Домби и сын.
Глава XXV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XXV. (старая орфография)

Глава XXV. 

Странные вести о дяде Соломоне.

Несмотря на твердое намерение чуть свет сняться с якоря, капитан Куттль не прежде, как в шесть часов, проснулся в своей каюте после того достопамятного вечера, когда он наблюдал через окно, освещенное лампой, дядю Соломона за его письменным столом, вместе с деревянным мичманом на прилавке и Благотворительным Точильщиком, возившимся около своей постели за тем же прилавком. Зато теперь капитан пробудился и телом, и душой. Сидя на постели, он озирался вокруг комнаты и протирал свои глаза с какимъто особенным неистовсивом, как будто от них теперь требовалась чрезвычайная услуга. Случай необыкновенный. Перед особой капитана лицом к лицу, задыхаясь от усталости, стоял Роб Тудль, с раскрасневшимися щеками и выпученными глазами, блиставшими самым ярким светом.

- Ура! - проревел капитан. - Что нового?

Но когда Роб хотел отвечать, капитан вепрем спрыгнул с постели и рукою зажал ему рот.

- Погоди, любезный, плгоди, - сказал он, - не говори покуда ни слова.

Затем капитан повернул посетителя налево кругом в другую комнату, и, скрывшись сам на несколько минут, воротился в синем камзоле, подошел к шкапу, налил две рюмки водки и подал одну Благотворительному Точильщику. Потом, опорожнив собственную рюмку, капитань приложился спиною к стене, как будто хотел на всякий случай предупредить возмзжность опрокинуться навзничь и, обратив глаза на Точильщика, скомандовал довольно решительным тоном:

- Ну, теперь отваливай, дружок, отваливай!

- Вы хотите, чтобы я говорил? - спросил Роб, озадаченный капитанскими приготовлениями.

- Да, начинай.

- Мне почти нечего рассказывать, капитан. Вот вам!

Роб показал связку ключей. Капитан, еще плотнее прислонившись к стене, бросал попеременно взгляды то на ключи, то на Точильщика.

- Вот вам еще, - продолжал Роб.

Тут он вынул запечатанный пакет, на который каиитан посмотрел с таким же вниманием, как и на ключи.

- Вставши сегодня в пять часов, - продолжаль Роб, - я нашел все эти вещи на своей постели. Двери в магазин были отперты, и м-р Гильс отошел...

- Как?! умер?! - проревел капитан, побледнев как смерть.

- Не умер, a исчез, - возразил Точильщик.

- Исчез?

- Скрылся из магазина, неизвестно куда.

- На ключах, сударь, и на пакете написано: "Для капитана Куттля", - завопил Робь, - Вот я и прибежал к вам. Больше я ничего не знаю, капитан Куттль, ей-же-ей! Уж лучше бы мне провалиться сквозь землю. Вот нашли место для бедного парня! Хозяин бежал и мне придется разстаться с местом, a еще меня же обвиняют!

Эти жалобные восклицания были вызваны сверкающими глазами капитана, который весь, с ног до головы, пылал подозрением и угрозами. Приняв пакет из рук Точильщика, капитан разломал печать и принялси читать:

"Милый мой Нед Куттль, здесь ты найдешь мою волю" - капитан для удостоверения перевернул лист - "и завещание"...

- Где же завещание? - закричал капитан, бросив подозрительный взглядь на Точильщика. - Воля здесь, a завещания я не вижу. Куда девал ты завещание?

- Я не видал никакого завещания - возразил Роб. - Пожалуйста, капитан, не нападайте на меня. Я не трогал завещания.

Капитан сомнительно покачал г.оловой и с важностью продолжал чтение:

"Не вскрывай документа до истечения года или пока не будет получено верного известия о моем милом Вальтере, который также - я уверен в этом - дорог и для тебя, любезный Нед...

Здесь капитан остановился с видимым волнением. Понимая, однако-ж, важность настоящого случая, он, для возстановления своего достоинства, бросил на Точильщика строгий взгляд и продолжал:

"Если ты никогда не услышишь обо мне или не увидишь меня больше, вспоминай, любезный Нед, о старом друге так же, как он будет вспоминать о тебе до последняго издыхания - с любовью, и заступи, ради Вальтера, его место при магазине до истечения упомянутого срока. Долгов нет. Заем фирме Домби и Сын уплачен. Посылаю тебе ключи. Храни все это в тайне и не делай обо мне никаких разспросов. Это безполезно. Больше писать нечего, любеный Нед. Остаюсь твой верный друт Соломон Гильс.

Капитан перевел дух и читал далее постскрипт.

"Мальчик Роб, рекомендованный фирмой, как я тебе говорил, может остаться при магазине... Если окажется необходимым продавать вещи с аукциона, прибереги, милый Нед, маленького мичмана".

Капитан Куттль перечитал письмо, по крайней мере, двадцать раз и с сотню раз перевернул его в руках, сидя в глубоком раздумьи на своем стуле. Сначала мысли его были исключительно прикованы к письму, и он ни о чем больше не был в состоянии думать. Потом он постепенно начал вникать в посторонния обстоятельства, и мало-по-малу идея военного суда образовалась и созрела в его голове. Но подсудимым был Благотворительный Точильщик, и никто больше. Его следовало допросить. Утвердившись в этой мысли, капитан принял такой решительный, строгий, истинно судейский вид, что Точиьщик, еще прежде начатия допроса, понял всю опасность своего положения и счел необходимым опровергнуть обвинительные пункты, начертанные на челе грозного судии.

- О, зачем вы на меня так смотрите, капитан? - воскликнул Точильщик. - В чем я провинился перед вами?

- Не кричи, любезный, не кричи! Нечего обвинять себя прежде времени.

- Я ни в чем не виноват, капитан!

- Увидим, a покамест распускай-ка паруса и - марш вперед!

С глубоким чувством ответственности, возложенной на него в настоящем случае, капитан решился немедленно произвести строжайшее следствие на самом месте и, вооруживщись сучковатым жезлом, отправился в Сити вместе с Благотворительным Точильщиком. Считая этого малого своим арестантом, он думал сначала сковать его или, по крайней мере, стянуть его руки, но, не зная обычных форм, употребительных при таком аресте, удовольствовался лишь тем, что держал его плечи во всю дорогу, приготовившись, в случае малейшого сопротивления, дать ему пинка и повалить на мостовую.

Но сопротивления не было, и они, без всяких приключений, достигли в Сити до дверей инструментального мастера. Так как ставни еще не были открыты, то капитан прежде всего озаботился осветить магазин, и когда дневной свет пробился через окна, он приступил к дальнейшим исследованиям.

во-вторых, в каком положении находились двери по его пробуждении; в-третьих, за чем и как побежал он на Корабельную площадь по своем пробуждении - пункт очень важный в случае, если бы Точильщик скрылся через окно. На все эти и другие, менее важные пункты подсудимый отвечал несколько раз очень удовлетворительным образом. Судья опустил голову и, казалось, вывел положительное заключение, что дело принимало очень дурной оборот.

Вслед затем был учинен строгий розыск по исему дому с неопределенной мыслью отыскать тело Соломона Гильса. В сопровождении подсудимого, ставшого со свечей на лестнице, капитан спустился в погреб, ощупал все углы железным крюком, безпрестанно ударяясь лбом о бревна, и воротился оттуда облепленный паутиной. При обозрении спальни старика, они нашли, что Соломон не ложился в прошлую ночь и только сидел на постели, так как одеяло не много было смято.

- Так вот что, - вскричал Роб, озираясь вокруг, - я знаю теперь, зачем м-р Гильс так часто выходил в эти дни из своей комнаты! Он, видите ли, капитан, потихоньку выносил отсюда вещи, чтобы не быть замеченным.

- Правда, любезный, правда, - сказал капитан с таинственным видом, - a какие это вещи?

- Да я не вижу здесь ни его бритвенного прибора, капитан, ни щеток, ни рубашек, ни сапог.

При исчислении этих статей, капитан оематривал подсудимого с ног до головы, вникая в каждую частицу его туалета и стараясь угадать, не употребил ли он в дело упомянутых вещей своего хозяина. Но бритвы Робу, казалось, были не нужны, щетки - тоже, потому что его платье никогда не подвергалось влиянию щеток, a дырявые сапоги его никак не могли принадлежать дяде Соломону.

- A что ты скажешь насчет времени, когда он ушел, - спросил капитан ь строгим голосом, - ну?

- Я думаю, капитан, м-р Гильс ушел очень скоро после того, как я начал храпеть.

- В котором же часу?

- Как мне вам это сказать, капитан? Знаю только, что с вечера я сплю крепко, a к утру y меня очень легкий сон. Если бы м-р Гильс ушел перед разсветом, я бы непременно это слышал, хотя бы он прокрался к дверям на цыпочках.

По зрелом обсуждении Куттль начал догадываться, что Гильс исчез по собственной воле. К этому логическому заключению приводило и письмо, оставленное на его имя. Почерк безспорно был Соломонов, и в течении мыслей обнаруживалась обдуманная решительность. Словом, дядя Соломон давно задумал убежать - и убежал. Оставалось привести в ясность: куда он убежал и зачем он убежал? Но так как первая часть проблемы представляла непреоборимые затруднения, то мысли капитана сосредоточились только на втором её пункте.

Припоминая странные манеры старика и его вчерашнее слишком пламенное прощание, теперь совершенно понятное, капитан с ужасом дошел до заключения, что старик, не будучи в силах преодолеть страшного безпокойства насчет милого Вальтера, решился кончить жизнь самоубийством. Уже давно жаловался он на треволнения жизни, и теперь, когда исчезла всякая надежда, очень может быть, что он раз навсегда задумал покончить с мирской суетой.

Ему нечего было опасаться за личную свободу и опись имения, потому что все деньги уплачены: что же, как не мысль о самоубийстве заставила его скрыться? A если он забрал с собою некоторые вещи - что, впрочем, еще следовало доказать - так это, без сомнения, - думал капитан, - сделано для отвлечения внимания других людей от его грешиого умысла. Стало быть, вопрос решен: Соломон Гильс прекратил жизнь самоубийством.

Остановившись на этом роковом заключении, капитан, сокрушаемый лютою скорбью, ыашел справедливым освободить из-под ареста Благотворительного Точильщика, так как он оказался невинным в злоумышлении противь своего хозяина. Потом, оставив в магазине за присмотром вещей человека, нанятого из лавки маклера Брогли, Куттль и Тудль отправились на поиски смертных останков Гнльса.

Все полицейския бюро, все рабочие дома, все анатомические театры, какие только обретаются в столице Соедкненных Королевств, были изследованы и осмотрены капитаном Куттлем. Новый герой эпической поэмы, воплотивший в своем лице все народные элементы, он вмешивался во все уличные толпы, исходил все переулки и закоулки, обозрел все пристани, все корабли, везде и во всем отыскивая тленную плоть грешного друга. Целую неделю прочитывал он в газетах известия о пропаже людей, об отравлениях, об убийствах, и во всякое время дня и ночи готов был отправиться на место бедственного приключения, "для удостоверения, - говорил он, - что там не было Соломона". Оказывалось действительно, что там не было Соломона, и бедный капитан не получал никакого удовлетворения.

Наконец, безуспешные попытки были оставлены, и капитан принялся сосбражать, что ему делать. Прочитав еще раз это письмо пропавшого друга, он основательно разсудил, что нужно прежде всего устроить и сохранить магазин в приличном виде для Вальтера, и это безспорно есть важнейшая обязанность, возложенная на него. Для выполнения этой обязанности оказывалось необходимым поселиться самому в магазине Соломона Гильса, a это сопряжено было с некоторыми затруднениями со стороны м-с Мак Стингер. Так как нечего было и думать, что почтенная дама изъявит на это добровольное согласие, то капитан, после некоторого колебания, решился на отчаянное средство - бежать с Корабельной площади.

- Вот что, любезный, - сказал капитан, обращаясь к Робу, когда этот смелый план окончательно созрел в его голове, - мне надобно идти, и я ворочусь не скоро. В полночь дожидайея меня в магазине, и когда я постучусь, отвори дверь.

- Очень хорошо, капитан.

- Ты не потеряешь своего места, - продолжал капитан снисходительным тоном, - и, если мы поладим, можешь надеяться на прибавку жалованья. Только смотри, не зевай: если я приду в полночь или перед разсветом, немедленно отвори дверь, когда услышишь стук. Вот, видишь ли, в чем дело, любезный. Легко станется, что за мной пустится кто-нибудь в погоню, и если ты не скоро отворишь дверь, меня как раз могут застигнуть. Понимаешь?

Роб обещался не смыкать глаз во всю ночь и стоять на карауле. Сделав это распоряжение, капитан отправился под мирную кровлю м-с Мак Стингер.

этот день на м-с Мак Стингер нашел добрый стих, и она была смирна, как овечка, что еще более растревожило доброго капитана.

- Что сегодня угодно вам кушать, капитан Куттль? - спросила хозяйка ласковым тоном. - Не хотите-ли пуддинга или бараньих почек? Пожалуйста, не церемоньтесь со мной.

- Благодарю вас, сударыня, - возразил капитан. - Не безпокойтесь.

- Не хотите ли пирога с начинкой, жареной курицы или яиц? - спросила м-с Мак Стингер. - Угостите себя хоть раз хорошим обедом, дорогой мой капитан.

- Благодарю вас, сударыня. Ничего не хочу, - возразил капитан смиренным тоном.

- Не мешает, сударыня, если только вы сами выкушаете рюмку или две. A между тем, - продолжал капитан, терзаемый лютыми угрызениями совести, - не угодно ли вам получить деньги вперед за следующую треть?

- Зачем же, капитан? - успеете отдать в свое время.

- Нет, сударыня, я не умею беречь денег, и вы меня очень обяжете, если потрудитесь взять вперед. Деньги из моего кармана просачиваются, как вода.

- В таком случае, извольте, капитан, - отвечала м-с Мак Стингер, потирая руки. - Сама бы я никогда не спросила, но когда вы предлагаете, отказать не могу.

милость, прикажите всем детям придти сюда: я бы очень желал их видеть.

Немедленно вбежали в комнату маленькие Мак Стингеры и обвились вокруг шеи капитана с полным доверием, которого он так мало заслуживал. Эти ласки острым кинжалом вонзились в капитанское сердце. Взгляд Александра Мак Стингера, его любимца, был для него невыносим; a голос Юлианы Мак Стингер, вылитой матери, приводил его в судорожный трепет, как отчаянного труса.

За всем тем капитан довольно сносно сохранил наружное спокойствие и часа два провозился с детьми таким образом, как будто сам был нежным отцом семейства. Он сажал их на колени, обнимал, целовал и был столь снисходителен, что нимало не разсердился, когда маленькие шалуны нанесли значительное повреждение лощеной шляпе, усевшись на ней, как на гнезде. Наконец, когда капитан разстался с этими херувимчиками, душой его овладела такая лютая тоска, как будто бы его приговорили к виселице.

Во мраке ночной тишины капитан уложил и запер свое тяжелое имущество в шкап, намереваясь его оставить тут, по всей вероятности, навсегда. Из легких вещей он сделал узел и положил его подле себя, совсем готовый к побегу. Ровно в полночь, когда Карабельная площадь была погружена в глубокий сон, и м-с Мак Стингер убаюкалась в сладком забвении с своими птенцами, преступный капитан, прокрадываясь в темноте на цыпочках, отворил дверь и... пустился бежать во весь опор.

Преследуемый образом м-с Мак Стингер, вскочившей с постели и гнавшейся за ним в своем ночном туалете, преследуемый также живым сознанием огромности преступления, капитан ни разу не перевел духу на разстоянии между Корабельной площадью и магазином инструментального мастера. Нырнув в комнату - Точильщик не спал - он тотчас же приказал запереть двери железными засовами, и мало-по-малу начал приходить в себя.

- Разве была погоня, капитан? - спросил Роб.

- Нет, нет! - отвечал капитан, изменившись в лице и прислушиваясь к шороху шагов на улице. - Только вот что, любезный: если придет сюда какая женщина, кроме тех двух, что были здесь при тебе, и станет спрашивать про капитана Куттля, отвечай всегда, что ты ничего не знаешь и даже не слыхал никогда о капитане с такой фамилией. Помни это хорошенько.

- Не забуду, капитан.

- А, пожалуй, ты можешь сказать, что читал в газетах об отплытии какого-то Куттля в Австралию вместе с шайкой эмигрировавших сорванцов, которые поклялись никогда не возвращаться в Европу.

- Если будешь умен и в точности исполнишь все мои приказания, - продолжал капитан, - я устрою тебя так, как тебе не грезилось. Ступай теперь, спи, a я уберусь в Соломонову спальню.

Что капитан вытерпел на другой день при каждом появлении перед окнами женских шляпок или как часто выскакивал он из магазина на чердак для избежания мнимых м-с Мак Стингер, описать невозможно. Когда, наконец, эти средства самосохранения оказались слишком тягостными, капитан завесил извнутри стекляную дверь между магазином и гостиной, прибрал ключ к замочной скважине и сделал в стене крошечное отверстие для тайных наблюдений. Выгоды такого укрепления очевидны. Лишь только появлялась враждебная шляпка, капитан мигом вбегал в свою крепость, запирал дверь и приставлял глаз к едва заметной щели. Убедившись, что тревога была фальшивая, он опять входил в магазин. A так как шляпок мимо окон прошло безсчетное число и каждая вызывала фалынивую тревогу, то и оказалось, что капитан весь этот день только вбегал и выбегал.

При всем том капитан ухитрился найти досуг для обозрения товаров в магазине, и Роб должен был вычистить, и выхолить каждую вещь до возможной степени совершенства. Потом капитан, к великому изумлению проходящей публики, разставил по окнам наудачу более привлекательные предметы и прибил на них ярлычки с обозначением ценности, от десяти шиллингов до пятидесяти фунтов стерлингов.

Совершив все эти улучшения, капитан, окруженный инструментами, почувствовал себя очень ученым и, когда наступила ночь, он, перед отправлением на чердак в Соломонову сиальню, закурил трубку и принялся через потолочное окно, смотреть на звезды с видом астронома, имеющого в некотором роде права собственности на небесные светила. Он начал также, подобно всем коммерческим людям Сити, принимать постоянное участие в лорде мере, во всех чиновниках городской думы и в торговых компаниях, вследствие чего он каждый день забегал на биржу справляться насчет повышения и понижения курсов, хотя, при всем знакомстве с правилами навигации, никак не мог понять, что значили таинственные цифры и особенно эти безчисленные дроби, от которых, наконец, он вовсе отказался. Немедленно по вступлении во владение деревянным мичманом, он отправился к Флоренсе с чудными вестями о дяде Соле; но, к несчастию, не застал её дома.