в том не сомневался; выбор супруги, как я всегда полагал, вещь, требующая спокойного, независимого разсудка, каким любовник не может располагать для решенья вопроса. В таком случае я не колебался бы дать совет даже мудрейшему из людей, а этому несчастному, простодушному парню, как я полагал, было бы прямо жестоко отказать в наставлении.

"Он вручил мне фотографии обеих девиц, подлежавших моему разсмотрению. Я отметил внизу на обороте каждой карточки те подробности, какие, но моему мнению, должны помочь мне оцепить годность каждой из них для представившейся вакансии, и обещал тщательно разобрать этот вопрос и написать ему через день или два.

"Его благодарность была просто трогательна.

" - Не безпокойтесь писать мне письмо, сэр, - сказал он мне. - Вы только напишите "Юлия" или "Анна" на клочке бумаги и положите это в конверт; а ужь я буду знать, что это означает, и женюсь именно на той девушке.

"Затем он схватил мою руку и оставил меня.

"Я немало раздумывал над выбором жены Иосии. Я хотел, чтобы он оказался счастлив.

"Юлиана, конечно, выглядела очень миленькой: у нея была какая-то пленительная игривость в уголках рта, говорившая о раскатах звонкого смеха. Если бы я действовал по первому побуждению, то прямо бы устремил Юлиану в объятия Иосии.

"Но, разсуждал я, для жены требуются более надежные качества, чем простая игривость и миловидность. Анна, хотя и не такая пленительная, явно обладала энергией и разсудком, качествами в высшей степени необходимыми для жены бедняка. Отец Анны, благочестивый человек и недурной торговец, без сомнения, бережливый, дельный человек; он преподал ей, наверное, правила экономии и добродетели. А впоследствии ей, вероятно, предстояло получить от него и еще кое-что; она была старшей в многочисленной семье; наверное, ей приходилось помогать во многом матери; она, конечно, опытна в домашнем хозяйстве и сведуща в вопросах о воспитании детей.

"Отец же Юлии, с другой стороны, флотский капитан в отставке. Люди, плавающие по морю, большей частью неважный сорт рыбы; он, вероятно, слоняется по дому, употребляя выражения и высказывая взгляды, выслушивание которых может оказать лишь пагубное действие на формированье характера подростающей девушки. Юлиана - его единственный ребенок; единственные дети оказываются вообще плохими мужчинами или женщинами: им слишком позволяют все делать по своему; хорошенькая дочка удалившагося от дел капитана, наверное, испорченная девушка.

"Иосия, как я тоже припомнил, был человек, несомненно, слабого характера; он нуждается в руководстве, а в глазах Анны было что-то, в высшей степени внушавшее повиновение.

"По прошествии двух дней мое решение было составлено. Я написал "Анна" на клочке бумаги и отправил это по почте.

"Недели через две после того я получил письмо от Иосии. Он благодарил меня за совет, хотя упоминал, между прочим, что он желал бы, чтоб я избрал ему Юлию; однако, прибавлял Иосия, он, разумеется, понимает, что мне лучше знать. В свое время получил я письмо и о том, что он с Анной составили одно целое.

"Это письмо стало терзать меня. Я начал в конце концов сомневаться, верно ли я выбрал ему невесту. Предположим, что Анна была не совсем то, что я думал; какой это будет ужас для Иосии! Какими данными обладал я, достаточными для такого решения, как мог я знать, что Анна не ленивая, дерзкая девушка, вечный укор для её бедной матери, изнемогающей от работы, и вечная мука для её младших братьев и сестер? Как мог я знать, что она хорошо была воспитана? Её отец, может быть, отъявленный старый пройдоха? Большинство благочестивых на вид людей таково. Она могла заимствовать от него лишь одно лицемерие.

"А с другой стороны, как мог я знать, что веселое ребячество Юлианы не обратится в приятную, милую для всех женственность? Её отец, по всему, что я о нем знал, напротив, мог оказаться образцом того, чем может быть отставной капитан, с кругленьким, чего доброго, капитальцем, помещенным в какое-нибудь безопасное предприятие? А Юлиана - его единственное дитя. Какие у меня были основания, чтоб отвергнуть любовь этого прелестного юного существа к Иосии?

"Я убрал её фотографию с своего письменного стола. Мне казалось, что я читаю укоризну в её больших глазах. Я так видел перед собою сцену в отдаленном маленьком домике, где первые брачные дни Иосии свалились тяжелым камнем в спокойное до сей поры теченье его жизни. Я видел также, как Юлия припадала на коленях к отцовскому креслу и седовласый старец, с бронзовым цветом лица, ласково гладил её золотистую головку, потрясаемую глухими рыданиями у него на груди. Мои угрызения совести были сильней, чем я был в состоянии выдержать; я убрал прочь её изображение и поставил на стол Анну, мою избранницу. Эта, казалось, глядела на меня с улыбкою безсердечного торжества. Тогда мной положительно начало овладевать чувство антипатии к Анне.

"Я боролся против такого чувства, я говорил, что это предразсудок, но чем более я убеждал себя, тем оно становилось сильнее. Я могу сказать, что с течением времени антипатия выросла в отвращение, а отвращение в ненависть. И это была женщина, которую я умышленно избрал подругой жизни для Иосии!

"Целыми неделями я не находил душевного покоя. Каждое приносимое мне письмо я вскрывал с трепетом, боясь, что оно может быть от Иосии; при каждом ударе в дверь я вскакивал, ища, куда бы мне спрятаться; всякий раз, как я нападал в газете на заметку, озаглавленную "Домашняя трагедия", я обливался холодным потом: я так и ждал, что прочту, как Иосия и Анна убили друг друга и умерли, проклиная меня.

"Между тем время шло, ничего такого не было слышно; страхи мои начали успокоиваться, вера в мой проницательный здравый смысл начала возвращаться ко мне; может быть, я хорошо устроил Иосию и Анну и они теперь благословляют меня. Прошло мирно три года; я начал уже забывать о существовании Гаккетов.

"Но вот он явился опять. Я возвращался домой однажды вечером со службы и застал его, ожидающого меня в зале. С первого же мгновения, как я взглянул на него, я постиг, что мои худшия опасения оказались близкими к истине. Я попросил его следовать за мной в кабинет. Он последовал и уселся на том самом кресле, на котором сидел три года тому назад. В нем произошла разительная перемена: он выглядел старым и удрученным заботой. В его движениях выказывалась покорная безнадежность.

"Мы сидели с минуту, по говоря друг другу ни слова. Он комкал свою шляпу, как и при первой беседе, я делал вид, что прибираю бумаги на письменном столе. Наконец, чувствуя, что все будет сноснее, чем такое молчание, я повернулся к нему.

" - Дело обернулось для вас нехорошо, Иосия, как я опасаюсь, - проговорил я.

" - Нет, сэр, - просто отвечал он, - я не могу сказать этого вообще; только Анна, выбранная вами, оказалась немного сварливой.

"В его тоне не было и тени упрека. Он просто устанавливал грустный факт.

" - Но она хорошая жена для вас в других отношениях? - настаивал я - У нея есть, конечно, свои недостатки, мы все их имеем, но она энергична; скажите же, вы признаете, что она энергична?

"Я должен был перед самим собой найти что-нибудь хорошее в Анне, и это единственная вещь, какую я мог придумать в данный момент,

" - О, да, она энергична, - согласился Иосия, - немного, пожалуй, слишком для нашего маленького дома; так мне иногда кажется. Видите ли, - продолжал он, - у нея чуточку резкий характер, у Анны. И потом её мать бывает немного тяжеловата порою.

" - Её мать! - воскликнул я. - Но что же она-то делает с вами?

" - Видите ли, сэр, - отвечал Иосия, - она живет теперь с нами с тех самых пор, как старик покинул ее.

" - Отец Анны? Так, стало быть, он умер?

" - Не совсем так, сэр, - отвечал Иосия, - он убежал с год тому назад с одной молоденькой женщиной, которая учила в воскресной школе, и присоединился к мормонам. Это было для всех большой неожиданностью.

"Я вздохнул.

" - А его торговля?--осведомился я, - торговля строевым лесом, кто же ее ведет?

" - О, это, - отвечал Иосия, - все ликвидировано для уплаты его долгов, по крайней мере. И все отправлено к нему.

"Я заметил, что это происшествие было ужасно для семьи; я предположил, что его дом разорен и все разошлись в разные стороны.

" - Нет, сэр, - просто отвечал Иосия, - они не очень разошлись. Они все живут с нами. Но все это, - продолжал он, взглядывая мне в лицо. - разумеется, не имеет к вам ни малейшого отношения; я думаю, сэр, у вас есть свои неприятности, и я не пришел вам докучать еще моими; это было бы жалкой отплатой за всю вашу доброту ко мне.

" - А что сталось с Юлией? - спросил я, не чувствуя больше желания спрашивать что-либо о его делах.

"Улыбка разсеяла мрачную меланхолию, рисовавшуюся у него на лице.

"--Ах, - проговорил он более радостным тоном, нежели прежде, - о ней приятно подумать, ей Богу! Она вышла теперь замуж за моего друга, молодого Сама Джессопа. Я иногда урываю минутку и навещаю их время от времени, когда Анна не устережет. Господи, это словно просвет ясного неба, как поглядишь на их уютный домик! Сам часто подсмеивается надо мной чуть не постоянно. "Ну, - говорит, Иосия, какой же ты пустоголовый чурбан!". Право, он часто так говорит. Ну, мы с Самом, знаете, сэр, старые товарищи, так он и позволяет себе немного подтрунить. - Затем улыбка исчезла с лица Иосии и он прибавил со вздохом: - Да, и я, сэр, нередко подумывал с тех пор, как было бы прелестно, еслиб вы сочли подходящим назначить мне Юлиану.

"Я почувствовал, что мне опять следует вернуться к Анне во что бы то ни стало.

" - Я полагаю все-таки, - сказал я, - что вы живете с женою попрежнему, на старом месте.

" - Да, - отвечал он, - если вы можете это называть жизнью; это жестокая схватка среди множества вам подобных.

"Он добавил, что не знал, как бы он выпутался, когда бы ему не помог отец Юлии. Он заявил, что капитан вел себя, как ангел, а не что-либо иное, ему известное.

" - Я не скажу, чтобы он был такой же, как вы, умный человек; знаете, сэр, - разъяснял Иосия, - это не такой человек, к которому ходят за советом, как ходят к вам, сэр, по все-таки он славная душа. Это напоминает мне, - продолжал Иосия, - зачем я собственно прибрел сюда; вы сочтете это очень нахальным с моей стороны, просить у ваз, сэр, но...

" - Иосия, - прервал я его, я сознаюсь, что заслуживаю сильнейшого порицания за то, что случилось с вами: вы спрашивали у меня совета, и я дал его вам. Кто из нас был большим ослом, мы не станем разбирать; суть в том, что я вам дал совет, и я не такой человек, чтоб уклоняться от ответственности. Всякое ваше разумное требование, которое я в силах удовлетворить, я готов исполнить.

"Несчастный разсыпался в благодарностях.

" - Я знал это, сэр, - проговорил он, - я знал, что вы мне не откажете, я так и говорил Анне. Пойду, говорю, к этому джентльмэну и попрошу его, пойду и попрошу его совета.

" - Чего? - пролепетал я.

" - Совета, - повторил Иосия, повидимому, удивленный моим гоном, - по одному дельцу, которого я не могу сам как следует решить.

"Я подумал сначала, что он пытается иронизировать, но этого не было; чудак сидел и добивался от меня совета, как ему поместить тысячу долларов, которые отец Юлии предлагал ему в долг: открыть ли ему прачечную или трактир? Следовательно ему еще было мало (т. е. моих советов); он опять их желал, излагая мне основания, почему я теперь должен дать ему совет. Выбор жены был делом совсем иного рода, разсуждал Иосия, пожалуй, ему и не следовало бы спрашивать моего мнения на этот счет; но совет, какое из двух торговых предприятий лучше избрать человеку, разумеется, может быть дан дельцом. Он сказал, что только-что опять перечитал мою книжечку "Как быть счастливым и проч.", и если джентльмэн, написавший ее, не может обсудить относительных преимуществ частной прачечной или частного трактира, причем оба заведения находятся в одном и том же квартале, тогда ведь, что бы он ни говорил, его знание и мудрость, очевидно, не имеют ни малейшого практического значения в здешнем мире.

"Да, ведь это как будто простая вещь посоветовать человеку что-нибудь такое; разумеется, в вопросе подобного рода я, профессиональный делец, могу высказать более основательное суждение, нежели этот жалкий ягненок с тыквообразной головой. Было бы безсердечно отказать ему в помощи. Я обещал разсмотреть его дело и сообщить свое мнение.

"Он встал и потряс меня за руку. Он сказал, что не пытается благодарить меня: всякия слова покажутся слабыми. Он смахнул с глаза слезу и ушел.

"Я потратил столько умственных сил на помещение этой тысячи долларов, что этого было бы достаточно для организации целого банка. Мне не хотелось подсудобить ему вторую Анну, если можно без этого обойтись. Я изучил бумаги, оставленные у меня Иосией, но не решился придти к заключению на основании их однех; я тихомолком пробрался к месту жительства Иосии и разсмотрел оба предприятия на месте. Я производил тайные, но тщательные разведки по соседству; я прикидывался простодушным парнем, получившим небольшой капиталец, и вкрадывался в доверие прислуги. Я допросил половину города, под тем предлогом, что собираюсь писать коммерческую историю новой Англии и желал бы знать некоторые подробности из их жизни; при этом я неизменно заканчивал свои разспросы, осведомляясь, какой их любимый трактир и куда они отдают в стирку белье. Я пробыл в городе две недели; большую часть своего досуга я проводил в трактире, а в совершенно свободные минуты я пачкал белье таким образом, чтобы можно было отмыть его в прачечной.

"В результате моих исследований я узнал, что, насколько дело касается предприятий самих по себе, то не было никакой возможности сделать выбор между ними. Дело просто сводилось к вопросу о том, какое специальное занятие лучше подойдет к Гаккетам. Я задумался. Содержатель трактира всегда подвержен большим искушениям. Слабохарактерный человек, находясь вечно в компании пьянчуг, легко может в конце концов запить и сам. Иосия же был до крайности слабохарактерен. Надо также еще принять во внимание, что у него сварливая жена и вся её семья живет с ним вместе. Ясно, что дать Иосии возможность иметь легкий доступ к неограниченному употреблению алкоголя было бы безумием.

"Что же касается прачечной, с другой стороны, тут рисовалось нечто более успокоительное. Работа в прачечной требует множества рук. Родные Анны могли бы найти применение в прачечной и принуждены были бы не дармоедствовать; Анна могла бы расходовать свою энергию на глаженье белья, Иосия распоряжаться катком. Мысль о прачечной вызывала весьма отрадную картину домашняго счастья. Я рекомендовал прачечную.

"В следующий понедельник он известил меня письменно, что приобрел прачечную. Во вторник же я прочитал в "Коммерческом Знании", что одно из самых замечательных знамений последняго времени это громадное возрастание по всей Новой Англии цен на отели и ресторанные принадлежности. В четверг в списке банкротств я нашел не менее четырех владельцев прачечной; в газете присовокуплялось, в виде пояснения, что американское прачечное дело, благодаря быстрому росту китайской конкуренции, находится, в сущности, при последнем своем издыхании. Я ушел из дому и напился.

"Моя жизнь стала мучением для меня Целый день думал я об Иосии, целую ночь грезил я о нем. Быть может, мало того, что я причина его семейных бедствий, я еще лишил его средств добывать пропитание и обратил в ничто великодушие доброго старого капитана. Я начал казаться себе злым духом, вечно преследующим этого простого, по достойного человека и насылающим всякия беды на него.

"Время, однако, шло, я ничего не слыхал от него или о нем; я начал чувствовать некоторое облегчение.

"Но по истечении приблизительно пяти лет он появился снова.

"Он подошел ко мне сзади, в то время, как я открывал ключом дверь, и положил мне на плечо свою колеблющуюся руку. Кругом была темная ночь, но газовый рожок осветил мне лицо его. Я узнал Иосию, несмотря на появившиеся у него красные прыщи и на темные круги под глазами. Я быстро схватил его за руку и поспешил с ним к себе в кабинет.

" - Садитесь, - прошептал я ему, - и разскажите мне разом все самое худшее.

"Он прилаживался, выискивая свое любимое кресло; но я почувствовал, что если увижу его и это излюбленное им кресло в третий раз вместе, то я сделаю что-нибудь ужасное им обоим. Я оттолкнул кресло прочь от него, он тяжело упал на пол и разразился рыданиями. Я оставил его в этом положении, и с трудом, среди всхлипывапий, он рассказал мне свою повесть.

"Прачечная шла все хуже да хуже. К местечку провели новую железную дорогу, изменив всю его топографию. Деловые и присутственные места постепенно перемещались к северу. Место, где прежде находился трактир, предприятие, отвергнутое мной ради прачечной, теперь сделалось коммерческим центром города. Человек, державший этот трактир вместо Иосии, продал его и нажил себе состояние. Южная же площадь, у которой была расположена прачечная, оказалась устроенной на трясине и находилась в очень плохих санитарных условиях. Заботливые хозяйки, разумеется, не пожелали отдавать свое белье в такое неприятное соседство.

"Присоединились еще и другия напасти; ребенок, любимое детище Иосии, единственный светлый луч в его жизни, упал в котел и сварился. Мать Анны была изувечена катком и теперь оказалась безпомощной калекой, требовавшей днем и ночью ухода.

"При таком множестве скопившихся несчастий Иосия начал искать утешенья в вине и сделался горьким пьянчугой. Он глубоко сознавал теперь свое падение и горько плакал. Он говорил, что, как ему кажется, будь он при каком-нибудь веселом месте, хоть при трактире, он мог бы еще держаться крепко и мужественно; но тут, среди тошнотворного запаха сырого белья, в потоках мыльной воды было что-то такое, отнимавшее у него последнюю бодрость.

"Я спросил его, что сказал капитан на все это? Иосия опять залился слезами и отвечал, что капитана нет больше в живых. Это, прибавил он, напоминает ему, зачем он собственно пришел ко мне. Добросердечный старый друг его, капитан, завещал Иосии пять тысяч долларов; так вот он желал бы узнать мое мнение, куда лучше их поместить.

"Моим первым движением было убить его тут же на месте, и я жалею, что не сделал этого. Однако, я удержался и предложил Иосии на выбор: или быть выброшенным из окна, или уходить через дверь без дальних разговоров.

"Он отвечал, что хоть сейчас готов выброситься из окна, если только я посоветую ему сначала, куда поместить его деньги: в селитряную компанию на Огненной земле, с ограниченным числом акций, или в Союзный Тихоокеанский Банк. Жизнь не представляла для него более интереса; все, чего он желал, это чувствовать, что его маленькие рессурсы хранятся в безопасном месте, для поддержки его присных по его кончине.

"Он приставал ко мне, чтобы я сказал ему свое мнение о селитре. Я отвечал, что не решаюсь высказать что бы то ни было об этом предмете. Из моего ответа он заключил, что я не возлагаю больших надежд на селитру, и объявил о своем намерении поместить, в силу этого, свои деньги в Союзный Тихоокеанский Банк.

"Я отвечал, что пусть он постарается это сделать, если так желает.

"Иосия умолк, видимо стараясь вникнуть в смысл моих слов. Затем он хитро улыбнулся и заявил, что, как ему кажется, он уразумел мое мнение. Это было очень мило с моей стороны: он поместит каждый имеющийся у него доллар в селитряную компанию Огненной земли.

"Тут он с трудом поднялся, чтобы уходить: но я остановил его. Я знал так же верно, как то, что утром взойдет солнце, что какую бы компанию я ему ни присоветовал, или бы он упорствовал в мысли, что я советую ему (что сводилось к одному и тому же) для помещения его денег, ужь непременно компания эта раньше или позже разразится крахом; а у моей бабушки все состояние было положено в селитряную компанию Огненной земли. Я не хотел доводить ее до нищеты в её старые годы; что же касается Иосии, так для него все равно не будет ни малейшей разницы. Он, как бы то ни было, лишится своих денег; поэтому я посоветовал ему поместить их в акции Союзного Тихоокеанского Банка. Ну, он пошел и сделал это.

"Союзный Тихоокеанский Банк продержался восемнадцать месяцев; затем он начал колебаться; финансовый мир был до крайности изумлен этим; банк искони считался одним из самых надежных во всей стране. Все с удивлением спрашивали друг друга, что за причина; я-то хорошо знал ее, только не говорил никому.

"Банк лихо боролся, но роковая десница уже тяготела над ним. По истечении следующих девяти месяцев наступил крах.

"Селитра, едва ли надо говорить об этом, все время повышалась в цене большими скачками. Моя бабушка скончалась обладательницей миллиона долларов и завешала все на благотворительные учреждения. Знай она, как я спас ее от разорения, она оказалась бы, может быть, более благодарной.

"Через несколько дней после банковского краха Иосия уже стоял на пороге моего кабинета. В этот раз он притащил с собой всю семью. Их было в общем шестнадцать человек.

"Ну, что мне было делать? Я довел этих людей, шаг за шагом, до крайняго гнета нужды; я уничтожил не только их счастье, но и всякия надежды на будущее. Наименьшее искупление, какое могло быть с моей стороны, это устроить так, чтобы они не нуждались, по крайней мере, в предметах первой необходимости.

"Это происходило семнадцать лет тому назад. Я и поныне забочусь, чтобы они не нуждались в необходимых предметах, и мне становится легче на душе, когда я вижу, что они довольствуются своей участью. Теперь их двадцать два человека, и мы уповаем еще на одного весною.

"Вот вся моя история, - присовокупил незнакомец. - Быть может, вы поймете теперь мое внезапное волнение, когда вы попросили у меня совета; раз навсегда, я не даю теперь советов ни по каким предметам".

Я передал этот рассказ Мак-Шаугнасси. Он согласился, что история назидательная, и обещался ее помнить. Он прибавил, что не забудет ее рассказать одному из своих приятелей, для которого урок этот, по его мнению, был бы полезен.