Домби и сын.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава IX. (старая орфография)

Глава IX. 

Беда с деревянным мичманом.

Молодой Вальтер Гэй, наделенный от природы порядочным запасом романических наклонностей, которые, к великому благополучию, не встретили ни малейшого препятствия в своем развитии под мирной кровлей старика Соломона, ни на минуту не выпускал из головы удивительного приключения Флоренсы с доброй бабушкой, и, подстрекаемый страстью к чудесному, безпрестанно думал о нем до той поры, пока, наконец, с течением времени, оно сделалось любимым, избалованным чадом его живого й пылкого воображения. Особенно мечтал он, и сладко мечтал, о той незабвенной минуте, когда судьба так неожиданно сделала его самого чуть не главным действующим лицом в этом достопамятном событии.

Дядя Соль и капитан Куттль своими тонкими намеками еще больше разгорячали кипучую фантазию молодого человека. Эти достойные друзья каждое воскресенье считали непременной обязанностью ненароком потолковать о Ричарде Виттингтоне, об этом знаменитом герое в английской истории, который, как известно, поехал в Индию без копейки в кармане с одной только кошкой, a воротился оттуда миллионером, и о чудо из чудес! - три раза был лордом-мером, начальником и главным членом городской думы! К довершению очарования, капитан Куттль промыслиль на толкучем рынке древнейшее народное стихотворение очень замечательного содержания, в котором - это весьма важно - рассказывается не сказка, a достоверная быль о том, как один молодой человек, угольщик ремеслом, не более, влюбился в некую красавицу, именем Пегги, a красавица почувствовала сердечное влечение к угольщику, и как, наконец, молодые люди увенчали свою любовь законным браком, несмотря на многочисленные препятствия со стороны отца красавицы, знаменитого капитана ньюкэстльского корабля. Эта зажигательная история, имевшая, как видите, чрезвычайно близкое отношение к Вальтеру и Флоренсе, приводила капитана Куттля в самый яростный восторг во все семейные праздники, и особенно в день рождения Вальтера. В этот торжественный день капитан Куттль уходил в заднюю комнату, затягивал свою любимую песенку, и одушевляясь постепенно, кричал, наконец, на все возможные голоса, заливаясь самой громкой трелью при имени Пегги, которым, к чести героини стихотворения, оканчивался каждый куплет.

Между тем сам Вальтер, веселый, беззаботный, простодушный Вальтер, никак не думал отдавать себе отчета в собственных чувствах, да и не был способен к такому анализу. Он очень полюбил набережную, где впервые встретил Флоренсу, и улицы, где проходил с нею, хотя, собственно говоря, замечательного в них ничего не было. Гадкие башмаки, с которыми столько было хлопот, он берег y себя в комнате и, сидя по вечерам на своей постели, рисовал от безделья фантастические портреты доброй бабушки Должно также сказать, что после этого достопамятного приключения он сделался повнимательнее к своему костюму и в досужее время не пропускал случая пройтись по улице, где находился дом м-ра Домби, в надежде встретиться с маленькой Флоренсой. Но все эти чувствования были совершенно невинны и не выходили за пределы детской натуры. Флоренса очень миленькая девочка, и разумеется, приятно было полюбоваться на хорошенькое личико. Флоренса беззащитна и слаба: мысль, что можно оказать ей покровительство и помощь - весьма завлекательная мысль для юноши, сознающого свою силу. Флоренса самое благородное маленькое создание в свете, и было истинным наслаждением видеть, как озаряется её личико искренним и глубоким чувством признательности. Флоренса была оставлена, забыта гордым отцом, и сердце Вальтера наполнялось живейшим участием к отверженному дитяти.

Шесть или семь раз в год молодые люди встречались на улице и раскланивались. М-с Виккем, знавшая подробности приключения, не обращала внимания на это знакомство, a мисс Ниппер, с своей стороны, была очень рада таким встречам: она читала в глазах юноши необыкновенное выражение добродушия, и была уверена, что y него превосходное сердце.

Таким образом, Вальтер вместо того, чтобы забывать, или терять из виду свое знакомство с Флоренсой, время от времени еще более сближался с нею. Удивительное начало этого знакомства и другия маленькия подробности, придавшия ему отличительный романический характер, были в глазах его прекрасным материалом для фантастических картин, на которых, разумеется, Флоренса всегда стояла на первом плане. "Но что из всего этого выйдет, - думал он? Ничего, решительно ничего. Однако-ж было бы не худо, если бы, тотчас же после первой встречи с Флоренсой, я отправился куда-нибудь подальше, в Индию, например, и вступил бы в службу на военном корабле. Вот я делаю чудеса храбрости, беру в плен тысячи неприятелей, открываю неизвестные острова, обо мне говорят в парламенте, пишут в журналах и газетах, и лет через пять, много через десять, Вальтер Гэй приезжает в Лондон адмиралом всех морских флагов, или по крайней мере капитаном первого ранга, не менее. Флоренса будет тогда еще девушкой - и Боже мой! какою чудною девушкой будет Флоренса! - она увидит меня в полном цвете лет, в блестящих эполетах, знаменитым и славным, и - будь y м-ра Домби галстух еще выше, цепочка еще длиннее, я оттягаю y него дочку, женюсь и торжественно повезу ее.... куда я ее повезу? ну, да на какой-нибудь из открытых мною островов". Вальтер шел, по обыкновению, очень скоро, когда строил эти воздушные замки. Но все эти мечты разбивались в дребезги о медную доску конторы Домби и Сына, и когда капитан Куттль с дядей Соломоном затягивали свою вечную песню о Ричарде Виттингтоне и капитанской дочке, он более чем когда-либо понимал свое скромное положение в купеческой конторе. Время тянулось день за днем, и Вальтер продолжал со всем усердием и добросовестностью исполнять свою прозаическую должность, находя единственный отдых в построении великолепных фантастических замков, перед которыми мечты Соломона и капитана Куттля были не более, как скромными домиками. В пипчинский период он возмужал, но весьма немного, и, собственно говоря, все еще был таким же простодушным и ветреным мальчиком, каким читатель встретил его в первый раз со свечей в руках на темной лестнице в погреб, когда дядя Соломон отыскивал заветную мадеру.

- Что с тобой, дядя Соль? - сказал однажды Валыер, всматриваясь с озабоченным видом в печальное лицо мастера всех морских инструментов, - ты сегодня ничего не ел и, кажется, твое здоровье очень разстроилось. Не сходить ли за доктором, дядюшка?

. - Доктор не поможет, мой милый, - отвечал дядя Соль, - не сыскать ему для меня...

- Чего, дядюшка? покупателей?

- Да, да, - возразил Соломон с глубоким вздохом, - покупатели пригодились бы.

- Ах, ты, Господи, твоя воля! - вскричал Вальтер, опрокидывая блюдо с супом, и ударяя рукою по столу, - когда я вижу всех этих зевак, что каждый день целыми дюжинами снуют перед нашими окнами, меня так и забирает охота притащить кого-нибудь за шиворот в магазин и заставить дружка отсчитать тысячи полторы чистоганом за свою покупку. Ну, чего ты смотришь, болван, - продолжал Вальтер, обращаясь к старому джентльмену с напудренной головой, так, разумеется, чтобы тот не слыхал. - Выпучил глаза на телескоп, да и стоит себе. Экая штука! Ты войди-ка любезный, да купи, a глаза-то, пожалуй, я за тебя выпучу.

Но старый джентльмен, удовлетворив любопытство, тихонько поплелся от магазина.

- Ушел, - сказал Вальтер, - ушел, болван! Вот тут и надейся на них! Да только вот что, дядя... эй, послушай, дядюшка! - прибавил Вальтер, видя, что старик закручинился и не обращает на него внимания - унывать никак не должно, решительно не должно. Что делать? Посидим y моря и подождем погоды. Уж если придут заказы, так придет их такая пропасть, что тебе их в век не переделать.

- Да, мне их точно не переделать, мой друг, - с горестью возразил Соломон, - заказы придут, когда меня не будет в этой лавке.

- Да не тужи, сделай милость, говорю я тебе, - ну что толку, если станешь все хандрить. Эх ты, дядя Соль! Нет заказов, так и чорт с ними!

Соломон старался принять веселый вид, и улыбнулся, как мог, взглянув через стол на своего племянника.

- Ведь особенного ничего не случилось. Не так ли, дядя Соль? - продолжал Вальтер, облокачиваясь на чайный поднос и нагибаясь к старику, чтобы вызвать его на объяснение, - будь откровенен со мной, дядюшка, не скрывай ничего, если сохрани Бог встретилась какая-нибудь неприятность.

- Нет, нет, нет, - скороговоркой отвечал Соломон, - все идет, как шло, ничего особенного, право, ничего! Встретилась неприятность, говоришь ты: какая же неприятность?

Вальтер с величайшей недоверчивостью покачал головою.

- Поди ты, толкуй с ним! - сказал он, - я его спрашиваю, a он меня! Послушай, дядя: когда я вижу тебя в этой хандре, мне, право, становится и жалко и досадно, что я с тобой живу.

- Я не шучу, дядюшка. Нет на свете человека счастливее меня, когда я с тобой, и при всем том опять таки повторяю: мне теперь и жалко и досадно, что я живу здесь. Вижу по всему, y тебя есть что-то на душе, a еще туда же вздумал притворяться. Эх, ты, дядя Соломон!

- Что делать, мой милый? По временам, ты знаешь, я бываю очень скучен, должно, как и все старики.

- Знаешь ли, что я думаю? - продолжал Вальтер, потрепав старика по плечу, - если бы тут в этой комнате вместо меня сидела добренькая, тепленькая старушка, твоя жена, разумеется, твоя кроткая, смирная, ненаглядная сожительница, которая бы знала все твои привычки и обычаи, ты бы ведь не был в такой хандре, дядя Соломон! И разливала бы она чай, и припоминала бы тебе старину, и затянула бы подчас песенку про старинное житье-бытье... а? не так ли? Ну, a я что для тебя сделаю? Ты знаешь, я люблю тебя, но все же я только племянник, ни больше, ни меньше, да еще вдобавок ветреный, легкомысленный мальчишка, которому нельзя и сказать о своем горе. Ну вот я вижу ты хандришь, и почему знать? может быть, ужасная тоска давит тебя; a как тебе помочь? как утешить тебя? как?... закричал Вальтер, со всего размаху ударив по столу, так что блюдо слетело на пол и разбилось в дребезги.

- Валли, добрый мой Валли! - сказал Соломон, - если бы в этой комнате, на этом самом месте лет за сорок с небольшим сидела, как ты говоришь, ненаглядная моя сожительница, я никогда бы не любил ее так, как тебя, милое дитя мое!

- Знаю, дядюшка, - возразил Вальтер, - очень хорошо; но жене ты открыл бы все свои секреты, потому что она умела бы облегчить твою тоску; a я ничего, решительно ничего не придумаю, хоть бы размозжить себе голову.

- Нет, нет, - сказал Соломон, - что за секреты? y меня нет от тебя никаких секретов!

- Ну, так в чем же дело, дядюшка? говори, рассказывай. Ну!

Соломон Гильс еще раз с отчаянным упрямством начал уверять, что ничего особенного не случилось. Вальтер, скрепив сердце, притворился убежденным.

- Однако-ж, дядя Соль, если сверх чаяния...

- Да говорю тебе, что ничего нет, решительно ничего.

- Очень хорошо, - сказал Вальтер, - перестанем же толковать об этом; мне пора в контору. Часа через два я как-нибудь увернусь оттуда, и понаведаюсь, что ты станешь делать. Только смотри, дядя Соль, если я узнаю, что ты меня обманул, так уж прошу не прогневаться: вперед не поверю тебе ни на волос, и уж никогда ничего не буду говорить тебе о Каркере младшем. Помни это, дядюшка Соломон!

Соломон Гильс, в знак согласия, улыбнулся и махнул рукой. Вальтер, перебирая в голове все возможные, или правильнее, невозможные средства к обогащению, побежал в контору Домби и Сына с озабоченным видом и в крайне невеселом расположении духа.

В это время недалеко от Сити, на углу Архиерейской улицы, жил присяжный маклер и оценщик, производивший торговлю подержанной мебелью, которая, как водится в таких случаях, разбросана была в самом поэтическом безпорядке по всем направлениям обширной лавки. Дюжины стульев прицеплены были к умывальникам, которые сами с большим трудом держались за плечи буфетов, a буфеты, в свою очередь, стояли на обеденных столах. Все это кувыркалось и таращилось в разные стороны с удивительным эффектом. Немного подальше на брачной постели, утвержденной на четырех столбах, дружелюбно красовались блюда, тарелки, стаканы, рюмки, бокалы, графины и другия принадлежности богатого пира вместе с полдюжиной кочерг и бальной лампой, готовой пролить нежнейший свет любви и братской дружбы на всю веселую компанию. Ряд оконных гардин и великолепных стор, насильственно разлученных с своими окнами, приятнейшим образом драпировали баррикаду комодов, нагруженных маленькими кружками из москательных лавок, между тем как бездомный коврик, отторженный жестокой рукой от привычного паркета и преследуемый в своем несчастьи пронзительным восточным ветром, вздрагивал и свертывался в глубочайшую меланхолию, и, казалось, изъявлял душевную симпатию к раздирательным жалобам фортепьяна, терявшого каждый день по одной струне, которая перед последним издыханием стонала и выла от мучительных предсмертных страданий. К довершению эффекта, м-р Брогли накопил в своей лавке целую коллекцию стенных часов различной ценности и доброты, но вообще с вернейшим ходом, хотя теперь их стрелки остановилис, по-видимому, на вечные времена вместе с финансовыми обстоятельствами своих прежних хозяев, потерявших за одно с часами и свои дорогия зеркала, которые теперь в лавке барышника безсовестно отражали со всех сторон их банкротство и разорение.

Сам м-р Брогли был мокроглазый, розолицый, жестковолосый, весьма дюжий мужчина, наделенный от природы значительным запасом расторопности и сметливости, столь необходимых при его гуманических занятиях. Как Марий на развалинах Карфагена, возседал он на развалинах чужого счастья, очень веселый и довольный судьбой, неизменно к нему благосклонной во всех начинаниях и предприятиях. По временам он заглядывал в лавку Соломона понаведаться насчет делишек многоуважаемого мастера всех морских инструментов, и Вальтер вообще знал его довольно, чтобы раскланиваться с ним при встрече на улицах. Знакомство с маклером самого Соломона Гильса тоже не простиралось далее этой шапочной дружбы, и потому Вальтер был очен изумлен, когда, верный своему обещанию, забежал из конторы в лавку и увидел м-ра Брогли; глубокомысленно сидящого в гостиной с руками в карманах.

- Здравствуй, дядя Соль! - сказал Вальтер, - как ты теперь себя чувствуешь?

Старик неподвижно сидел на противоположной стороне стола с очками на глазах (а не на лбу, как обыкновенно) и в глубоком раздумьи. При входе племянника, он приподнял голову и безмолвно указал на маклера. Вальтер оторопел.

- У вас дела с моим дядей, сэр? - спросил оне, едва переводя дух.

- Не безпокойтесь, важного ничего нет, - отвечал м-р Брогли.

Вальтер в безмолвном изумлении смотрел на маклера и на дядю.

- Вот видите ли, - сказал м-р Брогли, - за вашим дядюшкой небольшой должок, триста семьдесят фунтов стерлингов с небольшим. Срок-то, знаете, прошел, и y меня документец. Надо с вашего позволения вступить во владение.

- Во владение! - вскричал Вальтер, поводя глазами вокруг комнаты,

я пришел без полиции - зачем нам полиция? обойдемся и без нея. Вы меня знаете.

- Ах, дядюшка! - пролепетал Вальтер.

- Милый Валли! - сказал дядя, - первый раз Бог послал на меня такое несчастье, a я уже стартк и всю жизнь прожил честно.

С этими словами он сбросил очки, потому что безполезно было скрывать свое волнение, закрыл рукой глаза и заплакал навзрыд, проливая слезы на свой кофейный жилет. Вальтер, в свою очередь, первый раз в жизни увидел ужасающую картину рыдающого старика. Он оцепенел и долго не могь произнести ни одного слова.

- Дядюшка, милый дядюшка! - проговорил он, наконец. - Не плачь, о, Бога ради, не плачь! успокойся! - м-р Брогли, что мне делать?

- Я бы советовал вам, - сказал м-р Брогли, - приискать какого-нибудь приятеля и переговорить сь ним.

- Именно так! - вскричал Вальтер, ухватившись за эту мысль, как за последнюю надежду, - благодарю вас, сэр. Дядюшка, я сию минуту побегу к капитану Куттлю и мигом ворочусь назад. A вы, г. маклер, поберегите старика, сделайте милость; утешьте его, как можете. Не отчаивайся, дядюшка! Бог даст, все сойдет с рук.

С этими словами Вальтер, не слушая больше старика, опрометью бросился из комнаты и, забежав на минуту в контору извиниться, под предлогом внезапной дядиной болезни, помчался во всю прыть к жилищу капитана Куттля.

Все предметы в глазах его приняли иной вид, когда он бежал по шумным улицам города. Телеги, омнибусы, дороги, кареты, дилижансы, пешеходы, - все это двигалось, толкалось, шумело, как и всегда; но беда, обрушившаяся на деревянного мичмана, представляла эти предметы в каком-то странном и новом свете. Дома и магазины были вовсе не то, что прежде, и Вальтер читал на стенах огромные буквы маклерского документа. М-р Брогли угораздился со своим обвинительным актом взгромоздиться на самые церкви, потому-что главы их поднимались к облакам с каким-то необыкновенным видом. Самый горизонт удивительно изменился, не от облаков, разумеется, a вследствие судебной описи имущества в магазине мастера всех морских инструментов.

Капитан Куттль жил на краю небольшого канала, подле индийских доков, где находился подъемный мост, открывавшийся по временам для проведения кораблей и барок с различным грузом. Постепенный переход от земли к воде, по мере приближения к резиденции капитана Куттля, был довольно любопытен. Перспектива начиналась разноцветными трактирными флагами, за которыми непосредственно следовали платяные лавки с матросскими рубахами, куртками, шляпами, парусинными панталонами. Немного подальше выставлялись кузницы, где неутомимый громадный молоток от утра до ночи колотил раскаленное железо, выделывая якоря и цепные канаты. Затем следовал ряд домов с флюгером над мачтами и вывесками, возвещавшими о продаже турецких бобов, затем канавы, затем мельницы, затем опять канавы, a затем невообразимые скопища грязной воды, запруженной кораблями. Потом в воздухе распространялось благоухание от сырых щепок, и всякое торговое движение поглощалось мачтами, веслами, деланием блоков, стройкою лодок. Потом, почва становилась болотистою и почти непроходимою. Потом, обоняние уже исключительно наслаждалось запахом рому и сахару. Потом, прямо перед вашими глазами, во всей красоте открывалась резиденция капитана Куттля, вместе бельэтаж и нижний этаж.

Капитан принадлежал к разряду тех вечнонеизменных, как-будто выстроганных из дерева мужчин, которых при самом пылком воображении невозможно представлять себе отдельно без какой-нибудь частицы в их обыкновенном костюме. Когда Вальтер постучался y дверей, капитан выставил из окошка голову и закричал: "Здорово, любезный!". На нем была вылощенная клеенчатая шляпа и всегдашний синий балахон, из под которого, на подобие паруса, выставлялись толстые высокие воротники его рубашки. Все, как обыкновенно. В этом костюме Вальтер, между миллионами разнообразных фигур, мигом различил бы капитана Куттля, как редкую заморскую птицу, y которой всегда одинаковые перья.

- Послушай-ка, Валли, - сказал капитан Куттль, - ты постучись еще, и погоди немножко. Сегодня, сегодня, видишь ты, моют белье. Стукни хорошенько.

И нетерпеливый юноша стукнул так, как, вероятно, еще никто не стучался в скромную дверь капитанской квартиры.

- Это уже черезчур! - сказал Куттль, и тотчас же спрятал голову, как будто ожидал бури..

Ожидание основательное. Через минуту в судорожном волнении прибежала к дверям степенная вдовица с рукавами, засученными по плечи, вся в мыльной пене и с передником, забрызганным горячей водой. Не обращая внимания на Вальтера, она оглядела сперва дверной молоток, и потом, осматривая юношу с ног до головы, проговорила, что не надивится, как молоток еще цел.

- Капитан Куттль y себя, - сказал Вальтер с примирительной улыбкой, - я его видел.

- Право? - возразила интересная вдовица, - вы его видели?

- Я даже говорил с ним, - сказал Вальтер, торопясь объяснением.

- Даже говорили с ним - возразила вдовица. - Вот как! Потрудитесь же засвидетельствовать капитану почтение от м-с Мак Стингер и скажите, что если ему угодно разговаривать с гостями из окошка, так я покорнейше прошу его вперед самому отворять двери.

М-с Мак Стингер говорила громко и вслушивалась, не будет ли каких замечаний или возражений из ближайшого окна.

- Исполню ваше поручение, - сказал Вальтер, - только благоволите впустить меня, сударыня.

Вход был загорожен деревянным запором, и Вальтер не осмеливался перескочить, из опасения еще более раздосадовать степенную вдовушку.

Вальтер принял эту выходку за позволение войти и немедленно перескочил. M-с Мак Стингер пришла в величайшее негодование и разразилась страшным вопросом: давно ли законы разрешили оскорблять дом свободной англичанки, и кто дал позволение всякой сволочи врываться в её жилище? Но Вальтер уже не считал нужным разрешать эти недоумения, и, пробираясь по лестнице через искусственный, туман, образовавшийся от испарений щелоку и горячей воды, вбежал в комнату капитана Куттля и нашел этого джентльмена в засаде перед дверью.

- Никогда не был ей должен ни одной копейки, - проговорил тихонько капитан Куттль, - да еще сколько сделал добра и ей и детям! Лисица непутная!

- Я бы на вашем месте переменил квартиру, - сказал Вальтер.

Капитан, не снимая шляпы, принялся за свой обед, состоявший из холодной баранины, бутылки портера и вареного картофеля, который он обыкновенно приготовлял сам на плите в большой кастрюле, откуда, по мере надобности, вытаскивал, по одной штуке. Перед обедом он отвинчивал свой железный крюк, и вместо него приделывал к черенку свой столовый ножик, которым теперь начал лупить одну картофелину для Вальтера. Его комнаты, сильно пропитанные табачным запахом, были очень невелики, но довольно уютны, a порядок в мебели был такого рода, как будто за полчаса перед этим происходило землетрясение.

- Как поживает Соломон? - снросил капитан.

При этом повторенном вопросе Вальтер живо представил цель своего посещения и заплакал навзрыд.

- Ах, капитан Куттль! - сказал он, . едва переводя дух.

весть о всеобщем разрушении Сити, как будто страшная бездна поглотила его старого друга вместе с кофейным камзолом, светлыми пуговицами, хронометром, очками, со всем магазином.

Но когда Вальтер объяснил дело, Куттль, после минутного размышления, вскочил со стула и заметался во все стороны с необыкновенной торопливостью. Он открыл комод, стащил с верхней полки жестяную чайницу, и, высыпав оттуда весь запас наличных денег - тринадцать фунтов стерлингов с полкроной, положил их в огромный карман своего синяго сюртука, и потом в это же влагалище засунул вынутые из шкатулки две чайные ложки, серебрянные щипчики и огромные серебрянные часы, которые наперед осмотрел с большим вниманием, чтобы определить их настоящую ценность. Сделав все эти приготовления, он привинтил неизбежный крюк к правой руке, схватил свою толстую сучковатую палку и попросил Вальтера идти.

Но, несмотря на чрезвычайную хлопотливость, капитан вспомнил, наконец, что м-с Мак Стингер, вероятно, дожидается его внизу для некоторых объяснений. Пораженный этой мыслью, он в нерешимости подошел к отворенному окну и, казалось, разсуждал: не лучше ли прямо выпрыгнуть на мостовую, чем наткнуться в дверях на своего ужасного врага. Однако-ж, постояв немного, он выдумал весьма замысловатую хитрость.

- Послушай-ка, Валли, - сказал кадитан, - ты ступай вперед, мой друг, и спускаясь с лестницы, закричи погромче: "Прощайте, капитан Куттль!" да затвори дверь. Потом остановись на улице за углом и подожди меня. Я мигом выйду.

Успех этой стратагемы основывался на предварительном изучении неприятельской тактики. Когда Вальтер сходил с лестницы, м-с Мак Стингер действительно невидимкой подкралась из кухни, но не видя, сверх ожидания, своего жильца, удовольствовалась намеком на неучтивый стук в двери, и опять юркнула в свою засаду.

выскочил из дверей, зашагал форсированным маршем, и ни разу не оглидываясь назад, ободрился совершеннейшим образом, только когда подошел к Вальтеру, и даже затянул какую-то песню.

- Ну что, Валли, - спросил, наконец, капитан, когда они удалились на значительное разстояние от квартиры, - дядя Соль, я думаю, того...

- Ах, если бы видели его нынешним утром! - отвечал Вальтер. - Никогда мне не забыть этой ужасной сцены. Я боюсь...

- Живей, Валли, живей! - возразил капитан, ускоряя шаги. - Всегда так поступай, дружочек мой, и долголетень будешь на земли. Справься, как об этом сказано в Писании.

Капитан Куттль, слишком занятый собственными мыслями о Соломоне Гильсе и, быть может, некоторыми размышлениями насчет последняго бегства, не привел более ни одной цитаты для улучшения нравственности молодого Вальтера. Во всю дорогу они не обменялись ни одним словцом, пока, наконец, подошли к деревянному мичману, обозревавшему, казалось, через свой телескоп весь горизонт в надежде отыскать друга-спасителя, который бы вывел его из напасти.

торжественным тоном, как философ, которому удалось наконец привести в ясность одно из главнейших правил человеческой мудрости, - так это одно: держи голову прямо против ветра, и мы полетим на пролом.

Старик Соль, в свою очередь, крепко пожал руку доброго приятеля, и благодарил за совет.

Тогда капитан Куттль с подобающей важностью выгрузил из кармана пару чайных ложек, сахарные щипчики, серебряные часы и наличные деньги. Положив все это на стол, он с гордым и самонадеянным видом обратился к м-ру Брогли.

- Неужели вы серьезно думаете, сэр, возразил маклер, - что весь этот хлам теперь годится на что-нибудь?

- Да потому, что ваш почтенный другь должен слишком триста семьдесят фунтов стерлингов.

- Экая штука! - возразил капитан, струхнув порядком при таком огромном счете, - триста фунтов! Да ведь и это чего-нибудь стоит. Всякая рыба хороша, коль на уду пошла, говорит пословица.

- Есть еще пословица, капитан, получше этой, возразил присяжный оценщик, - курица не птица, карась не рыба, олово не деньги.

Эта философия сразила наповал капитана. Поглядев на страшного противника, как на Мефистофеля, он безмолвно прошелся по комнате, и, махнув рукою, отозвал в сторону мастера морских инструментов.

- Молчи, молчи! - возразил старик. - Пойдем сюда. Надо быть скромнее перед Валыером. Это, видишь ты, поручительство за его отца, старинное поручительство. Я уже таки довольно выплатил, Нед; но теперь пришли худые времена, и сил моих не хватает. Сказать правду, я все это предвидел, да что прикажешь делать? Ради Бога, ни слова перед Вальтером. Ни гу-гу?

- Да ведь y тебя, казалось, были деньжонки? - прошептал капитан.

- Ну да, да, - отвечал старик Соль, опуская руки в карманы и сдавливая свой валлийский парик, как будто выжимал оттуда золото, - я скопил-таки малую толику, но из этой суммы, милый Нед, нельзя взять ни полушки. Я, видишь ты, старел и отстал от времени, a Вальтеру нужны деньги. Ведь ему не по миру идти, когда я умру. Нет, об этих деньгах ни полслова. Все равно, как бы их и не было. Да y меня таки и нет их. Что я заврался, старый дурак? Где y меня деньги? где?

И он дико повел глазами вокруг комнаты, как полоумный скряга, который совершенно забыл, куда запрятал свои деньги. В самом деле, капитан начинал думать, что приятель его того и гляди полезет в трубу или в погреб и вытащит оттуда несколько фунтов золота и серебра, но Соломон Гильс выдумал другую штуку.

силы меня остаили, и я чувствую, что начинаю выживать из ума. Лучше все покончить разом... и баста! Пусть его возьмет инструменты, возьмет и его, - с усилием проговорил старик, указывая на деревянного мичмана, - видно, прошли наши красные дни. A и то сказать, пожили довольно; пора костям на место.

- Полно, дружище, полно! - сказал капитан, - На кого-ж ты Вальтера-то оставишь? забыл? Посиди тут, Соломонь, a я за тебя подумаю... Ах, чорт побери, не стал бы я долго думать, если бы пансион был побольше. Дело вот в чем, скажу я тебе: держи голову прямо на ветер, и все пойдет, как по маслу.

Старик Соль поблагодарил его от всего сердца и прислонился головой к камину.

Капитан Куттль скорым шагом и с самым решительным видом начал маршировать по комнате, опустив густые брови до самого носа и заложив левую руку назад. Вальтер притаил дыхание и не смел пошевелиться, из опасения остановить поток глубоких размышлений. Напротив, м-р Брогли, не считая нужным церемониться с почтенной компаниею, преспокойно разгуливал по всем направлениям магазина, и, насвистывая какую-то веселую мелодию, заглядывал в телескопы, барометры, ощупывал компасы, магнитные стрелки, и вообще старался показать вид человека, в совершенстве знакомого с устройством и употреблением всех этих инструментов,

- Валли! - воскликнул, наконец, Куттль, - теперь я знаю, что делать.

- Поди-ка сюда, любезный, - продолжал капитан. - Магазин одно обезпечение; мои вещи - другое. Твой адмирал даст нам денег.

- Кто, м-р Домби? - спросил Вальтер, побледнев, как полотно.

Капитан с важностью кивнул головой, и, указывая на Соломона Гильса, продолжал:

- Взгляни-ка на него, любезный; пристальнее взгляни. На нем лица неть. Если продать все эти вещи, он умер непременно - я его знаю. Мы должны перепробовать все средства и, теперь тебе надо ухватиться...

- Ты прежде всего сбегай в контору, и справься, там ли он, - сказал капитан, толкая в спину озадаченного юношу. - Живей!

Взгляд на дядю окончательно убедил молодого человека в необходимости слепого повиновения капитанской команде. Он побежал со всех ног, и чрез несколько минут воротился с печальным известием, что м-ра Домби нет ни дома, ни в конторе. Была суббота, и он уехал в Брайтон.

- Вот что, Валли! - сказал капитан, по-видимому, приготовивший себя к этому известию. - Мы поедем в Брайтон. Я сам провожу, и, если нужно, представлю тебя твоему адмиралу. Мы поедем после обеда в первом дилижансе.

При всем уважении к личным достоинствам капитана Куттля, Вальтер видел на этот раз настоятельную необходимость отказаться от его обязательных услуг, думая, не без основания, что м-р Домби, грозный и страшный Домби, не мог придать большого веса рекомендации доброго моряка. Тем не менее, молодой человек удержался от всякого намека на неуместность такой выходки, потому что сам капитан был о себе совершенно противных мыслей и, вероятно, счел бы непростительной дерзостью, если бы молокосос в настоящем случае вздумал ему указывать. Простившись на скорую руку с Соломоном Гильсом, капитан Куттль опять сложил в свой карман наличные деньги, ложечки, щипчики и серебряные часы - с очевидным намерением, как с ужасом думал Вальтер, произвести этими вещицами оглушительное впечатление на м-ра Домби - и немедленно побежал к дилижансу, безпрестанно повторяя на дороге, что он ни на мииуту не покинет своего Валли.