Домби и сын.
Глава XII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XII. (старая орфография)

Глава XII. 

Воспитание Павла.

Через несколько минуть, показавшихся ужасно длинными для маленького Павла Домби, сидевшого на столе, воротился д-р Блимбер, вышагивая важным и величественным образом, вероятно, для того, чтобы произвести торжественное впечатление на юношескую душу. Эта походка была похожа на марш, и когда д-р выставлял правую ногу вперед, он величественно поворачивался на своей оси, выписывая налево полукруг, и когда выставлялась вперед левая нога, он делал точно такой же поворот к правой. Казалось, при каждом шаге, он осматривался кругом и как будто говорил: "Пусть попытается кто-нибудь и где-нибудь указать мне на предмет, которого я не знаю! Не удастся!"

М-с Блимбер и мисс Блимбер также воротились вместе с доктором. Педагог поднял со стола нового питомца и передал его мисс Блимбер.

- Корнелия, - сказал д-р, - Домби будет покамест под твоим надзором. Веди его вперед, моя милая, вперед и вперед.

Корнелия приняла из рук д-ра молодого питомца, и Павел потупил глаза, когда почувствовал, что его наблюдали очки.

- Сколько тебе лет, Домби? - спросила мисс Блимбер.

- Шесть, - отвечал Павел и, осматривая молодую милэди, удивлялся, почему y нея волосы не так длинны, как y Флоренсы, и отчего она похожа на мальчика.

- Далек ли ты в латинской грамматике, Домби? - спросила мисс Блимбер.

- Я не знаю латинской грамматики, - отвечал Павел. Чувствуя, что этот ответ неприятно подействовал на мисс Блимбер, он взглянул вверх на три лица, смотревшия на него вниз, и сказал:

- Я был слабым и больным ребенком, Мне нельзя было думать о латинской грамматике, когда каждый день старик Глыбб вывозил меня на морской берег. Вы уж позвольте приказать старому Глыббу навещагь меня здесь.

- Какое низкое, варварское имя! - сказала м-с Блимбер, - что это за чудовище, мой милый?

- Какое чудовище? - спросил Павел.

- Да этот Глыбб, - сказала м-с Блимбер с превеликим отвращением.

- Он такое же чудовище, как и вы, - возразил Павел.

- Как! - вскричал доктор ужасным голосом, - что, что-о-о ты сказал? Ай, ай, ай!

Дрожь побежала по всем членам маленького Павла; но, несмотря на испуг, он решился защищать отсутствующого Глыбба.

- Глыбб очень почтенный старик, - сказал Павел, - он, бывало, возил мою коляску, где я мог лежать и спать, когда и как мне угодно. Он знает все о глубоком море и о рыбах, которые живут там, и о великих чудовищах, которые выходят оттуда и лежат, и греются на скалах под зноем солнечных лучей, и которые опять уходят в море, когда ихь испугают. При этом, говорит Глыбб, они издают такой шум, что можно их слышать за несколько миль. Есть еще чудища, не знаю, как они длинны - только очень длинны - и я не помню, как зовут их - Флоренса все это знает; они притворяются несчастными и плачут, будто маленькия дети, a когда кто-нибудь подойдет к ним из сострадания, они разевают свои огромные челюсти и нападают. Тут одно средство спастись, - сказал Павел, смело сообщая это познание самому дру Блимберу, - надо отбежать на некоторое разстояние и потом вдруг поворотить назад; им нельзя так скоро поворотиться, потому-что они ужасно длинны. Тут их легко победить, говорит Глыбб. Вообще он много, очень много знает о море, хотя и не может растолковать, отчего всегда говорят, одно и то же всегда говорят морския волны, и почему я так часто думаю о своей маме, когда смотрю на море. Моя мать умерла. Я бы желал, - заключил ребенок, вдруг теряя одушевление и обратив робкий взор на три незнакомые лица, - чтобы старик Глыбб по временам заходил сюда навещать меня, потому что я знаю его очень хорошо, и он меня знает.

- Дурное направление! - сказал доктор, - но наука должна истребить негодные семена.

- Поводи его по дому, Корнелия, - сказал доктор, - и познакомь с новой сферой. Домби, ступай с этой милэди.

Домби повиновался. Онь подал руку Корнелии и с робким любопытством принялся разсматривать ее с боку, когда они пошли. Её очки показались для него ужасно таинственными, и он никак не мог разузнать, были ли y нея глаза за этими ярко блестящими стеклами.

Корнелия повела его сперва в классную комнату, расположенную позади залы, и в которую вели две двери, обитые фризом для того, чтобы заглушить голоса молодых джентльменов. В комнате находилось восемь воспитанников в различных положениях умственного бичевания: все сидели за делом и работали с большою важностью. Тутс, как старший между воспитанникамя, имел для себя в углу комнаты особую конторку.

Магистр Фидер, сидевший за другой небольшой конторкой, вертел на этот раз на своем единственном валу Виргилия, и эту арию унылым голосом тянули перед ним четыре молодых джентльмена. Из остальных воспитанников двое с напряженным вниманием занимались решением математических задач; один употреблял судорожные усилия перекарабкаться до обеда через безнадежное число строк, и, наконец, последний питомец безмолвно смотрел на свою работу с окаменелым оцепенением и отчаянием.

Появление нового мальчика не произвело на эту компанию никакого впечатления. М-р Фидер с щетиной на голове, которую он имел обыкновение брить из опасения простуды, подал маленькому Домби костлявую руку и сказал, что весьма рад его видеть. Павел, с своей стороны, был бы очень рад сказать ему то же, если бы мог это сделать хоть с малейшею искренностью. Наученный Корнелией, он поздоровался сперва с четырьмя джентльменами, распевавшими Виргилия, потом подал руку подвижникам математических задач, раскланялся с несчастным ратоборцем против времени, запачканным в чернилах, и, наконец, точно таким же образом познакомился с оцепенелым джентльменом, от которого веяло ужасным холодом смерти.

Молодой Тутс, уже представленный Павлу, только перевел дух и оскалил зубы при его приближении и молча продолжал прерванное занятие. Работа его была немногосложна и имела даже поэтический интерес: он по большей части занимался сочинением к самому себе писем от знатнейших особ, адресуя на конверте: "М-ру Тутсу, эсквайру, в Брайтоне". Такую привиллегию Тутс получил из уважения к своим прежним очень усиленным занятиям, которые, как уже сказано, остановили его умственный рост в самую пору расцветающей весны. Все эти письма он хранил с большим тщанием в своем столе.

По соблюдении этих церемоний, Корнелия повела Павла в верхний этаж; это путешествие совершалось с некоторым затруднением, потому что Павел принужден был ставить обе ноги на каждую ступень. Когда они достигли конца трудной дороги, Корнелия повела своего клиента в переднюю комнату, выходившую фасадом на бурное море, и показала ему хорошенькую постель y самого окна, где на прибитой карточке прекрасным круглым почерком было написанно: Домби. На двух других постелях в той же комнате красовались имена: Бриггс и Тозер.

Лишь только они спустились с лестницы и вошли в залу, Павел с изумлением увидел, что подслеповатый малый, смертельно оскорбивший м-с Пипчин, вдруг схватил барабанную палку и начал без милосердия колотить в медный таз (gong), повешенный в углу комнаты, как будто он хотел этим способом выместить на ком-то свою обиду. Павел ожидал, что его посадят в карцер или, по крайней мере, дадут выговор за такое буйство; но ничего этого не случилось, и молодой парень, наделавший шуму по всему дому, спокойно положил палку и остановился, как ни в чем не бывало. Тогда Корнелия растолковала Домби, что через четверть часа станут обедать, и что ему теперь должно отправиться в классную комнату к "своим друзьям".

Домби тихонько прошел мимо стенных часов, без умолку осведомлявшхся о его здоровьи, еще тише приотворил дверь в классную комнату и прокрался туда, как потерянный мальчик, искавший какого-нибудь пристанища. Его друзья разсеялись по всем направлениям комнаты, за исключением окаменелого приятеля, неподвижного, как и прежде. М-р Фидер потягивался во всю длину в своем сером дорогом халате, как будто хотел сорвать рукава.

- Охх-хо-хо! Господи твоя воля! - вопиял м-р Фидлер, вытягиваясь, как ломовая лошадь, - ай-ах-ай-ихёх!

Павел был чрезвычайно встревожен зеваньем м-ра Фидера, доходившим до огромных размеров, и которое в самом деле было ужасно. Все мальчики, за исключением Тутса, были до крайности изнурены, и приготовлялись к обеду. Один навязывал свой галстух, другой вымывал руки, третий расчесывал волосы, и все, казалось, с нетерпением ожидали, пока позовут в столовую.

Молодой Тутс, уже совсем готовый, подошел, от нечего делать, к маленькому Павлу и с неуклюжим добродушием сказал:

- Садись, Домби.

- Покорно благодарю, - отвечал Павел.

И он начал карабкаться на окно, чтобы сесть, но никак не мог подняться на такую высоту. Это обстоятельство пробудило новую мысль в уме Тутса.

- Какой ты маленький! - сказал м-р Тутс.

- Да, - отвечал Павел, - я очень мал. Покорно благодарю.

Благодарность относилась к услужливости Тутса, который пособил ему взобраться на окно.

- Кто y тебя портной? - спросил Тутс, посмотрев на него несколько минут.

- A мой портной - Борджес и компания, - сказал Тутс, - молодой портной, да только очень дорогой.

У Павла достало смыслу покачать головой, как-будто он хотел сказать: "Это и видно".

- Богат y тебя отец? - спросил Тутс.

- Богат, - отвечал Павел, - отец мой Домби и Сын.

- И кто? - спросил Тутс.

- И сын, - повторил Павел.

М-р Тутс несколько раз повторил про себя эту фамилию, стараясь хорошенько запомнить; но, не надеясь на свою память, сказал, что завтра поутру он опять об этом спросит, как будто фирма Домби и Сына особенно его интересовала. И действительно, он уже занимался составлением плана дружеского письма к своей особе от имени Павлова отца.

В это время другие воспитанники, все-таки за исключением окаменелого мальчика, собрались в кучу. Все они были очень бледны, говорили тихо, и головы их были забиты до такой степени, что молодой Байтерстон мог служить для них образцом остроумия.

- Ты спишь в моей комнате, не правда ли? - спросил торжественно молодой джентльмен, y которого воротничек из под рубашки доставал до самых ушей.

- Тебя зовут Бриггс? - спросил Павел.

- Нет, Тозер, - отвечал молодой джентльмен.

- Все равно: я сплю в твоей комнате.

- Вот его зовут Бриггсом, - продолжал Тозер, указывая на окаменелого джентльмена, - a как твое здоровье, Домби?

Павел отвечал, что он довольно слаб. Тозер сказал, что это и видно по глазам; - a очень жаль, - прибавил он, - потому что тут нужно железное здоровье. - Потом спросили Павла, не с Корнелией ли он будет учиться? и когда тот отвечал: "да", все молодые джентльмены, кроме Бриггса, выразили глубокое сожаление.

Опять раздался страшный звон медного таза, и в ту же минуту воспитанники гурьбой пошли в столовую, все таки однако-ж за исключением Бриггса, окаменелого мальчика, который остался на своем месте в том же положении, как был. Павел увидел, что для него в комнату принесли на тарелке ломоть хлеба с серебряной вилкой, положенной под салфетку.

Д-р Блимбер уже сидел в столовой на своем обыкновенном месте, на переднем конце стола, a м-с Блимбер и мисс Блимбер занимали места подле него. На заднем конце стола, насупротив доктора, уселся магистр Фидер, явившийся к обеду в черном фраке. Стул Павла поставили подле мисс Блимбер, но когда он сел, оказалось, что его брови не возвышались над уровнем столовой скатерти, и потому распорядились подложить под это седалище несколько книгь, принесенных из докторского кабинета. С той поры Павел всегда приходил с этими книгами, и его место подле мисс Корнелии утвердилось на законном основании.

Доктор прочитал молитву, и обед начался. Первым блюдом был суп, за которым следовали жареная говядина, вареная говядина, зелень, пирог и сыр. За столом вся сервировка была прекрасна и величественна. Перед каждым молодым джентльменом лежали солфетка и массивная серебряная вилка. Буфетчик в синем фраке с светлыми пуговицами разносил кушанья и величественно разливал по стаканам пиво, как будто в руках его была бутылка с дорогим вином.

Никто, если не был спрошен, не говорил ни слова, кроме д-ра Блимбера, м-с Блимбер и мисс Блимбер. Как скоро молодой джентльмен не был занят вилкой, ножом или ложкой, глаза его по какомуто невольному притяжению обращались на доктора, на докторшу или докторскую дочь. Один Тутс составлял исключение из этого правила. Занимая место на одной стороне с Павлом подле м-ра Фидера, он безпрестанно выставлял голову вперед или назад и старался поймать взор нового пришельца.

Раз только во время обеда завязался разговор, в котором, по непредвиденному случаю, принял невольное участие молодой джентльмен. Это было за сыром, когда доктор, выкушав стакан портеру, кашлянул два или три раза и начал таким образом:

При имени этого ужасного народа, непримиримого врага всей молодой компании, джентльмены устремили глаза на доктора, приготовившись выслушать ученую речь с почтительным вниманием. В это время один из воспитанников, допивая пиво, случайно встретился с глазами доктора, и вдруг, поставив стакан, почувствовал судорожные припадки перхоты. Доктор должен был приостановиться.

- Достойно замечания, м-р Фидер, начал он снова прерванную речь, - что римляне во времена императоров, когда роскошь достигла необыкновенной высоты, прежде неслыханной, и когда штатгальтеры опустошали целые провинции и разоряли жителей единственно для того, чтобы добыть средства для одного императорского обеда...

Здесь несчастный воспитанник, который долго раздумывал и пыхтел, чтобы пересилить судорожный припадок, разразился, наконец, самым громким кашлем.

- Джонсон, - сказал м-р Фидер тоном легкого упрека, - выпей воды.

Доктор бросил суровый взгляд и дожидался, пока Джонсону подавали стакан. Потом он начал опять:

- И когда, м-р Фидер...

Но м-р Фидер не могь оторвать глаз от Джонсона, который снова готовился разразиться, как бомба.

- Извините, сэр, - сказал магистр.

- И когда, - сказал доктор, возвышая голос, - когда брат Вителлия - действительность факта, совершенно, впрочем, невероятного для толпы нашего времени, подтверждается современными писателями, заслуживающими полного доверия - и когда, говорю я, брат Вителлия приготовил обед, за которым подано было две тысячи рыбных блюд...

- Выпей воды, Джонсон... Рыбных блюд господин доктор, - сказал м-р Фидер.

- Пять тысяч блюд из различных сортов домашней птицы...

- Или закуси коркой хлеба, - сказал м-р Фидер.

- И одно блюдо, - продолжал д-р Блимбер, еще более возвышая голос и озираясь вокруг стола, - блюдо, названное по причине его огромной величины "щитом Минервы", и приготовленное, между прочими дорогими приправами, из фазаньих мозгов.

- Кхи, кхи, кхи! (восклицание Джонсона)

- Из мозгов куликов...

- Кхи, кхи, кхи!

- Из внутренних частей рыбы, называемой scari...

- У тебя лопнет жила на голове, - сказал м-р Фидер, - ты уж лучше дай себе волю.

- И еще из внутренностей миноги, добытой в Карпатском море, - продолжал доктор строгим голосом, - когда мы читаем об этих роскошных пирах и сверх того припомним еще, что Тит...

- Домициан...

- Ты весь посинел, - сказал м-р Фидер.

- Нерон, Тиберий, Калигула, Гелиогабал и многие другие, - продолжал доктор, - это, однако-ж, замечательно, сэр, если вам угодно меня слушать, очень замечательно.

Но с воспитанником в эту минуту сделался такой ужасный припадок кашля, что товарищи начали колотить его в спину, м-р Фидер поднес к его губам стакан воды, a буфетчик должен был несколько раз провести его по комнате. Суматоха продолжалась не менее пяти минут, и когда, наконец, Джонсон начал мало-по-малу приходить в нормальное положение, в комнате воцарилось глубочайшее молчание.

- Господа, - сказал др Блимбер, - вставайте на молитву! Корнелия, сними Домби. Джонсон, завтра поутру перед завтраком ты прочтешь мне наизусть по греческому тексту из Нового завета первое послание Павла к Ефесеям. Наши занятия, м-р Фидер, начнутся через полчаса.

Молодые джентльмены поклонились и ушли. М-р Фидер сделал то же. В этот короткий промежуток времени до начатия уроков воспитанники стали бродить попарно рука об руку по небольшой площадке за домом, a некоторые напрасно покушались засветить отрадный луч надежды в омертвелом сердце Бриггса; но никто не позволил себе унизиться до игры. В условленное время снова раздался громкий бой медного таза, и классная комната наполнилась учениками, под предводительством доктора Блимбера и м-ра Фидера.

Так как послеобеденный отдых, по милости Джонсона, продолжался нынешний день менее обыкновенного, то вечером перед чаем воспитанники вышли гулять, и на этот раз даже Бриггс принял участие в общем развлечении. Вместе с питомцами вышел и сам д-р Блимбер, ведя под руку маленького Павла.

Чайная церемония была столько же великолепна, как и обеденная. По окончании её, молодые джентльмены встали из-за стола, раскланялись и пошли повторять свои уроки, a м-р Фидер удалился в свою комнату. Павел, между тем, забился в уголок и старался угадать, что-то теперь думает о нем Флоренса. В этом убежище его отыскал м-р Тутс, задержанный на несколько минут чрезвычайно важным письмом от герцога Веллингтона. Долго смотрел он на него, не говоря ни слова, соображая, по-видимому, как бы начать разговор.

- Любишь ли ты жилеты, Домби? - спросил он наконец.

- Да, - сказал Домби.

- И я люблю, - сказал Тутс.

Больше ничего не придумал сказать м-р Тутс, не перестававший весь вечер разсматривать маленького Павла, который, по-видимому, очень ему нравился. Павел, с своей стороны, тоже не хотел начинать разговора, так как молчание больше соответствовало его целям.

В восемь часов молодое общество снова собралось в столовую на молитву, перед которой буфетчик предложил хлеб, сыр и пиво джентльменам, желавшим прохладить себя этими лакомствами. Церемония окончилась словами доктора: "Господа, завтра поутру занятия наши начнутся в семь часов". Тут только маленький Павел в первый раз заметил y Корнелии глаз, который теперь был обращен прямо на него. Когда доктор произнесь эти слова: "Господа, завтра поутру занятия наши начнутся в семь часов", молодые джентльмены раскланялись и пошли в спальни.

Облегчая душу откровенным разговором, Бриггс сказал в спальной своим товарищам, что y него ужасно разломило голову, и что он очень бы желал умереть, если бы не жаль было матери и черного дрозда, который остался y него дома. Тозер говорил мало, зато много вздыхал и советовал Павлу держать ухо востро, потому что завтра и до него дойдет очередь. После этих пророческих слов он разделся и лег в постель. Когда Бриггс и Павел тоже накрылись одеялами, в спальню вошел подслеповатый парень, потушил огонь и пожелал джентльмечам спокойной ночи и приятного сна. Но это искреннее желание не принесло своих плодов. Павел, который долго не мог заснуть, да и после часто просыпался, заметил, что Бриггса ужасно давит его урок, как домовой, a Тозер, подавляемый во сне такими же впечатлениями, хотя в меньшей степени, разговаривал на неизвестных языках, бормотал греческия и латинския фразы, равно непонятные для Павла. Все это среди ночного безмолвия производило какое-то дикое и крайне неприятное впечатление.

Наконец, сладкий сон сомкнул утомленные глаза маленького Павла, и пригрезилось ему, будто гуляет он под руку с Флоренсой в прекрасном саду, будто любуются они цветами и подходят к огромному подсолнечнику, который вдруг вревратился в медный таз и загудел престрашным образом над самым ухом. Открыв глаза, он увидел пасмурное зимнее утро с мелким дождем и в то же время действительно услышал громкие звуки таза, подававшого страшные сигналы к приготовлению в класс.

Товарищи его уже встали. У Бриггса от печали и ночного кошмара лицо опухло и раздулось до такой степени, что почти не видно было глаз. Он надевал сапоги и казался в самом дурном расположении духа, точно так же, как Тозер, который был уже совсем одет и стоял перед окном, вздрагивая и подергивая плечами. Бедный Павел, от непривычки, не мог одеться сам собою и попросил товарищей сделать милость подтянуть ему снурки; но Бриггс сказал только: "пошел прочь", a Тозер проговорил: "убирайся" и отвернулся к окну. Ребенок кое-как снарядился и сошел в нижний этаж, где увидел красивую молодую женщину в кожаных перчатках, выгребавшую золу из камина. Казалось, она была чрезвычайно изумлена появлением ребенка, и спросила, где его мать. Когда Павел сказал, что она умерла, молодая женщина скинула перчатки, сделала, что для него было нужно, отогрела его руки, поцеловала его и сказала, что если еще когда-нибудь окажется в чем нужда - разумеется относительно платья, - то ему стоит только позвать Мелию, и она сейчас к его услугам. Павел поблагодарил от всего сердца и тихонько поплелся в класс, где молодьге джентльмены готовились к своим урокам; но проходя мимо одной непритворенной комнаты, они услышал голос.

- Ты ли это, Домби?

- Я, мисс.

Это была Корнелия, и Павел узнал ее по голосу.

И Павел вошел. Мисс Блимбер была точно в таком же костюме, как и накануне, за исключением шали на её плечах. Очки уже красовались на её носу, и Павел спрашивал себя, неужели она и спит в них. У нея была особая маленькая комната с книжным шкафом и без камина; но мисс Блимбер никогда не чувствовала холоду и расположения к сонливости.

- Ну, Домби, теперь я выхожу, - сказала мисс Блимбер.

Павел удивился, куда и зачем идет она в такую дурную погоду и почему вместо себя не пошлет слугу, но он не сделал никакого замечания и обратил все свое внимание на маленькую кипу новых книг, лежавших на столике мисс Блимбер.

- Это твои книги, Домби, - сказалэ мисс Блимбер.

- Все мои, мисс?

- Все, - отвечала Корнелия. - М-р Фидер скоро купит для тебя еще, если будешь хорошо учиться.

- Покорно благодарю, - сказал Павел.

- Так теперь я иду, - продолжала мисс Блимбер, - и пока я хожу, то есть, с этого часа до завтрака, ты должен прочесть все, что здесь отмечено карандашем, и после скажешь, все ли. ты хорошо понял. Не теряй времени, Домби; тебе надобно торопиться.. Ступай вниз и начинай.

- Слушаю, мисс, - отвечал Павел.

Книг было так много, что хотя Павел ухватился за них обеими руками, придерживая верхнюю подбородком, средняя книга выскользнула, прежде чем он дошел до двери, и тогда весь этот груз попадал на пол.

- Ах, Домби, Домби, какой ты неосторожный! - сказала мисс Блимбер и нагрузила его снова. На этот раз Павел, тщательно соблюдая равновесие, благополучно вышел из комнаты; но на дороге он уронил две книги на лестнице, одну на пол в первом этаже и еще одну перед классной комнатой. Положив остальные на свой столик, он должен был воротиться и подобрать растерянное сокровище. Когда, наконец, вся библиотека была собрана, он вскарабкался на свое место и принялся за работу, ободренный замечанием Тозера, который сказал - только: "Попался, любезный", и уж более ничего не говорил ни он, ни его товарищи, вплоть до самого завтрака. Когда завтрак, продолжавшийся с обыкновенной торжественностью, был окончен, Павел поплелся наверх за мисс Корнелией.

- Ну, Домби, - сказала мисс Блимбер, - что ты зделал с книгами?

Книги были английския, но больше латинския, объяснявшия употребление членов, торговлю древних карфагенян, склонение существительных, крестовые походы, правила орфографии, построение Рима и беглый взгляд на ход образования вообще, с приложением таблицы умножения. Когда Павел разобрал урок под номером вторым, он нашел, что ничего не знает из первого номера, и когда потом добрался до номеров третьяго и четвертого, в голове его образовались понятия вроде следующих: трижды четыре - Аннибал, пять из двенадцати - Hic, haec, hoc, глагол согласуется с древним британцем, a существительные должны стоять в одном падеже с крестовыми походами.

- Ах, Домби, Домби, - сказала мисс Блимбер, - какой ты безтолковый!

- Вот если бы позвать сюда старика Глыбба, - сказал Павел, - я бы лучше стал понимать. Прикажите позвать его, мисс.

- Какие глупости! - проговорила мисс Блимбер. - Не смей никогда говорить о Глыббе, тут не место этим уродам. Вперед бери с собой, Домби, только по одной книге, и, когда выучишь один урок, приходи за другим. Возьми теперь верхнюю книгу и ступай в класс.

Мисс Блимбер выразилась насчет безтолковости Павла с видимым удовольствием и, казалось, была рада, что будет иметь с ним постоянные сообщения. Павел удалился, как ему велели, с верхней книгой, и начал долбить урок. Иной раз ему удавалось прочесть его наизусть слово в слово, в другой - он не помнил ни одного слова; но, наконец, он отважился явиться с отчетом к мисс Блимбер, которая, закрыв и бросив поданную ей книгу на стол, - проговорила: "Ну, Домби, читай; я слушаю". Павел был так озадачен этой, неожиданной выходкой, что решительно забыл вытверженный урок и смотрел с глубочайшим изумлением на ученую девицу, y которой все печатные книги были в голове.

При всем том, ему удалось выказать себя с весьма хорошей стороны, и мисс Блимбер, сделавши теперь лестный отзыв о его способностях, снабдила его другим уроком, a потом еще другим, так что до обеда он вытвердил всего четыре урока, но зато чувствовал, после этой головоломной работы, величайшее головокружение и ходил, как сонный, точно так же, как и другие молодые джентльмены, за исключением, разумеется, Тутса, который, получив письмо от какого-то владетельного князя, был в очень веселом расположении духа. Павел дивился, отчего стенные часы, без устали повторяя один и тот же вопрос, никогда не говорили: "Господа, мы начнем теперь свои занятия": эта фраза безпрестанно произносилась перед ними. Ученье двигалось и кружилось, как могучее колесо, вытягивая и растягивая умственные фибры молодых джентльменов.

После чаю, при свете ламп, опять начались уроки и приготовления к завтрашнему дню: все зубрило и долбило до той поры, пока сладкий сон на несколько часов не приводил в забвение этого умственного бичевания.

Пипчин грызла и терзала ее без всякого милосердия, приходила в учебное заведение д-ра Блимбера. Эти субботы были истинными днями обетованного успокоения для двух маленьких израильтян между христианами, для брата и сестры, соединенных священным чувством любви.

Даже воскресные вечера - тяжелые вечера, тень которых омрачала уже воскресные утра - не могли испортить этой драгоценной субботы. Тогда, где бы ни бродили они, где бы ни сидели, на привольном морском берегу или в душной комнате м-с Пипчин, для Павла это все равно: с ним была Флоренса, и больше ни в ком он не нуждался! с ним была Флоренса, которая напевала ему нежную песенку или покоила его утомленную голову на своих коленях, и когда, наконец, в роковой воскресный вечер темная докторская дверь поглощала бедного Павла на другую неделю, он прощался только с Флоренсой, и ни с кем более!

Когда м-с Виккем была выписана из Брайтона в Лондон, место её в доме м-с Пипчин заняла Сусанна Ниппер Выжига, теперь молодая и очень красивая женщина, расторопная и бойкая, которая как раз пришлась под пару м-с Пипчин, встретившей первый раз в жизни приличную для себя партию. В первый же день по прибытии в Брайтон, мисс Ниппер объявила ей войну, непримиримую войну на жизнь и смерть, и в короткое время уже дала несколько сражений с блистательным успехом. Она не просила и не давала пощады. Она сказала: "Будет война", и война была, и м-с Пипчин с этой поры жила среди нечаянных нападений, непредвиденных засад, смелых вызовов. Сусанна тормошила и опустошала своего неприятеля всегда и везде: за котлетами, за сладкими пирогами, в зале, в столовой, в спальне.

Однажды, вечером в воскресенье, после окончательного прощанья с Павлом, Флоренса, воротившись домой, вынула из ридикюля небольшой лоскуток бумаги, на котором было написано несколько слов карандашом.

- Смотрите сюда, Сусанна, - сказала она, - вот это заглавия тех книжек, что Павел приносит домой. Я списала их прошлую ночь, когда он читал, бедняжка, несмотря на крайнюю усталость.

- С чего вы взяли показывать их мне, мисе Флой? - возразила Сусанна. - Я скорее соглашусь смотреть на м-с Пипчин.

- Вы потрудитесь, пожалуйста, Сусанна, купить для меня эти книги завтра поутру. У меня довольно денег, - сказала Флоренса.

- Это что за новости, мисс Флой? - с живостью возразила мисс Ниппер. - Как вы можете говорить такой вздор, когда y вас и без того целые груды книг, и когда м-р Домби, по вашей милости, нагнал сюда целую свору учителей и учительниц - чорт бы их побрал - хотя, сказать правду, вашему папеньке никогда бы не пришло в голову выучить вас чему-нибудь, если бы вы сами ему не надоели; но согласиться на просьбу и предложить без просьбы - две вещи разные, мисс Флой. Вот если бы ко мне посватался какой-нибудь красивый парень и сказал: "Сусанна, будь моей женой". - "Изволь", отвечала бы я; но ведь это не то, что сказать: "Полюби меня, любезный, мне хочется замуж".

- Пожалуйста, купите, Сусанна, мне очень нужны эти книги.

- A зачем вам их, мисс Флой? - спросила Ниппер и прибавила немножко потише, - если вы хотите размозжить ими. голову м-с Пипчин, я, по жалуй, накуплю их целую телегу.

И Флоренса сопровождала свою просьбу таким умоляющим взором, что Сусанна, не делая более никаких возражений, взяла из её рук маленький кошелек и тут же отправилась рысью исполнять поручение.

Добыть это сокровище было не так легко. В одной лавке сказали, что таких книг никогда не водилось ; в другой, что в прошлом месяце было их пропасть, a теперь нет ни одной, в третьей, что на будущей неделе привезут их целую гибель. Но Сусанна была не такая девушка, чтобы придти в отчаяние от этих пустяков. Она завербовала в знакомой лавке молодого белокурого парня в черном коленкоровом переднике, и, отправившись на поиски вместе с ним, начала по всем возможным направлениям таскать его взад и впред, так что услужливый малый совершенно выбился из сил и готов был сделать все на свете, лишь бы только отвязаться от своей спутницы. Наконец, книги были найдены, куплены, и Сусанна с торжеством возвратилась домой.

С этим сокровищем, по окончании собственных уроков, Флоренса сидела по ночам в своей комнате и следила за братом по колючим кустарникам книжного странствования. При быстрых способностях и редкой сметливости, молодая девушка, одушевленная любовью, этим могущественным наставником, в скором времени догнала своего брата, сравнялась с ним и перегнала его.

Ни пол-слова об этом не было сказано м-с Пипчин. Флоренса всегда трудилась по ночам за своим рабочим столиком, когда все в доме спали крепким сном, кроме Сусанны, которая обыкновенно сидела подле нея с папильотками в волосах и заспанными глазами, между тем как пепел уныло хрустел в камине, превращаясь в золу, и догоравшия свечи печально вторили ему перед своим последним издыханием. Быть может, смотря на это труженичество или, правильнее, на это высокое самопожертвование, м-с Чикк согласились бы, наконец, признать тут некоторое yсилие и утвердить за своей племянницей имя Домби.

трудный путь школьного образования. Павел краснел, улыбался, крепко сжимал сестру в своих объятиях, и только Богу известно, как билось и трепетало её сердце при этом высоком вознаграждении.

- Ох, Флой! - говорил брат. - Как я люблю тебя! как я люблю тебя, Флой!

- И я тебя, мой милый!

- Знаю, Флой, знаю!

Больше ничего он не говорил во весь этот вечер и спокойно сидел подле сестры. Ночью три или четыре раза он приходил к ней из своей маленькой комнаты и опять говорил, что любит ее.

него и для него, не щадя своих сил, эта утешительная, отрадная мысль уже сама собою в высшей степени подстрекала его деятельность и оживляла утомленную душу; но, кроме того, Павел получал от сестры действительную помощь и облегчение, и, быть может, это обстоятельство окончательно спасло его от неминуемой гибели под тяжестью груза, который взваливала на его спину прекрасная Корнелия Блимбер.

Нельзя, впрочем, сказать, чтобы мисс Блимбер была к нему слишком строга, или чтобы д-р Блимбер вообще безжалостно обходился с молодыми джентльменами. Корнелия следовала только правилам веры, в которой была воспитана, a доктор, по какой-то странной сбивчивости в своих идеях, смотрел на молодых джентльменов так, как будто они были докторами и все родились взрослыми. Ближайшие родственники молодых джентльменов, ослепленные тщеславием и дурно разсчитанною торопливостью, до небес превозносили д-ра Блимбера, и было бы странно, если-бы теперь он открыл свою ошибку и направил распущенные паруса в другую сторону.

С Павлом, как и с прочими воспитанниками, повторилась одна и та же история. Когда д-р Блимбер сказал, что он очень умный мальчик и быстро идет вперед, м-р Домби более чем когда-либо принялся хлопотать, чтобы сын его был напичкан по горло всякой всячиной. Когда, напротив, о Бриггсе было возвещено, что y него не слишком бойкия способности, и успехи покамест еще слабы, отец этого джентльмена оказался неумолимым. Словом, как ни высока и душна была температура в докторской теплице, владельцы этих растений всегда изъявляли готовность подкладывать горячие уголья и раздувать мехи.

Скоро Павел потерял всю живость, какую имел сначала, но характер его по прежнему остался странным, задумчивым, стариковским и даже еще более утвердился в этих свойствах при обстоятельствах, столь благоприятных для их развития. Разница была лишь та, что он сосредоточился теперь исключительно в себе самом и уже не имел того живого любопытства, какое некогда обнаруживал в доме м-с Пипчин, наблюдая черного кота и его владелицу. Он любил оставаться наедине и в редкие часы, свободные от занятий, бродил без товарищей около докторского дома или сидел на лестнице, прислушиваясь к громкому бою огромных часов. Он изучил в доме все стенные обои и видел на рисунках такия вещи, которых никто не видал; миниатюрные львы и тигры, бегающие по стенам спальни, и косые рожи на коврах стояли с ним на самой короткой ноге.

И жил он один среди чудных видений своей фантазии, и никто не понимал его. М-с Блимбер называла его "странным", a лакеи иной раз говорили между собою, что маленький Домби "скучает". Больше никто ничего не говорил о нем.

a Тутс не мог сообщить своим мыслям никакого образа и давно перестал допытываться тайн от своей души. Из мозга его, как из свинцового ящика, выходил какой-то туман, без формы и внешняго вида, не оставляя после себя ни малейших следов. Долго и часто следил он глазами маленькую фигуру на морском берегу, и какая-то таинственная, неотразимая симпатия привлекала его к сыну м-ра Домби.

- Как твое здоровье? - спрашивал он Павла по пятидесяти раз на день.

- Очень хорошо, - отвечал Павел - покорно благодарю.

- Давай же руку, - говорил потом Тутс.

И Павел протягивал руку. Помолчав минут десять, м-р Тутс, не спускавший глаз с маленького товарища, опять спрашивал его - как ваше здоровье? - и Павел опять отвечал - очень хорошо, покорно благодарю.

нашел сидевшим на окне в своей спальне. Павел смотрел на морской берег.

- Послушай, Домби! - вскричал Тутс. - О чем ты думаешь?

- О, я думаю о многих вещах! - отвечал Павел.

- Неужто! - вскричал Тутс, находя, что такой факт уже сам по себе был чрезвычайно удивителен.

- Если бы тебе пришлось умереть, - начал Павел, смотря ему в лицо.

- Не лучше ли бы ты согласился умереть в лунную ночь, при ясном и чистом небе, когда подувает ветерок, как в прошлую ночь?

М-р Тутс, с выражением сомнения, взглянул на Павла, взял его за руку и сказал, что он ничего не знает.

- О, это была прекрасная ночь! - продолжал Павел. - Я долго смотрел и прислушивался к морским волнам. На поверхности их, при полном свете луны, качалась лодка с парусом.

Ребенок смотрел так пристально и говорил так серьезно, что м-р Тутс увидел настоятельную необходимость сделать какое-нибудь замечание об этой лодке.

- Лодка с парусом, - продолжал Павел, - при полном свете луны. Парус - весь серебряный. Она плыла далеко от берега, и как ты думаешь, что она делала, когда качали ее волны?

- Ныряла? - сказал м-р Тутсь.

- Мне казалось, что она манила меня к себе, - говорил Павел. - Вон она! Вон она!

- Кто? - вскричал Тутс, приведенный в ужасный испуг при этом внезапном восклицании.

Павел стоял на окне, хлопал в ладоши и посылал сестре воздушные поцелуи; но когда Флоренса, проходя мимо, скрылась из виду, лицо его, оживленное ярким румянцем, опять приняло меланхолическое выражеыис и прониклось тревожным ожиданием. Все эти переходы из одного состояния в другое были слишком замечательны, чтобы ускользнуть от внимания даже такого наблюдателя, как м-р Тутс. Свиданье на этот раз было прервано визитом м-с Пипчин, которая обыкновенно приходила по сумеркам в докторский дом два или три раза в неделю, чтобы навестить своего бывшого воспитанника. Её прибытие в эту минуту произвело чрезвычайно неприятное впечатление на м-ра Тутса, так что он, по какому-то безотчетному побуждению, после первых приветствий, еще два раза подошел к м-с Пипчин, чтобы осведомиться, все ли она в добром здоровьи. Эту выходку м-с Пипчин приняла за личное оскорбление и немедленно сообразила, что мысль о такой обиде родилась и созрела в дьявольском мозгу слепого болвана, на которого, как и следует, в тот же вечер была принесена формальная жалоба дру Блимберу, и тот должен был сказать своему слуге, что если он еще раз повторит подобную проделку, то его уже без всяких объяснений прогонят со двора.

Когда дни делались длиннее, Павел уже каждый вечер становился y окна и выжидал Флоренсу. Она в известное время несколько раз проходила мимо докторского дома, пока не увидит брата, и её появление было живительным солнечным лучем, озарявшим ежедневную жизнь бедного Павла. Часто, после сумерек, другая фигура блуждала мимо докторского дома, - фигура м-ра Домби, который теперь уже редко приезжал по субботам. Он хотел лучше быть неузнанным и украдкой смотрел на высокия окна, где его сын готовился быть человеком. И он ждал, и надеялся, и караулил, и мечтал.

О, если бы видел он, другими глазами видел, как бедный унылый мальчик, прилегший грудью на окно, прислушивается к гулу морских волн и устремляет задумчивые взоры на безпредельное небо, туда, где носятся темные облака, где беззаботно порхают птицы, между тем, как он, несчастный узник, заключен безвыходно в своей одинокой клетке!