Домби и сын.
Глава XV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XV. (старая орфография)

Глава XV. 

Замысловатое лукавство капитана Куттля и новые хлопоты Вальтера Гэя.

Долго Вальтер не знал, что делать с барбадосским назначением, и даже лелеял слабую надежду, что м-р Домби авось изменит роковую резолюцию. Быть может, он одумается и прикажет старику Каркеру "оставить молодого Гэя в лондонской конторе". Но так как ничто не подтверждало этой, совершенно, впрочем, неосновательной надежды, бедный юноша увидел настоятельную необходимость действовать без замедления, не обольщая себя пустыми мечтами.

Главная задача - каким образом подступиться к дяде Соломону с этой неожиданной вестью, которая, нет сомнения, нанесет ему страшный удар? Старик только что начинал оправляться после нападений неумолимого кредитора, его мичман и гостиная повеселели, значительная часть долга заплачена м-ром Домби, впереди рисовалась надежда окончательно устроить денежные дела, - и вот все это вдругь опрокидывалось вверх дном по какому-то холодному разсчету или просто по безотчетному капризу всемогущого негоцианта.

Но что бы ни случилось, дядя Соль, так или иначе, заранее должен был ознакомиться с угрожающей бедой. Между "ехать или не ехать" Вальтер не мог выбирать. М-р Домби сказал прямо, что он молод, a обстоятельства старика Гильса не блестящи, и это определение м-р Домби сспровождал таким взором, в котором ясно значилось, что, в случае отказа, молодой человек должен оставить знаменитую контору. Он и его дядя были облагодетельствованы мром Домби, и Вальтер сам искал этого благодеяния. Чувство благодарности налагало долг безусловного повиновения; так, по крайней мере, думал Вальтер, хотя в то же время начинал догадываться, что ему вряд ли когда удастся обратить на себя милостивое внимание гордого хозяина, который по временам, Бог знает за что, бросал на него суровые взгляды.

Когда м-р Домби сказал: "вы молоды, a обстоятельства вашего дяди не блестящи", в его физиономии выразилось оскорбительное презрение, как будто он обвинял молодого человека в непростительной праздности, обременительной для старика-дяди, и эта мысль стрелою вонзилась в чувствительное сердце бедного юноши. Решившись во что бы то ни стало разуверить м-ра Домби и по возможности самым делом доказать несправедливость оскорбительного мнения, Вальтер, после poковoro назначения в Барбадос, удвоил свою деятельность в конторе и, скрепя сердце, казался веселым и совершенно довольным. Благородный и неопытный юноша, разумеется, никак не воображал, что эти-то именно свойства теперь всего менее могли понравиться м-ру Домби, который, напротив, разсчитывал, что его всесильная опала - заслуженная или незаслуженная, все равно - должна поражать страхом и трепетом его подчиненных.

- Ну, - подумал Вальтер с глубоким вздохом, - надо теперь разделаться с дядюшкой Соломоном. Но так как молодой человек не надеялся сохранить спокойствие духа, если бы сам известил старика об угрожающей беде и увидел первые следы отчаяния на его морщинистом лице, то он решился воспользоваться услугами могущественного посредника, капитана Куттля, и, дождавшись первого воскресенья, отправился после завтрака на корабельную площадь в его квартиру.

На дороге Вальтер не без удовольствия припомнил, что м-с Мак Стингер каждое воскресение поутру отправлялась в отдаленную капеллу слушать проповедь достопочтенного Мельхиседека Гоулера {Howler буквально значит ревун. Автор осмеивает здесь изступленных фанатиков, слава которых между простолюдинами основывается преимущественно на шарлатанском искусстве кричать во все горло и выделывать арлекинские жесты во время своих поучений. Англия, как и Северная Америка, при всей своей образованности, является привилегированной землей сектантов и фанатиков. Среди безчисленного множества сект особенно прославились своим сумасбродством: Seekers (искатели), Tumdlers (кувыркатели) и Ranters (пустомели). Гоулер, как видно, принадчежал к секте Реньтеров, и о них-то говорит здесь Диккенс. Прим. переводчика.}, стяжавшого громкую известность между некоторыми особами. Сей благочестивый иастырь служил первоначально на вест-индских доках при винной конторе, откуда его выгнали по ложному подозрению, будто он завел грешное обыкновение просверливать буравчиком бочки с ромом и прикладываться к ним своими устами. Разумеется, это была клевета, взведенная на него общим нашим врагом, человекоубийцею искони. Достопочтенный Мельхиседек недавно предсказал с своей кафедры, что ровно через два года, в этот самый день, в десять часов утра, воспоследует преставление света, и по сей причине открыл y себя на дому прием благочестивых слушателей и слушательниц реньтерской секты, на которых, в первое собрание, слова красноречивого проповедника произвели самое могущественное впечатление; и когда словесное стадо, осененное после проповеди вдохновенным наитием, принялось совершать священную пляску, восторжениые слушатели и слушательницы вдруг все до одного с ужасным треском и шумом провалились в кухню и опрокинули каток, принадлежавший какой-то словесной овечке.

Обо всех этих подробностях капитан Куттль под веселую руку рассказал Вальтеру и его дяде, когда однажды вечером, после благополучной сделки с маклером Брогли, репетировал известную балладу о любовных похождениях Пегги. Сам капитан тоже с большою аккуратностью каждое воскресенье ходил в ближайшую церковь с королевским флагом, посещаемую моряками, где он, за отсутствием законного сторожа, дряхлого и больного, добровольно принимал на себя обязанность верховного надзора над мальчиками, для которых особенно был страшен его таинственный крюк. Зная капитанский обычай, Вальтер бежал изо всех сил, чтобы предупредить его выход, и эта поспешность была увенчана вожделенным успехом. По прибытии на корабельную площадь, молодой человек, к величайшей радости, увидел и шрокий синий камзол и жилет, развешенные для просушки перед отворенным окном капитанской квартиры.

Казалось невероятным, что смертные глаза могли видеть этот костюм в разлуке с своим хозяином, но не подлежало никакому сомнению, что жилет и камзол висели без капитана, иначе его ноги непременно загородили бы уличную дверь, так как дома на корабельной площади очень невысоки. Удивляясь этому открытию, Вальтер только однажды стукнул молотком {В Лондоне, как и во многих других европейских городах и отчасти в наших остзейскихь провинциях, вместо колокольчиковь почти во всех домах употребляются молоточки, утвержденные в дверях над металлической доской. Человек порядочный, делающий визит другому, тоже порядочному человеку, должень стукнуть по крайней мере два раза. Воть почему капитан Куттль не догадался сначала, что пришли к нему. Прим. переводчика.} в дверь капитанской квартиры.

- А, это не ко мне! - воскликнул капитан в своей комнате. - Верно кто-нибудь пришел к Мак Стингер.

Вальтер ясно разслышал эти слова и стукнул молотком два раза.

- Ну, так, стало быть, ко мне. Кому это понадобился капитан Куттль?

И вслед затем высунулась из окна интересная фигура Куттля в чистой рубашке и подтяжках, в праздничном галстухе и лощеной шляпе на голове.

- Валли! - вскричал капитан, с изумлением осматривая неожиданного гостя. - Ты ли это любезный?

- Я, я, капитан, - отвечал Вальтер, - скорее пожалуйста впустите меня.

- Что такое, дружище? - спросил капитан с тревожным участием, - не случилось ли чего опять с нашим стариком?

Капитан выразил свое удовольствие и сказал, что сейчас сойдет вниз отворить дверь.

- Зачем же ты так рано пришел, Валли? - спросил Куттль, сомнительно посматривая на молодого человека, когда они взбирались наверх.

- Дело вот видите ли в чем, любезный канитан, - сказал Вальтер, усаживаясь на стул, - я боялся не застать вас дома, a между тем мне нужно кой о чем с вами потолковать.

- Хорошо, хорошо, - сказал капитан, - да чем тебя угостить, мой милый?

- Угостите меня вашим советом, капитан Куттль, - отвечал Вальтер улыбаясь. - Больше мне ничего не нужно.

- Ну, говори. Мои уши к твоим услугам.

Вальтер рассказал о своих делах и о затруднениях насчет дяди Соломона, если капитан не иримет на себя труда известить его об угрожающей беде. Ничто не могло сравниться с ужасным изумлением и даже оцепенением Куттля, когда молодой человек раскрыл перед ним страшную перспективу, совершенно опрокидывавшую его смелые планы и надежды. Лицо его утратило всякое выражение, и он стоял, как статуя, в синем балахоне и нахлобученной лощеной шляпе.

- Так вот, видите ли, капитан Куттль, - продолжал Вальтер, - обо мне тут, собственно говоря, безпокоиться нечего: я молод и егде не велика птица, как выразился однажды м-р Домби. Я знаю, мне самому надобно пробить дорогу в свете и, надеюсь, дорога будет пробита; но есть, однако же, два пункта, которые не выходят y меня из головы. Дядя мой, вы знаете, считает меня гордостью и отрадою своей жизни, хотя, разумеется, я вовсе не заслуживаю такого мнения. Что вы на это скажете, Куттль?

Капитан, казалось, старался победить свой испуг и сообщить своему лицу прежнее выражение; но все усилия были тщетны, и лощеная шляпа кивала с безмолвным изумлением.

- Если даже я буду жив и здоров, все-таки, оставив Англию, я едва ли увижу когда своего дядю. Он уже стар, капитан Куттль, и в его годы было бы тяжело разставаться с любимыми людьми. Если, как некогда вы говорили, он мог умереть от потери мичмана, с которым так свыкся в продолжение многих лет, то не скорее ли можно заключить, что он умрет от потери...

- Своего племянника, - перебил капитан. - Справедливо!

- Вот почему, капитан Куттль, мы, с своей стороны, непременно должны уверить старика, что разлука во всяком случае будет временная. Но вы понимаете, что всего менее я способен был бы сохранить хладнокровие, если бы сам попытался уверить его в этом. Вы, и только вы одни, можете приличным образом сообщить ему горестную весть, и я вас усердно прошу не отказываться от этого поручения. Это первый пункт.

- И бедный парнюга унырнет от нея за тридевять земель в тридесятое царство! - заметил капитан созерцательным тоном.

- Что вы сказали, капитан Куттль?

- Погоди, мой милый, погоди! - глубокомысленно возразил капитан.

Молодой человек остановился в то.м предположении, что капитан собирается с мыслями и хочет что-нибудь прибавить к своему восклицанию. Но прошло несколько минут, a кагштан не сказал ни слова. Вальтер продолжал:

- Теперь - второй пункт, капитан Куттль. С горестью должен я сказать, что м-р Домби за что-то меня очень не жалует. Я выбивался и выбиваюсь изо всех сил, чтобы заслужить его благоволение, но все напрасно, и я очень хорошо вижу, что он не любит меня. Ему трудно, да он и не старается скрыть своих чувств, и моя опала слишком очевидна для всех. Мое назначение в Барбадос - ничто иное, как следствие этой опалы, и м-р Домби, говоря мне об этом, нисколько не позаботился подсластить горькую пилюлю. Это не только, не поведет меня к возвышению в торговом доме, - совсем напротив: я имею причины думать, что эта поездка должна окончательно разрушить мою карьеру. Так вот видите ли, капитан Куттль: об этом, само собою разумеется, мы тоже ничего не должны говорить дяде Соломону; напротив, он должен воображать, что м-р Домби назначает меня в Барбадос не иначе, как из особенного ко мне благоволения. Я бы, признаться, и вам ничего не сказал об этом пункте; но если, по ту сторону океана, мне суждено будет погибнуть, надобно, чтобы хоть один человек в Лондоне знал о моем настоящем положении. К тому же - почему знать? - может быть, при случае, вы, как истинный друг, найдете возможность подать руку помощи бедному страннику.

- Валли, друг мой, - возразил капитан с видомь необыкновенного добродушия, - в притчахь сказано: "На всякое время друг да будет тебе в нужде"... и бутылка вина для угощения! Отыщи это место и положи закладку {Но Вальтер напрасно стал бы искать этого места в Соломоновых притчах. Читатели вероятно заметили, что капитан Куттль очень несчастлив в библейских цитатах и вечно коверкает тексты. Этот текст также перековеркан. В притчах (гл. XVII. ст. 17) сказано: "На всякое время друг да будет тебе, братия в нуждах полезна да будут". Капитан Куттль припомнил только первую половину текста, a окончапие насчет бутылки вина приплел из поговорки, употребляемой англичанами во время тостов. Прим. переводчика.}.

Капитан протянул молодому человеку руку с видом необыкновенного, красноречивейшого добродушия и еще раз повторил: "отыщи это место и положи закладку". Ясно, он гордился своею начитанностью и точностью приведенной цитаты.

- Капитан Куттль, - сказал Вальтер, взявши в обе руки огромный кулак своего друга, - после дядюшки Соля, вы первый, кого люблю я от всей души. Нет на свете человека, на которого я могь бы положиться с большею безопасностью. Насчет этого морского путешествия я вовсе не безпокоюсь, капитан Куттль; да и к чему тут безпокоиться? Если-бы дело шло о составлении моей карьеры - если-бы я мог сесть на корабль, как простой матрос - если-бы я по собственному произволу пускался на приключения - о! тогда другое дело! я бы с радостью поскакал или поплыл на другой конец света. И почему бы несколько лет раньше не отправить меня на корабль? Но это было несогласно с желаниями дядюшки, несогласно с его планами и надеждами обо мне; потолковали тогда об этом, да и только. На свою беду я остался в Лондоне, поступил в контору Домби, и вот уже прошло шесть лет, a карьера моя ни на шаг не подвинулась вперед, и вдобавок все это время я прожил как будто для того, чтобы ни за что, ни про что вооружить против себя гордую фирму.

"Turn again, Whittington". Должно заметить, что в английской народной литературе в большом ходу старинная сказка о Виттингтоне под заглавием: "Whittington and his cat", - "Виттингтон и его кошка". Дело в том, что Виттингтон, молодой человек без всяких стредств к существованию и без копейки в кармане, задумал ехать в Индию, откуда, как известно читателю, он воротился миллионером. На корабль его приняли потому только, что с ним была кошка, мастерица ловить мышей и крыс, которых на корабле развелось безчисленное множество. Когда молодой человек, с отчаянием в душе, выходил из Лондона, ему чудилось, будто городские колокола вызваиивали вслед за ним: "Turn again, Whittington, turn a-gain Whitting-ton", - "воротись Виттингтон, во-ро-тись Вит-тинг-тон". Эту колокольную фразу повторил теперь капнтан Куттль, и вот почему слова эти заставили Вальтера улыбнуться. Прим. перев.}, - бормотал озадаченный капитан Куттль, устремив неподвижный взор на молодого человека.

- Поздно ворочаться, - возразил Вальтер, улыбаясь. - Фортуну не поймаешь, как скоро она оборотилась задом. Но я не жалуюсь, капитан Куттль. У меня есть средства к существованию, и этого довольно. Уезжая за море, я оставляю дядюшку на ваши руки, и кому, кроме вас, я мог бы безопаснее поручить старика? Не отчаяние заставило меня рассказать вам всю эту историю, - вовсе нет, мне хотелось только убедить вас, что в конторе Домби и Сына помыкают мною, как безсмысленным мальчишкой. Скажут: иди - и я иду; возьми - и я беру. Почем знать? Может быть, это к лучшему, что теперь прогоняют меня с глаз долой. М-р Домби - дорогой приятель дядюшки, и эту приязнь, как вы знаете, он осязательно доказал нам своим кошельком. Благосклонность его, вероятно, увеличится еще больше, как скоро я не буду ему каждяй день надоедать своим присутствием. Итак - ура Вест-Индия! Ура Барбадос! Как бишь начинается эта песня, что поют наши матросы?

И капитан проревел наистрашнейшим сопрано:

Последний припев достигнул до чутких ушей забубенного шкипера, квартировавшого насупротив, который покоился крепким сном после вчерашней попойки и еще далеко не пришел в трезвое состояние. Услышав знакомый припев, столь близкий его сердцу, моряк немедленно соскочил с постели, отворил окно и что есть духу загорланил:

Это произвело удивительный эффект. Показывая, однако-ж, что он еще не совсем задохся, вытягивая последнюю ноту, шкипер ужасным голосом проревел: "эгой!" как будто приветствовал через рупор подъезжавший корабль. Совершив этот подвиг, храбрый моряк снова закрыл окно и опять отправился на боковую.

- И теперь, капитал Куттль, - сказал Вальтер, подавая ему синий камзол и жилет, - если вы потрудитесь пойти со мною и объявить дядюшке эту новость, которую, сказать правду, ему давно бы следовало знать, то я оставлю вас y дверей нашего магазина и где-нибудь прогуляюсь до обеда.

Но капитан, казалось, вовсе не с большой охотой принимал на себя это поручение и отнюдь не надеялся на свою отвагу. Можете вообразить - он уже так блистательно и к полному своему удовольствию устроил будущую судьбу и приключения Вальтера, так часто и так торжественно поздравлял себя за удивительную проницательность и прозрение отдаленных судеб! A теперь вот одним ударом разбивались в дребезги все эти мечты, да еще в добавок его самого приглашают поднять руку на разрушение таких чудесных замков! Нелегко, даже и очень нелегко! Как прикажете вдруг выгрузить из головы все эти светлые идеи и нагрузить свой мозгь новыми и при том ужасно неприятными мыслями! Для этого, разумеется, надобно подумать да подумать, и вот капитан, вместо того, чтобы наскоро надеть свой жилет и камзол, как этого требовал Вальтер, вовсе отказался от облачения и наотрез объявил, что ему, при таком важном случае, следует наперед "немножко покусать ногти".

- Это уж моя старая привычка, Валли - сказал капитан, - когда ты увидишь, мой друг, что капитан Куттль кусает ногти, это будет значить, что он сидит на мели.

Потом капитан, за неимением действительной руки, поднес к зубам свой железный крюк и с видом самого сосредоточеиного философского глубокомыслия принялся разсматривать данный предмет во всех его видах и разветвлениях.

- Есть y меня приятель, - начал капитан таким тоном, как будто бы разсуждал сам с собою, - такой приятель, который мог бы дать шесть очков самому парламенту, и выиграл бы, непременно бы выиграл. Жаль, что теперь он на море, a будь он здесь, - для него бы это дело трын-трава! Удивительная голова! Три раза, сударь мой, бросали его за борт корабля, да и то как ни в чем не бывало! Когда он был в ученьи, целых три недели колошматили его по башке железным болтом, - и ничего, решительно ничего! Сух выходил из воды, не горел в огне. В целом свете не сыскать такого доки!

Однако-ж, Вальтер внутренно радовался, что прославляемого мудреца не было в наличности. Он имел причины думать, что всякое участие посторонняго лица было бы неуместно и безполезно в его делах.

- Если бы ты, например, указал ему на Темзе между кораблями на поплавок, - продолжал капитан тем же тоном, - и спросил бы его мнения насчет этой вещицы, он, я ручаюсь, Валли, доказал бы тебе как дважды два, что это не поплавок, a пуговицы твоего дяди. Вот оно как! Да что и толковать? Он за пояс заткнул бы самого чорта?

- A как его зовут, капитан Куттль? - спросил Вальтер.

Больше капитан уже не распространялся об этом предмете, a Вальтер, с своей стороны, не считал нужным требовать дальнейших объяснений. Было ясно: капитан Куттль погрузился в такую глубокую задумчивость, что, казалось, утратил всякую способность видеть и слышать. Молодой человек с безмолвным уважением смотрел на почтенного друга.

И точно, капитан Куттль разрешался в эту минуту такими великими идеями, что не только благополучно сошел с мели, но даже вдруг попал в самый глубокий фарватер и не находил дна своей прозорливости. Озаренный вдохновенным сиянием, он вдруг увидел яснее солнца, что тут просто была ошибка, и уж, разумеется, ошибался не кто другой, как сам Вальтер, этот ветреный и пылкий юноша, который все так горячо принимал к сердцу. Если и в самом деле назначили его в Барбадос, то нет сомнения, назначали с тою целью, чтобы молодой человек с необыкновенной быстротой устроил свою блистательную карьеру. A если, сверх чаяния, в самом деле произошло между ними маленькое недоразумение, то есть, между Вальтером и м-ром Домби, то стоит только какому дружку с обоих сторон замолвить кстати приличное словцо, и, нет сомнения, все устроится к общей радости и благополучию. Вывод капитана из всех этих предварительных соображений был тот, что так как он уже имел удовольствие познакомиться с мром Домби и провел в его обществе очень приятных полчаса (в брайтонской гостинице, когда они ездили занимать деньги), то теперь ему, как истинному другу, надлежит, не говоря до времени Вальтеру ни одного слова, немедленно отправиться в дом м-ра Домби, сказать лакею: "Потрудитесь-ка, любезный, доложить своему барину, что капитан Куттль желает его видеть", - и потом, взяв м-ра Домби за пуговицу, переговорить с ним поприятельски, как водится между светскими людьми, вполне понимающими друг друга и питающими один к другому искреннее уважение. Нечего и толковать, что такие люди, как он и м-р Домби, весьма легко уладят всякое затруднение, и Валли не далее, как нынешний же день будет очень приятно изумлен радостною вестью.

Когда эти размышления заронились в капитанскую душу и приняли мало-по-малу соответственную форму, его лицо постепенно начало проясняться, как пасмурное утро, уступавшее место ясному полудню. Его грозные нахмуренные брови утратили свой щетинистый вид и совершенно разгладились; его глаза, почти замкнутые при этой головоломной экзерциции, открылись и приняли смелое, решительное выражение ; его улыбка, образовавшаяся сперва на трех ямочках на правой стороне рта и под углом каждого глаза, быстро распространились по всему лицу и озарила ярким светом величественное чело, так что лощеная шляпа гордо поднялась на голове, как будто она вместе с хозяином благополучно сдвинулась с мели и свободно поплыла в открытое море. Наконец, капитан перестал грызть ногти и решительным тоном сказал:

-- Ну, Валли, теперь дело кончено. Помоги мне одеваться.

Вальтер никак не мог понять, отчего капитан Куттль оказался на этот раз внимательным к своему туалету. Надевая галстух, он распустил огромные концы шелкового платка, на подобие косы и продел их в массивное золотое кольцо с изображением надгробного памятника, обведенного красивыми железными перилами, в память какого-то усопшого друга. Потом он вздернул воротнички своей рубашки до последних пределов возможности и украсил себя ими, на подобие лошадиных наушников. Затем, сбросив башмаки, он надел превосходнейшую пару полусапожек, употребляемую только в экстренных случаях. Облачившись таким образом, к полному своему удовольствию, капитан самодовольно посмотрелся в бритвенное зеркальце, снятое для этой цели со стены, и, взяв свою сучковатую палку, сказал, что готов идти.

На дороге встретилась с ними цветочница, и Куттль, вдругь остановившись среди тротуара, как будто озаренный счастливою мыслью, купил из её корзинки превосходнейший веерообразный букет прелестнейших цветов, какие когда-либо произрастали в самых редких оранжереях.

Вооруженный этим любезным подарком, предназначавшимся, как само собою разумеется, для м-ра Домби, капитан благополучно дошел с Вальтером до магазина мастера всех морских инструментов.

- Ну, так вы теперь пойдете к дядюшке? - сказал Вальтер.

- Да, - отвечал капитан, желавший поскорее отвязаться от молодого человека, который не должен был видеть, как он направит стопы свои в дом м-ра Домби.

- Стало быть, я пойду теперь гулять, чтобы не мешать вам.

Вальтер, в знак согласия, махнул рукой и пошел своей дорогой.

Для него было все равно, куда бы ни идти; однако-ж, он хотел бы выбраться за город, в какое-нибудь предместье, чтобы где-нибудь под деревом, на свободе помечтать о своей загадочной судьбе. Его выбор пал на Гапстед, и он туда отправился по той улице, где жил м-р Домби.

Величав и мрачен был дом м-ра Домби, как и всегда. Все было в нем тихо и спокойно, как в могильном склепе, и только ветерь, колыхавший сторы в отворенных окнах верхняго этажа, был признаком некоторой жизни и движения. Тихо прошел Вальтер мимо печального жилища, и на душе его сделалось отраднее, когда он очутилсь перед другими домами.

Ho сделав несколько шагов, он оглянулся назад и начал пристально всматриваться в верхния окна с таким участием, какое всегда чувствовал к этому месту после романического ириключения с Флоренсой. В эту минуту к воротам подъехала небольшая коляска, откуда выскочил джентльмен в черном фраке и с тяжелою часовою цепочкой. Припоминая после этого джентльмена с его экипажем, Вальтер без труда угадал в нем знаменитого врача, и дивился, для кого теперь понадобилась его помощь. Но эти мысли не вдруг пришли ему в голову. Другия мечты, другия думы занимали его.

в его судьбе. Впрочем, и в эту минуту его радовали не столько житейские разсчеты, сколько утешительная мысль, что прелестное создание еще помнить его и всякий раз встречается с ним с видимым удовольствием. Но вместе с тем он не мог удалить от себя более основательного и зрелого размышления, что в его продолжительное отсутствие Флоренса, богатая, гордая и счастливая, выйдет замуж и если еще будет по временам вспоминать о нем при этом новом образе жизни, то не более, как о детской игрушке, которая когда-то ее забавляла.

Между тем Вальтер представлял прекрасную девочку, встреченную им среди грязной улицы, в таком идеальном свете, и так живо рисовал в своем воображении её невинное личико с выражением искренней признательности и детской восторженности, что он с презрением отвергнул дерзкую мысль, будто Флоренса может современем сделаться гордою, и устыдился за самого себя, как за клеветника. Мало-по-малу размышления его приняли такой фантастический характер, что он считал уже непростительною дерзостью воображать Флоренсу взрослою женщиной и только позволял себе думать о ней не иначе, как о беззащитном милом ребенке, точь-в-точь, какою она была во времена доброй бабушки, м-с Браун. Наконец, Вальтер основательно разсудил, что ему вовсе непростительно мечтать о Флоренсе. "Пусть - думал он - её прелестный образ сохранится в душе моей, как недостижимый идеал с рукою ангела, удерживающого меня от дурных мыслей и поступков".

Долго бродил Вальтер в предместьи Лондона на открытом воздухе, с жадностью вдыхая испарения цветов, прислушиваясь к пению птиц, к праздничному звону колоколов и к глухому городскому шуму. Иногда, с глубокой грустью, он посматривал в даль, на безпредельный горизонт, туда, где лежала цель его морского путешествия, и в тоже время с еще большей грустью любовался зелеными лугами своей родины и прелестными ландшафтами.

Наконец, Вальтер вышел из предместья и тихонько побрел домой, продолжая размышлять о своей горемычной судьбе. Вдруг басистый мужской голос и пронзительный крик женщины, произносившей его имя, вывели его из задумчивости. С изумлением оглядываясь назад, он увидел извозчичью карету, спешившую за ним вдогонку. Когда экипаж остановился, кучер, с кнутом в руках, соскочил с козел, a молодая женщина почти всем корпусом высунулась из окна кареты и начала подавать Вальтеру энергические сигналы. Приближаясь к экипажу, он открыл, что молодая женщина была Сусанна Ниппер, и что она, Сусанна Ниппер, находилась в таком тревожном состоянии, что почти выходила из себя.

- Сады Стаггса, м-р Вальтер, - сказала мисс Ниппер, - ради Бога, сады Стаггса!

- О, сделайте милость, м-р Вальтер, - говорила Сусанна, - сады Стаггса, чорт бы ихь побрал!

я на своем веку, a еще таких седоков не видывал.

- Зачем вам сады Стаггса, Сусанна? - спросил Вальтер.

- Поди, спрашивай ее! Наладила себе одно и то же, да и только, - проворчал извозчик.

когда мы потеряли ее на возвратном пути, то есть, я и м-с Ричардс; да еще помните - бешеный бык и Котел, кормилицын сынишка, и после я туда ездила, a вот никак не припомню, сквозь землю видно провалились, черти бы их побрали! Ах, м-р Вальтер, пожалуйста, не оставляйте меня... Сады Стаггса, с вашего позволения!.. Любимец мисс Флой, наш общий любимец, кроткий, миленький, бедненький Павел!.... Ах, м-р Вальтер!

- Боже мой! - вскричал Вальтер, - неужели он болен?

- Голубчик! - воскликнула Сусанна, ломая руки, - забрал себе в голову посмотреть на старую кормилицу, a я и вызвалась съездить за м-с Стаггс, в сады Полли Тудль!... Эй! кто-нибудь! куда проехать к Стаггсовым прудам?

Узнав теперь, в чем дело, Вальтер иринял такое жаркое участие в хлопотах Сусанны Ниппер, что извозчичьи клячи едва поспевали бежать по его следам. Он метался из стороны в сторону, как угорелый, и спрашивал всех и каждого, где дорога к садам Стаггса.

Не было в Лондоне ничего, похожого на сады Стаггса: они исчезли с лица земли. Там, где прежде торчали гнилые беседки, теперь великолепные дворцы до облаков поднимали свои головы, и гранитные колонны гигаитского размера красовались перед самыми рельсами. Жалкий, ничтожный пустырь, заваленный всякою дрянью, пропал, сгинул, и вместо его, как из земли, выросли длинные ряды амбаров и магазинов с дорогими и редкими товарами. Прежния захолустья превратились в шумные улицы, набитые народом и разнообразными экипажами; как будто, по всесильному мановению волшебницы, возник из ничтожества целый город, откуда со всех сторон стекались жизненные удобства, о которых прежде никому и не грезилось. Мосты, ни к чему прежде не нужные, вели теперь в прекрасные дачи, сады, публичные гулянья. Остовы домов и новых улиц растянулись за город чудовищною цепью и помчались во всю прыть по следам паровоза. Бойкие жители глухого околотка, не признававшие железной дороги в бедственные дни её борьбы, раскаялись давным-давно с христианским смирением и гордились теперь своею могучею соседкой. Все и все заимствовали новый титул от железной дороги. Появились железнодорожные магазины, журналы, газеты, гостиницы, кофейные дома, постоялые дворы, рестораны, железнодорожные планы, ландкарты, виды, обертки, бутылки, кареты, извозчичьи биржи, железнодорожные омнибусы, дилижансы, рельсовые улицы и здания, даже специальные зеваки, пролазы, льстецы, им же несть числа. Самое время измерялось по часам железной дороги, как будто и солнце уступило ей свое место. Заносчивый трубочист, старинный наш знакомец, закоснелый невер между всеми вольнодумцами садов Стаггса, изволил теперь жительствовать в оштукатуренном трехэтажном доме, и на вывеске его красовались огромные золотые буквы, гласившия: "Подрядчик для очищения машинами трубь на железной дороге".

безпрестанное брожение, ни на минуту неумолкавшее в продолжение суток. Самые домы как будто укладывались и сбирались прокатиться по быстрым рельсам. Мудрые члены парламента, которые не далее как лет за двадцать, вдоволь потешались над дикими теориями инженеров, предстоявших на экзамене иеред грозными очами, изволили теперь отправляться к северу с часами в руках, доложив наперед о своем путешествии посредством элекрического телеграфа. День и ночь победоносные паровозы ревели изо всех сил и, совершив богатырскую работу, вступали, как ручные драконы, в отведенные уголки, выдолбленые для их приема не более как на один дюйм: они кипели, бурлили, дрожали, потрясали стены, как будто сознавая в себе присутствие новых великих сил, которых еще никто не открыл в них.

Но сады Стаггса... увы, увы! - нет более садов Стаггса! Безжалостная секира уничтожила их с корнями и ветвями, и ни один клочек английской земли не напоминал об их существовании.

Наконец, после многих безполезных поисков, Вальтер, сопровождаемый кучером и Сусанной, наткнулся на одного человека, сохранившого смутное воспоминание о садах Стаггса. Это был опять-таки наш старый знакомец, рельсовый трубочист, который теперь пополнел, потолстел и сделался человеком очень порядочным.

- Тудля вы спрашиваете? Знаю. Служит при железной дороге?

- Да, да! - вскричала Сусанна, высовываясь из кареты.

- В собственных заведениях компании, второй поворот направо, пройти двор, повернув опять направо. Номер одиннадцатый. Ошибиться нельзя. Не то - спросить, где живет Тудль, паровой кочегар. Всякий скажет.

При этом неожиданном успехе, Сусанна Ниппер выскочила из кареты, схватила Валыера за руку и побежала во всю прыть, приказав извозчику дожидаться.

- Давно ли, Сусанна, болен бедненький мальчик? - спросил Вальтер.

- Он уж давно захирел, м-р Вальтер, да только никто не знал. Ох, уж эти мне Блимберы?

- Да так. Если бы они попались в мои когти, я бы выгнала всю эту шайку на большую дорогу копать ямы и заставила саму докторшу возить кирпичи. Да только теперь не до того. Сердце надрывается, когда смотришь на этого мальчика, a он бедненький ни на кого не жалуется и всеми доволен.

Мисс Ниппер приостановилась на секунду перевести дух и потом помчалась еще быстрее. Вальтер тоже бежал изо всей мочи и уже не делал более никаких вопросов. Наконец, они постучались y дверей и вошли в маленькую опрятную гостиную, наполненную множеством детей.

- Здесь ли м-с Ричардс? - воскликнула Сусанна, озираясь вокруг. - Ах, м-с Ричардс, пойдем со мной, пойдем!

- Как, это вы Сусанна? - с изумлением вскричала Полли, выставляя свое честное материнское лицо из-за группы маленьких детей.

а, что он желает взглянуть на лицо своей кормилицы, и он, и мисс Флой надеются, что вы поедете со мной и с м-ром Вальтером; a про старое забудьте, пожалуйста, м-с Ричардс, и сделайте одолжение нашему голубчику. Он увядает, м-с Ричардс, ах Боже мой, как он увядает!

Сусанна Ниппер зарыдала, Полли расплакалась, младенцы запищали, дети разинули рты и с изумлением смотрели на мать. М-р Тудль, только что воротившийся из Бирмингама и усевшийся за свой обед, бросил ножик и вилку, накинул шаль на плечи жены, поправил чепчик, хлопнул ее по спине и сказал с выражением отеческого чувства:

- Полли! живей!

Вся компания подступила к извозчичьей карете гораздо скорее, чем ожидал кучер. Усадив Сусанну и м-с Ричардс в карету, Вальтер занял место подле извозчика, чтобы не сбиться с дороги, и, наконец, цель путешествия была достигнута. Молодой человек проводил своих дам в залу м-ра Домби, где, мимоходом, он увидел с некоторым изумлением возлежавший на столе великолепный букет цветов, напомнивший ему таковой же, приобретенный поутру капитаном Куттлем. Ему очень хотелось осведомиться о юном страдальце и оказать какую-нибудь услугу, но, не смея более медлить, чтобы не раздражить такою навязчивостью м-ра Домби, он потихоньку побрел домой, грустный и с растерзанным сердцем.