Домби и сын.
Глава XXVII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домби и сын. Глава XXVII. (старая орфография)

Глава XXVII. 

Быть тут чуду.

Прекрасное летнее утро. М-р Каркер поднялся с постели вместе с жаворонком и отправился гулять. Он шагал медленно и осторожно, и мысль его, далекая от небесной лазури, устремлялась прямо и метко к земному гнезду, облепленному толстыми слоями грязи. Никакая птица не исчезала в воздухе с такой быстротой от человеческого глаза, как мысли Каркера, невидимые и непроницаемые для смертного наблюдателя. Он в совершенстве управлял своим лицом по произволу, и наблюдатель с некоторою ясностью мог только сказать, что м-р Каркер улыбается или размышляет. Теперь он размышлял. По мере того, как жаворонок уносился к облакам, м-р Каркер глубоко ниспадал в область мысли, и чем громче и яснее раздавалась утренняя трель пернатого музыканта, тем важнее и мрачнее становилась дума нашего глубокого мыслителя. Наконец, когда жаворонок, заливаясь потоком беззаботной песни, стремглав спустился на землю и впорхнул в зеленые колосья волнистой пшеницы, м-р Каркер вдруг пробудился от размышления, и лицо его мгновенно озарилось яркой улыбкой, как будто перед ним стояли многочисленные наблюдатели, которых нужно было задобрить в свою пользу. И уже улыбка не сходила более с этого лица.

Сознавая важность первых впечатлений, м-р Каркер оделся в это утро с особенною тщательностью. В его костюме, правда, обнаруживалась и теперь некоторая чопорность в подражание особе великого командира, однако-ж он, быть может, первый раз значительно отступил от манеры м-ра Домби насчет высочайшого, туго накрахмаленного галстука, потому что он знал, как это смешно, и потому еще, что м-р Домби должен был перед чужими людьми увидеть в этой перемене новую деликатность подчиненного, который так хорошо понимал огромное разстояние от своего начальника. Впрочем в других статьях туалета м-р Каркер теперь, как и всегда, был довольно верной копией своего ледяного патрона.

Долго гулял м-р Каркер в веселом расположении духа по зеленым лугам и густым аллеям, порхая, как мотылек, между деревьями. За полчаса перед завтраком, он вернулся назад и сказал довольно громко. "Взглянем теперь на вторую м-с Домби".

Эти слова были произнесены в живописной загородной роще, где местами разбросаны были скамейки для желающих присесть. Многочисленной публики здесь никогда не было, a теперь, в утренние часы, м-р Каркер полагал, что кроме его в этом месте нет ни одной души. Поэтому он не торопился и бродил между густыми деревьями с разсеянным видом человека, y которого есть еще лишних минут десять.

Но м-р Каркер ошибся. Проходя мимо одного дерева с толстой корой, похожей на шкуру носорога, он совсем неожиданно увидел на одной из скамеек фигуру молодой прекрасной леди в простом, но изящном наряде. Её гордые черные глаза были обращены в землю, и во всей её позе выражалась страсть или внутренняя борьба с самой собой. Грудь её волновалась, губы дрожали, слезы негодования текли по щекам, и прекрасная ножка упиралась в дерн таким образом, как будто она хотела превратить его в прах. Быстрый взгляд Каркера, обращенный на даму, в одно мгновение охватил ее с ног до головы. Завидев незнакомца, прекрасная леди встала и пошла вперед с таким видом, который уже ничего не выражал кроме усталости и гордого презрения ко всему на свете.

Но не один Каркер наблюдал прекрасную даму. Недалеко от нея торчала на такой же кочке грязная безобразная старушенка в гадких лохмотьях, похожая на одну из тех безчисленных бродяг, которые, таскаясь по всем захолустьям, просят милостыню, воруют, починяют старую посуду, продают корзинки из тростника и всем надоедают предложением разных отвратительных услуг. Она как будто выкарабкалась из земли и вдруг очутилась перед лицом гуляющей леди, загородив ей дорогу.

- Хотите, погадаю вам, моя красотка, - сказала старуха, чавкая челюстями, как будто мертвая голова насильно порывалась выскочить из своей желтой шкуры.

- Я знаю свою судьбу, - отвечала леди.

- Знаешь, барыня, да не совсем. Много ты гадала, да не разгадала. Вижу тебя насквозь, моя красотка. Дай серебряную монету, и я скажу тебе всю правду истинную. Богатства на твоем лице, ух, какие богатства!

- Знаю без тебя, - возразила леди, проходя мимо старухи с мрачной улыбкой и гордым шагом. - Я знала это вперед.

- Так ты ничего не хочешь дать? - завопила старуха. - Ни одного пенни за всю свою судьбу! так послушай же, спесивая красавица: сколько ты дашь, чтобы я не пророчила тебе твоей судьбы? дай же что-нибудь или я всю подноготную закричу тебе вслед!

В эту минуту м-р Каркер, прокравшись из-за деревьев, очутился подле красавицы, снял перед нею шляпу и приказал старухе замолчать. Леди поблагодарила его легким наклонением головы и пошла своей дорогой.

- Ну, так дай же ты мне что-нибудь, чопорный молодец, не то я буду кричать за нею вслед, - завизжала старуха, порываясь вперед из-за Каркера, загородившого дорогу, - или послушай, молодец, дай мне что-нибудь: я тебе скажу её судьбу!

- Мне? что же ты скажешь? - возразил Каркер, опуская руку в карман.

- Да, тебе, молодец. Я знаю всю подноготную.

- Говори же: кто эта прекрасная дама? - спросил Каркер, бросив ей шиллинг.

Чавкая как ведьма, собравшаяся на шабаш, старуха подняла шиллинг и, усевшись на кочке подле старого дерева, вынула из своей шляпы коротенькую черную трубку, зажгла спичку и молча начала курить, выпучив опухшие глаза на вопрошателя.

М-р Каркер засмеялся и отошел прочь.

Каркер, по невольному движению, оглянулся на зад и остановился. Старуха принялась сосать чубук с особенною жадностью, как будто выгоняла из трубки беса, который ей прислуживал. Потом она указала пальцем в ту сторону, куда шел Каркер, и засмеялась.

- Что ты бормочешь, старая ведьма? - спросил он.

Старуха зачмокала и зачавкала еще сильнее, но не отвечала ничего. Пожелав ей на прощаньи тысячу чертей, м-р Каркер пошел своей дорогой, но, преодолеваемый сильным любопытством, оглянулся еще раз через плечо. Старуха, сидевшая на прежней кочке подле старого дерева, опять указала пальцем вперед и опять провизжала:

- Ступай, познакомься с нею.

Приготовления к парадному завтраку в "Королевской гостинице" были приведены к желанному концу. М-р Домби и майор сидели в столовой в ожидании дам. К ним присоединился и м-р Каркер, совершивший утреннюю прогулку. Аппетит, очевидно, брал перевес над нежной страстью м-ра Домби, который однако-ж был величав и холоден как всегда, но майор Багсток горячился и бурлил в порывах сильного раздражения. Наконец, черный раб отворил дверь и, после некоторой паузы, вплыла в комнату совершенно цветущая, но не совершенно молодая леди, одетая со всею роскошью модной красавицы большого света.

- Любезный м-р Домби, - сказала леди, - боюсь, не опоздали ли мы. Эдифь выходила сегодня докончить один из своих рисунков, и я принуждена была ее ждать. Здравствуйте, майор, - продолжала м-с Скьютон, протягивая ему перегнутый мизинец, - как ваше здоровье, фальшивое созданье?

- М-с Скьютон, - начал м-р Домби, - позвольте представить вам приятеля моего Каркера. Кажется, я имел честь говорить вам о м-ре Каркере.

М-р Домби сделал особенное ударение на слове приятеля, показывая, быть может, безсознательно, что главный приказчик удостаивается такого титула по особенному случаю.

- Я заранее прихожу в восторг от вашего друга, - отвечала м-с Скьютон, делая очаровательный книксен.

М-р Каркер тоже, разумеется, не помнил себя от восторга. Неизвестно, увеличился ли бы этот восторг, если бы м-с Скьютон, как сначала он подумал, была Эдифь, предмет торжественных тостов вчерашняго вечера.

- Да где же, наконец, Эдифь, - воскликнула м-с Скьютон, оглядываясь вокруг. - Она все еще y дверей приказывает Витерсу вставить в рамки свои новые рисунки. Любезный м-р Домби, будьте так добры...

Но любезный м-р Домби уже отправился на поиски. Через минуту он воротился под руку с прекрасной леди, в которой Каркер тотчас же узнал утреннюю незнакомку, сидевшую под липами на скамейке.

- Каркер, - начал м-р Домби, но тут же остановился с величайшим изумлением, так как было ясно, что его рекомендация безполезна. Эдифь и Каркер были уже знакомы.

- Этот джентльмен, - сказала Эдифь с величественным поклоном, - только что сейчась освободил меня от какой-то докучливой нищей. Я ему очень обязана.

- Вдвойне чувствую себя счастливым, - отвечал Каркер, делая низкий поклон, - что случай позволил мне оказать эту ничтожную услугу. Я был бы горд, если-бы судьба позволила мне быть преданнейшим вашим слугою.

Светлый и быстрый взгляд красавицы, брошенный на Каркера, выразил очевидно подозрение, что тот втайне наблюдал ее в своей уединенной прогулке гораздо прежде появления безотвязной старухи. Каркер понял это, a она, в свою очередь, убедилась по его взгляду, что подозрение её было не без основания. М-с Скьютон между тем разглядывала Каркера в лорнет и довольно громко шептала майору, что y него должно быть самое чувствительное сердце.

- Удивительное совпадение! - провозгласила наконец м-с Скьютон. - Все мы здесь как на подбор. Говорите же после того, что нет судьбы на свете! О я уверена, что везде и во всем судьба. Ты со мной согласишься, милая Эдифь. Не даром эти басурманы - как бишь их? - да, турки... не даром турки говорят, милая Эдифь, что един есть Бог и Магомет, пророк его.

Эдифь не обратила ни малейшого внимания на экстренную цитату из алкорана, но м-р Домби счел необходимым представить свои замечания, которые, впрочем, относились не к Магомету.

- Мне очень приятно, - заговорил м-р Домби с неуклюжею любезностью, - что джентльмен, так тесно соединенный со мною, имел честь и счастье оказать маловажную услугу м-с Грэйнджер, - здесь м-р Домби поклонился Эдифи, - но я очень сожалею, что судьба, благосклонная к моему приятелю, не доставила самому мне этой чести и этого счастья. Я завидую Каркеру.

Тон, с каким произнесена была последняя фраза, выражал даже некоторую досаду в м-ре Домби. Он поклонился опять. Красавица слегка пошевелила губами и не отвечала ничего. Между тем оффициант, с салфеткой в руках, возвестил, что кушанье подано. Майор, молчавший все время, разразился таким образом:

Джой осмеливается иметь счастье подать вам руку, и величайшая услуга, которую он вам окажет, будет состоять в том, что он поведет вас к столу.

Затем майор подал руку Эдифи, a м-р Домби повел м-с Скьютон. Каркер заключал шествие.

- Я очень рада, м-р Каркер, что вы приноровили свой приезд к нынешнему дню, - сказала м-с Скыотон, посмотрев еще раз через лорнет на улыбающагося джентльмена, - мы устраиваем очаровательную прогулку.

- Всякая прогулка будет очаровательна в таком обществе, - заметил м-р Каркер, - но вы правы, миледи, прогулка по таким местам сама по себе представляет много интереса.

- О, прелестный Уаррик! - воскликнула м-с Скьютон. - Идеи средних веков - и все это... прелестно, прелестно! Любите ли вы средние века м-р Каркер?

- Очень люблю, - отвечал м-р Каркер,

- Очаровательные времена! - продолжала Клеопатра, - столько веры, столько крепости и силы! какая поэзия, какой энтузиазм! все так удалено от общих мест; все так картинно! о Боже мой! Боже мой! отчего бы не удержать нам хоть частицу этих чарующих прелестей!

Несмотря на увлечение средними веками, м-с Скьютон во все это время не спускала глаз с м-ра Домби, который с величавым безмолвием смотрел на её дочь. Эдифь не поднимала глаз и, казалось, со вниманием прислушивалась к панегирику магери.

- Мы убили поэзию и совсем потушили огонь того энтузиазма, который одушевлял наших предков на великия дела, - продолжала м-с Скьютон, - мы слишком прозаичны, м-р Каркер, не правда ли?

Фальшивая с ног до головы, Клеопатра, конечно, менее всех имела причины жаловаться на прозаическую действительность новейших времен; но м-р Каркер вздохнул из глубины души и обнаружил сердечное соболезнование насчет отсутствия поэзии в девятнадцатом веке.

- Какие картины в замке, Боже мой, какие картины! - вопияла Клеопатра. - Надеюсь, м-р Каркер, вы любите картины?

- Уверяю вас, м-с Скьютон, - сказал Домби торжественным тоном покровителя своего приказчика, - Каркер отличный знаток живописи и понимает толк в произведениях артистов. Он даже сам очень хороший живописец. Я уверен, он придет в восторг от вкуса и таланта м-с Грэйнджер.

- Да вы, чорт побери, удивительны, Каркер, после всех этих вещей! - возгласил майор, - ваша голова напичкана познаниями всякого сорта!

- Мои познания довольно ограничены, сэр, - возразил Каркер со смиренным видом, - и м-р Домби слишком великодушен в своих отзывах. Конечно, для человека в моем положении необходимы некоторые мелочные сведения, безполезные во всех отношениях для такого человека, как м-р Домби, который в своей высокой сфере...

Здесь м-р Каркер, сознавая безсилие восхвалить приличным образом великого человека, только пожал плечами и не сказал ничего больше.

Во все это время Эдифь взглядывала по временам только на мать, когда последняя уже слишком начинала блистать своим красноречием. Но, когда Каркер перестал говорить, она бросила на м-ра Домби быстрый взгляд, исполненный глубочайшого презрения, взгляд, подмеченный как нельзя лучше улыбающимся собеседником на другом конце стола. Подметил его и м-р Домби, но перетолковал к совершенному своему удовольствию.

- К несчастью, вы уже бывали в Уаррике? - заговорил м-р Домби, обращаясь к благосклонной красавице.

- Да, бывала.

- Боюсь, не скучно ли вам будет?

- О нет, совсем не скучно.

- Ты во всем, мой друт, похожа на своего кузена Феникса, - заметила м-с Скьютон, - он, я думаю, был в Уаррике пятьдесят раз, и приезжай он сегодня в Лемингтон - ты этого хотела бы, моя милая, не правда ли? - он непременно полетел бы с нами, чтобы взглянуть на очаровательный замок в пятьдесят первый раз. Удивительный энтузиаст.

- Да, моя милая, может быть, слишком большие энтузиасты; но я не хочу жаловаться. Душевное безпокойство слишком вознаграждается сладостными волнениями сердца. Если, как говорит кузен Феникс, меч слишком скоро изнашивается... ах, как это называется?

- Ножны, может быть, - сказала Эдифь.

- Да, ножны... так это потому, что он слишком блестит и пылает. Ты понимаешь, моя милая, что я хочу сказать?

М-с Скьютон испустила слабый вздох и потупила глаза, как будто хотела таким образом набросить легкую тень на поверхность кинжала, которого ножны представляла её поэтическая грудь. Склонив голову на сторону, по образцу древней Клеопатры, она с задумчивым видом, исполненным нежнейшей любви, принялась смотреть на свою дочь.

Раз обратив лицо на м-ра Домби, когда тот сделал ей вопрос, Эдифь не оставляла этой позы, и, разговаривая с матерью, она ни на минуту не спускала глаз с м-ра Домби, изъявляя таким образом готовность отвечать на новые его вопросы. Учтивость простая, но при настоящем положении довольно многозначительная. Казалось, будто в это время совершался ненавистный торт, и предметом его была дочь м-с Скьютон. Жертва сознавала свое достоинство и нравственное ничтожество покупателя, но, покорная деспотической силе обстоятельств, с самоотвержением выносила унизительную пытку. Эта немая сцена была слишком красноречива для улыбающагося наблюдателя на другом конце стола. Она служила для него дополнением и объяснением внутренней борьбы, которую так не давно изучал он в уединенной роще на прекрасном лице плачущей незнакомки.

Ни одного слова не приискал м-р Домби для красавицы, не спускавшей с него глаз. Когда, наконец, завтрак кончился, и майор насытился по горло, он заметил, что пора, кажется, ехать, и получил в ответ, что, действительно, кажется, пора. По данному знаку коляска подъехала к крыльцу. Дамы, майор и м-р Домби заняли в ней свои места. Туземец и долговязый паж вскарабкались на козлы. М-р Таулисон стал на запятки, a м-р Каркер, верхом на прекрасном гнедом коне, поехал в арриергарде.

И все-таки м-р Каркер, рисовавшийся на своем коне шагах во ста от экипажа, был как две капли воды похож на кошку, сторожившую добычу. Теперь перед ним были вдруг четыре мыши, и он ловил их с жадностью голодного кота, так однако же, что посторонний наблюдатель никак бы не заметил, что y него на уме. По-видимому, он наблюдал встреченные предметы, но куда бы ни смотрел он - вниз, наверх или по сторонам - один угол глаза его был постоянно обращен на чопорную голову м-ра Домби и на перо, волновавшееся на шляпке гордой красавицы. Раз, и только один раз осторожный взгляд его выпустил из виду эти предметы. Когда экипаж остановился y цели путешествия, м-р Каркер, перескочив через какой-то барьер, пустился в галоп по направлению к коляске и поспешил высадить дам. В эту минуту Эдифь бросила на него изумленный взгляд, но тут же опираясь на его плечо, не замедлила показать, что не обращает на него никакого внимания.

М-с Скьютон, завладев Каркером, решилась сама показать ему все красоты Уаррикского замка. Майор также должен был взять ее под руку, так как он был варвар в отношении изящных искусств, и руководство такой компании было для него необходимо. Такое случайное распоряжение представило м-ру Домби полную свободу разговаривать с Эдифью, и он с торжественною важностью пошел с нею по комнатам замка.

- Боже мой, м-р Каркер! - возгласила Клеопатра, начиная приходить в поэтический восторг от средних веков, - что за время, что за нравы! Воображаете ли вы эти прелестные крепости, эти милые тюрьмы и подземелья, эти очаровательные места для пыток, эту романтическую мстительность из рода в род, эти живописные приступы и осады, и все, что составляет истинную поэзию жизни! Божественные века, божественная старина! Как страшно мы переродились!

- Да, мы ужасно перодились, м-с Скыотон, - подтвердил м-р Каркер.

Но, несмотря на ужасное перерождение, м-с Скьютон и м-р Каркер, одушевленные поэтическими воспоминаниями времен давно минувших, ни на одну минуту не спускали глаз с м-ра Домби и его прекрасной спутницы. Поэтому, при всем энтузиаме, они говорили с некоторою разсеянностью и часто отвечали друг другу невпопад и наудачу.

- Нет в нас более этого увлечения, этой младенческой веры, при которых жизнь так спокойна, так полна - продолжала м-с Скьютон, насторожив морщинистое ухо, так как в эту минуту м-р Домби начал что-то говорить м-с Грэйнджер, - буйства ума и треволнения скептицизма совсем убили поэзию! Мы не верим больше в этих милых баронов, в этих восхитительных кардиналов и аббатов, которые все были такие храбрые, такие любезные! Взгляните на эту милую королеву: что за взгляд! что за нежная экспресия во всем лице! Да, да! Елисавета была перлом между коронованными головами и блистательным украшением своего пола! Она и думала сердцем, милое создание! A какою поэзиею проникнут вес характер её отца! Любите ли вы Генриха восьмого, м-р Каркер?

- Я очень удивляюсь ему, - сказал Каркер.

- Такой суровый, грозный! Не правда ли, м-р Каркер, он был очень грозен? И смотрите, как живо изображает его картина: что за глаза, что за подбородок!

- Но если говорить о картинах, миледи, так вот перед нами живая картина. Я желал бы знать, в какой галлерее мира найдете вы подобное произведение!

Говоря это, улыбающийся джентльмен указал через дверь в другую комнату, где на самой середине стояли м-р Домби и м-с Грэйнджер.

Живая картина в полном смысле была самая немая картина. Они стояли вместе рука об руку, но и воды океана не могли разделить их дальше друг от друга. В самой гордости их была такая разница, как будто стояли здесь самое гордое и самое смиренное создания между всеми живущими существами. Он - накрахмаленный, надутый, молчаливый, чопорный, суровый. Она - гибкое, тонкое, в высшей степени грациозное создание, но не обращающее ни малейшого внимания ни на него, ни на себя, и презирающее свои прелести с каким-то непостижимым ожесточением. Лед и огонь были более похожи друг на друга, чем Павел Домби и Эдифь Грэйнджер, связанные цепью, выкованною зловещим роком, который как нарочно теперь поставил их в галлерее, где все, казалось, поражено было негодованием против этой нечестивой пародии на брачные узы. Суровые рыцари и воины грозно смотрели на них из своих картинных рамок. Пастор с поднятой рукой отказывался вести к алтарю чудовищную чету. Тихие виды на ландшафтах, отражая солнце в своей глубине, казалось, говорили: "Утопитесь, безумцы, утопитесь, если нет вам другого спасения". Развалины кричали: "Взгляните, что сталось с нами, обрученными с враждебной силой всепоражающого времени!" Звери противоположных пород огрызались друг на друга, как будто в назидание м-ру Домби. Амуры и купидоны в испуге отлетали прочь, и живописная история мученичества с негодованием отказывалась прибавить к своим сюжетам новую, еще невиданную пытку человеческой природы.

При всем том м-с Скьютон, очарованная зрелищем, на которое указал ей м-р Каркер, воскликнула с необыкновенным чувством:

Эдифь судорожно вздрогнула, оглянулась на мать, и краска негодования покрыла её лицо до самых волос.

- Эдифь сердится, что я любуюсь на нее! - сказала Клеопатра, слегка, и почти с робостью дотронувшись зонтиком до её плеч, - капризное дитя!

И опять м-р Каркер подметил борьбу, которой сделался нечаянным свидетелем под липами. Но борьба была мгновенная, и облако совершенного равнодушия покрыло истомленное лицо прекрасной леди.

Не поднимая более глаз, Эдифь сделала матери едва заметный повелительный жест, и м-с Скьютон, отлично понимавшая все намеки дочери, поспешила подойти к ней с своими кавалерами. С этой минуты общество не разделялось больше на отдельные группы.

М-р Каркер, не имея больше надобности развлекать свое внимание, принялся разсуждать о картинах и выбирать особенно замечательные для м-ра Домби. Он говорил таким образом, что при всяком удобном случае в его словах выражалось глубокое удивление к этому великому джентльмену, которому и свидетельствовал свою преданность некоторыми маловажными услугами. Он прочищал и подавал ему зрительную трубку, отыскивал и объяснял места в его каталоге, держал его палку, и так далее. Впрочем, нельзя было сказать, чтобы м-р Каркер навязался с этими услугами; напротив, м-р Домби, как начальник, вполне сознающий свое превосходство, изволил требовать их самым снисходительным и даже ласковым тоном. Онъговорил: "Сделайте одолжение, Каркер, посмотрите сюда, помогите мне, устройте это, Каркер" и так далее.

Общество обозревало картины, статуи, стены, башни, вороньи гнезда, и так далее. Майор Багсток постоянно безмолвствовал, так как в его желудке совершался процесс пищеварения после сытного завтрака. М-с Скьютон, утомленная восторженными порывами, надрывавшими её грудь целую четверть часа, начинала теперь зевать. Тем общительнее и любезнее становился м-р Каркер, который теперь обратил исключительное внимание на своего принципала. М-р Домби тоже говорил очень мало: "Да, Каркер, ваша правда, Каркер, справедливо, Каркер", и больше ничего, - но он втайне поощрял м-ра Каркера идти вперед и внутренно был очень доволен его поведением, так как все его замечания и мнения могли доставить некоторое удовольствие м-с Грэйнджер, да притом же кто-нибудь должен был говорить. Владея в совершенстве даром скромности, м-р Каркер никогда не осмеливался прямо относиться к м-с Грэйнджер, но прекрасная леди слушала его внимательно, и даже два, три раза мерцающая улыбка прокралась на её лицо, когда восторженный оратор отыскал какое-то новое достоинство в особе м-ра Домби.

Когда, наконец, Уаррик был изследован по всем направлениям, общество пересело в карету и отправилось осматривать живописные окрестности замка к великому неудовольствию майора, который чувствовал себя совершенно утомленным. М-р Домби, любуясь, по указанию Каркера, на один из замечательных пунктов, церемонно заметил, что рисунок какой-нибудь местности, набросанный прекрасною рукою м-с Грэйнджер, оставил бы в нем навсегда приятное воспоминание об этом достопамятном дне. Немедленно долговязый Витерс, по распоряжению м-с Скьютон, подал дорожный портфель Эдифи, карета остановилась, и прекрасная леди приготовилась выполнить желание м-ра Домби.

- Боюсь, не безпокою ли я вас? - сказал м-р Домби.

- Совсем нет. Какой же пункт должна я рисовать? - спросила красавица с холодным вниманием.

- Предоставляю выбор пункта самому художнику, - сказал Домби.

- О нет, потрудитесь назначить сами, - отвечала Эдифь.

- В таком случае, - сказал м-р Домби, - если взять вот эту сторону или... как вы думаете, Каркер?

Случилось, не в далеком разстоянии от коляски, почти на первом плане, расположена была группа деревьев, очень похожая на ту, откуда м-р Каркер наблюдал поутру прекрасную леди. Тут же, для довершения сходства, стояла под одним деревом скамейка, такая же, как в роще, где сидела взволнованная красавица.

- Если позволите, - отвечал Каркер, - я указал бы на этот живописный кустарник. Вид, на мои глаза, очень замечательный и даже любопытный.

Глаза её устремились по указанному направлению и потом быстро обратились на Каркера. Это был старый взгляд, которым они обменялись после завтрака, но взгляд уже не двусмысленный.

- Чрезвычайно. Вид очаровательный!

Коляска подъехала ближе к месту, очаровавшему м-ра Домби. Эдифь, не переменяя, позы открыла с гордым равнодушием портфель и принялась рисовать.

- Карандаши мои притупились, - сказала она, прекратив начатую работу.

- Позвольте мне их... или нет, Каркер сделает это лучше. Он мастер на эти вещи. Сделайте одолжение, Каркер, очините карандаши м-с Грэйнджер.

карандаши по мере надобности и любовался работой м-с Грэйнджер, находя, что она с особенным искусством обрисовывает деревья. Во все это время м-р Домби величаво и безмолвно стоял в коляске как болван, a Клеопатра и Антоний ворковали как голубки.

- Довольны ли вы этим, или желаете большей отделки? - спросила Эдифь, показывая рисунок м-ру Домби.

М-р Домби поклонился и отвечал, что рисунок - совершенство в своем роде, и не требует никакой отделки.

- Удивительный рисунок! - говорил Каркер - искусство, талант и вместе такой замечательный... такой необыкновенный сюжет!

Комплименты улыбающагося джентльмена равно относились и к художнику, и к выбранному пункту для работы; но никто не подозревал тут задней мысли. М-р Каркер с ног до головы был воплощенная откровенность. Он продолжал разсыпаться в похвалах до тех пор, пока рисунок был отложен для м-ра Домби и рисовальные материалы убраны. Тогда он подал карандаши, которые были приняты, с холодной благодарностью, сдержал коня, отступил назад и опять поехал за коляской.

готовностью, однако-ж её надменное лицо, склоненное над работой, было лицом гордой женщины, завлеченной силою обстоятельств в грязную и постыдную сделку. Но о чем бы ни думал м-р Каркер, он постоянно улыбался и, галопируя на своем коне, посматривал во все стороны, как беззаботный весельчак, так однако-ж, что один угол его глаза всегда обращен был на волнующееся перо прекрасной леди.

Обозрением развалин Кенильворта окончилась экспедиция нынешняго дня. Здесь все виды были известны, и м-с Скьютон не раз напоминала м-ру Домби, что он видел все это дома на рисунках Эдифи. Дамы были отвезены на их квартиру, и Клеопатра на прощаньи пригласила улыбающагося джентльмена пожаловать к ним вечером вместе с Домби и майором. Три джентльмена отправились в гостиницу обедать.

Обед был такой же, как и вчера, с той разницей, что майор торжествовал уже явно и бросил всякую таинственность. Те же тосты в честь и славу прекрасной богини, то же приятное смущение со стороны м-ра Домби. М-р Каркер разсыпался в похвалах.

Теперь, как и всегда, не было других гостей в лемингтонской резиденции м-с Скьютон. Рисунки Эдифи были разбросаны по всем направлениям с большим обилием против обыкновенного. Долговязый Витерс подавал чай. Арфа и фортепиано стояли на своих местах. Эдифь играла и пела. Ho даже и самая музыка м-с Грэйнджер совершалась как будто по заказу м-ра Домби. Дело происходило таким образом:

- Надеюсь, мама, в м-ре Домби осталось еще столько жизни, чтобы изъявить это желание самому.

- Я буду вам бесконечно обязан, - сказал м-р Домби.

- На чем должна я играть?

- На фортепьяно, - сказал м-р Домби.

М-р Домби назначал, и красавица садилась за фортепьяно. Точно так же, по желанию м-ра Домби, она играла на арфе и пела. Такое холодное, но всегда безпрекословное и скорое исполнение желаний м-ра Домби, и только одного Домби, разумеется, всего менее могло ускользнуть от проницательного внимания м-ра Каркера, который казался погруженным в тайны пикета. Заметил он и то, что м-р Домби, очевидно, гордился своею властью и любил обнаруживать ее.

При всем том м-р Каркер играл хорошо, даже очень хорошо, и занял по этому поводу высокое место во мнении Клеопатры, которая так же, как и он, не спускала рысьих глаз с артистки и её слушателя. Когда м-р Каркер, прощаясь, объявил, что он должен, к великому своему несчастью, воротиться завтра в Лондон, Клеопатра изъявила лестную надежду, что знакомство их, конечно, не ограничится этой встречей.

- Я то же думаю, миледи, - отвечал Каркер, выразительно взглянув на Эдифь и м-ра Домби, - я почти уверен в этом.

уху,

- Я просил y м-с Грэйнджер позволения навестить ее завтра утром по особенному случаю, и она назначила двенадцать часов. Могу ли надеяться, что и вы, м-с, будете в это время дома?

Клеопатра, как и следовало, была чрезвычайно взволнована таким необыкновенным известием. Не имея возможности говорить, она только покачала головой, закрыла глаза и подала руку м-ру Домби, которую тот выпустил тотчас же, не совсем ясно понимая, что с нею делать.

- Скорее, Домби! Что вы там разговорились? - кричал майор, останавливаясь в дверях, - чорт побери, мне пришла в голову мысль перекрестить Королевский отель в гостиницу "Трех веселых холостяков", в честь нашу и Каркера. Тут будет глубокий смысл.

М-с Скьютон развалилась на софе, a Эдифь села подле арфы, обе не говоря ни слова. Мать, играя веером, два, три раза взглянула на дочь, но красавица, опустив глаза в землю, не замечала ничего. Глубокое раздумье рисовалось на её челе.

Так просидели оне около часу, не говоря ни слова до тех пор, пока горничная м-с Скьютон не пришла, по заведенному порядку, раздевать свою барыню к ночному туалету. Вероятно, в лице горничной являлась не женщина, a страшный скелет с косою и песочными часами, потому что прикосновение её было прикосновением смерти. Размалеванный субъект трещал и корчился под её рукою. Спина постепенно сгибалась, волосы отпадали, черные дугообразные брови превратились в скаредный клочек седых щетин, бледные губы съежились, кожа опала, как на трупе, и на месте Клеопатры очутилась желтая, истасканная, трясущаяся старушенка с красными глазами, втиснутая, как вязанка костей, в грязную фланелевую кофту.

- Почему-ж ты мне не сказала, что он завтра, по твоему назначению, должен придти в двенадцать часов?

- Потому, что вам это известно, мать моя.

- Вам известно, мать моя, - продолжала Эдифь, - что он купил меня, и что завтра конец торговой сделке. Он осмотрел свой товар со всех сторон и показал его своему другу. Покупка довольно дешева, и он гордится ею. Завтра окончательная сделка. Боже! дожить до такого унижения и понимать его!

Соедините в одно прекрасное лицо, пылающее негодование сотни женщин, проникнутых страстью, гордостью, гневом и глубоким сознанием позорного стыда - вот оно, это лицо, трепещущее и прикрытое белыми руками!

- Что ты под этим разумеешь? - с досадой проговорила мать. - Разве не с самого детства....

- С детства!... Остановитесь, мать моя! Я никогда не была ребенком. Назовете ли вы детством начало моей жизни? Я всегда была женщиной - коварной, хитрой, продажной, разставляющей сети мужчинам, и прежде, чем поняла я вас или себя, прежде даже, чем узнала низкую, проклятую цель всех этих стремлений, я была опытной и ловкой кокеткой, благодаря вашему искусству, мать моя! Вот какое детство отвели вы на мою долю. Вы родили женщину, вы вскормили и выростили кокетку! Любуйтесь же своим произведением: оно перед вами во всей красоте. Любуйтесь, мать моя!

- Что же вы, матушка? Любуйтесь!! Любуйтесь на женщину, никогда не знавшую истинной любви, никогда не понимавшую, что значит иметь честное сердце! Любуйтесь на кокетку, владевшую своим ремеслом уже тогда, когда другия девочки её возраста играют только в куклы! В первой молодости, кокетка, по вашим интригам, вышла за человека, к которому не чувствовала ничего, кроме равнодушия, и он умер, этот человек, прежде, чем перешло к нему ожидаемое наследство. Достойное наказание вам, и урок безполезный! Взгляните на меня, вдову этого человека, и скажите, какова была моя жизнь за последния десять лет!

- Мы всячески старались пристроить тебя, мой друг, - отвечала мать, - и в этом состояла твоя жизнь. Теперь, ты пристраиваешься.

- Как невольницу на базаре, как лошадь на ярмарке, вывозили, таскали, показывали, разглядывали меня с головы до ног в эти постыдные десять лет! - воскликнула Эдифь с пылающим челом и с выражением горького упрека в каждом слове. - Так ли, мать моя? Разве я не сделалась притчей мужчин всякого рода? Разве глупцы, развратники, мальчишки, старые негодяи не таскались везде по нашим следам и не оставляли меня поочередно один за другим, потому что вы слишком просты, мать моя, несмотря на все свои проделки, потому... да, потому, что вы слишком искренны при всей своей фальшивости! Везде и всюду продавали, всем и каждому навязывали меня, как презренный товар, и нет клочка земли во всей Англии, который бы не был свидетелем моего позора. Наконец умерло во мне всякое чувство уважения к себе самой, и теперь я ненавижу, презираю себя. Вот мое детство впродолжение последних десяти лет, a другого я никогда не знала. Не говорите же мне, что я делаюсь ребенком в эту последнюю ночь.

- Ты могла бы, Эдифь, двадцать раз выйти замуж, если бы довольно поощряла искателей твоей руки.

выпал жребий меня взять, тот возьмет, как этот человек, без всяких уловок с моей и вашей стороны. Он видел меня на аукционе и расчитал, что покупка будет выгодна. Пусть его! С первого же раза он без церемонии потребовал список моих талантов, и ему их показали. С каждым днем он удостоверялся в доброте своей покупки, и я делала все, что он приказывал или заказывал. Но больше я ничего не делала, ничего и не стану делать. Проба оказалась удовлетворительною, и он меня покупает, покупает по собственной воле, оценив по-своему доброту товара и вполне понимая могущество своего кармана. Постараюсь, чтобы он не жалел. Я не подстрекала его ничем и не ускоряла торга, и даже вы, мать моя, на этот раз, сколько я могла предупредить, не навязывались с своими уловками.

- Какой y тебя странный язык, и как дико ты на меня смотришь, Эдифь!

пути или удержать вас на вашей прекрасной дороге. Зародыш всего, что очищает сердце женщины и делает ее достойною своего пола, никогда не шевелился в моей груди, и мне нечего беречь, когда я презираю себя....

Трогательная грусть, сопровождавшая последния слова, опять быстро сменилась язвительною колкостью, и Эдифь продолжала:

- Что же вы не любуетесь, мать моя? Конечно, я не так мила, как в былые годы, но все же я не обезьяна.... Любуйтесь! Скоро мы не будем бедны, и её в-пр. м-с Скьютон назовется тещей первейшого из капиталистов Англии. Проделки ваши увенчались вожделенным успехом.... Одно могу сказать себе в утешение: несмотря на все ваши усилия, я твердо решилась не искушать этого человека, и не искушала его.

- Как?! A вы думали, что я люблю его? О, как вы дальновидны, матушка!.. Сказать ли вам, кто видит нас насквозь и читает самые тайные наши мысли? Назвать ли вам этого человека, перед кем еще больше я сознаю свое унижение?

- Кто же это, мой друг? Ты, кажется, нападаешь на этого бедного Каркера! На мои глаза, он очень добрый и приятный человек. A впрочем, что бы он ни думал, безпокоиться нечего: его мнение не помешает тебе пристроиться... Да что же ты так дико смотришь? Не больна ли ты?

Лицо Эдифи мгновенно покрылась смертельною бледностью, как будто сердце её поразили кинжалом. Она ухватилась обеими руками за грудь, преодолевая ужасный трепет, пробежавший по всем её членам. Но вдруг она встала с обыкновенным спокойствием и, не сказав более ни слова, вышла из комнаты.

Опять явилась горничная, уничтожавшая размалеванные прелести расфранченной старушенки, к которой вместе с фланелевой кофтой возвратились и все старческие недуги. Она приподняла и с некоторым усилием повела в другую комнату остов Клеопатры, готовой возродиться к новой жизни с завтрашним утром.