Домби и сын.
Глава XX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XX. (старая орфография)

Глава XX. 

Мистер Домби и майор Багсток путешествуют.

- Старичина Джой, сударь мой, никогда не будет охать да вздыхать. Это не в его натуре, м-р Домби. Но и под этой железной грудью таится чувствительное сердце и дай только разыграться этим чувствам... a вот в том-то и штука, сэр, что старый Багсток знает, что это слабость, a он в жизнь не поддавался никаким слабостям!

Так разгружался майор Багсток, принимая на Княгинином лугу м-ра Домби, который между тем взбирался по лестнице в его квартиру. М-р Домби заехал к майору завтракать с тем, чтобы потом вместе с ним отправиться в дорогу. Это утро было настоящей каторгой для злосчастного туземца: его бедствия начались за приготовлением к завтраку горячих пирожков, a потом, когда дело дошло до вареных яиц, жизнь его сделалась невыносимой пыткою.

- Старый солдат из багстоковой породы сумеет справиться со своими чувствами - об этом нечего и толковать; но мне жаль вас, сэр, жаль, говорю я вам, тысячи чертей, м-р Домби! - заключил майор в новом припадке свирепого бешенства.

Пурпуровое лицо майора, при этом изъявлении соболезнования, напузырилось и побагровело ужасным образом, и его раковые глаза запрыгали и засверкали каким-то диким огнем, когда к нему подошел м-р Домби. Он схватил и пожал его руку с такою силою, как будто собирался с ним боксировать, чтобы выиграть заклад в тысячу фунтов, или чтобы получить титул английского богатыря {В оригинале: championship of England. Встарину, при восшествии на престол нового короля, двое рыцарей, в ознаменование этого события, вызывали друг друга на бой, и победитель получал титул английского богатыря, champion of England. Нынче это обыкновение вывелось из употребления; но название английского богатыря до сих пор удерживается тем из английских боксеров, который еще не был никем побежден. Прим. перев.}. Голова его тоже запрыгала и завертелась, из богатырской груди вырвалось хрипение, как y лошади, зараженной сапом, и весь этот прилив дружелюбных чувствований отхлынул от геройского сердца не прежде, как знаменитый гость занял свое место в гостиной, где майор приветствовал его с полной откровенностью, как близкого приятеля и дорожного товарища.

- Домби, - сказал майор, - я рад вас видеть и горжусь вашим знакомством. Немного в Европе людей, которым Джозеф Багсток подает свою руку: он прям, решителен и тугой натуры; но вы, Домби, другая статья: старичина Джо гордится - слышите ли? - гордится вашим знакомством.

- Майор, - возразил м-р Домби, - вы очень любезны.

- Нет, сэр, нет. Любезность не в моей натуре. Помилуй Бог! Если бы старикашка Джоз умел, где нужно польстить и вклеить, где следует, красное словцо, он был бы теперь, с вашего позволения, генерал-лейтенантом и кавалером ордена Бани, и его величали бы: - "ваше высокопревосходительство сэр Джозеф Багсток". Да, и тогда он имел бы удовольствие принимать вас не в такой квартире. Нет, Домби, вы, я вижу, еще не знаете старого Джоя... A все-таки я горжусь вашим знакомством и даже считаю его за особенную честь. Ей Богу!

М-р Домби не счел нужным возражать против этой слишком очевидной истины, и ему было приятно, что майор хорошо понимает величие его особы. Это служило новым подтверждением, что он, м-р Домби, не ошибся в выборе приятеля. Было ясно, что его могущество далеко перешло за пределы коммерческой сферы: майор, как джентльмен и военный человек, точно так же уважал его особу, как швейцар на королевской бирже.

Утешительная мысль, особенно теперь, когда неумолимая судьба так безжалостно опрокинула заветные надежды сердца и показала все безсилие гордой, непреклонной воли! Некогда бедный Павел спрашивал отца: "Папа, что такое деньги, и что могут оне сделать?" Припоминая этот младенческий вопрос, м-р Домби в самом деле готов был усомниться в могуществе благородного металла, и невольно из уст его вырывалось восклицание: "О деньги, деньги, что же вы сделали"?

Но это были уединенные мысли, западавшия в душу отшельника в глубокую полночь, когда он безмолвно сидел в своем кабинете за разбросанными бумагами. Притом врожденная гордость легко находила противоядие безотрадному размышлению, и м-р Домби, вдумываясь в свое положение, естественно доходил до привычных заключений о своем финансовом могуществе, которое теперь так наглядно подтверждалось словами и обхождением храброго воина. Никогда не имея друзей, он чувствовал теперь некоторую наклонность к майору, и его сердце, всегда холодное, как лед, казалось, начинало оттаивать. Майор был светский человек, знакомый со многими знатными особами. Майор принимал некоторое участие в судьбе маленького Павла и оживлял светским разговором приятные часы, проведенные в Брайтоне. Майор был красноречивейший собеседник, рассказывал без умолку множество анекдотов и, очевидно, занимал в высшем кругу почетнейшее место, как блистательный дэнди и, что всего важнее, блеск его отнюдь не помрачался позорным пятном нищеты, которая, как известно, очень нередко затмевает великолепнейшия достоинства самых модных дэнди. Положение майора в обществе утверждено на прочном основании. Майор привык к разсеянной жизни и в совершенстве знал места, которые теперь они собирались посетить. Какого же надо лучше товарища для м-ра Домби, человека безспорно совершенного в своем роде, но уже слишком исключительного, и для которого Свет ограничивался торговыми конторами и делами королевской биржи? Принято было в соображение и то обстоятельство, что майор, как человек военный, научившийся презирать смерть со всеми её ужасами, мог, в настоящем случае, светом своей философии озарить страждущую душу сироты-отца; но эту мысль м-р Домби таил в глубине сердца, и ни один смертный не подозревал её тайного присутствия.

- Где этот разиня? - воскликнул майор, яростно озираясь вокруг и ища глазами туземца. - Ты здесь, негодный, a где же завтрак?

Черный слуга исчез, и через минуту слышно было, как он дрожащими стопами взбирался на лестницу с подносом в трепетных руках.

Блюда и тарелки, по естественной симпатии, тряслись и дрожали вместе с ним.

- Домби, - сказал майор, ободряя туземца сжатым кулаком, когда тот, разставляя тарелки, уронил одну ложку, - вот тут жареные почки, пуддинг, пирог с разными разностями и так далее. Садитесь-ка за стол и не прогневайтесь на старикашку Джоза: он угостит вас по лагерному.

- Чудесный завтрак, - отвечал гость.

Не отвечая на комплимент, майор принялся угощать себя жареными блюдами с величайшим усердием, оказывая полное презрение медицинскому факультету, предписывающему строгую диэту для всех особ с его темпераментом и здоровьем.

- Вы не заходили туда, сэр? - спросил майор, указывая на противоположный флигель, - вы не видали нашей приятельницы?

- То есть, мисс Токс? Нет, майор, не видал.

- Что вы хотите сказать? мисс Токс на мои глаза очень порядочная женщина.

Этот ответ, казалось, доставил майору бесконечное наслаждение. Он запыхтел, раздулся и, бросив ножик с вилкой, самодовольно начал потирать руками.

- Старикашка Джоз, сударь мой, занимал там не последний уголок; но теперь миновали его красные дни. Джой получил отставку. Джозефа Багстока затерли, загнали, уничтожили. Теперь это можно сказать вам, Домби.

Майор приостановился и посмотрел вокруг себя с таинственным негодованием.

- Это, судар мой, чертовски честолюбивая женщина!

- Будто бы! - сказал м-р Домби с холодным равнодушием. В его физиономии выразилась презрительная недоверчивость насчет того, чтобы женщина, подобная мисс Токс, осмеливались питать в себе такое высокое чувство.

- Эта женщина, - продолжал майор, - в своем роде настоящий Люцифер. Джой Багсток имел свои красные дни, но это не мешало ему держать ухо востро. Он смотрит, сударь мой, во все глаза. Его высочество, покойный герцот иоркский, не раз говаривал, что старого Багстока сам чорт не проведет.

Сказав это, майор с остервенением принялся доедать жирный пирог и запивать горячим чаем. Его красное богдыханское лицо разгорелось и раздулось до такой степени, что м-ру Домби сделалось страшно.

- Эта старая мартышка, сударь мой, - продолжал майор, - летит за облака с своими замыслами. Она метит выйти замуж не хуже какой-нибудь герцогини.

- Жалею о ней, - сказал м-р Домби.

- Не говорите этого, Домби, - возразил майор предостерегательным голосом.

- Почему же нет?

Вместо ответа майор захрипел, как надорванная лошадь, и принялся доедать кусок пирога.

- Она часто посещала ваш дом и, кажется, принимала участие в вашем хозяйстве?

- Это правда, - величаво отвечал м-р Домби. - Мисс Токс перед кончиной м-с Домби была мне представлена, как приятельница моей сестры. Так как после того она обнаружила некоторую привязанность к моему сыну и всегда вела себя приличным образом, то ей позволено было - даже могу сказать - ее поощрили повторить свои визиты, и она мало-по-малу поставила себя на короткую ногу в моем доме и заведывала некоторыми частями управления вместе с м-с Чикк. Я уважал и не мог не уважать мисс Токс. Она успела в короткое время оказать услуги в моем доме, незначительные, конечно, бездельные услуги, но сделанные со всею готовностью. Нельзя же мне было не заметить её искренности и усердия. Притом, если не ошибаюсь, майор, я одолжен единственно мисс Токс удовольствием быть с вами знакомым.

- Домби, - возразил майор с большим жаром, - вы ошибаетесь на этот счет, слишком ошибаетесь, и Джозеф Багсток считает обязанностью открыть вам глаза. Если вы знаете старого Джоя таким, как он есть, и если старый Джой имеет удовольствие знать вас, этим мы обязаны благородному созданию, Домби, a не гадкой мартышке, о которой вы составили такое ошибочное понятие. Вникните хорошенько в это обстоятельство, Домби: мы познакомились с вами через вашего сына, и больше ни через кого. Да!

М-р Домби, растроганный этим намеком, столь близким к сердцу, опустил глаза и вздохнул. Майор, в свою очередь, пришел в самое яростное волнение, вскочил со стула и объявил, что его сердце готово облиться кровью при таком горестном воспоминании, но он сумеет овладеть собой и не поддастся слабостям человеческой природы.

- Наша приятельница имела с этим событием отдаленную связь, и майор Багсток готов отдать ей полную справедливость. A все-таки ты, матушка моя, хитрая, безстыдная ведьма, не в обиду будь тебе сказано, - продолжал майор, озираясь через Княгинин луг на соседнее окно, куда подошла мисс Токс поливать цветы, - безсовестная, чудовищная тварь! Смешна ты, матушка, с своими демонскими затеями, и уж если оне обратятся на твою же голову, пеняй на себя, a не на старого Багстока. - Здесь майор страшно захохотал. - Старичине Джою, красавица ты моя, нет до тебя никакой нужды; но если ты компрометируешь почтенных людей и платишь безстыдным нахальством за их добро, то уж извини: мы с тобой разделаемся посвойски.

- Майор, - сказал м-р Домби, покраснев - надеюсь, намеки ваши не относятся...

- Я ни на что не намекал и не намекаю, Домби: прошу это заметить однажды навсегда. Но майор Багсток, сударь мой, жил в свете и знает свет. Его не проведет какая-нибудь мартышка, a вам не худо выслушать еще раз, что эта женщина похитрее самого сатаны.

М-р Домби невольно бросил гневный взгляд на окно через Княгинин луг.

- Кончено об этом, - сказал майор с твердостью, - Джозеф Багсток никогда не был сплетником; но ты, красавица моя, хоть кому развяжешь язык. Бесово отродье! Я должен был говорит, м-р Домби, и теперь ни полслова больше.

- Старый Джоз, собственно говоря, не имеет высоких достоинств; но он прям, открыт, и душа y него как чистое стекло. Вы берете его товарищем в Лемингтон, - пусть: он едет, и вы можете, Домби, распоряжаться им, как угодно. Старикашка весь к вашим услугам. О люди, люди, - продолжал майор шутливым тоном, ухватив себя за подбородок, - я, право, не знаю, за что вы любите старого Джоза, за что вешаетесь к нему на шею; не будь он черств и разборчив, вы бы задушили его своими ласками и приглашениями.

М-р Домби в коротких словах благодарил за предпочтение, оказанное ему перед другими членами аристократического общества; но майор дал ему понять, что он в этом случае следует только наклонностям своего сердца.

- Лишь только я увидел вас, - сказал он, - разсудок и воображение заговорили вместе: не зевай, старикашка, Домби такой человек, с которым тебе стоит подружиться.

Между тем майор насытился до такой степени, что эссенция жирного паштета видимо просачивалась чсрез его глаза, a жареные почки и пуддинг до того раздули его короткую шею, что оказалось необходимым перевязать галстух. Когда наступило время отъезда на бирмингамскую железную дорогу, туземец с большим затруднением напялил на него теплый сюртук и застегнул его сверху до низу. При этой операции майор пыхтел и отдувался, как винная бочка. Вслед за тем, туземец с должным почтением и приличной разстановкою подал ему замшевые перчатки, толстую палку и шляпу, которую он очень искусно надел на бекрень, как опытный франт первой руки. Еще прежде туземец позаботился нагрузить экипаж м-ра Домби, дожидавшийся y ворот, до последних пределов возможности безчисленным множеством мешков, мешечков, чемоданов и чемоданчиков с такими же апоплексическими свойствами, как и сам майор. Затем он наполыил собственные карманы сельтерской водой, ост-индским хересом, буттербродами, шалями, телескопами, газетами и другими мелочами, которые могли в дороге понадобиться для майора, и наконец возвестил, что все готово к благополучному путешествию. Когда несчастный туземец - говорили, будто он был каким-то князьком на своей родине - занял в карете свое место подле м-ра Туалисона, домохозяин метнул в него с мостовой целой грудой майоровых шинелей и разнокалиберных сюртуков, под которыми он, зарытый как в могиле, покатился на станцию железной дороги.

Но прежде, чем карета тронулась с места и туземец схоронился в живом гробу, y окна появилась мисс Токс, сделала грациозный книксен и еще грациознее замахала лилейно белым платочком. М-р Домби принял это прощальное приветствие очень холодно - очень хододно даже для него - и, сделав ей самый легкий, едва заметный поклон, небрежно облокотился в карете с довольным видом. Это доставило майору невыразимое наслаждение. Сам он раскланялся с мисс Токс с обыкновенной любезностью и, усевшись в карету, продолжал самодовольно улыбаться, как Мефистофель, и пыхтеть, как откормленный буйвол.

Приехав на станцию, путешественники несколько времени ходили по галлерее взад и вперед, пока готовился поезд железной дороги. М-р Домби был пасмурен, молчалив и угрюм, a майор без умолку рассказывал разные очень забавные анекдоты, в которых главным действующим лицом, разумеется, был не кто другой, как Джозеф Багсток. Гуляя таким образом, они, с первого появления, обратили на себя внимание одного суетившагося около самого паровоза работника, который снимал шапку всякий раз, как они проходили мимо. Но ни один из них не замечал этого маневра. М-р Домби обыкновенно смотрел свысока и не обращал внимания на толпу, a майор был слишком углублен в сущность своих рассказов и не видал ничего. Наконец, при одном из их поворотов, работник выступил вперед, снял шапку и загородил дорогу мру Домби.

- Прошу извинить, сэр, - сказал он, - но я надеюсь, вы ничего, сэр, так себе: не правда ли?

Работник был одет в парусинный кафтан, запачканный угольной пылью, маслом и салом. Его волосы и бакенбарды были пропитаны пеплом и свежей золой. При всем том, в его манерах, грубых и неуклюжих, проглядывало добродушие. Словом, это был не кто другой, как м-р Тудль в своем форменном костюме.

- Я буду, сэр, вам кочегарить, то-есть загребать уголья, сэр, прошу извинить. Здоровы ли вы?

В награду за участие м-р Домби подарил грязного работника самым презрительным взглядом. Добрый Тудль смекнул, что его не узнали.

- Осмелюсь напомнить, - продолжал он, - жена моя Полли, a в вашем доме прозывалась Ричардс...

На этот раз физиономия м-ра Домби выразила слишком явное презрение, и м-р Тудль должен был остановиться, не окончив речи.

- Вашей жене нужны деньги, что ли? - сказал м-р Домби, опуская руку в карман.

- Нет, сэр, благодарю, - возразил Тудль. - У Полли есть деньги. У меня тоже. Благодарим.

М-р Домби остановился в свою очередь, и очень неловко. Его рука барахталась в кармане.

- Благодарю вас, сэр, - продолжал кочегар, повертывая на разные манеры свою клеенчатую фуражку. - Мы ничего, поживаем себе недурно. Полли с той поры, сэр, принссла мне еще четырех детенышей. Семья, сэр, большая, a концы с концами сводим.

М-р Домби хотел повернуть к своей карете, хотя бы пришлось сбить с ног кочегара, но его внимание невольно остановилось на фуражке, которую тот продолжал вертеть.

- Мы, сэр, потеряли одного детеныша, - продолжал Тудль. - Что делать! грешные люди.

- Нет, сударь, давненько, года три назад, a впрочем другия дети живы и здоровы. A насчет грамоты, помните? вы изволили меня спрашивать. Тогда я немножко мараковал мелом, a теперь читаю и пишу с вашего позволения. Мои мальчуганы сделали из меня настоящого школьника. Все, сэр, идет как по маслу.

- Пойдемте, майор, - сказал м-р Домби.

- Нет уж вы извините меня, - продолжал Тудль, выступая вперед и размахивая фуражкой. - Я бы не стал вас безпокоить, да только старший мой сынишка, Котел, изволите припомнить? Его, впрочемь зовут Робин, a это только прозвище. Вы его включили тогда в училище Благотворительного Точильщика.

- Как свихнулся? - спросил м-р Домби не без некотораио удовольствия.

- Да, так-таки и свихнулся, судари вы мои, - продолжал отец, устремив горестный взгляд на обоих путешественников, надеясь встретить в майоре некоторое сочувствие своему горю. - Котел пошел по дурной дороге. Злые люди завлекли его в свою шайку. Быть может, он опомнится и авось, Бог даст, возвратится на путь истиный, a теперь - беда, да и только. Вы об этом, м-р Домби, вероятно, услыхали бы от чужих людей, а, пожалуй, и начальство донесло бы вам, что вот-де Благотворительный Точильщик развратного поведения. Мне больно, сэр, говорить об этом да уж так и быть: узнайте от отца о разврате его сына. Бедная Полли горюет день и ночь. Она в отчаянии, господа, - заключил Тудль, снова устремив печальный взгляд на майора.

- Обыкновенная история, - сказал м-р Домби, подавая майору руку. - Его сыну я доставил воспитание. Вот и благодарность!

- И вперед наука, - отвечал майор. - Примите совет от старого Джоя, м-р Домби, - людей этого сорта воспитывать никогда не должно. Они же сядут вам на шею.

сидит за книгой день и ночь, a из училища воротится с раздутыми щеками и подбитым глазом. И как срамили его! Наденут, бывало, дурацкий колпак, да и давай дразнить, как попугая. Учитель-то его, скажу я вам, хуже всякой собаки. Ни жалости, ни пощады... и за всякую безделицу....

- Пойдемте, майор, - сказал м-р Домби. - Этому конца не будет.

- Разумеется, не будет, - подтвердил майор, усаживаясь в карету и потчуя страшными ругательствами бедного туземца, который помогал господину поместить приличным образом в вагоне его тучное тело.

- Да, м-р Домби, - продолжал он, - опять повторю вам, - этому народу не нужно давать никакого воспитания. Вот, напр., если бы выучить чему-нибудь этого разбойника, да его бы повесили на первой виселице.

М-р Домби согласился с печальным видом, нахмурил брови и молча сел в карету, не обращая внимания на окружающие предметы. Поезд тронулся. Майор болталь без умолку, a м-р Домби более и более погружался в пасмурные думы. Не один Точильщик был y него на уме: креп на запачканной фуражке кочегара послужил плодовитой темой для тревожных размышлений. Было ясно, тот носил траур по его сыне.

все оспаривают его y отца! Мог ли он забыть, как жена этого добряка плакала над подушкой умирающого ребенка и называла его своим милым, ненаглядным дитяткой! Мог ли он забыть, какая лучезарная радость озарила лицо умирающого младенца, когда эта женщина осыпала его своими материнскими ласками!

- Как? - думал м-р Домби. - Ужели этот несчастный осмеливается обнаруживать свою печаль о предмете, бесконечно удаленном от него по общественному положению? Ужели он, забрызганный маслом, запачканный сажей и золою, смеет носить траур по его сыне? И ужели этот младенец, призванный по своему назначению разделять его сокровища, планы, власть, и с которым они должны были отделиться от всего мира грудами золота и серебра, - ужели он мог современем допустить к себе всю дрянь, которая теперь с такою наглостью хвастается своим участием к его преждевременной смерти! Ужасные предположения!

Путешествие не доставляло мру Домби никакого разсеяния. Цветущия поля и богатые сельские виды были для него дикой пустынею, по которой он стремглав летел с мучительными мыслями в голове, с безотрадной тоской в сердце. Быстрота дороги оскорбляла и дразнила его своим сходством с быстрым потоком молодой жизни, унесенной так безжалостно к её неведомой цели. Сила, которая теперь вихрем мчала его по железным рельсам, гордо презирая на своем пути все возможные препятствия и унося за собой живые создания всякого пола и возраста, всякого звания и положения - эта несокрушимая сила была, в его глазах, образом торжествующого чудовища, - смерти.

И летит оно, это чудовище, с громом, с ревом, с визгом, пробиваясь через жилища людей, сверкая по лугам, прокапываясь через сырую землю, волнуясь в темноте через затхлый воздух и вновь прорываясь на вольный свет, озаренный яркими лучами солнца! С громом, с визгом, с ревом летит оно через поля, через леса, через нивы, через песок, через глину, через меловые горы, через утесы, - и все дает ему дорогу, все склоняется перед ним, как перед смертью, перед этим неумолимым властелином всего живущого и прозябающого под солнцем!

По лощинам, по холмам, по долинам, по горам, по паркамь, по лугам, по огородам, по садам, через каналы, через реки, через тучные пастбища с табунами и стадами, через безмолвные кладбища с монументами и крестами, через заеоды с их дымными трубами, через деревни с их бедными хижинами, через площадки с их великолепными зданиями и куполами, - везде и через все летит оно с

Вперед и вперед, в ведро и ненастье, в дождь и бурю, через пропасти и трясины, вперед по насыпям и массивным мостам, мимо деревенских хижин, мимо великолепных дач и богатых поместий, мимо старых дорог и тропинок, мимо мельниц и фабрик, вперед и вперед мимо всех этих людей, с безмолвным изумлением глазеющих на могучого гиганта, который катится и ревет, гордо и быстро, ровно и гладко, направляя путь к верной цели, презирая всех и все, как этот неумолимый властелин всего живущого и прозябающого под солнцем.

Летит паровой гигант с громом, с ревом, с визгом, прорываясь под самою землею и работая с такой энергией, что движение среди мрака и вихря кажется остановленным до той поры, пока луч света на мокрой стене не обнаружит его стремления, подобного бурному потоку. И вновь летит он под открытым небом при блеске солнца, летит с пронзительным визгом, изрыгая из мрачной пасти адское презрение на всех и на все. Там и сям на мгновение останавливается он перед толпой новых лиц, с жадностыо пьет воду, смачивает перегоревшее горло, и прежде, чем помпа, утолившая его жажду, перестала капать, он опять кружится и ревет, с визгом и треском пробегая багряное пространство.

И громче визжит он, и сильнее ревет, подъезжая наконец к определенной цели. Его путь, как путь смерти, усеян теперь пеплом и прахом. Все почернело вокрут. Чуть виднеются там и сям грязные лужи, темные захолустья, мрачные жилища, развалившияся стены, проломленные крыши, скаредные каморки, через которые проглядывают нищета и болезни во всех возможных положениях и видах. Дико и угрюмо смотрит м-р Домби из окна вагона на окружающие предметы: он уверен, что лучи дневного светила никогда не падают на эту грязь, окуренную дымом и копотью безобразного чудовища, которое принесло его на это место. Таков был соответствующий конец этого пути, опустошительный и гибельный, и таким могло быть окончание всякой вещи!

Ни на одно мгновение не прояснились мысли м-ра Домби. На все он смотрел с угрюмым и мрачным видом и во всем находил близкое отношение к своему несчастью. Все предметы, от дымящагося паровоза до изуродованной трубы на ближайшей развалине, обдавали его гордую душу мертвящим холодом, кололи без пощады его ревнивое сердце и, казалось, еще больше раздували его ненависть к тем лицам, которые, так или иначе, обнаруживали свои права на любовь и память умершого младенца.

его души. И теперь он видел перед собой это лицо, обращенное к нему с робкой мольбой, точь-в-точь, как в ту последнюю ночь перед отъездом, когда он приводил в порядок разбросанные бумаги в своем уединенном кабинете. Не выражалось на нем ни укоризны, ни упрека, но какое-то тревожное сомнение, очень похожее на упрек после того, как сомнение превратилось в роковую уверенность относительно подозреваемых чувств отца к отверженному детищу. Словом, лицо Флоренсы крайне тревожило м-ра Домби.

Отчего же? Разве он чувствовал угрызение совести? вовсе нет. Но чувство, пробужденное в нем этим воспоминанием, образовалось теперь ясно и грозило созреть во всей полноте, между тем как прежде он сам едва подозревал его существование. Лицо это окружилось для него атмосферой ненависти и преследования, и ему уже мерещился кинжал обоюдоострый, готовый на поражение смертельного врага. Чудовищное воображение, раз навсегда отравленное неестественной злобой, рисовало для него одинаково мрачными красками и картину смерти, уничтожившей заветные надежды, и картину жизни, представлявшей безпрерывную перспективу огорчений и досады. Одно дитя погибло, a другое уцелело. Зачем уцелела дочь, отверженная дочь, a не сын, на котором сосредоточивались все проекты ума, все надежды сердца? Прокиятая смерть!

Будь его сын единственным детищем, удар, сразивший его, быль бы, конечно, тяжел для отцовского сердца, но все же не так, как теперь, когда он мог упасть на другое дитя, которое не стоило бы никаких сожалений. Словом, невинное, любящее лицо Фроренсы отнюдь не производило на него успокоительного действия. Он отвергал ангела и прилеплялся к злому духу, терзавшему его сердце. Её терпение, доброта, расцветающая юность, любовь, самоотвержение, были не более как едва заметные пылинки на пепле ненависти и презрения. Её образ носился перед ним в каком-то зловещем тумане и только сгущал ужасный мрак, облегавший его душу. Не раз, во время этой дороги, рисуя своей палкой фантастическия фигуры, он думал, как бы избавиться оть преследующей его тени Флоренсы? Эта мысль и теперь тяжелым бременем лежала на его душе.

Майор между тем отдувался и пыхтел во всю дорогу не хуже дымного паровоза, и глаза его нередко отрывались от газетного листка, уносясь в туманную даль, как будто он видел целую коллекцию перезрелых дев, спасавшихся от него вместе с мисс Токс в сокровенньк и неприступных убежищах, где все-таки настигнет и откроет их мстительная десница проницательного Джоя. Теперь он вывел своего приятеля из задумчивости торопливым известием, что лошади заложены, и почтовая карета готова.

- Домби, - сказал майор, слегка дотрогиваясь палкой до его плеча, - перестаньте задумываться: это дурная привычка. Старичина Джо, скажу я вам, не был бы разбитным малым, если бы не держал на привязи своих мыслей. Вы великий человек, Домби, и вам ли давать волю безполезному раздумью? Берите пример с меня, и будьте тверды, как гранит.

высокой натуры. Свежие кони побежали легкой рысцой по гладкому шоссе, майор принялся рассказывать интересные анекдоты, и м-р Домби, делая некоторое усилие, начал прислушиваться к одушевленному красноречию, которое, не быв более заглушаемо неугомонным паровозом, полилось обильным потоком из красноречивых уст блистательного оратора.

Неистощимо-остроумная беседа прерывалась только остановками на почтовых станциях, где путешественники закусывали на скорую руку, и обыкновенными подагрическими припадками красноречивого героя, за которые должен был разделываться горемычный туземец, создание жалкое всегда и особенно теперь, во время хлопотливого переезда. В темно-бурых ушах его торчали длинные неуклюжия серьги, и европейский костюм сидел на нем, как седло на корове; независимо от искусства портного, он был длинен, где следовало быть коротким, короток, где следовало быть длинным, узок там, где надлежало быть широким, и наоборот. К довершению эффекта, бедный туземец корчился, как продрогшая обезьяна и съеживался, как высохший орех всякий раз, как строгий властелин нападал на него с своими угрозами и энергическими жестами. Все это приятно разнообразило время, и день пролетел почти незаметно. Тихим и прохладным вечером карета катилась по зеленой травянистой дороге недалеко от Лемингтона, и майор, не умолкавший ни на минуту, забасил под конец таким образом, как будто голос его раздавался из-под ближайшей копны сена или из-под нижняго каретного ящика. По приезде в Лемингтон, путешественники остановились в королевском отеле, где майор немедленно заказал великолепный ужин, за которым наелся и напился до такой степени, что по выходе изъза стола уже не был в состоянии произнести ни одного слова, и туземец принужден был отгадывать его приказания по интонации хриплого кашля, выходившого из его гортани.

Но на другое утро майор встрепенулся, как освежившийся богатырь, и отправился оживлять своего друга. За завтраком они уговорились насчет ежедневных занятий. Майор принял на себя ответственность заказывать кушанья и вина, и они условились завтракать вместе каждый день. М-р Домби изъявил желание в этот первый день пребывания в Лемингтоне, гулять по городу наедине или безвыходно остаться в своей комнате, a на другое утро решено было отправиться за город и в залу минеральных вод. Окончив эти распоряжения, приятели разстались до обеда. М-р Домби пошел сообразиться с мыслями, a майор, в сопровождении туземца, который нес за ним походный стул, зонтик и шинель, отправился разгуливать по площадям и гостиницам в намерении отобрать подробные справки обо всех приехавших в город. Он очень мило кокетничал с пожилыми дамами, бывшими от него в восторге, и успел объявить везде, где следует, что старичина Джой, хитрый и тугой, путешествует с богатейшим и почтеннейшим негоциантом, которого имя гремит на востоке и западе, по всем концам вселенной. Майор был мастер рекомендовать друзей, если вместе с этой рекомендацией выставлялась и его особа в выгоднейшем свете.

За обедом майор рассказал кучу самых свежих новостей, м-р Домби не мог надивиться светскости и социальным свойствам своего приятеля. Ранним утром он знал наперечет все известия последних газет и, рассказывая о них в продолжение завтрака мру Домби, очень искусно намекнул, что насчет различных политических новостей заезжали к нему советоваться такия важные и сильные особы, что он может сообщить о них не иначе, как весьма темными намеками. М-р Домби, живший так долго взаперти и ни разу не переступавший за очарованный круг торговых операций в Сити, начал думать, что теперь одинокая жизнь его озарится невиданным блеском и, отложив намерение провести в уединении еще один день, отправился гулять с майором рука об руку.