Домби и сын.
Глава XIX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XIX. (старая орфография)

Глава XIX. 

Вальтер уезжает.

Деревянный мичман, стороживший вход в магазин мастера всех морских инструментов, отверделый, жестокосердый мичман, смотрел с величайшим хладнокровием на отъезд Вальтера даже в тот роковой вечер, когда в последний раз его присутствие оживляло тихую беседу в маленькой гостиной. Погруженный в ученые разыскания, с квадрантом вокруг черного сучковатого глаза, он гордо выставлял на показ свои чертовски щеголеватые штаны и, по-видимому, не обращал никакого внимания на суеты и треволнения житейского моря, поднимаемого бурею напастей. Обстоятельства, самовластно управляющия судьбою смертных, имели над ним очень ограниченную власть. Сухой день покрывал его пылью, туманный - ваксил сажей, мокрый - наводил яркий лоск на его мундир, a самый жаркий день вздувал свежие пузыри на его безчувственном теле. И больше ничего. Во всех других отношениях он был жестоковыйный, одебелелый, горделивый мичман, занятый исключительно астрономическими наблюдениями, так же мало вникавший в земные тревоги, как Архимед при взятии Сиракуз.

Таким, по крайней мере, он казался при тогдашнем положении семейныхь дел. Вальтер нежно поглядывал на него, проходя мимо, a бедный дядя Соль, когда племянника не было дома, выходил на крыльцо, облокачивался на косяк и плотно прикладывался своим изношенным париком к ногам этого гения-хранителя его магазина. Но ни один надменный идол с огромными устами от уха до уха и убийственным ликом из перьев попугая не был столь хладнокровен к молитвам своих дикихь обожателей, как этот мичман к нежному участию своих хозяев.

Тяжело стало на сердце Вальтера, когда он бросил прощальный взгляд на свою спальню, на её стены и карнизы. Еще одна ночь, и он покинет приют своего детства, быть может, навсегда. Картины были сняты, книги собраны в кучу, вещи упакованы, и комната, лишенная привычного убранства, холодно и с горьким упреком смотрела на своего хозяина, который так безжалостно оставлял ее на произвол непредвиденных случайностей. "Еще несколько часов, - думал Вальтер, - и мечты, лелеявшия мое детство, когда я был школьником, так же не будут принадлежать мне, как и эта старая спальня. Мечты, авось, еще забредут в сонную голову, и сам я, может быть, возвращусь на это место, но комната успеет переменить десятки новых жильцов, и каждый из них станет издеваться над распоряжениями прежнего хозяина."

Но нельзя было оставить дядю в маленькой гостиной, где он сидел уже давно один-одинехонек, в глубоком раздумьи. Капитан Куттль, на этот раз, нарочно не явился с Корабельной площади, чтобы предоставить друзьям полную свободу наговориться в последний раз без свидетелей. Поэтому Вальтер, снова воротившись домой, после суетливых хлопот этого дня, поспешно вошел в гостиную и завязал разговор.

- Ну, дядя Соль, - весело вскричал Вальтер, положив руку на плечо старика. - Чего тебе прислать из Барбадоса?

- Надежду, милый Валли, надежду, что мы свидимся опять по эту сторону могилы. О, пришли, скорее пришли мне эту надежду.

- Пришлю, дядюшка. У меня вдоволь всяких надежд, и будь уверен, для тебя я скупиться не стану. A кроме надежды, пришлю тебе черепах, варенья, лимонов для пуншу капитана Куттля и других разных разностей, - целые корабли нашлю, когда разбогатею.

Старик вытер очки и улыбнулся.

- Правда, дядюшка, - вскричал Вальтер с живостью, хлопая его по плечу. - Давай же теперь кутить. Ты весели меня, a я тебя, и завтра поутру мы встрепенемея, как беззаботные жаворонки, и полетим высоко высоко. Мои мечты уж и теперь взвились за облака.

- Валли, светик мой, Валли, я сделаю все, что могу.

- И прекрасно, дядюшка! - отвечал Вальтер с веселым смехом. - Я тоже сделаю все, что могу, и... катай, валяй, заливай... наша взяла! - A ты не забыл, дядюшка, что обещал присылать мне в Барбадос?

- Нет, Валли, нет, - промолвил старик. - Все, что проведаю о мисс Домби, тотчас же отпишу. Теперь она одна-одинехонька, как в глухом лесу, - бедный агнец!

- A знаешь ли что, дядя Соль? - сказал Вальтер, после минутного колебания. - Я ведь сегодня был там.

- Как был? где? зачем? - бормотал Соль, приподняв брови и устремив очки на молодого человека.

- Был там, - продолжал Вальтер, - не затем, чтобы видеть ее, хотя, смею сказать, я мог бы войти в её комнату, потому-что м-р Домби уехал за город, a затем, чтобы сказать Сусанне прощальное слово. Мне казалось, я мог и даже должен был это сделать, если взять в разсчет обстоятельства, при которых я видел мисс Домби последний раз.

- Правда твоя, мой милый, правда! - проговорил старик, оправившись от минутного волнения.

- Вот я и видел ее, - продолжал Вальтер, - Сусанну, т. е., a не мисс Домби, и сказал ей, что завтра поутру уезжаю в далекий путь. Еще сказал я, дядюшка, что ты всегда принимал большое участие в мисс Домби с той поры, как она была y нас, что ты всегда желал ей счастья и всякого добра, и что тебе было бы очень приятно оказать ей какую-нибудь услугу. Мне кажется, ты знаешь, я мог это сказать, если взять в разсчет обстоятельства. Не так ли?

- Правда твоя, мой милый, правда! - проговорил старик тем же тономь.

- И сказал я еще, - продолжал Вальтер, - что если она - Сусанна, то есть, - когда-нибудь потрудится уведомить тебя или сама, или через м-с Ричардс, или все равно через кого бы то ни было, что мисс Домби здорова и благополучна, то это известие доставит тебе большое удовольствие, и ты тотчас же об этом напишешь мне, и я буду очень рад. Что-ж прикажешь делать? Я прошлую ночь не сомкнул глаз и разломал всю голову, думая об этих вещах. Мне кажется, я был бы прежалкой тварью, если бы выехал из Лондона, не облегчив сердца этими распоряжениями.

Честный голос и все движения молодого человека подтверждали истину его слов и оправдывали пылкость его чувства.

о ней со слезами в эту последнюю ночь перед отъездом в дальнюю дорогу. Скажи ей, как я говорил, что всегда помнил и никогда не забуду её нежной чувствительности, её прекрасного личика, её благосклонной снисходительности. Скажи ей, дядюшка, если не забудешь, что те башмаки - она не взрослая женщина, не молодая леди, я снял их с детской ноги - она припомнит, как часто их роняла - так скажи ей, дядюшка, что я взяль эти башмаки с собою на память и буду хранить их, как драгоценнейшее из моих сокровищ.

В эту самую минуту драгоценнейшее из сокровищ выносилось из дверей в одном из вальтеровых сундуков. Носильщик навьючил багажом небольшую тележку и повез незабвенные башмаки передь самым носом безчувственного мичмана, прежде чем счастливый владелец кончиль о них речь. Через чась заветное сокровище поступило во владение "Сына и Наследника".

Но на этот раз деревянному мичману можно было простить его равнодушие к гадким башмакам, потому что в эту самую минуту прямо перед ним появились Флоренса и Сусанна Ниппер. Флоренса робко заглянула ему в лицо, и, казалось, мичман значительно мигнул ей своим черным глазом.

Этого мало. Оне юркнули в магазин и отворили дверь гостиной, не быв никем замечены, кроме наблюдательного мичмана. Вальтер, стоявший к дверям задом, не мог видеть этого явления; но вдруг дядя Соль вскочил со стула и чуть не упал, споткнувшись о другой стул.

- Что такое, дядюшка? - воскликнул Вальтерь, - что случилось?

- Мисс Домби! - проговорил старик.

- Возможно ли! - вскричал Вальтер, - здесь!

Очень возможно. Еще слова эти шевелились на его губах, как Флоренса торопливо прошла мимо, ухватила обеими руками старика Соломона за обшлага фрака, поцеловала его в щеку и, отворотившись, подала руку Вальтеру с тою доверчивостью и простосердечием, которые принадлежали ей - и никому больше в целом мире.

- Вы уезжаете, Вальтер! - сказала Флоренса.

- Да, мисс Домби, - отвечал он дрожащим голосом, - предо мною дальняя дорога.

- A ваш дядя, - сказала Флоренса, оглядываясь на Соломона, - ему разве не жаль с вами разстаться? О, конечно жаль, вижу по его глазам. И мне жаль вас, милый Вальтер!

- И будто, кроме вас, некого послать, м-р Вальтер! - возгласила Сусанна Ниппер, - вот хоть бы м-с Пипчин - чего лучше? - она бы навела страх и ужас на всю колонию негров, a если надобно отобрать справки насчет свычек и обычаев черного народа, так д-ра Блимбера за бока с его супружницей и дочкой. Туда бы и дорога.

С этими словами мисс Ниппер распустила ленты своей шляпки и, бросив быстрый взглядь на чайный поднос, стоявший на столе со всем прибором, вынула из шкатулки жестяную коробочку и принялась делать чай, не спрашивая никого ни о чем.

Между тем Флоренса опять обратилась к инструментальному мастеру, который был проникнут неописуемым изумлением.

- Так выросла! - говорил он, - так похорошела! и ни в чем не изменилась! все такая же!

- Право? - сказала Флоренса.

- Да, да, - отвечал старик, слегка потирая руками и пристально всматриваясь в глаза, обращенные на него, - да, то же выражение на прекрасном личике, как и прежде!

- Вы помните меня, - сказала Флоренса, улыбаясь, - a какая тогда я была маленькая!

- Милое создание! - возразил инструментальный мастер, - как мне забыть вас, когда я так часто думал и слышал о вас с того самого дня? И теперь, в самую минуту вашего прихода, Валли разговаривал о вас и делал поручение передать вам...

- Будто бы? - сказала Флоренса, - благодарю вас, Вальтер! О, благодарю, милый Вальтер. A я боялась, что вы уезжаете, не думая обо мне.

И она опять подала маленькую ручку с такою непринужденностью и простосердечием, что Вальтер несколько минут не мог её выпустить из своих рук.

Однако-ж это прикосновение пробуждало в нем далеко не те бывалые мечты, которые смущали его фантастическими образами в прежние годы детства и первой юности. Чистота и невинность её чарующих движений, её совершенная доверчивость и непритворное уважение к нему, отражавшееся в её глазах и на прекрасном лице, оттененном полупечальною улыбкой, - все это отнюдь не могло доставить молодому воображению материалов для романтической постройки. Совсем напротив. Мысли его неслись назад, к одру смерти, где он видел ее коленопреклоненною, с пламенной молитвой на устах и в ангельском взоре, где он был свидетелем небесной любви двух прекрасных созданий, разставшихся на веки в этом мире с темным предчувствием замогильного свидания. И в прах разбивались праздные мечты перед этим святым воспоминанием, озарившим душу благородного юноши.

- Я бы хотела, - сказала Флоренса, обращаясь к старику, - хотела бы называть вас... просто дядей Вальтера. Позволите ли вы?

- Мы всегда называли вас этим именем, когда разговаривали о вас, - сказала Флоренса с легким вздохом и оглядываясь вокруг. - Точь в точь та же гостиная, уютная, хорошенькая, как и тогда. Как я хорошо ее помню!

Старик Соль взглянул сперва на нее, потом на племянника, потом потер руки, потом вытер очки, потом вздохнул из глубины сердца и с таинственной торжественностью произнес:

- О, время, время, время!

Последовало краткое молчание. Сусанна Ниппер вынула из шкатулки две чайных чашки, две ложки и, скрестив руки, дожидалась сь глубокомысленным видом, пока устоится чай.

- Мне надобно поговорить с дядей Вальтера, - сказала Флоренса, положив руку на плечо старика, чтобы обратить его внимание, - поговорить о том, что y меня лежит на душе. Теперь он остается один, и некому будет разделять его горе. Если он мне позволит - не заменить Вальтера: этого конечно, я не могу - но быть его истинным другом и помочь ему в отсутствии Вальтера, то я была бы ему очень, очень благодарна. Так ли, дядя Вальтера? согласны ли вы?

Инструментальный мастер, не говоря ни слова, поднес её руки к своим губам, a Сусанна Ниппер, испустив легкий вздох, устремила глаза на потолочное окно и закусила кончики лент от своей шляпки.

- Вы позволите мне навещать вас, - продолжала Флоренса, - когда будет можно, и станете передавать мне вести о милом Вальтере, и вы не будете иметь секретов от Сусанны, когда она придет к вам вместо меня: вы станете рассказывать нам все и обо всем, и положитесь на нас, и вверитесь нам во всем, и мы будем стараться вас утешать. Так ли, дядя Вальтера? согласны ли вы?

Нежное прелестное лицо, умоляющий взор, милый голосок, легкое пожатие руки, очаровательная поза, выражавшая глубокое уважение к почтенному возрасту и вместе грациозное сомнение в успехе великодушного предложения, - все это до того растрогало бедного мастера всех морских инструментов, что он мог только проговорить:

- Валли, друг мой, замолви за меня. Я... я не могу.

- Нет, Вальтер, - возразила Флоренса с веселой улыбкой, - не говорите за него ничего. Я понимаю его очень хорошо, и нам должно приучаться разговаривать без вас, милый Вальтер.

Умилительно-грустный тон, с каким были произнесены эти последния слова, затронул сокровеннейшия струны в сердце молодого человека.

- Мисс Флоренса, - сказал он, стараясь сохранить веселый вид, принятый в продолжение разговора, - я так же, как и дядя, не сумел бы выразить вам нашей благодарности. Впрочем, все, что я мог бы сказать, если бы говорил целый час, было бы одно: вы всегда верны самой себе.

Сусанна Ниппер закусила новые кончики лент от своей шляпки и кивнула на потолочное окно в знак совершенного одобрения мысли, выраженной этим ответом.

- Вальтер, - сказала Флоренса, - я хочу с тобой объясниться перед твоим отъездом; но ты должен говорить мне - ты, и называть меня просто Флоренсой. Зачем ты обращаешься со мной, как посторонний?

- Как посторонний! - возразил Вальтер. - О, нет, нет. По крайней мере, я чувствую не так, как посторонний.

- Хорошо. Но теперь не об этом речь. Он, милый Вальтер, - продолжала Флоренса, заливаясь слезами, - он любил тебя нежно, очень нежно, и разве забыл ты, как перед смертью завещал он "помнить Вальтера!" Я помню тебя, милый, я буду помнить тебя, пока скитаюсь на земле, и ангел мой с высоты неба увидит, как святы для меня его последния слова. Я хочу быть и буду твоей сестрой всю жизнь, и где бы ты ни был, куда бы ни забросила тебя судьба, ты должен знать, что сестра твоя любит тебя и всегда думает о тебе. Вот что я желала сказать тебе, милый Вальтер, но я не могу говорить так, как бы хотела, потому что сердце мое слишком переполнено.

И в полноте сердца, она протянула ему обе руки. Вальтер взял их, склонил голову и прикоснулся устами к заплаканному лицу, и оно не отпрянуло, это ангельское личико, не отворотилось, не вспыхнуло ярким румянцем, но смотрело на него спокойно и открыто с безграничной верой. В эту торжественную минуту всякая тень сомнения или тревожного волнения исчезла из души Вальтера. Живо представил он себе смертный одр невинного страдальца, и, благословляемый его присутствием, незримым для глаз человеческих, он поклялся самому себе запечатлеть навеки на скрижалях сердца пленительный образ его и своей сестры, и чтить ее, в своем изгнании, как святой идеал чистоты и высокой преданности. В эту минуту он счел бы униженным свое нравственное достоинство, если бы в его голове возникли такия мысли и такия надежды, каких не могло быть в её собственной душе.

И в эту минуту Сусанна Ниппер вдруг закусила все ленты от своей шляпки и, воспослав глубочайший вздох в потолочное окно, обратилась с неожиданным вопросом: кому угодно сливок и кому сахару. Потом, отобрав удовлетворительную справку на эти важные пункты, она принялась разливать чай. Все маленькое общество уселось вокруг стола и начало радушно угощаться под верховным председательством этой молодой лэди.

За полчаса перед этим Вальтер ни за что в свете не решился бы позволить себе фамильярного обращения с мисс Домби; но теперь он говорил ей - ты и называл ее просто Флоренсой. Он наслаждался её присутствием свободно, между тем не далее как за несколько минут позволял себе думать в тревожном смущении, что было бы гораздо лучше, если бы она не пришла. Он спокойно любовался на её личико, воображал полный расцвет её красоты и думал, как счастлив будет мужчина, который в свое время овладеет её сердцем. Потом он с гордостью мечтал о собственном месте в этом сердце и одушевлялся твердою решимостью, во что бы ни стало сделаться его достойным.

Вероятно, над руками Суссаны Ниппер, разливавшей чай, парило какое-то волшебное влияние, распространявшее по всей гостиной самую веселую и благоуханную атмосферу. Но, вероятно, также над стрелками хронометра дяди Соля парило какое-то враждебное влияние, потому что оне двигались с необыкновенной быстротой. Как бы то ни было, гостьи вспомнили, что их дожидается карета подле магазина за ближайшим углом, и когда насчет этого обстоятельства обратились с вопросомь к безукоризненному хронометру, он дал точный, положительный ответ, что карета дожидается очень давно. Никто не дерзал возставать против такого авторитета, и всего менее дядя Соль, который, если бы даже в определенную минуту ему назначена была петля на шею, без отговорок отправился бы на виселицу, не обнаружив ни малейшого неудовольствия за быстрый ход стрелок на его непогрешимом хронометре.

Флоренса на прощанье коротко изложила старику главнейшие пункты их договора и обязала его к безусловному повиновению. Дядя Соль, с отеческой заботливостью и нежнейшими ласками, проводил ее до ног деревянного мичмана и потом передал ее Вальтеру, который отправился с нею и Сусанной к дожидавшейся карете.

-- Вальтер, - сказала Флоренса, когда они пошли, - перед дядей я боялась спросить тебя. Скажи, пожалуйста, надолго ли ты уезжаешь?

- Что это, Вальтер, милост или опала? - спросила Флоренса после минутного колебания, устремив на него безпокойный взгляд.

- Мое назначение в Барбадос?

- Да.

Вальтер охотно дал бы утвердительный ответ, но его лицо заговорило прежде, чем пошевелились губы, и Флоренса слишком легко угадала настоящую мысль.

- Я боюсь, что папа не слишком благоволит к тебе, - сказала она робким голосом.

- Почему ты так думаешь? - возразил Вальтер, улыбаясь. - Кажется, нет никаких причин...

- Никаких причин, Вальтер?

- То есть не было никаких причин, хочу я сказать, - продолжал Вальтер. - В конторе много людей, занятых службой. Между м-ром Домби и таким молодым человеком, как я, огромное, неизмеримое разстояние, мой ангел. Если я исполняю свою обязанность, я должен исполнять ее, как и другие, или еще больше, чем другие.

Не возникло ли в душе Флоренсы смутное и неопределенное подозрение, - что опала м-ра Домби объясняется услугой, которую молодой человек оказал его дочери, всегда помнившей эту услугу, - подозрение, возможное только после роковой ночи, когда отверженное дитя последний раз совершало свое путешествие к дверям отцовского кабинета? Не зародилась ли в эту минуту такая же идея в душе самого Вальтера? Неизвестно. Молодые люди не подали друг другу ни малейшого намека и минуты две совсем ничего не говорили. Сусанна, которая шла по другую сторону Вальтера, безпрестанно бросала пронзительные взгляды на молодых людей, и нет никакого сомнения, идеи мисс Ниппер путешествовали прямо по этому направлению, где все для нея было ясно, как день. В голове Сусанны Ниппер всякое подозрение мигом перерабатывалось в очевиднейшую действительность.

- Может быть, милый Вальтер, ты очень скоро воротишься, - сказала Флоренса.

- Я могу воротиться стариком, - отвечал Вальтер, - и найти в тебе старую леди. Впрочем, y меня лучшия надежды.

- Папа, вероятно... вероятно, переменит свои мысли и, может быть, со временем сделается откровеннее со мной. Тогда я скажу ему, что желаю тебя видеть, и буду умолять возвратить тебя для меня.

Трогательные переливы голоса при произнесении этих слов хорошо объяснили Вальтеру её отношения к отцу.

Когда они подошли к карете, молодой человек хотел удалиться, не говоря ни слова, потому что теперь он почувствовал всю горечь разлуки; но Флоренса, усаживаясь в карету, взяла его за руку, и в его собственной руке очутился какой-то маленький пакет.

- Вальтер, - сказала Флоренса, устремив на него взор, исполненный нежнейшей преданности, - y меня, как y тебя, лучшия надежды впереди, и мне хотелось бы верить, что оне исполнятся. Я стану молиться за тебя и за себя. Этот маленький подарок я, было, приготовила для Павла. Прими его от меня вместе с моею любовью и, сделай милость, не раскрывай пакета до той поры, как сядешь на корабль. Теперь прощай, милый Вальтер. Благослови тебя Бог! Не забывай меня, милый, не забывай своей сестры, которая всегда будет о тебе думать. Прощай, милый Вальтер, прощай!

Он был рад, что Сусанна Ниппер заслонила его в эту последнюю минуту разставанья, иначе нежная сестрица могла бы сохранить печальное воспоминание о своем брате. Он был рад еще, что она не оглядывалась из кареты и только махала ему своей маленькой ручкой, пока он мог ее видеть.

Рано воротилось яркое солнце в следующее утро после своего путешествия по чужим странам, и рано воротился Вальтер из своей спальни, чтобы встретить капитана Куттля, который уже стучался в двери магазина. Почтенный моряк чуть свет поднялся из каюты и поспешил распустить паруса, покамест м-с Мак Стингер сладко почивала на своем ложе. Капитан, по-видимому, с ума сходил от радости и притащил в одном из карманов своего камзола чудеснейший копченый язык, предназначенный для последняго завтрака.

- Эгой! - заревел капитан, когда они заняли свои места за столом. - Вот какая история, Валли, дружок мой. Если дядя твой такой человек, каким я его знаю, он вытащит нам для такого случая свою последнюю бутылку мадеры.

- Нет, нет, - возразил старик. - Нет! ту бутылку разопьем по возвращении Вальтера.

- Хорошо сказано! - воскликнул капитан, - внимай ему Вальтер!

- Внимай ему! - воскликнул капитан. - Хорошее нравоучение! Внимай, милый Валли, дружок мой. "Возрасти смоковницу на пути, по которому ходишь, и когда состаришься, сядь под тенью винограда твоего, и блажен будеши". Я забыл, где это сказано, Вальтер. Ну, Соломон, продолжай.

И хорошо сказано, - заметил капитан. - A если нам не придется свернуть ей голову втроем, я заранее вам уступаю свою долю. Пейте и поминайте, как звали.

Несмотря на чрезмерную веселость, капитан едва дотрогивался до копченого языка, хотя старался принять вид, когда на него смотрели, что пожирает его с волчьим аппетитом. Он также ужасно боялся оставаться наедине с дядей или с племянником с глазу на глаз и думал, казалось, что в состоянии владеть собой не иначе, как под условием дружелюбного соединения всей компании в одну группу. Когда Соломон куда-то отлучился, капитан немедленно выбежал за дверь, под предлогом посмотреть на какуюто странную карету, проезжавшую мимо окон; a когда Вальтер пошел наверх прощаться с жильцами, он тоже юркнул в другую комнату, объяснив Соломону, что почуял смрадный запах из соседней трубы. Капитан Куттль был уверен, что ни одна душа в мире не постигнет настоящей цели этих вылазок, если, по крайней мере, ее не осенит вдохновение свыше.

- М-р Каркер! - вскричал Вальтер, пожимая руку Джона Каркера младшого. - Войдите, сделайте милость. Это очень любезно с вашей стороны придти так рано со мною проститься. Вы знали, как я рад буду вас видеть перед своим отъездом. Войдите, пожалуйста.

- Невероятно, чтобы мы встретились еще где-нибудь на этом свете, молодой человек, и потому я так же, как и вы, очень рад, что могу взглянуть на вас в последний раз. Теперь, в час разлуки, я могу говорить с вами свободно и не стану больше противиться вашим откровенным объяснениям.

Была какая-то глубокая меланхолия в улыбке Каркера, когда он произносил эти слова. Казалось очевидным, душевное бремя подавляло его с одинаковою силой даже теперь, когда он готовился к дружескому разговору.

- Ах, м-р Каркер! - сказал молодой человек, - зачем вы прежде противились моей откровенности? Вы не могли мне сделать ничего, кроме добра, я уверен в этом.

- Если бы я мог, - сказал он, - сделать кому-нибудь добро на этой земле, то, конечно, сделал бы его для вас, молодой человек. Ваше присутствие со дня на день становилось для меня блаженством и вместе с тем поводом к безполезным угрызениям совести. Но блаженство брало верх перед нравственною пыткой; теперь я очень хорошо узнаю это, когда теряю вас из виду.

- Войдите, м-р Каркер, сделайте милость войдите и познакомьтесь с моим добрым стариком. Я часто говорил с ним о вас, и он с удовольствием станет рассказывать все, что услышит обо мне. О последнем нашем разговоре, - продолжал Вальтер с некоторым затруднением, - я ничего не сказывал ему и, следовательно, никому на свете. Поверьте, м-р Каркер.

Седой Джон младший пожал его рукѵ и заплакал.

- Если я когда-нибудь познакомлюсь с ним, Вальтер, - возразил он, - то единственно для того, чтобы слышать о вас добрые вести. Можете быть спокойны, я оправдаю вашу благоразумную осторожность. Но было бы несправедливо не сказать ему всей правды, если бы я сам стал требовать его доверия. Поэтому, при всем вашем желании, я не могу войти сюда теперь же, как бы мне ни было приятно подолее остаться с вами в эти минуты. Кроме вас, нет y меня ни одного друга, ни одного знакомого, и даже для вас без крайней нужды, я не намерен заводить знакомства.

- Довольно. Вы всегда были другом моего сердца, и если я избегал вас, поверьте, это против моей воли, но мои мысли всегда были заняты вами. Прощайте, Вальтер!

- Прощайте, м-р Каркер. Благослови вас Бог.

- Если, - сказал Джон Каркер в сильном волнении, удерживая руку растроганного юноши, - если, по возвращении сюда, когда угол мой будет пуст, ты услышишь, где положили мои кости, приди и взгляни на мою могилу. Подумай, я мог быть столь же честным и счастливым, как и ты. И когда наступит мой последний час, позволь мне думать, что остается на земле человек, который будет вспоминать обо мне с сожалением и снисходительностью. Вальтер - прощай!

И фигура его побрела, как бледная тень, по улице, освещеннрй яркими лучами прекрасного летняго солнца. Скоро Вальтер совсем потерял его из виду.

в лодку с тем, чтобы приплыть к какому-то изгибу реки, которого имя было безнадежной тайной для непривычных ушей сухопутного человека. Подъехав к этому изгибу, где уже красовался "Сын и Наследник", совсем погруженный, они были встречены разнокалиберной толпой перевозчиков, из которых один чуть ли не за версту узнал капитана и перекликался с ним на тысячу ладов, звучавших тарабарской грамотой для всякого профана в морском деле. Это был старинный знакомец капитана Куттля, грязный циклоп, шершавый и небритый, но с таким зорким оком, которое могло поспорить со всеми глазами Аргуса. С этим замечательным мужем они все трое перебрались на борт "Сына и Наследника". На корабле господствовало великое смешение людей в красных рубахах, бегавших взад и вперед, грязных парусов, скомканных на мокрых палубах, распущенных веревок и канатов различного сорта, бочек, боченков, ящиков, чемоданов и всякой живности, умильно взиравшей на негра-повара в дурацком колпаке, украшенного зеленью перед самыми его глазами и окуренного свежим дымом.

Капитан немедленно отвел Вальтера в угол и с великим усилием, от которого даже побагровело его лицо, вытащил из кармана огромные серебряные часы, укрепившиеся в своей засаде, как втулка в отверстии бочки.

- Валли, - сказал капитан, крепко пожимая его руку, - вот тебе, дружище, прощальный подарок. Ставь их каждое утро получасом назад, да еще в полдень поверни стрелку на пятнадцать минут, - и y тебя будут часики на славу.

- Что вы, капитан Куттль! помилуйте! - вскричал Вальтер, удерживая капитана, который убегал от него прочь. - Возьмите их назад, сделайте милость. У меня уж есть часы.

- Ну, в таком случае, - сказал капитан, нырнув в один из своих карманов, откуда выплыли две чайные ложки и сахарные щипчики, которыми он вооружился для отклонения предвиденных возражений, - в таком случае, мой милый, прими от меня эту посудину. Пригодится на черный день.

- Вам они больше нужны, чем мне. Дайте мне лучше вашу палку. Мне давно хотелось иметь ее. Вот так! благодарю вас. Ну, прощайте, капитан Куттль! смотрите хорошенько за моим стариком. Прощайте, дядюшка Соломон! Благослови вас Бог!

В крайнем смущении спустились они на свою лодку, не видя и не слыша ничего, что происходило вокруг. Когда Вальтер взглянул на них, выбежав на заднюю часть корабля, он увидел, что дядя его сидит с опущенною головою, a капитан Куттль колотит его в спину своими огромными часами (вероятно, это было очень больно) и делает ободрительные жесты чайными ложечками и сахарными щипчиками. Уловив вгляд Вальтера, капитан бросил свое сокровище на дно лодки с совершенным пренебрежением, как-будто решался забыть о его существовании, и, скинув лощеную шляпу, весело приветствовал отъезжавшого друга. Лощеная шляпа ярко блистала на солнце, и капитан неутомимо продолжал махать, пока Вальтер уж не мог более его видеть.

В эту минуту суматоха на корабле, возраставшая постепенно, достигла до последних пределов возможности. Две или три лодки отчалили от него с громким гвалтом, и бесконечное ура вылетело из сотни разинутых ртов. Паруса поднялись от попутного ветра; вода заклокотала и заискрилась яркими брызгами под корабельным носом, - и "Сын и Наследник" быстро пустился в дальний путь, припрыгивая и приплясывая, как множество других сынов и наследников, топивших на нем свои надежды в глубоком море.

День проходил за днем, и старик Соль с капитаном Куттлем, заседая в маленькой гостиной, плыли за молодым путешественником по морской карте, лежавшей перед ними на круглом столе. По ночам одинокий старик взбирался на чердак, где иной раз ходуном ходила завывающая буря, смотрел на звезды и прислушивался к ветру и долго стоял на часах, гораздо долее, чем караульный матрос на корабельном борте.