Домби и сын.
Глава XXIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XXIII. (старая орфография)

Глава XXIII. 

Одиночество Флоренсы и таинственность мичмана.

Флоренса жила одна в огромном мрачном доме. День проходил за днем, a она все жила одна, и пустые стены, как змеиные головы Горгоны, леденили ее мертвящим взглядом, угрожавшим превратить в камень её молодость и красоту.

Ни один волшебный замок, созданный сказочным воображением в дремучем лесу, среди болот и пропастей, не был столь одинок и запущен, как дом м-ра Домби в его угрюмой действительности. По ночам, когда яркий свет струился из соседних окон, он казался темным пятном среди улицы; днем, между другими зданиями, он хмурился, как рыцарь печального образа, мрачный и дикий в своей непроницаемой таинственности.

Не было здесь двух свирепых драконов, стерегущих вход перед теремом угнетенной невинности; но на этих страшных воротах каждый, казалось, читал адскую надпись: "Оставьте всякую надежду вы, которые входите сюда". Весь дом был до такой степени запущен, что мальчишки безпрепятственно чертили мелом разные фигуры на мостовой и на перилах и рисовали чертенят с рогами и хвостом на стенах конюшни. Случалось, м-р Таулисон разгонял неугомонных шалунов, и тогда взамен они принимались рисовать самого м-ра Таулисона с длинными ушами, торчавшими из-под его шляпы. Никакого шуму, никакого движения под запустелой кровлей. Странствующие музыканты с медными трубами не осмеливались прогудеть ни одной ноты перед этими окнами; прыгающие савояры и шарманщики с вальсирующими марионетками бегали, как от чумы, от запустелого жилища.

Заколдованный дом спит непробудным сном целые века, но злой волшебник, по крайней мере не лишает его обыкновенной свежести. Чары над домом м-ра Домби имеют опустошительное действие. Тяжелые занавесы утратили свои прежния формы и повисли, как могильные саваны; зеркала потускнели; фигуры на коврах полиняли, как память минувших событий; половицы покоробились и трещали от непривычных шагов; ключи покрылись ржавчиной в замках дверей. Сырость расползлась по стенам и затмила фамильные портреты. Плесень с гнилью забралась в чуланы и погреба. Пыль накопилась во всех углах, неизвестно как и откуда. Пауки, моль и черви распложались с каждым днем. Любознательный жук, сам не зная как, попадал на лестничные ступени или пробирался в верхния комнаты. Крысы поднимали страшный гвалт по ночам и визжали в темных галлереях, прокопанных ими под панелями.

Мрачное великолепие парадных комнат, полуосвещенных сомнительным светом, пробивавшимся чрез затворенные ставни, довольно хорошо соответствовало типу заколдованного замка. Почерневшия лапы вызолоченных львов, свирепевших из-под своих чехлов; мраморные очертания бюстов на пьедесталах, страшно выглядывавших из своих потускневших покрывал; часы, которые никогда не были заводимы, a если как-нибудь заводились - били неземные числа, которых не было на циферблате; случайные брянчания висевших люстр, возвещавших фальшивую тревогу, как набатные трещотки, и безобразные группы других фантастических фигур, нахлобученных саванами, - все это довершало картину могильного очарования.

Была в заколдованном доме большая лестница, по которой хозяйский сын спустился в могилу. Теперь по ней никто не ходил, кроме Флоренсы. Были другия лестницы и галлереи, по которым тоже никто не проходил по целым неделям. Были еще две вечно запертые комнаты, посвященные блаженной памяти отживших членов фамилии. Носился слух - и все ему верили, кроме Флоренсы, - что по ночам бродит по пустым комнатам какая-то фигура, бледная и страшная, как выходец с того света.

И жила Флоренса одна в огромном мрачном доме. День проходил за днем, a она все жила одна, и холодные стены, как змеиные головы Горгоны, леденили ее мертвящим взглядом, угрожавшим превратить в камень её молодость и красоту.

Трава пробивалась на кровле и через щели панелей. Перед окнами в нижнем этаже начинали показываться какие-то чешуйчатые растения, отдававшия червивою гнилью. Изсохшая глина отваливалась с закоптелых труб и кусками падала на мостовую. Два тощия дерева с чахоточными листьями совсем завяли и корчились в предсмертных судорогах. По всему зданию цвета изменили свою форму: белая краска превратилась в желтую, желтая почти почернела. Словом, великолепный дом знаменитого негоцианта со смертью бедной хозяйки превратился мало-по-малу в какой-то темный и душный провал на длинной и скучной улице.

Но Флоренса расцветала здесь, как прекрасная царевна в волшебной сказке. Книги, музыка и ежедневные учителя, со включением Сусанны и Диогена, были её единственными собеседниками. Мисс Ниппер, постоянная слушательница всех уроков молодой девушки и наблюдательница её занятий, почти сама сделалась ученою и даже по временам разсуждала очень дельно об отвлеченных предмеиах, между тем как Диоген, оцивилизованный, вероятно, тем же ученым влиянием, клал по обыкновению свою голову на окно и, греясь на летнем солнце, взирал умильными глазами на уличную суматоху.

Так жила Флоренса в пустынном и диком доме среди своих занятий, и ничего не тревожило её. Теперь, не боясь быть отверженной, она часто спускалась в комнаты отца, думала о нем и с любящим сердцем подходила к его портрету. Она безбоязненно смотрела на предметы, его окружавшие, и смело садилась на его стул, не опасаясь угрюмого взгляда. Она убирала его кабинет собственными руками, ставила букеты на его столе, переменяла их, если цветы начинали увядать, и почти каждый день оставляла какой-нибудь робкий знак своего присутствия подле того места, где садился отец. Сегодня появлялся на его столе разрисованный футляр для часов; завтра этот подарок заменялся другою безделкой её собственной работы, так как футляр, думала она, слишком резко бросается в глаза. Иногда, в безсонную ночь, ей приходило в голову, что отец нечаянно приедет домой и с презрением бросит её подарок; в таком случае она вдрут оставляла постель и, едва дыша, с бьющимся сердцем, прокрадываясь на цыпочках в отцовский кабинет, уносила в свою комнату приготовленный подарок. В другой раз, заливаясь слезами, она прикладывала лицо к его письменному столу и оставляла на нем поцелуй.

Никто не знал этой тайны страждущого сердца, потому что никто не входил в комнаты м-ра Домби, a Флоренса прокрадывалась в них по сумеркам, по утрам или когда домашняя прислуга сидела за обедом.

Но в этих грустных прогулках Флоренса была не одна. Фантастическия мечты и призраки сопутствовали ей везде и толпами роились в её воображении, когда она сидела в пустынных комнатах. Часто думала она, как полна была бы её жизнь, если бы отец не отвергал её любви, и мечты её были так живы, видения так ясны, что иной раз казалось ей, что она в самом деле любимая дочь. Обольщенная яркой мечтой, она припоминала, будто они когда-то вместе горевали y постели умирающого младенца, и сердца их проникались взаимным сочувствием. Она вспоминала, как часто после того говорили они о своем любимце, и как нежный отец старался ее утешить общими надеждами и верой в лучшую будущность по ту сторону гроба. В другой раз казалось ей, будто мать её еще жива. О, с какою любовью вглядывалась она в этот призрак пылкого воображения, каким трепетом билось её сердце! Но скоро спокойное размышление заступало место сладкой мечты, и угрюмая действительность снова леденила ее мертвящим влиянием.

Но была одна мысль в этой душе, могучая и пылкая, которая поддерживала ее в трудной борьбе с несчастной действительностью. Она уверила себя, что смертью не разрываются узы, соединяющия нас с предметами нашей любви: уверенность, общая всем несчастным, для которых жизнь не представляет никакой отрады, никакого успокоения. Ей казалось, что её мать и брат, окруженные лучезарным сиянием, смотрят с высоты неба на оставленную сироту, наблюдают за её поступками, видят её мысли, сочувствуют горю, оживляют надежды её сердца и готовы руководить ею на всех ступенях её земного странствования. Эта мысль впервые озарила ее со времени рокового свидания с отцом в последнюю ночь и с той поры уже ни разу не оставляла ее. Думать об этой надзвездной жизни сделалось единственной отрадой её растерзанного сердца. Но вдруг, по странному сцеплению идей, ей пришло в голову, что, горюя безпрестанно по поводу суровости отца, она может вооружить против него умерших членов семейства. Как ни странна и дика подобная мысль, но источник её заключался в любящей натуре, и с этой минуты она принудила себя думать об отце не иначе, как с надеждой приобрести его любовь.

Почему же нет? Отец, - думала Флоренса, - не знает, как она его любит. Она еще так молода, и без матери никто не мог научить ее как должно выражать любовь своему отцу. Надо подождать. Со временем это искусство, вероятно, придет само собою, она сделается умнее, и тогда-то отец узнает, как она его любит.

Это сделалось задачей её жизни. Когда утреннее солнце бросало лучи на пустынный дом, одинокая его хозяйка уже была на ногах и трудилась без устали с одною целью - сделаться достойной отцовской любви. Флоренса думала, чем больше приобретет она познаний, чем совершеннее сделается её образование, тем приятнее будет отцу, когда он ее узнает и полюбит. Иногда, с трепещущим сердцем и слезами, она спрашивала себя, в состоянии ли она приличным образом поддержать разговор, когда они вместе станут разсуждать; иногда старалась придумать, нет ли особого предмета, которым отец дорожит больше, чем другими. Везде и всегда - за книгами, за музыкой, за тетрадями, за рукодельем, за утренними прогулками и в ночных молитвах - одна и та же цель преследовала ее в различных видах, с разными подробностями. Странный труд для ребенка - изучать дорогу к жестокому сердцу отца!

Многие безпечные зеваки, проходившие в летние вечера мимо заколдованного дома, видели в одном из окон молодое лицо, обращенное на луну и мерцавшия звезды, лицо тревожное и задумчивое; кому и как могло придти в голову, какая мысль отсвечивается на этом прекрасном лице! Только Бог один знал тайну бедной девушки!

И жила Флоренса одна в пустынном доме. День проходил за днем, a она все жила одна, и мрачные стены, как змеиные головы Горгоны, леденили ее мертвящим взглядом, угрожавшим превратить в камень её молодость и красоту.

известно.

- Лучше поздно, чем никогда, мисс Флой, - говорила Сусанна, - и, я думаю, даже визит к этим беззубым Скеттльзам принесет вам пользу.

- Сэр Барнет и леди Скеттльз, Сусанна, делают мне большую честь, повторяя свое приглашение, - возразила Флоренса с кротким упреком за неосторожную фамильярность, с какою мисс Ниппер произнесла эти имена. - Я им очень благодарна.

Мисс Ниппер, самая отчаянная партизанка, какая когда-либо существовала на земле, вздернула губы и покачала головой, явно протестуя против безкорыстности Скеттльзов. Готовая воевать всегда и везде, она теперь, пожалуй, дала бы присягу, что старые черти себе на уме.

- Знают они, где раки-то зимуют, - ворчала Сусанна. - О, верьте вы этим Скеттльзам!

- Признаюсь, мне бы очень не хотелось к ним ехать, - сказала Флоренса после некоторого размышления, - но уж отказаться было бы неловко. Поеду, делать нечего.

- Разумеется, поезжайте, - с живостью перебила Сусанна, замотав головой.

- Дурно то, что теперь каникулярное время, и к ним, вероятно, наехало много молодежи. Я бы охотнее предпочла сделат этот визит во всякое другое время.

- A я так думаю, во всякое другое время y них пропадешь со скуки, как и в почтенном доме вашего батюшки. Ох-г-г-г!

Этим последним восклицанием мисс Ниппер довольно часто заключала свои сентенции, и в людской очень хорошо знали, что она выражала этим способом свое негодование против м-ра Домби.

- Как давно мы не имели известий о Вальтере, Сусанна! - заметила Флоренса после минутного молчания.

- Давненько, мисс Флой! Перч, правда, приходил сюда за письмами и болтал.... ну, да что слушать этого болвана? Много он смыслит!

Флоренса быстро подняла глаза, и лицо её покрылось ярким румянцем. Сусанна пришла в некоторое замешательство, но мигом оправилась и с большой энергией продолжала:

- Если бы во мне, мисс Флой, было столько же мозга, как в этом болване, я бы предпочла ходить с нечесаными волосами или, чтобы не быть пугалом добрых людей, просто удавилась бы на первой веревке. Я, конечно, не амазонка, мисс Флой, но и не трусиха, как этот свинопас, который от всего приходит в отчаяние.

- Что же теперь привело его в отчаяние? - вскричала Флоренса с величайшим испугом.

- Да ничего, ей Богу, ничего. Он всегда ходит, как мокрая курица; и если бы кто потрудился придавить его или размозжить его безмозглую башку, право, потери не было бы никакой. Чорт с ним!

- Что-ж такое случилось, Сусанна? Не говорил ли он, что потонул карабль?

- Еще бы! Если бы он это сказал, ему бы зажали глотку так, что он своих бы не узнал! Нет, мисс, не говорил; но эта гадкая папильотка в образине Перча ходит да хнычет, что ему до сих пор не шлют из Индии инбирного варенья, которое, говорит, обещался прислать м-р Вальтер. М-с Перч, говорит он, ждет да поджидает, a варенья нет как нет. Попробуй-ка придти он в другой раз... - заключила мисс Ниппер с яростным негодованием, - много можно вытерпеть, мисс Флой, но ведь я же не верблюд и не ослица.

- Не говорил ли он еще чего, Сусанна? Вы, кажется, что-то скрываете от меня.

- Как вам не грех это думать, мисс Флой! Стану я пересказывать вам все, что наврет всякий дурак! Ну, пожалуй, он болтал еще, что о корабле нет никаких известий, что вчера за справками забегала в контору жена капитана, да никто ничего не знает. Все вздор, как видите.

Так как со стороны мисс Ниппер не последовало никаких возражений, обе девушки оделись на скорую руку и отправились к деревянному мичману.

Читатели помнят, в каком состоянии был бедный Вальтер, бежавший к капитану Куттлю в тот несчастный день, когда жестокий маклер собирался делать опись владений инструментального мастера. В таком же точно положении была теперь Флоренса на пути к дяде Соломону, с тою разницею, что, вдобавок ко всем безпокойствам, бедная девушка думала, что она, может быть, сделалась невинной причиной отъезда и опасностей Вальтера. Флюгера на колокольных шпицах и на кровлях домов, как зловещие духи, таинственно намекали ей на грозные бури, и она с ужасом представляла гибель корабля, крик и стоны утопающих, уцепившихся за обломки и пропадающих в морской пучине. В говоре проходящих джентльменов ей слышались известия о крушении "Сына и Наследника" и о погибели всего экипажа. Выставленные в окнах гравюры кораблей в безсильной борьбе с разъяренными волнами поражали её душу невыразимым отчаянием. Ей казалось даже, что именно в эту минуту на океане свирепствует грозная буря, потому что движение облаков на пасмурном небе она находила слишком быстрым, хотя на самом деле они неслись очень медленно.

Сусанна Ниппер, по-видимому, не имела времени для таких соображений, потому что внимание её во всю дорогу обращено было на брань с уличными мальчиками.

Наконец, чтобы благополучно достигнуть до деревянного мичмана, им оставалось только перейти через улицу с противоположного конца. Остановившись здесь, задержанные густою толпою, оне с некоторым удивлением увидели при дверях инструментального мастера круглоголового мальчишку с одутловатым лицом, обращенным на небеса, который, в ту самую минуту, как на него смотрели, втиснул в широкий рот по пальцу от каждой руки и свистел, посредством этой уловки, с изумительной пронзительностью на стаю голубей, вившихся в воздухе на значительной высоте.

- Это старший сын м-с Ричардс, - сказала Сусанна, - горе и кручина её жизни.

Флоренса уже слышала от Полли о возвращении на истинный путь её блудного сына и наследника и знала наперед, что найдет его в доме дяди Вальтера. Дождавшись благоприятного случая, девушки перешли через улицу и остановились подле Роба. Не замечая их приближения, птичий охотник опять засвистал во всю мочь, и потом, выпустив пальцы изо рта, с необыкновенным восторгом закричал: "Ой, ой - гупп! ой, ой - гупп!" Голуби, казалось, хорошо поняли это приветствие и, к несказанной радости своего патрона, отменили намерение лететь в противоположную сторону.

Но из этого заоблачного восторга первенец мадам Тудль вдруг возвращен был к земным предметам энергическим толчком Сусанны Ниппер, впихнувшей его в двери магазина.

- Вот он как исправляется, разбойник! - грозно говорила Сусанна, входя в магазин, - a бедная мать не спит из-за него по целым ночам! Где м-р Гильс?

Роб, готовый взбунтоваться против нежданного судьи, немедленно был укрощен взглядом Флоренсы, которой он не заметил сначала.

- М-ра Гильса нет дома, - сказал он, обращаясь к Сусанне.

- Ступай, найди его и скажи, что его дожидается мисс Домби, - сказала Сусанна повелительным голосом.

- Да я не знаю, куда он ушел, - отвечал Роб.

- Этак-то ты исправляешься! - закричала Сусанна пронзительным голосом. - Вот я тебе дам, разбойник!

- Как же мне его найти, когда я не знаю, куда он ушел? С чего вы накинулись на меня?

- Не говорил ли м-р Гильс, когда он воротится домой? - спросила Флоренса.

- Говорил, мисс. Он хотел быть дома часа через два или через три.

- Он очень безпокоится о своем племяннике? - спросила Сусанна.

- Как нельзя больше, - отвечал Роб, обращаясь к Флоренсе и оставляя без внимания Сусанну Ниппер. - Он и четверти часа не бывает дома, мисс. Пяти минут не может просидеть на одном месте и ходит, как угорелый.

- Не знаете ли вы друга м-ра Гильса, по имени капитан Куттль? - спросила Флоренса после минутного размышления.

- A сегодня он не приходил? - спросила Сусанна.

- Нет, мисс, - сказал Роб, опять обратясь к Флоренсе с ответом.

- Может быть, Сусанна, - заметила Флоренса, - дядя Вальтера сам отправился туда.

- К капитану Куттлю вы думаете? - перебил Роб. - Нет, мисс. Мне поручено сказать капитану Куттлю, если он зайдет, что м-р Гильс удивляется, почему не был он вчера, и теперь просит подождать его в магазине.

- Не знаете ли вы, где живет капитан Куттль? - спросила Флоренса.

Роб отвечал утвердительно и, вынув из конторки записную книгу, прочел адрес.

Флоренса начала тихонько переговариваться с мисс Ниппер, и Роб, верный приказаниям м-ра Каркера, старался не проронить ни одного слова. Флоренса предложила отправиться в дом капитана Куттля и, разведав, что думает он об отсутствии известий о "Сыне и Наследнике", привести его, если можно, утешать дядю Соля. Сусанна отговаривалась сначала дальностью разстояния, но тотчас же согласилась, когда Флоренса заговорила об извозчичьей карете. Совещание продолжалось минут пять, и во все это время Роб, взглядывая попеременно на обеих девушек, слушал с таким вниманием, как будто его выбрали посредником разговора.

Наконец, когда Роб привел извозчичью карету, посетительницы сели и отправились, поручив сказать дяде Солю, что на возвратном пути опять загернут к нему. Когда экипаж скрылся из виду, Роб с озабоченным видом уселся за конторку и принялся записывать на разных лоскутках все, что услышал, чтобы таким образом сделать подробнейший доклад своему патрону. Но эти документы отнюдь не могли быть опасными: каракули, выведенные на лоскутках, оказались такими гиероглифами, что значения их не постигал сам автор, когда произведение его было приведено к желанному концу.

Между тем извозчичья карета, после несказанных препятствий на каналах и тесных мостах, загроможденных экипажами всякого рода, счастливо въехала на Корабельную площадь, и путешественницы вышли на тротуар, чтобы разспросить о жилище почтенного капитана.

На беду это был один из-тех хлопотливых дней, когда в доме м-с Мак Стингер все переворачивалось вверх дном по поводу всеобщей стирки и чистки. В этих случаях м-с Мак Стингер обыкновенно поднималась с постели в три часа утра и редко оканчивала работу раньше полночи. Во весь день хозяйка в теплых туфлях расхаживала взад и вперед, вытирала стулья и комоды, вытащенные на двор, и давала сверхкомплектные щелчки своим птенцам, которые, не находя приюта под материнской кровлей, выбегали на улицу.

Когда Флоренса и Сусанна Ниппер подошли к воротам, м-с Мак Стингер, эта почтенная, но грозная дама, тащила из сеней одного из своих птенцов, чтобы насильно усадить его на мостовой. Этот птенец, по имени Александр, имел от роду два года и три месяца. Он только что получил значительное число колотушек от своей матери и кричал во весь рот, так что лицо его почернело от надсады и физической боли.

Как мать и как женщина, м-с Мак Стингер очень обиделась сострадательным взглядом, подмеченным на лице Флоренсы, невольной свидетельницы истязаний ребенка. Поэтому, усадив крикливое детище на мостовой, она, в довершение дивертисимента, дала ему энергический подзатыльник и грубо отвернулась от незнакомых женщин.

- Позвольте спросить вас, - сказала Флоренса, - не это ли дом капитана Куттля?

- Нет.

- Разве это не девятый номер?

- Кто-ж вам сказал, что не девятый?

- Что вы хотите этим сказать, матушка моя? - воскликнула Сусанна Ниппер, вмешиваясь в разговор. - Знаете ли вы, с кем говорите?

М-с Мак Стингер осмотрела ее с ног до головы.

- A зачем вам капитан Куттль, смею спросить? - сказала м-с Мак Стингер.

- Сусанна, молчите пожалуйста - сказала Флоренса. - По крайней мере, не можете ли сказать нам, сударыня, где квартира Куттля, если он живет не здесь?

- Кто вам сказал, что он живет не здесь? - возразила неумолимая м-с Мак Стингер. - Я сказала, что это не дом капитана Куттля - и это не его дом, и не будет его домом, потому что капитан Куттль не умеет держать дома, и не стоит он никакого дома, a это мой дом; если я отдаю верхний этаж капитану Куттлю, так это моя добрая воля, и никто мне не указ, хоть капитан Куттль - все равно, что свинья в огороде.

Голос м-с Мак Стингер возвышался crescendo furioso, и её замечания дошли по назначению до верхних окон. Капитан Куттль закричал из своей комнаты нерешительным тоном: - "Тише! что за возня!"

- Чего-ж вам надо? капитан Куттль здесь, говорю я вам! - сказала хозяйка, сердито махнув рукой.

Флоренса, не сказав ни слова, пошла в сопровождении Сусанны в верхний этаж. М-с Мак Стингер снова принялась за свои дела, a птенец её, Александр, прекративший на минуту рыдания, чтобы вслушаться в разговор, заголосил опять во весь рот уже не по необходимости, a из удовольствия побесить свою матушку.

Капитан заседал среди своей комнаты, как на пустом острове, омываемом со всех сторон водами мыльного океана. Его руки были опушены в карманы, a ноги скорчены под стулом. Окна квартиры были вымыты, стены вымыты, печь вымыта, и все, за исключением печи, сияло свежим мылом, распространявшим приятнейший запах по всему жилищу. Капитан, заброшенный таким образом на пустой остров, с горестью озирался вокруг на произведенные опустошения и, казалось, ожидал, не мелькнет ли где какая-нибудь барка для его освобождения.

Никакое перо не опишет изумления капитана, когда он, обратив на дверь отчаянный взор, увидел Флоренсу с Сусанной. Так как красноречие м-с Мак Стингер заглушало все другие звуки, то он думал, что к нему идет молочница или трактирный мальчик, a других посетителей он никак не ожидал. Когда Флоренса подошла к прибрежью пустого острова и дружески подала ему руку, он остолбенел и на первых порах ему почудилось, что пред ним фантастический призрак.

Оправившись от восторженного изумления, капитан поспешил перенесть Флоренсу на материк, и благополучно совершил этот труд движением своей руки. Вслед за тем мисс Ниппер также была перенесена на тот же островок. Сам капитан, за недостатком места, должен был остановиться среди мыльного океана, и, новый тритон, он с глубоким благоговением поднес к своим губам руку Флоренсы.

- Вы, конечно, удивляетесь, капитан, видя нас здесь, - сказала Флоренса улыбаясь.

Облагодетельствованный капитан поцеловал свой железный крюк и, сам не зная для чего, проговорил: "Держись крепче! держись крепче". Лучшого комплимента он не придумал в эту минуту.

-- Но я пришла, - продолжала Флоренса, - узнать ваше мнение насчет милого Вальтера, моего теперешняго брата. Неизвестность о его судьбе меня очень безпокоит. Не потрудитесь ли вы теперь поехать вместе с нами утешить его дядю? Вам бы, впрочем, не мешало каждый день навещать старика, покуда не будут получены известия о его племяннике.

При этих словах, капитан Куттль, по невольному движению, ударил себя по голове, и устремил на Флоренсу отчаянный взор.

- Не имеете ли вы сами каких опасений насчет Вальтера? - спросила Флоренса.

- О нет, мое сокровище! - возгласил капитан, не спуская глаз с прекрасной гостьи. - Насчет Вальтера я ничего не боюсь. Вальтер невредимо пройдет сквозь огнь и сухим вынырнет из морской бездны. Вальтер такой малый, что любому кораблю принесет с собой благословение неба.

Капитан, вполне довольный приведенной фразой, которая так кстати подвернулась под язык, замолчал и с веселым видом поематривал на гостью. Флоренса тоже молчала, и кроткий взор её выражал нетерпение.

- До сих пор, сокровище мое, - начал опять капитан, - я решительно спокоен насчет Вальтера. Была, правда, прескверная погода, в тех широтах волнения страшные, и их, вероятно, умчало на тот конец света; но все это пустяк, мисс Домби, трын-трава. Корабль - славный корабль; малый - славный малый, и, если Господь Бог милостив, все, рано или поздно, устроится к лучшему. Словом, ненаглядное мое сокровище, я ни крошечки не боялся до сих пор.

- До сих пор! - повторила Флоренса.

- Ни крошечки! - продолжал капитан, поцеловав свой железный крюк, - и прежде чем я стану безпокоиться, мое сокровище, Вальтер двадцать раз успеет прислать письмо с какого-нибудь острова или пристани. A что касается до старика Соломона, - здесь капитан принял торжественный тон, - объявляю вам, мисс Домби, я стану защищать его до страшного суда, и егда разверзутся небеса, и воспрянут ветры от концов земли!... воспрянут.... воспрянут.... ну, да вы найдете этот текст в своем катехизисе. Теперь, когда надо узнать настоящее, достовернейшее мнение насчет "Сына и Наследника", то y меня, скажу я вам, есть один приятель, моряк - да что моряк? - он и на сухом пути не уронит себя, a морския тайны ему известны наперечет, как свои пять пальцев. Его зовут Бенсби. Когда-нибудь я завезу его к деревянному мичману, и уж он, с вашего позволения, выскажет такое мнение, что старик Соломон почувствует, будто его съездили дубиной по лбу. Ошеломит, говорю я вам, просто ошеломит!

- Покажите нам этого господина, - с живостью сказала Флоренса. - Я хочу его слышать. Поедемте вместе. С нами карета.

невидимая сила отворила дверь, лощеная шляпа впорхнула в комнату, как птица, y улеглась при ногах капитана. Потом дверь сама собою затворилась опять; загадочное явление ничем не объяснилось.

Подняв шляпу, капитан Куттль вытер ее рукавом и принялся разсматривать с большою нежностью. Молчание продолжалось несколько минут.

- Вкдите ли, в чем дело, - заговорил наконец капитан. - Я вчера хотел идти к старику Соломону, и сегодня тоже, да вот она.... она спрятала мою шляпу.

- Как спрятала? кто? - спросила Сусанна Ниппер.

- Домовая хозяйка, - отвечал капитан тихим басом, делая таинственные сигналы. - Мы немножко поспорили насчет мытья полов в этой каюте, и она... - продолжал капитан, взглядывая на дверь и облегчая себя продолжительным вздохом, - она засадила меня под арест.

- О, желала бы я поспорить с вашей хозяйкой! - быстро заговорила Сусанна, вспыхнув от негодования. - Я бы ее засадила.

- Неужто, моя милая, неужто! - восклицал капитан, сомнительно качая головой и с явным удивлением размышляя об отчаянном мужестве прекрасной героини. - Не знаю однако-ж: тут трудная навигация, и дело не пойдет на лад. Никогда не допытаешься, куда подует ветер. Иной раз летит она на всех парусах в одну сторону, a потом глядь, она уже перед твоими глазами. У ней чорт в голове, и когда разбушуется... - здесь капитан обтер пот, выступивший на лбу, и окончил фразу трепетным свистом. - A вы неужто засадили бы ее?

Вместо ответа Сусанна только улыбнулась, но в этой улыбке было столько отваги, столько гордого вызова, что капитан вероятно никогда бы не кончил созерцания храброй девицы, если бы Флоренса в эту минуту не повторила своего приглашения к оракулу Бенсби. Возвращенный таким образом к своим обязанностям, капитан надел лощеную шляпу, взял сучковатую палку - такую же, какую подарил Вальтеру - и, подавая руку Флоренсе, приготовился идти напролом, если неприятель сделает засаду.

Но, к великому благополучию, м-с Мак Стингер уже переменила курс и лавировала в другом направлении. Когда капитан Куттль спустился с лестницы, достойная дама выбивала y ворот ковры и половики, от которых пыль образовала густое облако над головою Александра, продолжавшого сидеть на каменной мостовой. Это занятие до того поглотило умственные силы м-с Мак Стингер, что, когда капитан проходил мимо её с обеими девицами, она принялась колотить еще сильнее и ни словом, ни движением не обнаружила, что заметила бегство своего арестанта. Густая пыль от ковров толстым слоем покрыла самого капитана и заставила его несколько раз чихнуть, как от крепкого табаку; за всем тем он был очень доволен диверсией м-с Мак Стингер и едва верил своему благополучию. На дороге, между воротами и каретой, храбрый моряк несколько раз оглядывался через плечо назад с явным опасением погони со стороны бдительного неприятеля.

Но погони не было, и капитан, достигнув экипажа, ловко вскочил на козлы, отказавшись от удовольствия поместиться вместе с дамами, хотя оне усердно просили его занять место в карете. По указанию капитана, кучер погнал лошадей к Рэтклифской пристани, где стояла "Осторожная Клара", корабль Бенсби, втиснутый между сотнями других кораблей, перепутанные снасти которых казались издали чудовищной, до половины сметенной паутиной.

Когда путешественники прибыли на пристань, капитан, соскочив с козел, высадил дам и попросил их идти с ним на корабль, заметив, что чувствительный Бенсби имеет глубочайшее уважение к женскому полу, и что одно их появление на корабле развяжет его язык для удивительных секретов.

Флоренса охотно согласилась, и капитан, забрав её руку в свою огромную лапу, повел ее с видом покровительства, отеческой любви и вместе гордости, по грязным палубам, к "Осторожной Кларе", находившейся от берега на значительном разстоянии. Когда они подошли к кораблю, оказалось, что вход на него довольно затруднителен, потому что лестница была снята и полдюжины футов отделяли его от ближайшого судна. Капитан Куттль объяснил, что великий Бенсби, так же как и он, терпел по временам лютые напасти от своей хозяйки и, чтобы избавиться от нападений, становившихся невыносимыми, он, в критических случаях, отделялся от нея непроходимою пропастью, приказывая снимать лестницу, по которой она взбиралась на "Осторожную Клару".

- Клара, эгой! - закричал капитан, приставляя руку к обеим сторонам рта.

- Эгой! - откликнулся, как эхо, корабельный юнга.

- Бенсби на корабле? - кричал капитан, приветствуя юнгу богатырским голосом, как будто их разделяли сотни сажен разстояния.

Потом юнга перебросил лестницу, и капитан, устроив ее как следует, переправил Флоренсу и вслед за ней Сусанну Ниппер. Дамы остановились на палубе, с любопытством разсматривая некоторые принадлежности матросской кухни и туалета.

Через несколько минут из-за каютной переборки высунулась огромная человеческая голова с красным деревянным лицом и одиноким глазом, вращавшимся на подобие маяка в бурную ночь. Косматые волосы, развевавшиеся на чудной голове на подобие пакли, не имели преобладающого направления ни к северу, ни к югу, но склонялись ко всем четырем сторонам компаса и расходились по всем его румбам. За головою постепенно следовали острощетинистый подбородок, рубашечные воротники, толстейший галстук, непромокаемые лоцманские шаровары с высочайшим бантом, закрепленным, как на жилете, массивными деревянными пуговицами. Наконец во всей красоте перед глазами зрителей выставилась полная особа оракула Бенсби с руками в бездонных карманах и с глазом, обращенным на вершину мачты, как будто на корабле не было ни капитана Куттля, ни его спутниц.

Глубокомысленный вид этого мудреца, крепкого и дюжого, с величавым выражением молчания на багряном лице, привел сначала в остолбенение даже капитана Куттля, стоявшого с ним вообще на короткой ноге. Шепнув Флоренсе, что Бенсби в жизнь никогда ничему не удивлялся и даже не постигает чувства удивления, Куттль робко наблюдал мудреца, глазевшого на мачту и потом устремившого вращающийся глаз на безпредельный горизонт. Когда, наконец, заоблачный философ насытил свою любознательность, капитан проговорил:

- Бенсби, дружище, как идут дела?

- Куттль, товарищ, как идут дела?

В это время правая рука философа, вынырнувшая из бездонного кармана, направилась к деснице Куттля.

- Бенсби, - сказал капитан, приступая к делу без обиняков, - вот ты стоишь здесь, человек умный и такой, который может дать свое мнение; и вот здесь стоит молодая леди, которая нуждается во мнении умного человека. Бенсби, слушай. Речь пойдет о Вальтере. Хочет о нем знать и другой мой друг, человек ученейший, муж науки, которая есть мать изобретений, не ведающих закона. Бенсби, такому человеку, как ты, стоит познакомиться с таким человеком, как Соломон. Бенсби, хочешь ли ехать с нами?

Заоблачный мудрец не отвечал ничего. По его физиономии можно было судить, что он привык созерцать предметы только в отдаленном пространстве и не обращает внимания на вещь, если она не удалена по крайней мере на десять миль от одинокого глаза.

- Вот стоит перед нами человек, который падал с высот невообразимых, но никогда не ушибался. Он один вытерпел гораздо больше бед, чем все матросы морского госпиталя. Когда он был молод, его колотили по широкому лбу жердями, железными болтами, и о спину его изломалось столько мачтовых дерев, что можно бы из них построить увеселительную яхту. Верьте, это человек, которого мнениям нет ничего подобного на земле и на море.

Мудрец легким движением локтей, казалось, выразил некоторое удовольствие панегиристу; но никто в свете не угадал бы по его лицу, какая мысль занимает его в эту минуту. Вдруг он опустил глаза под палубу и басистым голосом прогремел:

- Товарищ, чего хотят выпить эти дамы?

Куттль, испугавшийся при таком предложении за Флоренсу, отвел мудреца в сторону и шепнул ему на ухо некоторые пояснения. Потом они оба спустились вниз и выпили по рюмке джину. Флоренса и Сусанна наблюдали друзей через открытый люк каюты и видели, как мудрец угощает капитана. Вскоре они опять появились на палубе. Поздравляя себя с успехом предприятия, Куттль повел Флоренсу к карете. Бенсби, с глубокомыслием медведя, предложил услуги мисс Ниппер, и следуя с ней по тому же направлению, толкнул ее раза два локтем, выражая нежную чувствительность, к великому неудовольствию молодой спутницы.

каретное окошко, и, ударяя себя по лбу, искусно намекал о сокровищах премудрости в голове Бенсби. Оракул между тем, чувствительность которого в отношении к женскому полу не была преувеличена капитаном, продолжал подталкивать мисс Ниппер, сохраняя впрочем во всей полноте свое глубокомыслие.

Соломон Гильс, уже воротившийся домой, встретил гостей y дверей и немедленно повел их в свою маленькую гостиную, которая теперь была уже не то, что в былые времена. По всем направлениям комнаты валялись морския карты, по которым грустный хозяин, с компасом в руках, следил за отплывшим кораблем, разсчитывая, как далеко занесли его бури, и стараясь убедиться, что еще не скоро наступит время, когда должно будет покинуть всякую надежду.

- Вот куда сдрейфовало его, - говорил дядя Соль, разсматривая карту, - но нет, это невозможно. A пожалуй, не занесло ли, например... предположим, что в тогдашнюю бурю он изменил курс и попал... да нет, это опять вздор!

И с такими противоречащими предположениями бедный дядя Соль разъезжал по огромным листам, безнадежно отыскивая верный пункт, где бы утвердить румбы своего компаса.

Флоренса тотчас же заметила, да и мудрено было не заметить, как ужасно изменился несчастный старик в отсутствии племянника. Кроме безпокойства и грусти, обыкновенных чувств в его положении, на его лице пробивалась какая-то загадочная, противоречащая решимость, которая особенно тревожила чувствительную девушку. Старик выражался как-то дико и наобум. Когда Флоренса изъявила сожаление, что не видела его сегодня поутру, он сказал сначала, что заходил к ней, но потом одумался и как будто хотел назад взять ответ.

- Да, моя любезная мисс, - отвечал дядя Соломон, посмотрев на нее с явным смущением. - Я хотел увидеть вас собственными глазами, услышать собственными ушами, увидеть и услышать еще раз, прежде чем...

- Прежде чего? прежде чего? - сказала Флоренса, положив руку на его плечо.

- Разве я сказал - прежде? - Ну, так я думал, прежде чем придут вести от моего милого Вальтера.

- Вы нездоровы, - сказала Флоренса с нежностью. - У вас так много было безпокойства. Я уверена, вы нездоровы.

юноша в полном цвете сил? Увидим, увидим.

В движениях, сопровождавших эти слова, выражалось слншком очевидное разстройство, и Флоренса, тронутая до глубины души, хотела сообщить свои опасения Куттлю; но тот в эту самую минуту излагал, со всеми подробностями, обстоятельства дела, насчет которого требовалось положительное мнение мудреца.

Бенсби, старавшийся, по-видимому, разглядеть какой-то замечательный пункт между Лондоном и Грэвзендом, два или три раза пробовал протянуть свою косматую руку, чтобы обвить ее вокруг воздушного стана мисс Ниппер; но молодая девушка, с крайним негодованием, отскочила на противоположный конец стола, и чувствительное сердце командира "Осторожной Клары" не встретило вожделенного ответа. Наконец, после некоторых соображений, могучий гопос из внутренностей командира, не обращенный ни к кому в особенности и управляемый, независимо от воли самого владельца, каким-то фантастическим духом, забасил таким образом:

- Меня зовут Джоном Бенсби.

- Его окрестили Джоном, - воскликнул восторженный капитан Куттль. - Слушайте, слушайте!

Капитан выразительно мигнул слушателям и, пожимая руку Флоренсы, как будто говорил:

- Теперь-то он расходится! Слушайте его, слушайте! Вот зачем я его привел!

- Поэтому, - продолжал голос, - отчего же и не так? A если так, что-ж из этого? Кто другой скажет иначе? Никто. Баста! утекай!

После этой аргументации голос остановился и отдыхал. Слушатели безмолвствовали. Через минуту таинственный голос забасил опять таким образом:

"Сын и Наследник" пошел ко дну? Может быть. A я как думаю? о чем? Пусть будет так. Шкипер идет к каналу Святого Георгия, к Даунсам. Что y него перед носом? Гудвинския отмели. Кто это сказал? никто. Он может наскочить на Гудвинсы, может и не наскочить. Разумей. В зашеек не толкают. Баста! Не зевать на руле и счастливо оставаться.

Затем таинственный голос вышел на улицу, уведя с собой командира "Осторожной Клары" и сопутствуя ему до самой каюты, где он немедленно погрузился в койку и освежился крепким сном.

Внимательные слушатели изречений мудреца с крайним недоумением смотрели друт на друга, стараясь каждый иосвоему вникнуть в загадочные слова Бенсби, который, как оракул, поставленный на треножник, ни на шаг не отступил от существенных правил, свойственных всем вообще оракулам древыих и новых времен. Еще в большем недоразумении находился Благотворительный Точильщик, видевший всю сцену с чердака из потолочного окна: маленькая и очень невинная хитрость, которую шпион м-ра Каркера уже не раз позволял себе при разных случаях и обстоятельствах. Куттль, с своей стороны, убежденный еще больше в высочайшей премудрости командира Бенсби, в жизнь не дававшого никаких промахов, вывел изь его слов положительное заключение, чго "Сын и Наследник" бросает якорь надежды, за который с помошью божьею и должна уцепиться вся компания. Флоренса старалась уверить себя, что капитан был прав; но Сусанна Ниппер Выжига, энергически замотав головой, обънвила прямо и решительно, что командир Бенсби такой же дурак, как Перч разсыльный.

Дядя Соль, после торжественного совещания, остался в таком же расположении духа, как и прежде и тотчас по уходе Бенсби принялся разъезжать по географическим картам, отмеривая циркулем безнадежные разстояния. Когда, таким образом, он погружен был в свое путешествие, Флоренса шепнула о чем-то Куттлю, и тот немедленно подошел к старику.

- Ну что, дядя Соль? - заговорил капитан, дружески положив свою тяжелую руку на плечо инструментального мастера. - Что новенького?

ты теперь стоишь. Мы заговорили тогда о кораблекрушениях, и я насилу мог отвлечь его от этого предмета.

Глаза Флоренсы с живейшим любопытством обратились на старика. Он остановился.

- Держись, крепче, старый друг! - возопил капитан. - Будь весел и смотри на все очертя голову. A знаешь, что? Я провожу теперь наше сокровище, - здесь капитан поцеловал руку Флоренсы, - и потом, на возвратном пути, завербую тебя на целый день. Мы отобедаем вместе y меня или в трактире.

- Нет, нет, - с живостью возразил старик, видимо смущенный этим предложением. - Отобедаем, пожалуй, только не сегодня. Сегодня я не могу.

- Почему же?

- Ну, так завтра, Соломон?

- Завтра, пожалуй, - отвечал старик. - Да, именно завтра. Это лучше всего. Подумай обо мне завтра, Нед Куттль.

- Так помни же, Соломон, завтра поутру к тебе непременно явлюсь.

- Хорошо, хорошо. Утро вечера мудренее, Нед Куттль, a теперь прощай, мой друг, прощай. Благослови тебя Бог!

ее к карете. Все это произвело такое впечатление на Куттля, что он несколько минут промедлил на крыльце подле деревянного мичмана, делая увещания Робу, чтобы тот внимательнее смотрел за своим хозяином до следующого утра. За этим увещанием он всунул ему в руку шиллинг и обещал еще шесть пенсов на другой день, если тот исправно выполнит сделанные поручения. Устроив таким образом это дело, Куттль, считавший себя естественным и законным телохранителем Флоренсьы, взобрался на козлы и благополучно проводил ее домой. На прощаньи он уверил ее еще раз, что не разстанется с Соломоном до гробовой доски и будет охранять его до страшного суда. Затем пришла ему в голову м-с Макс Стингер и, припомнив храбрый вызов Сусанны Ниппер, он, обращаясь к этой девице, не мог удержаться от восклицания: "Так неужели бы вы засадили ее, моя милая, неужели!"

Проводив Флоренсу с её спутницей до двери заколдованного дома, капитан почувствовал в душе какое-то неопределенное безпокойство, и его мысли обратились к инструментальному мастеру. Вместо того, чтобы идти домой, он несколько раз прошелся взад и вперед по улице, где жил деревянный мичман, и, отложив до ночи путешествие на Корабельную площадь, отправился обедать в матросскую таверну, торчавшую клином на углу одной из улиц в Сити. В сумерки он забрел опять к магазину инструментального мастера и в наблюдательном положении остановился перед окном. Старик Соломон с озабоченным видом сидел в гостиной с пером в руках, и рука его быстро бегала по бумаге. Благотворительный Точильщик убирал комнату, запирал двери и стлал себе постель. Уверившись таким образом, что все обстоит благополучно, Куттль направил шаги на Корабельную площадь, твердо решившись на другой день сняться сь якоря как можно ранее.