Домби и сын.
Глава XIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XIII. (старая орфография)

Глава XIII. 

Весть из-за моря и распоряжение фирмы.

На площадке перед торговыми заведениями м-ра Домби с незапамятных времен производилась мелочная торговля всякой всячиной и особенно отличными фруктами, расположенными на ларях, скамейках, столиках и так далее. Каждый день, с десяти часов утра до пяти вечера, торгаши и торговки предлагали прохожим туфли, карманные книжки, грецкия губки, собачьи ошейники, виндзорское мыло, картину, написанную масляными красками, a иной раз тут же весьма кстати являлась лягавая собака, к удовольствию отчаянных охотников до коммерческой политики, которые на этом рынке, в виду лондонской биржи, громко спорили насчет повышения и понижения денежных фондов и держали пари на новые шляпы. {Автор осмеивает здесь страсть англичан кстати и некстати толковать о биржевых делах, страсть, распространившуюся даже между мелкими торговцами и уличными зеваками. Прим. перев.}

Все эти товары, со включением лягавой собаки, очень учтиво рекомендовались почтеннейшей публике, но ни один торгаш не осмеливался безпокоить своей особой м-ра Домби. Как скоро знаменитый негоциант появлялся на площадке, вся торгующая компания почтительно разступалась в разные стороны, кроме, однакожь, смелого промышленника собачьими ошейниками, который, вытягиваясь в струнку, приставлял указательный перст к широким полям своей шляпы и раскланивался очень вежливо. Этот промышленник был в некотором роде человек политический и до того известный всему торгующему миру, что один артист, имевший жительство в Чипсайде, {Так называется одна из глухих улиц в Лондоне. Cheapside буквально - дешевая сторона.} привинтил его портрет к дверям своей лавки. Разносчик билетов и афиш, завидев м-ра Домби, бросался со всех ног отворять как можно шире конторския двери, снимал шапку долой и проникался глубочайшим благоговением, когда мимо его проходил величавый джентльмен.

Но ничто не может сравниться с трепетным благоговением конторщиков и писарей, когда мимо них проходил м-р Домби. Во всех комнатах воцарялась торжественная тишина, и остроумие конторы внезапно поражалось немотою. Дневной свет, тусклый и мрачный, пробивавшийся через окна и отверстия в потолке, оставлял в стеклах черный осадок и выказывал глазам любопытного зрителя целые груды книг и деловых бумаг с различными номерами и заглавиями. Над ними, за широким столом, виднелись человеческия фигуры с понурыми головами, с задумчивыми челами, отделенные телом и душою от видимого мира. Можно было подумать, что все эти господа рукою всесильной волшебницы превратились в рыб и опустились на дно морское, между тем как небольшая кассовая комната среди конторы, где днем и ночью горела тусклая лампа под стекляным колпаком, представляла пещеру какого-то морского чудовища, озирающого кровожадными глазами дивные тайны морской глубины.

М-р Перч, разсыльный, заседавший по обыкновению в передней на неболыиюй полке, как будто он был бронзовая статуэтка или столовые часы, имел удивительную способность угадывать по чутью приближение своего хозяина. Перед этим временем он торопливо вбегал в его кабинет, вытаскивал из ящика свежие уголья, раздувал в камине огонь, просушивал на решетке мокрую утреннюю газету, только что освобожденную из типографского станка, разставлял по местам стулья и ширмы и, при входе м-ра Домби, быстро повертывался налево кругом, чтобы взять от него шляпу и шинель. Потом м-р Перч брал газету, повертывал ее два или три раза перед огнем и почтительно укладывал на столе перед глазами своего повелителя. Вообще услужливость его доходила до последних степеней: если бы он мог при всяком случае, в знак безпредельного смирения, припадать к стопам м-ра Домби или величать его титулами, которыми во время оно украшалась священная особа халифа Гарун Альрашида, м-р Перч, нет сомнения, счел бы себя благополучнейшим из смертных.

Но так как подобная честь была бы в Лондоне очень неприятным нововведением даже для самого м-ра Домби, разсыльный Перч volens nolens, скрепя сердце, принужден был ограничиться безмолвным выражением своей преданности, и в глазах его нетрудно было прочесть фразы, вроде следующих: "Ты, о мой повелитель, свет моих, очей, дыхание уст моих, жизнь души моей. Ты владыка правоверного Перча". Преисполненный такими благочестивыми чувствами, м-р Перч становился на цыпочки, притворял дверь и тихонько выходил в переднюю, оставляя своего владыку в кабинете, где с безпримерной дерзостью на него смотрели грязные трубы с параллельных кровель и особенно нахальное окно из парикмахерской залы, на котором кокетливо рисовался восковой болванчик, плешивый поутру, как правоверный мусульманин, и убранный перед чаем всею роскошью европейской прически.

М-р Домби, с высоты своего последняго и мрачного величия, спускался к остальному человечеству по двум ступеням конторской администрации. Первою ступенью был м-р Каркер, заведывавший своим департаментом; второю - м-р Морфин, начальник особого департамента. Каждый из этих джентльменов занимал по маленькой конторке, соединявшейся с резиденцией верховного владыки. М-р Каркер, как великий визирь, помещался в комнате, ближайшей к султану; м-р Морфин, сановник низшого разряда, жил в комнате, ближайшей к писарям.

М-р Морфин был пожилой холостяк, одаренный живыми серыми глазами и чрезвычайно веселым нравом. Его сюртук, жилет и фрак были всегда самого черного цвета, a остальной костюм отличался удивительной пестротой. В его густых черных волосах резко пробивалась проседь, и бакенбарды совершенно побелели от времени и забот. Он искренно уважал м-ра Домби и при всяком случае оказывал ему глубокое почтение, хотя в то же время чувствовал невольную робость в присутствии величавого джентльмена. При мягком и нежном характере, он не чувствовал ни малейшей зависти к своему сопернику, м-ру Каркеру, осыпанному высокими милостями, и был даже очень рад, что ему поручили должность, которая не давала ему никаких способов отличиться на своем служебном поприще. После дневных хлопот, в часы досуга, он любил заниматься музыкой и оказывал истинно отеческую привязанность к своей виолончели, которую раз в неделю аккуратно переносили из его жилища в некоторый клуб подле банка, где веселая компания, в порыве артистического восторга, разыгрывала каждую среду убийственно раздирательные квартеты.

М-р Каркер, джентльмен лет тридцати восьми или сорока, круглолицый и полный, обращал на себя особенное внимание двумя несокрушимыми рядами блестящих зубов, правильных и белых до ужасной степени совершенства. Эти страшные зубы невольно бросались в глаза, потому что м-р Каркер выказывал их при всяком удобном случае, и когда уста его открывались для улыбки, редко переходившей за поверхность его толстых губ, собеседнику казалось, что перед ним огрызается борзая собака, готовая схватить его за горло. Подражая своему начальнику, он носил высочайший белый галстух и плотно застегивался на все пуговицы. Его обращение с мром Домби было глубоко обдумано и выполнялось в совершенстве. Он стоял с ним на самой короткой ноге, сколько могло позволить огромное разстояние между начальником и подчиненным. "М-р Домби, такой человек, как я, такому человеку, как вы, никогда не может изъявить соразмерного почтения и удовлетворительной преданности. Как бы я ни унижался, ни уничтожался пред тобой, о владыка души моей, все это будет вздор: ничтожный червь не может воздать должного почтения совершеннейшему из земных созданий. Поэтому уж позвольте, м-р Домби, обходиться с вами без всякой церемонии. Чувствую, что душа моя при этом проникнута будет глубокою скорбью; но ты, о мой повелитель, снизойдешь к слабостям своего раба". Если бы м-р Каркер, напечатав такую декларацию, повесил ее себе на шею, он не мог бы определиться яснее.

Таков был Каркер, главный приказчик торгового дома. М-р Каркер младший, друг Вальтера, был его родной брат, старший двумя или тремя годами, но бесконечно низший по значению в конторе. Младший брат стоял на верху административной лестницы, старший - на самом низу. С самого начала своего служебного поприща старший брат ни на шаг не подвинулса вперед и стоял все на одной и той же ступени. Молодые люди догоняли его, перегоняли, становились над его головой, поднимались выше и выше, a он продолжал стоять на своей последней ступени. Он совершенно сроднился с своим положением, не жаловался никогда ни на что, и, нет сомнения, никогда не надеялся подвинуться вперед.

- Как ваше здоровье? - спросил главный приказчик, входя однажды поутру в кабинет м-ра Домби с пачкою бумаг под мышкой.

- Как ваше здоровье, Каркер? - отвечал м-р Домби, вставая с кресел и обратившись задом к камину. - Есть тут y вась что-нибудь для меня?

- Не знаю, стоит ли вас безпокоить, - сказал Каркер, переворачивая бумаги. - Сегодня, вы знаете, y вас комитет в три часа.

- Два. Другой комитет в три четверти четвертого, - прибавил м-р Домби.

- Изволь тут поймать его! - воскликнул Каркер, еще раз перебирая бумаги. - Если еще м-р Павел наследует вашу память, трудненько будет с вами управиться. Довольно бы и одного.

- Память, кажется, и y вас недурна, - заметил м-р Домби.

- Еще бы! - возразил приказчик. - Это единственный капитал для такого человека, как я.

М-р Домби, всегда спокойный и величавый, самодовольно облокотился на камин и принялся осматривать своего приказчика с ног до головы, в полной уверенности, что тот ничего не замечает. Вычурность костюма м-ра Каркера и оригинальная гордость в осанке и обращении, природная или заимствованная от своего высокого образца, придавали удивительный эффект его смирению. Казалось, это был человек, безсильно споривший с могучей властью и уничтоженный в конец недосягаемым величием м-ра Домби.

- Да, Морфин здесь, - отвечал Каркер, широко отворяя рот для своей обыкновенной улыбки. - Он, я думаю, повторяет теперь свои музыкальные впечатления от вчерашняго квартета. По крайней мере, он все утро мурлыкал так, что чуть меня с ума не свел. Прикажите, пожалуйста, м-р Домби, развести костер и спалить его проклятую виолончель вместе с его адскими нотами.

- Вы никого и ничего не уважаете, - сказал м-р Домби.

- Неужто вы так думаете! - воскликнул Каркер, безбожно оскаливая зубы, как животное из тигровой породы. - Оно, впрочем, и справедливо: немногих я уважаю, a если сказать всю правду, - пробормотал он как будто про себя, - есть только один человек на свете, достойный уважения в моих глазах.

Никто бы не поручился, смотря на физиономию Каркера, врал он или говорил правду. Но м-р Домби всего менее могь подозревать в притворстве своего приказчика.

- А, между тем, кстати о Морфине, - продолжал м-р Каркер, вынимая один лист из связки бумаг. - Он рапортует о смерти младшого конторщика в Барбадосе и предлагает прислать на его мето кого-нибудь на корабле "Сын и Наследник", который, кажется, должен отправиться недель через пять. У вас, разумеется, никого нет в виду, м-р Домби? Мы тоже не имеем в наличности людей подобного сорта.

М-р Домби кивнул головой с величайшим равнодушием.

- Местечко, чорт побери, не очень теплое, - продолжал м-р Каркер, делая заметку на обороте листа. - Авось Морфин удружит какому-нибудь музыкальному кружку, отправив туда его племянника сиротинку для усовершенствования в музыкальном искусстве. Пусть его! Кто там? войдите.

- Извините, м-р Каркер. Я не знал, что вы здесь, сэр, - отвечал Вальтер, входя с запечатанными письмами, только-что принятыми от почтальона. - М-р Каркер младший...

При этом имени главный приказчик как будто почувствовал ужасный стыд и унижение. Он обратил на м-ра Домби умоляющий взгляд, понурил голову и с минуту не говорил ни слова.

- Кажется, я имел честь просить вас, - сказал он, наконец, с гневным видом, обращаясь к Вальтеру, - никогда не включать в наш разговор имени Каркера младшого.

- Извините, - возразил Вальтер. - Я хотел сказать... м-р Каркер полагал, что вы ушли.... я бы не осмелился войти, если бы знал, что вы заняты с м-ром Домби. Эти письма, сэр, адресованы на имя м-ра Домби.

- Очень хорошо, - сказал приказчик, вырывая письма из рук Вальтера. - Можете теперь идти, откуда пришли.

Но при этой грубой и безцеремонной выходке он не заметил, что уронил одно письмо прямо к ногам м-ра Домби, который тоже ничего не замечал. Вальтер принужден был воротиться поднял письмо и положил на конторку перед м-ром Домби. Случилось, как нарочно, что это несчастное послание, адресованное рукою Флоренсы, было от м-с Пипчин с её обыкиовенным рапортом о состоянии маленького Павла. М-р Домби, обратив внимание на конверт, гордо и грозно взглянул на Вальтера, воображая, что заносчивый юноша с намерением выбрал это письмо из всех других.

- Можете идти на свое место, - сказал м-р Домби с надменным видом.

Он скомкал письмо в руке и не распечатав засунул в карман, продолжая наблюдать Вальтера, выходившого из дверей.

- Вы сказали, кажется, что вам некого послать в Вест-Индию, - торопливо сказал м-р Домби.

- Точно так, - отвечал Каркер.

- Отправить молодого Гэя.

- Хорошо, очень хорошо, - сказал Каркер самым спокойным и холодным тоном, - так хорошо, что ничего не может быть лучше.

Он взял перо и поспешно записал резолюцию своего начальника: "Отправить молодого Гэя".

- Гэй, - сказал м-р Домби, поворачивая голову к молодому человеку. - Открылась y нас....

- Вакансия, - добавил м-р Каркер, открывая уста наистрашнейшим образом для своей обязательной улыбки.

- В Вест-Индию, в Барбадосе. Я намерен туда отправить вас, - сказал м-р Домби, не считая нужным подсластить горькую истину, - на упразднившееся место младшого конторщика в нашем торговом доме. Будьте готовы и поторопитесь известить дядю об этом назначении.

У Вальтера замер дух, и он едва мог про говорить: "В Вест-Индию"!

- Кто-нибудь должен же ехать, - сказал м-р Домби. - Вы молоды, здоровы, и притом ваш дядя не в блестящих обстоятельствах. Скажите Гильсу, что я назначил вас. Впрочем, вы едете через месяц или два.

- Я должен там остаться, сэр? - спросил Вальтер.

- Должны остаться! - повторил м-р Домби. - Что это значит? Что он этим хочет сказать, Каркер?

- То есть, я должен буду и жить в Барбадосе? - пролепетал Вальтер.

- Разумеется, - отвечал м-р Домби.

Вальтер поклонился.

- Это дело кончено, - сказал м-р Домби, осматривая свои письма. - Вы, Каркер, объясните ему в свое время, какая должна быть экипировка, запасы и так далее. Теперь ему, конечно, нечего дожидаться, Каркер.

- Вам, любезный, нечего ждать, - заметил м-р Каркер, оскаливая зубы до самых десен.

- А, впрочем, он, может быть, хочет сказать что-нибудь, - проговорил м-р Домбй, отрывая глаза от распечатанного письма и насторожив слух.

- Нет, сэр, - отвечал Вальтер, оглушенный и взволнованный бесконечным множеством картин, нарисованных его воображением. Он уже видел капитана Куттля в его лощеной шляпе, с изумлением взирающого на м-с Мак Стингер, видел отчаянный вопль и стоны старика-дяди, прощающагося с единственным другом и племянником, без надежды когда-либо увидеть его на этом свете.

- Я вам очень обязан сэр, - продолжал Вальтер после минутной паузы, - и едва....

- Ему нечего ждать, Каркер, - сказал м-р Домби.

И когда м-р Каркер повторил: - "Вам нечего ждать", Вальтер увидел ясно, что дальнейшее промедление было бы сочтено за непростительную дерзость и, повесив голову, вышел из комнаты в судорожном волнении, не сказав ни слова. В коридоре его догнал приказчик и велел позвать к себе брата.

Вальтер нашел Каркера младшого в его каморке за перегородкой и, сообщив данное поручение, немедленно отправился с ним в комнату главного приказчика.

Каркер старший величаво стоял y камина, запустив обе руки за фалды фрака и держа голову вверх на своем высочайшем галстухе, точь-в-точь как м-р Домби. Не переменяя этой позы, не смягчая сурового и гневного выражения, он слегка кивнул головой и велел Вальтеру затворить дверь.

- Джон Каркер, - сказал приказчик, вдруг обратившись к брату и выставляя страшные зубы, как будто он собирался загрызть своих собеседников, - что y тебя за связь с этим молокососом, который, как злой демон, всюду преследует меня твоим именем? Не довольно ли для тебя, Джон Каркер, что я, твой ближайщий родственник, и могу избавиться от этого...

- Да, от позора. Но к чему же трубить и горланить об этом позоре во всех концах и срамить менл перед целым домом? и когда же, в минуту искренней доверенности м-ра Домби! Неужели ты думаешь, брат мой Джон Каркер, что имя твое в этом месте совместимо с доверием и откровенностью?

- Нет, Джемс, нет, - возразиз Каркер младший, - я вовсе этого не думаю.

- Что же ты думаешь? загородить мне дорогу? бельмом повиснуть на моих глазах? Брат мой, брат мой! Мало ли обид претерпел я от тебя?

- Я никогда не обижал тебя, Джемс, по крайней мере, с намерением.

- Еще раз: ты - брат мой, - сказал приказчик, - и это уже смертельная обида.

- Джемс, я бы от души желал разорвать эти кровные узы.

- Могила разорвет их, твоя или моя.

В продолжение этого разговора Вальтер смотрел на братьев с безмолвным изумлением и болезненной грустью, едва переводя дух. Старший по летам и младший по значению в торговой администрации стоял в почтительном отдалении, потупив взоры, понурив голову, смиренно выслушивая упреки грозного судии. И горьки были эти упреки, сопрождаемые горделивым тоном и безжалостным взором, в присутствии молодого человека, невольного свидетеля ужасной загадочной сцены! И, между тем, ни одной жалобы, ни одного колкого слова не вырвалось из уст таинственного подсудимого: он стоял и слушал с безграничной покорностью и только изредка делал правою рукою умоляющий жест, как будто говорил: "Пощади меня, поицади"! Ho палач не знал пощады и безжалостно терзал несчастную жертву, измученную продолжительной пыткой.

Наконец, великодушный и пылкий юноша, признавая себя невинной причиной этой бури, не мог более выдержать и с величайшим жаром вмешался в разговор.

- М-р Каркер, - сказал он, обращаясь к главному приказчику, - поверьте, я один во всем виноват, ради Бога, поверьте. По безотчетному легкомыслию, за которое никогда себя прощу, я безумно позволял себе говорить о вашем брате гораздо чаще, нежели нужно, и его имя невольно срывалось y меня с языка, наперекор вашему формальному запрещению. Но еще раз - только я один виноват ro всем, сэр. Мы никогда не обменялись ни одним словом о предмете, выходившем из круга наших общих отношений, да и вообще мы говорим очень мало. Впрочем, и то сказать, едва ли я прав, обвиняя себя в легкомыслии и необдуманности. Знайте, сэр, если вам угодно это знать: я полюбил вашего почтенного брата, лишь только переступил через порог этого дома, я почувствовал к нему непреодолимое влечение с первого дня своей служебной деятельности, и мне ли было не говорить о нем, мне, который о нем только и думал?

Вальтер говорил от души и с полным сознанием своего благородства. Еще раз он окинул проницательным взором дрожащую руку с умоляющим жестом, понурую голову, потупленные глаза и подумал про себя: "Так я чувствую, и так, a не иначе, должен действовать в пользу беззащитной жертвы".

- A, вы между тем, м-р Каркер, - продолжал благородный юноша со слезами на глазах, - вы избегали меня, постоянно избегали. Я это знал, я это видел и чувствовал, к своему величайшему огорчению. Каких средств, каких усилий не употреблял я, чтобы сделаться вашим другом, чтобы приобресть ваше доверие! Все напрасно.

- И заметьте, - сказал приказчик, перебивая молодого человека, - ваши усилия всегда будут безполезны, если при каждом случае, ни к селу, ни к городу, вы будете болтать о м-ре Каркере. Этим вы всего меньше удружите моему брату. Попробуйте спросить его самого.

- Правда, - сказал брат, - убийственная правда. Ваша горячность, молодой человек, послужит только поводом к подобным сценам, от которых, можете представить, как желал бы я освободиться.

Следующия слова Каркер младший произнес с разстановкой и твердым голосом, как будто желал произвести неизгладимое впечатление на душу Вальтера Гэя:

- Лучшим другом моим будет тот, кто вовсе не станет обо мне думать, забудет о моем существовании и оставит меня идти своей дорогой.

и ты, любезный братец, - продолжал Каркер старший саркастическим тоном, - надеюсь, не забудешь этого урока. Довольно. Ступайте, Вальтер Гэй.

Но, выходя из комнаты, Вальтер снова услышал голоса братьев и частое повторение своего собственного имени. Он в нерешимости остановился за порогом подле непритворенной двери и не знал, идти ему или воротиться назад. В этом положении он поневоле услышал продолжение разговора.

- Ради Бога, Джемс, думай обо мне снисходительнее, если можешь. Моя несчастная история, неизгладимо написанная здесь, - он указал на грудь, - мое истерзанное сердце.... посуди сам... мог ли я не заметить Вальтера Гэя? Мог ли не принять участия в этом мальчике? Как скоро он пришел сюда, я увидел в нем почти другого себя!

- Другого себя? - повторил презрительным тоном главный приказчик.

способностями, которые, смотря по обстоятельствам, поведут его к добру или злу....

- О, брат мой, брат мой! ты поражаешь меня без пощады, и рука твоя не дрожит, и глубокая рана в моем сердце! - возразил Каркер младший таким тоном, как будто в самом деле острие кинжала глубоко вонзилось в его грудь. Так показалось Вальтеру. - Я все это передумал и перечувствовал, как этот молодой человек. Я верил своим мечтам и жил среди них, как в действительном мире. И теперь я увидел этого мальчика, беззаботно гуляющим на краю бездны, куда уже так многие....

- Старая песня, мой любезный, - прервал брат, разгребая уголья в камине. - Ну, продолжай. Куда так многие.... свалились, что ли?

- Куда свалился один путешественник, безпечный некогда и беззаботный, как этот мальчик. Он оступился незаметно, скользил все ниже и, наконец, полетел стремглав на самое дно, разбитый, истерзанный. Подумай, что я должен был вытерпеть, когда наблюдал этого юношу.

- Благодари за это себя самого, - отвечал брат

- Ты уже разделил его, - нроворчал Джемс сквозь зубы.

- Ах, Джемс, - возразил брат, в первый разь тоном упрека и закрывая руками лицо, - разве с той поры я не был для тебя полезной почвой? и разве ты не попирал меня ногами, когда карабкался наверх? Еще ли и теперь станешь добивать меня своими каблуками?

Последовало молчание. Через несколько минут главный приказчик начал перелистывать бумаги и показал вид, что желает окончить свидание. Брат подошел к дверям.

отец не мог бы благодарить Бога усерднее меня. Я не смель его предостеречь, не смел советовать ему; но в случае неминуемой опасности, я был бы принужден рассказать ему собственную историю. Я боялся говорить с ним в присутствии других: могли подумать, что я делаю ему вред, искушаю его на зло, развращаю его, а, быть может, и точно совратил бы его с прямой дороги. Какая-то роковая прилипчивая зараза кроется в глубине моей собственной души. Разбери мою историю в связи с судьбою молодого Гэя, и ты поймешь, что я перечувствовал. Думай обо мне снисходительнее, Джемс, если можешь.

И с этими словами м-р Каркер младший вышел из комнаты. Он побледнел, увидев Вальтера за порогом, и побледнел еще больше, когда тот схватил его за руку и шепотом начал говорить:

- М-р Каркер, позвольте мне благодарить вас. Позвольте сказать, как много я вам обязан и как раскаиваюсь, что сделался несчастной причиной этой ужасной сцены. Вы - мой покровитель, отец мой, великодушный, страждущий отец. О, как я люблю вас и жалею о вас!

И он судорожно сжимал его руку, едва имея понятие о том, что делает или говорит.

Так как по корридору безпрестанно бегали взад и вперед писаря и слуги, м-р Каркер и его собеседник вошли в комнату Морфина, которая на тот раз была приотворена и пуста. Тут Вальтер ясно разглядел на лице несчастного друга свежие следы такого ужасного волнения, которое совершенно его изменило.

- Что вы такое! - пролепетал Вальтер едпа слышным голосом, устремив на него проницательный взор.

- Это началось, - сказал Каркер - перед двадцать первым годом моей жизни.... зародыш, правда, обнаружился еще прежде, но созрел и развился только в это время. Я ограбил их, молодой человек, ограбил наповал, когда достиг этого возраста. На двадцать втором году моей жизни все открылось, и тогда.... тогда я умер для людей, умер для всех, для всех!

Вальтер пошевелил губами, но не мог произнести ни одного слова.

- Фирма обошлась со мной очень милостиво. Награди Бог старика за его умеренность и сына, который тогда только что вступал во владение и удостоил меия полною доверенностью. Раз позвали меня в комнату, в нынешний его кабинет, и я вышел оттуда таким, каким ты теперь знаешь меня. После уже ни разу нога моя не переступала за этот порог. Много лет сидел я одинокий, как и теперь, на своем обыкновенном месте, но тогда меня знали, и я служил примером для других. Все обходились со мной милостиво, жалели меня, и я жил. Время загладило отчасти мою вину, и теперь, я думаю, во всем доме никто настоящим образом не знает моей истории, кроме трех человек. Когда вырастет будущий управитель фирмы, ему скажут о Каркере младшем, но мой угол будет уже пуст. Дай Богь, чтобы так случилось. Я прожил свою молодость, не видав её; мои желания и надежды разлетелись в прах. Благослови тебя Бог, Вальтер! Будь честен и сам, и все, которые дороги для твоего сердца, или умри прежде времени, не подвергаясь стыду, отравляющему жизнь в её источнике.

Он принялся за работу, и молодой человек увидел ясно, что разговор должен быть окончен. Смутно соображая все, что видел и слышал в это утро, Вальтер едва верил, что его назначили в Вест-Индию, что скоро наступит время, когда он покинет, и, быть может, навсегда, старика Соломона, капитана Куттля, когда он простится с Флоренсой Домби, маленьким Павлом и со всем, что любил, чего искал, к чему стремился.

Однако-ж это был не сон. Свежая весть уже распространилась по всему заведению, и когда Вальтер с тяжелым сердцем, с мучительной тоской, сидел одиноко в отдаленном углу, подпирая голову руками, Перч, разсыльный, соскочив с своей красной полки, толкнул его локтем, извинился и шепнул ему на ухо:

- Не можете ли вы, сударь, прислать мне из Индии кувшин хорошого инбирю по дешевой цене? Оно, вот видите, жена моя недавно родила, и не мешало бы ее попотчивать инбирным вареньем. Это, говорят, очень пользительно.

Итак, это был не сон!