Домби и сын.
Глава III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава III. (старая орфография)

Глава III. 

Мистер Домби, как человек и отец, является главою домашняго департамента.

Когда похороны покойной леди были окончены к совершенному удовольствию гробовщика и вообще всех соседей, очень взыскательных на этот счет и готовых обижаться за всякия упущения при таких церемониях, различные члены в хозяйствеином департаменте м-ра Домби заняли свои места по домашнему управлению. Сей малый мир - увы! - как и большой, отличался похвальною способностью скоро забывать своих мертвецов. Когда кухарка сказала, что покойница - вечная ей память! - была очень тихого характера, a ключница прибавила, что таков есть общий жребий всех человеков; когда буфетчик сказал: "кго бы мог это подумать!", a горничная с лакеем проговорили, что им все это мерещится как будто во сне; тогда назидательный предмет совершенно истощился, и все единодушно решили, что траурное платье слишком скоро износилось.

Что касается до кормилицы Ричардс, заключенной наверху в качестве почетной пленницы, заря новой её жизни, казалось, разсветала холодно и угрюмо. Огромный дом м-ра Домби стоял на тенистой стороне высокой, темной и во всех отношениях модной улицы между Портлендской площадью и Брайэнстонским сквером. Это был угольный дом, занятый внизу погребами с железными решетками и кривыми дверями, искоса поглядывающими на мусорные ямы, печальный дом с круглыми флигелями назади, содержащими целый ряд парадных комнат, обращенных на двор, устланный щебнем, где торчали два тощих дерева с почерневшими пнями и ветвями, с закоптелыми листьями, которые немилосердно трещали при малейшем дуновении ветра. Летнее солнце появлялось на улице только во время завтрака вместе с водовозами, ветошниками, починщиками старых зонтиков, цветочниками и продавцами стенных часов, возвещавшими о своем появлении звонкой трелью колокольчика. Но скоро дневное светило исчезало, a за ним выступали на сцену бродячия труппы музыкантов, шарманщики с куклами и обезьянами, продавцы белых мышей, a иногда, для довершения спектакля, появлялся балагур, промышлявший ежами. В сумерки, когда вся эта компания с дневной добычей убиралась во свояси, выходили к воротам лакеи, если господа их обедали не дома, и фонарщик, по заведенному обычаю, употреблял суетные усилия осветить улицу газом.

Огромен и пуст был дом м-ра Домби снаружи и внутри. Тотчас же, после похорон негоциант приказал накрыть чехлами всю мебель - быть может, для того, чтобы сберечь ее для сына - и физиономия комнат изменилась, за исключением тех, которые оставлены были для самого хозяина в нижнем этаже. Среди уединенных зал и гостиных явились таинственные фигуры из стульев и столов, собранных в одну кучу и нахлобученных большими саванами. На колокольчиках, столах, зеркалах, окутанных газетными и журнальнвми листами, мелькали отрывочные известия о смертяхе и страшных убийствах. Каждая люстра, обернутая в голландское полотно, казалась огромной чудовищной слезою, висевшей из потолочного глаза. Из каждого камина несло сыростью и затхлым воздухом, как из могильного склепа. Умершая и похороненная леди смотрела из картинной рамы, как страшное привидение в белом саване. Ветер между тем безпрестанно развевал полусгнившие клочки соломы, настланной подле дома, когда хозяйка была больна: эти клочки, по какому-то невидимому притяжению, постоянно летели к порогу противоположного грязного дома, который отдавался внаймы, и, казалось, посылали оттуда печальную речь к окнам м-ра Домби.

Комнаты, назначенные негоциантом для собственного употребления, примыкая к большой зале, состояли из кабинета, библиотеки и столовой, в которую превращена маленькая стекляная горница, обращенная окнами к означенным сухопарым деревьям, где по обыкновению разгуливали кошки. Библиотека была в то же время и гардеробною, так что запах веленевой бумаги, пергамента, кожи и русского сафьяна смешивался в ней с запахом ваксы и сапогов. Эти три комнаты соединялись бдна с другого. Поутру, когда м-р Домби изволил кушать свой обыкновенный завтрак, и вечером, когда он возвращался домой к обеду, мадам Ричардс должна была, по звону колокольчика, являться в стекляную комнату и расхаживать взад и вперед со своим маленьким питомцем. Бросая по временам украдкой беглые взоры на м-ра Домби, который сидел в далеком углублении и безмолвно посматривал на ребенка из-под темной тяжелой мебели - дом был прадедовский, старомодный и угрюмый - кормилица мало-по-малу начала приходить к заключению, что хозяин её очень похож на арестанта в тюремном замке, или на странное привидение, на выходца с того света без способности говорить и понимать язык живых людей.

Уже несколько недель кормилица вела такую жизнь и носила маленького Павла. По временам выходила она со двора, но отнюдь не одна: по обыкиовению в хорошую погоду заходила за ней м-с Чикк в сопровождении мисс Токс: оне приглашали ее с ребенком освежиться чистым воздухом, или, другими словами, церемонно ходить по мостовой взад и вперед на подобие погребального конвоя. Раз, когда после одной из таких процессий Ричардс возвратилась к себе наверх и села с ребенком подле окна, дверь в её комнату потихоньку отворилась, и на пороге остановилась черноглазая маленькая девочка.

- Это, вероятно, мисс Флоренса воротилась от своей тетки, - подумала Ричардс, еще не видавшая хозяйской дочери. - Что вам угодно, мисс?

- Это мой брат? - спросила девочка, указывая на ребенка.

- Да, моя красавица, - отвечала Ричардс, - подойдите, поцелуйте его.

Но девочка, не двигаясь с места, задумчиво посмотрела на лицо кормилицы и сказала:

- Что вы сделали сь моей мамой?

- Господи, помилуй! - вскричала Ричардс, - Какой печальный вопрос! Что я сделала? Ничего,мисс

- Что они сделали с моей мамой? - повторила Флоренса.

- В жизнь не видала такой жалости! - проговорила Ричардс, невольно поставив себя в положение покойной леди и вспоминая о собственных детях. - Подойдите поближе, моя милая, не бойтесь меня!

- Я не боюсь вас, - отвечала девочка, входя в комнату, - но мне надобно знать: что они сделали с моей мамой?

- Голубушка, - скааала Ричардс, - это черное платьице вы носите в воспоминание о своей маменьке.

- Я могу помнить свою маменьку во всяком платье, - проговорил ребенок со слезами на глазах.

- Но уж так заведено надевать черное платье, когда отходят.

- Сядьте здесь, моя милая, - сказала растроганная женщина, - я раскажу, как и что однажды случилось.

В живой уверенности получить ответ на свой вопрос, Флоренса положила шляпку, которая до сих пор была y нея в руках, села на маленькую скамейку y ног кормилицы и пристально уставила на нее глаза.

- Жила-была, - начала Ричардс, - одна леди, очень добрая леди, и была y ней маленькая дочь, и эта дочка нежно любила ее.

- Очень добрая леди, и маленькая дочка нежно любила ее, - повторила Флоренса.

- И угодно стало Богу, чтобы захворала добрая леди, захворала и умерла.

Ребенок вздрогнул.

- И умерла добрая леди, и никто не увидит ее здесь, и похоронили добрую леди в сырой земле, где деревья растут.

- В сырой земле! - проговорила девочка, затрепетав всем телом.

- Нет, нет, я ошиблась: не в сырой, a в теплой земле, где дурные, грязные семена превращаются в прекрасные цветочки, и в траву, и в колосья, и уж не знаю, во что еще, где добрые души превращаются в светлых ангелов и улетают на небеса!

Ребенок, опустивший перед этим головку, поднял ее опять и внимательно начал смотреть на рассказчицу.

- Ну, так.... дай Бог память! - сказала Полли, сильно взволнованная этим пытливым взором, своим желанием утешить дитя внезапным успехом и слабым доверием к собственным силам. - Ну, так когда эта добрая леди умерла, куда бы ни девали ее, где бы ни положили, она отошла к Богу! И она молится Ему, эта добрая леди, - продолжала Полли, растроганная до глубины души, - чтобы он научил её маленькую дочку верить, что она счастлива на небесах и любит по прежнему свое дитя, - научил надеяться. - Ох, всю жизнь надеяться, - что и она, эта маленькая дочка, свидится с нею на небесах, свидится и не разстанется никогда, никогда, никогда!

- Это моя мама! - закричала девочка, вскочив с места и обиимая кормилицу.

- И сердце этого дитяти, - говорила Полли, прижимая Флоренсу к своей груди, - сердце этой маленькой дочки наполнилось такою нежностью, такою верою, что даже когда она услышала об этом от чужой посторонней женщины, не умевшей хорошенько рассказывать, но которая сама была бедная мать и больше ничего, - она нашла утешение в её словах, перестала чувствовать себя одинокою, зарыдала и прижалась к груди этой женщины, нежно прильнула к младенцу, что на её коленях, и - тогда, тогда, тогда, - продолжала Полли, лаская кудри девочки и обливая их слезами, - тогда, мое милое, бедное дитя....

- Эй, мисс Флой? Куда вы затесались? Разве не знаете, как папаша будет сердиться? - закричал y дверей громкий, пронзительный голос, и вслед за тем вошла низенькая, смуглая, курносая девочка лет четырнадцати, с выразительными черными глазами, сверкавшими как бусы. - Ведь вам крепко-накрепко запрещено сюда таскаться! Зачем вы тормошите кормилицу?

- Она нисколько не безпокоит меня, - отвечала изумленная Полли, - я очень люблю детей.

- Не в том дело, не в том дело, м-с Ричардс, - возразила черноглазая девчонка с таким колким видом, как будто хотела проглотить свою жертву, - прошу извинить - как бишь вас? - м-с Ричардс; я, вот видите ли, м-с Ричардс, очень люблю бисквиты, да ведь мне не подают их к чаю.

- Не в этом дело, - сказала в свою очередь Полли.

- A в чем же этак, по вашему, любезная моя м-с Ричардс? Не худо бы вамь зарубить хорошенько на нос, что вы ходите за м-ром Павлом, a мисс Флой под моим надзором.

- К чему же нам ссориться? - возразила Полли.

время.

Выжига выражалась сжато и сильно, употребляя по-видимому, только запятые, и выстреливая одной сентенцией, не переводя духу, все, что вертелось у нея на языке.

- Мисс Флоренса только что воротилась домой: не правда ли? - спросила кормилица.

- Ну, да, м-с Ричардс, она только что воротилась домой, a вы, мисс Флой, не успели повернуться, и уж нашли время выпачкать дорогое траурное нлатье, которое м-с Ричардс носит по вашей матери.

С этими словами Выжига, которой настоящее имя было Сусанна Ниппер, оторвала девочку от её нового друга с таким сильным и крутым порывом, как будто вырывала зуб. Но все это, казалось, делала она не столько по обдуманной злости, сколько от усердного желания выполнить свою обязанность надзирательницы.

- Теперь, когда мисс Флоренса воротилась домой, - сказала Полли, бросая ободрительную улыбку на здоровое лицо девочки, - она будет совершенно счастлива и увидит нынче своего милого папеньку.

- Что-оо? Что вы сказали, м-с Ричардс? - закричала во все горло Сусанна Ниппер. - Она увидит милого папеньку? Вот новости! Хотела бы я посмотреть, как она его увидит!

- Почему же нет? - спросила Полли.

- Да потому.... ах, какая вы странная, м-с Ричардс! У папеньки её теперь есть кого видеть; да и прежде, как никем он не был занят, мисс Флой никогда не была его любимицей, так как, вот видите ли, м-с Ричардс, женщина в этом доме ничего не значит, право ничего.

Девочка быстро взглянула на собеседниц, как будто понимала и чувствовала этот разговор.

- Вы удивляете меня! - сказала Полли. - Неужели м-р Домби не видал ее с тех пор?

- Не видал, не видал, - прервала Сусанна Ниппер. - Да и прежде того он не видал ее месяцев пять-шесть, и если бы перед тем он встретился с ней на улице, он не угадал бы в ней мисс Флой, да и что тут толковать? Встреть он ее хоть завтра, право, не узнает, что это его дочь. Так-то, м-с Ричардс! Ну, и что касается до меня, - продолжала Выжига, не переводя духу и помирая со смеху, - бьюсь об заклад, м-р Домби вовсе не знает, что живет на свете Сусанна Ниппер Выжига, его покорная слуга.

- Бедненькая! - сказала Ричардс, думая о маленькой Флоренсе.

- Так-то, любезная моя Ричардс! - продолжала Сусанна Ниппер. - Наш хозяин настоящий великий могол, который живет от нас за тридевять земель в тридесятом царстве, право, так. Ну, прощайте, Ричардс! A вы, мисс Флой, идите-ка со мной, да смотрите, вперед ведите себя хорошенько, не так, как невоспитанная, глупая девчонка, что всем вешается на шею.

Ho, несмотря на строгий выговор, несмотря даже на опасность вывихнуть правое плечо, если Сусанна Ниппер по-прежнему рванет за руку, маленькая Флоренса вырвалась от своей надзирательницы и нежно поцеловала кормилицу.

- Прощайте, - говорила девочка, - прощайте. моя добрая! Скоро я опять к вам приду, a не то вы приходите ко мне. Сусанна нам позволит видеться: не правда ли, Сусанна?

Собственно говоря, Выжига в сущности была довольно добрая девушка и вовсе не злого характера; только она принадлежала к разряду тех воспитателей юношества, которые думают, что надобно толкать и трясти детей, как звонкую монету, чтобы они сохранили свой первоначальный блеск. Когда Флоренса обратилась к ней с умоляющим и кротким взором, она сложила свои коротенькия руки, покачала головой, и большие, открытые черные глаза её приняли ласковое выражение.

- Напрасно вы об этом просите, мисс Флой. Отказать вам, вы знаете, я не могу, вот мы посмотрим с кормилицей, что надобно делать; мне бы хотелось съездить в Чансю, да только не знаю, как оставить Лондон; хорошо, если бы м-с Ричардс на это время согласилась за вами смотреть.

Полли согласилась на предложение.

- В этом доме веселье никогда не ночевало, - продолжала Выжига, - и нам было бы глупо с своей стороны дичиться друг друга и увеличивать скуку. Если бы какая-нибудь Токс, или какая-нибудь Чикк вздумала для потехи вырвать y меня два передних зуба, я была бы дура, когда бы подставила ей всю свою челюсть.

Полли не сочла нужным опровергать этой сентенции.

Эй, мисс Флой, вы еще по сю пору не разделись? Ах, вы глупое, неразумное дитя, ступайте домой!

С этими словами Выжига схватила свою воспитанницу и вышла из комнаты.

На лице и во всех движениях бедной сиротки выражалось столько грусти и кроткого, безропотного самоотвержения, что кормилица маленького Домби почувствовала глубокое сострадание, когда осталась опять одна. Сердце несчастной девочки горело пламенным желанием любви - и некого было любить ей! Её душа проникнута была болезненной тоскою - и никто не разделял её горя! Никто не брался облегчить бремя её страданий! Все это как нельзя лучше постигало материнское сердце м-с Ричардс, и она почувствовала, что с этой поры между ней и безприютной сироткой утверждается род доверенности, важной и необходимой для обеих. Флоренса, в свою очередь, инстинктивно поняла это искреннее участие, так неожиданно встреченное в незнакомой женщине.

Несмотря на высокое мнение кочегара о своей супруге, его Полли, так же, как и он, не имела никакого понятия о житейском благоразумии. Но она представляла из себя простой, безыскусственный образец тех женских натур, которые в общей массе живее, благороднее, вернее, возвышеннее чувствуют и гораздо долее сохраняют в душе всю нежность и сожаление, самоотвержение и преданность, нежели грубые натуры мужчин. Быть может, при всей необразованности, ей удалось бы своевременно забросить луч сознания в черствую душу м-ра Домби, и это сознание впоследствии не поразило бы его подобно яркой молнии.

Но мы удаляемся от предмета. Полли в это время думала только о том, как бы потеснее сблизиться с бойкой Сусанной и повести дела так, чтобы можно было видеться с маленькой Флоренсой без бунта и на законном основании. Случай представился в тот же вечер.

В обыкновенное время кормилица, по звону колокольчика, явилась в стеклянную комнату и начала ходить взад и вперед с младенцем на руках, как вдруг, к величайшему её изумлению и страху, м-р Домби нечаянно вышел из своей засады и остановился перед ней.

- Добрый вечер, Ричардс.

И теперь это был тот же суровый, угрюмый, неподвижный джентльмен, каким она видела его в первый день. Он уставил на воспитательницу своего сына холодный и безжизненный взор, и бедная женщина, в одно и то же время, по невольному движению, потупила глаза и сделала книксен.

- Здоров ли м-р Павел, Ричардс?

- Совершенно здоров, сэр, и растет очень скоро.

- Это заметно, - сказал м-р Домби, с большим участием разсматривая крошечное личико, открытое для его наблюдения. - Надеюсь, вам дают все, что нужно?

- Покорно благодарю, сэр, я очень довольна.

Но вдруг, после этого ответа, на лице её выразилось такое тревожное колебание, что м-р Домби, уже повернувший в свою комнату, оборотился опять и устремил на нее вопросительный взгляд.

- Я думаю, сэр, ребенок был бы живей и веселей, если бы вокруг него играли другия дети, - сказала Полли ободрившись.

- Когда вы пришли сюда, Ричардс, - отвечал м-р Домби, нахмурив брови, - я, кажется, говорил вам, чтобы детей ваших не было в моем доме. Можете продолжать свою прогулку.

С этими словами м-р Домби скрылся в свою комнату, и Полли имела удовольствие видеть, что он совершенно не понял её намерения, и она ни за что ни про что попала в немилость.

Вечером на другой день, когда она сошла вниз, м-р Домби расхаживал по стеклянной комнате. Озадаченная этим необыкновенным видением, она остановилась y дверей и не знала идти ей или воротиться назад. Домби дал знак войти.

- Если вы точно думаете, что некоторое общество необходимо для моего сына, - поспешно сказал он, как-будто ни минуты не прошло иосле её предложения, - то где же мисс Флоренса?

- Ничего не может быть лучше, как мисс Флоренса, - с жаром отвечала Полли, - но я слышала от её девушки, что не...

М-р Домби позвонил и молча продолжал ходить по комнате, пока не явился слуга.

Железо было горячо, и Ричардс с усердием принялась ковать. Смело продолжала она доброе дело, хотя инстинктивно и боялась м-ра Домби.

- Мисс Флоренсе, - сказала она, - не худо бы по временам заходить и сюда, в эту комнату, чтобы она привыкала любить братца.

Когда слуга ушел передавать приказание господина, кормилица притворилась, будто няньчит ребенка, но в то же время ей показалось, что физиономия м-ра Домби совершенно изменилась и лицо его побледнело. Он поспешно оборотился назад, и как-будто хотел уничтожить все эти распоряжения, да только стыд удерживал его.

И она не ошиблась. Он видел в последний раз отвергнутое дитя в печальных объятиях умирающей матери, и эта сцена служила для него вместе откровением и упреком. Как ни были его мысли исключительно заняты сыном и его блистательною будущностью, тем не менее он не мог забыть этой поразительной сцены. Не мог он забыть, что здесь, в этом предсмертном прощаньи матери и дочери, для него не было никакой доли. Перед ним, перед его глазами, были два прекрасные создания, тесно заключенные в объятия друг друга, a он стоял подле них как отторженный посторонний зритель, и не позволили ему принять участия в этом светлом проявлении глубокой истины и безпредельной нежности!

Так как все эти образы, со всемн мрачными оттенками, невольно протеснялись в его гордую душу, и никакая сила неспособна была удалить от него этих воспоминаний, прежнее его равнодушие к маленькой Флоренсе изменилось теперь в какое-то странное, необыкновенное безпокойство. Он почти чувствовал, как-будто она наблюдает его, не доверяет ему, как-будто в руках её ключ от той задушевной тайны, в которой он и сам не отдавал себе ясного отчета. Ему казалось, наконец, будто в ней таится врожденное понятие об этой неправильно-настроенной струне его души, и будто могла она одним дыханием привести ее в движение.

иредметом; но теперь он чувствовал из-за нея какую-то неловкость, и она возмутила покой его души. Он желал бы вовсе о ней не думать, да только не знал как. Быть может, - кто разрешит эти тайны человеческого сердца! - он боялся, что со временем принужден будет ненавидеть ее.

Когда маленькая Флоренса робко вошла в стеклянную комнату, м-р Домби перестал ходить, остановился и взглянул на свою дочь. Если бы посмотрел он на нее с большим участием и глазами отца, он прочел бы в её светлых взорах разнообразные впечатления нерешительности, надежды и страха. Он увидел бы в них страстное желание побежать к нему, броситься в его объятия и воскликнуть: "отец! попытайся любить меня! У меня никого нет кроме тебя!". И вместе он прочел бы опасение быть оттолкнутой, страх показаться слишком смелою и оскорбить отца, умилительную потребность в ободрении и успокоении, и, наконец, он увидел бы в этих ясных глазах, с каким тревожным безпокойством её переполненное юное сердце отыскивало естественного приюта для своей нежности и подавляющей печали. Но он увидел только, как она нерешительно остановилась y дверей и взглянула на него. Больше ничего не увидел м-р Домби!

- Войди, - сказал он, - войди; чего ты боишься?

Она вошла, и, посмотрев вокруг себя, с нерешительным видом, остановилась y дверей, и крепко сложила руки.

- Подойди сюда, Флоренса! - холодно сказал отец. - Знаешь ли, кто я?

- Не хочешь ли сказать что-нибудь?

Флоренса подняла на отца заплаканные глаза и слезы её оледенели на щеках, когда она встретила суровое выражение на его лице. Она опять опустила голову и робко протянула дрожащую руку.

М-р Домби небрежно взял руку девочки и безмолвно простоял несколько минут сь опущенной головой. По-видимому, он так же, как и она, не знал, что делать или говорить.

- Ну, будь же доброй девочкой, - сказал он наконец, потрепав ее по головке и как будто украдкой бросая на нее тревожный и сомнительный взгляд. - Ступай к Ричардс, ступай!

на его лицо. М-р Домби нашел, что физиономия её получила точно такое же выражение, как и в гу роковую ночь, когда она смотрела на доктора. Он машинально выпустил её руку и отворотился.

Нетрудно понять, что Флоренса своею наружностью и обращением произвела на отца очень невыгодное впечатление. Не только в её душе, но и во всех её движениях выказывалось принуждение, и она совершенно утратила естественную живость и грациозность. Полли между тем с надеждой продолжала смотреть на эту сцену, и, судя о м-ре Домби по самой себе, она много разсчитывала на немой язык траурного платьица маленькой Флоренсы. "Не жестоко ли будет, - думала она, - если он обратит всю привязанность на одного сына, тогда как другое дитя, девочка-сиротка, стоит перед его глазами!".

Полли как можмо долее продержала девочку на глазах отца и распорядилась так, что маленький Павел действительно повеселел в присутствии сестры. Когда пришло время идти на верх, она хотела послать Флоренсу в комнату отца, чтобы пожелать ему доброй ночи; но девочка робко отступила назад, и, когда кормилица начала ее принуждать, она поднесла обе руки к глазам, как-будто скрывая от себя собственное унижение, и сказала: "о нет! нет! он не хочет меня! он не хочет меня!".

Этот маленький спор обратил на себя внимание м-ра Домби, который между тем сидел за столом и пил вино.

- Что там такое? - спросил он.

- Ничего, ничего, - возразил м-р Домби. - Пусть идет не смотря на меня.

Выслушав этот двусмысленный ответ, Флоренса проворно ускользнула из комнаты, прежде чем кормилица успела оглянуться.

Как бы то ни было, добрая Полли чрезвычайно радовалась успеху своей хитрости и обо всем тотчас же рассказала Выжиге, когда та пришла в её комнату. Но, сверх ожидания, мисс Ниппер довольно холодно приняла это доказательство дружеской доверенности, и вовсе не пришла в восторг, когда м-с Ричардс объявила, что с этой поры им можно видеться во всякое время.

- Я думала, вам будет это приятно, - сказала Полли.

- Этого однако-ж не видно, - заметила Полли.

- Я живу здесь всегда, м-с Ричардс, a не на время, как вы, - отвечала Сусанна, - мне было бы глупо болтать все, что ни подвернется под язык. Соседний дом может быть очень хорош, вероятно, даже лучше, чем здешний; но y меня нет никакой охоты бросать свое место и идти куда бы то ни было. Так-то м-с Ричардс!